Игра, стоящая свеч

***

Если говорить в общих чертах обо всем, что произошло за месяц официального пребывания Седьмой в обществе остальных подопытных, то все непременно сведется лишь к трём пунктам. Первый — радужная комната, которая все же смогла понравиться ей, хоть и не с первого раза. И даже не со второго. Но за неимением других развлечений, девочке пришлось смириться с этой, некоторого рода, отдушиной среди бесконечной череды самых разных экспериментов. Они, кстати, находятся под вторым пунктом и проводятся с завидной регулярностью, иногда больше трех раз в сутки, что не могло не выматывать детский организм, отчего большую часть времени Семь чувствовала головную боль, изредка притупляемую ежедневными инъекциями и таблетками. И третий пункт — само собой, Питер. Несмотря на то, что Седьмая уже не нуждалась в постоянном наблюдении, он все равно проводил с ней чуть больше времени, чем с остальными детьми, и это капельку — совсем чуть-чуть — льстило девочке. Питер давал ей почувствовать себя особенной. Самой особенной из толпы таких же особенных детей. Звучало странно, но все же вполне неплохо. Это означало, что она особенная в квадрате, как однажды сказал ей Питер. А после ему пришлось объяснять, что такое «в квадрате» и почему не в треугольнике. Или в круге. Это ведь тоже фигуры. — Квадрат что, тоже какая-то особенная фигура? — Можно и так сказать. Именно поэтому ты особенная в квадрате. — видя непонимание в глазах ребенка, Баллард терпеливо продолжил: — Это значит, что ты особенная не один раз, а целых два. — Вот как… А ты тогда особенный три раза! — Значит, особенный в кубе. Потом ему пришлось и это объяснять. Сам виноват. Но сейчас не об этом. Валяясь на мягкой кровати в своей комнате, Седьмая спокойно рисовала свой новый «шедевр», посвящённый неизменно самому, по мнению наивной девочки, доброму и хорошему санитару на свете. И шедеврами её рисунки называл тоже он, каждый раз, когда Седьмой удавалось показать ему их втайне и от Папы, и от остальных обитателей этого места. Первое время её мучало чувство вины, ведь по сути она обманывает Папу, скрывает что-то от него, из-за чего каждый раз боялась, что в один момент другие санитары, не такие хорошие как Питер, придут за ней чтобы наказать. Однако, этого ещё не произошло, и Седьмая могла выдохнуть с облегчением. По крайней мере, до очередного приступа внезапного, но весьма обоснованного страха. На самом деле, будь она чуть старше и в каком-то смысле опытнее, то уже давно заметила бы схожесть её комнаты с палатой в той же психиатрической лечебнице. Но ей ещё не довелось побывать там. Иначе она бы точно поняла, что разница между лабораторией и психушкой лишь в названии. Седьмая уже почти закончила со своим творением, когда дверь шумно открылась, сразу привлекая внимание любопытного ребёнка, и на пороге появился Генри, держа в одной руке поднос с ужином для неё, а во второй, неожиданно, мягкую игрушку. — Питер! Отвернись! — вместо приветствия выдала девочка, пряча свой рисунок под подушку. Мужчина явно не ожидал вот такого «теплого» приема и даже растерялся на пару секунд, но все же покорно отвернулся, давая ей возможность хорошенько спрятать то, над чем она так сосредоточенно работала уже вот несколько дней. И нет, ему совершенно точно не интересно, что там у неё такого архиважного, раз она даже ему не хотела показывать. Совсем, ни капли. — Всё, можешь повернуться. Я закончила. Питер вернулся в исходное положение и оставил поднос на небольшом металлическом столике, подходя к Седьмой. Теперь же ее внимание привлекла симпатичная плюшевая лиса, которую зачем-то принёс с собой Питер. Заметив её заинтересованный взгляд, Баллард мягко улыбнулся и перехватил игрушку поудобнее, демонстрируя очаровательную, даже по его завышенным стандартам, пушистую лису во всей красе. — Нравится, да? — Семь ничего не ответила, завороженно уставившись на игрушку. — Поздравляю, теперь она твой новый друг, милая. — произнёс Генри и протянул лису девочке, чтобы та могла её забрать. Седьмая ждать себя не заставила: мгновенно схватила её и прижала к себе, уткнувшись носиком в мягкие рыжие ушки. — У каждого ребёнка в этом месте должна быть своя любимая зверушка. Я подумал, что тебе понравится именно лисичка и, надеюсь, я не ошибся. — Нет, что ты! Мне очень-очень нравится! Спасибо, Питер, — продолжая обнимать плюшевую игрушку, Седьмая и подумать не могла, насколько сильно она соскучилась по таким, как казалось, простым вещам. Ведь все её любимые мягкие игрушки остались в их старом трейлере. Каждую ночь, проведенную в одиночестве, она думала об этом. О том, как, должно быть, страшно им без неё, как им грустно, как скучно и одиноко… Однако Папа уверил её, что её любимцы отправились жить к другим детям и это немного, но успокоило малышку. — А как её зовут? Баллард задумался, перебирая в голове максимально простые и детские клички, а после ответил: –Голди. Её зовут Голди. — Голди ей совсем не подходит. — Да? Почему? — Она же не золотая, Питер. — усмехнулась номер Семь с таким видом, будто теперь настала ее очередь объяснять ему до невозможности очевидные вещи, что весьма и весьма позабавило мужчину. — Вот если бы это была золотая рыбка, то точно Голди. Моей лисичке же оно вообще ни капли не подходит. — В таком случае, ты можешь выбрать ей имя сама. Это ведь твоя игрушка, Семь. Немного подумав, подопытная отняла от груди лису и тщательно рассмотрела её со всех сторон под насмешливым взглядом санитара. — Фаззи! Теперь она Фаззи. — торжественно объявила Седьмая и снова обняла лису, на этот раз прислонив её мордочку к своему уху. — Питер, она сказала, что ей нравится это имя. И что я ей тоже нравлюсь. — Выходит, у Фаззи определённо есть вкус, — подмигнул Питер, заставляя девочку весело захихикать. Несколько минут она просто обнимала игрушку, будто боясь выпустить её из рук даже на некоторое время, а Генри наблюдал за этой картиной и не знал, что именно чувствует по этому поводу. Нужно было завершить последние штрихи. Наконец, он заговорил: — Я надеюсь, теперь, когда у тебя есть ещё один друг, про меня ты не забудешь? — присев на край кровати девочки, мужчина склонил голову в бок, не сводя с неё внимательного взгляда. — Питер, что за глупости? Конечно нет! — тут же горячо запротестовала подопечная, схватив его за руку. А после жестом подозвала наклониться ниже, чтобы доставать до уха. — Давай я тоже открою тебе один секрет? — заговорщически прошептала она и, дождавшись со стороны друга кивка, продолжила: — Ты мой самый-самый лучший друг, Питер. Я никогда не забуду про тебя. Баллард именно этих слов от неё и ждал, но сделал вид, будто удивился. — А знаешь почему, Номер Семь? — точно также прошептал уже он, прислонившись сухими губами к крохотному ушку. — Потому что я всегда буду рядом, милая. Ребёнок лишь весело улыбнулась и опустила голову ему на плечо, совсем не догадываясь о скрытом смысле этой фразы. *** — Это тебе! Генри удивлённо обернулся и был встречен очередным рисунком, за которым пряталось счастливое личико самой девочки. Мягко улыбаясь, он взял листок в руки и стал чересчур внимательно разглядывать его. Да так долго, что Седьмая начала переживать. Вдруг этот рисунок ему не понравился? Вдруг она нарисовала его недостаточно хорошо? Вдруг он уже устал и от этих детских каракуль, и от неё? Однако Генри развеял все её сомнения, одарив удивительно широкой и, как она считала, искренней улыбкой. Девочка выдохнула с облегчением и тоже расплылась в расслабленной, по детски довольной, улыбке. — Это ты и я, в парке. Под тёплым солнышком, на зелёной травке. Смотри, я даже птичек нарисовала, — Семь указала пальчиком на тёмные галочки, действительно напоминающие птиц, хоть и отдалённо. — Какие очаровательные птички, Седьмая, — прошептал Питер, переводя взгляд с рисунка на девочку. — В парке, говоришь? Я давно не был в парке… Но спасибо за этот рисунок, получилось очень красиво. И реалистично. У тебя талант. — врать ему приходилось не впервой. — Да не за что… Я старалась, правда старалась. Хотя, было не так уж и сложно, я хорошо помню, как выглядит парк и как выглядишь ты. — Да? — Баллард заинтересованно склонил голову, откладывая рисунок на ближайшую плоскую поверхность. — Неудивительно, у тебя ведь такое невероятное строение памяти, номер Семь, я поражён. Расскажешь мне, что было в том парке? — Конечно! Там много-много высоких деревьев с шишками и без, а ещё там белочки, которых мы с дядей иногда кормили. И маленький пруд с уточками. Их мы тоже кормили. Они такие забавные! Постоянно крякают. — увлеченно рассказывала малышка, не стесняясь активно жестикулировать и менять интонации голоса. — А ещё всегда пахнет дождём! Даже когда дождя нет, представляешь? Дядя говорил, что так пахнет свежесть. Мне нравится запах свежести. Питер спокойно выслушал её, а после на пару мгновений отвел взгляд, снова принимясь рассматривать рисунок на столе. — Звучит очень интересно, номер Семь. Жаль, что я не могу увидеть эту красоту собственными глазами… Для пущего эффекта, он демонстративно сделался печальным и тяжело вздохнул, поджав аккуратные губы. Итак, отсчёт пошёл. Три, два, один… — Почему не можешь? Я ведь могу показать! — додумалась девочка, совсем не подозревая, что (точнее, кто) натолкнуло её на эту мысль. И Баллард не собирался раскрывать карты. Пусть думает, что сама пришла к этому выводу, так даже лучше. Для него в первую очередь. — Только не грусти, хорошо? Изобразив неподдельно обеспокоенное выражение лица, он положил руку ей на плечо, слегка сжимая. — Милая, ты уверена? В тот раз… — Это было в тот раз! Теперь я стала сильнее, Питер. Папа сказал, что я делаю успехи. Значит, «того раза» больше не будет. Упоминание Папы неприятно кольнуло, но Питер не показал этого. Немного подумав, лишь для вида, он кивнул: — Только не трать много сил, договорились? Это может очень плохо сказаться на тебе, милая. Пары минут будет достаточно и для меня, и для твоего крохотного организма. Седьмая неопределённо пожала плечами и своим импульсивным детским умом точно приняла его слова за вызов. И Питер не собирался убеждать её в обратном, ему это невыгодно*. — Закрой глаза, — тихо попросила девочка и Генри, недолго думая, подчинился, уже предвкушая то, что последует за этим нехитрым вступлением. Все повторилось ровно в том же порядке, что и в прошлый раз. Вспышка ослепительно яркого света, затем то же подобие старенькой видеопленки перед глазами, которая, судя по всему, являлась олицетворением демонстрации воспоминаний в воображении номера Семь. Весьма креативно, Генри не мог не оценить этого, так как застал времена активного использования аналоговых фотоаппаратов. Нестареющая классика, сказать нечего. Когда изображения наконец замедлились, мужчине постепенно начал открываться вид на тот самый парк, о котором так воодушевленно рассказывала Седьмая. К слову, на деле он оказался не таким прекрасным, как на ее рисунке, но сознание Питера, изголодавшееся по чувству свободы, по чувству травы под ногами и по очертаниям величественных крон деревьев над головой, посчитало его чуть ли не знаменитым райским садом. Его личным Эдемом. А номеру Семь была отведена роль его проводника в этот чудесный мир, в котором, если постараться и правильно подобрать слова, возможно абсолютно все. Абсолютно. Все. — Невероятно… — едва слышно прошептал Баллард, растянув аккуратные губы в восхищенной, возможно даже счастливой улыбке. Запах свежести — тот самый, о котором говорила Семь — окутал его в то же мгновение, стоило ему только сделать глубокий вдох с целью прочувствовать это место не только внешне, но и внутренне. Крышесносный аромат свежей травы, вечно зелёных елей и немного влажной земли… Как же сильно он скучал по этому. По свободе, так нагло отобранной у него Доктором Бреннером. — Питер! Давай сюда! Здесь белочки! Будто опомнившись, Генри обернулся на звук голоса Седьмой и нашёл её недалеко от себя, в паре метрах. Она стояла под высоким раскидистым дубом и активно махала ему ручкой, призывая присоединиться к ней. — Уже иду, Кэсси. — Опять это имя. Генри точно его не знал, но было ощущение, будто повторял его ежедневно на протяжении долгих лет. Мужчина даже не удивился этому. Кажется, он начал привыкать к подмене собственных воспоминаний. Нехорошо, очень нехорошо. Но поистине невероятно. — Смотри, вон там! Я дала ей яблочную дольку и она убежала кушать к себе в белочкин домик. — Это называется дупло, милая. — Я знаю, но мне не нравится это слово. Пусть будет белочкин домик. — упрямо заявила Кэсси и снова перевела взгляд на дерево, стараясь разглядеть там белку. — Как скажешь, — улыбнувшись, покорно согласился Баллард, подходя к ней. Вдруг из дупла — прощу прощения, Белочкиного домика — послышались какие-то странные звуки, совсем не похожие на щебетание птиц и жужжание тех же пчёл, коих тут было немало благодаря аккуратненькому полю с ароматными полевыми цветами. — Питер, наверное это белочка разговаривает с нами! И действительно, эти звуки определённо издавала белка. Непонятный цокот, какое-то тихое, но резкое посвистывание с интервалами в пару секунд. Так необычно «болтать» могло только одно животное. — Я думаю, она говорит тебе спасибо за яблоко. Слышишь? — Генри сделал вид, будто прислушался к щелканью со стороны дупла, а после наклонился к девочке и неожиданно принялся шептать ей какой-то детский лепет высоким голосом. Седьмая весело захихикала, уткнувшись носиком в грудь Питера, одетого все в ту же серую футболку, но теперь она было без пятен и выглядела чуть более чистой. И на том спасибо. Приобняв ребёнка за хрупкие плечи, он прижал её к себе, медленно покачиваясь из стороны в сторону. Конкретно в этом воспоминании он чувствовал к ней непреодолимую нежность и возможно даже какую-то разновидность любви, очень похожую на ту, что испытывают по настоящему заботливые отцы к своим любимым отпрыскам. Любопытно. — А помнишь мы читали сказку про белку и соловья? — не дождавшись ответа от задумчивого Питера, девочка немного отстранилась и подергала его за ворот футболки. — Ну ту, где они песенку для ёжика сочиняли. А вдруг эта белочка тоже песенку кому-то сочиняет? — В таком случае, я думаю, эта песенка точно будет посвящена тебе, моя хорошая. — мягко отцепив руку Седьмой от себя, он сжал её пальчики и повёл к столу для пикника, где они расположились и даже успели разложить закуски с игрушками. — Давай дадим белочке спокойно покушать. И заодно покушаем сами, хорошо? Девочка закивала и уселась за стол, сразу взяв в руки ещё одну яблочную дольку. Питер последовал её примеру и расположился напротив, внимательно наблюдая за малышкой. Умом он понимал, что если она продолжит поддерживать эту иллюзию чего-то знакомого в его голове, то предыдущий инцидент повторится, однако никак не мог заставить себя попросить её прекратить это. Ему хотелось остаться здесь, но ведь там его ждало ещё одно незавершенное дельце… Сейчас, когда Генри убедился в практически безграничных возможностях этой крошки, его жажда мести начала расти чуть ли в геометрической прогресии. Хотя и до этого она заставляла его каждую ночь, перед неспокойным сном, фантазировать о том, с каким наслаждением и душевным ликованием он разберётся с теми, кто посмел покуситься на неприкосновенности его собственной воли, на его право жить свободно и… — Питер? Питер, приём! Белочка спустилась! Я пойду дам ей ещё одно яблочко. …и на его право изменить этот бренный, сгнивший до самых костей, мир. Снова выбравшись из своих размышлений, он хотел что то сказать вслед убегающему ребёнку, но видимо повернулся слишком резко, из-за чего тонкий палец мгновенно пронзило острой болью. И каково было его удивление, когда он заметил ничто иное, как малюсеньку занозу под слоем тонкой кожи. Вот это точно не вписывалось во все его представления об иллюзиях.