I love your love

      — Пап, а это кто? — с детским удивлением спросила девочка, сидя на коленях отца и осторожно держа в своих маленьких ручках старый альбом с множеством фотографий и указывая пальцем на одну из них. Альбом был тяжёлым и почти валился из её рук, но всё-таки не падал из-за большой ладони любимого папы, которая незаметно его поддерживала.       Потёртость на фотографии и маленькие пальцы дочери вовсе не мешали рассмотреть изображение. Словно из прошлого смотрел с неё улыбающийся парень на фоне какого-то здания, которого наверняка уже давным давно нет. Как и самого парня… Но он всё равно продолжал невозмутимо улыбаться своей красивой доброй улыбкой и немного подмигивать. И улыбка эта заставляла вспомнить всё, что так старательно забывалось, стиралось из памяти и, самое главное, из сердца. Но Укджин помнил и знал, что помнит. Так же как знал, что те чувства, что расцвели в нём однажды, никогда больше не смогут завянуть. Какая бы весна по счёту не прошла.       «Джисон.» — звенело в голове имя, так и не сумевшее стать за столько лет чужим. Оно заставляло снова вспомнить, пережить заново эти чувства и похоронить их навсегда в последнем танце в каком-то кафе. Но почему же они до сих пор живы? Никогда Укджин не забывал, он лжец для всего мира и лжец для самого себя. Он пытался обмануть, сделать вид, что прошлое уже давно в прошлом и он давно спокойно спит по ночам, не чувствует себя виноватым.       Укджин закрывает глаза и прямо перед ним встаёт картина их первого свидания. Ванильное мороженое, развязавшиеся шнурки на кедах и поцелуи под цветущей вишней. Всё ведь тогда пошло не по плану. Никто не планировал влюбляться, идти на второе свидание, таскать вишню у соседей и купаться в фонтане. Никто не планировал любить всю свою жизнь. Но кому есть дело до их планов теперь, когда всё просто закончилось так? А тогда ведь казалось, что вся эта жизнь для них ещё впереди, что их ждёт что-то прекрасное непременно вместе. Что всё ещё будет. И любовь их всегда будет. Никуда не денется, не вытечет холодной водой сквозь пальцы, не потеряется сквозь годы. Останется в сердце, в глазах, на фотографиях. Она и осталась. Продолжила жить внутри. А Укджин? Укджин уже давно не живёт.       Эти двадцать мучительных лет пролетели незаметно, словно кто-то поставил их на ускоренную перемотку. И, честно, ему нисколько их не жаль. Ему не жаль и себя, потерявшегося в этой жизни совсем. Жаль только того парня на фотографии, который когда-то забрал его сердце и сказал «обещай, что будешь помнить меня. всегда». Укджин ещё тогда не знал, что значит это «всегда», не мог заглянуть в будущее, не искал в чьих-то словах второй смысл, но пообещал. И он может сказать, что это единственное обещание в его жизни, которое он честно сдержал. Даже если он обрёк себя этим на страдания и невыносимо тяжёлую ношу. Укджин хотел забыть, но вместе с тем боялся. Боялся, что когда-нибудь родное лицо исчезнет из памяти, улыбка перестанет быть чёткой, каждая вкрапинка в тёмных глазах сольётся с другой и глаза эти станут просто карими, что он не сможет однажды вспомнить этот голос, когда-то говоривший ему «я люблю тебя сильнее, чем весну». И память сотрёт в пыль всё, что ему дорого.       Но она не стёрла. Не смогла. Навсегда отданное одному ему сердце продолжает помнить только его. Имя, так долго не звучавшее вслух, всё ещё вызывает ни с чем не сравнимый отклик в нём. Пусть даже двадцать лет спустя. Его первой и единственной любви всегда двадцать один. Ни годом больше, ни годом меньше. Хотя в самом начале им и было не больше четырнадцати. Кто тогда мог знать и даже предполагать, что ещё в тот момент, когда у Укджина сердце щемило при одном взгляде на него, всё уже было решено. Не в их пользу.       Он отдал бы всё, абсолютно всё, что у него только есть сейчас, чтобы снова увидеть его. Настоящего, живого, с улыбкой как на фотографии. Чтобы хоть раз прикоснуться к тёплым пальцам, обнять и никогда, больше никогда и ни за что не отпускать. Слиться с ним, прижаться так, что уже не разделишь. Чтобы «всегда» оказалось не болью, а бесконечным счастьем. Их счастьем. Которое они заслуживали, но так и не получили. Может быть, в какой-то параллельной вселенной всё правда сложилось иначе? И не было решений за них, не было той чёртовой бумаги, не было последнего вдоха аромата цветущей вишни. Хоть где-то она ведь цвела для них не в последний раз?       Ему хочется верить. Бессмысленность этой веры очевидна, но Укджин должен хранить её в себе. Так же, как хранит любовь, лепестки роз и все-все их воспоминания, все годы вместе. Он донельзя хорошо помнит, как делал эту фотографию. Перед ним тогда стоял до безумия счастливый и влюблённый Джисон, искал красивую позу, чтобы выйти хорошо, а Укджин так и не сказал ему, что любая фотография будет хороша, пока на ней он. Ему почему-то казалось, что в то время старший об этом знает и так.       Теперь с этой фотографии застывшим взглядом на него смотрел его Джисон. Его самая трепетная, самая нежная и самая лучшая любовь. Укджина прожигало ей насквозь, возвращая то в беззаботные времена, пронизанные и перенасыщенные их любовью, то погружая в тёмные времена пожирающего изнутри горя, убийственной боли и беспамятства. Его измученное сердце почему-то до сих пор билось, хотя с того дня он никогда не чувствовал себя живым. Ему почему-то вдруг показалось, что парень с фотографии тоже грустит с ним, тоже где-то рядом и, может быть, ближе, чем ему кажется. Укджин до сумасшествия хотел, чтоб это было так. И всё, что он только мог — хотеть и помнить. Больше ему не оставалось ничего.       — Никто, дорогая, никто… — с такой болью, понятной ему одному, словно он собственноручно вырыл ту могилу, произнёс Укджин, нежно провел пальцем по фотографии, так же, как когда-то мог провести им по чужой мягкой щеке, улыбнулся и закрыл альбом, сдерживая скопившиеся в уголках глаз слёзы.       «Никто…»