***
Джейн подскакивает резвой кошкой, вдыхает воздух агрессивно резко, и садится, подгибая колени — так быстрее защититься в случае угрозы. Но атаки не следует — её слепит полумрак, из приоткрытой форточки раздается раскат грома, а капли дождя стучат по крыше. Подниматься на ноги тяжело — тело механически не слушается несколько первых секунд, когда голову окунает в зыбучий песок сна. Джейн делает три глубоких вдоха и выдоха — вентиляция легких помогает. Диван под руками скрипит на старых пружинах, когда она поднимается на руки. Их привычный перемотанный бинтами вид успокаивает, и Джейн оглядывается по сторонам: слабо освещенная гостинная комната, перемазанный кровью и грязными следами пол, залитый ковер, отпечатки красных ладоней на зеленых стенах — привычная атмосфера охоты. Из коридора доносятся голоса, Джейн пытается их опознать — сначала неразборчивые булькающие звуки, доносящиеся словно из-под толщи воды, а после — распадающиеся на крупицы тьмы смех и гогот. О, она узнает эти голоса из тысячи. Первое, что Джейн хочется сделать, когда она заходит на кухню — это развернуться, согнуться в коленях и проблеваться. Джек улыбается во все тридцать два — его бледное серое лицо украшено неровными пятнами крови, по рту стекает, руки словно в красных перчатках — по локоть измазаны. А растерзанное у ног тело с вывернутыми наружу внутренностями, перемешанными в одно неразборчивое месиво, поеденное и растерзанное крепкими хищными зубами. Растерзанная розовая кожа местами покрыта красноватыми укусами — Джек счастливо клокочет, как волк, растерзавший оленя. — Боже, какой же ты мерзкий, — поборов отвращение, сухо выговаривает Джейн. В залитых пеленой черных глазах Джека ни намека на человечность. Он вгрызается в оторванную руку, прокусывая ткань мышц с характерным хлюпающим звуком — кровь брызжет, и Джек упивается ею. — На трезвую голову на него не взглянешь, — усмехается голос из-за спины. Джейн оборачивается — Джефф сидит на диване, запрокинув ноги на стол и прикладывая ко рту банку пива: — Как и на тебя. Он чист. И хотя гаденький дух на милю вокруг расходится дурной гнилью, Джейн обращает внимание на мокрые — от воды, не крови, — волосы и новую одежду, не измазанную пылью и грязью. Переводя взгляд на чавкающего Джека, любовно жмурящего глаза, наедающегося, как в последний раз, Джейн рычит: — Сколько осталось времени? — Она не хочет узнавать, как упала в обморок и кто перенес её на софу — любой ответ будет узнать неприятно. — Часа полтора. Полтора часа — это много. Хороший и крепкий запас времени, чтобы пополнить запасы одежды, еды и воды. Через сорок минут Джейн, запрыгнув с ногами на стол, так и оставшись на нем сидеть, стирает с ножей кровь, чтобы заточить — у людей нашелся шлифовальный брусок. Плечевой ремень аккуратно сложен рядом. Чистые волосы и свежая футболка кажутся Божьем даром — она готова пасть на колени и молиться, лишь бы руны открылись здесь, в доме, внутри, где тепло и душ. Напротив — Джефф, завоевав диван, мотает раны и клеит пластырь. Джейн посматривает на него периодически, в случае чего не выпуская лезвие ни не секунду. Он может строить из себя вшивую овечку, миролюбивую и спокойную, но она слышала гогот и крики. Она видела, что стало с теми, кому не повезло попасть под разгоряченную руку Джеффа. В конце концов, отдаленно и туманно, она чувствует стук его сердца и направление мыслей, а там — сплошная темь. Джек заглядывает с таким довольным лицом, будто трахался несколько часов к ряду. Джейн не хочет знать, что он делает с телами перед тем, как сожрать. — Какой чудесный вечер, друзья. — Умойся, блять. Джек картинно облизывает губу и причмокивает, сглатывая. Джейн бы дернула его за волосы об стену, чтобы с глаз долой сгинул, захватив с собой диковатого дружка. Но Джек другого мнения — он заворачивает стул спинкой к её лицу, седлает его, как лошадь, и опирается подбородком на ладони. Наблюдает за Джейн молча с несколько секунд, пока та пытается выверенными рывками точить нож. Мгновение. Лезвие сверкает меж пальцев. Джек успевает коротко вздохнуть. Острие — продолжение вытянутой руки, — приставлено к горлу. — Что ты задумал, засранец? Джек улыбается, но не напрягается — только брови плывут вверх, словно вызов кидает. Джефф поднимает голову, но картина не впечатляет — тухлый взгляд пробегается по силуэтам. — Спокойно, сестра. Я всего лишь хочу поговорить. — А я не хочу, — кончик опасно прижимается к кадыку. Джек сглатывает, а Джейн тяжело хмурится — её взгляд тяжелый и грубый, о такой впору разбивать корабли в гавани. — Тяжеловато, да? Но я не буду на тебя наседать, вшивая ты сука. Ты просто скажи, какого это — читать проповеди о справедливости, а потом душить пиздюка до лопнувших глазниц? — И хотя холодное оружие приставлено к телу Джека, именно он чувствует себя властителем ситуации. Джейн ничего не отвечает, но нож отдергивает, снова прикладывая блестящий бок к точилу. Механический тихий шелест успокаивает. Голова ватная и мягкая, тратить силы на разговоры с кретином ей невмоготу — Джек бывает редкостной тварью и энергетическим вампиром, когда сыт и не чувствует кровожадной сонливости. Когда Джек полон сил, его разговоры принимают опасливый удушающий вектор — и начинает не диалог, а пытка, хождение по мукам, попытка выбраться из лабиринта, в котором нет выхода. — Малыш умолял и звал родителей на помощь, да? — Джейн упорно молчит, не глядя. Джек не пытается выйти на конфликт, он хочет напитаться её силами. Съесть не только плоть, но и дух. — Как жаль, что Джейн Аркенсоу — принципиальных крайностей человек, у которого в запасе две верхушки требований к другим и ни одного — к себе. — Джек наступает, но с места не двигается. — Думаешь, мне было бы стыдно за детский дом? Думаешь, я бы заботился о бедных ни в чем невиновных детях, пока жрал их мышцы, отрывал бы печень, разгрызал сухожилия? О, Джейн, я был бы просто счастлив, потому что был бы честен с самим собой. Он замолкает. Джейн плотно сжимает зубы, до протяжного скрипа в ушах. Когда поднимает голову, глядя из-под ресниц, натыкается на испытывающий глубокий чёрный взгляд. — Но знаешь, что делает меня несчастным, Джейн? Моя дорогая сестра, вздумавшая указывать мне, как правильно жить. У Джейн от злости плавится мозг, а кончики пальцев немеют. Перепады температуры тела заставляют каждый атом трястись и дрожать. Она и не замечает, как перехватывает нож за деревянную рукоятку, как кости проступают сквозь белую кожу — напряжение растет. — Да я скорее себе горло перережу, — шепчет треклятую истину Джейн, — чем позволю ему добраться до детей. — А он не будет спрашивать твоего позволения, — мертвым и низкий тоном режет Джек. — Ты глянь, малышка Джейн решила заговорить. Джефф, — Джек оборачивается за плечо. Джефф поднимает голову, устало пробегаясь взглядом по двух взъерошенным макушкам. Джейн думает: слабак. Человекоподобное низкое существо. Прореха человечества, уповающая на помощь сверхмассивного страшного «Я». Заигрывающий со смертью, претворяющийся Богом, только бы никто вокруг не узнал, что он устает, что ему больно, что его сил не хватает, а двигаться на одном энтузиазме — не каждодневная роскошь. Джефф чувствует лейтмотив её мыслей, и уголок его губ приподнимается. — Чего тебе? — Скажи, а Джейни в свои ранние годы уже была такой сволочной овцой, или это приобретенное? — Рука прикладывается к месту, где по закону жанра у Джека должно быть сердце. Но Джейн знает, что его там нет — в семью не попасть, если внутри что-то колышется. — Может, я ошибаюсь, и мы и впрямь дурное общество, раз так влияем? Джефф хмыкает, затягивая узел бинта на голени — фантомное покалывание от пореза утомляет, — и расправляет штанину. Чёрные волосы собраны в низкий хвост — бледное лицо открыто миру. Джейн с отвращением разглядывает два белых незаметных резца у рта, пока он смотрит на неё в ответ. Лампочка над головами искрит, и на долю секунды кухня погружается во мрак. Джейн крепче перехватывает нож. Когда зрение возвращается, сперва ей кажется, что в комнате никого нет. Едва Джефф появляется в поле зрения снова, то натыкается на её предупреждающий и острый взгляд — в их разговорах нет места оружию, только сила духа и надменный лик. Но Джеффа не взять сурово опущенными бровями, он задумчиво крутит в руках чужие души и собственный тесак. — Нет, ты что, — Джефф принимает игру, судя по его легкому тону, — в свои ранние годы Джейн была милашкой. Мы даже дружили. Со «сволочной овцой» я бы не стал шататься. — Шататься … — разочарованно-оскорбленно повторяет Джейн, кривя губы. — Если бы не он, я бы так расшатала твою голову на плечах. — Он? Он тут ни при чем. Не голоси так, ты ведь за свою шкуру в первую очередь печешься. Рядом с таким, как я, нелегко наживать друзей, да? Джек выгибает брови, довольный, как кот: — Что ты имеешь ввиду? — Всё просто, — Джефф разводит руки и встает. Его голос предвещающе низко падает — Джейн знает, что когда Джефф говорит грубо и вызывающе, он планирует атаковать. — Захотят добраться до меня — захотят избавиться от неё. Мы же повязаны, как собаки — души, вся хуйня, — вот Джейни и пытается казаться столбом в два метра ростом: двойной удар держит, чтоб подходить боялись. Джейн спрыгивает со стола, рьяно игнорируя Джека, закусывающего нижнюю губу от трепета и неконтролируемой ядовитой улыбки. Каннибал поедает души. Как иронично. Она в три шага оказывается на расстоянии вытянутой руки — хватит, чтобы полоснуть по горлу и ударить в пах, оглушить по вискам и добить локтем в шею, хрустнув позвонками. — На твоем месте я держала язык за зубами, — произносит Джейн сквозь стиснутые зубы. — Вот уж кому-кому, а тебе будет очень несладко, когда ты сдохнешь. — О, за меня не переживай, — Джефф раздражается, тон стрекочет. Одна беда — руки чисты и пусты, но ему и не нужен штык, чтобы проткнуть её грудь насквозь. — Я, по крайней мере, затащу и тебя обратно в дыру, из которой ты выбралась. Не самый печальный исход. Что-то трескается. Красный отраженный огонь в глазах Джейн заставляет Джеффа смутиться. Он не метафоричен, вполне реален. Ламинат под ногами дрожит и перекатывается, словно состоит из отдельных досок — Джеффа и Джейн отталкивает по сторонам, и они изумленно глядят то друг на друга, то в пол. Спесь сходит на нет, на её место приходит разочарование — руны разгораются. Красный цвет Джейн пугает — ассоциации из прошлого не дают покоя. Красный — цвет Преисподней; цвет кровавого озера; цвет глаз Флегея, цвет собственного мяса, выглядывающего из-под разъеденной кожи. Цвет огня, в который Джефф однажды её затащил. Джейн быстрее хватает ножи, ремень, собранные вещи — руки действуют по наитию, резко и выверенно. Джейн злится, ведь должны быть еще минуты, должно быть больше времени, прежде, чем они вернутся в дом. Он всегда точен в своих расчетах, до безупречного прицела точен. Джейн в праведном исполинском гневе, что потратила невозвратное время на тех, кто этого и добивался — вывести на эмоции и ничего после себя не оставить, а потому почти собакой рычит на Джеффа, когда тот оказывается на пути к рунам. 4:26 — Они не выглядят странно? — подает голос Джек, наконец вставая со стула. Всё такой же умытый кровью, диковатый и свирепый, словно разгрызший лань бурый медведь. — Странно? — Джейн стонет. — Кончай трястись и пошли. Едва она ступает на границу искрящихся рун, как рой пестрых искр взмывается в воздух. Огневой цвет опоясывает их, подбрасывает в пространстве, сжимает и растягивает. Свет заполняет собой все — кухня горит и пылает, а потом так же быстро погружается во мрак и тишину. Там, где были трое, не остается ничего — только следы смерти, боли и страданий.***
Она смотрит с животной яростью — зубы скрежет. Ничего не может с собой поделать — руки чешутся до красноватого зуда. Он делает вид, что не замечает. Но слишком хуево — глаза косятся в её сторону снова и снова. Боится, подонок. — Не скучала? Джейн старается идти ровно, не отставать, но еще не может контролировать каждый шаг, механически передвигая коленки. Молчит упрямо. В ледяном порыве ветра прячет всю угловатость движений. Не отвечает, только по сторонам смотрит, выискивая, обо что бы такое жесткое и острое ударить его виском. — Была посговорчивее, — Джефф видит неестественные потуги. Пустошь встречает их недружелюбной сухостью, пыль летит в нос и глаза, он несколько раз прокашливается, заслоняя лицо ладонью. Смотрит на неё — не мигает. Жуткая, неестественная, воскресшая — пришедшая по его душу дьяволица, ночной кошмар и бывшая одноклассница — в одном флаконе. Зря он отправил их на охоту. Зря решил, что насильное сколачивание — выход. Зря вообразил, что он и она — благой тандем. Сначала Джефф не верит, долго и монотонно игнорирует запертую дверь левого крыла. Там кто-то жил раньше. Там кто-то обитал, прятался от света, выползая ночью, как хищный паук. Но кто? Неважно. Теперь только она — высеченная из кокона куколка бабочки убийцы. Сначала Джефф думает, что ночью кто-то вбивает гвозди в висок, откуда иначе льется боль? Боль сокрушает голову и мыслить трезво не получается. Пьяная дымка после бутылки ликера немного заволакивает, но не позволяет сгинуть навсегда. И тогда боль возвращается. Он знает, он догадывается, что дело в запертой двери, дело в истошном скулеже и криках, доносящихся из-за стен, дело во взглядах других — однотонных, скупых на эмоции, серых. Но понять до конца не может, не складывается. Сначала Джеффу кажется, что это сон. Беспробудный и глубокий, темный и липкий. — Что с тобой? — Джек утирает с лица бурую кровь, размазывая большим пятном по щеке. Джефф прячет ладони в карманы кожанки и не сводит взгляда с лестницы, по которой прошлась тень. — Кто это? — А? — Джек смотрит в оба, глазёнки выпучивает, но не видит, и Джеффу хочется ударить его лицом о стол за тормознутую реакцию. — Ты про нашу новенькую красавицу, да? Видел её? — Нет. Она … как псина диковатая, шарахается. — О-о, — Джек со знанием дела потирает ладони, сейчас начнется монолог, — Нат сказала, что там не просто диковатая псина, там какой-то запертый в нечеловеческом теле монстр. Что-то ритуальное, о воскрешении душ — он устроил настоящую кровавую бойню и представление с жертвами, чтобы её притащить сюда. Джефф хмурится, чешет подбородок. Под подушечками пальцев чувствует белые рубцы старых шрамов — он позаботился об их здоровье. — Пиздишь? — С чего? Нат пиздеть будет, я — нет, — он тяжело опечален, ранен в самое сердце, повержен тяжелой душевной болью. — Много одному тебе чести. Джефф жмурится, опустив голову, — острая тяжесть прокатывает по телу непривычной волной. Сначала кажется, что по черепу скорежат ногтями, звук отдается прямо в уши. Ноготь проходится вниз — по гортани, щекочет легкие, царапает печёнку, вонзается осколком стекла в босую ногу. — Она назвала себя Джейн, — добавляет Джек, как ни в чем не бывало. Тут-то Джефф впервые за много-много лет обитания в человеческой шкуре, гнетенный слабостью мирского духа, привыкший к рубцам и вытекаемой из всех щелей крови, застывает. Взмахивает головой — черные отросшие волосы падают на лицо, и он привычным жестом зачесывает пятерней назад. — Кем, блять? — Кем-кем, оглох? Или имен таких не слышал? Нат говорит, что она вообще не разговаривает нормально — мычит, скулит, агрессирует. Сказала только «Джейн». И твердила, как мантру. «Как мантру» в смысле «повторяла», для непонятливых. Что такое «мантра» Джефф знает, а Джек продолжает вести себя, как начитанный узколобый уебок, которому не мешало бы всадить свинца поглубже. Но Джефф — приученный дрессированный пёс, у которого не наблюдается мазохистских наклонностей, а он четко дал понять, как боль классифицируется от низкого до невозможно-пережить-как-больно уровня. Джефф пихает Джека в плечо, когда проходит мимо, и тот кричит вслед пижонское: «Поаккуратнее, мистер!» Когда прошлой ночью на охоте он забил двух девчонок, вспорол брюхо мужику и скрылся во мраке, едва за окном засвистела полицейская сирена — соседи, трясущиеся ублюдки, — столько не чувствовалось. Останавливается посреди темного коридора — разбитая лампочка над головой опасливо и, страшась, дрожит. Дом в ужасе. Дом трепещет и молится Богам, лишь бы спокойствие продолжалось. И Джефф чувствует, как это самое спокойствие является лишь штилем пред штормом. Джефф так и замирает, с пол-оборота глядит на дверь посередине левого крыла. В голове шумит — последствия удара в висок белобрысой сучки, прежде, чем он проломил её череп. Дверь кажется подсвеченной изнутри, словно состоящей из атомов темной горящей синей энергии. И шепот голосов, сливающийся в один монотонный гам, становится отчетливее, когда в коридоре воцаряется тишина. Джефф не сомневается ни на секунду — он видит это один, а если подзовет Джека и спросит, не чувствует ли он какой-то зловещей ауры, царящей в женском крыле, тот только ударит по затылку. И начнется драка. Половица под ботинком скрипит. Джефф проводит ладонью по лбу — кожа горит. Самое легкое из ощущений, преследующих его после появления свежей души. Джефф — не дурак, он в состоянии сложить два и два. Здесь, под его мрачным призрачно-тихим покровительством, где Джефф чувствует себя погребенном заживо в узком гробе, сложенным пополам, но всё еще живым, он в состоянии ощутить новое и чуждое. Дикое и непривычное. Странное и манящее. И весь это наркотический шлейф ведет к двери с тремя замками щеколды, что неизбежно окажутся запаяны в один момент — настолько жилец — живец, — не хочет выползать на свет.***
Первое, что чувствует Джейн, едва руны за спиной тухнут — это пустота. Она пораженно оглядывается по сторонам, пытаясь собраться с мыслями. Голова путается, сигнала нет, а конечности вяжет, словно обмотанные цепью. Жесткая земля по ногами промозгла от ночного дождя. Взгляд туманится — красные искры бегают под веками, и Джейн пытается всячески сощурится, чтобы избавиться от них. Не помогает — красный ядовитый свет проскальзывает сквозь щели, ищет любые способы добраться и колет в сердце. Джек поднимается с колен, отряхивая джинсы — его уставшее грязное лицо горит мыслью о сне. Она встряхивает голову, но не успевает опомниться, как резкий удар в плечо отрезвляет и возвращает в мир. Разгоряченное злое лицо Натали оказывается чрезвычайно близко. Джейн толкает её, не соображая. — О чем ты, сука, думала, Джейн?! — О, я тоже как-то начал с этого вопроса, — усмехается Джек им вслед, ленивой походкой направляясь к дому. Джейн смотрит ему вслед, сдувая в лица волосы, а потом переводит взгляд на Натали — та дышит, как разъяренный бык. Потная, красная, глаз наполнился кровью и злобой. — Тебе дыхательную гимнастику для успокоения подсказать? — Заткнись лучше! — Она приставляет указательный палец к её — Джейн, — лицу. — Я бы тебе волосы повыдергивала, если бы были силы, знай это! — Да что с тобой? Натали разочарованно стонет, опрокидывая голову. — Ты бросила меня! Джейн затыкает рот. Сказать вдруг становится решительно нечего — она напарывается на осуждающий взгляд искрящегося обидой глаза Натали, как на штырь. — Нас не просто так делят, если ты не знала! — Натали горит, как спичка, а Джейн — толком не соображающая и едва пытающаяся удержаться на ватных ногах, — чувствует себя поверженной. — Нас должно было быть там двое! Да меня чуть не пристрелили, нахуй! Джейн видит раненый кровавый бок, что Натали сжимает свободной рукой. Джейн видит свежие царапины на лице, сгустки плотной крови в волосах. Единственный глаз чудом остался не тронут — порез просекает щеку и бровь. Она кладет руку Натали на плечо, но та её сбрасывает. Уже не злится, но гордость задета, а обручи обиды стискивают грудь. — Прости, Нат. — Да завались ты со своим «прости», — смягчается, но остается грубой. Джейн дает себе мысленно по лицу — это глупый и необдуманный шаг с её стороны — размениваться чужим доверием и ожиданием. Натали нельзя подводить, ведь иначе Джейн будет не к кому обратиться, иначе она останется одна, и будет гнить в собственной сырой комнате, повесив на двери замки. Бегающий нервный взгляд Натали вдруг проясняется агрессивным непонимаем, она смотрит по сторонам, на сухую холодную поляну перед домом и спрашивает первое, что вертится на языке: — Где Джефф? Джейн в непонимании хмурится. Что? Но посреди пустоши больше никого нет.