Ночь уже давно накрыла Париж скорбным покрывалом, а Луи продолжал сидеть в своих покоях, приказав не зажигать свечей. В окно проникал мягкий свет луны, от которого камень перстня на пальце короля сиял острыми гранями. Луи сидел и смотрел на этот перстень, не отрывая взгляда.
Он никак не мог прийти в себя после смерти отца. «Почему, Господи… Почему ты подарил мне счастье обрести отца, и тут же отнял его у меня…», — думал он снова и снова.
Слез уже не было. Была только тупая боль в сердце. Она не покидала Луи все время, пока они с матушкой и сестрой ждали духовника, чтобы тот подтвердил факт смерти консорта, она терзала его и тогда, когда прибыли пэры Совета и потянулись соболезнующие, хотя Луи был уверен, что половина «скорбящих» только и ждали, когда этот «мушкетерская кость в горле» наконец отправится в мир иной. Но холодно благодаря, Луи втайне злорадно предвкушал, как все они захлебнутся желчью, когда станет известно, кого именно первый министр указал в завещании как своего желательного преемника. Вторая часть завещания касалась мирской жизни герцога Андоррского, и ее Луи ещё не видел, лишь сейчас вспомнив, как отец говорил, что там многое касается его «продолжения на земле». Не знавшему правды человеку подумалось бы логичное, что речь идет о супруге и дочери, но у Луи бешено колотилось сердце от мысли, что там есть хоть строка и о нем. У него, короля, у которого было все, замирала душа от мыслей о памяти, что ему оставил отец.
Едва гроб с телом консорта перенесли в зал для прощаний, в дверях показались белые, как выпавший снег, капитан д’Артаньян с женой. Это Алекс послала за ними. Констанция тут же мягко отвела окаменевшую от горя Анну в сторону, устроив на диванчике, а капитан мушкетеров подошёл к возвышению и застыл взглядом на безмятежном лице. Луи и самому казалось, что отец просто спит…
Оставив мать заботам подруги, а капитана — охранять тело друга, Луи позвал сестру за собой. Он был вынужден вернуться к делам, у него не было возможности бросить государство и скорбеть. Днём приехал посыльный от поверенного, который сообщил, что покойный герцог Андоррский оставил в завещании свои пожелания касательно захоронения для человека, которому он передаст при жизни свой перстень. А все уже заметили этот перстень на пальце короля, что, впрочем, не должно было вызвать расспросов — отношения монарха и его первого министра всем были известны своей теплотой. Посыльный поклонился королю и сообщил, что через день или два поверенный лично явится засвидетельствовать свое почтение и передаст текст завещания.
К обеду накопившиеся неотложные дела растаяли, всех прочих просителей король приказал перезаписать на аудиенции позже. Но никто и не смел роптать — король в своем праве, кроме того, в стране траур.
Луи молча сидел в кресле. Ему казалось, что вместе с отцом что-то умерло и в нем самом. Конечно, он знал, что очень скоро это произойдет, но все равно смерть отца стала для Луи неожиданностью и шоком. Словно Господь ждал их разговора, чтобы призвать отца к себе. И только мысль, что теперь отец больше не страдает, хоть как-то примиряла Луи с болезненной утратой.
В дверь тихо постучали, и несмотря на молчание, смельчак рискнул войти. За спиной раздались тихие шаги. Что-то зашуршало, и по комнате разлился мягкий свет от одинокой свечи. Шаги послышались уже где-то совсем рядом. Луи поднял глаза и увидел Иларио. Тот привычно занял своё место и встал рядом с креслом короля. Какое-то время они оба молчали.
— Ваше Величество, — негромко вздохнул, нарушив молчание, Иларио, — простите мою дерзость, но последние двенадцать лет я верно служил герцогу и был предан ему. Я так уважал его и преклонялся перед ним, что готов был жизнь отдать за него. И с его смертью… — Иларио смело посмотрел на короля, — моя жизнь потеряла смысл, так что будет даже лучше, если вы прикажете казнить меня за неподобающее поведение.
— Я понимаю тебя, Иларио… — неожиданно мягко вздохнул Луи и даже постарался улыбнуться убитому горем секретарю отца, но улыбка вышла ожидаемо жалкой. — Я никогда не был приверженцем строгого протокола, соблюдая его лишь на официальных встречах и собраниях. А наедине с друзьями и близкими я сторонник простого общения. Ты был не просто секретарем герцога, ты был одним из его друзей. Я знаю, что ты был очень дорог ему, и мой долг позаботиться о твоей судьбе.
Луи внимательно посмотрел на Иларио. Тот терпеливо и преданно ждал решения короля. Луи поднялся и медленно подошёл к окну. Он помнил, как Иларио преданно и заботливо относился к его отцу, как лично следил, чтобы тот не пропускал прием снадобий. Он любил герцога и был верен ему. Луи подозревал, что отец оставил отдельные распоряжения и касательно Иларио.
— До чтения завещания герцога я хочу, чтобы ты оставался при мне. И первым моим поручением тебе будет просьба помочь герцогине Александре — проследить, чтобы ни один документ из кабинета герцога, даже если это клочок бумаги с хаотичными каракулями, не покинул места, на котором лежит. Я немедленно подпишу такой приказ. До вступления в должность нового первого министра ты отвечаешь за сохранность.
— Как прикажете, Ваше Величество. — Иларио подошёл ближе по знаку короля и почтительно опустился на одно колено, а тот поднял его за плечи и ободряюще улыбнулся.
— Ты остаёшься в покоях, в которых жил. А сейчас иди и попроси герцогиню Александру зайти ко мне, если она ещё не спит. Если тебе скажут, что она спит, сделай это утром.
— Да, Ваше Величество.
Дверь захлопнулась одновременно с тем, как Луи вернулся в кресло, в котором сидел до прихода Иларио. Он снова посмотрел на подаренный отцом перстень. Все же ему положительно везло на преданных людей рядом с собой, тех, кому можно было доверять безоглядно.
На следующее утро, едва Луи с убитой горем матерью и гораздо лучше держащей себя в руках сестрой позавтракали, прибыл поверенный.
В сопровождении Иларио и д’Артаньяна король с матерью и сестрой спустились в кабинет покойного герцога. Первым шел Иларио, следом Алекс, поддерживающая мать под руку, замыкали король и следовавший за ним капитан. И на одном из поворотов Луи вдруг обернулся, останавливая д’Артаньяна касанием к плечу рукой.
— Вы ведь знали, что герцог был моим настоящим отцом? — молчание верного друга отца было ему ответом. — Я ни в чем не обвиняю вас, капитан, знаю, вы хранили тайну друга. Я лишь прошу вас неотлучно быть рядом с моей матушкой, когда мне не позволят этого дела. Алекс держится лучше нее, но я знаю, как она тоже убита потерей. Мне не хотелось бы все взваливать на сестру.
— Ваше Величество могли и не просить об этом. Мы с Констанцией уже перебрались в оставшиеся за ней покои, — глухо ответил д’Артаньян.
Откровенно говоря, в случае с капитаном мушкетеров Луи был уверен, что тот унесет тайну с собой в могилу. Он знал, какие были у отца друзья. Ещё раз более по-дружески, чем официально, сжав плечо осиротевшего на четверть гасконца, Луи продолжил путь.
— Доброе утро, Ваше Величество, — встретил его у дверей кабинета поверенный.
— Вряд ли это утро можно назвать добрым, — бросил Луи, первым проходя в открытые Иларио двери.
Дьявольский протокол! Теперь, когда они были в обществе постороннего, королева-мать была обязана пропустить первым короля, хотя сама держалась на ногах исключительно с помощью дочери.
— Понимаю вас, — кивнул поверенный, когда все вошли и расположились в креслах. — Мои почтительнейшие соболезнования Вашему Величеству, — поверенный поклонился королю и отдельно овдовевшей королеве-матери.
Высказав положенные соболезнования, поверенный достал из саквояжа скрученные в цилиндр бумаги, обернутые шнуром и запечатанные сургучной печатью.
— Это завещание герцога, — продолжил он, вернувшись за стол. — Герцогом было составлено два экземпляра. Один останется у меня, второй я передам Ее Величеству.
На глазах присутствующих поверенный сломал печать и развернул свиток. Внутри него оказались два листа пергамента, туго скрученные вместе. Один поверенный тут же протянул королеве, тактично не заметив, что та коснулась завещания мелко дрожащими руками. Второй свиток поверенный развернул и приготовился читать.
— Не волнуйтесь, — опередил его предупреждающе Луи. — Я дал герцогу слово и в точности выполню то, что он пожелал, что бы это ни было.
Поверенный снова рассыпался в велеречивых и никому сейчас не нужных уверениях, поклонился и, как это положено, зачитал завещание. Все казалось обычным — герцог завещал что-то своим друзьям-мушкетёрам из их тесной четверки, что-то передал гарнизону; внушительные суммы пожертвований ждали монастырь д’Арамиц и женский монастырь на вершине безымянной горы. Во время прочтения поверенным этого пункта Луи заметил, как особенно заблестели глаза матери. Но особое внимание и интерес всех вызвали распоряжения герцога касательно захоронения. А вот на этом пункте Луи почувствовал, что боль от потери отца снова возвращается. Он не мог представить кареглазого красавца-отца, стройного и статного и в почтенном возрасте, в виде груды костей и тлена.
Луи очнулся от своих мыслей, поняв, что поверенный уже давно закончил и, почтительно замерев, ждёт указаний.
— Благодарю вас. Вы можете быть свободны. Вас проводят. — Луи с трудом вернул голосу холодную протокольность.
Поверенный поклонился, свернул свой экземпляр завещания, поднялся и, вновь поклонившись, вышел в открытую д’Артаньяном дверь. До Луи донёсся приказ капитана одному из своих мушкетёров проводить посетителя до кареты.
Вечером осиротевшая семья вновь собралась вместе в опустевших покоях. Анна не смогла оставаться там, где умер Арамис, и перебралась в покои к дочери. Днём то вместе, то по очереди они находились у помоста с гробом, а с наступлением темноты вернулись в скорбные стены. Вновь грела одинокая свеча.
— Надо оповестить Атоса и Портоса о смерти Рене, — пробормотала Анна.
Луи кивнул, это было и в завещании.
— Я хочу съездить к Портосу лично, это, кажется, недалеко, а Атосу пошлют письмо с голубиной почтой, — ответил он матери. — Там ещё было письмо, где отец просит меня и Алекс хранить нашу часть некоего Герба Дружбы и сам герб, передавая их по наследству старшему в нашем роду.
— Это после моего ультиматума отец с друзьями придумали его, — глухо заговорила Алекс. — После одного из случаев, когда отец едва не умер, я взяла с него слово, что он оставит после себя признание, что ты, — Алекс посмотрела на венценосного брата, — его сын. Это было важно для отца, это терзало его, и я хотела, чтобы он хоть как-то, немного успокоился, зная, что признание не уйдет с ним, а имеет шансы стать тебе известным.
— В письме отец говорит, что Герб и его часть наследия спрятаны в Париже в Соборе Сен-Эсташ под постаментом у иконы святого Петра. — Луи грустно посмотрел на мать и сестру. — Завтра мы поедем туда. Мы должны исполнить волю отца.
Они долго молчали, то и дело глядя на пустую кровать.
— Мне до конца жизни будет не хватать его… — горько выдохнул Луи. — Я всегда восхищался его умом, выдержкой, умением без каких-либо видимых усилий окружать себя преданными людьми. В нем властность удивительно гармонично соседствовала с великодушием, беспощадность к врагам с преданностью друзьям. Я жалею, что не узнал правды раньше. Я всегда любил его, восхищался, но даже не подозревал, что этому человеку я обязан не только характером и взглядами, но и самой жизнью.
— Ты успел попрощаться с ним. — Анна с опухшими от непрерывных слез глазами посмотрела на сына. — Господь так решил, чтобы вы успели поговорить. И этот день, проведенный с нами как с семьей, стоил для Рене всех тех лет, что ты не знал правды.
— Ты мне потом расскажешь об отце всё, что я не знал, что упустил? Каким он был… — тепло попросил Луи, целуя подрагивающие пальцы матери.
— Ты можешь гордиться своим отцом, — вместо матери, заметив, как задрожали ее губы, ответила Алекс. — Он, как и все мы, был далеко не безгрешен, но он все равно был великим человеком. Думаю, он оставит свой весомый след в истории.
— Уже оставил, — грустно усмехнулся Луи.
Эту ночь они провели, как и тогда. Незаметно подсунув матери вечерний чай со снотворным, Луи с Алекс дождались, когда она обессиленно уснет. Они молча смотрели, как мама плачет во сне, а ее слезы, словно хрусталь блестя в отблесках свечи, медленно катятся по щекам на рубашку под ее щекой — рубашку отца, в которой он был в ту ночь… И как-то нехорошо у Луи заныло в груди. Матушка всегда умела держаться, не показывая глубины своих чувств, но смерть отца словно что-то бесповоротно надломила в ней. Луи стало не по себе… Он думал об этом, пока не уснул все в том же кресле.
На следующий день пораньше, чтобы успеть до наплыва верующих, в сопровождении Иларио, д’Артаньяна и нескольких мушкетеров, Луи с матерью и сестрой отправились в Собор Сен-Эсташ.
Аббат сопроводил их в храм. В пустом пока зале тихо потрескивали свечи, все вокруг было наполнено величием и трагичностью момента. Луи подошёл и замер у той самой иконы святого Петра, о которой упоминал в завещании отец.
— Мы хотели бы остаться одни, дабы помолиться об упокоении души Его Королевского Высочества, герцога Андоррского, — чуть обернулся в сторону аббата Луи.
— Конечно, — шелестящим шепотом ответил немолодой монах. — Молитесь сколько угодно, Ваше Величество, я пока закрою эту часть храма для прихожан.
Какое-то время Луи действительно молился вместе с застывшими за его спиной матерью, сестрой, Иларио и капитаном. Закончив молитву, он наклонился к постаменту и, чувствуя на своей спине взгляды, стал аккуратно исследовать его основание. В какой-то момент он, видимо, нажал скрытый рычаг, поскольку почувствовал, как выскочила тайная панель. Открыв ее, Луи нащупал внутри свёрток. Когда он вытащил и развернул его, его взору предстал высеченный из серого камня Герб. Три части его были пусты, а в четвертой, изображающей католический крест, переливался гранями великолепной огранки рубин. Луи с Гербом в руках обернулся.
Д’Артаньян с Иларио дружно вздохнули, а мать с сестрой молитвенно прижали руки к груди, когда Луи спрятал Герб внутри камзола. Передаваться по старшинству рода… Луи выполнит наказ отца.
Все вместе они вскоре покинули Собор.
— Иларио, — в карете Луи позвал бывшего секретаря отца, — начните подготовку моей поездки. После похорон отца мы отправимся в Андорру через поместье дю Валлон. Для всех это будет простой визит в провинцию, подарившую стране первого министра. Король счёл своим долгом лично выразить соболезнования ее народу, это не вызовет никому не нужных вопросов. Д’Артаньян поедет с нами, а в Париже с делами успешно справишься ты.
— Ваше Величество… — не мог не растеряться Иларио.
— Кто как ни ты двенадцать лет помогал отцу? Ты знаешь все. Ты справишься, он был в этом уверен. У тебя будет поддержка мушкетёров и мой Указ.
— Да, Ваше Величество, — склонил голову новый первый министр.
— А что касается противоправности твоего назначения… — Луи вытащил из-под лацкана камзола письмо. — Это тебе. Отец просил передать и вкратце сообщил мне, что здесь. Я согласен с ним и одобряю его выбор.
Иларио с разрешения вскрыл конверт и к концу чтения плакал, не скрывая слез.
— С назначением вас, месье Тревиль, — прошептала Анна.
Но в поездку Луи удалось отправиться лишь спустя две недели…
***
Атос стоял у окна и смотрел, как на поместье надвигается буря. Ещё светило яркое солнце, но над горизонтом уже росла, набирая силу, огромная чёрная туча. И сердце Атоса вдруг пронзила резкая боль. Он понял, что случилось…
«Господи… Неужели с этой бурей и этой болью в моё сердце вошла беда? Это ли свидетельство, что моего друга больше нет?» — думал Атос, вглядываясь в горизонт. Он отошёл от окна и сел за стол, чтобы написать Виктору прощальное письмо. Ему надо было успеть ещё раз сказать сыну про Герб. Если Арамис умер… значит, и его, Атоса, дни сочтены. Значит, и он уже встал на первую ступеньку лестницы, ведущей на пути в вечность. Он не мог это объяснить, он просто это
знал.
Он уже заканчивал письмо, когда услышал шаги за дверью. После стука в комнату вошел слуга.
— Ваша Светлость, к вам гонец из Парижа, — доложил он.
«Вот оно… Это все же случилось…» Сердце учащённо забилось, но Атос постарался не дрогнуть, жестом распоряжаясь пригласить гонца.
В кабинет вошел молодой человек в обычной одежде, молча отдал Атосу изящный конверт, щёлкнул ботфортами, раскланялся и скрылся прежде, чем Атос успел что-то у него спросить. Атос вернулся в кресло у стола и открыл конверт. Он опасался, что это известие о смерти Арамиса, но это было письмо от него самого, датированное полуторами неделями ранее и написанное из Парижа. Значит, друг успел вернуться…
Атос внимательно вчитывался в каждое слово. Арамис ещё раз прощался со своим другом, просил его не грустить и вспоминать только самое лучшее, что было в их жизни. Он сообщил, что его часть Герба, как и сам Герб, в надёжных руках. Арамис также написал, где завещал похоронить часть себя, кроме положенного погребения в королевской усыпальнице Лувра. Когда Атос прочитал название места, где его друг своей частичкой пожелал обрести вечный покой, он вдруг понял, что Арамис неспроста выбрал именно
это место. Атос ещё внимательнее несколько раз прочитал ту часть письма, что касалась этого.
«Арамис прав. Так нужно будет сделать и мне», — подумал Атос и велел позвать первого министра.
— Пошлите посыльного к моему поверенному. Я хотел бы видеть его завтра. Мне нужно внести кое-какие изменения в завещание, — распорядился Атос, когда слуга вернулся с выполненным поручением.
— Ваша Светлость… — ошарашенно вздохнул застывший в дверном проёме Воланд.
Атос отпустил слугу и жестом пригласил белого, как лунь, министра в стоявшие поодаль от стола кресла.
— Не надо слов, друг мой Поль, — попросил он, тепло смотря на бывшего генерального синдика. — Ты столько лет со мной, не будем лицемерить. Я только прошу тебя быть с Виктором и оберегать его, когда меня не станет и пока Господь не призовет и тебя.
— Видно, мне судьбой предначертано похоронить не только Ее Светлость, но и вас… — вздохнул Воланд. Седой и в морщинах, он все так же держал спину прямой, а рука все так же твердо сжимала подлокотник. — Обещаю вам, — добавил он и вышел, пытаясь скрыть навернувшиеся на глаза слезы, так как знал, что это расстроит его господина и друга.
Атос же вернулся к столу и закончил письмо для Виктора. Ну, вот… Все готово. Письмо написано. Завтра он внесёт нужные изменения в завещание.
По стеклу стали барабанить первые капли дождя. Буря набирала силу. Атос смотрел в окно, грустно улыбаясь, и понимал, что это Арамис сейчас прощается с ним.
«А я не буду говорить вам «прощайте», друг мой…», — подумал он, снова открыв письмо Арамиса. — «Потому что
там вы недолго будете один. Ждите меня, дружище. Я скоро приду…»
На следующий день поверенный сделал все, как того пожелал наместник. Виктор искренне не понимал, почему отец так аккуратно, шаг за шагом готовится к смерти. Он не был болен, но отчего-то упорно считал, что его дни сочтены. Атос же просто скрывал от сына свои предчувствия и ощущения.
Когда же на следующее утро после визита поверенного Виктор вошел в спальню отца, он обнаружил его бездыханное тело в кресле у окна. Глаза отца были закрыты, на губах замерла спокойная улыбка.
Виктор не мог знать, что ночью Атоса разбудил струящийся из окна мягкий свет. Он встал, подошёл к нему, распахнул ставни и увидел… Арамиса, стоящего в потоке яркого, но не слепящего, света посреди лужайки внутреннего двора замка. Арамис стоял и улыбался другу. Потом он медленно подошёл к окну, внимательно посмотрел на графа и протянул ему руку. И Атос понял, что друг решил встретить его на дороге в вечность. Он спокойно вдохнул в последний раз, закрыл глаза и, благодарно улыбнувшись, шагнул навстречу судьбе.
Распоряжение отца в завещании, касавшееся места захоронения, удивило Виктора, но он в точности исполнил его волю.
***
А буря, пронесясь над Андорра-ла-Велья, уже направлялась в сторону поместья дю Валлон, куда как раз подъезжали в карете Луи и д’Артаньян.
Портос, к которому после визита Арамиса никто не приезжал, настороженно отнёсся к возникшей на дороге карете. Он лично вышел встречать неизвестных гостей, искренне обрадовался, увидев д’Артаньяна, и поразился, узнав второго пассажира кареты.
— Генерал дю Валлон, — король был одет в простой дорожный костюм, и человек несведущий и не признал бы в нем молодого монарха, — я счёл долгом приехать, даже зная, что везу вам печальную весть.
Портос растерянно посмотрел на д’Артаньяна, но тот, понурившись, кивнул.
В ожидании ужина, когда они сидели в гостиной у камина, король рассказал Портосу и про признание отца, и про его смерть, и про завещание и судьбу Герба. И пусть сердце с каждым словом все сильнее леденело от горя, Портос был рад, что Арамис умер, успев открыться сыну и познав его любовь. Также Луи с тоской в голосе поведал, что матушка пережила мужа всего на две недели и не далее, как три дня назад нашла свое упокоение рядом с ним. В Париже осталась скорбящая сестра, а Луи счёл все же обязанным выполнить долг и рассказать другу отца о его последних днях и сбывшейся мечте. Король также извинился, что не послал гонца, а захотел рассказать все сам. Но за это Портос был даже благодарен — так для него Арамис эти две недели был все ещё жив.
Когда король оставил друзей побыть наедине со своей общей болью, отправившись в приготовленные для него покои, д’Артаньян рассказал Портосу все, что случилось с того момента, как его вызвали в Лувр сообщением о кончине консорта и до этого вечера. От всего услышанного у Портоса даже закружилась голова, чему он сам немало удивился. Такое было с ним впервые… Портос предложил д’Артаньяну немного прогуляться перед сном. Д’Артаньян, глядя, как за окном все сильнее бушует буря, высказал сомнение в правильности такой прогулки, но Портос успокоил его, сказав, что они всего лишь сделают круг-другой вокруг замка и вернутся в дом.
— Вот пошел и наш отсчёт… — грустно выдохнул Портос, когда они с д’Артаньяном шли по дорожке из фигурных плиток. Ветер трепал верхушки деревьев, срывая листья, гулко стучал по стёклам поместья ветками. — Арамиса больше нет… И у меня странное предчувствие насчёт Атоса.
Портоса не покидало необъяснимое ощущение. Словно что-то должно было случиться. Было что-то напряжённое в этих порывах ветра, ломающих ветки на вековых дубах, как пересохшие соломинки. Додумать свою мысль Портос не успел. В этот момент они с д’Артаньяном как раз завернули за угол, за которым шла прямая дорожка к входу в дом. И едва они сделали несколько шагов по этой дорожке, как один из дубов раскололся пополам, и половина ствола стала медленно падать на них. Портос, первым увидев падающий дуб, успел оттолкнуть друга и принял основной удар на себя. Д’Артаньяна лишь слегка зацепило краем. А дерево с гулким, почти человеческим стоном ударившись о гравий, погребло Портоса под собой.
Д’Артаньян вспомнил, как они однажды уже были погребены так же и, прокричав, как тогда: «Ещё не время умирать!», бросился сдвигать мощный ствол. На шум уже бежали слуги.
— Держись, прошу тебя… — умолял он, сидя на корточках возле Портоса.
— Слишком тяжело… — прохрипел распростёртый великан.
В глазах темнело, грудь нестерпимо сдавливало. На мгновение взгляд просветлел, и Портос с удивлением, которое тут же сменилось облегчением, увидел за спиной д’Артаньяна… Арамиса. Тот стоял, улыбаясь и прикладывая палец к губам, словно просил хранить молчание, а потом протянул руку.
— Спасибо, что выполнил обещание… — прошептал Портос. Повернувшись к выбежавшему на шум королю, он успел вымолвить: — Похороните меня рядом с Арамисом… — и, улыбнувшись, закрыл глаза.
Сердце великана замерло.
Буря, унесшая жизнь уже второго из дружной четверки на своем пути, медленно уходила на восток. А ошеломлённый произошедшим Луи сидел на ступеньках дворца, впервые видя, как плачет его капитан, прижимая к груди ещё теплое тело, и, глядя на угасающую бурю, вдруг подумал:
«Настоящие друзья едины и в жизни, и в смерти».
