Игра, стоящая свеч

*** — Семь, послушай… — Нет! Я не буду! — Нет, ты должна. — Нет, не должна! Баллард тяжело вздохнул и прикрыл глаза, мысленно считая до десяти, чтобы восстановить душевное равновесие и не сорваться на ребёнка. У него всегда выходило идеально контролировать свои чувства, эмоции, если такие вообще появлялись, но с гневом все было намного сложнее. Если и получится сдержать его, с горем пополам, то после придётся разгребать сопутствующие последствия. Седьмая упрямо, как и всегда, стояла на своём и даже не думала выслушать санитара. А все началось сразу после возвращения Питера из его «воспоминания». Он понял, что все это время недооценивал силы Седьмой. Точнее, имел неправильное представление о том, как они работают на самом деле. Но этот случай открыл ему глаза. Если реалистичность её иллюзий доходит вплоть до контроля физической оболочки потенциальной жертвы, то все определённо намного лучше, чем он когда либо вообще мог предположить. Однако ещё нужно было объяснить девочке важность их тайных экспериментов, с чем возникли серьёзные проблемы. Она не хотела причинять ему вред, пусть даже неосознанно, следовательно, наотрез отказалась проецировать в его голове хоть что-то. — Номер Семь, пожалуйста, выслушай меня. Мы же друзья, а друзья прислушиваются друг к другу. Почему ты не хочешь слушать меня? — подопытная продолжала поджимать тонкие губы и уходить от неудобного разговора по старинке, по детскому методу. Игрой в молчанку. Питер вмиг нахмурился и склонил голову, подходя к ней. — Или я больше не твой друг? Глаза ребёнка тут же растерянно забегали по его лицу, ища подвох или хоть что-то, что указывало бы на несерьёзность намерений Питера. Но даже его глаза выражали абсолютное ничего. Настолько пустые и безжизненные, что у неё аж дыхание перехватило от животного ужаса. Ведь именно так волк смотрит на овечку, прежде чем вцепиться в неё, разорвать и съесть. Папа недавно рассказывал о том, что на самом деле происходит в мире животных. Седьмую очень впечатлили его слова о жертвах и хищниках. Слезы мгновенно подступили к глазам, девочка честно пыталась сдержать их, но все попытки были тщетны. Она точно была бы глупой беспомощной жертвой, родись она животным… Видя, что она вот-вот разревется в голос, Баллард тут же смягчился и быстро убрал с лица то выражение, из-за которого его скулы были ещё острее, а брови на сантиметр ниже обычного. Будь ситуация немного другого характера, Семь бы посмеялась над этой гримасой, но пока хотелось только плакать от обиды и страха. — Хэй, Седьмая, милая… Ну-ну, не стоит лить слезы напрасно, слышишь? — Генри медленно подошел к ней, словно боясь её реакции на сокращение дистанции, а после приподнял лицо за острый подбородок. — Я лишь хочу помочь тебе. — Но я не хочу делать тебе больно… Друзья не делают друг другу больно! — Да, но друзья помогают друг другу. Я помогу тебе узнать границы твоих возможностей, номер Семь. Обещаю, ты причинишь мне не больше боли, чем наблюдение за тем, как Папа так безрассудно губит твой уникальный дар. Тихо всхлипывая, девочка убрала руку санитара от себя, сама стёрла остатки слез с ресниц и щёк, а после взглянула на него совсем не тем взглядом, к которому он привык. — Папа хочет лучшего для меня, Питер. Почему ты так не любишь его? Этот вопрос поставил мужчину в самый настоящий тупик. Разумеется, он готовился к нему, догадывался, что когда нибудь Седьмая спросит об этом, но немного в другом ключе. И при других обстоятельствах. Однако делать было нечего. — Просто я устал быть свидетелем всех ужасов, происходящих здесь, милая. Мне очень жаль каждого ребёнка, попавшего сюда не по своей воле. — для пущего эффекта Питер поджал губы и отвел глаза, всем своим видом показывая, как тяжело ему даются эти слова. Разумеется, девочка купилась. — Здесь не так уж и плохо… — неуверенно произнесла Семь, пытаясь придумать хоть одну положительную сторону пребывания здесь, но безуспешно. — Нет, милая. Это самая настоящая клетка. Тюрьма. Для тебя, познавшей вкус свободной жизни, это точно тюрьма. Разве нет? — Нет, то есть… Да, здесь нет сладкого, нет телека и часто делают больно, но… Но… — «Но» что? — Но… Папа говорит, что все делает только во благо нам. Он говорит, что любит нас и… — И хочет раскрыть ваш потенциал. Да, я слышал, Седьмая. Но боюсь, Папа не всегда говорит вам правду. — склонив голову, Первый аккуратно взял девочку за руку, перебирая тонкие пальчики. Немного растерянная подопытная даже не заметила этого, всерьёз задумавшись над словами Питера. Вдруг это он врет? Но зачем ему врать, он же пообещал никогда не врать… И за все время их знакомства он ни разу не обманул её, ни разу не обидел и не сделал больно. В отличие от любимого Папы, который делал больно даже своим присутствием рядом. Но Седьмой очень не хотелось верить в то, что Папа все это время врал ей, остальным детям, вообще всем в этой лаборатории. Разве хорошие люди так делают? — Что ты имеешь ввиду? — не желая додумывать самостоятельно, Номер Семь свела светлые брови к переносице и снова уставилась на санитара. — Папа говорит лишь то, что выгодно ему, моя хорошая. У него есть много вариантов, кроме неправды. Но говорит он именно её. — Баллард, сжав пальцы подопечной, внимательно наблюдал за её реакцией, стараясь предугадать дальнейшее развитие событий. — Но… Почему? — Потому что он хочет контролировать вас. Хочет присвоить ваши достижения себе, хочет забрать ваши силы и использовать вас, как ему только заблагорассудится. Это немного несправедливо, не находишь? Девочка сглотнула вязкий ком в горле и прикрыла глаза, собираясь с мыслями. Сейчас ей казалось, будто весь её мир и хрупкое душевное равновесие, которого она добивалась с самого появления здесь, просто в одночасье рухнули без возможности реконструкции. Это тяжело принять, с этим невозможно смириться. А ребёнку так тем более. Единственным, кто по итогу действительно всегда хотел лучшего для неё, оказался обычный санитар-воспитатель. По крайней мере, так думалось ей, ищущей новую надежду. Ещё раз всхлипнув, Седьмая не сдержалась и обняла Питера, крепко схватившись за его белоснежную рубашку. Тот будто этого ждал и совсем не удивился, когда это произошло. Лишь осторожно обнял её в ответ, поглаживая дрожащую спину. — Прости меня, Питер… Я…Я согласна. Мы можем попробовать. Но только немного и не сильно. Я все ещё не хочу делать тебе больно. Баллард улыбнулся уголками губ и крепче прижал ребёнка к себе. — И не сделаешь. Никогда. Так исчерпал себя их первый конфликт, возникший на почве недопонимания. *** Довольно любуясь ровным порезом на внутренней стороне ладони, Питер еле сдерживал ликование существенным прогрессом в познании способностей Седьмой. Теперь, когда она дала добро на их «секретные эксперименты», ему стоило вдвое осторожнее вести себя и подбирать слова так, чтобы никто ничего не заподозрил. Ни сама девочка, ни окружающие их люди. Причём обе категории имели одинаковую власть над осуществлением плана, придуманного Генри. — Тебе точно не больно? — Нет, милая, мне не больно. Я счастлив. Седьмая на пару мгновений нахмурилась, переводя взгляд с лица Питера на порез, а после пожала плечами. Кому что. Вот её дядя вообще любил колоться всякими шприцами, хоть это и было очень больно, по её мнению. — Ты такой странный, Питер. — Я знаю, Седьмая. Но быть странным намного лучше, чем быть обычным. Это все равно, что быть не таким, как все. Быть особенным. — оставив в покое свою руку, Баллард взял с полки в кабинете медсестры антисептик и пластырь, пока номер Семь сидела на уже знакомой кушетке, с интересом осматриваясь. — Выходит, я тоже странная. — В некотором роде, возможно. Обычный — подразумевает под собой примитивный разум, не способный на все то, что может твое уникальное сознание. Само собой, ты особенная, необычная… — Всё, всё! Хватит, Питер, я поняла. — прикрыв лицо ладонями, Седьмая уперлась локтями в коленки, закрывшись от санитара, постоянно смущающего её своими комплиментами. — Я просто говорю правду, номер Семь. И ничего кроме правды, помнишь? Девочка с некоторой задержкой кивнула, но позу не сменила, что малость позабавило мужчину. Так, в уютной тишине между ними, прошло ещё несколько минут, пока Баллард не закончил обрабатывать свою рану. Он очень надеялся, что на этом месте останется шрам, каждый день напоминающий ему о том, как многого он успел достичь за столь непродолжительное время. И как много он ещё успеет достичь, когда выберется из этого ада.