маяк в темноте

      — Я рассказываю только потому, что могу стирать память, так что ты не обольщайся.       Антон не уверен — правда это все, или он где-то приложился головой и лежит одиноко на обочине в грязи? Но Арсений на ощупь настоящий — хоть и холодный, — так что вроде как правда.       Хотя звучит, как полная хуйня.       — Ебать, ты че, Мистер Икс?       Арсений смотрит на него, как на умалишённого, но Антон на шокирующие события всегда реагирует тупыми шутками. Ну, то есть тупее, чем обычно. Ему не стыдно.       — Нет.       — Я не серьезно спрашивал, — тушуется Антон, усаживаясь на диван удобнее.       Он своим глазам и самому себе верит — он не был пьяным, когда увидел светящуюся кожу и глаза (чуть-чуть не считается). Поэтому мозг прыгает от состояния «это похоже на правду» до «ебать, вот это трип словил».       Вся эта херня с рукой и прикосновением могла быть и самовнушением — Антон о таком читал. А тепло по телу — адреналин.       Но кожа?.. Глаза?..       — У меня сейчас мозг взорвется, — признаётся он, протирая глаза ещё раз на всякий случай.       Но нет — Арсений все ещё стоит перед ним, а кожа на руках в свете луны через окно светится, словно неоновой краской намазана.       — А я-то как охерел, когда все произошло.       — А я точно не сплю?       Когда Стас спросит у него, как дела, Антон даже не ответит, наверное.       Арсений закатывает глаза и больно щипает за кожу предплечья.       — Ай! За что? — возмущённо спрашивает Антон, забиваясь в угол продавленного дивана.       — Не спишь.       И улыбается, сука такая, так довольно. Возможно, Арсений просто демон.       Антон устало вздыхает, закрывая лицо руками и надавливая на глаза, отчего под веками расплываются цветные пятна. Арсений садится рядом и перебирает пальцы — он тоже волнуется. Впервые Антон видит его таким подавленным, но будто смиренным.       — Арсений, просто расскажи, потому что я схожу с ума. Обещаю поверить, — просит он. — Наверное.       Арсений в ответ на это улыбается устало, встряхивает своей высохшей челкой и сжимает пальцами ткань штанов.       — Скорее всего, ты посчитаешь, что я вру или поехал крышей.       — Кто ещё тут поехал крышей, — бурчит Антон под нос, протирая глаза ещё раз для пущей уверенности.       Но нет — Арсений все ещё сидит рядом и все ещё светится чуть-чуть.       — Сам я во всем не уверен, но другого варианта найти не могу.       Антон кивает, вдыхая воздух, который пахнет, как море. От Арсения пахнет так — солью. Хотя купался он в реке.       — В славянской мифологии есть русалки, которых чаще называют морскими девами, — начинает тот осторожно и медленно.       Антон хочет спросить, зачем ему сейчас урок славянской мифологии, но молчит.       — Это обычные девушки с ногами, без всяких хвостов. По крайней мере, так написано в сборниках.       — А зачем…       — Так вот, — перебивает его Арсений, нервно раздувая ноздри. — Это девушки, умершие «неправильной смертью». Они обладали даром, который мог забирать чужую боль. Так они соблазняли молодых парней.       Антон не уверен, что он сейчас понимает, что происходит — все кажется диким сюром и абсурдом, на уровне настоящего наркотического трипа.       — Они любили луну и были ночными существами. Хотя и в белорусской, и в украинской интерпретации все немного расходится, но в целом суть примерно в этом.       — К чему было это лирическое отступление в мифологию? — спрашивает Антон, приподнимая брови и незаметно щипая себя за руку.       Вдруг, правда, все это сон.       — Люблю мифологию, блять, — огрызается Арсений. — Ты чем слушал?       — Но ты не девушка. И не мёртвая к тому же.       Арсений пожимает плечами, хмыкая.       — Да, не девушка. Но я два года назад утопился.       Он говорит это так легко и непринуждённо, что Антон сначала даже и не обращает внимания — формулирует следующий вопрос в голове, а потом давится воздухом.       Что?..       — В каком смысле… утопился?       Голос выходит дрожащим, паникующим — чертовски хочется проснуться и выпить стакан холодной воды, отмахиваясь от кошмара. Только проснуться не выходит, а в голове чужие слова не укладываются.       — Привязал камень к шее, спрыгнул с причала и утопился. А как ещё можно?       — Но ты же…       — Сижу здесь? Да, как видишь. Почему-то сижу, почему-то не умер. Точнее умер, но не совсем.       Арсений говорит об этом с грустной усмешкой — так говорят о травмах, которые не пережили. Или о недавно погибшем хомяке, от воспоминаний о котором все ещё глаза на мокром месте.       Антон тыкает дрожащим пальцем Арсения в щеку — ровно между тремя родинками. Кожа холодная, гладкая и светящаяся. Хочется трогать ещё и ещё.       — Это грубо — вот так тыкать, — хмурится Арсений, но все же позволяет притрагиваться к себе.       — Кожа мертвенно холодная, — выдыхает он, соединяя что-то у себя в голове.       — Потому что я мертв.       От этой фразы по спине бегут мурашки, а в горле першит от жалости. Он понятия не имеет, что в данном случае сказать — «сожалею»?       «Мне жаль»?       Жаль, что не умер, получается. Но Антону, вообще-то, не жаль. Он бы хотел, чтобы никто не умирал. Вообще, и никогда.       — А все это?.. — он невнятно указывает на тело и глаза, не в состоянии даже сформулировать мысль.       — От луны. Славянские русалки — ночные существа. Особенно русалки холодного моря.       — То есть анапские русалки светятся от солнца и кукурузы? — нервно усмехается Антон, перебирая пальцами.       Арсений смеётся красиво и мелодично — его губы растягиваются сперва в улыбке, а потом показываются и зубы. Антон безбожно залипает, не в силах оторваться.       — Возможно, — продолжает посмеиваться Арсений.       Стоп.       — Ты сотрёшь мне память?       — Ну конечно, я же сразу сказал, — хмурится Арсений, отсаживаясь чуть дальше, но пальцы Антона все ещё держатся за его предплечье.       Хочется вскочить и убежать, но почему-то тело протестует. Оно хочет быть ближе к белоснежной коже, хочет касаться больше и дольше.       — Но…       — Никаких «но», я не стану рисковать. Потом ко мне явятся какие-нибудь дяди из РАН, и всю жизнь лежать мне на разделочном столе перед студентами.       — Я не скажу!       Он и вправду не стал бы — чужую тайну хочется хранить только для себя, особенно такую. Арсения вообще хочется присвоить себе, но он отмахивается от этой мысли.       — Ага, да, слово пацана ещё дай для пущей серьезности.       Кончики пальцев, что касаются бледной и холодной кожи, словно покалывает — будто маленькими разрядами в них поступает ток. Хочется прижать всю ладонь, сжать кожу и не отпускать.       — Тебя уже вставило, да?       Арсений говорит это грустно, но понимающе — от такого тона болезненно что-то сжимается в груди.       — Прости, — выдыхает Антон, отпуская чужую кожу и вставая с дивана для большей дистанции. — Я не знаю, что не так.       — Это нормально, я же говорил — своими касаниями они соблазняют молодых парней.       Антон неверяще мотает головой — у него в дипломе пять по «Логике» и зачёт по «Математике», какие ещё русалки? Какое ещё магическое влечение?       В его картину мира это не укладывается совсем. Но Арсений сидит прямо перед ним, а внутри тела все бушует в желании касаться вновь.       Это все какой-то бред.       — Что за дичь… — шепчет он, приземляясь на низкий стул возле дивана.       Арсений только жмёт плечами, а его голубые глаза сверкают в темноте комнаты.       — А ещё я чувствую, как у тебя болит голова. Все это время чувствовал.       Да, голова болит — сейчас ещё сильнее, чем до этого. Антон хмурится немного, надавливая на переносицу.       — Хочешь, помогу?       Антон осторожно кивает — больше хочется ощутить касания, чем унять боль, и эти мысли заполняют всю голову.       Это чертовски неловко — он сам себе мысленные подзатыльники раздаёт, но все тело дрожит от одной идеи о прикосновениях.       Глотку заполняет запах морской соли, такой сильный, что корнем языка можно почувствовать ее вкус. Антон сглатывает вязкую слюну, садится рядом и дышит через раз.       — Ты поэтому такой нелюдимый?       — В деревне мало молодых парней, так что нет. Просто не люблю людей.       Его пальцы осторожно гладят сначала плечи, а потом поднимаются выше — к затылку, вплетаясь в кудри. Они холодные и тонкие, почесывают голову ногтями, приглаживают волосы.       Тиски, что словно держали голову в оковах, ослабляются с каждым осторожным прикосновением. Ощущения совершенно непередаваемые — под руки хочется подставляться, а голова становится невесомой, словно в облаках.       — Лучше?       — Ахуенно.       Арсений сверху чуть усмехается, кивает сам себе, но продолжает размеренно наглаживать голову. Аккуратно так, что будь Антон котом, он бы замурчал.       — Каково это?.. — спрашивает он, прежде чем успевает подумать над словами. Сам себе прикусывает язык, давая мысленный подзатыльник.       Тонкие холодные пальцы чуть сильнее сжимают у корней волос, скребут ногтями по коже головы.       — Нет, Антон. Это мы обсуждать не будем.       По тону понятно — уговаривать бесполезно. Да и бестактно вышло в высшей мере — но возле Арсения думается плохо. Будто весь воздух тяжелее, из желе или киселя.       — Прости.       По Арсению понятно — он такой человек, возле которого нужно ходить, словно по тонкому льду — осторожно. И почему-то расстраивать его категорически не хочется. Возможно, это все ещё действует эта херня с прикосновениями, но на поводу таких мыслей идти приятно.       В целом — какая разница? Антон различает эти крики затуманенного мозга — они словно на другой полке лежат, на другом уровне. Он знает, что они не совсем его, легко их отделяет.       Но даже если он им поддастся — что такого? Что он теряет? Собственное достоинство? Он слишком одиноким себя чувствует, чтобы вот так отмахиваться.       Это почти зудящее желание — понравиться, потрогать, рассмотреть, — оно чужеродное, не своё. Но оно все равно есть — так и зачем противиться?       — Можно твою руку? — спрашивает он тихо, чуть оборачиваясь и встречаясь взглядами.       Арсений чуть хмурится, выпутывает одну руку из кудряшек и тянет вперёд. В темноте она сверкает чуть заметно, и это завораживает нереально.       — Когда я тебя касаюсь, мне легче.       — Я знаю, — кивает Арсений, позволяя Антону переплестись с ним пальцами.       Он выглядит уставше-покорным, но ничего не говорит.       — Не только физически — у меня будто голова пустеет от грузных мыслей.       Антон аккуратно сжимает в своей руке чужую, растворяясь в прикосновениях, что словно бальзамом обволакивают уставшее за много дней сознание.       Кожа холодная, но мягкая — трогать ее одно удовольствие. Он проходится большим пальцем по костяшкам, по лункам ногтей, опускается к тонкому запястью. Арсений молчит, не убирая руки.       С каждой секундой та веревка на шее, что затягивалась после ухода Иры, будто ослабевает, забирая с собой отравляющие мысли. Те самые, к которым всегда возвращаешься.       — Что чувствуешь ты?       — Ничего, — выдыхает Арсений. — Что-то внутри меня радуется, что ты так сильно ведёшься, но оно очень глубоко.       — Почему?       — Эта твоя журналистская привычка все вынюхивать! — фыркает Арсений, опускаясь второй рукой из кудрей к загривку и чуть сжимая его до тихого «ой».       Этот легкий щипок, словно разряд электричества — маленькие заряды разбегаются по всему телу, посылая сигнал «прижмись ближе». Антон не сопротивляется — опускает голову, открывая больше кожи. Но Арсений больше ничего не делает — холодная рука исчезает совсем, даже вторая вместе с ней.       Хочется тут же жалобно попросить вернуть, но эта мысль не совсем его — он ее затыкает.       — Я часто игнорирую свои желания. Ну, которые…       — Русалочьи? — подсказывает Антон, вдыхая поглубже. От чужого запаха немного ведёт.       — Да, — кивает Арсений, словно слова «русалка» боится. — Лишь когда совсем припрет.       Он вздыхает, проходится языком по сухим губам, а в голове тут же вспышкой возникают совершенно низменные желания, смущающие. Антон пытается выкинуть картинки из головы.       — Боишься, что потеряешь человеческую личность?       — Да, — кивает Арсений, серея лицом. Сразу видно, что этот разговор ему совершенно не нравится.       Антону (тот, который под этими странными чарами) хочется кинуться в ноги, извиниться, приласкать руками и утешить. Но рациональная часть мозга лишь делает мысленную пометку и добавляет ее в общий портрет.       — Ты поэтому по ночам купаешься?       — Да, под луной специально. Не знаю, мне под ней спокойно и хорошо. И если бы не чужой длинный нос!..       Антон виновато поджимает губы, чувствуя себя нарушителем всего на свете.       — У тебя красивый нос, — зачем-то выпаливает он, поворачиваясь и всматриваясь в голубые глаза.       Арсений улыбается смущённо, опускает взгляд вниз и сжимает тонкими бледными пальцами бордовое покрывало дивана — на фоне него кожа кажется белой.       — Это не вот этот вот… русалочий флирт за меня говорит — он, правда, красивый.       — «Русалочий флирт»? — усмехается Арсений, чуть наклоняя голову к плечу. Антон всматривается в родинки на лице.       — Классно же звучит, — жмёт он плечами, зевая от усталости.       — Вполне.       Он спит в итоге у Арсения — долго упрашивает его оставить ему память о сегодняшнем дне хотя бы до отъезда. С каждой секундой возле него находиться все сложнее — хочется сесть ближе, касаться, смотреть, не отрываясь.       Арсений соглашается достаточно быстро — сразу видно, что ему хочется иметь возможность говорить об этом хоть с кем-то. Журналистика заставляет тебя стать ещё и психологом, это уж точно. А Антон неплохой такой специальный репортёр.       На продавленном диване спится хорошо — он отрубается быстро, сны оставляют в покое. Кажется, впервые за много месяцев он поспал нормально.       В голове все ещё плохо укладывается вчерашнее открытие — мотает от «это полная херня» до «ахуеть, такое реально существует!». Антон не знает, что делать с ворохом мыслей в своей голове — он просто откладывает момент их анализа.       Дома у Арсения тихо и прохладно — нос забит запахом морской соли постоянно. Чувство, будто он спал прямо на пляже, а не в деревянном домишке.       Хочется расспросить про все — про бабушку его, про то, как он понял. Про саму смерть — хоть от этой мысли и мурашит безбожно.       Как это? Больно? Страшно?       Наверное, все вместе. Ему бы было страшно. Это точно.       Арсений похож на древнегреческую статую — бледный болезненно (мертвенно), утонченный, красивый. У него высокие скулы, чуть вздёрнутый приплюснутый нос и большие, яркие глаза. На него хочется смотреть все время — вглядываться, ловить эмоции, следить за мимикой. Антон это почти не контролирует — глаза сами приклеиваются к чужому лицу.       — Пообещай мне, — просит его серьезно Арсений, и в голубых глазах ни одной веселой искорки.       — Обещаю, — кивает он сразу же, чуть приглаживая растрепанные ото сна кудри.       Арсений вздыхает как-то уж очень тяжело, садится рядом на диван и смотрит пристально — аж дыхание перехватывает, воздух застывает где-то в лёгких.       — Антон.       — Правда, обещаю! — поднимает немного руки, нервно сжирая кожицу зубами с нижней губы. — Арсений, я если даю слово, то всегда его держу.       — У меня чувство, будто я совершаю огромную ошибку.       Он мотает головой, опускает взгляд в дощатый пол. Антон не может оторвать взгляда от точёного профиля.       — Всего неделя. Я не проебусь за неделю.       — Пообещай, что не будешь упрашивать оставить тебе память, когда эта неделя закончится.       У Арсения в его голубых глазах много-много болезненного сомнения и недоверия — такой же взгляд Антон видел у брошенных на обочине дороги псов. Что-то колет в груди от этого — кровоточит по всем органам.       Забывать что-то из ряда вон — никто не хочет. Никто. Особенно журналист. Особенно такой дотошный, как он сам. То есть он просто вернётся в обычную жизнь, где нет ничего такого — светящейся кожи, жизни после смерти (жизнь ли это?), волшебных прикосновений? Такое открытие будет больно оторвать от себя, но Арсений смотрит так несчастно, что он сдается.       — Обещаю.

***

      Первые наброски текста получается написать, не отрываясь от ноутбука — в чуть прохладной комнате в доме Башмаковых, что выделили ему в пользование, подходящая атмосфера.       Дождь барабанит по окну, ветер завывает за деревянными стенами, а на кухне шумит самовар, что Елена поставила специально для него.       Антон кутается в одеяло, пытаясь побороть желание позвонить Диме и спросить, не верит ли тот часом в русалок? Ну, или попросить номер хорошего нарколога, видимо.       Стоит лишь уйти от Арсения, как в голове наступает полный хаос — не свои, инородные мысли кричат, просят вернуться. Буквально давят на черепную коробку изнутри, словно от каждой минуты вдали от Попова они набухают и расширяются.       Эти мысли странно слышать в своей голове — словно кто-то ещё говорит там, не он сам. Хотя частично что-то внутри резонирует с ними. Ощущения эти кажутся не от мира сего. Хотя, наверное, таковыми и являются.       Неужели это все правда? И вот такие явления есть на планете? Русалки? А лешие и домовые? А призраки и феи?       И от каждого нового вопроса хочется лезть на стену.       Зато текст выходит лаконичным — Антон вписывает детали в свой привычный, почти повествовательно-художественный стиль, за который и получил внимание.       Интересно, а остальные знают? Работники маяка или бывшие моряки? А старушки, прожившие возле моря всю жизнь?       Или Арсений здесь один такой? До него могло же и не быть никого.       Но вопросы остаются без ответов. Как минимум, ходить и спрашивать у всех ненавязчиво «а вы не верите, например… в русалок?» будет подозрительно и глупо. А Арсений точно сотрёт ему память и дважды думать не будет.       Ну, по крайней мере, такое впечатление он произвёл.       Стоит своими мыслями уцепиться за Арсения, как посторонние раздувают их и кричат громче.       Антон жмурится, откидывается спиной на стену позади себя и мотает головой. К этому привыкнуть сложновато. Да и к новому знанию о мире тоже. Казалось бы, уже понял, как работает этот самый мир, а потом — бум, а нихуя.       Антон раздраженно поправляет кудрявую чёлку и перечитывает последний абзац, стараясь ухватиться взглядом за разбегающиеся буквы.       Мерное звучание клавиатуры почти как метроном — успокаивает и заземляет. Это ему знакомо, это он понимает. Новые вещи интересны, но… все ещё немного пугающие. Но за написанием текста мысли все же отходят на второй план.       Ничего в текст он вставлять про Арсения не будет. Даже намеками — нужно написать так, будто он никогда его и не знал. Не видел даже. Чтобы потом, когда Арсений сотрёт себя из его памяти, не смотреть в текст и думать: «а это кто? почему не помню?».       — Антон! — зовёт его Елена.       Он убирает с коленей ноутбук, сохраняя файл и закрывая его. Голова начинает гудеть все равно, а время ещё есть. К тому же сдавать текст ещё не скоро.       Поднимается, вставая на холодный дощатый пол. Даже сквозь плотные носки ощущается холод. За окном гудит ветер, и звук кажется успокаивающим даже.       Елена сидит на низком диване, мешая сахар в кружке с чаем. Антон садится напротив на табуретку, приветливо улыбается.       — Спасибо, — кивает он ей, подтягивая кружку горячего чая к себе.       — Да не за что, Антош, — улыбается она. — Хочешь колбаску? У нас есть.       Не дождавшись ответа, она встаёт с дивана и следует к холодильнику — Антон даже не успевает сказать задуманное «нет, спасибо». Просто открывает рот, пока в груди что-то теплеет по-знакомому. Елена суетится у холодильника, нарезает мясные кружки на тарелку и так же быстро возвращается к столу.       Улыбается смущённо, ставит еду ближе к Антону.       — Спасибо вам большое, — лепечет он, быстро делая бутерброд из детства, которым наедался между гулянками летом.       — Это тебе спасибо за интерес к старикам, как мы! И к нашим маякам!       Несмотря на холодный пол и вечный дождь за окном, Антону тепло. По-домашнему тепло и уютно. Он давно не был у мамы. Он давно не был так спокоен. Он давно не был не один.       — Да что вы! Это я вам бесконечно благодарен за то, что позволили узнать вашу семью и вашу историю.       — Ты хороший мальчик, Антон, — улыбается она своими губами, и от этого ее лицо покрывается морщинами. — Мама тобой наверняка гордится.       От упоминания мамы становится лишь теплее — маму он любит просто беспамятно, по маме он скучает каждый день. Маму он не хочет разочаровывать тем, что Ира ушла вместе с желанием жить.       Маме он говорит, что все хорошо, потому что он ее любит. Наверное, это неправильно. Но когда он делал что-то верно?       — Хотелось бы верить, что да.       — Я тебя уверяю. Если уж незнакомая женщина тобой гордится, то родная мать уж и подавно.       Ее рука сжимает осторожно руку Антона, что обхватывает кружку. Мягким-мягким прикосновением она дарит что-то большее, чем просто физический контакт.       — Да ладно вам, мы уже друзья, какая незнакомая? — отвечает он, отпивая душистый чай.       Елена улыбается как-то совсем широко и искренне, ее глаза намокают и опускаются в стол. Антону кажется, что он сейчас расплачется сам вместе с ней. Антону кажется, что что-то темное внутри него уходит.       Возможно, ему стоит поблагодарить Стаса за эту поездку. Возможно, здесь он найдёт силы искать что-то хорошее в каждом плохом дне?       — Как продвигается работа? — спрашивает Елена участливо.       — Отлично! Здесь так много удивительных и интересных людей, так много любви к морю и маякам, что я не уверен, что у меня хватит слов, чтобы описать это. Все дружелюбные и отзывчивые. Это… непривычно.       — В Москве не так? Или откуда ты?       Антон пережевывает бутерброд, запивая горячей жидкостью. На этой низкой табуретке ему комфортнее, чем в холодной московской квартире.       — Я сам из Воронежа, но живу в Москве уже много лет. Работаю там же.       — Совсем один?       Тон у нее участливый, как у дальних родственников, которых видишь раз в год и отвечаешь на сто тысяч вопросов за вечер. Как те тетушки, что причитают полчаса, что «такой красивый кавалер, да без пары!».       — Ну… сейчас — да.       Ее улыбка становится немного грустной, сочувствующей. Она приподнимает редкие, чуть седые брови.       — Сейчас? А до этого?       Инстинктивно хочется ей довериться — маленькой, крошечной почти женщине, что смотрит на него с таким теплом и доброжелательностью, будто ей это правда важно.       Антон чешет затылок, вздыхает глубоко и прикрывает глаза на секунду. В голове образ Иры — счастливой, красивой, любимой. Улыбающейся и радостной.       Ещё в голове все ещё инородные мысли — они кричат о желании касаться, видеть, находиться ближе. И даже эти мысли вгоняют в краску — хоть они и не его, но кажется странным быть настолько озабоченным новым знакомым.       Конечно, это не совсем его вина — если верить во всю эту мифологию. Антону кажется, что он больше верит, чем не. Хоть это и противоречит его научному мировоззрению, но он видел все своими глазами. Ощущал на себе.       Сложно не поверить.       — До этого жил с девушкой.       — Расстались?       У неё отзывчивый тон, а морщинистая рука вновь поддерживающе сжимает его руку.       — Да.       Елена кивает, смотрит в глаза внимательно, словно в этом ничего такого. Словно они знакомы тысячу лет. Ощущение именно такое.       — Все к лучшему. Если она твоя — все вернётся. А не твоё — значит ты на шаг ближе к своей судьбе.       Обычно над такими умными мыслями Антон посмеивается, потому что жизнь слишком сложна, чтобы вот так обобщать — и нет никакой судьбы. И никто не возвращается только потому, что так должно быть. Но сейчас, в этой маленькой деревне у моря, в этом деревянном домике, в котором за стеклянными окнами свирепствует ветер и дождь, это кажется самой непреложной истиной. А Елена — самым мудрым человеком, который, сидя на маяке много лет, поняла все, что не понял сам Антон.       — Вы правы.       — Ты не переживай, ты отличный человек и очень красивый парень. Все будет! — она чуть привстает, хлопая его дружески по плечу, а потом выпархивает из-за стола.       Антон отпивает ещё чуть уже остывшего чая, доедает бутерброд и смотрит внимательно. Женщина лезет куда-то в ящики под маленьким, старым телевизором, который скорее всего даже не работает. Копошится с минуту, а потом достаёт увесистый альбом.       Антон внутренне ликует — он обожает старые фотографии и истории к ним. Они идеально дополняют образ человека в голове, а также могут пригодиться в тексте. Если вдруг что.       А чем больше читатель знает про жизнь героя, тем больше сопереживает ему и чувствует его. А это хорошо для истории — чем живее текст, тем он важнее.       Антон любит людей. Всех. Разных до невозможности. Он любит их мысли, их видение мира, их чувства и эмоции. А рассказывать о них он любит даже ещё больше. Ему нравится быть ретранслятором — пропускать через себя, чтобы потом дать другим почувствовать то же самое. Эту удивительную атмосферу, которую сложно представить в голове с нуля, если никогда ее не ощущал.       Елена осторожно кладёт возле него фотоальбом с растрёпанными краями. Он серый, совсем неприметный, будто и не хранит десятилетия памяти.       Антон открывает его с ещё большей осторожностью — Елена встаёт чуть позади него, облокачивается о стол.       Фотографии черно-белые, вклеенные в плотную бумагу неровно. Антон проводит кончиками пальцев по корешку, всматривается в первую.       — Это я из школы выпускаюсь, — говорит Елена, улыбаясь немного грустно.       Она на фотографии еле узнается — девушка с двумя бантами на косичках, та самая школьная форма, широкая улыбка. Внизу карандашом: «1979».       Антон тогда даже ещё не родился.       — Хорошее было время, — вздыхает женщина. — Тогда мне казалось, что самое главное в любви — количество цветов, которое дарят.       Он улыбается тоже — нелепость. Но достаточно свойственная для молодости. Он тоже так думал частично — все это неверно. Но что верно — он не знает до сих пор.       Следующая страница — фотографии природы, машины, старой квартиры, в которой Елена узнает родительскую.       Дальше — фотографии с Борисом. Тоже молодым. Он похож на богатыря — широкий, улыбчивый, даже с фотографии веет каким-то простым человеческим теплом. Почти и не изменился — взгляд тот же, что и в жизни. Постарел, чуть располнел, волосы потеряли прежний объём. Но кажется, будто узнать его легче лёгкого.       — Как вы познакомились? Если, конечно, хотите рассказать.       Елена чуть смеётся, вглядывается в свои совместные фотографии с мужем. Антон смотрит на ее лицо — глаза полны радости.       — Конечно! — воодушевляется она, усаживаясь обратно напротив. — Мы жили в одном общежитии. Как-то раз я поделилась едой, а теперь живу с ним.       Антон усмехается тепло вместе с ней — у Елены возле глаз появляются лучики-морщинки от широкой улыбки и по-настоящему счастливый взгляд. Становится теплее будто.       — Правда?       — Да!       Она вновь переводит взгляд на фотографии — смотрит искрящимися глазами.       — С ним я поняла, что такое любовь, наверное, — говорит гораздо серьезнее и чуть смущённо опускает взгляд в стол. — Не влюблённость или симпатия, а любовь. Знаю, звучит глупо, да и я не умею красиво, как вы…       — Да ну что вы! — отмахивается он. — Самые поэтичные слова всегда у людей, которые знают, о чем говорят.       — И все же у вас талант, Антон, — она чуть склоняет голову, улыбается поддерживающе.       Он никак не комментирует — лишь чуть краснеет щеками и улыбается. Ему не впервые так говорят, естественно, но слышать все ещё непривычно и приятно до сжимающегося сердца.       — И как ощущается любовь?       — Волшебно, — говорит она тихо. — И немного странно, потому что любовь всегда ощущается большой. Очень большой. Будто она больше тебя самого.       Антон кивает, задумываясь, испытывал ли такое. Но ответа не находит.       — И… иногда носить ее слишком тяжело. Но привыкаешь. Это как тренировать мышцы. И потом вы срастаетесь так, что никак иначе жить нельзя. Звучит невесело, но это приятно. Знать, что есть человек, который твой. Не в каком-то жутком рабском смысле, а… не знаю, Антон. Может, вы меня понимаете?       — Хотелось бы кивнуть, — говорит он, чуть поджимая губы. — Но мне кажется, что ещё не могу вас понять.       — Значит самое прекрасное время у вас впереди, это же отлично! — говорит она, сжимая руку в дружеском жесте поддержки, и Антону легче.       Может, она и права.       — Вы правы, — кивает он, перелистывая страницу альбома.       На одной Борис держит Елену на своих руках. На другой — они возле пышной березы держатся за руки. На следующей — танцуют вместе. Антон улыбается. Но его сердце неприятно сжимается — у него с Ирой есть похожие фотографии.       У них было тоже что-то особенное. Ну, или он так считал единственный в их отношениях. Антон отмахивается от грузных воспоминаний.       На следующей странице — свадебные фотографии.       — У вас очень красивое свадебное платье, — кивает он, рассматривая людей на общей фотографии со свадьбы.       — Спасибо, — смущается женщина. — Свадьба была чудесной. Жизнь после неё — ещё лучше.       То, с какой теплотой и мягкостью она это говорит, заставляет чуть прикусить губу — он завидует. Сильно и крепко. Он бы хотел, чтобы о нем говорили вот с такой же интонацией.       Фотографии идут друг за другом, вырисовывая всю совместную жизнь. Под конец альбома маяк начинает быть чуть ли не членом семьи.       Вот они на его фоне, вот они у него самого, вот на лестнице, вот на самом острове собирают ягоды. Елена рассказывает о каждой с трепетом и грустью. Смаргивает слёзы, чтобы Антон не заметил, но он уже.       Елена аккуратно проводит кончиками пальцев по последней фотографии в альбоме — они стоят на фоне маяка с огромными рюкзаками.       — Последний день работы был, — поясняет она. — Еле заставили себя уехать.       — Мне жаль, что так вышло.       Она смотрит ему в глаза, улыбается и кивает немного.       — Как и мне.

***

      Когда болит голова, хочется только одного — чтобы боль исчезла. Больше ничего не хочется. Тошнит, голова пульсирует, свет режет глаза. Антон подозревает, что это могут быть мигрени, но, как самый сознательный, никуда не ходит. Потому что нет ни времени, ни желания знать, что именно с ним не так.       С ним многое не так — рост, волосы, профессия, умение флиртовать, грубость и мат. И ещё тысяча вещей, которые он слышал от других на протяжении всей жизни. Поэтому добавлять сюда проблемы со здоровьем не хотелось.       Иногда таблетки помогали, иногда — нет. И вот когда эти чудесные красные таблетки обезбола отказывались ему содействовать, хотелось просто умереть. Отрезать себе голову. Исчезнуть.       Хотелось, чтобы голова не болела. Но голова, сука такая, болела все чаще и чаще. Стоит лишь немного начать нервничать, и — бум! Привет, головная боль.       Антон перевернулся на другой бок, вслушиваясь в звук стучащего по окну дождя, переходящий чуть ли не в белый шум.       Текст застопорился на одном месте, фотографии были отсмотрены, а от третьей кружки чая он отказался — посидел лишь за столом, поотвечал на вопросы Елены и вернувшегося из города Бориса про своё детство, а после отчалил в выделенную ему комнату.       Помимо головной боли присутствовал все тот же надоедливый, не его голосок, что просил прикосновений в совершенно маниакальном количестве.       Будто бы чужое присутствие в голове все еще немного напрягало, но не пугало так, как вчера вечером.       Вечером, когда он узнал, что существует что-то из ряда вон. Что мифы — не совсем выдумка. И верить в это выходит куда лучше, чем он мог бы подумать.       А как не верить? Все перед его собственными глазами. И в его голове тоже.       Все это кружит голову нещадно — светящаяся кожа, магические прикосновения, жизнь после смерти.       И как Арсений понял, что он не утонул? Почувствовал ли, как остановилось его сердце? Было ли ему больно? Как он смог смириться с этим?       Смирился ли?       Вопросы взрывали голову, а одна собственная мысль об Арсении лишь подстёгивала нездоровое влечение. Кончики пальцев будто чесались от желания касаться.       Антон нахмурился, прикрыл глаза в надежде хоть немного подремать, но головная боль не уходила.       Она вообще редко уходила сама. Почти всегда лишь медикаментозно. Но сегодня не его день.       Он встал с кровати — за окном все ещё выл ветер и шёл дождь. Пол облизывал холодом ноги даже сквозь тёплые носки, что ему любезно выдали Башмаковы.       Стас написал ему десять минут назад: «все ок?». Антон не нашёлся с ответом, лишь лайкнул сообщение. Как ответить на это?       Да и делиться своими переживаниями и эмоциями со Стасом не хотелось. Ни с кем не хотелось — собственное чувство особенности и привилегированности в знании такого важного секрета превышало.       Он все же решил пойти к Арсению ещё раз — плавно надвигался поздний вечер, за окном не было видно почти ничего. Уличных фонарей здесь, очевидно, нет. А может, никогда и не было.       Он предупредил хозяев дома, нацепил верхнюю одежду и вышел на промозглый ветер. Кончики пальцев замёрзли моментально.       Дорога под ногами больше напоминала грязевое болото. Что-то неистово хлюпало под подошвами, и свет от луны не помогал разглядеть, что именно. Грязь, наверняка.       Дом Арсения теперь казался особенным — все в деревне после новых знаний казалось таким. Конечно же, он понимал, что это лишь когнитивный диссонанс, но чувство чего-то волшебного не покидало его.       В домах, мимо которых он проходил медленно и неспешно, горел тёплый желтый свет из окон. Сами дома в темноте вечера казались ещё более старыми и ветхими, словно вот-вот сдадутся под натиском ветра. Как в сказке про трёх поросят.       Ничего, кроме звуков природы, не нарушало уличную тишину, и это было непривычным. В шумной Москве отдохнуть от них почти невозможно.       На работе — звуки от нажатия на кнопки клавиатуры и бесконечные звонки в редакцию. В метро — люди и стук колёс. В машине — радио или гудящие рядом автомобилисты.       На улице — шум машин, людей, пищащих светофоров. Дома — шумные соседи справа и гул холодильника.       Здесь же, на единственной и центральной улице деревни, было будто бы тихо. Звуки природы — ветра и дождя, — казались почти что незаметными. Будто он так к ним привык, что и не замечает.       Интересно, а под водой на глубине тихо? Темно так точно, да и жутко.       Интересно, ощущает ли себя Арсений дома на суше? Ощущает ли Арсений себя дома среди живых?       Антон постучался почти что неслышно — лишь два раза слабо приложился кулаком по деревянной двери. Свет в окне горел, хоть и тусклый. Более тусклый, чем у остальных.       Шум ветра не давал услышать, идёт ли кто-то на его стук, поэтому он лишь сцепил замёрзшие руки в замок и ждал. Кончики пальцев зудели, словно знали, кто сейчас должен открыть дверь.       Возле дома росли деревья — тонкие, совсем молодые березы и более старые яблони. Они понуро смотрелись без листьев, идеально дополняя унылую атмосферу.       Дверь открылась осторожно — сначала лишь чуть-чуть, но стоило заметить хозяину, кто к нему пришёл, как отворилась полностью.       — Привет, — тихо поздоровался Антон, все ещё не сдвигаясь с места.       — Привет, — ответил ему Арсений, неловко отступая внутрь.       Знак к приглашению — так это расценил Антон. Поэтому он шагнул в теплоту деревянного дома — хотя озабоченное лицо Арсения явно намекало на то, что гостей он не ждал.       Неловко разувшись и повесив верхнюю одежду на вбитые в стену гвозди, он проследовал за Арсением к дивану. После холода улицы дом казался баней.       Они неловко сели в разных углах продавленного дивана. Арсений — не понимает, что Антон тут забыл. Антон — аналогично.       На маленьком столике рядом лежала книга с нечитаемой обложкой и закладкой где-то ближе к концу. Значит, в свободное время Арсений читает?       Антон неловко и осторожно взял ее в свои руки, открыл на закладке и вчитался в текст.       Описание какой-то природы, чьи-то сложные имена и слишком пафосные диалоги — роман. Наверняка он.       — Чего хотел? — напрямую спросил Арсений.       Его голос в ставшей уже привычной тишине прозвучал неожиданно — Антон вцепился в обложку книги машинально, дернулся еле заметно телом.       — Не знаю, — прямо ответил он, возвращая книгу на место.       Руки чесались, тянулись к другому краю дивана, поэтому он сцепил их в замок и сжал между коленями.       — Не знаешь?       Антон помотал головой. Арсений на это лишь усмехнулся, но без улыбки на губах. Его голубые глаза всматривались в лицо Антона так, будто пытались пробурить дыру.       Чувствовалась неловкость, хотя, казалось бы, почему. Но Антон не мог побороть это сильное ощущение. Но и уходить не хотелось. Голова болела все сильнее.       — Как текст? — сухо спросил Арсений. Видимо, лишь для того, чтобы разрушить неловкое молчание.       Антон прокрутил кольца на пальцах, вперился взглядом в деревянный пол. Смотря на Арсения, Антон слышал, как чужой голос в голове орал неистовым криком.       — Идёт. Медленно, но идёт.       — Это хорошо, — кивнул Арсений, потирая шею.       — Ага.       Стойкое ощущение того, что он снова в классе так восьмом, не покидало. Вся эта неловкость будто бы из детства пришла — слишком большая для третьего десятка. Слишком большая для такого профессионала, как он.       Но рядом с Арсением терялись все слова.       — Неужели кому-то интересна жизнь этой деревни?       — Мне, — ответил он куда увереннее, но взгляда так и не поднял. — А когда напишу, то многие заинтересуются.       Арсений удивлённо поднял брови, саркастично хмыкнул.       — Да ты, я смотрю, звезда с миллионами читателей? Так и поверил, что Москва читает газеты в таком количестве.       — У нас есть сайт, — тут же ответил он, поднимая взгляд и сталкиваясь с голубыми глазами. Все внутри будто наэлектризовалось. — И у сайта есть много читателей. И у меня они есть. А газеты тоже читают.       Арсений не ответил — пожал плечами, поправляя челку пятерней.       — И я не звезда. Просто хорошо делаю свою работу.       — Верю, — тут же кивнул он. — Уж с такой уверенностью никак иначе.       Это был не злой подкол — интонация была вполне дружелюбной. И, казалось, напряжение между ними чуть спало.       Антон улыбнулся в ответ, улавливая взглядом ямочки на щеках от легкой улыбки напротив. Их хотелось потрогать. Дурацкий голос не затыкался, а лишь сильнее голосил в голове.       — Можно? — спросил он, протягивая руку вперёд.       Невыносимо было больше слушать вой в черепной коробке.       Арсений без вопросов протянул свою, позволяя касаться тыльной стороны. Антон аккуратно прижался подушечками пальцев к мягкой и холодной коже, вдыхая.       Стало будто легче, стало приятно — хотя желание и не совсем его. Арсений вопросов задавать не стал, и за это Антон был ему благодарен.       Все напряжение в теле потихоньку исчезало — Антон прикрыл глаза, положил всю свою ладонь на чужую, накрывая ее. Было чуть неловко, но Арсений не отдёргивал руку и ничего не говорил. Лишь его взгляд Антон чувствовал где-то на переносице.       С закрытыми глазами ощущения были будто сильнее — его словно накрыло волной спокойствия и умиротворения с головой. Весь мир замедлился в два раза, голова опустела от мыслей и лишь продолжала болеть.       Рука Арсения вдруг плавно задвигалась — обхватила ладонь Антона, сжала и сцепила их руки. Так держатся за руки на выпускном в садике и при построении на обед в детском лагере, чтобы не потеряться.       Все тело будто пробрало энергией, по коже забегали мурашки.       — Так лучше?       Арсений будто говорил из-под воды — настолько Антон погрузился в себя. Но голос помогал лишь сильнее уйти внутрь своей головы и ощущений — звучал приглушённо.       — Да, — выдохнул Антон на грани слышимости, сжимая руку в ответ, благодаря за помощь.       Хотелось прижаться лбом к сцепленным рукам, хотелось придвинуться ближе. Но он лишь зажмурился сильнее, концентрируясь на своей ватной голове. Ни одной надоедливой мысли, никакой боли. Он бы жил так — с чувством лёгкости и спокойствия.       Голос в черепной коробке больше не кричал — будто лишь довольно мычал от наслаждения, мурчал почти что. На секунду показалось, что он свой собственный — все тело затопило удовольствием. Словно прикосновения Арсения — вода в жаркой пустыне. Или долгожданный огонь в холодной Арктике.       — Как это ощущается?       — Странно, — ответил он, все ещё не открывая глаз. — Будто во мне кто-то ещё есть. И этот кто-то хочет касаться и видеть тебя постоянно.       Арсений многозначительно хмыкает, разжимая руку. Антон давит в себе протестующий стон в последнюю секунду. Но рука не исчезает совсем — аккуратно поднимается ко лбу, всей своей холодной поверхностью накрывает его.       Антон судорожно выдыхает, потому что головная боль тут же сдаётся под натиском чужих касаний. Он чуть подаётся вперёд, прижимаясь к ладони сильнее, как можно ближе. Давящее чувство ускользает, словно дым в открытое окно.       — У тебя мигрени?       Он лишь жмёт плечами — не обследовался.       — Может быть. Не знаю.       — И как часто?       — Чуть ли не каждый день.       Пальцы на лбу чуть поднимаются выше, к волосам. Вплетаются в кудрявую челку.       — Это ненормально.       — Я знаю.       — Знаешь и ничего не делаешь?       В тоне Арсения есть небольшой упрёк — маленький такой укольчик. Антон не отвечает — лишь хмыкает. Ответа у него все равно нет.       Арсений не давит, лишь смотрит немного осуждающе — как родитель, что за двойку по русскому ругает лишь взглядом.       Но пальцы его почёсывают кожу головы аккуратно, с какой-то почти нежностью — Антон уверен, что тактильного контакта у того почти нет.       Сам он любит прикосновения до жути — касаться кого-то, обнимать, целовать. Ира не всегда выдерживала, но он понимал. Иногда его могло быть много. Прямо много.       Он не хотел доставлять ей дискомфорт.       — Ты думаешь о чём-то плохом, твоя голова болит только сильнее, — говорит ему Арсений тише, наклоняясь чуть ближе к лицу. — Прекрати.       Антон прикрывает глаза и кивает немного головой — так, чтобы рука ни в коем случае не исчезла.       Но выгнать образ Иры из головы сложно. Он ее любил (любит до сих пор?) сильно, видел с ней своё будущее, мечтал о большой и светлой любви.       Он ее не осуждает — насильно любим не будешь, а если ей лучше не с ним, то что он может сделать? Лишь пожелать счастья.       Антон не из тех, кто про бывших вспоминает плохое и желает чуть ли не смерти, нет. Да и Ира не такая — она добрая и понимающая. Просто не его.       Вот и весь ответ.       Ладонь чуть хлопает его по лбу, но от неожиданности действия Антон распахивает глаза и чуть отшатывается.       Голубые глаза напротив смотрят пристально и чуть светятся.       — Прекрати, сказал же.       — Я не могу просто выключить голову, — бурчит он, вновь пододвигаясь. Ладонь возвращается на место без вопросов.       — Смоги, — в таком же тоне отвечает ему Арсений, цокая звучно.       Антон улыбается — забавный. Бурчит, а руку не убирает.       Светящиеся глаза все ещё кажутся галлюцинацией. Он всматривается чуть сильнее, хмурится немного, но блеск никуда не исчезает. На них будто наложили эффект в фотошопе, только в реальной жизни. И это странно, но не отталкивающе странно. Скорее… притягательно.       Да и кожа, которая светится куда менее ярко, чем глаза, завораживает. Ее хочется касаться, ее хочется сжать и попробовать на вкус. Ну, голосу в голове так точно.       — Пялиться неприлично.       Тон — недовольный, а взгляд скорее хитрый, с прищуром. Арсений не кажется напряженным фактом разглядывания, поэтому Антон выдыхает.       — Я просто все ещё в ахуе, если честно.       — Поверь мне — я тоже, — смеётся как-то грустно Арсений, чуть наклоняя голову.       — Но это не выглядит как-то… не красиво, если что, — тут же уточняет он. — Скорее волшебно.       Арсений кивает, чуть сильнее прижимая руку ко лбу.       — Я этого не хотел, — говорит он куда тише. — Ничего из этого. Я хотел просто… просто закончить все. Но я все ещё здесь.       Антон не находит слов — молча поджимает губы, всматриваясь в чужую макушку. Вороньи волосы мило вьются маленькими волнами, блестят немного от тусклого света.       Наверняка у него и волосы ухоженные — по крайней мере, в сказках, которые Антон помнит, русалки всегда маниакально ухаживали за своими волосами.       Но спрашивать не поворачивается язык — как-то это совсем нагло. Арсению хочется помочь, но только как, если он уже… умер?       Думать в своей голове так даже страшно и неприятно, не то, что спрашивать. Антону хочется внезапно стать каким-нибудь крутым мифическим существом, возрождающим людей. Тогда Арсений смог бы жить дальше.       Только вот он не хотел жить дальше — про это Антон забывает. И стоит это вспомнить, как внутри все сжимается. Что нужно чувствовать, чтобы привязать к себе камень и спрыгнуть с причала? Какой ядерный взрыв должен был случиться внутри него, чтобы вот так сделать?       Антон не знает. И надеется никогда не узнать. Но мысль о чужом горе заставляет поёжиться.       — Опять думаешь, — фырчит Арсений, словно ничего такого в их диалоге и не было.       — Прости, — на автомате отвечает Антон, вновь сталкиваясь взглядами.       Арсений смотрит с небольшим недоумением.       — Тебе… не надо извиняться, — говорит он куда мягче, без намёка на шутку или усмешку.       — А тебе не обязательно мне помогать и что-то рассказывать, но ты же делаешь это, — отвечает Антон, кладя свою руку на худое плечо. — Спасибо. Правда, спасибо.       — Я… — Арсений теряется, тупит взгляд в пол, подбирая слова. Но не находит — просто кивает в ответ.       Антону большего и не надо. Он все понял.       Чужие прохладные пальцы продолжают оставаться на лбу, но медленно-медленно спускаются ниже. Антон сидит с вновь прикрытыми глазами, боясь залипнуть на светящейся коже шеи и смутить Арсения. Пальцы сначала оказываются на виске, а ещё чуть позже — на челюсти.       Глаза он не открывает, но все тело мурашит, а дыхание сбивается немного. Касания нежные и такие необходимые голосу в его голове, что тот наконец затихает, довольный.       — Я чувствую тепло на кончиках пальцев, — тихо произносит Арсений удивленно.       — В плане?       — Мои пальцы нагрелись от твоего лба, и… просто это странно, я уже забыл, как это ощущается.       По чуть дрожащему голосу слышно, что Арсений улыбается. И это греет и Антона изнутри — он тоже чем-то помог, выходит.       — И как?       Арсений долго не думает.       — Приятно.       Ладонь исчезает с лица, голос в голове вновь просыпается. Правда, куда тише в этот раз.       С закрытыми глазами проще, поэтому Антон их не открывает, лишь облокачивается на спинку дивана и выдыхает. Все тело кажется немного ватным, будто из него высосали энергию.       Арсений рядом сидит тихо, касается своим коленом Антонова бедра. Даже через два слоя ткани он чувствует холод. Диван чуть скрипит, а Антон подозревает, что Арсений повторяет его позу.       Он чувствует себя особенно спокойно здесь. Будто этот ветхий домик никак не относится к реальному миру. Будто за деревянной дверью нет ничего. Весь мир — здесь. И лишь вой ветра опровергает это.       Но ощущение иррационального спокойствия накрывает высокой волной.       — Почему ты здесь? — тихо спрашивает его Арсений, будто боится спугнуть это самое чувство. — Только из-за текста?       Антон грустно улыбается сам себе. Он знает ответ.       — Нет, конечно, — отвечает он, чуть сжимая переносицу. — Бегу от своих проблем. Прячусь.       — Это не стыдно.       — Я знаю. Но это неправильно — вот так жить.       Арсений хмыкает.       — Понимаю.       — Но я пока не понял, как жить дальше. Там, в Москве. А здесь — работа. А работу свою выполнять я умею. И у меня хорошо выходит.       — А что выходит плохо тогда в этой вашей Москве?       Внезапный разговор по душам не приносит дискомфорта. Антон помнит, что ничего из этого не останется в его памяти.       — Быть не Антоном Шастуном, который спецрепортер. А собой настоящим. Просто Антоном.       Рука вдруг возвращается к лицу, осторожно касается где-то за ухом. Антон жмурится ещё сильнее.       — Ты его не знаешь?       — Наверное, нет. Наверное, я никогда не оставался один на один с собой, чтобы понять. А теперь остался. И не знаю, что делать.       Кончики пальцев гладят его шею, затылок, щекотно проходятся где-то у линии роста волос.       — Почему мне так легко тебе это говорить? — спрашивает он. — Твои волшебные руки?       Арсений усмехается, чуть щипает кожу затылка.       — Я могу сделать вид, что никогда этого не слышал.       — Да нет, все нормально, — жмёт Антон плечами. — Просто… обычно мне сложно говорить об этом.       — Вот тебе и бесплатный психолог в виде меня.       — Не хочу пользоваться тобой.       Арсений лишь качает головой, вплетает пальцы в непослушные кудри.       — Мне не в тягость. Я, если честно, давно ни с кем не болтал просто так.       — А что, компания бабушек тебе не по душе?       У Арсения чудесный, умилительный смех. Антон не может не подхватить его почти что автоматом.       — Они думают, что я шизик.       — И зря. Ты интересный.       Арсений наклоняет голову, смотрит прямо в открывающиеся зелёные глаза. Он близко, ближе, чем следовало бы, но Антон не против.       — Русалочий флирт так действует? — спрашивает Арсений, сверкая глазами.       — Или, может, это просто флирт? — подхватывает Антон, сбиваясь с дыхания и краснея щеками.       Арсений растягивает губы в чуть смущенной улыбке, молчит ещё несколько секунд, а потом отстраняется, вновь облокачиваясь на спинку дивана.       Антону кажется, что все его тело искрит от напряжения.       — Ты куда добрее, чем при первой встрече.       Рядом с Арсением и вправду говорить легко — он будто не обдумывает перед тем, как сказать.       — Я подумал, что ты как-то узнал… обо мне. И приехал забрать куда-то.       — Ты мог бы просто стереть любому человеку память.       — Я могу забирать лишь совместные воспоминания, — качает Арсений головой. — А если он узнал до этого, то я ничего не смогу сделать.       — Тогда не Мистер Икс, конечно.       Рука Арсения приятно чешет кожу головы и гладит кудри — чужие прикосновения будто транквилизатор. Хочется лишь распластаться и просить не останавливаться.       — Обычная Ариэль.       Антон смеётся в голос, по привычке утыкается головой в чужое холодное плечо. Арсений лишь замирает, но ничего не говорит.       За окном все ещё беспощадно воет ветер с дождем.       — Расскажи про маяк.       Арсений весь подбирается будто, сглатывает нервно. Его пальцы перестают вплетаться в кудри, исчезают вовсе. Антон сжимает зубы, чтобы не попросить вернуть руку обратно.       — Что именно?       — Как там? Я хотел бы туда попасть. С тобой.       Антон поворачивается корпусом к Арсению, складывает руки на коленях.       — Это просто остров с маяком. Если ты ждёшь там каких-то волшебников или лешего, то зря, — фыркает Арсений, опуская взгляд в пол.       — Я так не говорил.       — Но ты так подумал.       — Нет, — качает он головой.       Когда Арсений нервничает, он начинает грубить — вот, что замечает Антон.       — А что тогда?       — Просто хотел узнать, каково там.       — Скатайся сам и узнаешь.       Антон вздыхает глубоко, крутит кольца на пальцах. Он упёрся в прозрачную стену недопонимания. Казалось, что с Арсением он успел поймать связь, но не все так быстро.       Тот выглядел напряжённым, нервно щёлкал пальцами и бегал взглядом по деревянному полу.       — Хорошо, прости, — ответил Антон, поднимая руки. — Я понял.       — Что ты понял?       Прозвучало грубо и резко, куда громче, чем до этого. Неожиданная перемена в настроении напрягала.       — Что ты не хочешь об этом говорить, — ответил он спокойно.       — Какой умный, — скривился Арсений, закатывая глаза.       Антон не ответил — лишь неловко поджал губы, не сводя взгляда с недовольного лица. Арсений напоминал минное поле — одно слово не так, и ты пропал.       Чужая грудная клетка ходила ходуном, а крылья носа раздувались яростно. Арсений нахмурил брови и сжал руки в кулаки.       — Я могу уйти, только скажи, — предложил Антон мягко, привставая с дивана. Тот жалобно скрипнул.       Арсений молчал — все ещё смотрел в пол. Что ж, это и есть ответ.       Антон поднялся полностью, похлопал по карманам, перепроверяя телефон и наушники, и направился к висящей на гвозде куртке.       Пол под ногами казался холодным льдом, а с каждым шагом дальше от Арсения голос в голове негодовал все громче. Антон мысленно отмахнулся от него.       Он натянул ветровку, застегнул до самого горла и поправил капюшон. Выходить в холод и сырость хотелось меньше всего, но и донимать Арсения тоже не хотелось вовсе.       — Это… место силы.       Антон обернулся — Арсений все ещё смотрел не на него, но голос его был твёрдым.       — Твоей?       Тот кивнул.       — Там есть кладбище. Старых смотрителей и моряков. И на нем мне спокойнее всего. Даже сейчас тянет туда уплыть.       — Почему?       Арсений усмехается, трёт шею рукой.       — Потому что морские девы убивают путников. Топят их. Потому что это то, для чего я остался здесь.       Антон сглатывает, но шагает к Арсению ближе.       — И меня ты тоже хочешь утопить?       — Я? Нет, — качает головой Арсений и поднимает глаза. Голубые огоньки светятся устрашающе. — Но что-то внутри меня очень хочет.       Антон замирает на месте.       — Больше не хочешь никуда плыть со мной? — спрашивает Арсений с издевкой, но в тоне его боль. — Я же не человек, ты забываешься. Я монстр.       Лампочка над их головами гудит мерно, ей подвывает ветер и стучит в такт дождь по деревянному окну. Тело сковывает страхом, он сам хочет уйти. Но голос в голове лишь шепчет, что это все неважно. Важны лишь касания.       Антон его игнорировать почти научился, но сейчас он кажется куда убедительнее.       Арсений смотрит на него прямо, серьезно, но Антон видит — тот испуган. И псевдотвёрдый взгляд, и уверенная поза его не обманут.       Каково два года быть в одиночестве? Как в одного пережить смерть родного человека, а потом свою? А как жить с тем, что не получилось исполнить то, на что нужно много сил?       Арсения Антону жалко — просто по-человечески жалко.       — Хочу, — отвечает он, подшагивая ещё ближе. — Я тебя не боюсь. Я тебе верю.       — Ты меня даже не знаешь, — отвечает Арсений, мотая головой. — Ты не можешь так говорить.       — Моя работа в том, чтобы доверять людям. Я верю в них.       — Я не человек.       И эта фраза звучит куда увереннее. Бьет наотмашь, но не Антона. А Арсения самого. Будто он специально напоминает себе об этом.       — Это ничего не меняет.       — Ты не бесстрашный и умный, ты просто тупой, — вскидывает он руками возмущённо, пытаясь словами задеть Антона.       — Я верю себе и своей интуиции. А моя интуиция верит тебе.       — Твоя интуиция тебя погубит.       В словах насмешка и злость наиграны — Антон чувствует это, различает с первых звуков. И попытки Арсения отговорить его лишь подтверждают то, что он думает.       Он отшагивает обратно к выходу, открывает дверь. Поток холодного ветра ударяет в лицо.       — Когда я найду кого-то, кто повезёт меня, я хочу, чтобы ты поплыл со мной, — говорит он мягче и тише, так, что Арсению приходится подойти.       Он складывает руки на груди, уходит от взгляда. При свете луны из открытой двери его кожа начинает светиться сильнее.       Антон видит, что, стоит подождать ещё немного, и Арсений извинится. Замечает это в сожалеющем взгляде и нервных покусываниях губ.       Но ему оно не сильно нужно. Он почти уверен, что Арсений не откажется.       Поэтому он переступает порог, ловит в последний раз взгляд голубых глаз и улыбается.       — Увидимся.