***
Дверь тяжело и со скрипом распахивается, когда Тим и Брайан появляются на пороге. Джейн едва замечает за их плечами ссутулившуюся черно-белую копию Тоби — и хотя глаза его покрыты очками, а шрам на щеке скрывает маска, Тоби выглядит измученно-отстраненным. Беглый взгляд на Натали ответа не дает, та остается в состоянии мраморной статуи до победного конца. Воцарившееся молчание пугает до дрожи. Только свист ледяного ветра касается слуха, но внутри дома — ни вздоха. Джейн чувствует это снаружи, глядя на остальных, выжидающе смотрящих на прокси, пытающихся прочитать между строк, как сложится их судьба. Джейн чувствует это внутри, прислушиваясь к собственными ощущениям. И ощущениям Джеффа. Тот напряжен, плечи слегка подняты, а взгляд — темный, исподлобья — оставляет на телах прокси несколько свежих мясистых рубцов. От Джеффа мерными губящими волнами красной энергии исходит волнительная жажда — она еще не может дать этому явлению названия, но иногда наяву, словно время замирает, чувствует, как искры ярости Джеффа заставляют всё вокруг сгорать дотла. В каком-то необузданном прежде смысле это помогает Джейн взять себя в руки при каждой встрече с Тимом и Брайном — знание, что не она одна желает разорвать его марионеток на куски. Атмосфера раскаляется до предела — ощущение, будто прокси вот-вот нападут, вцепившись в самую кровавую в истории человечества потасовку, колет пальцы. Джейн бы улыбнулась перспективе вырвать Тимоти Маски уши с хрящами, а потом разорвать голыми руками шею, спуститься ниже и выкрутить в обратную сторону локтевые суставы. Но Тим — махина, он будет опасен и беспощаден — сделает всё, лишь бы сохранить это тело для служения ему. Когда взгляд Тима проходится по Джейн, весь запал гаснет. Ноги прирастают к полу с корнями, белая кожа становится призрачной, кровь в сосудах останавливает ход. Взгляд Тима мутен и леденящ — в нём нет и намека на человеческую составляющую. Он здесь. Среди них. Наблюдает, выискивая затаенный среди угрюмых нот страх. Свет в лампочках мигает. В пролетах темноты Джейн находит собственную погибель. Джейн чувствует каждой клеточкой искусственного тела, как пустой взгляд самого страшного существа во вселенной задерживается на ней дольше положенного. Словно сверяет жизненные показатели — удостоверяется, что она и впрямь сильна. Впрямь способна совладать с новым телом, в противном случае окажется под землей. — Руны открываются. Она вздрагивает, переводя взгляд на Брайана. Мертвого Брайана, но в сравнении с неживой статуей Тима, кажущегося розовощеким младенцем. Контролируя ноги и руки, Джейн всеми силами пытается сдержаться, чтобы не вцепиться в лицо одного из прокси. Но проходит мимо железными ногами, чувствуя, как холодит кожу от легкого призрачного касания с курткой Маски. Джек останавливается перед раскрытой дверью, пропускает её вперед, загораживая спину, словно чувствуя шаткое состояние. Или чтобы подставить в самый неподходящий момент, когда кровь стынет в жилах, а каждый удар сердца отдается в ушах барабаном. На улице дует ветер. Дышать легко. Дышать мягко. Джейн смотрит, как Джек и Джефф отходят дальше, ведя между собой молчаливый разговор. Смотрит, как от каждого вздоха потертая серая джинсовка на плечах Джеффа вздымается вверх, как бледные длинные пальцы его левой руки сводит легкая тень судороги — переводит взгляд на собственную ладонь, чувства фантомно зеркальны. Джека и Джилл нет. До сих пор. А значит увечья были настолько глубоки, что даже их бесовская сущность не поможет справиться. Значит им было очень-очень больно. До щенячьего скулежа больно. До снятой живьем кожи — несколько сотен раз подряд. До оторванных с мясом когтей. До выпавших из орбит глаз. Джейн улыбается мягко-мечтательно. А потом снова видит синие руны — те, что отправят их с Натали на охоту, те, что растворят их тела в чаще Шервуда и явят на свет в случайной точке мира. Её разрывает изнутри желание ринуться навстречу собственной гибели — только бы не дать Джеффу и Джеку осуществить задуманное. Но они ощутимо далеко, а вторые синие руны загораются с каждым приближающимся шагом. Трава под ботинками хрустит, разросшаяся под разную длину. Ноги путаются. Джейн поворачивает голову к Натали — та глядит вперед нечитаемо. За всё утро она ни разу не посмотрела на Тоби, и это настораживало. Что-то связывает Тоби и Натали нитками черной судьбы — что-то, что они двое могут контролировать чуть-чуть больше, чем Джефф и Джейн. Что-то, что Джейн искренне находит единственной отрадой жизни. Хоть чьей-то. Джейн делает несколько медленных шагов. Считает до пяти. «Раз, два, три, четыре, пять» — и поворачивает голову, предвещающе улыбаясь дернувшему Джеффу.***
Джуди мигает, неожиданно отдергиваясь от окна. Ноги стоят уверенно, но плечи ведет назад. Моргает один раз — Джейн вскакивает, вырываясь из плена поволоки. Моргает второй раз — та резвой обезьяной прыгает, цепляясь за спину Джека, прямиком в огонь рун. Моргает третий раз — поляна перед домом погружена в тишину. Остаточный звон света гаснет, погружая лес в привычные лиловые ночные сумерки. Чего Джуди не чувствует поначалу, так это Тима Маски, шагнувшего в дом, замершего и наблюдающего. Выжидающего. Она чувствует чужое потаенное присутствие, когда шестое чувство подмечает замедлившийся ход времени и поднявшиеся тонкие волоски на руках. Он умеет оставаться незамеченным даже для Божьей сути. Джуди смотрит в ответ. Смотрит не в глаза Тимоти Райта Маски, пьяницу и наркомана, от которого разит спиртом за километр, не умеющего поддерживать нить разговора дальше двух слов, воняющего марихуаной и пивом, землей и гнилой водой. Джуди смотрит в глаза человека, пришедшего по её ангельскую душу с вечность назад. Но смотрит не в глаза потерянной среди линий судьбы души. Она смотрит в глаза лика чистого зла. А лик чистого зла смотрит в ответ, ничуть не стесняясь своего интереса. Джуди чувствует свою силу. Она не станет прогибаться и опускать взгляд. Джуди сильна. Сильна. Сильна. Она распрямляется, распыляется, встречая в ответ почти усмешку. Он не смеется никогда. Ни один мускул на лице Тима не дрогает, но в затянувшемся на минуты молчании Джуди видит, как он пытается подобраться к ней ближе, пуская по воздуху не видимые человеческому глазу нити густой черной тьмы. Но Ангел познает зло сквозь бурю, и эти игры ей порядком поднадоели. — Ты не изменишь судьбы, — шепчет она. К нему не обращаются на «ты». С ним не говорят на словах. На него не смотрят с вызовом и угрожающе. К нему ползут на коленях, упиваясь горючими слезами, умываясь по локоть свежей льющейся кровью и преподнося в дар жертву. И за эту безрассудную вольность Джуди платится сполна, когда разряд черной мерной боли тушит сознание и роняет безвольное тело на деревяный холодный пол. Наступает ночь.***
— Блять, Аркенсоу! — Джек звереет. Скачок рун не отпускает три тела, и их отбрасывает в разные стороны. Джек вскакивает с мокрой травы первым, смахивая с глаз пелену. Джейн чувствует острый укол боли, еще толком не успев привыкнуть к свету фонаря у трассы, когда её за волосы тянут на наверх. Он нависает сверху темной мрачной угрозой. — О чем ты, блядь, думала, истеричка ебаная! — рычит, сильнее сжимая корни волос. Джейн хватает за руку, пытаясь отодрать от своей головы, но получается только хуже. — Ты всё испортила! Всё! — Он с размаху кидает её в сторону. Джейн успевает схватиться руками за столб прежде, чем удариться о него лбом. Джефф, несмотря на опасения, молчит. Продолжая сидеть на продрогшей земле, он несколько раз встряхивает головой и, зачесав волосы жилистой рукой, поднимает глаза. Смотрит на неё тёмно и беспристрастно, но не торопится подорваться в бой. Джейн не нужна поддержка ни от одного из этих клоунов. Она с готовностью принимает положение атаки, доставая из плечевого ремня нож для метания. — У нас был договор. — Да мне поебать на ваши договоры, — Джек нестерпимо зол, и прежнее его состояние лживого дружелюбия рассеивается. На свет выходит гадкая личина. Он с пары шагов разделяет расстояние, готовясь голыми руками нанести удар, но Джейн перехватывает его за тиски. Перекручивает. Джек заторможенно стонет. — Да блядь, что с тобой не так, Аркенсоу! — Остынь, Джек, — Джефф смотрит на него предупреждающе. Ступает в игру, какая прелесть. — Я должен остывать, друг? Это из-за тебя эта язва так подорвалась, да? — Хватит, — жуткий голос заставляет даже Джейн ощетиниться. Джек пораженно вскидывает руки. Он в шаге от того, чтобы забить её ногами. — Защита этой сучке к черту не сдалась. Ну же, Джейнни, поделись с нами, — разгоряченное внимание снова переводится на неё, — расскажи, что он сделал с тобой за прошлую охоту? Ты вернулась первая и … Дай-ка напомнить: ни одной жертвы не принесла миру? Так каков был приговор? Что он сделал, чтобы ты испугалась злостной судьбы и в следующий раз не совершила своей маленькой ошибки? — Он — разгоряченный, помятый, мокрый от росы на траве и злой от макушки до пяток, — будто говорит с второклассницей, получившей двойку по литературе. Джейн насупливается. Она ненавидит дрянные дурные намеки всей своей мрачной душонкой, особенно, когда Джек запихивает их на манер дружеской мягкой беседы. Пусть и грозясь намотать её кишки на кулак. — Ничего, — шипит она, дергая верхней губой, как кошка. Ледяной дождь холодит лоб. Ладонь с зажатым ножом потеет. — Ничего? — притворной удивление не трогает никого, но Джек продолжает драматичную игру, из которой не выйти победителем. В темноте. Освещенный лишь дрожащим светом фонаря, Джек походит на склочного демона, таящегося в темных углах квартиры. — Ого, как же тебе так повезло, малышка? На каждого из нас — персональная распрея за последнее место в рейтинге, а ты — чиста? Джейн молчит, закусывая щеки изнутри. Из её ушей начинает валить дым, а стекающая по всему телу вода неприятной оболочкой клеит одежду к телу. — Пошел ты нахуй. — Сука, — Джек сплевывает. — Зависть — хуйня, — выдыхает Джефф, злостно скалясь. Джейн знает, что это камень в её огород — в характеристику её раннего периода мести. Они останавливаются, глядя друг на друга из-под налипших ко лбу волос. Джейн впервые замечает моросящий мелкий дождь и устало прикрывает глаза, позволяя каплям коснуться лица. — Где мы? Джек с запалом бьет ногой валяющийся на дороге камень. — Какая разница? Какая, Боже, разница? — Он подлетает на расстояние вытянутой руки, но больше не торопится нападать. — Скажи мне, херова ты ведьма: в чем проблема? Почему чувство несправедливости сыграло сейчас? Ебали тебе мозг бедные детишки! Джейн смотрит туманно. Переводит взгляд на усмехающегося Джеффа, делающего вид, что заинтересовано высматривает дорогу у горизонта и их дальнейший путь. — Не хочу, — начинает она, — … Чтобы кто-то снова попал в семью. Джефф пускает звонкий смешок, за который Джек хочет врезать ему в живот.***
Проезжающая навстречу машина слепит огнем фар. Джефф рефлекторно отворачивает голову, а Джейн цепляется взглядом за лицо водителя. Лицо водителя, вытягивающееся в гримасе удивленного ужаса, когда он видит её выбеленную кожу и чернеющий оскал глаз. Они молчат, ведя внутреннюю беседу сами с собой, но двигаются аккуратно, шагают друг за другом. Джек замыкает ряд, и Джейн чувствует опасность, оставляя его за спиной, но ничего не делает с этим. От ночной травяной земли исходит холод. Джейн старается идти по сухому гравию, чтобы не намочить джинсы. Что за пригород — идей нет. Только пустая односторонняя дорога, деревенские пункты приема, проезжающая раз в вечность иномарка и блестящий в далеке-далеке мегаполис. Совсем крошечная точка света, но Джейн смотрит заворожённо, как на мечту. Джефф натягивает на её макушку капюшон и тихо вертит головой, глядя спокойно: белая скула привлекает много внимания среди черного липкого мрака. Джейн бы шикнула в ответ, но только закусывает язык, стоит Джеку тронуть их плечи и указать в сторону, где робкий огонек теплого света зажегся из окна двухэтажки. Силуэт мелькает в окне и скрывается. Свет потухает. — Метров пятьсот, — оценивающе шепчет Джейн, глядя по сторонам. Дорога расходится на светофоре, несколько закрытых магазинов и одна мигающая вывеска-реклама заправки. Захолустный, старый район. Но полупустая промышленная стоянка, заставленная капотами и рухлядью без колес заставляет Джейн поежиться. Как добираются — у Джейн стирается с памяти, руки горят от желания свежей крови. Голова пустеет только так — любые её эмоции по-настоящему свежеют. Джефф подзывает, кивая в сторону подъездного приоткрытого окна. Лаз узкий, но она пролезет. Он сцепляет пальцы в замок, подставляя подножку, и с рывка подбрасывает вверх. Джейн карабкается внутрь, группируясь и аккуратно приземляясь на ноги с кувырка. На секунду подумывает окно не открывать. Смычка рамы в ночной тиши звенит оглушительно громко. Джейн замирает. Протянутая рука вздрагивает. Джефф и Джек синхронно поворачиваю головы в разные стороны — прислушиваются, не зарычит ли появившаяся во тьме псина. Тишина. Крайне непредусмотрительно — жить на отшибе цивилизации, надеясь на справедливый Божий суд. Джейн прячет усмешку и протягивает руку Джеффу, помогая зацепиться за раму. Взгляд, привыкший к темноте, иногда непролазной и вечной, быстро фокусируется. Мрак расходится ватными кусками, когда Джейн проходит вперед, прислушиваясь к треску за стенами, если вдруг два ввалившихся грузных мужских тела наведут шума. Стелется ковролин, смягчающий шаг. Две одинаковые, друг на против друга находящиеся двери призывно улыбаются, пока Джейн проводит по стене рукой — следов на коже не остается: свежий чистый ремонт, убранной коридор. Поистине леденящая душу улыбка расцветает на бескровном лице, когда она поворачивает голову и выявляет среди мглы два высоких темных силуэта. Совсем скоро они не оставят здесь ни одного белого угла.***
Доусон просыпается от звонкого крика из коридора, ударившего по перепонкам барабаном, но также быстро прекратившегося. Он трет сонные глаза, садясь, и смотрит на Мишель, считывая её реакцию. Спит глубоко. Переворачивается на живот, фантомно почесывая голову правой рукой, и снова громко сопит. Ему приснилось? Доусон сонно-мягко улыбается, наклоняется, оставляя тихий поцелуй на её макушке и поднимается с постели. 2:12. Он выглядывает в окно, где за пустошью вдалеке чернеет лес. Мокрое небо неспокойно — грядет гроза, близь стоящие деревья блестят от дождь, покачиваются на ветру. Доусон с напрягом выходит из спальни, аккуратно запирая за собой дверь, чтобы звонкий щелчок не побеспокоил Мишель, и выходит на темную кухню. Он проходит мимо входной двери, не замечая, что замки вскрыты, а сама она тихо приоткрыта, шумя тихим сквозняком. Сонливость не покидает тело, и он мечтательно лелеет надежду скоро лечь обратно в кровать, но если не сходит сейчас отлить, так и будет ворочаться. Половицы скрепят под босыми ногами. Доусон не включает свет на кухне, насвистывая тихую птичью трель, достает из холодильника банку апельсинового сока и ставит на стол, чтобы не забыть взять собой на тумбочку. Добегает до туалета он в три семенящих шага, очень уж подступает, а когда выходит со счастливым лицом, разлитая банка оказывается на полу. Тишина вдруг кажется осязаемой на кончике языка. Он не слышал звона. Доусон недоуменно замирает. Слабый порыв ветра касается его ног, и тогда он, наконец, замечает тонкую полоску света, доносящуюся из коридора. Страх притупляет мозговые сигналы, внезапно мир кажется оглушающе опасным, и он слышит стук собственного сердца у горла: «Тук. Тук. Тук». — Спокойно-спокойно, это сквозняк, — утешает себя, садясь на корточки. Тело коченеет и деревянеет от страха, говорила ему мама, чтобы не смотрел до полуночи ужасы, а то потом в каждом шорохе призрака видит. Доусон поднимает банку, с досадой и разочарованием отмечая, что всё содержимое растеклось широким липким пятном. Не проблема. Не беда. Всё можно помыть, главное ровно дышать и не бояться. Темноты, шорохов … и вскрытой двери. Но Доусон замирает, так и не поднявшись на ноги. Его глаза расширяются, а кровь в жилах стынет и кипятится единоразово. Внутренности сжимаются и дрожат, а мозг плавится, когда в метре за спиной раздается ровный отточенный женский голос: — Ночью нужно спать. Он подрывается, резко поворачивая голову. И молит Бога разбудить его, уверовать в небытие происходящего и оставить на затворках реальности. Потому что она — утаенная темной неосвещенной кухней, — выглядит как сотворение Ада и настоящего человеческого кошмара. Доусон не может оторвать выпученных глаз от стеклянной белой кожи, на которой так контрастно выделяются два черных больших глаза, глядящих ровно в его душу, и испытывающих нервы на прочность. — Не пора ли вернуться в кроватку? — черные губы изгибаются в язвительной и демонической улыбке. Но больше всего Доусона страшит её тон. Её голос. Таким не говорят живые, потому он медленно, шаг за шагом, начинает отступать назад, только бы отдалиться от изваяния ужаса. — Я в-вызову полицию. Его пальцы дрожат. Его колени едва держатся прямыми. Его глаза с трудом не закрываются. Его рассудок вот-вот отключит тело от вспышки адреналина. Он не вызовет. — Хорошо. — Кто ты?! Кто ты такая?! — он упирается слабыми руками в кухонный стол, ищет опору. — Меня зовут Джейн Аркенсоу. Я не люблю вопросы, — улыбка сходит с её лица, оно становится черствым, ледяным и кристально опасным. И вот тогда Доусон чувствует настоящий припадок. А когда в правой руке — такой же кристальной белой, перемотанной бинтами до запястья, — оказывается сверкнувший в проблеске лунного света охотничий выгнутый нож, тогда Доусон …***
Джейн со злостью отмахивает с лица прядь черных липких вопрос — были сырые, теперь еще и кровь заливает глаза. Она пытается зачесать челку, но только больше пачкается. — Как же я ненавижу вас, мужчины, — шипит она остервенело, вырывая с треском ребер нож с грудной клетки мужика. Тот забавно хлюпает, кровь на груди пузырится и снова течет по сторонам. Мерзкий неприятный гадкий тип пытался сопротивляться — и Джейн сначала разорвала его гланды, чтоб не орал, а потом по очереди отрезала пальцы и вскрыла горло. Фонтан крови и распахнутое наружу сердце — бонус напоследок. Из коридора разносится до боли знакомый звук — Джефф гортанно и громко смеется, стены приглушают, но даже так Джейн испытывает львиную дозу отвращения. — Доусон? А потом, приятно удивляясь, поднимает глаза к потолку. Она здесь не одна? Подошва измазана кровью, Джейн оставляет темные следы на ковролине, устеленном поверх ступеней, когда поднимается тихой тенью вверх. Смысла прятаться нет, она без усилий завалила двухметрового кабана, пытающегося воспротивиться зову судьбы, но элемент неожиданности — грязный, скользкий и мерзкий прием, выведенный у кого-то из семьи, — кажется Джейн сладкой вишенкой на верхушке глазурного торта. Дверь в спальную комнату даже не закрыта, и Джейн испытывает наслаждение, прикладываясь к ней всей рукой и пятерней растопыренных пальцев, чтобы медленно со скрипом открыть. — Доусон..? Доусон, это ты? Джейн распахивает дверь настежь и смотрит с почти ангельским милосердием на сидящую у основания кровати женщину, прячущую тело под простыней. — Кто вы?! — Джейн знает, что она видит кровь на её лицо. Джейн знает, что она знает, что это не её кровь. — Ш-ш-ш, — она прикладывает к губам тыльную сторону ножа, с наконечника которого одинокой красной каплей стекает багровая жидкость. — Не нужно разводить шума. Доусон отошел ненадолго, скоро вернется. Или ты к нему присоединишься. Джейн почти импонирует самой себе — как нежно звучит холодный тон, как она старается выдавить из себя толику доброты. Она убила того мужчину, а теперь без зазрения совести раскромсает его женщину. Прямо посреди белых простыней, оставляя кровавое озеро. Улыбка — меньшее, что Джейн может дать своей жертве. Та сначала не понимает, бегая глазами по перепачканным глазами и лицу, а потом с диких аханьем прикладывает руку ко рту. — Доусон, не-не- Ты … Ты… Прошу, не трогай мен… — Чш-чш-чш, не надо. Не сотрясай воздух зря, дорогая. Жесткая подошва звенит в ушах каждым шагом, когда Джейн медленно, играясь, подходит в центр комнаты. Женщина смотрит на неё, зарывая половину лица в наволочку, утирая реки слез с красных глаз. Она всё отползает и отползает, пока Джейн приближается неумолимой и бесконтрольной гибелью. — Милосердный Боже, помоги Ты нам, беспомощным созданиям Твоим, и внуши нам беспредельную преданность … — глаза закрывают руки, а рот начинает щебетать беспрерывную тягучую молитву. Хрустальный пузырь, облитый нафталином, лопается. От мягкости Джейн не остается и следа, и она в два рваных шага приближается к кровати, хватая молящуюся суку за волосы. — «Милосердный Боже», говоришь? — рычит прямо в лицо, пока та, сквозь поток рыдания, пытается освободиться. У Джейн от вспышки напряжения сосуд лопает в глазу, да только черные стеклянные линзы вместо белков оставляют черноту. — Твоя вера — ничтожна! Никакого милосердия ты не получишь, сука ты драная, потому что ему поебать, что с тобой будет! — Железная хватка в волосах становится жестче, а нож подставлен к горлу. — Он не пощадил меня, так с чего пощадит такую грязь, как ты? Два взгляда пересекаются — Джейн дышит тяжело и злостно, смотря прямо в сверкающие от слез и ужаса зеленые глаза. У неё были такие же когда-то. Но эти воспоминания не стоят и гроша. Лезвие скользит по коже, как по бумаге, и тетка кривится в агонии, а потом глубоко зажмуривается, когда Джейн оставляет один продольный неглубокий разрез. — Ты будешь тонуть и гореть, кричать и молить о помощи, и никто и никогда не будет даже смотреть на тебя, как на человека, тварь, — Джейн толкает приподнятое тело обратно на кровать, и зеленоглазка пытается хватиться за горло, остановить поток крови и неконтролируемый тяжелый кашель. — Потому что он не даст тебе спасения! Потому ты заведомо выбрала путь страдания! Так страдай же! Джейн запрыгивает, садится на колени, перехватывает нож двумя руками и, занося над головой, бьёт. Снова и снова бьёт. Бьет в лицо, разрывая, бьет в глаз, глядит, как белок растекается и мозг вытекает из открытой раны, бьёт в шею, в грудь. Нож пропадает в кровавом месиве из органов и кожи снова и снова. Кровь брызжет Джейн на лицо, но она не может остановиться — не может прекратить. Ей кажется, что неугомонная дива вдруг склеивается воедино, снова смыкает руки в молебельном жесте. И Джейн разрывает связь человека и Бога. Снова и снова, снова и снова, снова и снова. — Мама? В тишине, разрываемой лишь тяжелым дыханием и выпавшем из расслабившегося кулака ладони разносится тихий писклявый голос. Джейн сперва не слышит: она только смотрит на разорванные путы кишков и кровавое пюре, некогда бывшее живой тушёнкой. Дыхание в норму приходит долго, тело покрывает липкий слой пота и красных брызг. — Где моя мамочка? — слух прорезается. Джейн поворачивает голову быстрее сотой секунды. Ребенок. Человеческий, маленький, не способный анализировать ситуацию, не обладающий развитой нервной системой, живущий в мире грез и фантазий. Ребенок. Джейн смотрит на мелкого пацана с опаской и непонимаем. Ребенок. Она не может собрать пазл воедино. — Мамы нет. — А где она? — и он, видимо, тоже. Джейн замирает. А потом поднимается с горячего хлюпающего тела на колени, перебрасывает одну ногу, касается обеими пола и встает — и всё это не отводя от детского надутого лица взгляда. Напряжение между ними искрит, становится вязким, тяжелым, ощутимым — коротит голову Джейн, когда она смотрит в глаза. Снова зеленые. Испуганные, но неизвестностью и шумом. Не ощущением смерти, не металлическим запахом, не белизной её кожи. — Авель. Он машет головой, прячет руки за спину. В темноте расплывается до образа мельтешащих черных огоньков. — Нет, я Маркс- — Ш-ш-ш, нет. - Она качает головой, напрягается. - Не бери у родителей дурацкую привычку перебивать других людей. — «людей» из уст Джейн звучит вызывающе и неправильно. Она шагает по собственным кровавым следам, медленно и аккуратно, приближается как хищник к добыче и садится на колени перед мальчиком в голубой пижаме. Блондинистая светлая челка падает на два изумрудных глазика, и Джейн поднимает руку — перепачканную кровью родителей ладонь, — чтобы аккуратно смахнуть с его лба волосы. Оставляет за коже отпечаток, но ребенок не замечает, не чувствует, не трепещет, не перестает разглядывать её чернильные глубокие склеры. — Как тебя зовут? - Едва писком спрашивает. — Джейн. — Что с твоими глазами, Джейн? — Их съели черти, — Авель хмурится и закусывает розовую губу, — у меня были такие же. Как у тебя, зеленые. А они их съели, но подарили мне взамен чёрные, кукольные. — Джейн несколько раз моргает, капля крови стекает по лицу. — Хочешь себе такие же? Изуродованные смертью белые ладони ложатся на хрупкие детские руки. Авель не вздрагивает, не пытается их скинуть, только продолжает смотреть, с робким неверением кивая головой. — Хочешь чёрные глаза, как у меня, да? Он снова кивает, неловко извиваясь, когда пальцы путами обхватывают плечи, поднимаются вверх, ледяным касанием трогая шею. Авель измазывается кровью родителей, но Джейн чудится, что лучше бы ему - беззащитному белому олененку, - познать чужую смерть, чем без сопротивления принять собственную. — А где мама? — Искрящийся взгляд прыгает в сторону кровати — он не понимает смерти и изрезанное тело не вызывает страха, но весь морщится, чувствуя что-то неладное. Джейн возвращает взгляд обратно - смотри только на меня! - хватая за острый крошечный подбородок. Из-за стен слышатся крики и возня, а потом Джефф что-то громко скрежет на нечеловеческом, но Джейн не позволяет ребенку вслушаться - смотреть. только. в. моё. лицо. — Мама ушла. Мама бросила тебя, Авель, — слова полоснят детское сердечко, обида моментально вспыхивает в хмурых бровях. — Мама уверовала в Бога, и попросила его о собственном спасении, Авель. Не подумала о тебе. Не сказала, что хочет твоей защиты. — Джейн, я хочу к маме! — Он пытается вырваться. Щелчок пальцами: и крокодильи слезы текут по красным щекам, но Джейн не ведет и бровью — её хватка становится железной. Авель глядит сонными заплаканными глазами в её черные, видит себя и страшится. — Не за чем. Эта женщина не достойна твоей любви. Она бросила тебя. Она и твой отец. Оставили тебя одного, не попытавшись заслонить собственной грудью. — Горесть в его лице вдруг находит отражение в сердце Джейн. Голос стекленеет. — Не побеспокоились, что он однажды придет и по твою душу, Авель. Плохие, плохие родители. Мальчик уже откровенно истерит, вертит схваченными руками, пытается утереть с лица сопли и слезы нервно-дёргающимся плечом. — Они хорошие! Они меня любят! — Любви не существует в словах, Авель, - произносит она легко и чисто, как молитву, как благословение, - чтобы любить, нужно действовать. — Руки змеей ползут выше и выше, наконец обхватывают тонкую шею и первый раз аккуратно сдавливают. Авель больше не говорит. Просто хрипит, плачет и хочет сбежать в свою комнату, спрятаться под звездный плед. Смех из-за стены повторяется - Джефф кровожаден и ненасытен, - крики соседки тёти Джулс отчетливо врезаются в детские перепонки. Ребенок плачет — гримаса ужаса и первой в жизни острой осмысленной боли отражается на его лице. Джейн рук не послабляет - путы сдавливают всё сильнее и сильнее, а вдохнуть становится непосильной для легких задачей. — Они предали тебя, Авель, предали тебя. Авель громко кашляет, хрипит, пытается маленькой детской ладошкой оторвать от шеи лапища монстра и … Испустив последний скулеж, опадает, прикрыв трепещущие глаза. Джейн наяву чувствует - пульс под кончиками пальцев левой руки замирает. Вместе с ним внутри что-то тяжело и громкое с шумящим звоном падает, глубоко, долго, разбивается. Крошится, ломается, разливается. Среди рухляди таких же обломков. Она отбрасывает несопротивляющееся легкое тело и смотрит пустыми глазами в пол несколько секунд. Когда в приоткрытую дверь заглядывает тень, придирчиво осматривая спальную, она слышит только недовольное хриплое и очень грубое: — Какая же ты лицемерная сука, Аркенсоу. И улыбается.