Корона

Ее Высочество, наследная принцесса империи Верхс, приезжает с визитом через неделю, и обитатели замка забывают об опасности, таящейся над головой Северного наследника. Они так много сплетничают о ее грации и внутреннем свете, что Нормана уже тошнит: он представлет ее типичной маленькой благородной леди, которая толком и не понимает, какое бремя на самом деле несет ее титул. Он слышал о ней и раньше, но само понятие о наследной принцессе никогда не было ему по душе. Постоянные восторги Рэя в ее адрес также не красят ее. Добрая, самая лучшая, правильная, пышущая здоровьем, остроумная, справедливая, изысканная... Идеальная пара для его маленького принца. Скучная. Лишняя. Норману хотелось бы, чтобы Рэй прекратил это. Когда наступает долгожданный день приезда Ее Высочества, Норман думает, что знает о ней больше, чем о своем лучшем друге: от числа ее братьев и сестер до изгиба ее губ, когда она улыбается. Он бесконечно раздражен и излишне холоден с Рэем, и ему горько, что они даже не могут держаться за руки в ее всемогущем присутствии. Все в тронном зале (хотя на самом деле никакого трона нет, и даже Ее Величество Изабелла стоит) ждут будущую императрицу с затаенным дыханием. Когда тяжелые двери открываются, Норман неохотно переводит взгляд с Рэя на очень странного, очень высокого мужчину, входящего в зал. Его тень настолько аномально длинна, что достигает Нормана на другом конце комнаты; его глаза под огромной, до смешного неуместной шляпой — прорези, и они сообщают что-то непосредственно Северному принцу. Мальчик незаметно кивает, признавая его присутствие. Он не сразу замечает маленькую принцессу, спрятанную в тени этого человека. Измотанная долгой дорогой, одетая в простую белую дорожную одежду; ее волосы торчат, словно веточки, пылая ярко, как хаотичный огонь, а зеленые глаза осматривают все вокруг, загораясь нескрываемой любовью, когда она наконец замечает Рэя. Она совсем не такая, какой ее представлял себе Норман. Простушка, принцесса носит все свое обнаженное сердце на грязных рукавах, когда, отбросив все правила этикета, бежит к Рэю и обнимает его со всей силы, почти визжа от восторга. Даже Ее Величество смотрит на нее по-другому: впервые с тех пор, как Норман ее увидел, безупречная осанка Изабеллы смягчается, сухие губы складываются в кривую улыбку, а взгляд излучает столько любви, что Рэю и не снилось. Все кажется таким ненастоящим, неестественным и неловким, что, когда Ее Высочество приближается к Норману на почтительное расстояние, она, вероятно, хорошо распознает его злобу. В ее глазах появляется вопрос, когда принц молча, неподвижно набрасывается на нее с желанием властвовать над ней, поставить ее на место, погасить ее дешевые любезности, ее огонь. Он ожидает элегантного реверанса, но она приближается, ничуть не задетая его поведением, и берет его руку, пожимая ее очень сильной хваткой, полной заживающих мозолей. А?.. Вся комната напрягается, наблюдая за происходящим. Маленькая принцесса не отпускает его, ее хватка крепнет, пока она говорит: — Мне очень приятно наконец-то познакомиться с вами, Ваше Высочество. Я искренне надеюсь, что отныне мы сможем стать хорошими друзьями. Глаза Нормана прищуриваются с плохо скрытой враждебностью и иллюзией улыбки. — Ваше Высочество, ну, разумеется... Еще одно сильное пожатие, такое, что едва слышно потрескивают кости, прерывает его, и ему не удается скрыть боль, искажающую черты лица. Как? Кто... — Пожалуйста, зовите меня Эмма. Мы одного статуса, так что не должно быть слишком тяжело вести себя дружелюбно, не так ли? Глаза Нормана устремляются к ничего не понимающему Рэю, с искренней радостью наблюдающему за тем, как его лучшие друзья ладят друг с другом. О, Рэй... Эмма отпускает Нормана, совершенно спокойная и веселая, с такой милой улыбкой, что она пугает принца, и он прячет дрожащую руку за спину в совершенном поклоне перед ней. Совершенство. Вот кто она такая. Совершенство в глазах обитателей замка, она никогда не боится снизойти до того, чтобы помочь слугам или легкомысленно танцевать с проходящими по коридору министрами. Во время совместных ужинов ее манеры безупречны, а Ее Величество Изабелла разговаривает с ней так, словно принцесса — ее давно потерянная лучшая подруга. Она ходит с принцами в библиотеку и прерывает их параллельное чтение, сама придумывает истории, столь совершенные, и ее воображение такое живое, ее речь так полна чувств, что картины несчастных закованных драконов, говорящих ив с душами бессмертных детей и летающих морских кораблей с порванными крыльями сами рисуются в воображении мальчиков. Все влюблены в Эмму. Норман мог бы испытывать нечто сродни восхищению этой абсолютной принцессой, если бы только Рэй тоже не был в нее влюблен. Его глаза блестят, когда она рассказывает ему о своих приключениях по всему миру, вовлекая его в обсуждения (можешь себе представить, какую ненависть должны испытывать люди друг к другу? Что бы ты сделал, если бы такие беспорядки возникли в Сашевии?). Рэй пытается тайком рисовать ее в уголках книжных страниц, идеальная копия, — его талант безмерен; он ведет ее в сад замка без Нормана, и они что-то шепчут друг другу на ухо, хихикают, счастливые... Рэй казался счастливым только тогда, когда рядом был Норман. Больше нет. Эмма полностью завладевает его вниманием, когда она с ним, в то время как Норман гладит руки Рэя, молча требуя хотя бы этого маленького огонька теплоты. Маленький принц подчиняется, уже инстинктивно, их пальцы переплетаются, и Норман уже не чувствует себя таким одиноким и отверженным, как раньше. Но он просто не может сравниться с их многолетней дружбой, и перед тем, как может родиться обожание, появляется нечто горькое, уродливое, с откушенными головами и гниющими зубами. На следующий день именно Рэй касается руки Нормана. Но встречает он не знакомую прохладу кожи, а шелковую ткань белых перчаток. Прежде чем маленький принц успевает сделать какие-либо выводы, Норман резко встает и бросается прочь из библиотеки. Белая перчатка падает на пол рядом с ногами Эммы. — Прошу прощения, миледи. — Норман улыбается, приторно сладко, притворно приятно, и поднимает перчатку с пола, словно кланяясь принцессе. Он задерживается на пару секунд, чтобы стряхнуть пылинки со своего чистого белого аксессуара, и встречается с тяжелым взглядом Эммы. В глазах совершенной принцессы он находит эмоцию, не столь подобающую леди: обнаженную, жестокую обиду. Норман уходит довольный: его послание передано безупречно. Найти тренировочный зал рыцарей несложно. Первый встречный слуга вздрагивает и дает ему указания чуть более высоким тоном, чем обычно. Принцу не следовало заводить волка и давать ему свободу разгуливать по замку в одиночестве. Волк входит в обитель воинов, храбрых защитников и королевских властителей. Подобно месту, где Нормана воспитывали с того дня, как он научился стоять на ногах, он узнает напряженную тишину, оружие разных форм на стенах; скорее галерея, исполняющая призрачно прекрасную оперетту жестокости человечества, чем тренировочный зал, где лучшие хладнокровно калечат лучших с самыми благородными намерениями. Норман достает до меча — принца тянет к нему, как безумца; он проводит пальцем по острому лезвию, осторожно, тоскуя по дому. Холодная сталь напоминает ему о бесконечной боли в мышцах, о шрамах, окрашивающих все тело в блеклые тошнотворно белые крики, о холодных днях и еще более холодных ночах. Она стирает с лица прекрасную улыбку Рэя, уступая место вою волков в метель. Он дома. Норман жестко, резко рассекает воздух и вдыхает его, иллюзия леденящего холода его замка скручивает его легкие и вправляет ему поломанные бесконечной нежностью кости, даруя ему давно потерянную конечность в обмен на собственное сердце. Он крутит мечом вокруг себя, словно разогревает обмороженные пальцы, наконец-то вновь чувствуя их. Он высоко поднимает меч... Дверь открывается, и Норман ожидает услышать стук безупречной походки Эммы, но вместо этого до него доносится запах красного меда, и его замах колеблется, и рука ударяет по воздуху вертикально, промахиваясь мимо воображаемой цели. Он делает вид, что это было намеренно. — Что ты здесь делаешь, Рэй? — спрашивает Норман, неистощимо мягко, не прерывая своей тренировки, почти напоказ. — Я не дурак, Норман, — отвечает Рэй, и голос его звучит эхом, ничуть не впечатленный. Маленький принц приближается, тревожаще близко, чтобы заглянуть в глаза Нормана, и сердце наследника Севера пропускает долгий, замирающий удар. Жаль, что он больше этого не ощущает. — Почему ты вызвал Эмму на дуэль? Что она тебе сделала? Это тяжкое оскорбление, а она всегда была... Очаровательна. Точно. — Нет, Рэй, что ты, — произносит Норман голосом, который был бы насмешлив, не будь так нежен. — Я просто уронил перчатку, и она случайно упала рядом с Эммой. У меня нет к ней совершенно никаких претензий, и я не желаю ей зла. Он не лжет. Не совсем. — Я имею в виду. — Рэй делает шаг назад, избегает зрительного контакта, внезапно напряженный, чрезмерно осторожный. — Иногда... Ты так ясен мне, будто я всегда тебя знал. А иногда я совсем тебя не понимаю. У них уже было много видов молчания: натянутое, когда они только пытались понять друг друга, уютное, когда они держались за руки и читали одну книгу, робкое, когда они проснулись в одной постели с первыми за день словами, сказанными друг другу... Этот вид — новый: все смотрят, как веревка натягивается над обрывом, рвется посередине, и никто ничего не делает, чтобы предотвратить это. Злость без причины, горечь. — Ты правда так сильно ее любишь? — Голос Нормана заглушает звук рвущейся веревки. Этого недостаточно. Рэй не отвечает. Треск. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь снова умер из-за меня, Норман. — Он вздыхает, и его слова — бесконечные сгустки черной смолы, льющиеся на Нормана, резкие, обвиняющие. Твоя вина. Глупец. Эгоист. — Я слишком сильно люблю… вас, чтобы позволить этому случиться. Норман не уточняет, что именно означает это «вас». Сейчас это неважно. — Эй. — Северный принц начинает осторожно, внезапно меняя тему. — Если ты здесь, не хочешь присоединиться к моей тренировке? Сражаться против воздуха не слишком интересно. Я не так много могу вообразить. — Не уверен, что это такая уж отличная идея. Меч — не совсем мое оружие. — Рэй пятится, загнанный в неожиданный угол между каменными стенами и стальными холодными глазами Нормана. — Не скромничайте, Ваше Высочество. — Голос Нормана — горячий мед, тягучий, несправедливый. — Я видел ваши руки, вы прекрасно справитесь. Здравомыслящая часть мозга Рэя отмечает, что в бою на мечах нужна не сила, а практика, техника и скорость, но он все равно тает от комплимента. Конечно, Норман заметил бы жилистые руки Рэя, его страсть к стрельбе из лука, и все же такое признание смущает и льстит. После такого было бы неловко не согласиться. Рэй слегка краснеет, словно в мальчишеском предвкушении. Оно исчезает, уступая место плохо скрытому беспокойству, как только Норман предлагает ему стальной меч со стены. — Мы же тренируемся? А деревянные мечи?.. — спрашивает он очень осторожно и не принимает руку Нормана, сжимающую меч — смертоносный, острый, устрашающий. — В моем краю деревянные мечи — детская забава. Единственная надлежащая подготовка, которую ты можешь получить, — испытание настоящей угрозой. — Северный принц отпускает меч в другой руке, и под оглушительный, отдающийся эхом стук стали по каменному полу поднимает руку Рэя и кладет ее поверх своей ладони в перчатке. Две руки на рукояти одного меча. Голая кожа и шелк. Шепот, не осмеливающийся отозваться эхом. — Но я не причиню тебе вреда, Рэй. И ты никогда не сможешь причинить мне боль в ответ. — Хорошо. — Рэй глотает, бесконечно стесняясь их соприкосновения. Это то же самое, что держаться за руки, и все же это так... — Но почему ты так уверен? — Не знаю, как Эмма, но я останусь в живых для тебя, даже если ты очень постараешься меня убить. — Норман тихо, небрежно поглаживает костяшки пальцев Рэя. На секунду Рэю кажется, что он сходит с ума. — Я обещаю тебе. — Но, но… — Слова, Рэй! — Разве мы не можем хотя бы надеть какую-нибудь броню? — Что ты теряешь, Рэй? Не вопрос, а целенаправленный, намеренный удар в открытое сердце. Сердце, о котором никто, кроме Нормана, не переживал настолько, чтобы искать его. И найти. Наконец. А правда ведь. Что он теряет? Свою жизнь? Умора. Рэй берет меч из рук Нормана и быстро привыкает к ощущению оружия в своей руке — явно любитель, но странно, холодно уверенный. Норман мог бы смотреть, как он вертит меч в руках каждый день своей жизни; это вызывает в его давно погибшем от холодных метелей сердце причудливое чувство принадлежности, когда человек, которого он любит больше всех, приобщается к страсти, придавшей смысл его жизни. Дверь скрипит, и Норман прекрасно знает, кто пришел, даже не взглянув в ее сторону. Жаль. — Подождите своей очереди, Ваше Высочество! — громко говорит Норман. — Норман! Ты сказал мне, что… — Рэй почти задыхается, несказанно ошеломленный тем, что Норман солгал ему. — Расслабься, Рэй. Она мне интересна только как соперник. Я обещал не причинять тебе вреда, и я не причиню вреда и ей. Скорее, не слишком. Эмма вздыхает, выразительно громко, дразняще: — Не могли бы вы пошевелиться, голубки? Мне есть где быть и чем заняться, кроме как наблюдать за вами… — Эмма задумчиво хмыкает. — И за тем, как вы тут развлекаетесь. — Мы не будем вас больше задерживать, Ваше Высочество, — говорит Норман тем же тошнотворно сладким тоном, который Рэй начинает распознавать как проявление натянутых чувств. Он видит это по едва заметному подёргиванию глаза: и самому ведь тошно. Норман поднимает с пола меч, и Рэй смотрит на то, как ладони в перчатках сжимают рукоять. На секунду ему хочется стать этим мечом. Мать Святая. — Ты готов, Рэй? Норман не ждет подтверждения. Он делает выпад в открытое плечо Рэя, и Рэй уклоняется от удара всем телом — глаза преданные, потрясенные; он быстро учится, берет меч обеими руками и меняет позу, принимая идеальную оборонительную стойку. Безупречный, прирождённый самородок. Прочнейшая стена, он блокирует подсечку, предугадывает мощный замах в голову, останавливает атаку, визг стали, Рэй отбрасывает Нормана, уворачивается от удара, блок, блок, блок. — Рэй, так не пойдет. — Норман дуется, ничуть не запыхавшись. — Ты мне не груша для битья. Давай. — Блок. — Ты не причинишь мне вреда. Норман рассекает живот Рэя по диагонали — лязг! Идеальный блок. Он целится в голову Рэя, лезвие близко, близко, ближе к вискам — блок обеими руками, сильный, напряженный. Впечатляет. Скучно. Глаза любимого принца Нормана не отрываются от меча, предугадывая его траекторию, блестящие, глухие. Боящиеся нанести ответный удар. Норман останавливает натиск своих убийственных атак, встречается с дрожащим взглядом Рэя, и его шепот, такой низкий и тихий, проникает в глаза, нос, уши Рэя, заставляя его слушать. — Ты как-то сказал, что я очень мил. Милее, чем Эмма? — Что?! — Рэй почти кричит, отшатывается, чувствуя, как его зрение, щеки, уши становятся красными, глаза в панике бросаются к Эмме. О нет, он знает... — Я знаю, что да. Их мечи, наконец, сталкиваются, скрежещут, отпрыгивая назад, и Рэй понимает: это испытание. С точки зрения грубой силы, он победитель. И все же он слабеет, слабеет под напором взгляда Нормана, требующего ответа, грозящего вырвать все признания из его горла. — Скажи это. Рэй не говорит ничего; он набрасывается, спровоцированный, самоубийственный, мечи снова сталкиваются, грубая сила на мгновение подавляет соперника, и Норман слегка отклоняется назад; кое-кто много о себе возомнил, их глаза встречаются, это почти слишком просто. Как же. Норман бросается вниз, быстро, хитро, неожиданно, увлекая за собой Рэя. Северный волк не дает лису упасть: он прижимает меч вплотную к запястью Рэя, поддерживая его поднятую руку. Что?.. Наглая улыбка, легкий поворот запястья Нормана, сантиметр между мечом и шеей. Рэй замирает. Боится даже взглотнуть, ощущая близость холодной стали. Проиграл. Все еще жив. — Это было слишком просто, — говорит Норман, делая шаг назад, разочарованно победоносный. Меч Рэя все еще высоко поднят, бесполезный. — Ты слишком легко сдался, Твое Высочество. Мог бы легко обезоружить меня. Рэй дрожит, конечности онемели. Ему все равно. — Хочешь знать, как? — Нет. Нет, не хочу. — Рэй хмыкает, отмахивается от чувства полного разочарования в себе и спешит к Эмме. Может быть, он просто не создан для этого... В конце концов, меч никогда не был его любимым оружием. Ему следует придерживаться стрельбы из лука, совершенствуя то, что у него получается лучше всего, и не обращать внимания на свое уязвленное самолюбие. Эмма бросает на него сочувственный взгляд, кладет руку на плечо, едва заметно сжимая его в молчаливой поддержке. Удивительно, но наряду с фрустрацией, она находит в его взгляде что-то еще. Что-то инородное и застенчивое, всеподавляющее — принцесса обнаруживает облегчение и благодарность в глубине его глаз. Эмма выдыхает, изнуренная, и направляется прямо к ожидающему ее Норману. — Чем вас кормят в вашей провинции, Ваше Высочество? — кричит Эмма через весь зал, стараясь казаться веселой и бодрой. — О, ваша еда намного лучше, чем любые деликатесы из Северной Провинции, уверяю вас, — отвечает Норман, явно имея в виду момент столкновения мечей, когда казалось, что Рэй победит лишь благодаря превосходству в силе. В отличие от принца Сашевии, Эмме не стоит недооценивать Нормана. Бледный, с малокровной кожей, недокормленный, физически слабее обычного мальчика, он все же обладает удивительно острыми рефлексами и годами виртуозной практики фехтования. Она не собирается играть по его правилам, на его территории. Мальчик, который плевал ей в лицо, обращался с ней как с дамой второго сорта, очаровал ее лучшего друга, названного брата до состояния марионетки... Что ты замышляешь, Норман? Костяшки ее пальцев сжимаются на рукоятке меча, кожа перчаток резко скрипит. Они необходимы: перчатки позволяют ей держать меч крепче. Когда Эмма настигает своего противника, она не ждет его первого хода. Она осторожно обходит его, ее шаг тяжел и медлителен, мощная медведица, не желающая сражаться с прожорливым волком, покрытым засохшей кровью. — У вас впечатляющая стойка, миледи. Неужто Барбара научила вас защищаться? Эмма спотыкается, резко охает, ее хватка ослабевает; глаза Нормана медленно наполняются эмоциями, такими темными и хищными, что на мгновение захватывают все ее внимание. Ошибка. Расчетливый удар в сердце. Разорванная ткань на тунике, слишком мешковатой для ее маленькой фигуры. Даже не угроза. Ее глаза прищуриваются от грубой, пылающей ярости; она копирует агрессивную стойку Нормана, тревожаще, холодно правильно, и, как разбитое зеркало, неистово колет Нормана в плечо, рассекает ему живот, бьет в висок. Великолепная техника подражания, усиленная ее собственным стилем. Медленная. Безжалостная. Предсказуемая. Норман моргает, внимательно следя за ее тяжелыми, смертоносными ударами, блоками, контратаками. Легко. Странно. Его собственная искореженная тень, которую он не может победить. Он не упускает убийственного намерения в ее зеленых глазах, резкий поворот руки вперед: она вонзает меч, как копье, в его живот, аномалия среди знакомых ударов, и он отпрыгивает назад. Вовремя. Вне досягаемости. Даже царапины нет. Ха... Она действительно пытается убить его? Ее подражающий фасад падает, движения перестают иметь смысл, она отпускает рукоять, чтобы схватить острое лезвие ладонями в перчатках, надежно и безопасно, и поднимает меч высоко, высоко, быстро, Норман не понимает, не понимает, что про- Красная бестия сейчас ударит его рукоятью, как молотом. Глупый ход, безрассудный, его легко блокировать, но не для Нормана. Потрясенный, он охает и уклоняется, его безупречная грациозность исчезает, когда он едва не спотыкается, едва не падает, и Эмма ударяет воздух, разбивая защиту Нормана в пух и прах. Она перенаправляет свою атаку и делает круговой взмах мечом. Жестокий удар в подмышку заставляет принца задохнуться, и он открывает живот для ее следующей атаки, рефлекторно, на долю секунды, чтобы успокоить боль- ТВАРЬ. Она приближается, он не моргает, она бьет его в солнечное сплетение, сильно, отработанный удар, и он не может дышать, он сгибается пополам — звон стали о деревянный пол, тварь, тварь, тварь… — Победа моя. Слезы в глазах Нормана не позволяют ему увидеть Ее Высочество, держащую в руках два меча, и он благодарит за это Богиню. Однако лучше бы он столкнулся с этим унижением вместо того, чтобы слышать, как Рэй аплодирует ее победе, крича «Ты просто зверь, Эмма!» в абсолютном обожании. Он проиграл, он проиграл, и он смеется, задыхаясь, безумно, громко, плача, он держится обеими руками за живот и приближается к Эмме, шагает, волочась, раненый зверь. Его глаза обещают ей пытку, которую она не могла бы себе и представить, и на секунду она напрягается, делает шаг назад: осторожный страх затмевает облегчение от победы. Норман берет руку Эммы в свою и пожимает ее. Шелк и кожа. — Вы доказали мне, что с вами стоит считаться. — Он говорит, по-прежнему немного хрипловато. Его сгорбленная поза — еще один поклон перед ней. Она отбрасывает его руку. — Я не пыталась ничего доказать вам, Ваше Высочество. — Ну конечно, вы не пытались, — успокаивает ее Норман, и его голос — тающая патока, неподдельная нежность; скрытая привязанность просачивается сквозь трещины в защите, которую сама Эмма и разрушила. — Вы, ребята, просто нечто! — Рэй подскакивает к ним и кладет по руке на плечо каждому из друзей. Норман тут же выпрямляется, гордый и снова одного роста с Эммой. — Я мог бы многому у вас научиться, вы настоящие звери с мечами! Норман гасит ядовитый огонек ревности в холодном лесу своей души. Он бросает его в другое место. — Зверь, хм? — Он вздыхает, размышляя. — В вашей империи всех принцесс учат так драться, Ваше Высочество? Или Барбара... Пальцы Рэя сжимают плечо Нормана с предостерегающей силой, и глаза Эммы на секунду теряют фокус, мерцая, тускнея, пустые, полные подавленного, мучительного горя. Это чувство исчезает, словно его там никогда и не было, но Норман ищет его, и предсказуемо находит все следы огня, который сжег ее лес дотла. — Я думаю, мы все очень устали. — Посредник между ними, Рэй улыбается, обрывая вопрос. — Кроме того, уже поздно. Нам пора ложиться спать. — Я буду спать с тобой, — заявляет Норман, бесстрастно, ни с того ни с сего. Притязание напоказ. — Ах, конечно. Я... я не против… — говорит Рэй, внезапно очень застенчиво, очень тихо, и впервые за всю свою жизнь Эмма видит, как его щеки окрашиваются в розовый оттенок, о котором она читала только в любовных романах. Ах вот как? — Нет. Ее голос — рябь в воздухе после грома, разрывающего небо. — Нет?.. — голос Нормана отдается эхом. — Нет. Вы пойдете со мной, Ваше Высочество. Ни Рэй, ни Норман не успевают издать ни звука протеста, прежде чем Эмма берет наследника Севера за руку и тащит его из тренировочного зала. Волны непреодолимого любопытства накатывают на Нормана, когда она идет уверенной походкой по одному коридору за другим. Убежденная в том, что Рэй отпустит их без лишних вопросов. Они останавливаются перед дверью, инкрустированной сверкающими красными и оранжевыми драгоценными камнями, которую никто не охраняет, дверью в иной сказочный мир, тревожаще неуместная, как леденец, который паук приклеивает к своей сети. Ведь сказки созданы для того, чтобы заманивать детей в ловушку ложного чувства безопасности, чтобы сожрать их, когда они ничего не подозревают. Эмма приближается — так уверенно, будто это она паук. — Это ваша комната? — шепчет Норман и гадает, будут ли сверкать его руки, если он дотронется до двери. — Почему нет охранников? — Я не просила их, — отрывисто говорит Эмма и бросает странный, быстрый взгляд в угол потолка, над излишне роскошной дверью. Норман подсознательно прослеживает ее взгляд. Один глаз паука смотрит на него в ответ. Принц закрывает глаза, трет их, уверенный, что иллюзии все еще преследуют его. Когда он открывает их снова, то видит не паука, а одноглазую обезьяну в странной шляпке. Существо приклеено к стенам, словно силы притяжения ничего для него не значат, и сила его взгляда пробирает Нормана до глубины души, медленно прожевывает его, напоминая кое о ком другом. — А. Палвус. — Норман вздыхает с облегчением. — Да. С ним вам не нужны другие охранники. — Откуда вы его знаете? — шепчет Эмма, недоверчивым, внезапно враждебным тоном. — О, неважно. Входите скорее. Норман тоже чувствует, что за ними кто-то следит. Эмма торопливо открывает дверь, и блеск ее комнаты ослепляет принца. Скорее музей, чем покои даже для наследницы огромной империи: на стенах, украшенных золотыми листьями и картинами с безупречными пейзажами, над которыми должны глубоко и бессмысленно размышлять юные благородные леди, выгравированы ангелы; отражение Нормана смотрит на него из зеркала в три раза выше его, и он сияет в свете алых драгоценных камней, а его бледная кожа приобретает оттенок нездорового фиолетового. От обилия богатства у Нормана трещит голова, зрение затуманивается; даже орнамент на чайнике и чашках на изящном деревянном столике возле ее непомерно громадной кровати выполнен из чистого золота. Эмма стоит рядом с ним, боясь прикоснуться, не понимая, где проходят его границы. Ее глаза кричат о беспокойстве; простая девчонка в рваной тунике, прикрывающей огромное сердце, с грубыми руками, покрытыми мозолями, позой бойца, а не принцессы, ей здесь не место. Эмма осторожно подводит его к сиденью за столом, даже мягче, чем кровать Рэя (вот только здесь оставаться не хочется). На него пристально смотрит чайная чашка, стоящая больше, чем весь королевский замок на Севере, и он переводит взгляд на прикроватный столик. На нем в рамке стоит картина, выполненная до боли знакомыми мазками. Семья из четырех маленьких девочек, крошечного мальчика с улыбкой слаще блинчиков и женщины с нежными чертами лица и зелеными глазами, прямо как у Эммы. — Да. Рэй нарисовал нас, когда приезжал в Верхс вместе с Ее Величеством два года назад. — Эмма заводит разговор, присаживаясь напротив Нормана. — Не хотите ли чаю? — Нет, спасибо. — Он отвечает отсутствующе, всецело очарованный стилем рисунка Рэя. — Так детально... Вы так прекрасны в его глазах. Он хотел бы, чтобы Рэй нарисовал его так, будто тоже считает его прекрасным. Будто его маленький принц любит его. — У него всегда был талант замечать красоту в человеческих душах и переносить ее на невыразительную чистоту холста. Вот почему мама попросила его нарисовать нас вместе, всей семьей, — говорит Эмма, внезапно, тревожно нахмурившись, берет в руки чайную чашку. — Как жаль, что он перестал после... После случившегося. Он перестал?.. Разве? Норман ясно видел, как Рэй украдкой рисовал Эмму в уголках книжных страниц. — Но знаете ли вы, кого он рисует в последнее время? — Принцесса мечтательно размышляет, прикладывая длинный палец к подбородку, поддразнивая, улыбаясь. Нет, она не может быть такой хвастуньей, правда? Конечно, он знает. Рэй рисует… — Вас, — они говорят в унисон. Ошеломляющая тишина. Глаза круглые, как полная луна и солнце в зените. — Ого. Боже. — Солнце прячется за облаком; ее осанка уже не так безупречна, как раньше, отстраненная и напряженная. — Неловко. Норман только моргает, глядя на нее, и от нервного тика его щека подергивается. — Ладно, — говорит Эмма, упираясь кулаками в стол, и посуда и чайные чашки звенят, словно в страхе перед ее решимостью. — Позвольте мне поговорить с вами начистоту, дорогой кузен. — О нет, Ваше Высочество, у нас нет совершенно ничего общего. — Норман, раздраженный, прерывает ее. — Я бы предпочел, чтобы вы не поднимали вопрос о семейных узах. — Вы знаете, что в старых сказках всегда есть образ некой принцессы, ожидающей спасения от галантного принца прямиком из её грез? — говорит Эмма, не обращая внимания на его жалобу. — Нет. Я никогда не находил такие истории хоть сколько-нибудь интересными. — Видите ли, предполагается, что девочки должны видеть себя в таких принцессах. Ждать, улыбаться и терпеть только потому, что принц такой весь из себя смазливый и любезный. Это полностью меняет их взгляд на замужество, прогибает их волю. — Она говорит будто читает речь, взрослые слова, которые она, должно быть, услышала от кого-то другого — нескончаемый поток прорвавшейся плотины. — Но это никогда не повлияет на меня. Мне всегда... нравились. Принцессы. Норман поднимает брови от внезапной остановки в ее рассказе. — И что? — Принцессы, Ваше Высочество. — Она повторяет каждое слово нарочито медленно, по буквам. — Мне нравятся принцессы. Ох. — Ну, — говорит Норман, просто чтобы развеять неловкое молчание; его глаза бегают по кругу. — Полагаю, в этом мы тоже не похожи. И она начинает смеяться, неистово, громко, свободно, совсем не как леди, с открытым ртом, показывая зубы, хватаясь за бока, такая очаровательная. Такая, какую Норман никогда не замечал, такая, в которую Рэй, вероятно, и влюбился. — Вы можете быть действительно забавным, когда не пытаетесь быть полным придурком совершенно без причины. — Она вздыхает, внезапно чрезвычайно измотанная, круги под глазами — опрокинутые полумесяцы. — Хотя… я знаю причину, по которой вы так себя ведете. И я вызвала вас на разговор, потому что не хочу ссориться с вами или враждовать боле. Я хочу, чтобы вы тоже чувствовали себя семьей с нами, Норман. Семья... Смешное слово без сути. Кровные узы ничего не значат для Северного принца. Самым безжалостным учителем, который когда-либо был у Нормана, был его отец, Его Величество, а его мама будто бы никогда по-настоящему и не любила его, запершись в своей церкви, жертвуя собой и своей семьей ради Нее. Семья? Как Изабелла — семья для Рэя, мстительная, горькая, пренебрежительная? Как Эмма — семья для Нормана, несуществующая, чужая, живущая радикально другой жизнью? Ему не нужна такая «семья». Единственный, кого он когда-либо хотел, — это Рэй. Норман внимательно смотрит на Эмму, обдумывая ее длинные речи, пытаясь обнаружить в них ложь или манипуляцию. — Вы так добры к нему. — Он вздыхает, признавая очевидное. — Даже если вы его не любите, вы все равно так стараетесь для... — Кто сказал, что я его не люблю? Заявление прямиком из ада. — Прошу прощения? — вежливо спрашивает Норман, и его глаза снова приобретают оттенок серебристой стали, холодной ярости. — Я неправильно истолковал, что вы любите принцесс? Если так, то извините меня. — О, нет, вы все прекрасно истолковали, — говорит Эмма, и мышцы на ее щеках напрягаются, выставляя напоказ ее разочарование. — Я очень люблю его как самого дорогого друга или самого близкого члена семьи. — Она продолжает, и ее слова для принца не имеют особого смысла. — И потому, что он мне дорог, я прошу вас перестать давить на него. Мы не должны ссориться из-за него, Норман! Он не игрушка, которой можно владеть, он — семья, человек! Вы просто разорвете его на части, и, в отличие от кукол — заметьте! — никто не способен зашить обратно человека. Она внезапно прерывает свою пламенную речь, хмурит брови и добавляет уже после, со странным беспокойством: — Или его сердце. С Рэем легко говорить без слов. Его глаза и жесты выдают все его намерения, оттенки чувств и последующие слова — простая книга с самым увлекательным сюжетом. С Эммой дело обстоит иначе. Ее слова трудно понять, ее глаза выражают лишь требовательность и любовь, и Норман никогда не видел более трудной для чтения книги, будто она — философский трактат неизвестной культуры на неизвестном ему языке, что обманчиво использует знакомый ему алфавит. Однако, когда она снова открывает рот, принц уже знает, что ему не понравится то, что последует дальше. — Интересно, почему вы так привязались к нему? — Эмма хмыкает будто бы в пустоту своих покоев. — Я слышала, что вы не самый дружелюбный человек в Провинции. Так почему?.. Она смотрит на него очень своеобразно, ни в коем случае не ожидая ответа, но исследуя резкое движение его глаз в сторону двери, прямую, напряженную позу; в ее словах скрыт еще один вопрос, который Норман не может расшифровать, и он думает, что девчонки и правда пугающие. Проницательные. — Потому что он единственный, кому не все равно, — отвечает Норман, жертвуя частичкой своей души, чтобы не выдать чего-то еще более страшного. Это работает. — Норман. — Она говорит отстраненно и снова переводит его внимание на свои пронзительные зеленые глаза. — У вас когда-нибудь были друзья, кроме Рэя? Ее слова о друзьях и семье утомляют, но выражение лица Нормана остается тщательно безучастным. Он размышляет, стоит ли начинать говорить о том, что никто дома не был такого же положения при дворе, чтобы действительно стать его другом. У него даже никогда не было мальчика для битья — отец считал, что этот метод закладывает в душе семена сочувствия, рудимент для всех нынешних и будущих Королей. Может, ему стоит просто признать очевидное? — Нет... Не в том смысле, в котором вы меня спрашиваете. — Могу я быть вашим другом? Другом? И какую пользу это принесет Норману? Перед глазами Нормана проносится обожающая улыбка Рэя. Осчастливит ли это его маленького принца? Наследник Севера глубоко вздыхает, ловя в кулак глупую сентиментальность. Он пытается сжать ее, как жука, и протягивает ладонь с мертвым насекомым в сторону Эммы. Ее рукопожатие такое же крепкое, как всегда, и все же оно другое… Приятное. Доверительное. Наивная, она улыбается ему, словно он подарил ей звезду с неба. Милая, она тепло сжимает его ладонь, скрепляя их сделку еще одной рукой сверху, охватывая, оживляя и исцеляя маленькое существо внутри. Волшебница, она раскрашивает мир вокруг них в оттенки теплых весен, морского бриза и шипящих разноцветных фейерверков на самосгорающих палочках. Когда Эмма отпускает его руку, он почти ожидает, что от их прикосновения отлетит бабочка. Жук, которого он раздавил. Что-то осязаемое и снова живое. Разумеется, ничего не вылетает, но Норман не может полностью скрыть разочарования, и его губы слегка опускаются вниз, а брови бессознательно нахмуриваются. — Это все, о чем я хотела с вами поговорить. Спасибо, что побаловали меня, — говорит Эмма, и ее улыбка остается мягкой, совершенно дружелюбной, скрывающей ее понимание. — Не то чтобы вы оставили мне выбор. — Не хотите ли все же выпить чашечку чая перед сном? — Эмма внезапно хихикает, нарочито дразняще не замечая выпад Нормана. Было бы неплохо... остаться ненадолго. Теперь он не очень-то хочет уходить. Рэй, вероятно, уже дремлет. Это значит, что Норману придется вернуться в отведенную ему комнату... Он снова будет спать один. Как и должно быть. — Нет. Однако я благодарен за предложение. Когда он встает и идет к двери, драгоценные камни и ангелы ее экстравагантной комнаты мигают ему в спину, пытливые, одинокие, молчаливые, прищурившиеся. Наблюдающие. — Прежде чем вы уйдете… — говорит Эмма, и голос ее меняется — серебряные цепи, оковавшие Северного принца; он замирает перед закрытой дверью. Напряженный воздух держит его за шею, на месте. — Вы знаете, что случилось с Барбарой? Будьте честны со мной. Тишина. — Я не знаю. Он не смеет обернуться, чтобы оценить ее реакцию, боясь, что Эмма может вырвать у него более существенный ответ. — Понятно. И вот так, тяжесть цепей исчезает, словно это была иллюзия, игра окаменевшего воображения, и ее голос мягок, когда она произносит: — Спокойной ночи, Норман. Норман слышит ее легкие шаги, щелкающие по полу, дальше в комнату, скрывающиеся за другой дверью, в ванную. Привилегия, которой нет даже у Рэя. ...это действительно несправедливо, как Изабелла выбирает любимчиков. Норман вздыхает и открывает дверь. Бам! Странное болезненное шипение доносится с другой стороны. — Прости, Палвус, — бормочет Норман в примерном направлении звука. Все замирает, когда Палвус выглядывает из-за дверного карниза, придерживая шляпку на маленькой голове, единственный глаз пустой, забирающий душу. Кто же только что издал этот звук?.. Секунда — все, что нужно Норману, чтобы захлопнуть дверь и подскочить к незваному гостю, прижав его к стене, перекрыв дыхательные пути предплечьем, сильно, безрассудно, уверенно. — Что я сделал?! — Незваный гость хрипит, обдавая кожу Нормана дыханием призрачной боли. Кто-то знакомый. Норман моргает, и все его обострившиеся чувства снова начинают работать, больше не ослепленные опасностью. Запах, прикосновение, дыхание, глаза... Рэй. Норман тут же отпускает его, делает два размеренных шага назад. Тупица. — Что ты тут делаешь? — спрашивает Норман и бросает беглый взгляд на одноглазую обезьяну. Почему она его не прогнала?.. — Я просто ждал тебя, — раздраженно ворчит Рэй, массируя шею и поправляя свою помятую одежду. — Нет, Рэй, ты подслушивал. — Нет, Норман. — Рэй почти шипит, странно сурово и медленно. — Я ждал тебя. Ждал?.. Ждал чего… О господи. Если бы отец увидел Нормана в эти дни, он бы его не узнал. Застенчивый и жаждущий его тепла, Норман снова приближается, берет руку Рэя в свою и слабо шепчет: — Прости меня. Веди. Норман смутно помнит, когда он в последний раз ночевал в отведенной ему комнате. Дорогу к покоям Рэя он знает наизусть, но чувствовать заботу не так уж плохо... Когда мальчики входят в знакомые нежно-коричневые покои, стражники, привыкшие к ночевкам принцев, не бросают на них обвиняющих взглядов. Простыни кровати Рэя, запах книг и его объятья перед утешительной темнотой стирают ревность, бесполезное разочарование и все чувства, рожденные, чтобы сгнить изнутри. Рэй шепчет «сладких снов», все еще немного обиженный, и щелкает Нормана по лбу, укоряя. Не совсем удовлетворенный, он делает это снова, и Норман протягивает руку, чтобы схватить его за запястье, осторожно и ограничивающе, защищаясь от дальнейшей мести. Рэй смеется, тихо, тепло, и этого достаточно, чтобы голова Нормана закружилась от облегчения. Он дома. На следующий день они встречаются с Эммой и ее неизменной улыбкой, и поначалу серебряные цепи затягиваются на шее Нормана. Однако она смотрит на него, приветливо улыбаясь и ласково глядя в глаза. Совсем не похожа на маму... Может быть, ему показалось? Впервые Норман пытается ослабить свою бдительность, позволяя ее свету проникнуть ему под кожу. ...с ней тоже тепло. Она тащит их на кухню, и он смотрит, как Рэй готовит блины — требование избирательной Эммы. Затем они учат Нормана шаг за шагом, одна громко и ободряюще, другой тихо и внимательно, осторожно прикасаясь и перенаправляя руки Нормана от соли к сахару, от уксуса к маслу, держа и показывая, как разбивать яйца ножом. Норман всегда считал, что приготовление пищи — занятие для слуг, но теперь он жалеет, что не родился простолюдином. Он был бы совсем не против, если бы Рэй так направлял его в жизни. (Норман даже не жалуется, когда Эмма съедает оба блинчика, ее щеки полные — счастливая, пузатая белка, и он ловит себя на том, что смеется вместе с Рэем. Приятное благозвучие звуков...) Эмма ведет их к конюшне, замечает настороженность Нормана и своими нежными, грубыми руками подводит его к самому кроткому, самому красивому черному пони, которого он когда-либо видел. Маленькая лошадка скулит при виде Северного принца, но тут же успокаивается, когда Эмма гладит ее гриву щеткой. Пока принцесса шепчет советы, как сделать то же самое, Норман смотрит на Рэя, увлеченного своими рисунками на уголках книжных страниц. Пони настороженно взвизгивает, когда Норман прикасается к его шерсти. Он послушно следует советам Эммы, восхищенный тем, что животное уже не так напугано. И все же его посещает мимолетная мысль, что он предпочел бы сидеть рядом с Рэем, смотреть, как он рисует (он стерпел бы даже рисунки безупречной Эммы), и гладить его волосы, мягкие и гладкие, как лед, темные, как небо на Севере. Они также играют в шахматы, и Эмма наблюдает за ними, всегда выбирая одного и то же любимчика, дразняще болея за Рэя. Норман ходит королем, а Рэй... — Зачем ты это делаешь? — Что делаю? — Ну, во-первых, жертвуешь всеми своими фигурами, кроме пешек? Рэй тихо смеется и ставит одну из своих пешек на край доски. — Шах. — Это нелепо. Ты не можешь просто отбросить значимые фигуры и отдать предпочтение пушечному мясу. — Норман хмурится, слегка удрученный тем, что подпустил пешку Рэя так близко к белому королю. — Уж извини. — Рэй улыбается, его тон почти раскаивающийся, но глаза и улыбка странно напряженные и хвастливые. — Похоже, я совершенно не ровня тебе. — Не говори так, Рэй! — сурово говорит Эмма, увлеченная игрой, и слегка дергает Рэя за ухо, заставляя его пискнуть от смущения. — Ты окружил его пешками, это так авангардно! Норман щелкает языком и избавляется от продвинутой черной пешки, затрачивая значительно больше времени, чтобы снова сделать ход. — Ничего страшного. У меня еще есть. — Рэй улыбается, явно наслаждаясь собой, похвалой Эммы и обществом Нормана. — Что еще я делаю неправильно? — Женишься на своей троюродной сестре. — Норман огрызается, из ниоткуда, замораживая дружественную обстановку в комнате, резко, без предупреждения, заглушая тихую радость Рэя. — Да, я в курсе, что Ее Величество Изабелла — кузина матери-императрицы Эммы. Брови Рэя напрягаются, и принц кашляет, не в силах выдержать внезапных несправедливых обвинений в вопросе, в решении которого он даже не участвовал. Он отступает своей пешкой, которая могла бы снова сделать шах королю Нормана. — Тебя это не беспокоит? Потому что это определенно беспокоит Нормана. — Разве это не… — Эмма прищуривает глаза, пытаясь понять, что именно тревожит Нормана в этом соглашении. Ревность? Они говорили об этом. Кровные узы? Любовь Эммы к девушкам? Отсутствие согласия? — Общепринято? Нет ничего такого в том, чтобы быть вовлеченным в политический брак. — Норман напрягается на этой фразе. — … даже если участвующие в этом люди родственники. Это на благо обоих королевств. На некоторое время наступает тишина, пока Эмма сверлит дыры в черепе Нормана, а Рэй скрывается в своем безопасном пространстве, закрывая лицо волосами. Легкая, веселая игра в шахматы рассеивается, и Норман вступает в светскую игру, грубую и щепетильную. Он должен играть по правилам, если хочет, чтобы Рэй снова посмотрел на него. — Извини. Это было неуместно. — Норман вздыхает и передвигает своего короля ближе к одной из немногих оставшихся пешек Рэя. Это сразу же настораживает маленького принца, который проницательным взглядом осматривает доску в поисках ловушек. Явно не любитель. Норман смягчается, обнаружив еще одну звезду на небесах своего принца. Он хочет увидеть его полным созвездий. Однажды. — Просто... Я не привык к этому. К такому способу передачи власти через брак. В Северной Провинции нынешний король проходит испытание боем каждые несколько лет. Любой может бросить ему вызов и получить корону, и кровные узы не имеют никакого значения. Все остальное кажется немного... несправедливым? Диким? Для меня. У него на уме что-то еще, странное подозрение, которое он не решается озвучить сразу; он прекрасно знает: даже самый мудрый и умный король, даже его отец, не может править двумя королевствами одновременно. Он гадает, почему Изабелла приняла такое решение... Отдать своего единственного сына, единственного наследника престола. Ведь на троне тогда останется только она одна. Норман подавляет отвращение слишком знакомым жестом, чуть не пуская кровь на губах зубами, и уже открывает рот, чтобы предупредить, но замечает странный блеск в глазах Рэя, смеющегося в предвкушении чего-то забавного. Сокрушительное зрелище предстает в виде резко дерзкой Эммы, глаза зелено-красные, голос низкий и насмешливый. — Кровные узы не имеют значения? Вы хотите сказать, что вы, принц, не имеете гораздо больше оснований стать сильнее и умнее? — Она указывает на него пальцем, задетая за живое. — В конце концов, вы победите своего отца. Но были бы вы так умны и сильны, если бы родились простым мальчишкой с фермы? Если бы у вас не было учителей и никакой цели, кроме как выжить? Несколькими меткими вопросами она распутывает венок прекрасной доблестной сказки, который Норман носил со дня своего рождения. — Разве это не… — начинает Норман и хочет ударить себя за то, что повторяет за Эммой. — Общепринято? Очевидно, что принцы побеждают. Но время от времени даже мальчик с фермы может победить короля. И если этот мальчик с фермы сумеет победить Меня, воспитанного в исключительных условиях, то я склоню перед ним голову. Как он склонил голову перед Эммой. Рэй улыбается, молча, и Норман гадает, думает ли его принц о том же самом. Он берет между пальцами черную пешку, ближайшую к белому королю... — Должна признаться, я устала от ваших разговоров о том, какой вы весь из себя исключительный. — Эмма прерывает поток, раздраженная и колючая. — Где ваши храбрые женщины, храбрые рыцарки? Норман не хочет пропустить Момент собственного поражения и поэтому отмахивается от нее: — Единственное предназначение женщин — это... — Шах и мат, — громогласно заявляет Рэй, хлопает в ладоши один раз, стратегически прерывая все, что хотел сказать Норман, и толкает белого короля своей черной пешкой. — Кажется, ты мне поддался. В его глазах читается незаданный вопрос: почему? — Поздравляю, Рэй! — Эмма лучезарно улыбается ему, нежно обнимает, охапка зеленых листьев, а потом поворачивается к Норману, и листья превращаются в шипы роз. — Что вы хотели сказать, Норман? Что только он ни сделает ради любви… И так дни летят, величественное дерево теряет свои одеяния, подкравшийся холод приносит теплые пледы и одеяла, а Рэй читает книгу в саду, под этим голым деревом, под этими пледами, слишком большими для одного человека, и смех Эммы и звуки шуршащей листвы под ботинками бегущего от нее Нормана наполняют его уши. Ожесточенная соперничеством, принцесса пытается поймать Северного принца в игре в пятнашки. Безуспешно. Рэй слышит их перебранку — гул дурачливых слов разносится вокруг дерева. Все внезапно прекращается, когда Норман падает рядом с Рэем, мгновенно укрытый одеялом его руками, словно бы тот только того и ждал, а Эмма в момент рассеянности выхватывает книгу у него из рук. — Давай, побегай с нами! — говорит она, по-детски хихикая, но тут же возвращает маленькое сокровище, увидев ничуть не впечатленный взгляд Рэя. — Извини. Однако в голосе Эммы нет сожаления — она показывает зубы и бежит вокруг дерева в одиночестве, сгусток безудержной энергии. В уголках глаз Рэя появляются ласковые морщинки и мигающие звездочки, когда он провожает взглядом ее фигуру; Норман прижимается к нему ближе, нарочито отвлекая, переплетает их пальцы под одеялом и кладет голову на плечо Рэя, будто бы чтобы лучше читать книгу. Тело его маленького принца слегка дрожит от тихого, любящего смеха, и Норман утыкается в своего друга носом, чтобы стереть или хотя бы скрыть нежный розовый цвет, расцветающийся на его коже. Безопасно. Тепло... Торопливые, ритмичные шаги Эммы при беге, хруст сухих мертвых листьев под ее ногами, мерное перелистывание страниц, ощущение, как ровно, почти незаметно поднимается и опускается плечо Рэя — это колыбельная, убаюкивающая Нормана... Он выныривает из действительности, и слова в книге пропадают в дымке, сливаясь с безмятежными снами о теплых облаках и высоких, как жирафы, апельсиновых деревьях. Как было бы чудесно, если бы это длилось вечно... Шелест страниц прекращается; Рэй поднимает голову и смотрит на небо, серо-черное, привлекающее внимание, нечто более увлекательное, чем книга. Норман сонно моргает и следует за направлением взгляда своего маленького принца. Первая снежинка падает на нос Рэя под большим дубом, и Норман преображается. Его кожа окрашивается в оттенок серого пепла, зрачки широко расширяются, дрожа, во взгляде мелькает совершенный ужас. Все тут же исчезает, словно ничего и не было, и Норман почти молится в надежде, чтобы его друзья не заметили этого мига проскользнувшей слабости. За неделю до двенадцатого дня рождения Рэя приходит известие, что Северный принц должен немедленно вернуться в Провинцию. Норман не спит в эту ночь, не выходит наружу из собственной комнаты, не позволяет себе и мысли о Рэе и Эмме, без устали стучащих в его дверь. Снег напоминает ему о враждебном доме, об отведенном ему сроке, о неизбежном гневе отца, о том, что он навсегда потерял Рэя. Он хотел бы больше никогда не видеть снег. На следующий день, в пять утра, Норман выскальзывает из своих покоев: холодная, уверенная маска приклеена к его лицу, и только тяжелые мешки под глазами и более медленный, чем обычно, шаг выдают его усталость. Он поспит в карете... Если только его Величество Королевский Советник Льюис позволит ему. Норман стряхивает с плеч чувство плаксивой ностальгии, идет ровнее, проходя мимо библиотеки, кухонь, комнаты Рэя... Он резко останавливается, воспоминания о теплых ночевках захлестывают его, не до конца подавленные, ласковые, но мощные волны растаявшего льда. Должен ли он попрощаться? Он вздыхает и идет дальше, размышляя о том, что знакомство с его маленьким принцем было ошибкой. Если бы они не стали друзьями, может... Может, все это было бы легче перенести. Может, отец был прав. Норман пытается стереть черты лица Рэя из своего сознания, повторяя одни и те же слова: «Это к лучшему, ты так спасаешь его, вам и не суждено было стать друзьями». Когда Норман входит в большой зал, ожидая увидеть Льюиса с его неуместной шляпой, он встречает человека, от которого так отчаянно хотел убежать. Рэй стоит там, ожидая, его взгляд неожиданно суровый, упрямый, почти обвиняющий. — Не могу поверить, что ты решил сбежать, даже не попрощавшись. — Он кричит через весь зал, подходя ближе, и настроение Нормана улучшается, когда он слышит нотки заранее отрепетированной речи. Так же мил, как и всегда. — Ты пытаешься разорвать связи? Я не смогу обмениваться с тобой письмами, поскольку, знаешь ли, твоя Провинция чертовски скрытна! Ты будешь для меня мертв, Норман! О чем ты думал?! Что ты будешь жить дальше и забудешь. Что это была ошибка. Он ничего не говорит. Взгляд Рэя давит на него издалека, тяжелее, чем глаза матери под маской, болезненный, как обвал из горящих углей, обеспокоенный, любящий… как может смотреть только Рэй. Норман закрывает глаза, сонный, уставший, думая о том, что ему следует просто побежать к двери. Внезапная искра вспыхивает внутри него; сможет ли Рэй поймать его? Попытается ли он вообще? И кто победит? Что, если Рэй преуспеет? ...останется ли тогда Норман? — Вот, — говорит маленький принц, внезапно оказавшись очень близко к Норману (тогда играть в догонялки будет не очень весело. Жаль). — Прощальный подарок. Норман открывает глаза и видит, что Рэй держит в вытянутых руках очень знакомую книгу. Ту самую, про демонов и трех детей их возраста, которую Рэй почему-то любил перечитывать. Северный принц нерешительно берет книгу, и его пальцы касаются теплой кожи Рэя, напоминая ему о доме, которого у Нормана никогда больше не будет. — Спасибо. — Никаких «спасибо» до того, как ты ее откроешь! Прямо сейчас, будь добр. — Глаза Рэя странно застенчивы, когда он говорит это странно властным тоном. Норман собирается, колеблется, его сердце бешено стучит, будто выжидая смертельной опасности, чуднó, почти больно. — Она… — хрипло говорит Норман, переворачивая страницу за страницей. — Вся заполнена твоими набросками меня. Его, сидящего у окна в комнате Рэя, дремлющего на коленях маленького принца, пытающегося готовить на королевской кухне, играющего в шахматы, ухаживающего за напряженными лошадьми, смотрящего прямо, держащего меч, читающего книги... На каждой странице новая поза, новое выражение лица, новая улыбка. Иногда это только его глаза, только его губы, только его пальцы; «Ты никогда не был виноват» и «Я останусь в живых ради тебя» написаны курсивом под некоторыми набросками. Мрачный, любящий, ревнивый, размышляющий, меняющийся, но каким-то образом, постоянно, по-неземному прекрасный. Расписанный в таких подробностях, такой ослепительно счастливый, это он — мозаика, молитва, Писание. Таким видит его Рэй? — Ну, конечно, — говорит Рэй, чрезмерно радостно и громко: все для того, чтобы скрыть нервную дрожь в голосе. — Это сувенир на память. Мне было бы ужасно тоскливо, если бы ты забыл меня. Норман хочет сказать, что никто никогда не любил его так; никто не видел его таким, как Рэй, но зрение Нормана затуманивается, и он не произносит ни слова, поджав губы в тонкую, дрожащую линию. — Ой, — говорит Рэй, вся веселость уходит, уступая место бесконечному, мгновенному сожалению. — Прости! Это безвкусно, я не должен был... Он не заканчивает фразу. Норман обнимает его, лавина, вьюга обрушивается на Рэя из ниоткуда, белые локоны щекочут ему кожу, а бледные губы холоднее снега целуют его щеку. Они окрашивают ее в грязно-красный цвет, горячий, головокружительный, они задерживаются и прижимаются сильнее; они — нож, пытающийся оставить пылающий шрам. Норман отстраняется, его дыхание все еще на щеке Рэя, и за своей темной челкой маленький принц никак не может разглядеть похожий оттенок красного на коже своего друга. — А вот тебе и мой подарок на память. Обезумевший, растерянный, Рэй не сразу замечает внезапной потери объятий, не замечает Нормана, который выбегает из замка к своему будущему спутнику; маленький принц оборачивается, чтобы увидеть исчезающий силуэт своего лучшего друга, которого он, вероятно, никогда больше не увидит. Рэй не пускается в погоню. Никто не побеждает. Он смотрит на двери, закрывающиеся за Норманом. Не может отвести взгляд, и его щека все леденеет и леденеет; маленький поцелуй превращается в ядовитую снежинку, что замораживает его изнутри: его губы, его горло, его легкие, его конечности. Холодно... Здесь так холодно. Холод ползет, опутывая его сердце бело-голубыми лозами. Теплая рука ложится на плечо Рэя. Сосредоточенное тепло, заземление, чашка горячего шоколада в обмороженных ладонях, колючее одеяло. Он даже не слышал, как она вошла... — Мне очень жаль, — шепчет Эмма, и ее слова растапливают лед, одиночество, пустоту, которые оставил после себя Норман. — Мне так жаль, что это случилось с тобой, сердце мое. Ее ласковое, неловкое прозвище из глупых любовных романов резко контрастирует с нежной силой, с которой она сжимает его руку. — Как он мог так тебя оставить? — Рэй пытается казаться равнодушным, легко уклоняясь от щекотливой темы к чему-то безопасному. Он имеет в виду «твой отец», но на самом деле... Трудно сказать. Знакомая обезьянка прыгает на плечо Эммы, наклоняет голову, смотрит на Рэя, и полное отсутствие эмоций в ее единственном глазу заставляет принца отвести взгляд, сделав вид, будто ее никогда не существовало. — Точно. Палвус. Эмма тихонько хихикает, когда видит, как Рэй морщит нос от легкого отвращения. Он еще хоть что-то чувствует. Хорошо. Она не осмеливается сказать Рэю, что они могут никогда больше не увидеть их новоприобретенного друга. Лучше иметь надежду, благоухание любви, что полностью охватило пару месяцев его детства. Однако Эмма не уверена, что произойдет, если дыра в сердце Рэя останется там навсегда. Она делает все, чтобы залатать тишину, пресность еды, отсутствие красок, чтобы залатать его сердце. Она умоляет Изабеллу разрешить им немного покататься на лошадях (все в замке напоминает Рэю о Нормане), и королева, очарованная будущей дочерью, сама подводит их к своим лучшим, самым покладистым кобылам. Белым. Как северный снег. Или волосы Нормана. Рэй не плачет. Мама не выносит мужской слабости. Он никогда ничем сам не занимается. Когда Эмма поворачивается к нему спиной, он не рисует, не смеется, не ест. Опустошенный. Однако принцесса очень умна; однажды она пробирается в город с разрешения Изабеллы и ее стражников и приносит Рэю девчачью тетрадь, заполненную чистыми белыми страницами. — Он может жить дальше, — шепчет она и дует на голубых бабочек на обложке, словно надеясь, что они улетят. — Если ты нарисуешь его. Если ты... отпустишь его. Эмма сострадательна, добра, и Рэй понимает ее полностью. Его сестра, его лучшая подруга, единственный оставшийся с ним любящий его человек, он не упускает печали в ее взгляде, когда она смотрит на разбросанные по замку осколки Нормана. Рэй тоже знает, что Норман больше не вернется. И он по-прежнему рисует своего Северного принца по памяти на каждой странице новой тетради. Завораживающий сон, иллюзия, Норман на картинках растет вместе с Рэем, мираж любви, ода абсолютной человеческой красоте. Подарок, если он увидит Нормана снова. ...когда он увидит Нормана снова.