***
На поезде «Москва — Беломорск» катить чуть меньше суток. Редакция оплатила ему нижнюю полку купе, Стас хлопнул по плечу и пообещал звонить каждый день. Антон знает, почему. Это не потому, что Стас контролирует выполнение редакционного задания, а потому что боится, что Антон прыгнет в Беломорканал и не вернётся в Москву. Он и не хочет обратно в Москву — большой город давит одиночеством после расставания. Словно все многоэтажки навалились своими тоннами на плечи — и кости крошатся от веса. В квартире пусто и одиноко, потому что он там совсем один. На многолюдных улицах одиноко, потому что там слишком много людей. Логично до пизды, конечно, но ощущается именно так. «Моя волна» на Яндекс Музыке ставит Лазарева после Дрейка, и тот поёт про снег в океане, пока Антон пытается уснуть на слишком маленькой для него полке. Он спит почти всю поездку. Сон вообще стал чудесным способом избегания реальности. Иногда просто нет сил жить какой-то день, и даже, просто валяясь молча на кровати, мозг не перестаёт думать и страдать, подкидывая слишком слащавые воспоминания для одинокого и холодного вечера. Поэтому сон — выход. Единственный, на который хватает смелости, потому что все остальное пугает. Жить — выматывает. Существовать — тоже. Это все сложно и жутко тяжело, потому что нельзя просто прекратить… быть ненадолго. На соседней нижней полке едет какой-то мужик, сверху — женщина, а монотонный звук рельсов не успокаивает, а лишь раздражает до скрипящих зубов. Когда до Беломорска остаётся чуть меньше часа, а наушники разрядились и отправились обратно в кейс, Антон выходит в коридор вагона. Многие спят — ночь глубокая за окном, совсем непроглядная, луна будто и не светит вовсе. Он сжимает в руках бутылку воды, а та потрескивает пластиком жалобно. Смотреть в окно, за которым почти ничего и не видно — совершенно бессмысленно, пустая трата времени, но тут стоять легче, чем в купе. Он все равно выспался на неделю вперёд — спина и шея болят от неудобной позы сна. В голове крутится водоворот мыслей — от воспоминаний об Ире до рандомных фактов о маяках. Ему так хочется сейчас ей написать что-то — «мужик рядом смешно храпит», «большой жужмуй — это явно эвфемизм, а не название острова», «скучаю». Она бы ответила коротким кружочком или стикером, написала бы, что тоже скучает. Воображаемая Ира, не настоящая. Потому что настоящая не скучает наверняка — она нашла свою любовь в московской толпе и удалила Антона из лучших друзей в инсте. Он не в обиде — наверное, смотреть истории с чужим счастьем было бы невыносимо, до тошноты противно. Но без неё одиноко до жути — даже если закрыть глаза на отношения. Он с ней рванул из Воронежа в Москву, оставив всех друзей там. А новых в Москве так и не завёл особо — была Ира. Всегда была — встречала дома и крепко обнимала. Слушала рассказы о командировках и смешных случаях в редакции. Смотрела с ним супергеройские фильмы и ходила на стендапы в московские камерные бары. Из московских друзей в голове всплывает только Димка — но они скорее приятели. Хотя Антон не так давно пришёл на ужин к Позовым. Катя мило ему улыбалась, Дима разглядывал и пытался выведать причину грусти, а Савина только под конец вечера осмелилась попросить порисовать с ней. Было неловко немного, но тоскливо ещё сильнее — смотря на взаимодействие внутри семьи, захотелось свернуться калачиком и рыдать в голос. У него такого не будет. Могло быть, а не будет. И он в этом даже не сильно виноват. Фаталистом Антон никогда особо не был, поэтому судьбу только обвинял в голове и поносил на чем свет стоит. Надо выдохнуть. Надо написать текст и попросить отпуск. Надо что-то делать. — Остановка в Беломорске через десять минут, мужчина, — подала вдруг голос проводница, сонно потирая глаза. — Да, спасибо, — кивнул Антон и провёл пальцами сквозь кудри челки. Надо бы подстричься — а то в глаза лезет. Но все после командировки. И жизнь тоже.***
В Беломорске населения чуть меньше девяти тысяч — так сказала википедия. В марте тут холодно — за шиворот задувает холодный морской ветер, хотя до Белого моря идти прилично. Антон устало вздыхает, потирая переносицу, и смотрит в экран телефона — до дома Елены и Бориса ему не так и далеко, а такси здесь он понятия не имеет, где искать. На вокзале пустынно и тихо, можно даже услышать напряжение в лампах, что тускло освещают помещение. Стас в телеграмме спрашивает «доехал?», потом присылает на всякий случай вдогонку ещё «???». Антон лишь кидает смайлик со знаком «окей» и закрывает диалог. Стас ему не мамочка (и не папочка, слава богу), чтобы так переживать, поэтому это только раздражает. Да и Антон не маленький мальчик — если он сказал, что напишет, значит, он напишет. А все это напускное беспокойство пусть запихнёт себе куда поглубже. Неужели он настолько ненадёжный сотрудник, что сам главред теперь будет написывать ему через час? Антон замечает седого старого мужчину на лавке возле касс, подтягивает рюкзак на плече и идёт спрашивать. Все же работа репортёра научила его всегда просить помощи. — Мужик, не подскажешь, у вас такси есть где-то здесь? Мужчина поднимает голову, чуть хмурится, видимо, рассматривая, а потом прокашливается. — Неместный? У него низкий, прокуренный голос, но по-старчески добрый, хотя, может, это Антон уже кукухой поехал. — Журналист. Из Москвы. Такой приём всегда работает — в маленьких городах тут же тебя принимают за звезду первой важности и обхаживают со всех сторон. Мужик вскидывает светлые, густые брови и чешет затылок. — Ниче себе! А как тебя сюда занесло-то, парень? Очень хочется уже доехать до своих героев, что очень добродушно предложили ему жить у них на период командировки, на диване спать. Антон согласен и на диван, потому что снимать жильё было бы небесплатно, и так бы он провёл меньше времени со смотрителями. — Пишу текст про Башмаковых Елену и Бориса, знаешь таких? Маленькие города — находка для таких текстов — все друг друга знают, готовы сплетничать напропалую, и текст всегда выходит объемнее и интереснее. Если местные классные, то это уже пол-успеха. — Смотрителей-то? Ну канеш, а че с ними? — мужичок проглатывает окончания слов и улыбается беззубо. — Да ничего, просто хочу рассказать всем про русских смотрителей маяков, удивительные же люди. Врать вот так не стыдно — Антон не считает их скучными, он просто… он пока вообще никак про них не думает, но мужик тут же вскакивает со своего места и хлопает по плечу мозолистой ладонью. Хлопок оглушающе выстреливает в ночную тишину вокзала. — Вот это дело! Вот это ты молодец! Аж из столицы!.. — он вскидывает палец и трясёт им, будто Антон не простой специальный репортёр, а сам Иисус Христос. Он кивает смущённо, потирая плечо. — А я тебя отвезу, хош? Бесплатно — все же вон какое дело-то ждёт! — Да что вы, не надо, — он отмахивается, хотя лишь для видимости. Все же местные жители — это кладезь историй. — Поехали-поехали, у меня калымага вон возле входа стоит. Мне за честь, парень! Честное слово! Выходит у него скорее «чесс слово!», отчего Антон чуть улыбается — такая реакция всегда приятна, но теперь бы ее оправдать. — Если вам только, правда, удобно будет… — Удобно-удобно, парень, давай. Устал, наверное, да? Антон кивает, плетётся за резвым мужиком и смотрит на время в телефоне — пятый час утра. Будить хозяев квартиры в такую рань не хочется совсем, хоть он их и предупреждал. Он просто надеется, что они не забыли и не спят, а то будет ужасно неловко и неприятно. Он все же гость, а неудобств доставлять и так будет — банально проживанием. Да и начать хочется с правильной ноты — коннект с героем текста — важный момент, наверное, даже самый важный. Антон умеет его выстраивать — за пять лет социальной журналистики чему только не научишься. Ладить с людьми, даже не с самыми приятными — его работа. И работник он хороший. Всю поездку до адреса мужик рассказывает байки и расхваливает город — Антон включает диктофон на телефоне и слушает внимательно, всматриваясь в рассветный город из окна машины. Тут немного отпускает, и он понимает. В Москве было хуже — словно сам воздух там гуще, оседает в лёгких и тянет к земле. Здесь — не так. Даже этот незнакомый мужчина заставляет своими рассказами улыбнуться пару раз — когда такое в последний раз было-то? Он все ещё чувствует себя перманентно уставшим, но рабочая атмосфера немного ставит на ноги, хоть и будто насильно. Проще думать о тексте, чем о своей проебанной личной жизни. — Парень, а зовут-то тебя как? — спрашивает седой мужичок, останавливаясь перед нужным домом. Антон вываливается из машины, хватает тяжёлый рюкзак и жмёт руку своему водителю. — Антон. — Я — Александр, дед Саша для всех, на самом деле. У него морщинистое лицо и добрый, почти забытый уже взгляд. — Спасибо вам большое. Было очень приятно познакомиться. Он хочет уже развернуться и уйти, но Александр хватает его несильно за руку и мнётся немного. — Ты это… если куда отвезти нужно, то звони, я те номер дам. Все же приятно, что про наших напишешь — они семья крепкая, Борька мужик классный. Где-то над головой верещат чайки, начинают проезжать первые машины по дорогам. Александр смотрит пристально и с какой-то почти надеждой в глазах, а у Антона екает сердце. — Если вам несложно только. Был бы очень признателен. Он отдаёт телефон в мозолистые руки — мужичок записывает телефон в контакты и улыбается широко. — Ну, все, Антон, давай! Звони — дед Саша поможет! И уезжает — темно-синяя машина отъезжает от двора, и Антон в голове уже представляет, как обязательно напишет в тексте про него. Ему нравится передавать атмосферу через людей — первый встретивший его в Беломорске человек с открытыми объятиями оказал помощь. В маленьких городках часто так — как-то он ездил писать текст про вымирающую деревню, так его всего одарили подарками. Он пытался отказаться, но люди обижались, поэтому он брал — начиная от еды в обратную дорогу до семейных колец на память. Одно он до сих пор носит — оно поблескивает серебром на большом пальце, напоминая о поездке. Ему тепло от этого, все же подсказывает, что он делает что-то важное — после того текста читатели перечислили денег, и редакция помогла одной из семей установить водопровод. Ира всегда говорила, что он «незаметный герой». Типа ретранслятора — помогает, но остаётся в тени. Жаль, что этого ей не хватило, чтобы полюбить — ничего другого у него и нет. Мысль о том, что пять лет потрачено впустую, он откидывает — она жутко приевшаяся и горчит на корне языка. Антон закуривает одну сигарету возле подъезда, стараясь не вспоминать ни о чем. Выдыхает дым в морской воздух и крутит кольцо на пальце — ему хочется написать текст хорошо, хочется отвлечься. Ему хочется вновь почувствовать азарт от своей работы, но пока все, что он чувствует — головная боль, которая отказывается проходить. На свежем воздухе чуть отпускает, но так уже целых два месяца. Надо было сходить к неврологу — вдруг это мигрень? Но он не нашёл сил, денег и желания. Когда он стучится в дверь, то не ожидает, что она откроется тут же. За ней стоит невысокая, пожилая женщина — Елена. Улыбается мягко, поднимая голову. — Здравствуйте, Антон. Проходите, — показывает она в сторону квартиры и жестом приглашает войти. Антон кивает, улыбается своей дежурной улыбкой и проходит вперёд. Маленькая женщина аккуратно закрывает за ним дверь и забирает из рук ветровку. — Здравствуйте, я вас не разбудил? — спрашивает он, хотя ответ очевиден. На тонких губах лежит толстым слоем розовая помада, а одежда явно не домашняя. — Нет-нет, что вы! Мы вас ждали. Это всегда неловко, когда встречают вот так — при параде. Антону хочется тут же рассыпаться в извинениях, напомнить, что он так-то просто человек из издания, а не звезда. Но люди обычно смущаются, потом осторожничают, а это только помешает наладить контакт, поэтому он молчит. — Давайте рюкзак, я его в зал поставлю возле дивана, а вы на кухню проходите — чай будем пить! Антон растерянно кивает, быстро проверяет телефон и наблюдает за Еленой — та быстро вешает ветровку на плечики, закрывает платяной шкаф и несётся в зал с рюкзаком, который весит, наверное, как она сама. У неё светлые, чуть седые волосы, убранные в короткий хвостик. На лице морщинки, а глаза большие-большие, словно из мультика. — Руки можно помыть в комнате слева от вас, а кухня — прямо по коридору. Голос у Елены высокий, почти девчачий — так и не скажешь, что ей за шестьдесят лет. Антон пихает телефон в задний карман джинсов, моет руки в маленькой ванной комнате под горячей водой (Беломорск не радует теплом). Он ещё не писал список вопросов, да и спрашивать их напрямую немного глупо, получится интервью — сухое и неподходящее. Он все равно их писать не умеет — репортажи выходят куда лучше. Обычно он получает ответы на вопросы через разговоры — простые, обо всем на свете. Часто герои просто начинают вспоминать что-то, рассказывать смешные или грустные истории, в которых есть что-то ещё, помимо ответов на основные вопросы. Так куда живее — да и для материала лучше. Текст выходит человечнее, а иногда герои даже задают себе такие вопросы, которые не пришли в голову Антону вовсе. Пускать все на самотёк — не совсем профессионально, но он так делает всегда, а редакцию устраивает. Это его стиль (а может — оправдание). На маленькой кухне с небольшим столиком и гарнитуром сидит Борис Башмаков. Он больше напоминает богатыря из детских сказок, чем смотрителя маяка — те в голове больше похожи на ссохшихся стариков с лампой в руках. — Здравствуйте, — здоровается Антон, пожимая руку. — Здравствуй, — басит в ответ мужчина, крепко сжимая в ладони руку. Антон сам не из маленьких, но на фоне руки Бориса своя кажется почти кукольной. На кухню вбегает Елена — у неё чуть розовые от смущения щеки, красивые бусы на шее и нервная улыбка. Она садится возле мужа, и картинка перед глазами напоминает юмористический сюжет — будто мышка рядом с бульдогом. Антон умилительно улыбается, стараясь отмахнуться от мыслей, что Ира тоже была ниже него. — Спасибо большое, что согласились приютить и рассказать про свою жизнь. — Нет, вы что! Вам спасибо — мы очень удивились, когда вы нам написали! Чтобы про нас и текст в газету? Да ещё и в московскую? Елена нервно машет руками, словно птичка, и Антон видит такое не впервые. Ему это все лестно, конечно, но вызывает волну отвращения к себе — он от этого материала отмахивался, а его тут встречают вот так. Стыдно немного становится за себя и вот такое отношение к героям. — Люди не так много знают про смотрителей маяка, у многих в голове наверняка только какие-то сказочные совсем представления. — Ох, да, и не говорите! — щебечет женщина, сжимая руку мужа. — А жизнь совсем не сказочная, честно говоря. Она пододвигает к Антону упаковку печенья и осматривается по сторонам. — Ой, что ж это я! Чай! Вы как пьёте — разбавлять водой? Или, может, молоком? — Лен, не суетись, — мягко просит ее муж, успокаивающе улыбаясь. Антон тоже улыбается, просит не разбавлять и, пока Елена делает им троим чай, переключается на Бориса. — Я в маяках совсем немного понимаю, если честно. Почитал и форумы, и исторические справки, но, честно говоря, там не так уж и много. Вы простите заранее, если что-то глупое буду спрашивать — надо доступно всё читателям объяснить, чтобы всем интересно было. У Бориса усы щеткой над губой, густые брови и нос с горбинкой. Он широкий в плечах, у него выделяющаяся челюсть и родинка на щеке. — Антон, ты не переживай, мы все понимаем. И с радостью расскажем — ты только спрашивай, — басит он, чуть наклоняя голову. Нервозность отступает с каждым словом — его тут хорошо приняли и готовы рассказывать. Это важно — коннект. Стас любит напоминать об этом на каждой планерке. А, может, он просто любит слово «коннект», кто его знает? Утренний чай проходит отлично — они просто болтают обо всем, расспрашивают Антона о работе и газете, делятся историями про город. Башмаковы оказываются максимально комфортными людьми — будто к бабушке с дедушкой приехал. Елена дважды доливает ему чай в кружку и сует разномастное печенье. Борис же травит шутки и позже притаскивает альбом, немного показывая фото. — У нас с маяка фото в Шуерецком, это село недалеко отсюда. Мы сейчас там летом живем, на выходные катаемся. — Оттуда обычно вы на лодках до маяка отходили? — Да, все верно. Там тихо и спокойно, люди все свои. Хотите с нами? Можем вечером на электричку сесть и за двадцать минут уже там быть. Елена за час заметно расслабилась — она больше не взмахивает судорожно руками, не бегает взглядом, а лишь спокойно сидит, облокотившись о мужа. Антон думает, что не планировал, но упускать возможность глупо — тем более, если там они хранят воспоминание о работе. Там и разговор выйдет куда содержательнее, да фотографии отлично впишутся в репортаж. — Было бы отлично, — кивает он, отпивая чай. На том его и отпускают спать — помогают разложить диван и клятвенно уверяют, что не будут шуметь, а разбудят ближе к электричке. Антон рассыпается в благодарностях, пишет Стасу, что «все ок», и отрубается сразу же, как больная голова касается подушки.***
Шуерецкое выглядит почти неживым — покосившиеся домики, разбитые дороги и трава выше заборов. Но люди здесь есть — вываливаются с баулами вещей из электрички, выходят из домов и ходят по грязи. Антон застёгивает ветровку и ёжится — здесь ещё холоднее и ветренее. — Десять минут до дома идти, — подбадривает его Елена, видимо, заметившая, как тот поежился на ветру. Антон кивает, послушно шагая за парой и оглядываясь по сторонам. Во дворах облезлые кошки пялятся на него в ответ, дети на велосипедах обрызгивают дорожной грязью, а люди не улыбаются вовсе. Если честно, живи Антон здесь, он бы тоже не улыбался. Небо кажется просто серым, никаких облаков, и даже трава — хоть и зелёная — будто отдаёт серостью и бесцветностью. В воздухе пахнет морской солью и влажностью, кричат чайки, и слышится шум волн. Это все так не вяжется в голове с картинкой разбитого села — шум волн скорее ассоциируется с отпуском в тёплых странах, чем с разрухой. Но, видимо, только для него. Борис тащит с собой сумку на два дня, держит Елену за руку и оглядывается на Антона каждые две минуты — не убежал ли? Но Антон лишь упорно месит грязь дорог своими дорогими кроссовками и старается ухватить больше деталей местности, чтобы описать село читателю красочно и понятно. В таких местах берет тоска и уныние, а это сейчас совсем не к месту. Зато голова чуть отпускает — свежий (больше прям холодный) морской воздух помогает. Домик у Башмаковых маленький, но по-деревенски уютный. Антон будто в детство возвращается — тогда, когда родители на два месяца отдавали его в деревню к бабуле. — У нас тут две комнаты, так что располагайся в дальней и не стесняйся что-то спрашивать, ладно? — улыбается ему Елена и хлопает по плечу легонько. А он переживал, что не подружится с героями рассказа. Зря! — Да, спасибо большое, — благодарно улыбается Антон, открывая дверь в маленькую комнатку с кроватью и тумбой. Больше в комнате ничего и нет — ещё маленькое окошко с белыми занавесками, что видали не один десяток лет. Стены и пол — деревянные. На полу ковры друг на дружке, на стене — старые календари и фотографии. В доме пахнет древесиной и историей. За окном начинает темнеть — на дворе восьмой час вечера, а фонарей нет. Он быстро скидывает с себя ветровку, кидает рюкзак на кровать и разминает плечи — тяжёлый, сука. Передавил все — теперь ходи и мучайся от боли. Они снова пьют чай — Елена из самовара (ого!) разливает кипяток и тут же начинает показывать чёрно-белые фотографии. На них они молодые и счастливые — вот стоят на причале, вот возле маяка, а вот фото со свадьбы. Антон всматривается в каждую и трепетно держит в тонких пальцах — чужая история жизни буквально в его руках. На каждую фотографию у них есть свое событие — они витиевато рассказывают, как познакомились, как сыграли свадьбу, как устроились на маяк. Елена рассказывает про распорядок дня на маяке, Борис — про трудности починки и нехватку государственной провизии. Все это слушать интересно до жути — они рассказывают про маяк с горящими глазами. — А потом в десятом году сказали, что все — служба маяка прекращена. И вот до сих пор не верится, — качает грустно головой женщина, поглаживая краешек фотографии пальцем. — Навигационные системы ввели, и маяки — все. И кто там за ним следит? Разворуют ещё — там много добра. И ручки латунные, и линза из горного хрусталя. Борис тоже смотрит на фотографию с грустью — широкие брови опускаются к глазам, а усы чуть подрагивают. Становится неуютно немного, но картина перед глазами трогающая до глубины души. — У маяка был позывной «фужер», знаете такой? — спрашивает его Елена, чуть улыбаясь. Ей, очевидно, нравится рассказывать про маяк — она вся светлеет и смягчается будто. — Нет, — качает головой Антон, чуть поджимая губы. — Это четыре вспышки по четыре секунды. За тридцать километров можно было увидеть! Такая вот мощь! Она улыбается, сжимает руку мужа и продолжает перебирать фотографии. Борис оставшееся время молчит, лишь иногда кивает отрешённо, мыслями явно на острове подле мертвого уже маяка. Антон пытается все это запомнить — не додумался включить диктофон, чтобы потом проще было расшифровать диалог. Придётся по памяти — но и диалог был больше личным, чем по работе. — Здесь много постоянных жителей? — спрашивает он, допивая чай. — Не очень, больше таких, как мы. Квартира в городе — домик в селе. Но есть несколько. За многобуквенные текста дают по шапке, да и сокращать их потом до жути больно — свое сокровище резать непросто. Но вдруг отчётливо кажется, что одной истории про маяк будет мало — описание села станет отличным фоном. Некогда яркого, а сейчас лишь серого и разбитого. Прямо как маяк — раньше дом, а сейчас лишь разрушающееся никому не нужное строение, которое уже разворовали. Надо посоветоваться со Стасом, но писать ему не хочется совершенно. Он сходит, поспрашивает старожилов, а если что — просто оставит себе, опубликует в своём блоге или отдельной колонкой. — А можете сказать, в каких домах? Я бы про историю села поспрашивал. Приставать к ним не буду, обещаю, — улыбается широко Антон, вставая из-за низкого стола. — Да, хорошо, — кивает Борис. — Пойдём на крыльцо с тобой выйдем, покажу. Они тут все буквально по соседству. Антон накидывает ветровку (за деревянным окном моросит мелкий дождик), запихивает наушники и зарядный блок в карманы и выходит на воздух. Небо из светло-серого стало темно-серым, почти чёрным, а шум волн усилился. — Шторм, наверное, — подсказывает ему смотритель маяка, указывая рукой на дом в конце тропы. — Вон тот. Потом соседний с ним. И если до конца тропы дойдёшь — тоже увидишь небольшой. Там парень молодой живет, так что сам смотри. Но он это… отшельник. Не думаю, что захочет поговорить. Антон хмурится — молодой парень? И старожил? С детства, что ли? Отличная находка, на самом деле. Теперь бы уломать на разговор. — Спасибо. Я постараюсь быстро, чтобы не поздно вернуться. Борис кивает, хлопает по плечу, желая удачи, и уходит обратно в дом. На промозглом ветру замерзают даже кости, а серебряные кольца жгут холодом. В первом доме не открывают — он стучится битых пять минут, смотрит в окна (хоть это и некрасиво), но там никого. Зато в соседнем открывают тут же. — Здравствуйте? — почти с вопросительной интонацией спрашивает он, когда из щелки двери на него смотрят две пары глаз. — Кто? Голос у старушки скрипящий, словно несмазанные петли у двери. Он успевает рассмотреть лишь седые волосы, покрытые косынкой, а потом дверь распахивается. — Я Антон Шастун, журналист. Выглядывает и вторая старушка — она чуть выше и моложе, но хмурится так грозно, что в голове тут же вертятся отмазки. — И что журналисту тут надо? — Я пишу текст про маяк на Большом Жужмуе. Хотел вот поспрашивать про село и смотрителей. Старушки переглядываются, а потом чуть ли не за руку тащат в дом — потолки настолько низкие, что Антон чуть не тюкается головой. — Скок лет тебе, парень? Его в четыре руки усаживают на диван и смотрят пристально-пристально, щурясь. — Двадцать семь. — О-о-о, молодой какой! Они хохочут между собой, улыбаются беззубо и, кажется, расслабляются. — Вы не против рассказать? — те пожимают плечами, но Антон опережает. — Только я на диктофон обычно записываю, чтобы потом слово в слово передать все читателям. Не возражаете? Старушки соглашаются сразу же — поправляют платки, хотя записываться будет только звук. Антон лишь улыбается. Оказывается, хозяйка дома, где никого не оказалось, сидит перед ним — Нина Ивановна. Она рассказывает, что одной одиноко, и вот она проводит вечера у подруги. Подругу зовут Алла Семёновна, и та рассказывает, кажись, всю историю села. Сначала слегка настороженно, формально, будто учебник по истории. Но спустя полчаса Антон владеет половиной слухов и мифов, которые отлично лягут в текст. Рассказывают про династию смотрителей, про кладбище на острове, про голодную смерть некоторых из них. Наперебой Антон выслушивает истории незнакомых ему людей, но диктофон — верный друг, поэтому он не силится запомнить. — А что насчёт молодого парня? — спрашивает он, когда у старушек иссекают силы и они просят прийти завтра и заодно помочь. — Это который? — спрашивает его Алла Семёновна, нахмуриваясь, отчего ее лицо собирает все морщины. — Да Попов, наверное. Не много тут молодых парней, Алл. Антон кивает — наверное, о нем. Только вот он не знает ни имени, ни фамилии. — Да, там, в конце тропинки. Только он нелюдимый совсем, не знаю, что ты от него хочешь. Жил тут со своей бабушкой, а та года два назад померла как. Бедный он, конечно. Совсем один остался, вот головой и уехал. Это не радует совсем — если старушки правы, и голова у потенциального героя текста не на месте, то это упущение. Но попытка не пытка, так что он все равно сходит. Главное, чтобы потом живым вернулся. Он прощается спешно, но ему успевают впихнуть в карманы конфет со словами «нам жевать-то нечем». Антон лишь смущённо улыбается, благодарит и потирает лоб. Дождь на улице лишь усиливается, становится жутко темно, а под ногами хлюпает грязь. Но разогретый интерес к незнакомцу (потенциально поехавшему) унять нельзя — тем более что в таком рабочем настроении в голове выстраиваются предложения, сравнения и каркас текста. Почти все проблемы забываются — кроме больной головы, конечно. Дом стоит прямо на отшибе — немного вперёд пройти, и перед ним река Шуя, что впадает в Белое море. Сам дом маленький, немного покосившийся от времени, но не выглядящий заброшенным. Антон стучится аккуратно и тихо, но никто ему не отвечает. Дождь заливается за шиворот, в карманы и в грязные кроссовки, а в доме все ещё тишина. Антон раздосадованно вздыхает — черт, а такое рабочее настроение было, такой герой! Он оглядывается по сторонам и мельком успевает заметить кого-то, уходящего по направлению к реке. Ему точно не показалось — он встряхивает головой, капли с челки падают на ветровку, а он идёт, стараясь не поскользнуться на грязи и успеть за незнакомцем. Скорее всего, это тот самый парень — кому ещё тут быть? А если и не он, то, скорее всего, житель села, а значит, источник информации. Он аккуратно спускается по склону, подступает к реке, а потом видит, как голый (почему?) человек ныряет в реку. Та не быстрая, не бурлит, ничего такого. Только вот на улице градусов так десять, а дождь с ветром лишь усиливают холод. От одной картинки морозит кости. Он всматривается в темноту, силится разглядеть макушку, только на поверхности реки ничего и никого нет. Подходит чуть ближе — носки кроссовок тут же намокают, но это уже пустяки — он от дождя давно весь промок. Продолжает искать взглядом, но в ночной темноте в речных водах не видно ничего совсем. Но ему точно не показалось! Но зачем кому-то идти купаться сейчас? Да ещё и голым? Это стопроцентная пневмония, если не смерть от обморожения. Но незнакомца нет уже три минуты, а это дохуя, по личным подсчетам Антона. Какой человек так вообще может задерживать дыхание, кроме пловцов? — Эй! Вам нужна помощь? — кричит он, надеясь, что помощь не понадобится, а то он тот ещё спасатель Малибу. Темнота ему не отвечает ничем, кроме рева чаек, и это начинает пугать все сильнее. С тихим «да еб твою мать» он заходит в воду чуть дальше — по колени. Тут же морозит холодом все тело. Если ему показалось, то это будет глупая смерть и глупый поступок. Стоит, как дурак, кричит в темноту. — Слышите меня?! Порыв ветра чуть не заставляет упасть лицом в реку — прямо с техникой в кармане. Он удерживается на ногах, все еще пытаясь высмотреть кого-то. Мда, вот будет смешно, если он заболеет, и вместо обещанного всем текста будет чек из больницы. Но потом из воды вдруг резко показывается тёмная макушка — то ли потому, что волосы чёрные, то ли от темноты ночи так кажется. Антон машет руками, что есть мочи, отшагивая обратно на берег. Человек, правда, голый — совсем и полностью, прям без трусов даже. Его кожа бледная-бледная, и почему-то кажется, что сверкает в темноте. Антон хмурится, но кричит все равно на всякий: — Вы в порядке? Незнакомец его замечает только сейчас — останавливается и опасливо отходит назад в воду, прикрываясь руками. Он молодой — ровесник, наверное. — Нет-нет, все нормально! Не уходите! Его трясёт от холода, а голый (да почему он голый?) незнакомец выглядит так, будто ему нормально. Ещё и задерживает дыхание надолго. Может, это какой-то зимний пловец? Есть такие вообще? — Вы Попов? — решает он стрельнуть вслепую и, видимо, попадает. Парень прекращает пятиться, жестом просит отвернуться. Антон отворачивается — он все же много голых мужчин видел (баня, спортзал), но ради чужого удобства слушается. За спиной слышны шаги, шум воды. Незнакомец берет что-то с берега, одевается и трогает осторожно его плечо. Шастун вздрагивает, сглатывая и стараясь думать о чём-то тёплом. — Что вам надо? Голос у Попова бархатный и низкий, полный угрозы. Удивительные люди здесь, однако, живут — боятся незнакомцев. Хотя, как и везде. — Я… э-э, — выдавить из себя ничего не выходит, получается лишь трястись от холода. Попов красивый — вот, что первое замечает Антон. У него чёрные волосы (почему сухие уже?), вздёрнутый нос и родинки на щеке. Почему-то родинки будто светятся — наверное, ему кажется. — Вы «э»? — Я замёрз. Диалог отличный, профессия — журналист. Звезда выпуска, ничего не скажешь. — Идите домой?.. — А вы Попов? Никакого коннекта, это точно. — Я — Попов. А вы кто? — Я Антон Шастун. Журналист. — Идите домой, — вдруг холодеет Попов и топает к домику. Антон обещал не приставать, но тут не может — сердце чует историю, а он чуйке своей верит стопроцентно. Он семенит за парнем, ловит грозные взгляды, но не отстаёт — все тело трясет от холода, ему просто хочется зайти туда, где не будет ветра. — Можно зайти? Жутко холодно, — стучит зубами Антон, кутаясь в промокшую ветровку. Попов не смягчается от жалобного тона — между бровей у него все ещё морщина. Он хмурится и даже не ёжится от холода. — Нет, простите, — прокашливается он. — Я гостей не люблю. — Всего на пару минут?.. — испытывает надежду Антон, рассматривая лицо парня. Оно до жути серьёзное, уставшее и невероятно бледное — он такого оттенка кожи у живых людей никогда не видел. — Нет, — отрезает Попов, заходя за порог и прикрывая дверь. — Всего хорошего. Антон успевает впихнуть ногу в щель закрывающейся двери, но если в фильмах это пафосно останавливает закрытие, то в реальной жизни ему ее больно прищемляют. — Блять! — шипит он, рефлекторно отпрыгивая и жмурясь. — Уберите ногу. — Вы простите, что так настойчиво, но мне нужно лишь поговорить с вами о селе. Ничего такого! — оправдывается он. Попов будто застывает — он смотрит в глаза пристально, сглатывает, отчего его кадык прыгает вверх-вниз, примагничивая к себе взгляд. Антону немного неловко его рассматривать, но незнакомец чертовски красив. Его внешность — будто он не в этом веке родился — утонченная, по-хорошему странная. — Слушайте, пишу текст про смотрителей маяка. И все. Мне сказали, что вы давно тут живете. А мне хотелось бы в тексте раскрыть историю села Шуерецкое. Если вы совсем против, то ладно. Я понял, — выдыхает Антон на духу, боясь, что дверь закроется в любой момент. — Но я бы был очень признателен за помощь. Ветер воет с удвоенной силой, заставляя Антона поежиться. Ему хочется лечь спать и согреться уже, но получать отказ не хочется тоже. Попов шумно втягивает воздух носом, словно перед прыжком в воду, поджимает губы и говорит чуть нервно: — Приходите завтра. Он не выглядит довольным, наоборот. Он выглядит как человек, которого насильно заставили согласиться, но Антону не стыдно — он журналист. У него работа уговаривать людей разговаривать. Может, даже хорошо, что завтра. А то он от головной боли уже поехал крышей — то свечение кажется, то ещё что. — Спасибо! — выдаёт он счастливо, совершенно искренне, кутаясь теплее в ветровку. Ветер своим порывом накидывает на него капюшон, отчего становится неловко — он весь тут мокрый, синий от холода, с растрёпанными влажными волосами и нелепым капюшоном. Попов выглядит, как чертова модель с этой своей фарфоровой кожей и чуть приплюснутым носом. Он протягивает руку — с тонкими пальцами, с родинками на запястье и с серебряным кольцом-печаткой. Антон жмёт ее охотно, благодарно, а по телу разливается волна тепла, согревая одномоментно и укрывая от холода. Объяснять странности сегодняшнего вечера он и не пытается — лишь уходит обратно к Башмаковым.