Герб дружбы

      В квартире Рене друзья оказались уже практически под утро, и их хватило лишь на то, чтобы принять душ и рухнуть спать.       Утром Рене проснулся раньше всех, включил ноутбук и полез в Интернет, чтобы найти хоть какую-нибудь полезную информацию для продолжения парижских поисков. Он перепрыгивал с одного сайта на другой, задумчиво крутя на пальце старинный перстень с изображением какого-то герба. Перстень ему перед самой смертью передал отец, сказав, что это семейная реликвия и что он, Рене, в свое время должен будет передать его своему сыну. Отец еще что-то говорил о том, что перстень непростой, но Рене в силу юного возраста не слишком вслушивался в его слова, а потому ничего толком не запомнил, кроме того, что этот перстень обладает каким-то секретом.       И сейчас, остановив на нем взгляд, Рене подумал, что, вполне может быть, этот перстень в свое время носил сам Арамис. Переведя глаза на лежащий на столе рядом с ноутбуком Герб, Рене задумался… А каким он был — Арамис? Таким, каким его описывал Дюма? Или другим… Да, это был человек, наделенный властью и наверняка причастный не к одному событию в истории. Но все-таки, это прежде всего был человек, который любил и ненавидел, дружил и воевал, что-то чувствовал. Это был человек большой души и великого сердца — в этом Рене не сомневался.       — Я обязательно выясню тайну Герба, — прошептал он и поцеловал перстень, повинуясь какому-то необъяснимому порыву. — Герцог, я не успокоюсь, пока все не выясню. Обещаю Вам.       В этот момент створки окна резко распахнулись, и холодный зимний воздух разметал по полу лежавшие на столе бумаги. Рене бросился к окну и быстро закрыл его, но на мгновение ему показалось, словно его души коснулось что-то. Словно это сам предок сквозь века так выказал ему свою поддержку. Ещё некоторое время вглядываясь в расцвеченную светом рекламных вывесок темноту ночи за окном, Рене встряхнул головой и вернулся к ноутбуку.       Когда около девяти утра Мишель и Огюст появились на кухне, Рене уже накрыл завтрак и сидел перед небольшой стопкой бумаг.       — Ты совсем не ложился? — удивился Мишель.       — Рано встал. Зато успел кое-что выяснить. — Рене показал на стопку распечатанных листков.       — И что же тебе удалось узнать? — Огюст присел на кухонный диванчик и принялся намазывать джем на тост. Мишель же разливал всем кофе.       — Я выяснил, — благодарно кивнув и приняв свой тост, начал Рене, — что в Лувре есть закрытая от туристов часть.       — В принципе — логично, — задумавшись на миг, кивнул Мишель.       — Для посещения, — продолжил Рене, — открыты Музей, в который нам тоже обязательно следует пойти, торговая часть, Высшая школа Лувра и Центр реставрации. Усыпальницы закрыты для посторонних, в них есть доступ ограниченному числу людей. Но я как-то писал статью о том самом Центре реставрации, и у меня остались координаты человека, который курировал проект с их стороны. Я уже отправил ему сообщение, он поможет нам попасть туда.       — Отлично, — кивнул Огюст. — Но нужно иметь в виду, что документы скорее всего зашифрованы, что повсеместно использовалось в те времена для сокрытия особо ценной информации. Вряд ли мы встретим прямое упоминание Арамиса. Если бы так было, это уже давно бы обнаружили и раструбили о сенсации на весь мир.       — Ты прав, — согласился Рене. — Поэтому мы будем искать любые упоминания о первом министре времён регентства Анны Австрийской.       — Но для начала, друзья, нам нужно хорошенько подкрепиться. — Мишель с нескрываемым удовольствием поднял только что сооруженный им бутерброд, от одного вида которого у Рене и Огюста синхронно приоткрылись рты. На половине французского багета непостижимым образом громоздилась пирамида из нескольких слоев ветчины, огурцов, маслин, листьев салата и куриной грудки. Все это было щедро приправлено тёртым пармезаном.       — Приятного аппетита… Мишель… — только и смог выговорить Рене.       — Шпашибо… — не замечая шока друзей, наследник Портоса одним махом откусил почти четверть.       Спустя час наследники мушкетеров выходили из дома Рене, чтобы ещё через полтора по утренним пробкам затормозить у ставшего символом Парижа старинного дворца. Почти тысячу лет тот строился, прежде чем приобрел окончательный вид, но и спустя столько времени вызывал трепетное восхищение. В каждом камне, мраморном барельефе и ступеньке лестницы сквозил дух старины.       Поднявшись на второй этаж, Рене направился по галерее в сторону Центра реставрации, когда за первым же поворотом, что называется, нос к носу столкнулся со спешащим навстречу парнем, оказавшимся нахальным незнакомцем из такси.       — Оп-па… — только и смог удивлённо произнести Рене. Мишель и Огюст непонимающе переглянулись.       — Вы преследуете меня? — усмехаясь, с легкой улыбкой приподнял бровь незнакомец.       — То же самое я могу спросить и у вас, — не спасовал Рене. — Сначала вы угоняете у меня из-под носа единственное такси, теперь вот налетаете на меня из-за угла.       — Видимо, это судьба, — неожиданно доброжелательно рассмеялся парень.       — Кхе… Кхе… — деликатно намекнули о своем присутствии Огюст и Мишель.       — Простите, — парень улыбался так искренне и солнечно, что ему можно было простить все, что бы он ещё не сказал. — Я действительно поступил не очень красиво, перехватив такси у вашего друга ночью в аэропорту. Мне очень неловко, я никогда не позволял себе такого, поскольку воспитан в духе рыцарства и старинного рода, но речь шла о деле чести и во имя данной мною отцу перед смертью клятвы. Шарль Костельянц, — протянул руку новый знакомый.       — Мишель Третьян, Огюст Лаферет. — Рене представил чуть кланяющихся при упоминании своих имен друзей и протянул руку сам. — Рене Эрблес.       — Ваша клятва привела вас сюда? — вежливо и тактично поинтересовался Огюст. А вдруг новый знакомый не захочет распространяться? Имеет право.       — Совершенно верно, — однако, охотно кивнул Шарль. — Я должен встретиться здесь с человеком из Центра реставрации, разговор с которым мне пообещали, но я должен был успеть, пока он не уехал на очередные раскопки. И я едва не опоздал. Лететь из Тарба меньше полутора часов, но на прямые рейсы не оказалось билетов, и мне пришлось добираться окольными путями, с пересадками. Вот только ночью и прилетел. Простите ещё раз, что угнал у вас такси. — Шарль посмотрел на Рене.       При упоминании родного города д’Артаньяна трое друзей, не сговариваясь, переглянулись.       — Поразительно… — Рене, вроде привыкший уже за последнее время ничему не удивляться, все равно был поражен этим удивительным совпадением. — Мы тоже приехали на встречу с сотрудником Центра реставрации.       — Вот как? — Шарль заинтересованно вскинул брови. — Что же вас сюда привело?       В тот же момент у Рене завибрировал телефон. Пока он читал сообщение, в кармане куртки Шарля запел его мобильный. Новые знакомые переглянулись.       — Мой знакомый просит прийти после обеда, у него встреча с куратором раскопок, — первым озвучил свое сообщение Шарль.       — Мы можем поговорить в более спокойной и комфортной обстановке? — поинтересовался Рене, которого в очередной раз задели прибывающие туристы. — Потому что меня попросили слово в слово о том же самом.       В зале ближайшей кофейни они устроились за дальним столиком и заказали по безалкогольному глинтвейну.       — Такой холод вообще-то редкость для Парижа, — передернул плечами Шарль. — Хотя в дневниках своего предка я прочитал, что однажды здесь трещали сильные морозы. В ту зиму, когда умер его друг…       — Одна тысяча шестьсот шестьдесят шестого года…       Голос Огюста прозвучал тихо, вкрадчиво, но все замолкли, словно оглушенные взрывной волной. Рене прищурился при виде странно заулыбавшегося наследника Атоса и медленно стал переводить взгляд на нового знакомого.       — Д-да… — удивлённо пробормотал тот.       Трое друзей переглянулись. Теперь уже во взгляде каждого читалось пришедшее прозрение, но Рене решил все же начать издалека.       — Недавно я обнаружил в старинном сундуке в мансарде своей квартиры некоторые вещи, принадлежавшие моему давно почившему предку. Они указывают на то, что он занимал важный пост во времена регентства Анны Австрийской при малолетнем короле Людовике XIV. Как журналиста, а, прежде всего, как потомка, меня это очень заинтересовало.       — Понимаю… — делая очередной глоток, пока невозмутимо улыбнулся Шарль. — А ваши друзья с вами за компанию?       — Вы очень любопытны, — вновь деликатно вставил свое слово в разговор Огюст.       — Мое гасконское происхождение иногда сильнее меня… — усмехнулся Шарль. — Я, как и мои предки, везде умею находить приключения на свою голову.       — Огюст вовсе не хотел вас задеть! — засмеялся Мишель. — Он у нас вообще образчик благородства и деликатности. А гасконцы, и правда, всегда отличались взрывным характером!       — Мы вместе, — кивнул Огюст, — так как поиски нашего друга затрагивают и нас. Наши предки, как выяснилось, были очень дружны в свое время.       В этот момент Рене обернулся, чтобы подозвать официанта, и Шарль увидел блеснувший на его руке старинный перстень.       — Извините… — шутливость и юношеская горячность вмиг покинула его, он серьезно и осторожно коснулся перстня. — Этот перстень…       — Да? — Рене посмотрел на палец, все более уверяясь в своей внезапной догадке. Но слишком серьезным было их дело, и он хотел все же дождаться первого шага от молодого гасконца.       — Откуда он у вас? Вы знаете, что это за перстень?       — Это наш фамильный перстень. Мне его перед смертью передал отец. — Рене старался оставаться невозмутимым, надеясь, что новый знакомый не слышит, как стучит его взволнованное сердце.       — Это перстень герцога Андоррского. — Шарль поднял на Рене взгляд, наполненный долгожданной решимостью. Шарль продолжил рассказ. — В мемуарах своего рода я встречал его описание и даже видел рисунок. Более того, там упоминается особая черта перстня, которая позволяет отличить его как от многочисленных подделок, так и от похожего, который был собственностью наместника Андорры после того, как герцог принял решение о вхождении Андорры в состав Франции, а сам стал консортом, вступив в брак с овдовевшей Анной Австрийской. И мушкетёр может стать королем… — как-то по-особенному грустно, но в то же время, уважительно-восхищенно вздохнул Шарль.       — Вам известно, что Арамис был реально существовавшим человеком? — улыбнулся Рене, совсем не удивившись оставшемуся спокойным при этом Шарлю.       — Я знал это, еще учась в Сорбонне, — кивнул тот. — Тогда, готовя реферат по истории своей фамилии, мне пришлось много заниматься генеалогическим древом, и я с удивлением выяснил, что являюсь потомком одной из ветвей рода д’Артаньянов. У известного всем д’Артаньяна с Констанцией не было детей, но почти перед самой смертью он узнал о существовании незаконнорожденной дочери.       — Огюст Лаферет, потомок Атоса, графа де Ла Фер, наместника Андорры, — первым протянул руку адвокат.       — Мишель Третьян, потомок Портоса, генерала дю Валлона. — Мишель с добродушной улыбкой наблюдал, как с каждым произнесенным им словом все откровеннее сияет радостным удивлением лицо Шарля.       — Рене Эрблес, потомок Арамиса, герцога Андоррского, первого министра и консорта Франции. У Арамиса и королевы была дочь, как все мы знаем из истории, и думаю так перстень оказался на моей руке.       — Кстати, Шарль, — воодушевился Мишель, — ты не находил некоего письма от Арамиса к д’Артаньяну или, может, от д’Артаньяна к своей, как ты сказал, обнаружившейся дочери?       Вместо ответа Шарль молча достал из внутреннего кармана куртки сложенный вчетверо листок бумаги, видимо, ксерокопию полуистлевшего старинного документа и, раскрыв его, начал читать вслух.       «Дорогая моя Жаклин… Дочка… Я пишу тебе это письмо, потому что не уверен, что увижу тебя снова.       Завтра утром я отправляюсь в поход. Франция вступила в войну с Голландией, мушкетеры вновь в авангарде, и пусть я — их капитан в отставке, король отпустил меня на один из самых ответственных фронтов.       Вообще-то я даже рад этому походу. И прости меня за эти слова, но я не стану жалеть себя, уворачиваясь от пуль и снарядов.       Семь лет, как умер Арамис, а вслед за ним Атос. Ее Величество пережила своего мужа на две недели, а еще через неделю погиб наш дорогой Портос. Меньше месяца, и я лишился почти всего, что мне было дорого. Меня держала в этой жизни лишь моя любовь к Констанции. И не иначе чудо, что именно в тот жуткий период жизни, когда я потерял и ее, я узнал о тебе. Твоя мать, умирая, написала мне письмо, и описанные события не оставили сомнений в том, что она говорит правду. Арамис был прав… Господь позаботился, чтобы род каждого из нас продолжился, мой — пусть и так… И мне бы желать как можно дольше прожить, но…       Я не увижу больше карету с французским гербом. Я знаю, что меня больше не встретят крепкие объятия и громогласный хохот в хлебосольном поместье дю Валлон. И больше не к кому ехать в Андорра-ла-Велья. Каждый день, прежде чем заснуть, я разговариваю со своими друзьями и женой. И они отвечают мне, я отчётливо слышу их голоса. Они ждут, они зовут меня.       Я очень тебя люблю, но мне слишком тяжко стало жить на этой земле.       Надеюсь, Господь будет милостив ко мне, и какое-нибудь голландское ядро станет ступенькой на небеса в моем последнем пути. Наверное, грешно просить о смерти, но иногда только смерть дарит покой и приносит облегчение.       А я, несмотря ни на что, всегда буду с тобой. Я мало знал тебя, моя дорогая девочка, но люблю, и рад, что моя любовь переживет меня в этом мире.       И сейчас, чувствуя, что больше нам не придется поговорить, я хочу ещё раз напомнить тебе о Гербе Дружбы, про который рассказывал раньше. Береги янтарь, что бы ни случалось в твоей жизни, не расставайся с ним. Какими бы тяжёлыми ни были времена, ты можешь продать последнюю рубаху, но камни должны оставаться в нашем роду, несмотря ни на что. Завещай их своим детям, как я сейчас завещаю их тебе.       Как говорил Арамис в свой последний приезд, однажды эти камни, если на то будет воля Всевышнего, объединятся с остальными, и Герб откроет миру тайну, что потрясет его, а нашим потомкам подарит самую большую драгоценность, какая может быть у людей. Поэтому береги нашу часть этого сокровища.       Вот и все… Какая полная сегодня луна. Мне кажется, я слышу голос Атоса, он успокаивает Портоса, который снова попрекает Арамиса за то, что тот беспечно отказался от охраны. А наш консорт лишь как обычно невинно улыбается.       Наверное, я схожу с ума от тоски по ним.       Прощай, дочь моя. Нежно целую твои локоны.       Твой отец Шарль Ожье де Бац де Кастельмор, граф д’Артаньян»       Шарль уже закончил читать, а друзья продолжали сидеть молча, как и после прочтения первых писем, пытаясь уложить в сознании только что услышанное.       — Так что, в отличие от версии Дюма, д’Артаньян умер последним из мушкетеров, — наконец прервал молчание Шарль, снова складывая листок.       — И из этого письма мы узнаем кое-что новое. Судя по письму д’Артаньяна, Атос покинул мир вслед за Арамисом, потом ушла из жизни королева, а вскоре после нее Портос. — Мишель задумчиво подпёр щеку.       — Столько смертей в очень короткий промежуток времени, словно кончина Арамиса оборвала нить, связывающую их, и подорвала силы. И лишь д’Артаньян держался ещё семь лет сначала ради Констанции, а потом — ради новообретенной дочери, — высказал свое соображение Огюст.       — Значит ли, что ты знаешь и про Герб Дружбы? — Рене посмотрел на Шарля, вспомнив, что ещё в ночном аэропорту встреча с незнакомцем произвела на него необъяснимо сильное впечатление.       — Да, он упоминается в письме. Но это все, что я знаю, — развел руками Шарль.       Рене, продолжая улыбаться, достал из кейса сверток и глазам изумленного гасконца предстал загадочный Герб Дружбы.       — Как видишь, здесь уже есть части Атоса, Портоса и Арамиса. Нам не хватало лишь янтаря д’Артаньяна. Мы собирались отправиться на поиски в Гасконь после того, как посетили бы усыпальницу Арамиса и, может, узнали бы что-то новое. И тут такая удача. Или воля провидения, уж и не знаю, как сказать. — Огюст сдержанно улыбался, посматривая на Шарля. — Насколько я всегда считал себя приземленным человеком, и то начал верить в чудеса.       И тут Шарль поднял на новых знакомых лукавый взгляд. Он хитро улыбался. Сняв с шеи простую цепочку с таким же невзрачным нательным крестом, Шарль осторожно отщелкнул нижнюю его часть, и на его ладонь высыпались пять небольших янтарных бусин. На глазах изумлённо молчащих новых знакомых он осторожно вставил их в углубления на Гербе.       Они сидели и смотрели на представшую их взорам красоту. Наконец, они видели полный Герб таким, каким он был изначально. Их не покидало ощущение, что одна из важных ступеней пройдена, и теперь, там, впереди, их ждёт тайна, которая, пройдя сквозь века, была дарована им предками.       Рене даже поймал себя на мысли, что ощущает рядом присутствие кого-то невидимого. Словно чья-то невесомая ладонь легла на плечо и ободряюще сжала его. И он удивлённо услышал собственный голос, слова сами собой срывались с губ:       — Теперь Герб снова стал единым. Но чтобы понять его тайну, нам нужно найти завещание Арамиса. Мне кажется, что в нем будет разгадка или, по крайней мере, намек на то, куда нам двигаться дальше.       — Я согласен с Рене, — кивнул Огюст. — Но где нам искать завещание? Насколько я понимаю, в своем доме ты его не обнаружил? — посмотрел он на Рене. Тот отрицательно помотал головой.       — Может, нам осторожно спросить об этом у того человека, к которому нас независимо друг от друга привела воля предков и наше желание открыть тайну? — предложил Шарль.       — Так вернёмся в Лувр! — воодушевился Мишель и попросил счёт.       Расплатившись, потомки направились навстречу новым событиям, загадкам и тайнам. Но теперь их было четверо, и они чувствовали единство, то, что сделало знаменитых мушкетеров легендой ещё при жизни — они были один за всех и все за одного.