***
Джейн на колени готова упасть и взрыть землю носом, только бы вычуять запах черной лохматой головы и набить её соломой. Пальцы рвут сухую траву, а взгляд стекленеет. Джейн смотрит дергано в главную дверь — хлопнула за Джеком. Тишина глушит. Паника поджаривает, как на гриле. Стальные нервы никогда не были её сильной чертой. Но блядство ... Какое же блядство. Этот уебок должен был метнуться максимум на пару метров — прокатиться по земле, выпасть с дерева. Что, блять, угодно. Он должен был оказаться в поле зрения. — Где. Он. Нат? Та еще от хлесткой пощёчины обиды не отошла — лицо делает сложное, напряженное, глаз темнит и Джейн на осиновый кол сажает. — Издеваешься? Ты с этими двумя последние шесть часов куковала. После рун Натали выходит посвежее Джейн, несмотря на помятый и израненный вид. Джейн не может смотреть на чужие кровоточащие ребра, потому что тогда начнет вырывать волосы из собственной головы. Она поднимает голову к рябому небу, устало прикрыв глаза. Хуйня. Хуйня-хуйня-хуйня. Если этот утырок выпал в подпространство, исчез или — упаси Боже его душу, — решил сбежать, он не оставит на теле Джеффа ни одного живого места. Он проткнет каждый миллиметр его тела иглами, подвесит за раскаленные цепи над пропастью, затянет конечности веревками и привяжет к лошадям — он сделает всё, чтобы Джефф почувствовал каждую толику из возможной боли, что может обрушиться на человеческий организм. Джейн в ужасе распахивает глаза, глядит на сухую чёрную потрескавшуюся крышу дома. Кажется, будто он наблюдает оттуда — из черноты подвала, сливаясь с тенью, ловит каждый их промах, только бы ударить плетью с девятью хвостами. Джейн смотрит на дом с ледяными мурашками по коже, потому что как только перешагнет порог, ступит на его территорию — будет равносильным ответчиком за проёбы Джеффа. — Когда он появится, я оторву ему голову, Нат. Клянусь, я оторву ему голову. Где-то под границами разумного Джейн знает наверняка — он не ошибается в рунах, не умеет просчитываться среди пространства. Он вездесущ. Он контролирует каждый их вздох. Благодаря нему они дышать и могут. А значит это не его рук дело. Сердце сжимается — кровь стекает. Промозглая сухая твердая земля морозит коленки сквозь джинсы, и Джейн грязными пальцами снова зачёсывает волосы — дышит глубоко и рьяно, ежесекундно твердит себе: это совпадение, это ложь, это обман, это шутка, он сейчас появится. Он сейчас вырвется из-за угла. Он уже в доме. Он уже здесь. Он пришел раньше их. Он уже толкает Джека, только бы отъебался. А еще Джейн не слышит второй ритм сердца в висках, но пока этого не замечает. Натали закатывает глаз, ежась от ледяного ветра, и тянет руку, хватая Джейн за плечо. — Найдется. Вставай, пошли, у тебя щас глаза из орбит повылазят. — Блять, Нат, а если он- — Не хочу ничего слушать. Заткнись, Джейн, и вставай, — она последний раз тянет на себя. Не агрессивно, не прикладывая грубой силы, но предупреждающе. Больше такого милосердия не дождешься. Джейн встает с колен, складывая руки на груди, последний раз оглядывая через плечо пустошь — задувает только ветер. Сухая трава, несколько дорожек следов, близящаяся чащоба и таящаяся во мгле леса смерть. Будь проклята личина Джеффа, если он оказался там. Из темноты стволов Джейн кажется, что он наблюдает. Тонкий длинный силуэт словно неподвижно мерещится между сучьев — такой же черный, бесконечный, сливающийся с туманом и разрастающийся на много миль вокруг. Он — не материальный объект. Он — тень, питающаяся их страхами, их покорностью, живущая в каждом отражении зеркала. Он — дом. Он — каждый из них. Мурашки бегут по рукам, когда по воздуху снова пускается этот горький запах угля и копоти. Натали не слышит его, она медленно и верно погружается в злость, и еще раз тянет на себя за плечо. Но Джейн … Джейн чувствует всё. И огонь разгорается.***
Под ногтями — запекшаяся кровь. Джефф оторвал клок белых волос, а потом впился рукой в череп. Девка царапалась и визжала, будто подвешенный к крану головастик. А Джефф сдавливал и сдавливал — вот-вот готов был услышать, как кость проломит, как пальцы мозг перемолят. Но хуйня — человечная скотина, и силы ограничены. Проломить кость был в состоянии только свою. Каждое напоминание смертности и ограниченности — и взгляд свирепел. И сучка эта орала уже не столько от боли, сколько от ужаса, глядя в лицо монстра. Джефф упивается воспоминаниями прошедшей охоты. Закрывает глаза, а под веками горит — лицо белобрысой язвы кровью залило, когда он прорезал от уха до уха улыбку. Парень её, дрыщеватый сыкун, пытался с перцовкой напасть, защититься, а Джефф его с одного удара в нос положил — тот скривился сначала от сломанного хряща, а потом от вывернутой шеи. Заглушило? Чуть-чуть. Отчасти, помогало. А потом синий цвет рун обжигал глазницу — Джефф возвращался домой, отчаянно уставший и свирепо-злой. Потому что не проходило, кололо, резало, отбивало. Он чувствовал себя шницелем в руках шеф-повара. На проверку, лучше бы его сожрал Джек, так хоть бы отравился и сдох, а не скалился гиеной, встречая со стаканом пресной воды. Плюнул в неё? Джефф думает об охоте, как единственной отраде. Его покой в дикости; дома, среди мерзкой липкой тишины, дома, где аморфные соседи мечтают заложить тебе лезвие в подушку, а иголку — под ноготь, тяжело. Дом приравнен к боли. Как только тень заложила под себя пустующую комнату. Как только их стало на одного больше. Двенадцать. Его золотое сечение. Тринадцатый не появляется никогда. Он, наверное, искренне верит, что прокляты они будут или че. Если один умирает, на замену приходит новый: человек, демон, бес, призрак, мета-субстанция — на что хватит фантазии создателя. Джефф бы плюнул этому создателю в лицо, да не видел лица никогда. Боль сводит с ума, мозг плавится, как блядски хуево он себя чувствует. Джек и Джилл стерегут, но у Джеффа нет времени на клоунские игры. Выползают два червяка, материализуются из теней левой и правой стен. Он смотрит на них, как ощетинившийся изголодавшиеся по туше зверь. На Джилл срабатывает — перестает скалиться. Джек выходит вперед, преграждая путь. — Не слышу задорного хохота, братец. — Лучше отъебись. Джеффу не нужна лишняя кровь на руках. Не когда собственная заливает под горло. Но подстрекатель — чёрно-белый утырок — только растекается в нечеловеческой желтой улыбке, блестя глазами. Еблан. Джефф напрягается, ощетинивается весь, как гончий адский волк, даже волосы встают на загривке дыбом. Джефф крупнее и сильнее — он не худая двухметровая шпала, его сил хватит, чтобы разломить череп или хрустнуть позвонком, сложив вдвое. — А, знаешь ли, я тоже до нашей куколки иноземной всё добраться не могу, — скачущий, как попрыгунчик, голос Джека раздается из каждого темного закутка комнаты. Джилл, умалишенная, гогочет. — Вижу, и тебе покоя не даёт. Или просто не даёт, смотря какие требования излагаешь. — Я сказал: отъебись. Джефф скрежет зубами — щёлканье о стены отпечатывается. — А мы давай поглядим: кто доберется первый и повеселится? — Улыбка Джека растягивается неестественно широко. В круглых мутных глазах загорается зрачок. У Джеффа с собой нет ни ножа, ни скальпеля, ни даже заточки. Идиот. Глупый, глупый Джефф. Вздумал выбраться из норки, полагаясь на добродушие и спокойность соседей. Еблан он, а не Джек, раз решил, что клоуны не будут вести себя как клоуны хотя бы ночь. Вместо лезвия у Джеффа есть два кулака и непостижимая человечеству вера в себя — он психически уравновешен ровно настолько, насколько позволяют давящие стены, а значит — свернет Джеку шею и оторвет скальп Джилл. Лампочка над головами мигает. Джефф переводит густой тяжелый звериный взгляд за плечо Джека, на выкрашенную в красный — как для быка, — дверь, до хруста костяшек сжимает пальцы. Если добраться до неё — это испытание, то он готов, блять, выдрать два хребта с нехуй делать. Джилл хохочет, когда первый глухой удар рассекает тишину.***
Джуди чует издалека. Она неверующе сверлит потолок взглядом, словно создатель вздумал подшутить. В ответ тишина. Пыль оседает в воздухе. Джуди улыбается, шепчет, едва раскрывая губы: — Ты. Джуди знает, что Джейн ненавидит её за высокомерный и надменный тон, вид, взгляд. Джуди всегда смотрит на них, как на говно, прилипшее к подошве — по-другому не умеет, по-другому никто не просит. Она не общается без повода, не смотрит без ведомости, не говорит лишний раз. Но сейчас всё меняется. Джуди улыбается, как лисица, глядит в лицо Джейн с явным нескрываемым интересом, морщится и снова и снова растягивает губы. Выглядит жутко, как падший Ангел, не смирившийся с потерей крова, продолжающий вести себя на территории больных смертных, как в Раю. — Что тебе надо? — Джейн едва сдерживает себя от желания захлопнуть дверь, но Джуди магнитит её к полу — её силы велики и необъятны, непомерны человеческому слабому духу. — Джуди рада, что ты прозрела, — снова усмехается. Белые искры света становятся ярче, а до чужих ушей доносится пение херувимов. — Джуди знает, что до Джейн достучалось добро. Джейн слышит и знает то, чего остальные не знают. — Что ты несешь? — На тебе след Божьего свечения, Дженнифер Аркенсоу! Ты горишь, как золотой маяк, Джуди видит издалека. — Я Джейн, блять. — Не злись на Джуди, она хочет помочь! Джуди не обижается. Ни один мускул лица не дрогает, когда она наступает — в этом нет и толики опасности, Джуди открыта и невинна, не навредит тому, кто с ней заодно. Джейн может хлопнуть дверью, накричать и избить её голыми руками, Джуди не прекратит счастливо усмехаться — она чувствует Божественный след на черной прогнившей душе. За каждым шагом Джейн остается светлый белый след. Остальные подумают — дождевая вода с улицы, Джуди знает — святой родник омыл её грешное тело. — Кого ты видела, Джейн? — Её взгляд пылает интересом, не подверженным сомнениям. — Что …? Я не собираюсь разговаривать с тобой, ощипанное ты создание. Джуди наступает ближе и ближе. Словно босыми ногами, она ступает по холодному деревянному паркету — температуры нет, её рецепторы не работают человеческими мерками, её кожа горит от переполняющего нутро чувства счастья. Джуди больше не одна. Джуди был послан сигнал свыше — Он помнит про Джуди, про её боль, про её слезы. Он слышит Джуди, освещая ей путь. — Джуди это неважно, Джейн. Джуди не просит от тебя правды, она лишь хочет, чтобы ты приняла свою судьбу и доверилась ей. — Джейн смотрит грозно, предвещающе, только бы Джуди не подошла ближе и не заразила её своими идеями. — Поэтому Джеффа здесь больше нет. Он не вернется, Джейн. Джейн распахивает глаза. — Ты- — Нет, Джейн, — Джудди уверенно тыкает в её грудь, — ты. Это всё о тебе. — Блять, отвали от меня! — Джейн отмахивается, пытаясь скрыться, но Джуди останавливает её, хватая за плечо, смотрит кристально-чистыми чёрными глазами. — Да не ты трогай меня! Ты. Ничего. Нахуй. Не. Знаешь. Джуди вертит головой, улыбка не сходит с лица. Пальцы на плече Джейн больно сдавливают, впиваются сквозь куртку в кожу, и Джейн злится еще сильнее, перехватывая её за запястье. Скручивает предплечье так, что Джуди на колени падает, пискнув от боли. — Джуди больно! — И будет еще больнее, — Джейн наседает сверху, — если ты не прекратишь молоть чушь и отвяжешься от меня. Дверь хлопает перед носом. Джуди поднимается — вспархивает, — на ноги. Улыбка продолжает тянуть щеки. Бледная аккуратная, без единого шрама и царапины ладонь касается сухого дерева. Искры нежного золотого свечения расползаются по периметру. — Вместе мы одолеем их, Джейн, — шепчет она, едва открывая губы. И знает, что по сторону Джейн слышит каждый слетающий звук.***
Джефф раздраженно — аж свербит, — чешет сбитые костяшки. Запястье болит и жжется, но он сплевывает липкую боль и двигается на подкашивающихся ногах по коридору. Его ребра сломаны. Его лицо рассечено. Напряжение со временем перерастет в раздражение. Кровь стекает по плечам. Разодранная Джеком спина горит. Джеффу плевать. До пизды похуй на эту боль, он ковыляет, опираясь на стену, и думает только о конечной цели. Не нужно много времени, чтобы запустить процесс — Джефф извечно подвешен на пропастью горячей магмы. Он вечно на удержании, только пискни, и цепь оборвется. Джефф ведется на голоса и не может воспротивиться им, поманенный пальчиком. Дом страдает. В коридоре снова тихо. Для кого-то другого. Джефф второй парой ушей слышит зов и мольбы. Обычно он не откликается на тявканье, но это затягивает в водоворот, и вот Джефф уже пытается схватиться за соломинку, чтобы не утонуть. Крики глушат любые звуки, и самое поганое, что никто больше их не слышит. Джефф не сходит с ума, он просто погребен заживо. А голоса — лишь раздающиеся над могилой смешки спасшихся. Дверь снова приковывает внимание. Словно высеченная из сгустков плотной тьмы, она выделяется своей непомерно-глубокой чернотой на фоне блеклых серых стен. Джефф ступает, сжимая зубы — дышать тяжело. Ему страшно, нервно, дико и ужасно, до красного зуда, важно. Он не спит из-за этой двери, он не в состоянии мыслить или действовать, потому что эта боль порабощает, и ничего другого уже не хочется, только бы она закончилась. Только бы прошла, отпустила, сгинула. Джек — смехотворное чучело, возомнившее себя хуй знает кем, раз решил, что драных когтей будет достаточно, чтобы оставить его. Джефф ступает босыми израненными ногами. Подходит, едва не ковыляя, близко — протяни руку и коснешься ручки, но сделать этого он сразу не может. Боится, что обожжется, кожу проткнет игла, или пальцы пустятся в жидкий азот. Костяшки увеченной руки бьют первый раз. Гул, щадящий и свирепый, состоящий из перешептываний и свиста ветра, стихает. Второй. Голова прочищается и переполняется одновременно — чужое сердце бьется невмоготу быстро, а собственное вдруг замирает. Третий. Замки по очереди щелкают. Кто-то вне видимости чувствует каждую крупицу его ощущений — кто-то ждет и не может повиноваться сам себе, кто-то марионеткой хватается на ручку и открывает дверь, лишь бы посмотреть на виновника собственных бед. Пространство комнаты встречает Джеффа ощущением лопнувших глазниц.***
Стрелка часов отсчитывает девять часов утра. Джейн моргает. Десять семнадцать. Темнота. Час сорок три ночи. Ресницы слипаются. Девять утра. Джейн слышит смех из-за стен. Курок под пальцем горит — наставлен то ли в дверь, то ли в висок. Она рвет волосы и кричит беззвучно. Внутри — ревет что-то дикое, что-то стрекочущее и острое. Что-то опасное и предвидящее смерть. Джейн дергает на каждый шорох из-за двери — вскакивает и открыть хочет, распахнуть, зашипеть и вскипеть, чтобы за дверью стоял облитый болью, но живой Джефф. День молчания. Не выходит и ни с кем не переговаривается. Изнутри чудится, что дом покрыт черной вуалью траурного молчания, вот только Джефф не мёртв. Он не может быть мёртв ни в одной из видимых вселенных, ведь иначе, как сам предсказал, забрал бы её с собой в могилу. Все просто считают, что он затерялся, пропал где-то в подпространстве. И она тоже так считает. Она верит. Верит. Заставляет себя. Джейн дышит. Глубокими вдохами глотает воздух. Стучит по лбу курком, и снова дышит. Дышит. Дышит. Дышит. Там, где смерть была пограничным состоянием, а всё её существование скатывалось до бессчётных попыток выплыть на берег из кровавой воронки, дышать не получалось. Каждый рывок грудью означал попадание воды в легкие, а тут, среди материальной и мерной тьмы, дышать — значит успокаиваться. Стук заставляет поёрничать, ощетиниться, напрячься, пустив волны спазмов по мышцам. Джейн щелкает спусковым крючком кольта и снова направляет дуло на дверь. Прицеливается ровно в уровень несуществующего глазка. — Проваливай, Джуди, — не кричит, но предупреждает. — Это не Джуди, — тон гостя неуловимо оседает — стоящий за неизвестностью человек не ожидает такой реакции. Джейн откладывает пистолет обратно в коробку к патронам и бежит открывать дверь: — Где он, Тоби?! — Я-я … Я не знаю, — Тоби совсем теряется, отступая назад. Лампочка в коридоре потухла еще день назад, оттого двигаться приходиться на ощупь и по памяти. Джейн наступает — не агрессивно, но предупреждающе. Она готова бороться за ответы до последнего вздоха. Своего или чужого. Пока первая дымка неверенья еще не приутихла, Джейн кажется, что происходящее — дурной, прошитый белыми нитками сон. Не реальность. Но в ушах колотится лишь один ритм сердца, а фантомные мурашки не морозят руки — хуйня. Хуйня. Хуйня. — Да брось, вы же весь лес прочесываете. Этот кретин где-то потерялся, да? Поблуждает, а потом его сожрут медведи? — Она трет холодные ладони и в надежде щурит брови. Тоби не понимает её слов, но очень пытается. — В Шервуде нет медведей. Тут вообще никого из живых не водится, — «кроме нас» хочет добавить, но затыкает рот. О них — не о живых. О них — о претворяющихся. — Джеффа нет поблизости. На километры вокруг нет, Джейн. Мы будем искать, он недоволен пропажей, но … Джеффа нет здесь. Пока что. Джейн крутит головой из стороны в сторону. Не хочет слушать бредни слабовольного прихвостня, упивающегося поглаживанием по голове от него. — Хуйня. Хуйня, Тоби, попробуй сказать что-то другое. В шуршащей темноте она может увидеть, как грустная улыбка трогает губы, не задевая глаз — Тоби печален глубоко внутри, и он почему-то изо всех сил держится, чтобы не вступить с Джейн в конфронтацию. — Тебе не понравится. — Говори уже. — Тимоти просит всех спуститься вниз. Только вернулся от него с новостями. Хуйня. Вот это настоящая хуйня. Джейн находит опору в дверном косяке. Сердце пропускает сквозной удар. Она неверяще хлопает глазами и спрашивает, надеясь на лучший исход: — … С какими новостями? — Он приготовил кое-что, — голос Тоби падает, Джейн приходится вслушиваться, кровь в ушах шумит так, что посторонние звуки глохнут. — Я думаю, это оно. Оно. Джейн распахивает рот, отшатываясь, словно Тоби толкает её, бьет в грудь с кулака. Лучше бы так. Время призывно стучит в ушах. Джейн до нервного перенапряжения вцепляется ногтями в дерево, чтобы не упасть на спину. Кровь отливает от лица, от рук, от ног. Сердце кончает свой извилистый змееподобный путь и останавливается. — Надо спускаться, Джейн. Я вставлю вечером лампочку. Оставляет одну. А Джейн только смыкает губы. Смотрит сначала в потолок, смаргивая слезящиеся глаза, а потом растерянно по сторонам опустевшего коридора. Где остальные? Почему в доме всегда так тихо. Почему никто не кричит, не подрывается, не истерит? Где Джефф …?***
Вместо прячущегося от света и жизни паука его встречает она. Оплот страха и отчаянной грязной красоты. Белое лицо призрачно облеплено тьмой. Джефф глядит пораженно и шокированно, едва не открывая рот, но тут же его захлопывая, словно выброшенная на сушу рыба. Сломанное плечо горит, но боль теперь эфемерна и нереальна. Он выше её, в разы крупнее, стойче и злее, но глядит на причину каждого собственного беззвучного крика, как на иконописный ужас. Она безэмоционально глядит в ответ. Вместе лица — грязная маска. Чёрные-чёрные глаза — глубокие и темные, открывающие душу, но не выпускающие наружу, — залиты слезами отчаянья, страха и желанием защититься. Она смотрит на него, как на диковинную игрушку, как на неопознанный объект, как на жука, прилипшего к ботинку. Она теряется во времени, проваливается сквозь пространство, не воспринимает свет. Она ползла к двери, только бы взглянуть на маяк. Джефф опускает взгляд с чёрных глаз на белую кожу. Кристально белую, словно покрытую театральным гримом, въевшимся до эпидермиса. Белизна горит на фоне сумрака, и оттого каждый свежий кроваво-красный рубец цветет, словно оставленный ногтем по коже, бросается в глаза. У неё между ключиц — глубокий, сочащийся шрам, будто кость грудины наружу выставляется. Джефф фокусируется — собственная кожа горит ровно по положению, тянет и рвет. Это выделяется среди иной боли. Это — нечто другое, нечто тяжелое и неощутимое. Она смотрит. Смотрит. Смотрит. Впитывает и пытается принять и понять, прочитать, найти в себе ответы, совладать с мышцами и телом. Она моргает искусственно. Она дрожит в теле, как марионетка на нитях. Она шатается и едва не расставляет ноги крестом. Она пытается постичь ощущения, деленные на двоих. А потом испускает тяжелый вздох, и чёрный взгляд наполняется потаенным глубоко внутри сокрушением. — Это ты, — твердит она тихим осипшим голосом. Джефф слышит. Джефф внутри холодеет. Он узнает этот голос из полчащи. Он расслышит его, если тысячи голосов будут стонать от боли, и лишь она одна неровно вздохнет. Джефф снова думает, что это сон. Их вторая встреча оставляет за собой только металлический привкус между зубов. Джейн вылавливает момент и вспыхивает из темноты — а потом становится тяжело и мутно, глаза заливает яростью. Джефф откидывает голову, смахнув плотные черные пряди с лица — дышит тяжело, а взгляд — изумленный и дикий, — бегает. Он сидит в коридоре, под обозрением стен и невидимых глаз. Его единственная кофта порвана. Джейн скрывается так же быстро, как появляется. Вместо слов — рычание и шипение, вместо действий — всаженные под ребра ножницы. Джефф не чувствует этой боли, и ему смешно. Его раздирает на хриплый басовый хохот, потому что Джеффу хватает двух встреч, чтобы уяснить — она всё зеркалит. Она кривится в лице и также сжимает рукой бок, когда заносит ему удар. Она смотрит с нечеловеческой презрительностью, хотя сама ведет себя, как псина ебаная. Их десятая встреча — совместная охота. И Джейн всё еще не говорит. Её изумленное «это ты» так и виснет между. — Была посговорчивее. Джеффу не нужно пиздеть без дела. И понимает он это лишь когда вся её спесь обрушивается не на выслеженную компанию парней из клуба. Это её пятый месяц в семье, и Джейн только-только пытается убить кого-то из них вне стен дома. Идиотка. Джефф пытается перехватить её ладонь с пережатым ножом, но Джейн невовремя вспоминает, что у её воскового тела есть гортань — и начинает орать, привлекая внимания десятка глаз. — Заткнись! — Он силой бьет её затылком о кладку, прижимая ладонь ко рту. Даже не обращает внимание на собственную боль. Джейн прокусывает ладонь до крови, почти откусывая кусок плоти, и отталкивает его. Хватает минуты промедления, чтобы всадить в печёнку нож, схватить за горло и сдавить до белых искр перед глазами. Джейн тогда тоже начала задыхаться. А Джефф — смеяться, кашляя кровью. В ту ночь синий свет рун казался дьявольски холодным. В ту ночь они устроили потасовку и не оставили за собой ни одной жертвы. В ту ночь он заставил Джеффа глотать стекло. По ложке. Снова и снова. Стенки гортани резало, прожигало сплошной болью, а он глотал и глотал. Задыхался, но послушной псиной подносил ложку к губам, по которым текло. В ту ночь он прошивал горло темными нитками наживую и снова заставлял жрать осколки. Стоял рядом невидимой, но всемогущей тенью. Гнетуще молчал, пока мир вокруг оставался погруженным в черноту куполом. В ту ночь тьма окружила Джеффа, залезла иглами под ногти, сняла с черепа скальп и по очереди сломала каждый из пальцев. В то утро он очнулся в бреду. Голоса в голове обрели единство.***
В гостиной комнате воняет табаком. Джейн выцепляет Тима безошибочно. Стоит у открытой двери, — сальные волосы прячут бледное лицо, — прикладываясь серыми губами к сигарете. У Джейн плывет перед глазами — образ Тимоти мешается с каким-то забытым и неизвестным. Она пробегает глазами по остальным и ежится от холода — ветер задувает ледяной. С ходу понимает, что морозит не от температуры. Ей слишком просторно. В своей голове, в своем теле. Джейн еще не знает, как ужиться и с этим чувством, и долго ли придется так жить. Панику не сдержать, оттого пальцы непроизвольно сжимаются, голову клонит. Что-то стабильно-постоянное, существующее как аксиома в её жизни скрылось из виду без объяснения причин. Джейн страшно смотреть в лица семьи, потому что она не знает, что произойдет с ней, когда она не увидит среди них Джеффа. Натали подзывает к себе на диван. Рядом, у спинки, стоит Джек, сложив руки на груди. Ищет, вынюхивает. Джеффа или повод, по которому их собрали? — Новости есть? — сразу вспыхивает Натали, попеременно глядя то на него, то на Джейн. Едва она открывает рот, чтобы ответить, как из кухни вышагивает Джуди. Не смотрит ни на кого, кроме Джейн, да и на ней взглядом не задерживается. К остальным чести не прилагается. Они же не помечены Божьим знаком … Или что она, блять, там несла? — Откуда? — Джек разводит руки и кладет ледяные пальцы на плечи Джейн, наклоняясь к уху, — по-моему твой закадычный дружок только притворялся тупорылым ебланом, а сам нашел в рунах лаз и скрылся. Делов-то. Он быстро его сыщет и, может быть, из особой любви к тебе, Джейни, даже не убьет. Она сбрасывает руки и ничего не отвечает, демонстративно кусая губы. Взгляд прожигает в Тиме дыру. Это Тим. Тим. Тим. В хмурых усталых глазах плещется толика жизни, в мозолях на дрожащих руках чувствуется человеческая боль. Воняет привычной анашой, а не трупным окоченением. И хотя в своей обычной форме Прокси едва ли наводят меньше страха, когда поблизости его дух — легкие скручивает. Но что-то в Тимовском оцепенении Джейн настораживает. И пока Натали и Джек за её спиной шепчутся о нелегкой судьбе пропавшего, она пытается просканировать Тимоти насквозь. Выхода нет, ведь это всё еще прокси — отличный от человеческого механизм, не подвластный нормам биоритмов, существующий одновременно в два мира. Джейн чувствует что-то похожее — не чувствует диван под ногами, твердый пол, давление стен. Всё кажется замершим в пространстве, нереальным и слегка мутным — картинка шумит, как в старом телике. Но внутри — коктейль. Джейн кажется, в ушах выстрелом отдается каждый разорванный нерв — она висит над пропастью дереализации, и, даже упав, не поймет, что случилось. Чернота обволакивает даже в ясный день. Может, таков её шанс: вспороть вены и упорхнуть? Может, Джуди была права, и Джейн не убежит от судьбы, а судьба её — оставаться жертвенной страдалицей, которую однажды примут среди неба? Но переводя взгляд на Джуди — прямую и вытянутую по струнке, набитую войлоком куклы, — стоящую поодаль и глядящую прямо в жесткое невыбритое лицо Тима, Джейн думает: пиздец. По привычке прикрывает глаза, обращаясь к себе, внутрь, где среди кишащей гегемонии криков всегда раздается один низкий хриплый бас. Он не обращается напрямую, всегда только проходится мимоходом, оставляя за собой кислый металлический привкус на языке. Привкус крови. Ужас прокатывается по коже, когда Джейн не слышит голоса. И мольбы о помощи, крики, слезы и гудение теперь раздаются в голове свободно, без преград. Она зачесывает пальцы в волосы, прячет лицо в ладонях: что-то не так. Хуйня случилась дикая, безвозвратная и необратимая. Джефф исчез прямо из рун — самого защищенного им места на земле. Территории, полностью подчиненной силе темного зла. Джейн страшно и отчаянно. И хочется что-то разорвать. Плевать на Джеффа, на его судьбу, на его поганое тело. Не плевать на себя: что с ней будет? Сидит ли она на подушке драного дивана потому, что где-то в неизвестности еще стучится его ебаное сердце? А если перестанет? Джейн чувствует, как перед глазами наливается кровью, когда она вспоминает этот неестественный всплеск воды, до которой коснулась впервые, не зная, что будет тонуть еще вечность. Еще две-три-четыре-пять сотней жизней проведет, молясь, чтобы выбраться на берег из кипятка, под которым плавятся ногти. Из жидкого азота, в котором вместо рук остаются каменные культяпки. — Слушайте сюда, — Тим прокашливается. Несколько голов синхронно поворачиваются, хрустя шеями. — Он зол. Очень зол. И мы в говне, потому что дело — дрянь. О, вот тут-то Тим прав — дело дрянь. Дело — пиздецовая яма голодных червей, в которую каждый вот-вот угодит. Джейн следит, как окурок летит за дверь, прежде чем та грузно хлопает от сквозняка. — Блять, а можно без этих вступительных речей? — Джека хочется полоснуть по его рту, да только пальцы откусит. Натали недовольно облизывает губы. — Что за дух коллективного товарищество? А Джеффри не обидится, что мы дождались, пока он съебется, чтобы собраться? Как-то не по-братски. — Закрой свой рот, Найрас. — Чтобы заткнуть меня, нужно приложить побольше усилий. Натали не ленится и тянется наверх, чтобы пихнуть его в грудь. Тим цедит сквозь зубы воздух. В прокуренных мутных зрачках пылает. Все как мантру выучили — прокси ненавидят Джека, потому что тот единственный будет пиздеть без дела, привлекая всеобщее внимание. Джек же, крысиный король, прокси за это обожает. Джейн не до них. Она в очередной раз закатывает глаза, прижимая плотнее колени к груди. Всё немного мутнеет, а картинка дрожит, как в старом телевизоре. Она устало прикрывает веки, вздыхая, когда морозный порыв пробегает по коже. Призраки тоже тут. — Не трогай Джека! — Салли хватает Натали за пальцы и выпячивает губу, по которой, судя по мрачному выражению лица, Натали хочет ударить. — Не волнуйся, принцесса, рыцарю не нужна помощь, — ласково шепчет Джек, аккурат двигаясь, чтобы встать преградой между ней и диваном. — Всем нужна помощь, Джек, — скромно шепчет она в ответ, доверчиво обнимая за ногу. Натали смотрит на Салли, как на крысу, которой хочется оторвать хвост и наступить на голову, пока черепок не хрустнет под ботинком. Смешок срывается с губ Джейн, и она улыбается, но ровно до того момента, как не оборачивается на шум за спиной — у стены чернота обрисовывается в два материальных искаженных объекта. Не скалящихся кровожадно, но узнаваемо бледных и длинных. Джек и Джилл наблюдают за ней, сощурившись, готовые вот-вот прыгнуть, вгоняя когти в спину. — Собачьей мочой завоняло, — скрипит Джейн в сторону Натали и та беззвучно хмыкает, соглашаясь. Они в сборе. Полный комплект. Скопление чистой ненависти. Змеиный клубок, да как угодно. Запертые в четырех стенах — идеальное место, чтобы устроить кровавую резню и поспорить, кто выйдет единственным победителем. Да только есть один объединяющий фактор, не позволяющий наброситься друг на друга — новость от него. И у Тима горит на языке, то ли от неконтролируемой агрессии на каждую тупую голову, которую видит, то ли от … Неважно. — Слушайте сюда, — Тим злостно бьет кулаком по двери, привлекая внимание. Джек заинтересованно щурится, но замолкает. Джейн обманчиво спокойна. — Свои отношения вы будете выяснять потом. Сейчас есть дело важнее. В памяти всплывает испуганное лицо Тоби, и Джейн вдруг вся напрягается, вспоминая. Натали, заметив её изменившееся состояние, беззвучно спрашивает, но Джейн только вертит головой. О таком лучше не заикаться лишний раз. — Что он сказал? — У клоуна Джека не хватает терпения. От его скрежета вместо голоса на коже бьет током. Тут-то Джейн и замечает, насколько Тим на самом деле напряжен. Как сведены его жевалки, как мрачное лицо пытается казаться невозмутимым и отстранённым, но глаза бегают. Даже у железной выдержки может случиться сбой. И причина может быть только одна. — Он зол. Он очень зол на нас. Выделенное «нас» пугает до чертиков. И хотя прокси всегда были более важной частью семьи, они никогда не отделялись от неё. Они все были едины. И потому за проступки отвечали вместе, повязанные вечными узами родства. Джейн с замиранием сердца смотрит на Тима. Если страшно прокси, значит остальным спасения нет. Она закусывает губу до крови, но не чувствует ничего, кроме тупого напряжения в висках. Тим открывает рот, теряя любые крупицы самообладания. Вместо слов доносится тихий выдох, но он, наконец, произносит: — Мы готовимся к семейному ужину.