***
— Просто рассказывайте, это обычный дружеский разговор. Без официоза. Борис и Елена кивают синхронно — Антон усмехается про себя, включает диктофон и кладёт его на середину стола. Елена вся подбирается, поправляет прическу и бусы — это умилительно, что многие его герои так делают. Диктофон записывает лишь звук, не картинку, но всё равно все поправляют внешний вид. Башмаковы мнутся — видимо, не знают, с чего начать, поэтому Антон берет все в свои руки. — По чему вы больше всего тоскуете? Маяку, морю? Елена качает головой, думает пару секунд, а потом отвечает. — Наверное, просто по жизни там. Не по самому зданию, а… чувству нужности. И по самому месту тоже. Мы с Борей там двадцать лет прослужили, тяжело вот так просто жить дальше на земле. Борис кивает, но тут же осекается, вспоминая, что записывается только звук. — Там было просто по-человечески хорошо. Тишина, спокойствие. Благодарные моряки, если штормы на море. Тут я ощущаю себя бесполезным. Антон смотрит в их подёрнутые печалью глаза и верит полностью. То, с какой любовью они говорят о работе, заставляет поерзать на стуле. — Не скучно было безвылазно сидеть? — Да что ты, нет! — смеётся тихо Елена, отчего у Антона чуть краснеют уши, будто он ересь какую спросил. — Дела весь день занимают. Он кивает, прося продолжить. — Утром и днём нужно было связываться с соседними маяками, потом заряжать батареи, Боря в это время ремонтом занимался — то тут, то там что-то не так. Ну, знаешь, как бывает. — Ещё вахтенный журнал вести надо было — каждый день, — кивает Борис, прокашливаясь и продолжая. — Но не я его заполнял, а то пишу как курица лапой. Ленка заполняла — вот она пишет, что аж глаза радуются. Женщина рядом краснеет, заправляет прядку темных волос за ухо, а Антон болезненно прикусывает губу, стараясь не думать о своих тараканах. Получается, откровенно говоря, хреново. В голове тут же вспыхивают воспоминания, но сейчас он знает, что все это была игра в одни ворота. Начинает казаться, что это тянущее ощущение ненужности не пройдёт. — Чем занимались в свободное время? — Сейчас покажу! Елена вскакивает с дивана, вытаскивает из платяного шкафа потрёпанный альбом и ищет что-то усердно. Борис смотрит на неё и улыбается так тепло, что сердце Антона завистливо ускоряет ритм. — Вот! Она тыкает своим тонким пальцем в старую, чуть пожелтевшую черно-белую фотографию, на которой молодой ещё Борис держит в руках рыбу. — Он рыбачил круглый год, — поясняет Елена, доставая ещё одну. — А тут, вон, целое ведро. У молодого Бориса на фото улыбка на все лицо, щетина и ведро с мелкой рыбешкой — на фоне возвышается маяк и бесконечное море. Внизу подписан год — «1993». Красивыми и аккуратными цифрами. — Давно это было, — вздыхает мужчина, почёсывая бороду и всматриваясь в фотографии. — Я вязала, ягоды собирала на острове, сканворды решала. — Она на смену притаскивала с собой целый баул этих сканвордов! — кивает Борис. — И щёлкала их, как орешки. Макулатуры столько потом везти обратно на землю приходилось, просто ужас. Антон усмехается, представляя, как бурчит юный Борис на такую же юную Елену. Они, кажется, любят друг друга и маяк равнозначно, и это кажется совершенно удивительным. Они болтают ещё около часа — подробнее рассказывают про обязанности, про бесконечные ремонты и красивые закаты, что наблюдали с верхушки маяка по вечерам. Елена рассматривает фотографии молча, плачет тоже — Антон понимающе поджимает губы и благодарит за рассказ. Из дел на день остаётся только загадочный Попов, которого, скорее всего, разговорить будет сложнее всего. Антон вздыхает, проводит по кудрям рукой, а потом аж чуть не вскакивает — пиво! Точно! Что ещё может сблизить молодых мужчин под тридцать? Если предложить просто познакомиться и посидеть за бутылочкой пива, а не подкрадываться в ночи, то все может сработать. Осталось лишь скататься в город. Он закидывает в рюкзак паспорт, кошелёк и вытаскивает ноутбук. Нужно только сесть на электричку и купить заветное пиво, что обязано сделает их с Поповым друзьями навек. Ну, с Антоном бы такое сработало точно. На улице все ещё холодно, но ветра и дождя нет, даже море не шумит. Антон пробирается по дороге, состоящей из грязи и песка, когда проходит мимо дома с бежевой шестеркой. Мужчина рядом что-то проверяет в багажнике. — Уважаемый! — кричит Антон, поднимая руку в приветственном жесте. Лысый мужчина поднимает голову, щурится немного и машет в ответ. — Вы в город, случаем, не едете? Попытка — не пытка, как говорится. А наглость — второе счастье. Мужчина чешет голову. — В город, случаем, и еду. У него уставший голос и осунувшееся лицо. На вид — лет сорок, может, чуть больше. — Не подкинете? Я заплачу. — А вы не этот… репортёр из столицы? Как быстро расходятся слухи, просто восторг. Антон кивает осторожно, поправляя лямку рюкзака на плече. — Этот. — Уже уезжаете? — Нет, мне надо… за пивом. Мужик тут же как-то расслабляется, пожимает плечами и жестом зовёт к машине. — А я — за водкой для похорон! Как удачно! «Удачно, не то слово» — думает Антон про себя, подходя к еле живой машине. Мужик захлопывает багажник и прыгает за водительское сиденье. На нем грязные галоши, штаны-шаровары и потертая кожанка. Антон кидает рюкзак на пассажирский ряд, сам залезает вперёд и подтягивает коленки к груди — с его ростом в таких машинах не катаются. — Серега, — тянет мужчина мозолистую руку и улыбается как-то по-акульи. — Антон, — пожимает в ответ осторожно. А потом Серега трогается с места — несётся на машине так, что грязь каплями оседает на стёклах. — Что за похороны? Они едут по дороге, по бокам от которой возвышаются сосны. На улице по-пасмурному темно, все серое до жути. В багажнике что-то на каждой кочке бьется, и Антон молится всем богам, чтобы это был не труп. — Да у бати сегодня сердце встало — старый он был. Ночью умер. — Соболезную. — Спасибо, братан. Приходи, кстати. Со всем селом познакомишься как раз. Он с такой легкостью об этом говорит, что это немного смущает. Смерть обычно — что-то сакральное и смущающее, а новый знакомый и бровью не ведёт. — Если вы не против. Серега пролетает кочки так, что Антон стукается о крышу головой. — Да на «ты» давай, я не старый же. А так я «за» — батя мой только рад бы был. Он столицу любил, но был там, только когда ещё по морям ходил. Сейчас бы достать диктофон из рюкзака, включить запись, а то боязнь забыть постоянно стучит о головную коробку. Но спрашивать как-то неуместно будет, а без спроса ещё и неэтично. — Капитан? — Был, да. Море любил. Больше, чем детей, мне кажется. На земле ему было плохо, а в море — отлично. — Не обидно было в детстве? — Да не, не было, — качает головой Сергей, всматриваясь в разбитую дорогу. — Он с нами, когда сидел пару месяцев между работой, таким несчастным выглядел, что хоть в петлю лезь. Морской человек, что поделать? Он пожимает плечами так, будто это и так понятно, что тут не знать? Но Антона это поражает — вот так относиться и к смерти, и к тому, каким было его детство!.. Простые люди-рубахи с простыми душами и мечтами — редкость в Москве, и мириться с судьбой они умеют, в отличие от Антона. Он бы раздул из этого драму и страдал всю жизнь (ну, может, чуть меньше). А тут вот как — полное принятие. — Он в море хотел помереть — два дня меня упрашивал, но где я лодку-то найду? Сказал, что море его примет своими волнами, но что-то оно спокойное. Надеюсь, он этого там не видит, а то ворчать будет до смерти, второй, — посмеивается Сергей и чуть сильнее сжимает руль, да так, что костяшки белеют. Антон людей любит до невозможности. — Ещё не вечер, вдруг сегодня шторм? — с надеждой спрашивает он, но больше для себя. Сергей переводит взгляд на него на несколько секунд, улыбается успокаивающе, будто это у Антона отец меньше суток назад умер, а не у него. — Может, брат, может. Посмотрим.***
Они едут назад чуть веселее — на заднем сиденье десять бутылок водки и два пива. Сергей платит и за пиво тоже — машет рукой на протесты со стороны Антона, по-товарищески хлопает по плечу. — Батя гостей всегда встречал с гостинцами, давай без своих этих. Хоть так тебя поблагодарю. — За что? — искренне недоумевает он, смущённо убирая карту. — За то, что приехал и пишешь там что-то. Так хоть узнают, что мы есть, — серьезно отвечает ему мужчина, а потом смотрит с такой надеждой в глазах, что Антон чуть не падает. — Про батю напишешь? Он будет рад. — Конечно. У него тут же жмёт в груди — людские отношения кажутся вдруг такими простыми. Ему не хватало такого — а теперь даже улыбку острожную с лица убрать не выходит. Сергей подпевает старой магнитоле, рассказывает смешные истории и интересуется жизнью Антона так, словно они друзья уже тысячу лет. — Ну ты не переживай, брат, значит, она не та самая, — успокаивает он его после краткой истории про Иру. — Ты хороший парень, я по глазам вижу. Под глазами синяки, а зелёную радужку заволокло туманом усталости, но каким-то образом Сергей что-то там видит. Антон не спорит. Они высаживаются возле дома Сергея, хотя тот и порывается подвезти Антона туда, куда ему нужно. Но Попов живет в другом конце села, а просить как-то неловко. Он и так пообещал явиться на похороны, да и пиво ему купили — хватит благотворительности на сегодня с мужчины. Антон прижимает к себе две банки пива, топая по скользким от грязи дорожкам. Погода, к удивлению, спокойная, лишь тучи заволокли небо. Он не замечает, как скрещивает пальцы в надежде, что сегодня вечером будет шторм. Какие глупости. Дом Попова днём не кажется таким устрашающим — чуть покосившийся и деревянный, словно застывший во времени. Антон осторожно стучится в дверь. — Кто? Это «кто» не звучит дружелюбно ни капли, скорее пугающе и грозно, но Антон упорный малый. — Антон Шастун. Журналист. — Это вы опять? Но Попов все же открывает дверь — смотрит чуть озлобленно, будто на надоедливую муху, но у Антона профессия буквально и есть «надоедливая муха», так что он не обижается. — Здравствуйте, я! В голубых глазах прямо читается ответ «головка от хуя», но Попов лишь поджимает губы и приоткрывает дверь шире, приглашая в дом. Антон радостно прижимает банки ближе к телу и проходит внутрь. В доме пахнет пылью и морем — соль так сильно чувствуется, будто оседает на языке. Он скидывает кроссовки и проходит за хозяином дома. — А ваше имя?.. Парень садится на продавленный диван, ждёт, пока Антон сядет тоже и поставит пиво на столик. — Арсений. Рука у него холодная, почти трупная. Это странно — как и все про этого самого Попова. — Я купил пива, чтобы как-то сгладить наше первое знакомство. Вы извините, что перепугал вас, но, честно говоря, я думал, что кто-то тонет. Арсений (ему подходит) кивает незаинтересованно, читает название пива и жмёт плечами. — Ничего страшного, Антон. После Сергея почти официальный тон Арсения кажется пощечиной. — Вы пьёте такое? — Я не люблю пиво. Да бля, серьезно? — А, я… — он мнётся тут же, а голубые глаза вдруг смотрят прямо в его зелёные. — Простите. Выходит как-то чересчур обреченно, драматично, но у него был такой победный настрой, что теперь он, как шарик, лопается об иголку безразличия. Арсений молчит, думает будто, а потом пшикает открывашкой и отпивает. — Не делайте такое грустное лицо, ради вас выпью. Спасибо. Антон неловко открывает своё, отпивает осторожно и пытается придумать, как разговорить Арсения. Возле него сидеть будто нервно немного — тело напрягается само, а думать выходит плоховато. — Если вы с таким лицом думаете, то не надо. А то будто вас пытают. Лицо тут же ошпаривает смущением, а кончики ушей краснеют. Да что с ним такое? — Простите. — Не за что просить прощения, Антон. Он кивает, сглатывая вязкую слюну. — Точно, простите. Арсений усмехается, и Антону кажется, что он впервые вот так сильно облажался. Попов отпивает пиво, стреляя хитрым взглядом из-под длинных ресниц. Ему это все смешно, очевидно, а Антону не до смеха. Кожа Арсения все ещё жутко бледная — если тогда можно было подумать, что она такая от холодной воды, то сейчас это кажется странным. Он такого светлого тона ни у кого не видел, словно Арсений — фарфоровая кукла, а не человек. — За весь наш разговор вы извинились уже четыре раза. Антон чуть было не выпаливает «извините» ещё раз, но вовремя прикусывает язык. Мозги — словно каша, а голова трещит только сильнее. — Я хотел про село поговорить. Под диктофон. Вы не против? Арсений только кивает, видимо, выражая согласие, и отпивает ещё раз. Ни разу не похоже на то, что он пиво не любит, но Антон допрашивать его не станет. Сейчас, по крайней мере. Антон вытаскивает из рюкзака диктофон, кладёт его на стол возле банок пива. На Арсении растянутая чёрная футболка и потертые спортивные штаны, хотя в доме прохладно — и в таком должно быть холодно. Антону даже в толстовке немного не по себе в доме Попова. Он что, настолько любитель прохлады? — Как давно вы здесь живёте? Почему-то Антона охватывает неловкость — так, словно он в первый раз у кого-то берет интервью. — С рождения. Маму не знаю, отец — матрос, оставил своей маме меня, и я тут рос. Быстро, сухо и по фактам — так, словно у них блиц, а не интервью. — Вы отсюда выезжали куда-то? — Лет пять назад переехал в Омск, но через три года вернулся. Тут хорошо. Бабуле нужна была помощь. Антон хочет спросить про бабушку, но почему-то становится жутко неловко, хотя вопрос-то обычный. Но Арсений каким-то образом словно все без слов понимает. — Бабуля болела и умерла. Ничего интересного, старость. Он кивает, поджимая губы нервно, и чуть ёрзает на месте. — Сколько вам лет? Боже, он мент или журналист? Что за допрос? — Двадцать восемь. Почти ровесники, ого! Но Арсений выглядит каким-то мертвенно-уставшим, словно вторую жизнь проживает, а не двадцать девятый год. Из Арсения, оказывается, сложно вытянуть хоть какие-то подробности и истории — он обходными путями пудрит ему мозги, говорит загадками и каламбурами, отчего ломается мозг. Но Арсений оказывается чертовски смешным — Антон не всегда догоняет, что тот имеет в виду, но хихикает в руку чуть ли не весь разговор. Голова кажется ватной, словно он обкурился чего. — Вы когда-то были на Большом Жужмуе? Арсений весь подбирается будто, нервно сглатывает и кивает. — Да, конечно. Там красиво. — А на маяке? — Нет. Но на кладбище — да. Антон смутно вспоминает что-то из записей в интернете про кладбище — единственное полностью сохранившееся кладбище маячников на севере России. — Как давно? Почему-то возле Арсения не получается думать нормально — его охватывает нервозность, а глаза все время возвращаются к трём родинкам на щеке. — Я часто туда катаюсь. — Ясно, — мычит Антон в банку пива. Хочется отвесить себе подзатыльник — хуясно, блин! Какое ещё «ясно»? Куда пропали все его журналистские навыки? Арсений улыбается так хитро и загадочно, словно что-то знает важное, а Антону не расскажет. В голове свистящая пустота, поэтому он только немного раздраженно бурчит «спасибо» и выключает диктофон. Попов кивает, допивая своё пиво и отставляя пустую банку к краю стола. Он выглядит максимально спокойным, а Антон буквально чувствует, как у него потеют ладони от нервов. Голова гудит все сильнее. — Вам ещё что-то нужно? — Нет, — выдыхает разочарованный почти пустым на эмоции и детали разговором Антон, а потом все же переводит взгляд на бледное лицо, моментально краснея, потому что на него смотрят в ответ. — Да. Арсений смеётся глазами, и рядом появляются морщинки. Антон против воли залипает на них и на растрёпанную челку. — «Нет» или «да»? «Пизда» — одними губами отвечает Антон, пытаясь побороть смущение, а Арсений рядом разражается хохотом. Не надменным, нет. Таким искренним, что Антон улыбается тоже, хоть и чувствует себя последним неудачником. — Вы, Антон, умеете разрядить обстановку. Он улыбается так красиво, что взгляда не оторвать — Антон и не пытается, если уж очень честно. Белые губы хоть и выглядят болезненно из-за цвета, но их изгиб так и не даёт отвернуться. А ямочки на щеках — вообще контрольный выстрел. Антон чувствует себя девятиклассником. — Простите. — Пять. Какой же он идиот. — Попался, да, — улыбается почти неосознанно. — Давайте на «ты», а то как-то слишком официально. — Хорошо. «Хорошо», — думает Антон эхом. — Я хотел спросить про первую нашу встречу. Не под запись, ничего такого. Просто… интересно. Арсений хмурится немного, думая над чем-то, а потом вздыхает так, словно решается. — Это когда ты меня напугал ночью? — Я не пугал! — оправдывается он тут же. — Я сам испугался. Подумал, что кто-то тонет. — Сам плавать-то умеешь? — усмехается Попов, чуть поднимая свою бровь. — Ну да, нормально я плаваю. Арсений тянется к его банке пива, потому что свою уже допил — Антон обычно за пиво драться готов, а тут лишь следит за тонкими пальцами, как загипнотизированный. — Ну, тогда я рад, что ты был там. Но я не тонул. — А в чем прикол купаться в таком холоде? Ладно, голышом — у всех свои приколы, ниче против не имею. Попов качает головой, прикрывая глаза. — Просто нравится. Хрен ему ответят, ясно. — Понял. Арсения хочется разгадать — прощупывать, как стены в тесном лабиринте, натыкаясь на разгадки случайно. Он молчит так громко, словно и не молчит вовсе — Антон не знает, как объяснить это самому себе. У него вороньи волосы, приплюснутый нос и такие правильные черты лица, что оторвать взгляда не получается совсем. Он смотрится так правильно в этом еле живом доме — среди старых фотографий на стенах и прошлогодних календарей, наклеенных друг на друга слоями обоев. Ещё у Арсения завораживающая мимика — он красиво улыбается и смеётся, фырчит, как лис, и смущается. Они вновь говорят ни о чем — Антон рассказывает про газету и работу в редакции, про Воронеж, а Арсений — немного про Омск. С ним общаться выходит почему-то легче с каждой минутой, словно они друзья уже много лет. Он давно такой коннект (любимое слово Стаса) ни с кем не ловил. Он теряется во времени — на улице тихо и прохладно, а на часах уже девять вечера. Тут же спохватывается — похороны! — Арсений, — говорит Антон, когда они пьют уже вторую порцию чая. — Ты на похороны, случаем, не идёшь? Попов недоуменно моргает, качая головой — видимо, даже не звали. — Я знаю, что умер Пётр Васильевич, но меня не приглашали, так что… — А меня пригласили. Арсений поднимает брови удивленно, чуть улыбается. — Какой ты быстрый. Щеки обжигает огнём, и никак успокоиться рядом с ним не выходит. — Я с сыном его в город ездил, он меня подбросил. Говорит, отец был капитаном. — Тут все почти на море работали. Антон кивает, понимая, что да — все, с кем он успел здесь поговорить, хоть как-то связаны с морем. — А что за идея со штормом после смерти? — Ну, раньше, когда корабли вынужденно останавливались у маяков из-за шторма, было поверье, что пока кто-то не умрет, море не успокоится. А ушедшие на пенсию моряки, наоборот, при смерти якобы начинают штормы — так море грустит. Антону вдруг так сильно хочется, чтобы начался шторм и чтобы отец Сергея даже после смерти был рад. Это всего лишь какой-то миф, но… но. — Иди, а то пропустишь веселье. — Я зайду ещё? — выходит как-то совсем жалко, но Арсений кивает мягко и открывает дверь. На улице, как назло, спокойная погода. Он все думает об Арсении, пока идёт до дома Сергея. Тот какой-то совсем необычный, неземной почти. Помимо того, что он сказочно красив (по скромному мнению Антона), так ещё и в голове у него, по ощущениям, невероятные миры. Всего за час разговора он выдал такие штуки, которые никогда бы Антон и не придумал. Рядом с ним чувствуешь себя немного не таким — и лицо у Антона не для обложек, и сам он лопоухий и неуклюжий, а Арсений похож на античную статую — благо почти такой же бледный. А ещё он умный — Антон поймал себя на том, что слушает чуть ли не с открытым ртом, хотя Омск и не кажется таким увлекательным. Он месит грязь ногами, понуро опустив голову. Если пойти и покричать у моря, то оно разозлится, и начнётся шторм? У кого просить? Есть ли тут шаманы какие? В доме Сергея не царит грусть и уныние — люди переговариваются, смеются и просто сидят за столом. Антон аж опешивает на пару секунд, но быстро меняет выражение лица на приветливое и доброе. — Привет, брат! — хлопает его Сергей по плечу. — Спасибо, что пришёл. Антон только кивает, послушно садясь туда, куда жестом указывает Сергей. Перед ним ставят рюмку. — За батю. Водку он пить не любит, но все же опрокидывает рюмку, обжигая горло. Все лицо собирается в одну точку, но он тут же закусывает чем-то, что ему тянут, и становится чуть легче. Его вновь хлопают по плечам с двух сторон и начинают рассказывать наперебой обо всем на свете. Антон слушает внимательно, запоминая отдельные детали, что отлично лягут в текст. Сергей об отце рассказывает взахлёб — улыбается грустно, но не плачет. Никто почти не плачет — лишь кивают на добрые слова о почившем и пьют молча. Антон вспоминает похороны, на которых был ещё ребёнком — слёзы, вой и бесконечная, тянувшаяся, как мёд, тоска. То, что здесь — ему больше по душе. А отношение сельчан к смерти, как явлению, приятно удивляет и обескураживает. Ближе к полуночи они выходят на улицу, идут тропами куда-то, а потом подходят к точке, откуда видно море. Оно тёмное, лишь полоска света от Луны видна на поверхности. А ещё оно спокойное — штиль. Сергей поджимает губы, шмыгает носом, видимо, в попытке не расплакаться, а Антону становится так грустно, что выть хочется. Несправедливо. И обидно. Они стоят так ещё минут десять — люди вспоминают почившего моряка, просто смотря на тёмную гладь воды. Антон чувствует себя немного лишним, но уже точно знает, что эпизод с похоронами и капитаном Иваном будет в тексте, и никак иначе. А потом его будто ударяет порывом ветра — он появляется из ниоткуда, накидывая капюшон и пробирая до костей холодом. Но Антон лишь радостно улыбается — шторм! Он вперивает взгляд в морскую гладь, что начинает разражаться волнами и неспокойно шуметь. Погода портится буквально за пару минут, но Антон, даже максимально продрогший, чувствует иррациональную радость за совершенно незнакомого человека. — Приняло море старого капитана, — говорит счастливо Сергей, и люди невпопад соглашаются и смеются по-доброму. Антону хочется умереть так же — чтобы люди лишь радовались тому, что он когда-то был. Чтобы вспоминали смешные истории и шутили до боли в животе. Они возвращаются в дом, выпивают ещё по одной и расходятся. Антон незаметно щёлкает на свой телефон Сергея с фуражкой отца в руках. Он обязательно вставит ее в текст. Даже жуткий ветер на улице и мелкий дождь не портят какое-то почти возвышенное настроение, когда он идёт обратно по грязи. Он жутко устал за день, но усталость приятная, словно тёплое одеяло. Текст в голове выстраивается легко, а фоновое село теперь кажется таким же важным, как и маяки. Ему самому хочется написать этот текст — не ради Стаса, газеты или читателей. Просто ради себя — записать все свои эмоции, знакомства и ощущения. Рассказать про Ивана-капитана, старушек-болтушек и Башмаковых, что живут маяком даже спустя столько лет после его закрытия. Ему хочется рассказать об этих людях — удивительных в своих действиях и словах. Он идёт медленно, намокая под дождем и отфыркиваясь от воды, капающей с челки. А потом вновь натыкается взглядом на белоснежную задницу в реке. Только теперь он знает, кому она принадлежит. — Арсений? — кричит он, улыбаясь и махая рукой. Попов поворачивается чуть испуганно, а потом лишь смущённо опускается в воду по плечи. — Антон? — Я за него. В лунном свете все ещё кажется, что его кожа отсвечивает, как зеркало. А голубые глаза сверкают, как софиты. Либо водка была такой уж крепкой, либо это новомодные линзы. — Опять купаешься голышом? Он подходит к берегу неосознанно — идёт к воде, как заворожённый. У Арсения на плечах родинки рассыпаны, как звёзды по ночному небу. Возможно, это лишь игры света, но они, кажется, тоже светятся. Антон щурится, моргает и трёт глаза, но свечение не исчезает. Арсений закрывает руками плечи, словно укрывается от него, и садится в воду по самую шею. — Что ты хочешь? Арсений выглядит напуганным и рассерженным в одно и то же время. Он хмурит темные брови и смотрит исподлобья. — Просто увидел тебя, пока возвращался. — Так иди домой?.. Журналистская чуйка бьет в колокол в голове, не позволяя уйти. — Арсений, что не так? — он подходит ещё ближе, а Попов отплывает все дальше и дальше. Но Антону не кажется — кожа буквально светится, словно под ней светодиоды. Как и голубые глаза — преувеличенно яркие, особенно на фоне бледного лица. — Почему ты светишься?.. — выдаёт он бессознательно, а Арсений только дёргается как-то испуганно и отворачивается. Значит, и в первый раз ему не просто привиделось — это так и было. Что за хрень? — Эй, Арсений! Но тот раздраженно уплывает вперёд по речке, словно она не впадает в море, которое сейчас беспокойное. — Да блять, Арсений, стой! Он скидывает ботинки с носками и рюкзак в траву, совершенно не думая логически. Заходит в обжигающую холодом воду по пояс, тут же жалея. Мышцы сводит спазмом. — Арсений! — Не лезь в воду! — кричат ему в ответ. Джинсы тут же облепляют ноги, а пальцы немеют. Это было поспешное решение, но уже поздно. — Давай поговорим! — эхом разносится крик над водой. — Блять, как холодно. Арсений плывет назад, к огромному Антонову счастью — на его лице злость и страх смешаны. Становится неловко, но сделанного не вернёшь. Вблизи перепутать невозможно — его кожа реально (вот реально) светится, как и глаза. Антон неверяще моргает и зачем-то тыкает Арсения пальцем в голую грудь. — И что ты хочешь? — злобно спрашивает тот, больше не прячась. — И вылезь из воды, ради бога. Он чуть ли не выталкивает обескураженного Антона на берег, совсем не стесняясь своей наготы. Его волосы на суше тут же сохнут, словно от невидимого фена. Антон такое только в сериалах про волшебников на Диснее видел. — Нихуя не понимаю, — признаётся Антон, щёлкая зубами от холода. — Шерлок, блять, — морщится Арсений, хватая Антона за руку. Он тут же перестаёт чувствовать холод, словно и не купался только что в мартовской речной воде. — Еба-ать, — тянет неверяще, всматриваясь в бледное лицо напротив. Арсений лишь как-то грустно усмехается, отпуская руку и подбирая одежду, что оставил у куста. Антон, честно, старается не пялиться на голое, подтянутое тело, но выходит так себе. Как и попытка понять, что творится прямо сейчас. Арсений смотрит на него уже одетый с какой-то бесконечной усталостью — голубые глаза грустные-грустные, а плечи опущены вниз. — Расскажешь? — осторожно спрашивает Антон, все ещё не понимая — реальность это или нет. Он вздыхает, кивает медленно и смотрит на воду в последний раз. — Ты ахуеешь.