***
Голова не перестаёт болеть ни через час, ни через три, даже после дневного сна — он чувствует себя только хуже. Он выпивает два нурофена, но они с ним сегодня не дружат и игнорируют напрочь. Елена предлагает пообедать — он отказывается, ссылаясь на плохое самочувствие, и вновь засыпает на час. Во время головных болей спать неприятно — хер уснёшь. А если и уснёшь, то сниться начинает лютая дичь, которая выматывает до состояния вареной картофелины. В итоге под вечер Антон чувствует себя больше мертвым, чем живым. Он еле как натягивает верхнюю одежду, берет только телефон и выползает из дома. — Ты как? — спрашивает его Елена у самой двери. — Проветрюсь, — слабо отвечает он. — Голова гудит. Она кивает обеспокоенно, смотрит внимательно и улыбается. На улице холодно и темно, весной и не пахнет. Ветер задувает за капюшон, кончики пальцев замерзают моментально. Антон пихает руки в карманы поглубже, но это не помогает. Дорога до Арсения кажется вечной — грязь, лужи, ветер в лицо и темнота. Он светит фонариком телефона себе под ноги, но от яркого света голова лишь болит сильнее. Вот и выбор — либо лицом в грязь, либо умереть от головной боли. Антон предпочитает оставаться чистым. Где-то там, вдалеке, шумит море и кричат птицы. Он надеется, что завтра голова сжалится над ним и не будет подставлять. Ведь маяк — то, ради чего он сюда приехал. А работать через боль невесело и ни разу не продуктивно. У Арсения горит свет в окнах — это почему-то сразу будто сбрасывает тяжесть с плеч. Ему все ещё не совсем удобно заявляться вот так к человеку домой и просить — и о том, чтобы сопроводил на маяк, и о том, чтобы помог с головой. Но выбора, если честно, не так много. Можно, конечно, терпеть. Или немного унизиться, но перестать страдать. Он стучится в дверь слабо в надежде, что Арсений не услышит и можно будет развернуться и уйти обратно. Но Арсений слышит и открывает дверь. Антон все ещё не может привыкнуть к светящейся коже — в первые секунды он ничего не говорит, вперившись взглядом в руки. — Привет? — озадаченно спрашивает Арсений, пытаясь поймать чужой взгляд своим. Антон кивает вместо приветствия словами. Молча ступает за порог, снимает медленно куртку под нечитаемый взгляд Арсения. Даже от тусклого света лампочки режет глаза. Прислоняется лбом к деревянной стене, жмурится. — Антон, ты чего? — обеспокоенно спрашивает Арсений, подходя ближе и прикасаясь рукой к плечу. Все тело тут же расслабляется будто, а голос в голове, что звучит надоедливым фоном постоянно, замолкает наконец-то. Антон выдыхает. — Мне нужна будет твоя помощь, — отвечает он слабо, зажмуриваясь в попытке избежать света. — Завтра. — Хорошо, — неуверенно отвечает Арсений, сжимая руку на плече сильнее. — Пойдём. Антон следует за тянущей его рукой, прижимая свою прохладную ко лбу. Это не помогает совсем. Арсений садится на диван и усаживает Антона рядом. Смотреть в пол все ещё проще, свет режет глаза меньше. — Свет? — спрашивает тихо Арсений, а Антон на это кивает и расслабленно выдыхает. Выключатель щёлкает, погружая дом в темноту. Он наконец может поднять глаза. Арсений, которого видно по еле светящейся в темноте коже, садится рядом. Ближе, чем в прошлый раз, не на другой конец. И без вопросов прикладывает холодную ладонь ко лбу. — Спасибо, — кивает аккуратно Антон, благодарно улыбаясь. Боль и тошнота отступают медленно, постепенно, но с каждой секундой жизнь кажется чуть более выносимой. В груди разливается тепло от мысли о том, что Арсений решил помочь без лишних вопросов даже — впустил в дом, помог сесть. Теперь помогает не сойти с ума от этих раздражающих до зубного скрежета постоянных головных болей. — Тебе надо к врачу, — говорит Арсений тихо, чтобы не потревожить шумом болящую голову. Это тоже заставляет внутри что-то болезненно сжаться. Антон согласно мычит, прижимаясь своей головой ближе к ладони. — Это ведь может оказаться чем-то серьёзным. — Она болит, когда я нервничаю. Все нормально. — Ты слишком часто нервничаешь в последнее время. Шёпот в темноте кажется чем-то очень личным, чем-то очень важным. Словно вот этим они перешагивают очередную линию дружбы? Антон все ещё не уверен, друзья ли они. Обеспокоенность в чужом голосе искрит где-то в голове. — Нечасто я оказываюсь в таких необычных обстоятельствах. — Так это из-за меня? — Нет, прекрати, — тут же отмахивается от этого глупого предположения Антон. — Это скорее личная жизнь, которая наложилась на поездку. Не самое профессиональное заявление, конечно. Арсений молчит, лишь осторожно касается пальцами горячей кожи лба. Холод от них кажется уже почти что нормальным. Уже не пугает. — Я никому не скажу, — тихо усмехается Арсений, чуть ерзая, отчего продавленный диван оживает звуками. Антон усмехается тоже — мягко и еле слышно, словно воздух выдыхает. С каждой секундой существовать становится легче, когда не хочется отрубить себе голову к чертям. Но она все ещё заставляет болезненно сжимать руки в кулаки. — Не помогает? Арсений звучит удивленно, пораженно даже. Антон качает головой. — Помогает, просто не так быстро. Не переживай. — Я могу быстрее, только… — говорит Арсений, останавливаясь на середине предложения. Он вздыхает рвано, но продолжает. — Закрой глаза. Антон смотрит вопросительно несколько секунд на Арсения, но выполняет просьбу. Все погружается в темноту. С закрытыми глазами каждое касание ощущается будто бы сильнее. Ладонь его опускается куда-то к виску, вторая ладонь делает то же самое. Арсений обхватывает прохладными пальцами его лицо, медленно притягивая к себе. На секунду Антон думает, что сейчас они поцелуются. На одну секунду, но все же. И внутри от этой мысли все переворачивается, скручивается в тугой узел. Они соприкасаются лбами — от неожиданности Антон мягко выдыхает на чужие губы, хотя и не чувствует этого. Прохладная кожа кажется спасением, а головная боль уходит в два раза быстрее. Но от картинок в голове уже никуда не деться. От картинок, где Арсений и вправду его целует, притягивая за лицо. Где его холодные губы прижимаются к горячим губам Антона. Где его ладони спускаются ниже и обхватывают челюсть. Антон надеется, что Арсений не умеет читать мысли, потому что от мыслей о поцелуе отделаться не получается. И он смахивает это все на поехавший голос в голове, но тот молчит. Молчит, а мысли о том, каково было бы поцеловать Арсения, все ещё витают в голове. Это пугает — Антон сбивается с дыхания, частые нервные вдохи слышит и Арсений наверняка, но ничего не говорит. А Антон все представляет и представляет, словно озабоченный, и ничего не может сделать. Он представляет, как чужой язык (холодный или горячий, интересно?) скользнёт между его губ, как он пройдётся по кромке зубов и встретится с его собственным. Представляет, как своими руками обхватит затылок Арсения, как притянет ближе и вплетет пальцы в темные завитушки. Был бы Арсений настойчивым? Или позволил бы вести? Поцеловал бы он вообще в ответ? Или… Антон жмурится ещё сильнее, до белых всполохов под веками, пытаясь прогнать внезапную волну фантазий, о которых до этого и не подозревал. Хочется спихнуть это на голос в голове, но Антон умеет различать свои и чужие мысли. И он точно знает, что голос тут ни при чём. Это настораживает — как он мог не заметить своих эмоций и чувств по отношению к Арсению? Как можно не заметить, что кто-то начинает тебе нравиться? А может, это все же сила Арсения, просто куда сильнее, чем что-то раньше? А может, Антон просто ищет себе оправдание, пытаясь не думать о том, что влюбился в того, кого вычеркнут из его памяти буквально через несколько дней. Головной боли больше и нет почти — Антон замечает это не сразу за ворохом мыслей. Внутреннее давление в черепной коробке исчезает, давая нормально вздохнуть. Наконец-то. Антон отстраняется осторожно, а чужие ладони соскальзывают с его лица. — Спасибо, — кивает он благодарно, чувствуя горящие щеки. Смотреть на Арсения теперь немного неловко. Тот лишь кивает в ответ, отсаживаясь чуть дальше. Кончики его пальцев светятся чуть сильнее, чем вся остальная кожа. Теперь он смотрит на Арсения иначе. Теперь не кажется, что мысли о поцелуе возникли из ниоткуда. Антон всматривается в чужой профиль, в чуть приплюснутый кончик носа, в родинки на щеке. Всматривается в линию челюсти, в светлую кожу шеи. Арсений похож на античную статую, по очертаниям которой хочется провести кончиками пальцев. — Ты сказал, что тебе нужна помощь завтра, — вдруг напоминает Арсений, все ещё не поднимая взгляда. — Да, я хотел спросить, можешь ли ты управлять моторной лодкой, — отвечает Антон севшим голосом. — Могу, — кивает он, поправляя челку. Теперь Антону кажется, что есть какое-то напряжение. Что во всем теперь можно найти двойное дно, но это не так, конечно же. Он влюблялся безответно не один раз в жизни, правда, это было ещё в школе. И стоит только осознать свою симпатию, как каждое чужое действие кажется ответным. Но это не так. Никогда не было так до Иры. И неловкое «прости, Антон» он слышал много раз. Обманываться глупо, но остановить такой поток мыслей слишком сложно. Потому что мозг хочет видеть то, чего нет на самом деле. И это раздражает. Но в каждом жесте Арсения он находит ответные знаки. Антон, может, и хороший журналист, но плохой строитель своей собственной жизни так точно. — Мы завтра утром планировали на маяк. И я хотел попросить тебя помочь нам до него добраться. Арсений думает несколько десятков секунд, молча застывая не в самой удобной позе, но потом медленно кивает, давая согласие. — Хорошо. — Правда? — Да. Улыбка растягивается на лице сама по себе — у него получится попасть на маяк! — Спасибо! — выдыхает он, кладя руку на худое плечо. Арсений еле заметно дёргается от неожиданного прикосновения, но тут же поднимает взгляд и слабо улыбается в ответ. Улыбка у него, даже такая печальная, кажется завораживающей. — Ты, правда, много сделал для меня, — мягко говорит Антон, чуть наклоняя голову. — Я бы хотел сказать, что буду помнить об этом всю жизнь, но знаю, что нет. Арсений становится серьёзным тут же, его голубые глаза будто всматриваются куда-то в душу. — И ты не станешь просить меня менять решение, — напоминает он, звуча гораздо строже и холоднее. — Я своё слово держу, — в таком же тоне отвечает Антон, кивая серьезно. Он бы не хотел — это ясное дело. Ни Арсения забывать, ни забывать о том, что мир куда удивительнее, чем он думал. Но чужая жизнь не в его распоряжении. И если ему доверили что-то даже на время, он подводить не станет. Антон берет чужую руку в свою, согревая между ладонями. Сжимает ее немного, выражая твёрдость намерений. — Арсений, — говорит он. — Я пообещал тебе. И я тебе не совру. — Я хочу в это верить. — Ты можешь мне доверять. Чужой взгляд смягчается, рука расслабляется в хватке. — Я тебя почти не знаю. — В праве есть принцип добросовестности. Это когда ты доверяешь человеку, если только он не сделал чего-то, что могло бы это доверие подорвать. Я тебе доверяю. Ты хороший человек. Арсений усмехается, его улыбка растягивается на лице, образуя ямочки. — Кто-то получал высшее образование, я смотрю, — смеётся он тихо. Антон смотрит в искры в голубых глазах и улыбается в ответ. — У меня была твёрдая четверка по праву. Тёплый смех разносится по прохладному помещению, согревая что-то внутри. Арсений смеётся волшебно почти, звук его смеха мягкий до невозможности. Антон ловит себя на мысли о поцелуе вновь, совершенно неожиданной. Списать ее на кого-то ещё теперь точно не выйдет. Он сглатывает, пытаясь отмахнуться от нее в голове, но выходит паршиво, потому что Арсений все ещё напротив и все ещё улыбается так притягательно. Комнату освещает лишь свет ночного неба из окна, обстановка кажется тихой и спокойной, словно он погрузился в стакан с киселем, где время замедлилось до минимальных показателей. — Скучаешь по Москве? — спрашивает его Арсений, нарушая тишину. — Нет, — не раздумывая, отвечает он, облокачиваясь на спинку дивана удобнее. — Здесь легче отвлечься. А там остались проблемы, которые нужно решать. — Помимо работы? Антон поправляет челку, всматривается в чужое лицо, но в темноте видно плохо. — Ты думаешь, проблемы бывают только рабочими? Арсений цокает, наверняка закатывая глаза. — Нет, но ты похож на человека, что женат на своей работе. — Так и есть, все остальные кандидатки отпали, — усмехается он, но с горьким привкусом на корне языка. — А была очередь? Тон у Арсения шутливый и дружелюбный, и Антон думает о том, как же сильно все поменялось за пару дней. Недавно его прогоняли из этого дома, а теперь они сидят и болтают, как друзья закадычные. — Да куда там, — отмахивается он. — Была… одна. Но там не срослось. — Расскажешь? — спрашивает Арсений, но, замечая заминку Антона, продолжает. — В деревне мало новых историй, а ты все равно уедешь отсюда через день-другой. — Это просто очередная сопливая история неудачника, не думаю, что она будет интересна. Арсений качает головой и сжимает рукой чужое плечо — мягко и осторожно, словно и не касаясь вовсе. — Не говори так о себе, — хмурится он, поджимая губы. — И мне было бы интересно все равно. Но я не настаиваю. Сам факт заинтересованности Арсения радует — что-то искрит где-то в животе, словно маленькие петарды взрываются. Антон ощущает себя немного глупым и молодым — надо же вот так внезапно втюхаться. — Ну, мы познакомились ещё в Воронеже….***
Ветер с моря холодный, пробирает до костей — Антон кутается в капюшон, пытаясь закрыться. Утром он еле заставил себя встать — всю ночь просидел у Арсения за рассказом своей тяжёлой жизни. Это было несвойственно ему — вот так открыто жаловаться на что-то, часы подряд. Особенно кому-то не такому уж и близкому. Но Арсений слушал — правда слушал. Сочувствующе улыбался, хмурился и пытался подбодрить. «Надеюсь, что у тебя будет все хорошо. Уверен даже» — сказал он, сжимая поддерживающе плечо. Антон слышал подобное не раз, честно говоря. Но от Арсения эти слова звучали искренне — почему-то в них верить было не так противно. Даже хотелось. Он переводит взгляд на водную гладь, которую рассекает их моторная лодка. Борис крепко прижимает к себе Елену. Они вдвоём выглядят счастливыми — глаза светятся, улыбки на все лицо. Переглядываются постоянно, смотрят друг другу в глаза. Антон при виде их не улыбаться не может — чужое счастье наполняет тело искрящейся радостью. Ему хочется запечатлеть их — таких счастливых и довольных, — но не нарушать их покой хочется ещё больше, поэтому он забивает на эту идею. Арсений ведёт лодку молча. Ему явно некомфортно в чужой компании — в компании Башмаковых. Он настороженно поздоровался с ними на причале и больше ни слова не сказал. В целом, это неудивительно — ни отношение Арсения ко всем в деревне, ни отношение к Арсению всех остальных. Но Антон все равно рад, что компания вот такая — чужая неловкость не висит дамокловым мечом над головой, и бог с ней. Главное — добраться до маяка и уехать с него в безопасности. А то замерзнуть в холодном море не хочется совсем. Маяк возвышается величественно на острове — высокий, словно исполин. Антон поднимает голову и смотрит на самый его верх — дух захватывает. Он на маяках не был никогда — до этой поездки вообще ничего про них особо и не знал. Ну есть и есть. А смотрители для него вообще были стариками с масляными лампами в дряхлых руках. Все на самом деле далеко не так. И он будет только рад рассказать об этом всем остальным. Берег — песчано-каменный, серый. Антон осторожно ступает на него, перекидывая длинные ноги через борта лодки. Помогает Елене, осторожно удерживая ее за миниатюрную руку, пока Арсений с Борисом оттаскивают лодку ближе к берегу и привязывают ее к столбу. Борис лихо вяжет морские узлы, толстыми пальцами продевая и протягивая веревку через себя саму же. Арсений тут же отшагивает дальше, стараясь держаться на расстоянии. Антон посылает ему кроткую улыбку — «спасибо». Арсений кивает так же еле заметно в ответ. — Готово, — басит Борис, натягивая шапку посильнее на голову и осматриваясь по сторонам. Вокруг них возвышаются высокие сосны, словно смотрят свысока. Холодный ветер немного поддувает в спину, а запах морской соли забивает ноздри. А ещё вокруг них тишина, шумит только сама природа, и ощущение совершенно волшебное. Сердце в груди заходится частым стуком от сладкого предвкушения чего-то в высшей степени невероятного. Он чувствует себя особенным — немногим сторонним от маячного дела удалось побывать здесь, скорее всего. А он стоит двумя ногами на острове, смотрит на словно живую стену из деревьев. Нарушать покой острова даже не хочется — он молчит, как и все остальные. Борис с Еленой берутся за руки, крепко так, переплетая пальцы. Идут вперёд в тишине, по чуть видной протоптанной дорожке, ведущей куда-то за высокие сосны. Антон идёт за ними без лишних вопросов. Арсений пристраивается рядом, молчит. Если присмотреться, то его глаза чуть сверкают, хоть и в утреннем свете не так явно, как вечером. Он тоже выглядит пораженным, хотя и наверняка был тут не раз. Но Антон его понимает — наверное, даже в сотый раз окажись здесь, но от вида перехватит дыхание. Кажется, словно этот остров и шумная Москва существуют в разных вселенных, не то что в одной стране. — Минут пять идти до посёлка маячников, — говорит ему тихо Арсений, осторожно ступая по промерзлой твёрдой земле. — Тут есть посёлок? — удивлённо спрашивает Антон, озираясь по сторонам, но натыкается взглядом лишь на зелёное месиво хвойного пролеска. — Он заброшенный, сейчас уже там никто не живет после того, как маяк закрыли за ненадобностью. Но раньше жили. Ты же не думал, что смотрители прямо в маяках живут? Вообще-то, Антон так и думал, но вместо ответа он лишь молча переводит взгляд на протоптанную тропинку, предпочитая не комментировать вопрос Арсения. Рядом слышится тёплый, почти беззвучный смешок, а губы Арсения растягиваются в ухмылке — ямочки тут же появляются на щеках. — Ты реально так думал! — смеётся Арсений, тыкая пальцем Антону куда-то в плечо. Антону немного стыдно, но желание посмотреть на лицо Арсения все же больше, поэтому он лишь краснеет, встречаясь со смешинками в голубых глазах. — Неправда, — бурчит он просто в надежде продолжить диалог. — Правда! — шепотом возмущается Арсений, качая головой. — Ну ты и репортёр, конечно. — Поездка сюда была немного неожиданной, — оправдывается Антон, поджимая губы и вспоминая диалог со Стасом в его кабинете. Все же командировка сюда много чего поменяла. И много чего дала. Совсем скоро часть этого он забудет. Арсения. И его ямочки на щеках. И голубые глаза. И мягкую кожу под собственными пальцами. Три родинки на щеке. Приплюснутый нос. Мягкий изгиб губ. — Не упади смотри, — фыркает беззлобно Арсений, замечая ушедшего в себя Антона. Он лишь кивает благодарно, сглатывая слюну в надежде избавиться от ощущения сдавленности в горле. Немаленький мальчик, с собой живет уже третий десяток. И все свои чувства уже понял. Обидно, что первая влюблённость после долгих отношений — это человек, который через пару дней прекратит своё существование для него. Забавно, конечно. До слез. Хвойный запах смешивается с запахом морской соли, отчётливо оседая в носоглотке. Странное сочетание, но запоминающееся точно. Антон смотрит на тонкие, но высокие стволы сосен, уходящие куда-то в светлое, безоблачное этим утром небо. Посёлок выглядит по-настоящему брошенным — возле маленьких, деревянных домиков высокая трава, а смотрят на них в ответ пустые глазницы деревянных оконных рам. На красноватых крышах виден зелено-голубой мох, а впереди возвышается красный маяк. Антон осторожно ступает на вырубленную поляну для посёлка, делая фото. — Вот в том жили мы, — говорит Елена, указывая пальцем на домик справа от них. Такой же, как и все остальные. Из дерева, выкрашенного в красно-коричневый цвет. Чуть вытянутый, в один этаж. Елена проводит пальцами по деревянной стене, улыбается, заглядывая в окна. Борис держит ее за руку молча, жадно всматривается в каждую деталь. Арсений где-то за его спиной стоит бесшумно. К дому не подходит. — Хочешь зайти? — спрашивает его женщина, подходя к хлипкой двери с резной ручкой. — А можно? — Конечно, — кивает она, дергая на себя. Дверь отзывается громким скрипом, распахивается настежь. Башмаковы уверенно заходят, не думая дважды. — Я… тут подожду, — отзывается Арсений, переминаясь с ноги на ногу. — Точно? Он кивает, поджимая губы. Но Антон видит, что уговаривать его бессмысленно, а расспрашивать рано. Поэтому заходит следом, осторожно ступая по деревянному полу. Изнутри дом кажется куда больше, чем снаружи — белые стены, завешанные выцветшими картами и плакатами. Старая, одиноко стоящая в некоторых местах мебель, белая русская печь с чёрными следами копоти у створки. Все кажется не самым уютным, но в глазах Елены стоят слёзы, на губах дрожащая улыбка, и это о многом говорит. В одной из комнат стоит стол, возле него уже пустой, ещё советский массивный книжный шкаф. Каждая деталь этого домика наполняется историями, которые он уже успел услышать. За столом Елена наверняка решала кроссворды. А на том скромном, уже покрывшемся плесенью диване они сидели вместе, пока Елена вязала очередные носки. А в коридоре, у входа, стояло ведро с рыбой, что ловил Борис. А на печке чуть позже она жарилась. Антон проводит аккуратно кончиками пальцев по полке, собирая пыль и оставляя три длинные полосы за собой. — Мебель сперли, — говорит Борис, оглядывая комнату. — Я думала, что и дома-то не будет, — тихо отзывается Елена, прижимаясь к мужу плечом. — А он стоит. — Да, стоит. А что ему ещё делать? — мягко усмехается мужчина, поглаживая хрупкое плечо жены. Антон в который раз не может сдержать улыбки. Они ещё пару минут оглядывают дом — медленно ходят по скрипучим полам, смотрят из окон, проводят пальцами почти невесомо по оставшимся вещам. Антон просто наблюдает со стороны — знает, что это важный и долгожданный момент в чужих жизнях. Знает, что им нужна тишина. Поэтому молчит и ничего не спрашивает. Ему уже и так все рассказали, а словами передать чужой взгляд он сможет. И этот взгляд скажет много сам по себе. Елена берет его за руку — мягко так, смотря в глаза снизу вверх. — Антон, — говорит она тихо, чуть склонив голову. — Спасибо большое. Голос ее чуть дрожит, глаза тоже на мокром месте, но на лице улыбка. Счастливая улыбка, хоть и немного с грустинкой. Он хочет сказать «не за что», но не успевает. Елена обнимает его осторожно, привставая на носочки. Это заставляет его сердце остановиться на пару мгновений, а потом он присаживается вниз и обнимает в ответ. Вот почему он работает. Вот для этого ощущения внутри себя. Для того, чтобы видеть в глазах людей что-то настолько большое и важное, что не описать словами ни на одном языке, сколько бы их там не было в словарях всего мира. — Это вам спасибо, — говорит он со смущенной улыбкой на губах, когда Елена расцепляет объятия. Борис лишь молча жмёт ему руку, но Антон знает, что в этом жесте столько же эмоций, сколько и в объятиях Елены. Он знает, он много встречал таких людей. Арсений все так же стоит на месте, оглядываясь по сторонам, когда они выходят из дома. С растрёпанными из-за ветра волосами, сложёнными на груди руками. И бледной кожей лица. — К маяку? — спрашивает Антон, запихивая руки поглубже в карманы. Кончики его пальцев чуть онемели от холода. Борис кивает, берет жену за руку и вновь идёт впереди. Антон понимает, что проникся уважением к незнакомым ему парой дней ранее людям. Арсений вновь идёт рядом, ничего не спрашивая. Его взгляд направлен вперёд, выражение лица сосредоточенное и серьёзное. Антон не решается ничего спросить — лишь поднимает глаза на идущих впереди Башмаковых, обдумывая текст в голове. Думать об Арсении хочется больше, но это каждый раз приводит к мысли о том, что его ждёт перед отъездом. Поэтому лучше подумать о том, как описать вид перед собой. Как описать высоту маяка и взгляд, полный грустной радости. Или как смириться с тем, что Арсения не будет не только в его воспоминаниях и жизни, но и в тексте? Словно его никогда и не было? Тьфу, блять. Опять. Вход в сам маяк за железной дверью — она вся поржавела, а красная краска потрескалась в некоторых местах. Борис дергает ее на себя, открывая в два счета, и жестом просит проходить. Антон осторожно пригибается, влезая в низкий проход, и ступает на винтовую лестницу, уходящую куда-то вверх над их головами. Лестница крутая и узкая. Каждый их шаг глухо раздаётся и отскакивает от железных стен. По левую руку, в стене, вырезаны маленькие окошечки, пропускающие свет в тёмную трубу. Из них почти ничего не видно — они грязные и решетчатые, но предназначение у них и не для этого. Кажется, что ступени бесконечные — все закручиваются и закручиваются, не заканчиваясь. Антон стискивает рукой тонкие, красные перила из железа, делая ещё шаг. Надо меньше курить, конечно. Ну, или не ходить на маяки. — Какие бесконечные ступени, — выдыхает он, опираясь руками о колени и переводя дыхание, стоит им подняться в круглую комнатку. Стены комнаты обиты деревянными досками и железом. — Их всего сто десять, — весело усмехается ни разу не уставшая Елена, что делает немного больно гордости Антона. А ведь в детстве он играл в футбол. — И много приходилось ходить по ним туда и обратно? — Даже не представляешь, — вновь усмехается она, проходя через узкую дверь на смотровую площадку. Антон выходит следом — вид перед глазами кажется почти нереальным. Будто картинка с заставки. Видно и пролесок, и посёлок маячников. Деревянные дома кажутся маленькими игрушечными строениями с такой высоты, нарисованными квадратиками. Стоит чуть довернуть голову, как на горизонте перед ними стелется море — бесконечное, серое, спокойное. Оно уходит вдаль, не заканчиваясь, кажется, нигде. Захватывает дух. Антон чувствует себя маленьким и незначительным, смотря на бесконечную синеву. Видно ли его с берега, интересно. Ветер на площадке задувает за капюшон, колышет темные волосы Арсения на голове, путая их ещё больше. Антон смотрит на чужое лицо, в голубые глаза, что так сильно всматриваются в горизонт. В них восторг и удивление пополам, впервые за все время. Вот сейчас, в этот самый момент, Арсений выглядит живым. Не физически, а душевно. Во взгляде его нет чего-то тяжёлого до невозможности, что всегда смотрит на Антона в ответ. Хочется подойти, взять за руку и посмотреть открыто в глаза. Хочется увидеть улыбку. Радость и счастье. — Красиво, да? — шепчет стоящая рядом Елена. — Да, — так же тихо отзывается Антон, боясь нарушить волшебство момента. Он фотографирует горизонт с нескольких ракурсов, по просьбе Башмаковых фотографирует и их самих на маяке. Они приобнимают друг друга за плечи, улыбаются широко. Такой широкой и яркой улыбки Антон у Бориса ещё не видел. Даже на старых фотографиях. Они спускаются с маяка, возвращаются к берегу. Все ещё в тишине, словно каждый боится проснуться в один момент. Это неуловимое ощущение волшебства Антон надеется запомнить надолго. Борис отвязывает лодку, Елена смотрит на остров непрерывно, а Арсений молча помогает с узлом. Стоп, кладбище. — Арсений. Антон подходит к нему, смотрящему в ответ чуть озадаченно. — Кладбище, — поясняет он, чуть подёргивая плечами от холода. — Точно, — отзывается Арсений, прикрывая глаза на несколько секунд. Антон не уверен, что просить остаться и Башмаковых будет корректно — те замёрзли и явно устали, да и об этом он забыл их предупредить, пообещав вернуться в деревню к обеду. А на кладбище посмотреть хочется. И Арсения послушать тоже. Он устало вздыхает — что-то вновь пошло не так. Как всегда. Арсений отходит к Борису и что-то говорит — Антон не слышит что, он лишь удивлённо приподнимает брови. Конечно, он не считает Арсения беспомощным ребёнком, не способным поговорить с кем-то ещё, но уверенный шаг и тон все равно удивляют. Он смотрит на то, как Борис чему-то кивает, кидая взгляд в его сторону. Арсению он доверяет почему-то, не переживая за свою безопасность. Мама бы сказала, что терять бдительность нельзя. Но мама и Арсения не встречала. — Я отвезу их и вернусь, — говорит он, поджимая неуверенно губы и всматриваясь в лицо Антона. — Если ты готов ждать. — Готов, — отвечает он тут же, даже не думая особо. Арсений кивает, отходя обратно к лодке и оставляя Антона на песчано-каменном берегу посреди Белого моря.***
Он ждёт его в одном из домиков — на улице слишком холодно и ветрено. А на заплесневелом диване хоть можно посидеть и записать что-то в заметки, правда, СанПиН бы не одобрил выбор. В целом, Антон где только не был. Какой-то грязный советский диван его не пугает. А остаться на острове — немного да. Но… мыслей о том, что его могли тут бросить, нет. Как так выходит, что свою жизнь он теперь доверяет тому, кого знает четыре дня? А как же осторожность и здравый смысл? Мама бы не одобрила. Стас бы не одобрил тоже. Да и Дима сказал бы что-то вроде «подумай хорошо и проанализируй». А Антон устал анализировать. И думать. Да и в целом — устал. От себя, от мигреней, от работы и мыслей. Бесконечных, съедающих заживо. О будущем и о прошлом, о себе и об Ире. О работе и отдыхе. Об Арсении. Мысли об Арсении — сначала даже не его собственные, — постоянно в голове. Но они не бесят. Они новые и яркие. Вчера, на том самом продавленном диване в темноте вечера, он хотел бы его поцеловать. Вот честно признаваясь себе — хотел бы. И сделал бы, не будь таким трусом. Спросил бы, конечно. Нельзя просто лезть к человеку в рот, надумав себе что-то. Он не дурак. Но он бы спросил. И если бы Арсений ответил «да»… Все это жутко не сходится с его натурой — с натурой романтика. Иру — его первый поцелуй, его первая девушка, его первый половой партнёр, — он поцеловал на втором месяце отношений. Не в щечку и целомудренно быстрым касанием губ, а серьезно и глубоко. Возможно, это немного долго — но ему было важно знать, что чувства реальны. Ему важны такие вещи — а уж поцелуи особенно. Для кого-то это просто физический контакт — был у него приятель в универе, который целовался с каждой второй своей знакомой, потому что «а что в этом такого, Шаст? Ей приятно, мне приятно — и все!». И Антон его не осуждает — каждому своё. Но в его картине мира поцелуи — это то, что дарят только тем, в кого влюблены. Только тем, кому готовы их подарить. Если знаешь, что это не временное помешательство. Что это не скука и не похоть — и то, и другое проходит. Влюблённость, правда, тоже проходит. Но она серьезней. А Антон парень серьезный — в плане романтики точно. Тесты (да, те самые в гугле на первых строчках, и что) говорят, что он романтик. И что любовные отношения для него важны и серьёзны. Они правы — по крайней мере, Антон с ними согласен. Поэтому сейчас, когда обида и боль от прошлых (первых и, казалось раньше, единственных) отношений не прошла, такое влечение испытывать странно. Странно за четыре дня влюбиться так, что это немного меняет твои жизненные устои. Но, даже учитывая это, он бы все равно его поцеловал. От одной мысли об этом будто горят губы и в животе что-то скручивается в морской узел. Как тот, что вязал Борис на берегу. И спихнуть это на волшебные касания не получится — он различает, где они, а где он сам. Чувствует подсознательно. И эти мысли тут ни при чём. Они молчат сейчас. А свои все не могут перестать представлять мягкость чужих губ, вкус. Антон устало проводит по лицу — и что с этим делать? Просто подождать, пока все не сотрется из его головы? Или рискнуть? Но… насколько же это будет безответственным, ведь Арсений все равно сотрёт ему память. А может, пора перестать мечтать и спуститься на землю. С чего он вообще взял, что Арсений может быть в нем заинтересован? То, что он больше не выгоняет его из дома, не говорит о том, что это симпатия. Арсений был осторожен — и есть причины этому. А то, как он ведет себя сейчас — лишь он настоящий. Антон для него лишь шанс снова быть человеком. Поговорить с кем-то, рассказать то, что тянет ко дну (ни разу не «ха»). — Опять много думаешь, судя по сложному лицу, — раздаётся сбоку так неожиданно, что Антон успевает вскрикнуть и отпрыгнуть на другой конец дивана. — Блять! Арсений смеётся теперь куда громче и ярче, чем рядом с Башмаковыми. Лучики-морщинки возле глаз и ямочки на щеках так и тянет потрогать. — Ну ты и козел, — бубнит под нос Антон, вставая и отряхивая штаны. Арсений лишь посмеивается, пихая Антона в плечо. Да так, что он валится обратно на диван. Все это не раздражает ни разу. Арсений протягивает ему руку, не прекращая улыбаться, и Антон, словно заворожённый, хватается за неё, не прерывая зрительного контакта. Голубые глаза тоже смотрят, не отводят взгляд. И неловкости никакой — словно так и нужно. Антон прерывисто вздыхает. — Все нормально прошло? — уточняет он. — Да, — кивает Арсений. — Нормально. Руки так и остаются сцепленными. Антон, пытаясь замять напряжение, дергает Арсения на себя. Тот плюхается рядом на жалобно скрипящий диван с грузным «ух», но ничего не говорит. — Ты прости, что тебе пришлось с ними обратно без меня ехать. Арсений откидывается на спинку дивана, прикрывая глаза — из-под расстёгнутой куртки виднеется тонкая шея. — Не страшно, — отмахивается он, зевая устало. — Они… неплохие. — Они хорошие, — соглашается Антон. — Просто и им непривычно с тобой контактировать. Ты же ни с кем особо и не общаешься в деревне. — Интересно, почему, да? — язвит он, проводя пальцами сквозь пушистую от влажности челку. Вставать и идти куда-то не хочется, ноги чуть гудят, да и в целом почти полное отсутствие сна прошлой ночью делает своё дело. Антон поворачивает голову и просто смотрит — чужое лицо кажется жутко интересным, особенно, если его рассматривать. Замечать, например, каждую неровность и шрам. Каждую морщинку и родинку. Проследить глазами плавные линии лица и увидеть маленькие крапинки зелёного в голубых глазах. Спуститься взглядом ниже, к шее, к несбритым по случайности коротким темным волоскам на подбородке. Наткнуться на вопросительный взгляд напротив. Антон краснеет немного, не зная, что сказать в своё оправдание. Поэтому он не говорит ничего. Арсений молчит тоже, хоть и на его губах мелькает ухмылка. Всего на секунду, но Антон успевает словить ее. И это успокаивает — Арсения это не злит. Скорее смешит. Он зевает вновь, заставляя Антона зевнуть по цепной реакции. — Спать хочу, если честно, — тихо говорит он, откидываясь головой на уже не такой и мягкий диван. — И я, — кивает Арсений, потирая устало глаза. Антон просто не успевает прикусить язык до того, как вопрос вылетает сам: — А ты спишь столько же, как и раньше? По реакции на вопрос видно, что связанные с его особенностями темы он обсуждать не хочет — сразу кривит лицом и поджимает губы. — До всего этого? — уточняет он, дожидаясь кивка. — Нет, гораздо меньше. Сил много всегда. Но они не бесконечные. Антон чуть ёрзает на диване, поворачиваясь корпусом к Арсению. — Ты не против поговорить про это? — тише, чем хотелось бы. — Я не понимаю, что может быть в этом интересного, — раздраженно отвечает Арсений, но не отворачивается. Продолжает смотреть в глаза. — Ты смеёшься! — в том же тоне отвечает Антон, искренне изумляясь. Ну ничего себе — «что может быть интересного»! На самом деле — всего лишь жизнь после смерти, волшебные способности и иное функционирование организма. В самом деле — ничего интересного. — Ладно, прости, — тут же стухает он, делая грустную мордашку. — Я не на твоём месте, чтобы понимать, насколько сложно об этом говорить. — Ты что, психоанализом моим заняться решил? Боже, с Арсением как на минном поле! Антон поднимает руки в сдающемся жесте, прикусывая от волнения губу. Неверный шаг, и его бросят помирать от голода на острове в Белом море. Он думает, что же сказать такого, чтобы уменьшить возникшее напряжение, но Арсений сдаётся первым. — Что ты хочешь знать? И в голосе у него усталость и немного страха — ядерное сочетание, от которого и у Антона сжимается сердце. — А что ты хочешь рассказать? — Ну, я вообще не хочу рассказывать про то, как изменился мой организм и его функции, потому что я не на приеме у врача, — ёрничает Арсений, нервно поправляя пушистую челку. — Но раз тебе так надо… — Нет, Арсений, стоп, — тут же прерывает его Антон, осторожно сжимая рукой чужое запястье на автомате почти. Они оба опускают взгляд на соприкасающуюся кожу, замолкая на несколько секунд. Антон сглатывает и продолжает. — Я просто хочу знать про тебя. Не про русала-Арсения, — тот тут же кривит лицом при упоминании этого слова. — А просто про тебя. Про твою жизнь сейчас. Я ведь все равно все забуду — ты вообще можешь использовать меня, как бесплатного психотерапевта, потому что все твои секреты по итогу все равно останутся лишь твоими. Чужое удивление в округляющихся голубых глазах греет что-то внутри, а прикосновение к коже Арсения помогает чувствовать себя спокойно и хорошо. — Я не хочу тобой пользоваться, — говорит он тихо и беззлобно, немного потерянно даже. — «Пользоваться» — это я неправильно выразился. Мне же интересно, так что это просто обычный диалог друзей. Последнее слово тут же хочется забрать назад, потому что Арсений непонимающе хмурится на него, словно оно лишнее очень. Но ничего не говорит, а Антону неловко. Видимо, друзьями тут он их считает один. — Сплю гораздо меньше, почти нет чувства голода и потребностей в еде. Не чувствую холода и не болею. Тепло плохо переношу теперь. Антон кивает, хоть и не совсем так представлял себе их диалог. Арсений будто просто отчитывается, не более. — Все время хочется в воду, — его голубые глаза уставляются куда-то в противоположную стену, чтобы не смотреть на Антона. Словно абстрагироваться пытается. — Если долго не хожу в море, то чувствую себя… не очень. — Например? — Это сложно объяснить, — жмёт Арсений плечами, нервно щёлкая пальцами. — Это как… возвращаться домой из неуютной компании. Я бабушкин дом люблю, но… на острове легче. Мне нравится тишина и одиночество. Без воды будто каждая клеточка моего тела кричит и просит вернуться. — И сейчас? Арсений кивает. У него расфокусированный взгляд и поджатые губы. Руки его мелко и нервно трясутся. — Море меня понимает, — говорит он куда тише. Будто даже не Антону, а самому себе. — Оно меня чувствует. Переживает вместе со мной. Антон не сильно понимает, что именно имеет в виду Арсений, но прерывать вопросами не пытается — просто даёт время и возможность выговориться. Он вообще не представляет, как два года это можно было держать в себе. Жить так каждый день без поддержки. Да и в целом найти силы жить дальше. — Я попросил его тогда, пару дней назад, помочь. И оно помогло. Он говорит почти что загадками, и сперва Антон понимает ровным счетом ничего. Но в голове тут же прокручиваются все события последних дней, и он от осознания громко вздыхает — он понял! — Вечер прощания с капитаном, — говорит он медленно, смотря неотрывно на чужой профиль. Почти незаметная улыбка растягивается на лице Арсения медленно. Ну, конечно, это был он! — Море так внезапно разбушевалось, а я подумал, что это правда какое-то чудесное стечение обстоятельств, — он хлопает себя по лбу, когда слышится тихий смешок. — Так не бывает, — мотает Арсений головой. — Но да, тогда я попросил, и оно прислушалось. Я горевал — и оно горевало вместе со мной. — По капитану? — Он был классным. В моём детстве вечно шутил свои дедовские шутки и мастерил луки из молодых веточек. Даже играл иногда со мной, — даже сейчас у Арсения в глазах нет скорби и грусти, а лишь тёплое счастье от воспоминаний. Антон все ещё не может перестать удивляться от такого отношения к смерти. — Говорил, что мне нужно идти на актёра, ведь из меня выходит отличный пират, — усмехается он, закусывая нижнюю губу. — Почему ты не пришёл на прощание? — Не люблю их. И похороны тоже, — отрезает Арсений. Антон понятливо кивает. — Я думаю, ты подарил и ему, и его сыну то, что не смог бы никто другой. — Я всего лишь говорил ему «спасибо». Арсений встаёт с дивана, поправляет куртку, все ещё не поворачивая головы. — Готов? Антон многозначительно мычит, выходя из деревянного домика вслед за Арсением. Мысли вновь заполняют голову в двойном размере. — До кладбища далеко? — Нет, оно буквально за маяком. Минут пять. — Хорошо. Завести вновь разговор страшно почему-то. И волнительно. И вместо этого он фотографирует все вокруг — сосны, дорожку, небо, чужую спину. Это все очень вряд ли пригодится к тексту — на фотографиях нет особенностей места. Лишь деревья, которых в России и так не мало. Но стоит открыть рот, как слова не выходят. Будто он вновь в седьмом классе, и его просят рассказать стих у доски, который он и не учил. Невесело, если честно. И глупо. Вся ситуация — глупая. Ну как можно было так? Почему бы не влюбиться в соседку по лестничной площадке? Или в милую девушку, которую он часто замечает в кофейне у дома, где берет брауни? Да, в конце концов, в того же Максима, что отвечает за сайт их издания! Ну, или в Стаса… хотя нет, это, наверное, ещё глупее, чем сейчас. Нужно же было влюбиться в неживого (об этом неприятно думать, до мурашек и холода на кончиках пальцев), закрытого парня на краю света! Чтобы уровень сложности был, сука, хард. Он как-то пробовал проходить «Ведьмака» на этой сложности. Это пиздец. А теперь что делать? Если игру можно просто отключить, то с жизнью что? Просто перестать быть влюблённым? В целом, так и будет. Вот-вот, через пару дней. Но от этого не легче. От этого ещё больнее. — Пришли, — тихо сообщает Арсений. Лишь спустя несколько десятков секунд Антон, наконец, видит что-то, кроме всеобъемлющей зелени. Деревянные, невысокие и криво стоящие кресты теряются среди кустов и стволов деревьев. Сначала он замечает один, потом ещё и ещё. Это как звезды на ночном небе — стоит заметить одну, как видишь ещё с десяток других сразу же. — Как… грустно, — говорит он тихо, осторожно присаживаясь возле одного из крестов. — Все смертны, — со смешком выдыхает Арсений. Антон ёжится. Ответить ему нечего. Вместо этого он читает еле заметную надпись на кресте. «Иван Павлович Башмаков. Сконч. 13 апр. 1902. Смотритель Жужмуйского маяка с 1 июля 1890 года» — Башмаков. И 1902. Вот это династия, конечно. — Это, правда, все будто история из книжек, — соглашается Арсений, отходя к ещё одному кресту. Антон фотографирует надпись, встает и идёт к Арсению. — Валентина Агеева, — кивает тот, касаясь почти сгнившего деревянного креста кончиками пальцев. — Старейшая смотрительница. — Та, которая семьдесят один год работала на маяке? Арсений удивлённо смотрит, кивая медленно. — Так все же готовился? — и улыбается немного, лишь чуть-чуть приподнимая уголки губ. Антон не отвечает — опускает взгляд на крест. Надо же — прямо перед ним будто самая настоящая история. Та, которая из книжек. Не нудных учебников, а приключенческих романов. Это все захватывает дух — словно сон. Или будто он случайно оказался внутри тех самых документальных фильмов по Дискавери, которые идут ночью и их почти никто не смотрит. Где-то впереди шумит море, а над головой шумят верхушки деревьев. Все это слишком непередаваемо, слишком нереально. Будто и делиться ни с кем не хочется. — Ты здесь обычно сидишь? — Да, — кивает Арсений. — Место совсем не жуткое. Скорее… мне нравится то, как человеческая память и природа соединились в одном пространстве. — Это, правда, невероятно. — И мне… не человеку тоже здесь хорошо, — говорит он куда тише. — Ну… из-за того, что… — Я помню, — кивает Антон, понимая, что сказать вслух некоторые вещи Арсению все ещё тяжело. Арсений напрягается — его взгляд вдруг становится тяжелым. Антон не успевает ничего спросить, как Арсений хватает его за руку и тащит сквозь деревья и кусты к морю. — Арсений! — мягко, но обеспокоенно восклицает Антон, но идёт. Потому что доверяет. Арсений не отвечает, лишь пыхтит и тащит, как буксир. Сжимает запястье до боли. Но Антон ничего про это не говорит. Трава под ногами сменяется песком и камнями, и ветер наконец дотягивается до них, не спрятанных за высокими стволами сосен. Он останавливается только возле самой воды. — Арс… — Ты не понимаешь, да? — перебивает его Арсений, оборачиваясь. Его глаза полны злости — так сначала кажется Антону. И он отшагивает, но его дергают на себя. И он видит — там не злость. А горькое разочарование и горе. Сильное, удушающее горе. — Я не… — Ты не понимаешь! — куда громче говорит он. Рука наконец отпускает его запястье — буквально отталкивает от себя. Резкая смена настроения пугает. — О чем ты? — тихо спрашивает Антон, всматриваясь в чужое лицо. — Ты все делаешь вид, что я нормальный. Что это все — нормально. Но это не так! У Арсения от злости раздуваются крылья носа, ниже опускаются брови. Лицо его не краснеет, оставаясь таким же мертвенно белым. — Я не делаю вид, — качает он головой. Арсений дышит громко и часто, не находясь с ответом. Смотрит так пристально, словно гарпунами к месту одним взглядом пригвождает. А потом начинает раздеваться. Быстро и торопливо, дергая за язычок молнии несколько раз, пока он не поддаётся. Антон испуганно тянется вперёд. — Да что ты делаешь, Арсений? Его руки отталкивают — сильно и бесцеремонно, продолжая снимать вещь за вещью. Он лишь беспомощно смотрит на это, теряясь в мыслях о происходящем. Ему страшно. Арсений тем временем скидывает и куртку на песок, и свитер. Наступая на пятки, сбрасывает и обувь вместе с носками. Теперь стоит босой на холодном ещё песке. В одних лишь джинсах. Пытается быстро расстегнуть ремень, но лишь дергает вхолостую. Антон вновь пытается подшагнуть. — Нет! — гаркает он, отступая назад. Теперь он стоит в воде — всего лишь ступнями, но стоит. И голубые глаза тут же вспыхивают, как и кожа. Словно подсветка под ней врубается. Джинсы летят к остальным вещам. Теперь тот стоит в одном белье, разводя руки в стороны. Март, промозглый ветер. Холодное Белое море. И огромное горе в глазах. — Что ты творишь? — спрашивает Антон беспомощно, подходя ближе. — Ты понимаешь теперь? — грубо спрашивает Арсений. Голос его совсем не похож на обычный. — Да что я должен понять?! — взрывается Антон, вскидывая руки. — Да то, что я, блять, не человек! Его крик словно разносится по пустому острову, пролетая над берегом и теряясь среди сосен. — То, что я мёртв! Умер! Сдох! С каждым словом голос становится громче, а Антона будто бьют в солнечное сплетение. Раз за разом. — Я повязал себе веревку на шею с камнем, взял его в руки и прыгнул! — он изображает руками веревку, проводя по шее грубо. — Прекрати, — слабо просит Антон, шагая вперёд. Носки его кроссовок оказываются в воде. Но Арсений мотает головой, заходя в воду сильнее, по пояс. — Сразу со страха глотнул воды, — продолжает рассказывать он. — И от испуга попытался выплыть, расцепил руки. Но веревка была на моей шее. Антону кажется, что он не может дышать. Кажется, что это он тонет сейчас. — И я так нелепо пытался снять ее, но она затянулась у́же. И это было бесполезно, — усмехается он. Но усмешка полна боли и отчаяния. Вода набирается в кроссовки со скоростью света, но Антон не обращает внимания. Он шагает на автомате. А Арсений отшагивает все глубже. — И это было больно. И страшно, — выплевывает он. — И я жалел — все последние минуты жизни жалел. А все тело скручивало от нехватки кислорода, от набранной в лёгкие воды. От холода трясёт — мокрые джинсы неприятно облепляют ноги. — И от боли просто отключился. И я помню эту последнюю секунду, Антон, — говорит он надломленно. — Помню ее. Чувство, что это конец. И я никому не пожелаю это почувствовать. В его голубых глазах слёзы — они светящимися дорожками стекают по лицу, совсем как в волшебных сказках. Он стоит в воде по плечи. Антон — по колени. — Арсений… — А потом понял, что нет. Понял, что не умер. Или умер, но это уже как трактовать. Понял, когда смог не дышать все то время, что отвязывал веревку. Море перестаёт быть спокойным — штиль сменяется на еле заметные волны. — Выплыл и пошёл домой. И это ощущение провала все ещё со мной. Каждый день. Антон стоит по пояс в воде, ноги немеют от холода. А он не может оторвать взгляд от лица, наполненного болью. Вода вокруг плещется все сильнее. — Блевал водой прямо перед входом. Там все ещё лежали еловые ветки с похорон. Те самые, которые бросают вслед за теми, кто несёт гроб. И прямо на них я и блевал — меня вывернуло всего. Ком встаёт в горле от рисующихся картинок в голове. Арсений заходит в воду по самую шею. Светящиеся слёзы растворяются прямо в морской воде. — И на вторую попытку не хватило смелости. И об этом я жалею ещё больше. — Не говори так, — хватает сил вымолвить трясущимися губами. — Но это так! — кричит Арсений. — И ты этого не понимаешь! Я здесь не по своей воле. А ты смотришь на меня и говоришь со мной так, будто все нормально! Кажется, будто море злится вместе с ним. Будто прямо сейчас накроет Антона с головой. Но страха нет. — Потому что произошедшее не делает тебя плохим, — говорит он, подходя вплотную. Рука Арсения накрывает его голову. — Я прямо сейчас могу утопить тебя, не моргнув, — говорит он. — Я знаю. От прикосновения исходит холод. Но страха все ещё нет. — И почему же ты стоишь здесь тогда?! Арсений дышит часто-часто, его бледная кожа груди еле заметно переливается. Антон кладёт руку куда-то в район сердца. Оно там, очевидно, не бьется. Но это не пугает — он догадывался, что так будет. Подсознательно, но все же. Во взгляде Арсения настоящий ураган из всего на свете — страха, обиды, горя, злости. — Потому что доверяю. Арсений мотает головой, сжимая руку в кулак и дергая за волосы. Антон боли не чувствует, потому что Арсений ее забирает. И это и есть ответ на все его вопросы. — Ты глупец. Он кивает, улыбаясь. Потому что да, он глупец. Но не он один. — Ты мне нравишься. Голубые глаза мечут молнии. — Хватит, — предупреждает он. В голосе целое море боли. — Но это так. — Это лишь воздействие мое, идиот! Слёзы катятся с ещё большей силой. Злые слёзы, полные обиды. Антон аккуратно стирает одну из них трясущейся от холода рукой. — Я различаю их. Свой внутренний голос и чужой. Я понимаю, где я. И понимаю, где твоё воздействие. Арсений от прикосновения не уходит, лишь стоит ошарашенно, стараясь высмотреть ответы на лице Антона. — Враньё. Это звучит уже, как жалкая попытка убедить самого себя — теперь во взгляде страх. Теперь Арсений похож на испуганного зверька, а не на злого хищника. — Ты мне нравишься, — повторяет Антон. Мокрая одежда тянет вниз, ощущаясь огромной тяжестью на теле. — Я могу утопить тебя в любую секунду. Пытается напугать вновь, но единственный испуганный — он сам. Антон был в таком положении. Он чувствовал себя так же. Он знает, что это говорит лишь о том, что он уже все ему доказал. Рука надавливает на голову на секунду, но Антон успевает закрыть рот. Арсений тут же испуганно дергает вверх вместе с первым всхлипом. Антон лишь мягко улыбается ему, осторожно поднимая руку с груди к лицу, исчерченному блеклыми дорожками слез. Он обхватывает Арсения за лицо одной рукой, нежно касаясь холодной щеки. — Я же правда могу убить тебя! — пытается он ещё раз, но истеричные нотки говорят сами за себя. Антон обхватывает и второй рукой, мягко оглаживая кожу щеки большим пальцем. Руки его от холода стали такими же бледными. Но он спокоен — так, как не был давно. — Можно поцеловать тебя? — выдыхает он тихо, пока холодная вода где-то на уровне шеи даёт ему такую возможность. Арсений выдыхает рвано, с плачем, прикрывая глаза и мотая головой потерянно. Он сам — потерянный. Но и Антон тоже. А потом резко притягивает за волосы к себе — так, что они стукаются носами, но боли нет никакой. Но есть Арсений. И его холодные губы. Что почти что жадно обхватывают его собственные. А рот у него горячий — и язык тоже. Неясно, почему, ведь сердце не гоняет кровь по организму. Но сейчас это неважно. Вообще ничего не важно, кроме того, что Арсений целует его в ответ. Он опускает руку на затылок, давит, пытаясь притянуть ещё ближе. Но они и так максимально близко. Вода плещется вокруг так, что попадает и в рот, и в нос, но Антон не может перестать целовать его. Не может перестать обхватывать холодные щёки своими такими же холодными руками. Язык Арсения скользит по его языку, по его деснам. Он ни разу не медленный и мягкий — поцелуй выходит почти животным, слишком нужным, чтобы быть нежным. Арсений плачет и целует его — просто не может остановиться. Ни в одном, ни в другом. И в голове взрываются настоящие фейерверки, а все внутренние органы будто скручиваются в узелок. Ощущения на грани, на каком-то совершенно ином уровне. Словно они провода без защиты, что искрят. Антон встречается раз за разом своим языком с чужим, выдыхает и стонет прямо в приоткрытый жаркий рот, проводя пальцами правой руки по растянутым губам, не в силах прекратить. Вторая рука Арсения поднимается к его лицу, проводит по щекам. Он словно пытается убедиться, что это все реальность. Но это реальность. И вкус солёной морской воды, и чужой язык, и вкус Арсения на корне языка — это все реальность. Арсений осознаёт ее лишь время спустя — резко разрывает поцелуй, отпрянывая назад. — Ты в воде, — говорит он неверяще почти, пытаясь словиться с реальностью. Он хватает его за руку, тащит к берегу с панической скоростью. — Ты же замёрзнешь! — Мне не холодно. Арсений его словно и не слышит — хватает вещи с песка в руки и бежит. Антон бежит следом, потому что выбора нет — его тянут буквально силком. Сквозь лес, поляну и маяк, на другой каменный пляж. К привязанной лодке. Арсений даже не одевается — кидает вещи в лодку и, не отпуская руки Антона, одной своей пытается развязать узел. Нервно, торопясь и матерясь под нос. Он кажется очнувшимся будто — в глазах теперь нет ничего, кроме решительности. Толкают лодку вместе, садятся рядом, Арсений отпускает его на пару секунд, заводя моторку, и холод успевает лизнуть его своим холодным языком. Он от неожиданности стискивает челюсти до боли, но чужая рука вновь хватает его руку. — Прости, — шепчет Арсений и переплетает их пальцы. Антон и не злится.