Корона

I am a willing captive of your eyes Of silvern clothes ornamented with patterns Of stinging smirks - a veil for your sadness Of all your secrets mysteries and prides I am a willing captive of your lies Of your intrigues - they're clinging like a bondage But it's so sweet - to choose, instead of oceans, Your withering and haunting mirage Helz

Легкое дуновение на окно. Появившийся туман от дыхания молодого человека застилает, скрывает толпу, собравшуюся на улице. Длинные пальцы рисуют на стекле что-то витиеватое и изящное. Быстрые линии, произведение искусства, бабочка, пытающаяся взлететь лишь с одним крылом. Еще один долгий выдох, и она исчезает, стертая рукавом юноши, открывая богатые занесенные снегом улицы и дорого одетых гостей, выходящих из карет и идущих ко входу во дворец. В империи Верхс сейчас декабрь. Сегодня знаменательный день официальной помолвки Рэя. Скоро ему исполнится семнадцать лет... Скоро он станет королем этой страны. Он снова дует на окно, потирает кончики пальцев, чтобы согреть их, и рисует заново. Беспокойный. Недовольный. Рэй утомленно вздыхает и оставляет окно с незаконченным рисунком в покое; он ходит по комнате, считая шаги между стенами, бормоча про себя имена и титулы. Стук в дверь останавливает его, и он встает на цыпочки, как лис, у которого шерсть поднялась начеку. Дверь открывается без единого звука, и входит миниатюрная молодая леди с темными волосами, оттененными зеленым, и огромными очками, застенчивая, но на удивление решительная. Ее коротко подстриженные волосы подпрыгивают вместе с ее отработанным шагом, каблучки отстукивают особый, почти мелодичный ритм. — Рэй, — говорит леди и делает короткий реверанс, немного формальный, все мышцы в напряжении. — Мои извинения, если я помешала. Большая часть гостей уже прибыла. Ее Высочество зовет вас. Рэй вздыхает про себя, расстроенный тем, что Гильда по-прежнему обращается с ним как с принцем, важной персоной значительнее ее по статусу, а не как с другом. Пытаясь пробить эту стену, он однажды попросил ее называть его хотя бы по имени. Похоже, этого оказалось недостаточно. — Конечно, — говорит Рэй и ободрительно улыбается, приближаясь к ней, но тут же останавливается, когда видит, как напрягаются ее плечи и как они чуть ли не взлетают к ушам. Он понимает ее границы. — Веди. Она опускает голову, избегая взгляда Рэя, и направляется к двери, с походкой столь элегантной, что прозрачная зеленая накидка на плечах развевается в такт ее шагам. С Гильдой ему всегда было сложно. Чрезмерно чинная, строгая и тихая, она разговаривает с принцем только по его инициативе и исключительно тогда, когда это касается их общих интересов: книг и Эммы. Вот почему Рэя поражает, когда она резко останавливается перед закрытыми дверьми, ведущими в бальный зал, и странная нерешительность в ее глазах сменяется нервозностью и... жалостью? — Мы кое-кого ждем, Рэй, — шепчет Гильда, и Рэй едва слышит ее среди громких непринужденных разговоров и музыки, что пробиваются сквозь двери. Она поворачивается к нему и теребит складки своего зеленого платья. — Бал не может начаться до приезда этой особы. Я знаю, вам сложно на светских мероприятиях... Я очень сожалею. — О, Гильда, все в порядке. Спасибо, что предупредила меня, — Рэй тепло улыбается, понимая, что она пытается успокоить его, и он силой воли разглаживает неудовольствие на своем лице. В конце концов, оно предназначено не для нее, а для этого очень важного гостя, который затягивает этот светский ад даже больше, чем нужно. Подумать только, он хотел разобраться с этим побыстрее... Гильда вздыхает и осторожно приоткрывает массивные двери. Пару встречает ошеломляющий свет, раскатистый смех и гул тысячи одновременных разговоров, мерцание драгоценностей на шеях дам и пальцах джентльменов ослепляют Рэя, платья и костюмы щеголяют всеми красками мира, и Рэй чувствует себя раздетым — в черной блузке, украшенной прозрачными черными георгинами и сложными бархатистыми узорами. Это праздник для Эммы и для него, и все же он единственный, кто пришел в черном. Темная, грязная лужа, которую все обойдут стороной на этом празднике жизни. Прежде чем Рэй решает убежать и переодеться, миллионы взглядов падают на него, оценивая, осуждая, затыкая ему рот. Так кажется до того момента, как внимание всех привлекает гранд-леди, одетая в роскошные красные шелка: золотые узоры на ее бюсте и алая прозрачная мантия очерчивают ее широкие плечи, ее идеальную осанку и то, как ее худые руки сгибаются у талии, а кончики пальцев слегка соприкасаются — безупречный изгиб. В ее глазах плещутся озорные солнечные зайчики, — тайная сторона ее безупречных манер — когда она подходит ближе к Рэю и Гильде. Эмма бросает на принца обеспокоенный взгляд, прежде чем обнять Гильду и поцеловать ее в обе щеки — светский жест, приветствие. Она задерживается на каждой щеке больше, чем положено, — первая ее ошибка, которую все с обожанием прощают. Суета невозмутимо продолжается, ведь все привычны к открытым чувствам будущей королевы и ее верной фрейлины. Рэй видит только часть лица Гильды, но и лишь это рассказывает ему обо всем. Как трепещут ее ресницы, как розовеют ее щеки, как она тянется к прикосновениям Эммы, нежно держит кончики пальцев принцессы, старается стоять чуть выше и прямее, чтобы соответствовать ей. В глазах Гильды пляшет огонь, уверенность, пробужденная Эммой, скрытая за толстыми стеклами очков. Рэй мягко улыбается, когда руки девушек переплетаются, и занимает свое место рядом с Эммой, на небольшом расстоянии от нее. Он редко чувствует себя третьим лишним с ними; более того, он был до смешного, почти до слез счастлив, когда его солнце, его лучшая подруга Эмма наконец-то осознала, к кому расположено ее сердце. Даже если для того, чтобы отпустить ее, ему потребовалось оторвать часть себя самого. Принцесса ведет их трио через бальный зал, представляя Рэя множеству министров разной степени важности, герцогинь, маркизов и графов; Рэй соотносит имена и титулы, которые так старался запомнить, с лицами, и они медленно плывут и мутнеют. Он совершенно измотан, когда они достигают безопасной гавани — места вокруг одного единственного огромного трона в другом конце бального зала. Их группу ожидает королевская семья. На троне сидит женщина, более взрослая версия Эммы, с серо-рыжими волосами, кожей более темного оттенка и усталой изящностью в осанке – ее глаза прищуриваются в согревающем обожании, когда она видит Эмму. Рэй склоняется перед ней, стараясь не смотреть на еще одно черное пятно в этом бальном зале, стоящее рядом с императрицей. Они совершенно не похожи друг на друга — кузины, Их Величества двух стран, наконец, соединяющие свои семьи воедино. Рэй не хочет встречаться с глазами Изабеллы, когда он поднимается из поклона, и все же они рвут его изнутри, темные, пронзительные, осуждающие, находя недостатки в угле его поклона, в неровной челке, в отсутствии кольца на пальце. Рэй заправляет челку за ухо, прячет руки за спину, расправляя плечи... Изгиб бровей Изабеллы не меняется, не скрывая неудовольствие тем, чего Рэй не может исправить. — Рэй. — Хриплый, мягкий голос прерывает их поединок как раз перед тем, как Рэй рассыпается под взглядом Изабеллы. — Я рада, что ты пришел. — Спасибо, Ваше Величество, — шепчет он, внезапно застеснявшись, прячась за совершенным поклоном, который даже Изабелла сочла бы безупречным. — О, пожалуйста, встань, дитя мое, — говорит императрица так же ласково, почти гладя его по голове своим успокаивающим голосом. — И зови меня Марией, пожалуйста. Или мамой. Не нужно формальностей — ты очень скоро станешь и моим сыном. Самый младший мальчик в королевской семье вокруг трона улыбается принцу, сверкая зубами, как это делала Эмма в его возрасте, и показывает большой палец вверх, говоря только губами: «Братец!». Глаза Рэя блестят и тускнеют, и он сдерживает слезы, рожденные от этого всепоглощающего принятия. Он чувствовал это только с... ... — Я ценю все, что вы для меня сделали, мама, — говорит Рэй, тепло, с придыханием... Улавливает изменение в выражении лица Изабеллы, что-то холодное, искаженное, бледное. Озадаченность. Обида. Мария улыбается, и компания детей младше Эммы и похожих на нее, смотрит на императрицу, словно ожидая ее разрешения порезвиться. Она кивает, и единственный мальчик в группе верещит, вызывая хор смеха среди гостей. — Фил, милый, подожди! — успевает воскликнуть Эмма, прежде чем ее брат бросается на Рэя, обнимая его шею руками, а торс — ногами, неожиданно сильный и все же такой милый. Рэй сжимает его в ответ, ерошит его волосы, и Фил хихикает. Он поворачивает голову, чтобы показать язык своим сестрам, и они улыбаются, вежливо и с достоинством, отражая поведение Эммы, в ожидании своей очереди. — Анна, Джемима, — зовет их Рэй, и его сердце переворачивается, когда он видит до боли знакомый румянец на щеках Анны, улыбку Джемимы, лишенную одного переднего зуба. Сестры... семья. — Очень радостно видеть вас, Рэй, — говорит Анна дрожащими губами и с затаенным дыханием, и она нервно, рассеянно поглаживает свои белокурые косы. Боясь подойти, но по другой причине, чем Гильда. — Фил! — жалуется Джемима, немного причитая, и тянется к нарядным брюкам Фила. — Я тоже хочу обнять Рэя! — Подожди своей очереди! — ворчит Фил и обнимает Рэя еще крепче. Джемима дуется, все еще пытаясь выглядеть так же изящно, как ее старшие сестры, но с треском проваливается, ведя себя скорее как младший братец. Должно быть, это здорово... Быть такими беззаботными. Принц крепко обнимает своего будущего брата — по крайней мере, у кого-то есть детство, которое он никогда не мог себе позволить. Эмма вздыхает, отпускает руку Гильды и вместо этого радостно и легко берет Джемиму на руки, подходя вместе с ней ближе к Рэю. Маленькая девочка весело хихикает, когда все четверо обнимаются — огромная куча рук и тепла. И все же... Кого-то не хватает. Когда Рэй обещает Филу и Джемиме научить их немного рисовать («совсем как ты умеешь, Рэй!»), они отпускают его и убегают в сторону императрицы, Анна дарит ему еще одну продолжительную улыбку, а Эмма снова тянется к Гильде, будто ей физически больно от расстояния в три шага между ними. Рэй подходит к ним поближе, с вопросом исключительно для них: — Мы ждем Барбару? — Нет, — качает головой старшая принцесса, внезапно задумчивая и отстраненная, глядя на двери на другой стороне бального зала. — Она сказала, что не сможет прийти. Эмма делает паузу, нахмурив брови, напряженная, подозрительная. — После того, как пришло известие, что приедет он. — Гильда вторит своей принцессе, будто эхо. Будто дурное предчувствие. Рэй не видел Барбару восемь лет, однако это не она причина этого бесполезного ожидания. Кто же этот "он"? Рэю не приходится долго ждать ответа. Внезапный ропот по бальному залу, гости, спешащие к окнам от потолка до пола, слова “белые лошади” заполняют сознание Рэя. Эмма хватает его за руку, отпустив Гильду, внезапно, сурово защищая Рэя, прищурив глаза; она легко тянет его к дверям, чтобы лично поприветствовать этого таинственного гостя. Брови Рэя хмурятся, когда до него доходит смысл слов "белые лошади" — животные, олицетворяющие королевское достоинство. — Эмма, — он старается говорить бесстрастно, слегка приоткрыв рот, но губы не двигаются. — Кто приехал? Принцесса останавливается перед закрытыми дверьми, вокруг которых уже собралась толпа, и на выдохе произносит: — Минерва. Тошнота захлестывает принца — спусковой крючок, нож в живот и шею — и скручивает, снова и снова, и Рэй закрывает рот ладонью от ужаса и жуткой боли. Потому что Минерва мертва. Рэй не успевает ничего больше спросить, как парадные двери распахиваются. Входит человек, и глаза принца вылезают из орбит, ладонь падает от его рта, короткий вдох, вздох, прокатывающийся по всему резко замолчавшему бальному залу. Поначалу его движения напоминают Рэю лебедя: утонченность жестов, шаг такой легкий и спокойный, словно он — звезда балета, рожденная для обожания, такое полное воплощение красоты, что Рэй не может отвести взгляд — его добровольный пленник. Мир милосердно умирает в уголках глаз, чтобы обрамить это абсолютное олицетворение чистой лебединой грации. Трудно дышать... Глаза Рэя пробегают по фигуре и лицу незнакомца, запоминая его с жадностью художника, нашедшего смысл слова "муза", всех любовных стихов, что ранее не имели никакого смысла. Однако, когда лебедь замирает, он — белое сухое дерево, не желающее шевелить голыми ветвями под силой ветра. Другое искусство, в другой форме. Незнакомец кладет одну из своих веток на талию, другую — на сердце, слегка отгибает плечо назад, изгиб позвоночника — идеальная линия, тело, предназначенное для рисования и поклонения, и О н с м о т р и т Р э ю в г л а з а. А какие у этого незнакомца глаза!.. Как голубые звезды в небе, как пророчество, обещание, откровение, извинение, голубая вечность, голубая полная луна, голубая... бабочка. Рэй... Рэй помнит эти глаза. Так тяжело дышать... Голова кружится, в горле пересохло, рот открыт, руки дрожат, когда этот мучительно знакомый юноша вежливо улыбается ему, ни намека на узнавание, и это дар, проклятие богов, и оно выхватывает сердце Рэя, разрывает его, безжалостно, еще... Он не отвечает на мольбу принца. — Ваше Величество, — голос Эммы доносится словно из другого измерения, другого времени. Ваше Величество?.. — Я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы осчастливили нас своим присутствием. Вы не часто покидаете пределы своей Провинции, тем более, чтобы посетить светский прием. — Ваше Высочество, но как же иначе? — Он говорит голосом ветра после метели, успокаивающим, неожиданно мягким, но все же таким, таким холодным. — Я не мог пропустить объединение двух королевств рядом с моей границей. Рэй ловит каждое мельчайшее изменение в выражении его лица, когда он подходит к принцессе и пожимает ее руку — сильно, крепко, уважительно. Его взгляд переключается на зеленое кольцо на пальце Эммы — предложение не от Рэя, а от Гильды (однако это, право, никому не стоит знать). Рэй не успевает понять значение победоносного блеска во взгляде Северного короля, как их глаза снова встречаются. Социальные протоколы, этикет, все это вылетает из головы принца, когда он не думая повторяет жест Эммы, протягивая дрожащую ладонь для рукопожатия, физически не в силах даже обменяться пустыми любезностями с этим юношей, похожим на воплощённую мечту. ...только для того, чтобы эта мечта слегка склонилась перед Рэем, перевернув его протянутую руку ладонью вниз, подняла ее и поцеловала голую кожу его безымянного пальца. Он не разрывает зрительного контакта, смотрит вверх, кажется, даже не моргает, следя за каждой мельчайшей реакцией. Задерживается, прижимаясь сухими губами, легко, тайком лаская выступающие вены на запястье Рэя, слушая громоподобную мелодию его пульса. Вот она. Вот на что похожа смерть. Рэй умоляет одними только губами: — Норман... — Ваше Высочество, — Норман?.. выпрямляется, отпуская Рэя, и шепчет слова, предназначенные только для их ушей. — Вы будто бы не можете оторвать от меня глаз. Не околдованы ли вы? — Простите меня, — бормочет принц в ответ — впечатление портится низкой хрипотцой его голоса. — Я думал, что знаю вас. — О, этого не может быть, — Северный король одаривает его очень странной, очень личной улыбкой, которую Рэй не понимает, пока эта загадка не поражает его: — Может быть, мы виделись однажды во сне? Во сне... — Да. Полагаю, вы рождены из моих самых сокровенных снов. Со стороны принцессы раздается странный вздох, привлекающий всеобщее внимание к ней и ее сильно покрасневшей фрейлине. Гильда на секунду зажимает рот обеими ладонями, передумывает, прячет руки за спину, пытается что-то сказать, но слова не идут. Рэй вдруг вспоминает, какие любовные истории она предпочитает, и яркий румянец на его щеках повторяет ее собственный — нет, все не так! Легкое покашливание Эммы спасает ситуацию, когда она вежливо и с достоинством предлагает: — Позвольте мне представить вас императрице, Ваше Величество. — Это будет честью для меня. Король склоняется перед Ее Высочеством: его движения настолько отточены и изящны, что Рэй не может подавить вздох, не может перестать смотреть на него, на то, как двигаются складки на его одежде, когда он наклоняется, как свет свечей играет с цветом, с его белыми локонами, как челка густой, слегка вьющейся дугой подчеркивает скулы и открытое лицо; он бросает взгляд на Рэя, намеренный, мгновенный, легкая улыбка, только для него. Секрет. ...или все-таки все именно так? Толпа вокруг них рассеивается, перемешивается: любопытство удовлетворено, оковы ее взглядов становятся все слабее, развязываются. Эмма улыбается Рэю, понимая, почему напряжение покидает его плечи, переплетает свою руку с рукой Гильды, словно это самое естественное явление, как долгожданный дождь в засушливое лето. Принцесса подзывает его занять свое почетное место рядом с ней, и все же... — Ваше Высочество. — Знакомый голос возле уха Рэя едва не заставляет подпрыгнуть, дрожь пробегает по нервам от кончиков пальцев до шеи. Он и не заметил, как тот приблизился... — Я хотел бы познакомиться с вами. Не могли бы вы сопровождать меня, пока мы будем разговаривать? — Конечно, — лепечет Рэй, совсем не задумываясь о последствиях, зачарованный его глазами. Он наклоняется вперед, жаждя... Их руки переплетаются в локтях, черно-белый бархат, аномалия, нарушение правил этикета, трещина в сердце Рэя, грозящая расколоться, дыши! Эмма, кажется, не возражает, почти ожидав такого поворота событий, и ведет их маленькую процессию вперед, но все же немного поодаль от Рэя и его необычного спутника, чтобы не подслушивать их разговор. — Меня зовут Минерва. — Король начинает с легкой темы, непринужденно, но все равно сбивает Рэя с толку. — А как зовут вас, Ваше Высочество? Минерва... Это было ее имя. Но он так похож на Нормана, от его внешности вплоть до манер и томительного желания прикоснуться. Неужели он притворяется, что не знает Рэя? Это другой человек? Может быть, брат? Или близнец? Возможно... Рэй решает, что будет придерживаться этого объяснения. Однако были ли у Нормана когда-либо братья и сестры? Что, если он... забыл? — Рэй, — отвечает принц, но вместо этого хочет бросить что-то саркастичное, что-нибудь, что помогло бы ему понять, что происходит, что-нибудь вроде: «Вам ли не знать, Ваше Величество?». — Как луч солнца? Рэй кивает, смущенный, растерянный, это не он, это Эмма… — Вам идет. Рэй пожимает плечами, неуверенно, уклоняясь от комплимента: — Разве не было бы досадно, если бы солнце было черным? — Если бы солнце было черным, я бы основал религию и посвятил ее вам. Что?.. Ладно, нет. Ничего себе, нет, это перебор, нет уж, нет. Рэй внутренне кричит, он ведь не мог сказать этого, правда, он умоляет небеса, чтобы никто этого не услышал, это самая лестная и смущающая фраза, которую он когда-либо слышал за всю свою жизнь, краснеет от линии волос до ключиц, как ошпаренный человек, почти скуля, он понятия не имеет, как от этого уклониться, дыши, Рэй! Дробный смех, слегка хриплый и приглушенный, заставляет дрожать все тело Минервы, а их сцепленные руки становятся проводником для электризующего хихикающего счастья. Кончики губ Рэя сами собой поднимаются вверх, когда он смотрит на прищуренные глаза Минервы, плохо скрывающие величественную синеву, на его искривленные губы — самое естественное состояние. Он так напоминает Рэю... Мысль в ожидании прячется, до тех пор как ее снова обнаружат, поскольку они наконец-то приблизились к трону Ее Величества. Никто не расстается друг с другом, будто так и должно быть. Проходят вежливые любезности, приветствия и благодарности с императрицей, пока Минерва не замечает Фила. Рэй сразу же чувствует заряженный воздух, взгляд призрачно голубых глаз, устремленный на ребенка, почти угрожающий и... испуганный (Рэй не уверен, что считывает это правильно), когда Фил встречает его взгляд. Огромные, по-детски любопытные, голубые глаза более темного, глубокого оттенка, чем у Минервы, напоминают Рэю, что они, должно быть, как-то связаны родственно. По-детски?.. — Что такое? — спрашивает Рэй, почти неслышно. — Боитесь ребенка? Это испытание Минерва не выдерживает: когда он поворачивает голову к Рэю, взгляд ошеломленного, загнанного в угол зверя уродует его черты, но принц моргает, и все исчезает, словно чудовища никогда и не было. Норман тоже умел в мгновение ока запереть свои глубокие чувства и проблемы. (Даже если Норман очень хотел это скрыть, Рэй всегда, всегда это замечал). Неожиданно победителем в этом испытании становится Фил. Совершенно невозмутимый, он одаривает их пару широкой, зубастой улыбкой. Рэй внутренне вздыхает; это ничего не доказывает. Филу этим летом исполнилось девять лет, может быть, в таком возрасте это просто не работает. Рэй вдруг медленно моргает, погружаясь в глубины своего сознания. Похороненное воспоминание, быстрая вспышка той же синевы, еще одна преграда, еще одно небытие. Видел ли он... те же глаза, когда ему было Девять? Как такое может быть?.. Он познакомился с Норманом, когда им было по одиннадцать лет. Либо разум его обманывает. Либо что-то не сходится. Рэй едва понимает разговор между Ее Величеством Марией, Эммой и Минервой, и такие слова, как «мои поздравления», «жених», «неожиданный визит», «переход через границу», «Священная библиотека», мешают ему думать, пытаться вспомнить; от него не ждут участия, как и от Его Королевского Советника Льюиса, и это идет ему на пользу: он почти ухватился за воспоминание… да, вот оно! Пока он не слышит приближающийся к нему стук знакомых каблуков. Любезности окончены; Мария встает со своего трона, чтобы лично поприветствовать гостей, будто каждый из них — ее старый дорогой друг, и нежно, коротко обнимает Фила и Джемиму по пути. Однако каблуки не ее. Изабеллы. Рэй закрывает глаза, глубоко вдыхает и выдыхает, примиряясь с внезапным холодным ужасом в костях. Конечно, она идет не к нему. Она представится королю, это не имеет к нему никакого отношения, бояться нечего, все в его голове. ...все в его голове, но, когда стук каблуков останавливается возле черно-белой пары, Рэй не может подавить резкую дрожь, леденящие волны мурашек. Он открывает глаза, склоняет голову: достаточно вежливо, чтобы угодить, достаточно низко, чтобы спрятаться. Случайное прикосновение, скорее постукивание пальцами, предупреждает Рэя, стирает из его сознания сконцентрированный ужас, чтобы сосредоточиться лишь на едва ощутимом прикосновении пальцев Минервы к своей руке. Невидимый жест, я здесь, и руки освобождаются от веревки, тело Рэя расслабляется, дюйм за дюймом, не привыкшее к отсутствию ограничений, и он снова выпрямляется. Он бросает извиняющийся взгляд на короля: должно быть, неосознанно Рэй до боли крепко сжал их руки… Минерва моргает, словно не понимая, что с Рэем что-то произошло, словно не чувствуя боли, словно это не он все еще поглаживает руку Рэя кончиками пальцев. Прямо перед матерью Рэя. И все же Изабелла не смотрит на их руки. Или делает вид, что не смотрит. — Ваше Величество. — Изабелла лишь приветствует его, слегка склонив голову, не находя нужным представиться, будто уже знает его. — Сын мой. На пару слов, пожалуйста. На мгновение рука Рэя прижимается к боку Минервы, так близко и крепко, что он слышит биение сердца короля — смена ролей; голова принца кружится, но все проходит: ошеломление, иллюзорный щит, внезапная защита, и на лице Минервы ничего не отражается. Он не сразу понимает, о чем попросила его Изабелла, слишком занятый кое-кем другим. Однако, когда она улыбается, становится ясно: он обречен. Рэй смутно помнит ее улыбки, когда он был ребенком и его отец был еще жив: искренность, тихий смех, прикрытые глаза, улыбка, которая ощущалась как объятие, как дом. Подарок для людей, которых она любила (а она любила столь многих!), постоянный луч жизни, поддержка в те моменты, когда казалось, что все вот-вот разрушится. Изабелла больше не улыбается. А эта улыбка единственная в своем роде: слегка подергиваются края ее губ, мышцы на щеках напряжены, зубы стиснуты, глаза бесстрастные и открытые, одна бровь приподнята. Демонстрация ее нетерпения, глубокого недовольства. Это все, что требуется Рэю, чтобы вырвать свою руку из объятий Минервы. Она разворачивается, ее лицо теперь — маска холодной, изрядно заскучавшей лисицы, и она уходит в единственную неприметную дверь прямо за троном. Королева не смотрит по сторонам, уверенная, что теперь Рэй последует за ней. И Рэй следует. Но не прежде, чем склониться перед Минервой, извиниться, пообещать, что он скоро вернется, что они продолжат разговор. Он никогда не чувствовал себя так неловко: выговор от собственной Матери прямо перед Ним, из всех людей! Минерва не смотрит на него, только кивает, но все еще буравит глазами дверь за троном, что-то обдумывая, с невидимым беспокойством в глазах. Он бросает быстрый взгляд в сторону Эммы и возвращает его к Рэю: — Ты дал слово. Рэй старается не обращать внимания на быстрый скачок сердца к шее — он разберется с этими чувствами позже. Чуть шатаясь, нахмурив брови, чем он провинился, Рэй обходит трон, приближается к двери и останавливается перед ней. Может быть, еще не поздно сбежать... с ним. Как в старые добрые времена. Внутренняя шутка, затаенная надежда, теплое воспоминание — все это сглаживает углы тревоги перед тем, как ему придется встретиться лицом к лицу с матерью. Он открывает дверь. Рэй входит в маленькое пристанище королевской семьи, где можно отдохнуть от шумных общественных мероприятий, обсудить события в уединении, а на мягких диванах и прочных столах лежат разбросанные принадлежности — частички каждого и каждой. Ножи Эммы, которые она бросает в стену, когда ей неспокойно; ее с Рэем скрипки, надежно хранящиеся на другом конце комнаты (о, как Анна обожает слушать их дуэт); стопки книг Гильды и множество очков разной формы; косметика Анны вместе с тысячестраничными томами на тему экономики; рисунки Джемимы, копирующие стиль Рэя; армия игрушечных солдатиков Фила. Все это исчезает из вида — успокаивающая обстановка, их теплое присутствие, — потому что Изабелла стоит там, наблюдая за улицами, повернувшись спиной к Рэю. Черная тень, зловещее предчувствие, даже ее голос доносится будто бы из обители измученных душ и уставших до смерти мучителей. — Присаживайся. Мы пробудем здесь некоторое время. — Спасибо. Я постою. Изабелла разворачивается к нему, и ее платье развевается от скорости ее поворота — зеркало ее недовольства. — Тогда не будем тратить время на вежливость. Разве ты не любишь Эмму? Голова Рэя трещит в висках; ему никогда не нравились эти манипулятивные игры, в которых его мать такая мастерица. Это ловушка, но он все равно попадается в нее; ответ не может быть ничем иным, кроме как: — Конечно, мама. — Тогда почему позволяешь распространяться слухам? — Ее холодная маска не спадает, когда она говорит это, но Рэй все равно слышит трещину в ней, когда ее голос становится немного выше. — Почему проявляешь чрезмерную привязанность к Северному королю и подвергаешь риску все, к чему мы так стремились? Она не смотрела на их переплетенные руки. Но, конечно, она заметила... Она всегда замечает каждую его ошибку. — Мама, это несправедливо с вашей стороны, — говорит Рэй, пытаясь хоть раз быть смелым, чувствуя, что это дело важнее, чем неправильный угол поклона. За это стоит побороться. — Эмма открыта в своих привязанностях к Гильде. — Эмма достаточно хорошо скрывает свои предпочтения на публике, — говорит Изабелла, быстро и веско, не давая Рэю и шанса защититься. Он открывает рот, чтобы возразить — она повышает голос. — Дружеский поцелуй между двумя красивыми девушками-подругами не является чем-то необычным при дворе. Тебе не положена эта привилегия. — Почему?.. Чем я отличаюсь? — бормочет Рэй, и это звучит жалко. Он чувствует, что проигрывает. — Сестра Крона и ты, вы... Что-то меняется в ее взгляде — уродливое, страшное, как чудовища под кроватью, как тени деревьев на стенах в ночи (они шепчут о безумии), как проклятие небес и как испепеляющая, черная зависть. — Вини себя за то, что родился мужчиной. ...нет. Нет, не плачь. Мать не выносит мужской слабости. Он не хочет... разочаровывать ее. Так пусто в груди: это несправедливо. Это его вина. Раскалывающая головная боль, жуткое, хромое изнеможение. Рэй закрывает глаза и массирует виски — головная боль препятствует основному потоку самоуничижительных мыслей, но это все равно так чертовски больно!.. Она приближается, стук каблуков вбивает гвозди в череп Рэя, и рука, более нежная, чем он привык, ложится на его плечо. Из извинения, из жалости. Рэй не обманывается: это нож, которым она пырнет его, боясь, что промахнется издалека. — Сын мой… — начинает Изабелла, ее голос заботливый, материнский. — Почему он представился таким именем? Тише. — Она пресекает его возражения заранее, прижимая пальцем свежую рану, когда он открывает глаза. — Послушай меня и не произноси ни слова: он никогда не любил тебя и никогда не полюбит. Прищуренные глаза, неверие, трещины в реальности, моргающие, искажающие, пока не остается ничего, ни поверхности, на которую можно опереться, ни голубого, ни Но... Нет. Шлепок по руке. — Нет. Она берет одну руку в другую и массирует больное место, и ни один мускул не дергается на ее лице. Никаких чувств, даже отражения изощренной игры, на ее лице нет абсолютно ничего, и тишина, совершенная пустота кричит на Рэя, как миллионы баньши, когда она почти шипит: — Ты мое разочарование. Огромная часть Рэя призывает его вымаливать у нее прощения. Встать перед ней на колени, поцеловать ее руку, признать, что он прогнил, что он всегда был таким, извиниться, что он причиняет ей боль снова и снова. Пообещать, что этого никогда не больше случится. Плакать, что она всегда была права. Однако Рэй не преклоняет колени. Не извиняется. Он стоит, выше нее, слегка дрожа; слепое неповиновение связывает его кости и мышцы в одну нить. Он пытается что-то сказать, защитить себя, уверить ее, что она ошибается насчет Минервы, насчет него, что она просто не понимает; из его рта вырывается лишь тяжелое, шелестящее, дрожащее: — Нет. Рэй не ожидает ее следующих легких, отстраненных, словно она говорит о погоде, слов: — Хорошо. Я не скажу: «я же говорила». Но не прибегай ко мне плакаться, когда твоя «любовь», — Изабелла делает ударение на слове, и первая эмоция, насмешка, появляется в ее голосе, — неизбежно уничтожит тебя. «Как она уничтожила тебя?» — чуть не спрашивает он с желанием плюнуть ей в лицо. — Я не прибегу плакаться. Мама. Казалось бы, впервые за весь вечер удовлетворенная, она уходит, и подол ее черного платья оставляет на полу пепел — горький, грязный. Рэй — этот пепел под ее каблуками. Тишина. Два. Три. Секунды? Часа? Дня? Года? Проходят в тишине этого королевского убежища. Личного ада принца. Дыши, Рэй. Он двигает пальцами, один за другим, медленно, не чувствуя их, будто они обморожены. Берет один из метательных ножей Эммы. Сжимает рукоятку, ногти впиваются в кожу. Он бросает его в стену всем телом. Другой. Чистая, слепая, красная, шипящая ярость, которую он никогда не испытывал раньше, толкает его бросать еще, еще, пока он снова не почувствует свои пальцы, пока стук ножей по полу, тупой лязг о стены не заполнят его уши, пока не остается больше ни одного, а он все бросает, бросает, бросает, будто зависимый от движения. Пока он больше не может стоять, задыхаясь, садится на диван, головная боль настолько мучительная и громкая, что он закрывает голову руками, сворачивается в позу зародыша и позволяет сильной дрожи охватить его, сдаваясь. Пока внезапно не приходит равнодушная мысль и не шепчет, словно ожидая, что вот-вот наступит момент успокоения: Это на него совсем не похоже. Голова все еще болит, но этого недостаточно, чтобы перекрыть ужасающие, наводняющие его разум «что если»: Мама права? Он... не прав? Неужели все это неправильно? Если это сон, то Рэй хотел бы проснуться прямо сейчас. Он встает и приглаживает волосы, заправляет челку за ухо, массирует веки, движения все еще медленные, волочащиеся, глаза затуманены. Ну конечно. Это на него совсем не похоже. Он выходит из этого удушающего ада. Даже Изабелла не заметила бы, что с ним что-то случилось. ...И все же его спокойное состояние рассыпается на миллионы осколков взорвавшегося солнца, когда первым, кого он слышит, оказывается Он. Голос доносится откуда-то из-за трона, слова неразличимы. Приступ бесшумного хихиканья почти ошеломляет принца. Как иронично. Он заходит за пустой трон, и становится легче... хоть раз просто существовать. Голос, вдохнувший в Рэя жизнь, успокаивающий одним своим существованием, шепчет: — ...подумайте о моем предложении, Ваша Светлость? Сомневаясь, нахмурив брови, боясь снова встретиться с ним взглядом, почувствовать что-то нежелательное, неподобающее... неправильное? Рэй все же выглядывает, охваченный любопытством, и видит Минерву, разговаривающего с Эммой: выражения их лиц сложные, строгие, официальные. Принцесса бросает быстрый взгляд на Гильду, и Рэй поспешно исследует, как плечи герцогини почти касаются ушей, глаза прищурены, словно от боли, осанка искривлена, а мелкая дрожь охватывает все ее тело. Нет... Он говорит не с Эммой. Он говорит с Гильдой. — Это любезное предложение, Ваше Величество. — Гильда склоняется перед Минервой; ее голос не выдает огромного волнения. Она говорит вежливо и ровно, как всегда. — Но я вынуждена отказаться. Если бы я стала вашей спутницей жизни, мне пришлось бы жить в Провинции и оставить свою принцессу, возможно, навсегда. Я поклялась ей в верности и останусь незамужней до тех пор, пока буду служить ей. — Она украдкой смотрит на Эмму, словно ища утешения в ее зеленых глазах. Руки Эммы мягко ложатся на плечи Гильды, и они опускаются все ниже, ниже, пока герцогиня уже не кажется настолько испуганной. — Приношу свои извинения, Ваше Величество. Ее слова пытаются сложиться в голове Рэя, как разрозненные кусочки головоломки: однако они не имеют смысла, не сходятся. Спутница жизни? Брак? Предложение?.. ... Нет. Рэй не может подавить истерический смех; этот кошмарный сон обожает мучить его. Он никогда не любил тебя и никогда не полюбит. Он пытается прочитать Минерву, пристально смотрит, стараясь понять его намерения, и не находит ничего, кроме холодного безразличия в медленном моргании глаз. Однако, когда Рэй смеется, он замечает странное противоречие: король закрывает глаза на долгие три секунды, наклоняет голову, словно пытаясь лучше расслышать что-то, и снова открывает их. Черные зрачки почти исчезают, жуткий голубой взгляд перенаправляется прямо на Рэя, рассчитанный удар, нож, брошенный прямо в глаз принцу... Рэй мгновенно прячется за трон, уклоняется от броска, он заметил! Принц вздрагивает от внезапного холодного ужаса в животе, резко вдыхает; закрывает рот и нос ладонью, и быстрые, оглушительно громкие взрывы в груди напоминают: чтобы все замечать, Северный король полагался не на зрение, а на слух. Смущающий румянец ползет к ушам, щекам, шее Рэя; неужели Минерва прислушивается к паническим всхлипываниям его сердца? Успокойся. Это просто нелепо. Тихое хихиканье, восторженные отрывки разговоров о красоте Ее Высочества, сплетни, секреты торговли и небрежный флирт приглушенным шепотом, стук сотен каблуков — громко, все сразу. Не может быть... чтобы он услышал Рэя. Не может быть, чтобы его волновали встревоженные, возбужденные, болезненные барабаны — незначительная, одна-единственная нота во всей композиции. Правда же? Нелепость того, что Рэй прячется за троном, подслушивает приватный разговор и остается незамеченным ради острых ощущений глупой погони, — все это рушится, как ужасно построенный дом, на голову принца: неловко, красно, постыдно. Какой позор! Рэй качает головой, бесконечно раздраженный собой, и выходит из-за трона к единственному живому и теплому человеку в этом месте. Ее нетрудно заметить даже во взрыве красок — его красный пучок огня, его Эмма выделяется, как дирижер, высокая и гордая, управляющая потоком толпы одними лишь жестами рук, безмятежная и такая красивая, что Рэй на секунду забывает об Изабелле, Минерве и своих противоречивых, скрежещущих чувствах. Однако это всего лишь мгновение. Взгляд принца не перестает искать белую фигуру в бальном зале. Тщетно. Он подходит к Эмме, и она, всегда окруженная людьми, все же издалека замечает его, прекращает все разговоры и поворачивается к Рэю, теперь уже совершенно одна. Без Гильды. Без Минервы. — Рэй! — восклицает она со спокойным счастьем в глазах и тихой, невидимой глазу тревогой в ее . — Я ждала тебя. Пора начинать наш танец. Гости в нетерпении. — Хорошо, не беспокойся, но я хотел спросить... — Он ушел всего минуту назад. Кажется, торопился. Значит, Минерва не застал его за подслушиванием. Это хорошо. …но почему Рэй разочарован? — Подожди, как ты... — Никак. — Эмма вздыхает и переплетает их руки, ведя принца к центру бального зала. Все расступаются перед ними, слегка кланяясь в покорном благоговении. — Ты напоминаешь мне себя, когда я... впервые почувствовала, что могу вращать луну, как веретено, и сшить одеяло из блеска звезд, если это означает, что Гильда будет улыбаться мне чаще. Она тихо улыбается, и дразнящий вопрос остается незаданным на ее губах: «Звучит знакомо?». Рэю хотелось бы, чтобы это было не так. Их вальс — лишь частица воспоминаний из далекого прошлого. Глаза гостей моргают, будто звезды, как всегда в обожании и принятии, как их всегда воспринимали. Пара из сказок, безнадежно влюбленная, символ абсолютной преданности, которой этот мир еще никогда не знал. Если бы только эти люди понимали, что улыбка Эммы — это подарок для ее возлюбленной в толпе, а Рэй ищет его, белого короля, свой сон, своего искусителя, свой личный кошмар. — Что случилось? — внезапно шепчет Эмма, пока она кружится, со все той же светской улыбкой, застывшей на ее лице. — Ты бледнее, чем обычно. Ты в порядке? Рэй уверен, что умеет скрывать свои мысли и чувства, как любой знатный человек, воспитанный при дворе, но она всегда видела его сердце так, словно это сокровище, выставленное только для ее глаз. Может быть, именно поэтому он влюбился в нее много-много лет назад. Может быть, именно поэтому он может доверять ей так легко, так безоговорочно. — Нет. Я не в порядке. Слова льются легко, почти в шутливой манере, будто весь этот день не избил Рэя до потери сознания. Однако он не говорит об Изабелле, а Эмма не спрашивает. Вместо этого он просит прощения, что случайно подслушал предложение Минервы Гильде. Вежливый, отстраненный, осознающий, что его губы могут быть прочитаны, он размышляет о том, что Эмме, должно быть, было тяжело столкнуться с такой возможностью. Ведь она так любит свою фрейлину. Принцесса сразу же понимает потайное значение этого разговора. Она успокаивает его: тепло, с нарочито ласковым выражением лица — зрелище для возможных зрителей: — Мне показалось, что он на самом деле не хотел делать предложение. Будто это был его долг, одна из причин, по которой он приехал. И Гильда, похоже, не в его вкусе, если уж на то пошло. Конечно, она изящна, наследница герцогства, воспитанна, умна, надежна, красива, добра, мила. — Эмма запинается, быстро моргает, румянец украшает ее черты, и она кашляет, возвращаясь к теме Минервы. — Готова поспорить, однако, что он ищет в своих партнерах другие качества. — О, прекрати. Ты не можешь этого знать. Ты просто пытаешься меня утешить. — О, Рэй, это тоже, конечно, но доверься мне. — Эмма подмигивает ему, будто зная то, чего он знать не может. — Не принимай эту ситуацию близко к сердцу, я прошу тебя. Мне больно видеть тебя таким. Эмма — единственный человек, который когда-либо видел, как Рэй плачет. Ему хотелось бы поговорить с ней свободно, рассказать ей больше, обнять ее, и уголки его глаз и губ слегка опускаются, подергиваясь, — мимолетное желание разрыдаться в ответ на ее слова. К их танцу присоединяются еще пары, и бальный зал наполняется шумом; центром всеобщего внимания становится еще одна пара, наслаждающаяся своим временем вместе. Взгляд Эммы становится жестким, и она, все еще держа руку на плече Рэя, берет инициативу на себя, уводя их в сторону от собирающейся толпы, в более укромный уголок, наедине. Она останавливает их танец за колонной и стеной и оглядывается вокруг на всякий случай, чтобы в их разговор не вмешались слишком страстные пары. — Тебя что-то еще беспокоит? — спрашивает Эмма, в ее голосе звучит тот же горько-сладкий тон всеобъемлющей заботы и любви, но без притворства и сахарной слащавости, которую она демонстрирует на публике. — Почему Изабелла вызвала тебя на разговор? Рэй вздыхает, неимоверно устав от всего этого дня; было бы легче, думает он, если бы он просто выпустил это из своей груди, вместо того чтобы позволять болезненно, медленно раскалывать его до безумия изнутри. Он рассказывает ей все таким тоном, словно сплетничает о каком-то особенно забавном скандале, о каком-то курьезном случае. Подумать только, какая абсурдная мысль — обрученный принц приворожен королем! Он сглаживает слова Изабеллы, превращая их в нечто более мягкое: скорее в материнское напутствие, чем в угрозу. В конце концов, он сдается, и в его тоне появляется надрывистая нота, когда он произносит: — Думаю, я просто мучительно завидую вам. Тебе и Гильде. Рэй не упоминает, что все его проблемы были бы просто фикцией, если бы он родился девушкой. Ему было бы позволено быть влюбленным в Минерву (Нормана? О, как Рэй хотел бы, что это был Норман). Эмма любила бы его. Мама любила бы его. Глаза Эммы сморщиваются, глубоко, неуютно понимающие, но она проглатывает все отраженное в них страдание. Ее голос — журчание воды в густом лесу, успокаивающее, тихое, но странно меланхоличное: — О, сердце мое. Нечему завидовать, право. Прости, что перебиваю; боюсь, я просто должна это сказать. Гильда и я для знати, для всех людей, танцующих в этом бальном зале, для всех людей по всей империи, навсегда останемся нежными подругами. Мы можем поцеловать друг друга в губы, и это ничего не изменит; наша связь навсегда останется чем-то незначительным, пустяковым спектаклем, пикантным баловством, если мы не заявим об обратном, громко и ясно. Но мы не можем. — Эмма говорит и рассеянно поглаживает свое обручальное кольцо, непреднамеренное действие говорит громче, чем могли бы слова. — По крайней мере, твои чувства воспринимаются всерьез. Как глупо. Конечно, он не подумал о ее страданиях, когда пришел к ней со своей ничтожной трагичной историей. Лицо Рэя искажается, виноватое, пристыженное, и извинение уже формируется на его губах, но она вкладывает его слова в его собственные уста: — Прости меня. Мы все сталкиваемся с разными трудностями в любви, и я не должна была умалять твои. В благодарность за то, что ты выслушал мои непрекращающиеся жалобы, я хочу сказать: ты всегда свободен любить и быть любимым, если таково желание твоего сердца. — Она разглаживает несуществующие складки на темном бархате на груди Рэя, подчеркивая свою следующую мысль; внешне это совершенно полюбовный жест, но Рэй понимает его смысл. — Ты не обязан соответствовать нормам. Черный — это твой цвет, не стыдись его. Так что никогда не бойся. Ведь мы все свободны, когда танцуем. Эмма улыбается ему в последний раз — заверение, луч теплого света, подмигивание, и отворачивается, словно вихрь, и пышные юбки обнимают ее ноги, крутясь вместе с ней. Она выходит на танцевальное поле, кружась и кружась, будто пол — это ее каток, будто Гильда — ее луна, а гости — их волны, убывающие, расходящиеся, когда принцесса и ее возлюбленная леди соединяют руки для танца, такого свободного и легкого, словно это единственная правда в мире. Рэй может сколько угодно говорить себе, что рядом с ними легко. Однако, когда первый танец кончается и его долг выполнен, он не хочет ничего, кроме как сбежать в ненужный простор своей комнаты, где он мог бы рисовать мельчайшие детали своего сна, пока не потеряет сознание от изнеможения, сопровождаемого дрожью пальцев. Он так отчаянно хочет уйти... ...пока кто-то не преграждает ему путь к побегу. Рэй не помнит, чтобы он танцевал вместе с остальными. И все же он здесь, в этом укромном уголке, где их никто не видит, протягивает руку, длинные пальцы указывают на сердце Рэя, желая его, и он смотрит: глаза манящие, полуприкрытые, почти вызов. Теперь принц хочет лишь превратиться в солнце и упокоиться в них навечно. Перед его глазами мелькает лицо Изабеллы: Он никогда не любил тебя и никогда не полюбит. Будь ты проклята, мама. Словно это единственная правда в мире, Рэй берет Минерву за руку. Сразу же становится неловко. Когда Минерва притягивает его в свое пространство и неожиданно нежно, высоко поднимает их соединенные руки, Рэй — красный камень, слишком долго пробывший под жаром звезды, и его щеки горят: он никогда раньше не танцевал с мужчиной, он в панике, глаза бегут от почти ужасающей близости голубых глаз Минервы, и обе их руки лежат на талии друг друга, и... — Шшш, — Минерва успокаивает его тихой песней северных завывающих ветров, легонько поглаживая его руку. Теперь она тоже в огне. — Позвольте мне. Рэй снова вдыхает, выдыхает, упрямо разглядывая туфли короля, и поднимает руку с талии Минервы к его груди, ключице, плечу. В конце концов, даже если он горит, это ведь не значит, что он погибнет. Правда? Легко, когда Минерва ведет. Легко следовать за ним, легко думать, что это всего лишь сон, легко забыть Изабеллу, его имя, воспоминания за почти механическими, отработанными шагами. В конце концов, танец — это светский реверанс; легко подумать, что Эмма была не права. Не так легко, когда Минерва спрашивает: — Каким был мальчик из ваших снов? Рэй вскидывает голову, недоверчиво, с надеждой ища в глазах короля хотя бы намек на прежнего Нормана. Они отвечают ему теплым блеском, искрой ослепительного фейерверка в голубом небе, такой скрытой нежностью, что Рэю требуются все его силы, чтобы продолжать поиски и не убежать от чувств, которые он не может сдержать внутри. Он рассказывает Минерве сказку о принце из застывшей во времени Провинции. О глазах, похожих на глыбы льда, которые таяли в бесконечные моря всякий раз, когда Рэй смотрел на него. Он рассказывает о земле, которая однажды была проклята солнцем, таким сильным, что оно высушило всю воду, а вместе с ней и принца. Он рассказывает Минерве, что наконец-то снова нашел его... Море, спасение, Принца из глубины сердца Рэя. Черный принц не перестает смотреть, хватаясь за любую реакцию, за океан, в который он влюбился, когда рука на его талии вдруг медленно гладит спину, опутывая, притягивая ближе... Приватный танец останавливается, когда их груди и бедра соприкасаются и шаги вальса становятся бесполезными. Минерва наклоняет голову, как бы спрашивая разрешения, и Рэй забывает, где они находятся и кем он должен быть. — Интересно, — шепчет король, и его глаза такие томительно теплые, такие близкие, как сокрушительное цунами. — Но я думаю, что принц хотел бы остаться там, в вашем сердце. Рэй улыбается ему, очень принужденно, очень горько, прищурив один глаз. Он так не играет. — Невежливо с моей стороны говорить это королю, но вы ужасно ведете, Ваше Величество, — говорит Рэй, и это явная ложь, но брови Минервы нахмуриваются, отражая уязвленное самолюбие. — Мы не танцуем танго. Позвольте мне. Он выдыхает последние слова в губы короля (когда они успели так приблизиться?), и рука на талии принца ослабевает, молча повинуясь его просьбе; Рэй мгновенно отстраняется от партнера и не упускает ищущего, тоскующего взгляда, когда положение их рук меняется и танец начинается заново. Вести также легко. Это рутина, и Минерва удивительно хорошо подходит для его рук, податливый, но крепкий. Это так легко... Как это было с Норманом. Но столь же легко и не замечать его взгляда, болезненно переживая отказ. Не так-то легко, когда Минерва отпускает его ладонь, чтобы вместо этого взять его за запястье. — Что вы делаете, Ваше Величество? — шепчет Рэй, резко переводя взгляд на руку Минервы, плечо, щеку, глаза. Самодовольная ухмылка и мерцание победоносного голубого огня — единственный ответ в течение долгого времени. — Слушаю ваше сердце, — отвечает Минерва, и сердце Рэя погибает и в шоке воскрешения бьется из груди, из запястья, жаждая освобождения в прикосновении Минервы. Предатель. — Вы… — Слова, Рэй! — Довольно нетрадиционный танцор. — Дело в вас. — Король улыбается, закрывая глаза, признавая поражение. Он едва касается сухими губами запястья принца. Открывает глаза. Смотрит. Сердце замирает, пик, последний аккорд скрипки. — У меня тоже когда-то был друг, чье сердце билось так же красиво. Рэй почти стонет от интимности слов и жеста; косвенное доказательство того, что да, это он, почти заставляет его растаять и произнести слова, о которых он будет сожалеть до конца времен: Я хочу поцеловать вас прямо сейчас. Почти. Желание сказать, потребовать, взять, украсть, прячется, как трусливый вор, пойманный с поличным, когда музыка меняется. Бодрый ритм, свободный стиль, танцевальная музыка. Не в ладах с их собственной атмосферой. Напоминающая им, что они не одни. Минерва медленно, неохотно убирает руки от тела Рэя, танец закончен. Никаких обязательств. Сейчас он уйдет и... — Ваше Величество, — говорит Рэй, его тон впечатляюще формален, учитывая ситуацию. — Боюсь, я преступно мало насладился вашим обществом. Не могли бы вы оказать мне услугу и продолжить нашу беседу? — Пауза заставляет Минерву поднять бровь: зачем? Рэй выдыхает, его рот превращается в напряженную линию, вот это он уже не продумал... — Наедине. Рэй уверен, что его лицо беспристрастно и не выдает его намерений, но реакция Минервы мгновенна, и это реакция паники. Напуганный до смерти зверь, забившийся в угол во всепоглощающем страхе, настолько слепом и всеохватывающем, что Минерва, этот непринужденно грациозный белый бог, делает безрассудный шаг назад. Полный, опустошающий отказ. — Извините, Ваше Величество! Провал, провал, мама была права, он... — Нет! Нет, нет, простите меня, дело не в вас, а во мне, я не ожидал... Не планировал… — Минерва на секунду запинается, избегая зрительного контакта, отворачивает голову и прячет щеку рукой, словно в глубокой задумчивости. Мир кружится, обжигает и распадается, а Рэй все еще замечает брызги насыщенного красного цвета на бледной коже Минервы. — Я не возражаю, просто не считаю это разумным. Не возражает... Тогда чего же он так испугался? Рэй внимательно осматривает его, его глаза, устремленные в сторону толпы за колонной, словно короля влечет туда, и он не может от нее оторваться. Принц хмурит брови, прислушиваясь к хихиканью богатых гостей, неосознанно вторгающихся в их разговор. Они отвлекают, напоминают о постоянном невидимом надзоре, о темных глазах, отливающих фиолетовым. Впрочем, возможно, для него все наоборот. — Не правда ли, было бы неплохо подышать свежим зимним воздухом? Я знаю один балкон, с которого открывается прекрасный вид на сады замка. Рэй не показывает своего недовольства, когда говорит это — он хочет пойти куда-нибудь еще, но если все, что нужно, чтобы Минерва наконец заговорил — это отдаленная бодрость веселой толпы, иллюзия уединения, Рэй смирится с этим. — На мой вкус я слишком часто вдыхаю "свежий зимний воздух", — говорит король, почти шутя, с облегчением, — но с удовольствием. Их руки переплетаются, самый естественный жест, легче, чем весь этот день, чем вся жизнь Рэя. Они идут вдоль стен к своей цели, к дверям, умело уклоняясь от танцующих, прыгающих, хлопающих пар, и сквозь просветы меж ними Рэй замечает Эмму. Она танцует вокруг музыкантов, все еще выступая в роли их дирижера, кружась, глупо и гордо, и, хотя они не нуждаются в ее руководстве, они не могут подавить улыбки, подбирая, меняя музыку, подстраиваясь под ее блестящий, хаотичный танец. Все потакают театральности красного чуда, и даже императрица смеется до слез, импульсивно танцуя в кругу со своими дочерьми и сыном. Возлюбленная звезды смотрит на нее издалека: руки сжаты в кулаки на груди, слегка дрожат, в благоговении, полном обожании, желая присоединиться к ней. Когда Рэй и Минерва поворачивают за угол, музыка снова меняется, теперь в ней звучит арфа, и звонкий смех Эммы разносится по всему бальному залу, когда она подходит к новой зеленоволосой арфистке и целует ее в щеку. Он звенит и звенит, будто она не в силах удержать и спрятать свое счастье, и ее глаза — прищуренные солнца, когда она подмигивает Рэю издалека, и ее веселость кричит о том, что с ним все будет хорошо. И он верит ей. До открытой двери теперь полтора метра; Минерва ускоряет шаг, и Рэй даже не задумывается, почему. Он тоже на секунду замечает темное пятно, а потом оно пропадает, исчезает, стирается в толпе другими цветами. Может быть, ему просто померещились пятна... Им обоим. Когда они выходят из дверей, Рэй пускается в бег. Он тащит Минерву за собой, меняет положение их рук, чтобы они держались за ладони, и звуки их шагов сливаются в один: единое дыхание, идеальная синхронность, тихий смех. Совсем как раньше. Рэй не останавливается перед дверью на нужный балкон — он врезается в нее, и она открывается, пропуская его внутрь, позволяя ему бежать дальше к перилам, дальше к... — Подождите, Ваше Высочество. Голос останавливает их обоих перед перилами, покрытыми снегом. Рука Рэя упирается в них, обжигая, затормаживая его, а его туловище движется к небу, к королевским садам, к свободе. Он вздыхает, слегка запыхавшись, и наклоняется назад, чтобы посмотреть на свою теплую ладонь, все еще надежно прикрытую рукой Минервы. — Разве я не сказал... подождите... Ваше Высочество? — Король запинается, положа руку себе на грудь, пытаясь восстановить дыхание. — Вы хотите умереть? Рэй отвечает не сразу; он изучает, как опускается и поднимается грудь Минервы, пальцы ложатся на сердце, расползаясь, как бабочка, щеки приобретают красивый румяный оттенок от внезапного холода. В пространстве между ними образуются клубы горячего воздуха от его учащенного дыхания. Рэй мимолетно думает, каково это облако дыхания Минервы было бы на вкус у него во рту. За их спинами — бальный зал со звездами, оркестр роскошной, настойчивой, белоснежной жизни, но Рэй смотрит только на него. — Конечно, почему бы и нет. — Принц наконец отвечает, смеется, но взгляд Минервы меняется, твердеет, и чернота его зрачков скрывает синеву, теперь уже цвета зимнего ночного неба. — Вы шутите, Ваше Высочество. — Минерва улыбается и высвобождается из хватки Рэя, от его рук и глаз. Он отворачивается к небу и садам — напряженная спина, стена. Как и предсказывал Рэй, они все еще слышат праздничный гул из бального зала. Но теперь... все ощущается иначе. — Вы можете называть меня по имени, Ваше Величество. Мы примерно одного возраста и социального положения, и... — Конечно, Рэй. — Минерва вскидывает голову, имя с его губ срывается шепотом, экспериментальным движением языка. Рэй не может подавить глотка, колени дрожат, но он прикусывает язык как раз вовремя, чтобы не попросить большего. — Но только если ты тоже назовешь меня по имени. О, отлично. Еще одна манипулятивная игра. Рэй так не играет. — Ваше Величество, насчет этого... — Ваша невеста столь изысканно прекрасна, Ваше Высочество. — Минерва прерывает так, чтобы не дать Рэю ничего сказать. Его слова звучат не как комплимент, но как наблюдение, формальная констатация факта. — Даже некоторые женщины поклоняются ее свету и земле, по которой она ходит. Шок на лице Рэя говорит за него все: при чем тут вдруг Эмма? — Разве ты не хотел поговорить? — спрашивает Минерва и пожимает плечами, и Рэю хочется обнять его за безупречную белизну наряда, белее мерцающего снега и звезд, потрясти за плечи и прошептать, что да. О нас. О тебе. О том, что с тобой случилось. Ты убил своего отца? Все ли с тобой в порядке? Почему ты носишь ее имя? Кто ты? — Да... Она прекрасна, — успевает произнести Рэй, завороженно глядя на Минерву под звездами. Единственный другой ответ в его голове — «Я знаю кое-кого еще прекраснее», но это, вероятно, было бы неуместно. — Вы хорошо смотритесь вместе, — говорит Минерва, банальный комментарий, обычное мнение, и это стирает мечтательную атмосферу, заменяя ее стальной яростью во взгляде Рэя. — Однако я нахожу ваш союз странным. — Ты всегда так думал. — Я не вижу большой политической ценности в том, что ты женишься на Ее Высочестве. Ты вряд ли сможешь манипулировать ею и ее огромной империей. Ты слишком мягок. — Ближе к делу, Ваше Величество, — говорит Рэй, его голос — низкое, защитное шипение. Он сыт по горло тем, что все считают его мягким. — Я лишь говорю, чтобы ты остерегался своей матери. — Это какая-то угроза? — Рэй говорит, сцепив глаза с глазами Минервы, и подходит ближе, сам угрожая. — Прекрати, ты не знаешь... — Нет, — шепчет Король, и слабое облачко его дыхания обдает холодным жаром щеки и губы Рэя, нет, нет, не отвлекайся! — Это предупреждение. — Это не твое дело. — Рэй делает небольшой шаг назад, но не отводит глаз от глубокого, преследующего голубого взгляда Минервы. — Если ты считаешь меня наивным и слабым, — и какое Рэю вообще дело до того, что он думает? — Отбрось эти мысли. Я прекрасно знаю о ее намерениях с тех пор, как все было устроено. Она все делает ради блага своего народа, и если ей для этого ей нужно изгнать меня из Сашевии и быть единоличной правительницей до тех пор, пока Ее Высочество не произведет на свет наследника мужского пола, то я не против. Я знаю это! Я принимаю это. Я все равно не гожусь для правления, и это правильное решение, и... — Ты наивен и слаб. — Минерва медленно моргает, его слова словно растраченный, тошнотворный мед, разительный контраст с быстрой, пылкой речью Рэя. — И какого черта тебя это вообще волнует? — Рэй почти кричит, последнее слово превращается в сорванный треск. Он закрывает глаза, отступает. Сдается. — Ваше Величество. Ледяная рука, пальцы холоднее объятий смерти, ложится на шею Рэя и заставляет его подойти ближе, снова открыть глаза. — По той же причине, почему ты не можешь перестать смотреть на меня вот так. — Минерва почти рычит на него, столько холодной ярости, фрустрации, столько жизни в его глазах, что Рэй почти наклоняется вперед, еще больше, чтобы посмотреть, увидеть, любоваться ближе. Рука на шее Рэя расслабляется и мучительно медленно перемещается к его щеке, след холодных прикосновений, осязаемое доказательство на лице Рэя заставляет его слабо вздрогнуть. Взгляд короля становится мягче и опускается от глаз Рэя. Опускается до... Минерва сильно прикусывает нижнюю губу — знакомый жест, наказание за неосторожные мысли и поступки. О чем вы думали, Ваше Величество? А потом он исчезает, его рука и глаза, словно видение, сон. Он смотрит на звезды и сады на почтительном расстоянии от принца, но холодные шрамы на шее и щеке Рэя все еще жгут его. — Я не знаю. Просто… волнует. — Он наконец отвечает; его тон выражает глубокое удивление. Лжец. — Зачем ты приехал? — говорит Рэй, наконец-то поворачивая разговор туда, куда хотел его направить с самого начала. — Я ведь уже говорил. — Минерва глубоко, устало вздыхает. — Я не мог пропустить объединение двух королевств... — Нет. Скажи эту отговорку тому, кому есть дело до политики. Настоящую причину, пожалуйста. Минерва смотрит на него: в его глазах странный блеск, который Рэй мог бы принять за уважение. Некоторое время он не отвечает, что-то обдумывая, и внимательно рассматривает Рэя. Вздыхает. — Чтобы увидеть тебя. Наконец-то. Ответ на все вопросы Рэя находится прямо здесь. Королю нужен лишь маленький, крошечный толчок. Рэй в очередной раз подходит ближе к Минерве и смело берет его холодные ладони в свои. Массирует их, чтобы согреть, наслаждаясь прикосновением к каждому пальцу. Подносит их ко рту и дует горячим воздухом на кожу Минервы. Его губы как бы случайно касаются костяшек пальцев. Маленькая, незначительная месть. — Вы замерзли, Ваше Величество. — Рэй говорит невинно, губы — тоненькая, обеспокоенная морщинка. Он ждет реакции. — Нет. Нет, не холодно. Я всегда… — Голос Минервы дрожит, когда он пытается защищаться. Победа. — Опасно говорить дурно о моей матери. Я сомневаюсь, что твой королевский титул спасет тебя от ее неудовольствия. — Рэй шепчет, тон внезапно становится серьезным, скрытным, предупреждающим. — Если ты хочешь продолжать отчитывать меня, пойдем в мою комнату. И Минерва не сопротивляется. Он выходит с балкона вслед за Рэем, ведомый томительным теплом его руки. Принц рассеянно поглаживает пальцы и костяшки от докучливого холода, и все это так знакомо, так всепоглощающе, что Рэй думает, что Минерва пойдет за ним на край света, если Рэй только попросит его об этом. Минерва начинает сопротивляться только перед дверьми, ведущими в комнату Рэя. — Где твои охранники? — обеспокоенно спрашивает Минерва, бегая взглядом по двери и коридорам, будто ища хоть кого-то. — Они мне здесь не нужны, — спокойно отвечает Рэй, пытаясь поймать взгляд Минервы. — И ты не боишься? — Чего мне бояться? Их взгляды встречаются, и в глазах Минервы — надрывное изумление, глубокое, тревожное смятение, а во взгляде Рэя — мягкое, сострадательное понимание и доверие. Король закрывает глаза. Дверь открывается и закрывается за ними, и Рэй отпускает руку Минервы, чтобы пройти дальше в темную комнату, повернувшись спиной к своему спутнику. В его голову закрадывается подозрение, почему Минерва так боится оставаться наедине с ним. Беспокойное, знакомое ощущение нависшей тени за спиной Рэя мурашками покрывает его шею, а сердце — ужасающими криками, предупреждающими о колющем предательстве. И Рэю все равно. — Готов ли ты сбросить этот фасад? Принц медленно поворачивается к Минерве, чтобы увидеть не предательского, пленительного белого дьявола в человеческой плоти, а потерянного мальчика с прищуренными, вопрошающими, дрожащими глазами, готового выскочить за дверь, как только представится возможность. Голос Рэя дрожит, боясь спугнуть, отогнать, когда он произносит: — ...Я знаю, что ты не забыл меня. Я вижу знакомый блеск в твоих глазах. И я никогда не переставал думать... о тебе. Он произносит остальное беззвучно и проглатывает нервозность, привлекая внимание Минервы к своим губам и шее. Я люблю тебя. Норман. Рэй широко раскидывает руки, приглашая знакомого юношу в объятия, и Минерва не видит в этом жесте ничего, кроме смертельной ловушки, которая отпустит его, только если он перегрызет свои конечности. Однако в каждой ловушке есть своя награда, и в этой ловушке есть все, чего так жаждал Норман. Глаза Рэя — чистый, темный обсидиан, поглотивший свет, черная дыра, засасывающая Нормана внутрь, и он теряет ощущение себя; он не хочет этого, не хочет мчаться навстречу ловушке, но это так же неизбежно, как и годы назад. Сила, с которой Норман сталкивается с Рэем, отбрасывает их обоих назад, опрокидывая на кровать. Миллиард чувств захлестывает их одновременно: атласные простыни, поразительное тепло чужого тела, его глаза. Норман нависает над своим принцем, наблюдая, запоминая, как черные волосы Рэя обрамляют его голову, точно он темный ангел, как под его взглядом руки Нормана подгибаются, чтобы опуститься ниже, как его губы почти незаметно приоткрываются, словно незапертая дверь с крошечной щелью, приглашая войти... Рэй прикрывает глаза, достаточно, чтобы освободить Нормана от их власти, и не может подавить небольшой выдох, когда его сон наклоняет голову для неминуемого поцелуя. Холст, который Рэй жаждет запечатлеть своими губами, шедевр всей его жизни. Он чувствует на коже холодное дыхание мороза, щекочущих снежинок, своего Нормана. Ближе. ...и ничего не происходит. Принц растерянно моргает, когда губы Нормана касаются его шеи. Вместо... — Это все, что мне было нужно. — Рэй выдыхает с облегчением и хорошо скрываемым разочарованием, его дыхание касается локонов Нормана, и принц расслабляется под ним. Они лежат на кровати, удивительно похожей на ту, что была в замке в Сашевии. Сходство поразительное: даже внимательный взгляд Рэя, прослеживающий лицо и плечи Нормана в поисках любого признака стесненности, точно такой же. Северный король безмолвно молится, чтобы он — единственный элемент, способный измениться, не стал таким же жалким слабаком, каким был пять лет назад. Острое тепло поглощает тело Нормана, и он в экстазе от того, что тает, что умирает этой маленькой смертью; его нос и губы прижимаются к шее Рэя, едкая ностальгия оттачивает его тающие углы в то, что хочет этот переменчивый принц (и он, вероятно, даже не осознает этого). Рэй пахнет потрепанными книгами, красным медом, живым, дышащим человеком, и Норман чувствует под своими губами неровный пульс — сердце, его жизнь. Запах безумного меда опьяняет его чуть ли не до отравления, просачиваясь в вены, лаская, угрожая его внутренностям острым обещанием сладкой лжи и ужасной смерти. И все же Норман потакает этому, почти пробуя Рэя на язык, и это не убивает его. А Норман не убивает Рэя. Возможности в его сознании бесконечны: может, дать ему подышать чем-нибудь особенным; нежно обнять его голову, провести ладонями по шее, пока он спит (задушить или сломать? мучительно медленно или милосердно быстро? близко или ближе); обнять его и выбросить его тело из окна (стоит ли Норману полететь с ним? какой это был бы прекрасный танец), и исчезнуть, исчезнуть, и никто не узнает. Это было бы так просто. От свободы и доверия, дарованных ему столь легко, у него кружится голова, учащается сердцебиение; он еле дышит, все его существо кричит ему, что надо что-то делать, и быстро, быстрее! А он не делает. Рэй так крепко засыпает в его объятиях; пальцы путаются в белых кудрях. Совершенно наивный, отвратительный слабак, полный болван, Норман в обожании прижимается губами к шее своего принца и позволяет себе поколебаться, исправиться под влиянием этой хрупкой нежности и абсолютного доверия, которого он никогда прежде не знал. Я тоже люблю тебя. Рэй. На следующее утро от Нормана ничего не осталось. Простыни, на которых он лежал, идеально гладкие, Рэй обнимает холодную подушку вместо своего дорогого сна, а окна широко открыты, чтобы унести последние следы его пребывания. Рэй не понимает, не приснился ли Норман ему снова. Он не религиозен, но не может не думать, что, возможно, это знак, чтобы наконец отпустить своего странного друга, который когда-то лелеял его, верил в него, бросал ему вызов и поселился в его сердце, словно паразит. Он должен прекратить это. Смущенный принц закрывает глаза и заставляет себя думать о своей храброй Эмме. Изящная, сильная, сострадательная, она успокаивает его разгоряченное состояние только для того, чтобы озорной холодной ветер вдруг приласкал горло Рэя. ...Норман целовал его шею прошлой ночью. Нет. Никакого Нормана не было. Хватит.

Я добровольный пленник твоих глаз Твоих одежд узорами расшитых Твоей усмешки, так знакомо ядовитой Гордыни выставленной напоказ Я добровольный пленник твоей лжи Твоих интриг накинувших удавку На горло мне так крепко. Но так сладко Вместо воды в пустыне выбрать миражи. Helz