Корона

В отражении клинка молодой королевич видит глаза своего ангела, и он больше никогда не упадет в их голубую бездну. — Помнишь ли ты все те годы, когда я рушился пред тобой? Как я смотрел, пока ты душишь меня, когда мои ладони превратились в клочья кожи, как я умолял тебя овладеть мною, чтобы я снова мог почувствовать жизнь, как я обожал тебя, словно ты был моим потерянным Богом, как я убивал тебя всякий раз, когда бы ты ни попросил меня, как я глотал твои слова любви и позволял тебе в обмен калечить и губить меня? Я спрошу тебя снова, как спрашивал много раз в прошлом: сожалеешь ли ты о том, что сделал со мной? Демон, стоящий пред ним, не выказывает ни сочувствия, ни раскаяния. Ни любви.

— Какая мрачная история, — говорит мальчик с выразительными темными волосами, закрывая толстую книгу на коленях. — Я рад, что все закончилось хорошо. Я прочитал так много книг с плохим концом, что, право, приятно увлечься чем-то иным. Его друг с блестящими глазами и царственной фигурой обводит взглядом бесконечные книжные полки и глубоко вздыхает. — Сколько ты уже прочел? — Чудный вопрос, друг мой! — Взволнованный мальчик лучится и бессознательно надувает грудь, гордый собой. — Почти все, что есть в библиотеке! Я еще не закончил, но это цель всей моей жизни. Между ними воцаряется тишина. Немного нервная и пустая, и хвастливый мальчик жалеет, что с ними нет их лучшей подруги, чтобы развеять эту неловкость. — Демоны... И правда, какая мрачная история. Его друг парит в своих мыслях, словно решая в уме великую математическую задачку, и его голос исходит будто из другого мира. Маленький темный лис знает, что не стоит беспокоить белого волка, когда тот так глубоко задумывается. Вместо этого он решает просто наблюдать за ним: бледная кожа, тревожащие душу голубые глаза, белые ресницы, весь его облик поет о достоинстве и сдержанном уме. Такой красивый. Может быть, даже красивее, чем их общая подруга (красная, как феникс), хотя это кажется почти невозможным. — Прости. Кажется, эта история увлекла меня больше, чем я думал. — Потусторонний голос, выводящий из транса. — Не стоит смотреть на меня с таким беспокойством. Я в полном порядке. — О, дело не в этом. Мне просто нравится смотреть на тебя. Ты очень красив. — Лис на мгновение отводит глаза, но затем добавляет в свой голос нотку сарказма и насмешки. — Твое Высочество. — Ты и сам недурен собой. — Волк отвечает, зеркально отражая жест, но добавляя в голос что-то инородно прелестное и теплое. — Твое Высочество. Его Высочество хихикает, беспокойно перелистывая страницы истории о трех детях, которые спасли весь мир от когтей и зубов свирепых демонов. Это напоминает ему об их троице. Они не всегда были так дружны. Когда наследник Северной Провинции впервые появился в замке королевства Сашевия, маленький принц отнесся к нему настороженно. Воплощение тайны, белый, как бельмо на глазу, он расхаживал по коридорам в полном одиночестве, отказывался от слуг и явно был послан сюда шпионить. Или, по крайней мере, так думал маленький принц, потому что он уже спланировал миссию, чтобы шпионить за этим мальчиком в ответ. Вот только этот Северный принц не делал ничего подозрительного. Он ужинал с королевской семьей (гранд-лисица всегда заставляла двух принцев сидеть рядом), спал в отведенной ему комнате, посещал библиотеку и читал большую часть дня. Подглядывать за ним было скучно, и постепенно лисенок приобрел привычку читать что-нибудь рядом с ним, время от времени подсматривая, не спрятаны ли на страницах какие-нибудь планы по уничтожению Сашевии. Удивительно, но книги, которые выбирал этот незнакомец, были для принца самыми любимыми. Почти никто во всем королевстве не разделял его страсти к этим историям, и вот так, не прошло и недели, как один одинокий мальчик разглагольствовал о своих мечтах другому, забыв обо всех своих подозрениях. — Мы можем называть друг друга по имени? Простите. — Темненький чуть не сморщился от смущения, но так же быстро взял себя в руки. — У меня не так много друзей в замке, а Эмма не так часто приезжает, как мне бы хотелось. — Хорошо. — Белый принц ответил, его улыбка острая, пытающаяся скрыть румянец, и немного самодовольная. — Вы можете называть меня Норман, Ваше Высо... — Рэй. Право, нет нужды в формальностях. Они пожали друг другу руки, и Рэй дал себе обещание никогда не отпускать эту холодную руку. Новость о том, что два принца прекрасно ладят, принесла много радости жителям Сашевии. Северная Провинция опасна и непредсказуема; если члены королевской семьи сумеют наладить прекрасные отношения с юных лет, можно ожидать мирных десятилетий без политических потрясений. Королевство гудит от хороших новостей и головокружительных надежд на будущее, и Рэй зациклен на своем новом лучшем друге, не заботясь ни о чем другом. Свободный от суждений других, глубокомысленный, внимательный, прекрасный слушатель с огромным сердцем, Норман ворвался в жизнь Рэя, словно герой из его любимых сказок, и связал их мизинцы тонкой, прочной, красной нитью судьбы. Рэй решает, что ему, как представителю Сашевии, подобает показать такому важному гостю все уголки и прелести своего королевства. Это не более чем повод провести время вместе; все это понимают, даже служанки хихикают и кланяются их неразлучной паре. Все, кроме самого Рэя, ничего не замечающего и безмерно очарованного. Каждый новый день они посещают новую часть дворца, и толпа слуг гудит от возбуждения в предвкушении. Кто бы не хотел встретиться с этим знаменитым наследником Севера, который так захватил сердце их принца? Маленькая девочка взвизгивает, когда неразлучная парочка посещает ее огромную кухню. Ее крошечные хвостики покачиваются, когда Рэй берет ее на руки и обнимает, и визг переходит в хихиканье. — Ваше Высочество! Вы не должны быть здесь, это же наш секрет! — Она вяло бьет Рэя в грудь маленькими кулачками, пытаясь вырваться. — Я испорчу ваш прекрасный наряд мукой! Рэй не замечает, слишком увлеченный защитой от кулачков девочки, как Норман ходит за его спиной, осматривая все довольно поверхностно и будто бы отдаляясь от них. Однако что-то очень резко меняется, когда краем глаза они наконец замечают его, и девчушка замирает. Ее тело тяжелеет и застывает, будто превратившись в твердую глыбу льда. Становится все труднее держать ее, когда она рассыпается и выскальзывает, как лужица слизи. Пол встречает не девочку, а пережеванный и выплюнутый кусок мяса. — Конни! Что случилось, солнышко? Что тебя так напугало? — Рэй сгибается и тяжело падает на колени, обнимает ее, защищая, накрывая всем телом. Она ничего не видит за пеленой немого шока и жакета Рэя. — Все в порядке, милая. Я с тобой. Ничто не причинит тебе вреда. Я здесь. Он гладит ее по волосам, и Норман уходит из кухни, никого не предупредив. В этот момент Конни освобождается от чудовищных цепей своего ужаса и начинает кричать. Взрыв ее крика разрушает дверь кухни, превращает в пепел все коридоры, опаляет дальние комнаты и сад, эхом отдаваясь в мире. Сила удара бьет, калечит, уродует, стирает Рэя, сидящего в первом ряду. Звук все еще звенит над ним, как тысячи церковных колоколов, снова и снова, даже когда Конни уводят повара. Рэй — скрюченная, истерзанная, слепая и глухая фигура на полу, сжимает голову обеими руками, тщетно стараясь выдавить пытку из своего мозга. Кто-то нежно держит его, выпрямляя, целуя виски кончиками пальцев, едва касаясь, собирая его, словно головоломку, решая, исправляя, исцеляя, совершенствуя. Все бессмысленно, кроме этих мельчайших прикосновений, когда Рэй понимает, что это Норман. Успокаивающий бальзам голоса обволакивает его разодранные уши: — Ты должен был сказать мне, что тут будет ребенок. — А что, ты боишься детей? — успевает сказать Рэй, прежде чем новая волна мигрени ослепляет его, заставляя с протяжным шипением замолчать. Норман обнимает голову Рэя и умело массирует ее, упираясь коленями в грязный пол. Он поглаживает затылок вверх-вниз, легкими движениями, словно перышко, растирает до жжения, прижимает большие пальцы к будто прочерченным точкам и разминает, управляемая боль и облегчение смешиваются на кончиках его пальцев. Норман отвечает на вопрос только тогда, когда Рэй снова открывает глаза, встречаясь с его в плохо скрываемом обожании. — Напротив. Я разжигаю в детях очень глубоко спрятанный страх, примитивный. Так было всегда. — Он делает паузу и довольно бессмысленно добавляет: — С тех пор, как начал осознавать себя как Я в детстве, понимаешь? Рэй удивляется, почему детей может так ужасать этот прелестный, нежный, тихий Норман. Возможно, это его глаза. Они такого глубокого, яркого, бездонного, всеобъемлющего и пустого голубого, что даже у Рэя иногда бегут мурашки по коже, когда Норман смотрит на него. Он никогда не видел такого оттенка за всю свою жизнь; впрочем, он не встречал никого с Севера. Может быть, так у всех. — Извини. Что устроил эту сцену. — Рэй бормочет в плечо Нормана. — Я хотел показать тебе, что люблю готовить. Я не думаю, что это очень... подходит мне как принцу, но я хотел поделиться с тобой этой частью себя, прости, это вылилось в такую катастрофу... — Я считаю, что это увлечение тебе подходит, хотя оно и правда довольно неподходящее для твоего положения. — Норман резко прерывает его. — Ты очень мил. Не извиняйся. Слово "мил" звенит в ушах Рэя, и этот звук в кои-то веки не мучает его. Он будто приподнимает его, помогает ему снова дышать, и Рэй думает, что наконец-то научился летать. — Может быть, вместо этого ты примешь мою благодарность? — Рэй тихо лепечет и находит в себе силы обнять его в ответ. — Норман. Даже если день прошел не так, как предполагалось, Рэй по-прежнему твердо уверен, что каждый новый день рядом с Норманом стоит того, чтобы жить ради него. Он абсолютно прав, но при этом не замечает едва уловимых изменений в обстановке замка. Он так же поглощен Норманом, как и раньше, и его не волнует, что стража возле каждой комнаты больше не приветствует их ни весело, ни со скукой. Ему безразлично отсутствие служанок, идущих по коридорам, бездумной болтовни на кухнях. Сплетни быстро распространяются по замку, оставляя у всех на душе странное предчувствие и густо завуалированную враждебность к наследнику Севера. Даже если Рэй ослеп, Норман все замечает, отвергая все предложения друга прогуляться по замку. Он зарывается в книги, и дни проходят незаметно, и ни один из них не видит и пятнышка неба. Норман дремлет на плече и коленях Рэя, непринужденно ласковый и доверчивый, с книгой на груди, боясь беспричинной ненависти. Рэй приносит ему еду с кухонь и не понимает, как ему помочь, как заставить всех посмотреть на Северного принца его влюбленными глазами. Его осеняет. Они должны сбежать. Взять самых лучших, самых выносливых лошадей и спастись. Неважно куда: в Провинцию Нормана, в леса, под крыло Эммы, они что-нибудь придумают. — Но почему? Куда? — хриплый от прерванного сна голос Нормана, растерянность и отчаяние раздаются в тишине ночи, когда они бегут из замка. — Ты знаешь меня всего месяц, Рэй. Не отказывайся от своей жизни только потому, что я немного не в своей тарелке! — Да плевать, Норман! — Рэй хочет закричать, чтобы Норман понял, но вместо этого сердито шепчет, задыхаясь: — Я вижу, что ты страдаешь, и я обещаю, что помогу! Доверься мне! Единственный принц Сашевии резко останавливается, и Норман врезается в его спину, едва не повалив их обоих на землю. Почему я тебе так небезразличен — невысказанные слова, повисшие в воздухе, которыми Норман давится, когда поднимает голову и встречается взглядом с прекраснейшим черным конем, которого он когда-либо видел. Он возвышается над ними, задыхаясь от ярости при виде Северного принца, точно желая растоптать его до полусмерти, но зверя останавливают грубые, опытные руки в перчатках. Рэй замечает не коня, а всадницу в седле. Тяжелый, темный взгляд, полный мучительного разочарования и усталости, которую Рэй никогда не сможет понять, оседает на него сверху, давит на спину, словно камень, привязанный к шее, заставляя склониться и повиноваться. И он повинуется. — Ваше Величество. Даже когда она не может смотреть ему в глаза, он все равно чувствует ее взгляд, как кнут, раздирающий его напряженную спину в клочья, оставляя уродливые шрамы, что никогда-никогда не заживут. — Рэй, — говорит Ее Величество, признавая присутствие своего сына, и даже ее голос оттеняется металлом кандалов. — Ваше Высочество. Норман даже не пытается склонить голову перед ней, и Рэй не может этого видеть, сломанный в совершенном поклоне, но каким-то образом он знает. — Чем вы можете заниматься так поздно возле моих конюшен. — Ее голос ровен, скучающ, механичен, безупречно воспитан, неискренен. Даже не вопрос. — Будьте осторожны. Я слышала, что в замке бродит какой-то зверь, пока мы с вами тут разговариваем. Не то чтобы нам было нужно еще одно проклятое существо в этм королевстве. Рэй вздрагивает, словно его взаправду ударили кнутом, и она уезжает, удовлетворенная, оставляя желтоватую пыль под копытами своей лошади. Ворота к свободе закрылись. Шах. По дороге в замок Рэй не разговаривает с Норманом, и Северный принц достаточно учтив, чтобы не задавать вопросов. Он рассчитывает прилечь в библиотеке, успокаивая Рэя, пока они не уснут. Однако его ожидания не перерастают в жизнь, когда маленький принц ведет его... В направлении королевской спальни. Стражники возле покоев Рэя не должны задавать никаких вопросов; в их глазах мелькает неодобрение и даже презрение, прежде чем они молча, осуждающе склоняются перед своим принцем. Рэй прикрывает Нормана всем телом, вместо него сталкиваясь с необъяснимой ненавистью. Они входят, Рэй держит Нормана за руку, втаскивает его внутрь, захлопывает двери, словно боясь, что эта болезненная атмосфера просочится через малейшую щель. Норман не понимает. — Рэй? Что происходит? Ответа нет. Вместо этого Рэй просто смотрит ему в глаза, потерянный, обеспокоенный, доверчивый, и отпускает руку Нормана, стремглав летит к самой дальней стене, к самой высокой книжной полке в комнате, с принятым решением в уме. Он перелистывает книги в знакомых обложках одну за другой, одну за другой, одну за другой, действие повторяется, как обряд. Норман не видит в этом никакой логики и, за неимением ничего лучшего, рассеянно осматривает комнату. Взгляд его отрешен, шаг неслышен. Это удивительно банальная комната, именно такая, какую Норман мог бы ожидать от умного наследника трона Сашевии. Массивные книжные полки, занимающие все стены вместо произведений искусства; массивные окна с видом на дворцовый сад, дерево-великан, оттеняющее все остальное, почти дотрагивающееся до рам; массивная мягкая кровать с балдахином, уголок для чтения с двумя креслами и вазой с бордовыми георгинами на простом столике. Теплые, мягкие, светло-коричневые тона. Так предсказуемо, так неоригинально. И все же так странно успокаивающе. Когда Рэй ставит очередную книгу на полку (это уже двадцатая?), что-то щелкает. Самый высокий книжный шкаф открывает туннель прямо в покои Рэя, легко царапая пол. — Наверное, я должен был этого ожидать, но нет… Ого. Ого, я, если честно, потрясен?.. Рэй, этот проход ведет в твою личную библиотеку? Норман слабо пытается пошутить, но Рэй не отвечает ему взаимностью. Он смотрит на проход, спиной к Норману, размышляя, сомневаясь. Что-то решает. — Хочешь, чтобы это был сюрприз? — Рэй натянуто улыбается, снова встречаясь с глазами Нормана. — Только приятный. И... — Никаких детей, клянусь. — Рэй смотрит на него со странным намерением во взгляде и добавляет: — У тебя очень красивый цвет волос. — А?.. А это откуда взялось? Принц отводит глаза и подходит к кровати, ладони ищут что-то под подушками, и податливая ткань млеет под его руками. Норману вдруг хочется лечь и утонуть в мягкости этих покрывал и непреднамеренных прикосновений. — Вот. — Рэй, наконец, достает предмет одежды такого глубокого черного цвета, что если бы кто-то надел ее, то легко бы слился с ночными тенями. — Боюсь, ты будешь выделяться. Ты очень... запоминающийся. Норман не видит в темноте, как щеки Рэя вспыхивают легким румянцем, но он достаточно хорошо знает его, чтобы услышать оттенок застенчивости в его голосе, срывающемся на последнем слове. Норман встречает его возле бездонной бездны пустого пространства, и их пальцы соприкасаются, когда Рэй вручает ему плащ с капюшоном, сильно пахнущий потрепанными книгами, красным медом и потом Рэя. Норман не уверен, нравится ли ему запах, но он определенно наслаждается ощущением накидки на своей коже: гладкая, бархатистая, немного мешковатая, позволяющая ему двигать суставами. — Ваши одежды не спасут вас от холода, но на ощупь они очень приятны. — Комментарий Северного принца остается неуслышанным — Рэй снова пристально смотрит на него. — Как я выгляжу? — Ты прелестен... Как опытный убийца из романов, или голубая бабочка, или шпион, или... — Рэй. — Норман прерывает его, неожиданно недовольный. — Я ценю твои непрекращающиеся комплименты, но также обязан попросить тебя перестать называть меня "прелестным". Это женственное слово. Я принц, а не принцесса. — О, извини. — Рэй бормочет, застигнутый врасплох, и чуть не кланяется от стыда за свою невоспитанность. — Пленительный? Чарующий? Великолепный? Прости, я правда думаю, что плащ тебе очень идет, я несу чушь, я прошу прощения, я просто никогда не думал, что юноши могут быть... — Перестань извиняться. — Недовольство, которое так напугало Рэя, мелькает и исчезает из голоса Нормана, заменяясь привычной заботой. — А где твой плащ? — У меня только один. Но ничего страшного. Со мной все будет в порядке. Пойдем. У нас мало времени. Норман смеется про себя над тем, как обескураживающе, очаровательно легко читать этого мальчика. Так резко сменить тему? Он, конечно, мог бы научиться большей тонкости, если хочет быть убедительным. И все же их пальцы переплетаются естественно, без всяких раздумий, стыда или снисходительности. Книжная полка закрывается за их спинами, черное поглощает коричневое, поглощает сам смысл, оставляя лишь ощущение их переплетенных пальцев. Милосердно. Жестоко. Рэй ведет его, его шаг полон машинальной уверенности, каблуки стучат по камню. К Норману быстро возвращается зрение, и что-то ему не по душе. Очертания коридора — смазанное масляными красками воплощение старых сказок. С высокими потолками, искусно выполненными канделябрами на стенах, гладким каменным полом под ногами, туннель кажется слишком прилизанным, чтобы быть заброшенным или же чем-то вроде убежища. Северный принц глубоко вдыхает, и в его сознание закрадывается подозрение. Звук отдается эхом, а пыльный удушливый запах не достигает его носа. И это место должно быть секретом? — Ты… — Норман хочет спросить своим обычным голосом, но эхо раздается так сильно, так неожиданно, что Рэй едва не подпрыгивает к потолку. Норман сжимает его ладонь, заземляя, и вместо этого шепчет: — Твои слуги приходят сюда убираться? — Мои к... Норман! Ты что, издеваешься?! Я думал... Мать Святая! — Рэй шипит, бесконечно смущенный, его эхо гремит на контрасте. — Нет. Только королевская семья знает о туннелях. А что? Или он так думает, размышляет Норман, все еще обеспокоенный таким чистым коридором. Рэй не успевает узнать соображения Нормана; они достигают тупика, и принц останавливается в нескольких сантиметрах перед стеной, все еще мало что видя в кромешной темноте. Рэй толкает стену плечом и открывает ее с привычной легкостью. Они входят в другую комнату, и Норман ожидает увидеть многое, но огромная трехметровая статуя Ангела, возвышающаяся над замысловатыми гробами, — не то, что он мог предвидеть. Все в ней тревожно детально, навязчиво: бархат ее царственного платья почти осязаем, ее крылья простираются на четыре метра в ширину, каждое перышко почти колышется на слабом ветру. Ее красота не поддается описанию, взгляд осуждающ и властен. Что бы или кого бы она ни представляла, Норман не видит никого, кроме Ангела Смерти. — Знакомься. Моя бабушка Лилит, — говорит Рэй, глядя на статую с такой нескрываемой любовью, что кажется, будто взгляд Ангела меняется, чтобы с обожанием посмотреть на него в ответ. Конечно, это не что иное, как иллюзия от витража за ее подавляющей фигурой. — Вот от кого у Ее Величества такие глаза. — Норман не позволяет внезапному ужасу просочиться в свой голос, заставляет себя отвести взгляд. Обитель Ангела — усыпальница, где покоятся старые короли и королевы, чьи черты высечены в камне около гробов, чтобы их помнили и чтили вечно. Норман сначала не заметил их — внушительный ряд мертвых королевских особ, широко раскинувших руки, приглашая своего потомка лечь с ними, погребенными под холодным камнем. Образ его маленького принца, наполненного жизнью, историями и красками сострадательной души, превращается во впечатлительном сознании Нормана в еще одну статую. Идол в вычурной позе, лишенный его безусловного тепла. Холодный камень. Бесполезный, потому что это будет уже не он. Здесь так ужасно… холодно. Давно уже наследник Севера не испытывал такого первобытного страха. Онемение, бездыханность, словно это он погребен под равнодушным камнем. — Норман… Теплая ладонь ложится ему на плечо, большой камин в его родном замке после дня, проведенного в метели. Он хочет бросить все свое тело в этот огонь, чтобы снова почувствовать себя живым… безрассудный безумец. Его руки сгорят до обугленных костей, окоченелость и эхо каменных стен исчезнут, и Он не настолько глуп, чтобы поддаться этому мареву. Рука Рэя накрыта рукою Нормана, и легкая, ободряющая улыбка вновь приветствует маленького принца. — Мне интересно, почему Ее Величество Лилит выглядит так... преувеличенно, — говорит Норман непринужденно, словно продолжая светскую беседу. Словно это не его только что застали застывшим в мертвом ужасе от этого места. — Все остальные — нормального человеческого роста. Норман знает кое-кого еще настолько же высокого… — Бабушка… Ее Высочество действительно была трехметрового роста. Она так и не стала королевой при жизни. — Рэй отвечает осторожно, пытаясь понять, как Лилит связана с Норманом, дрожащим как лист в снежную бурю. То напрасные усилия — он замыкается в себе, момент слабости оказывается миражом, не дающим покоя. — А крылья? — Чисто символические. Кем она была, чтобы получить такой выдающийся образ? Вопрос остается незаданным; слова и тело Нормана поглощает огонь в виде Рэя. Нежный, безопасный, теплый. Тот, кого Норман так опасался. Объятия. Живой. Рэй никогда не обожжет его. Его руки — шуба, защищающая от оцепенения смерти. Когда он отпускает руку Нормана, чтобы взять его за ладонь и повести дальше, его тепло задерживается, но усыпальница все равно мгновенно высасывает его. Северный принц никогда в жизни не чувствовал такого холода, и чем дальше они ступают в тень Лилит, тем сильнее мороз наседает на него. Горячая хватка руки Рэя помогает, как дым от далекого пламени в самую темную, холодную, жестокую ночь; она дает ему надежду бездумно двигаться вперед. Словно прочитав его мысли, Рэй обходит статую стороной, уходя от ее взгляда — за ее спину, за ее крылья. Норман быстро моргает, глаза сухие и зудящие, облегчение затмевает страх, что она сейчас шевельнется и убьет его, когда он уже не сможет ее увидеть. И все же чувства не вырывают его из действительности, и он не пропускает резкую остановку перед очередной стеной и сразу понимает, что произойдет дальше. Рэй нажимает на определенные камни на стене, расчетливо, со знанием дела, без сомнений. Рисунок — длинная надпись на потерянном языке, и Норман запоминает порядок. Это напоминает ему о чем-то важном... Каменные стены расступаются перед ними в несвойственной им полной тишине, открывая странный проход. Слабый порыв ветра треплет волосы мальчиков из глубины этой пещеры. Она кажется бесконечной, неухоженной, неохраняемой, опасной. Совсем не похожа на тот коридор, что соединяет комнату принца с гробницей. Норман гадает, знает ли ее величество Изабелла и об этом проходе... Доверься мне. Или он все же недооценил своего маленького принца? Снова опускается темнота, каменные стены тут же смыкаются за ними, словно только и ждут, когда они войдут внутрь. Поступь Рэя звучит менее уверенно в ослепляющем отсутствии красок и звуков, но его хватка за руку Нормана столь же надежна и крепка. Нечастый гость здесь, он проводит пальцами по поверхности стен, будто ощупывая их тростью. Пыль быстро оседает на кончиках его пальцев, и он с молчаливым отвращением вытирает их о свои нарядные одежды, чтобы снова дотронуться до стен. Он прижимает другую ладонь к ладони Нормана в подавленном желании отряхнуть одежду от грязи, но все же не отпускает руку друга. Причудливое положение. Норман тихонько хихикает, и в его смехе проскальзывает нотка очарованного обожания. — Что? — спрашивает Рэй, не сумев скрыть в своем голосе отвращение от грязи. — Это очень мило, — поддразнивает Норман, и уши Рэя становятся пунцово-красными. Опять это "мило"... — Да как ты это видишь?! Даже если бы Норман и хотел ответить, как только Рэй натыкается на шаткую лестницу, уходящую вверх, все ответы превращаются в несвоевременные. — Я пойду первым, — смело говорит Рэй, отпуская руку Нормана. Внезапный, опустошающий страх, что он останется здесь забытым, овладевает Норманом, но принц подавляет его и сильно прикусывает губу, чуть не до крови — наказание, удар хлыстом. Он послушно карабкается вслед за Рэем. Дорога на поверхность коротка, но выход к свободе на удивление невпечатляющ. Скрытый коридор за книжной полкой, королевская усыпальница, проход за крыльями баньши, открывающийся только после послания на забытом языке, а теперь... Простая дверца без замков под самым потолком? Дерево неприятно скрипит, когда Рэй легко толкает ее одной рукой и открывает вид на небо, полное звезд. Маленький принц замирает на секунду, пораженный их абсолютной свободой, которой у него не будет. Больше никогда. Он пытается выплюнуть это чувство, но оно уже в горле, венах, в сердце. Он наконец вылезает — резкое движение, нервное, почти грубый толчок в ребра этому странному беспокойству — и помогает Норману встать на ноги. На лицо Северного принца возвращается цвет, когда их пальцы снова сплетаются. Чистое облегчение переполняет Нормана, и он не сразу замечает, что они находятся в хижине без крыши, испещренной темными рубцами от пожара. Пепел, не смытый дождями, все еще окрашивает стены и углы в насыщенный черный оттенок ужасной, медленной смерти. Упавшая балка, которая когда-то загораживала дверь, раздавив кого-то и приговорив к страшной погибели, теперь отброшена в сторону, несомненно, Рэем из прошлого. — Ты хочешь сказать, что замок связан с этой... хижиной? Какой в этом смысл? — Норман почти ощетинивается; гнетущая обстановка тяжело давит на него. — Даже сироты с улиц не заходят внутрь. Здесь ничего нет, и в воздухе будто… витает что-то зловещее. — Рэй сглатывает и направляется к выходу. — Даже если бы кто-то нашел проход, ему все равно понадобился бы пароль. Ее Высочество Лилит позаботилась о том, чтобы я был единственным, кто его знает. Норман не упоминает, что он тоже выучил эту странную вереницу букв. Рэй выводит его из дома в самый грязный, самый мрачный, самый убогий городской квартал, который Норман когда-либо видел. Это тюрьма, дом, убежище для бандитов, сирот, пьяниц, людей, торгующих на улицах своими телами, и Рэй ловко уворачивается от их теней в узких переулках, словно бы человек, рожденный и выросший в этой грязи. Лицо Нормана искажается в безмолвном, невидимом отвращении. Чтобы королевская семья допустила такое? Его отец бы никогда... Отсутствие фонарных столбов почти залезает ему под кожу, режет его вены. Он ожидает увидеть мужчину с ножом за каждым углом, женщину с ядовитыми каблуками, призрака, труп... И все же Рэй спешит, не обращая внимания на давящую темноту. Тьма глаз, крадущихся в тени, наблюдающих, злобных. Они следят за каждым шагом принцев, приближаясь… что-то целенаправленное и враждебное в их безмолвном шепоте. Возможно, это просто паранойя... Больная иллюзия, разбуженная подавленными страхами Нормана. Из лап этих кошмаров в сторону головы Рэя летит булыжник. Он не промахивается. Глухой удар, вскрик, рука, отпускающая ладонь Нормана, чтобы зажать больное место на голове. Рэй шипит, потрясенный, его тело шатается, и Норман ловит его, прежде чем он падает, хоть бы и для того, чтобы бессознательно вернуть себе его тепло. Норман в ужасе раскрывает рот, а Рэй с трудом стоит на ногах, даже поддерживаемый руками своего друга, когда из тени выходят два потрепанных ребенка. Взгляды темноты все еще давят на них, но Северный принц чувствует: они — вожаки этих глаз. Они похожи, словно близнецы: одинаковые лохмотья вместо обычной одежды, кривая осанка, болезненно худые туловища и тревожная враждебность в глазах. — Рэй. — Они единым гласом называют Его Высочество по имени. — Мы предупреждали тебя, чтобы ты никогда больше не ступал на нашу территорию. Рэй чуть не задыхается то ли от боли, то ли от узнавания и пытается броситься к ним, все еще удерживаемый надежными руками Нормана. — Тома! Ланнион! Я так рад вас видеть! Как... Темнота прерывает, выплескивается на него, когда глаза мальчиков прищуриваются, скалятся в тонко завуалированном презрении. Голоса проступают вне всякого порядка, со всех сторон, душат Рэя, неприкрытая злоба медленно ломает его кости одну за другой. — Рад? — Еще одно слово, и мы... — Разобьем тебя. — Сожжем тебя. — Чего ты и заслуживаешь, знатный кусок дерьма! — Сиди взаперти в своем роскошном замке! — Почему ты не можешь просто сгнить там. — Хочешь свободы? Да подавись! — Бьюсь об заклад, ему нравится смотреть на наши страдания. — Ты убил их! Ты убиваешь нас! — Просто сдохни уже! Еще один камень летит в сторону головы Рэя, но вместо этого попадает в руку Нормана. И еще один. И еще один. Северный принц закрывает друга всем телом, но этого все равно недостаточно: еще один камень попадает Рэю между лопаток, и короткий вздох пронзает плечо Нормана. — Как. Вы. Смеете. — Норман шипит сквозь стиснутые зубы, подчеркивает каждое слово, и его голос гремит над всем остальным, искажается, превращается в вой всех униженных и оскорбленных. Рэй спешит схватить его за руку, но промахивается: зрение расплывается. — Норман, нет! — Голос принца трескается, жалобно слабый, преданный, отдающий болью. — Все хорошо, я в порядке, не трогай их... Слишком поздно: со стороны Нормана доносится гортанное, неестественное рычание. Звук еще болезненнее, чем удар булыжником по голове — он терзает череп Рэя, долгий, скрежещущий, пытка. Капюшон падает с головы Нормана как бы невзначай, обнажая его белые волосы и ледяные глаза. Это творит чудеса: пара хулиганов замирает; голый, расчлененный ужас мелькает в их лицах, когда они скулят и кричат, и бегут, как истекающие кровью, избитые щенки с оторванными хвостами. Пристальный взгляд глаз и поток камней исчезают в пустоте вместе с криками. — ...Норман. — Я их не трогал. Рэй не спрашивает, а Норману не нужно говорить остальное. Принц Сашевии ожидает увидеть во взгляде друга открытые врата ада, но видит лишь агонию, вину, тревогу, гнетущую и тяжелую, и он понимает. Ледяные пальцы исследуют кожу головы и затылок Рэя осторожными, почти поглаживающими движениями. Маленький принц расслабляется под прикосновениями Нормана и закрывает глаза, когда холод чужих пальцев касается шишки на его голове. Он хочет попросить Нормана переместить руки ему на лопатки... И обильно краснеет, понимая, насколько это было бы неприлично. Ему так легко доверять. Так странно думать, что они могут убежать от боли, от бремени зловещей короны, нависшей над головой Рэя. Так естественно — чувствовать заботу Нормана, хотеть защищать его в ответ. Рэй ищет хотя бы тень взаимности в глазах друга. Ощущение теплых рук возле холодной шеи пугает, заметно встряхивает Северного принца, и темнота улиц не скрывает его расширяющиеся зрачки, прячущие пугающую синеву. Уязвимый, выжидающий, яростный защитник. Рэй обнаруживает даже больше, чем мог надеяться, и на мгновение ему хочется последовать сюжетам сентиментальных любовных романов, которые читала его мать в ту пору, когда любила его. Он накрывает белые волосы Нормана капюшоном, тень падает на их лица, и между ними возникает щит. Стена. Они гораздо ближе, чем Рэй помнит. Гораздо труднее отодвинуться от холодного дыхания, приятно щекочущего его губы. — Разве я не говорил тебе? Ты выделяешься. — А у меня сложилось впечатление, что тебе нравятся мои волосы. Прошу прощения за предположение. — Это не я не могу перестать касаться вас, Твое Высочество. Их дружеское подшучивание так же непринужденно и естественно, как и их переплетенные пальцы. Рэй ведет Нормана дальше, тихо радуясь, что его минутная лазурная слабость не разрушила их дружбу. По крайней мере, не сейчас. По дороге в огромный паб они не встречают ни души. Пьяный смех, наполненный кратковременным счастьем, просачивается сквозь закрытые окна, здание сотрясается вместе с ним, и Рэй загорается, бессознательно отражая радость простых людей. Норман смотрит на него, поглощенный его улыбкой; он не спрашивает, почему они идут в эту сомнительную таверну в худшем районе города, не замечает мерзкого человека, выворачивающегося наизнанку недалеко от входа. Норман глотает, запоминает восхищение Рэя, словно он — произведение искусства, и запирает его в своем сердце. Он жалеет, что не может украсть Рэя целиком. Знакомое место и лица встречают принца, когда он открывает двери. Норман морщит нос от отвращения, когда в ноздри ударяет запах крепкого мужского пота, дешевой выпивки и удушливых духов; запах переполняет его, кричит об опасности, ослепляет, и Рэй не успевает даже моргнуть, как Норман закрывает его своим телом и темным, как ночь, плащом. Следом ему в солнечное сплетение ударяет лавина издевательского смеха и грозит похоронить его под леденящим стыдом. Он хочет защитить, ему все равно, что будет дальше, он не позволит насмехаться над своим маленьким принцем, он сейчас... Мальчишеский взрыв смеха, скорее нож, чем природное бедствие, бьет Нормана в спину, резкий, свободный, счастливый, прекрасный. Преданный, он оборачивается, встречает своего любящего, веселого, легкомысленного принца и остается на месте, принимая бесконечные удары за него. — Это хто буде?! Ваше Высочество, с каких это пор у вас такая верная псина? Рэй обнимает Нормана одной рукой, все еще немного дрожащей от смеха, и мимоходом шепчет: — Ты можешь доверять этим людям. Здесь никому нет дела до того, кто ты такой. Рэй ведет Нормана к барной стойке, плотно прижимаясь к нему, его обнимающая рука — осторожный, ограничивающий поводок. По пути он бросает случайные приветствия уставшим после работы строителям, плохо одетым официантам, как будто они ему ровня, даже друзья. Гнилостное чувство скручивает желудок Нормана, когда они наконец садятся за стойку, и тощая женщина, скорее сова, чем человек, бросается обнимать Рэя, не спрашивая разрешения, и никакой его королевский титул не препятствие для нее. На первый взгляд, ей не больше тридцати лет, но тяжелые мешки под глазами, растяжки на шее и голых руках-крыльях, пряди седых волос на молодом лице, все следы изнеможения и суровой жизни, которые Норман даже не может понять, значительно старят ее. Она улыбается, и Норман думает, что эта странная, ласковая женщина красивее даже его собственной матери. Он смотрит, как Рэй тает в ее объятиях, и мечтает, чтобы его мама хотя бы раз обняла его так же. — Что будешь, Рэй? — спрашивает она, и ее голос напоминает Норману о поющей ему колыбельные перед сном няне, которой у него никогда не было. — Как обычно? Рэй просто кивает, ничуть не обеспокоенный дружеским обращением. Сироты тоже называли его по имени. По лицу Нормана пробегает тень; если бы в Северной Провинции кто-то назвал его чем угодно, кроме титула, быстрая смерть была бы самым милосердным наказанием. — А твой друг? — Она не спрашивает, кто он, старательно вежливая и отстраненная, явно чувствуя напряжение во всем его существе. — То же самое, спасибо. — Он старается не звучать снисходительно, и просьба не исходит как приказ только потому, что Рэй отпускает женщину, чтобы снова взять Нормана за ладонь. Успокаивает. Заземляет. Теплый. Когда она уходит, Рэй думает, что было ошибкой приходить сюда со своим другом. Ему всегда было трудно общаться с людьми, дети боятся его, взрослые насторожены без причины. Тем не менее… все в порядке. Он сжимает руку Нормана, быстро, украдкой целует костлявые костяшки и наблюдает, как бледные щеки медленно приобретают красивый розовый оттенок. Норман не отводит глаз. Таинственная дама возвращается к ним с пустыми руками и кланяется в их сторону. Рэй встает, чтобы встретить ее, а Норман следует за ними на второй этаж, нежно ведомый своим маленьким принцем. Он внимательно наблюдает за женщиной, удивляясь, как она так быстро разгадала секрет его личности. Здесь никому нет дела до того, кто ты такой... Кроме нее. Торговки тайнами. Комната, в которую они входят, необычна. Два дорогих дивана стоят друг напротив друга, между ними — стол с единственной зажженной свечой и двумя чашками молока, никаких окон. Больше ничего. Женщина садится на самый дальний от двери диван, и атмосфера допроса с психологическими пытками витает в воздухе так явно, что Норман замирает возле двери, готовый в любой момент броситься наутек. — Вам не следует так бояться меня, Ваше Высочество. — Она улыбается, свет свечи играет с ее лицом, искажая черты в нечто зловещее, демоническое. — Я происхожу из рода Ратри. Меня зовут Минерва. Как только Норман делает шаг к ней, дверь захлопывается за ним. Это, кажется, не смущает его, и он тащит Рэя к дивану напротив женщины. Мягкость подушек и ее улыбка почти издевательски смеются ему в лицо. — Ратри? Вы хотите сказать, что вы моя... Но как так? Как вы могли оставить Ее?! — Норман… — шепчет Рэй, обеспокоенный, не понимающий, что происходит: его рука сжата так крепко, что он уже почти ее не чувствует. — Следите за манерами, Ваше Высочество. — Ее тон вежлив, ее обращение почтенно, но смысл ее слов режет. Угроза. — Если вы не хотите, чтобы ваши секреты стали известны моему принцу, прекратите этот фарс и отпустите его. Рэй тихо шипит, сгибает руку, освобождаясь от боли и прикосновения Нормана, смотрит на него с плохо скрываемым страхом (почему ты вдруг стал так силен) и наблюдает, как тот становится все бледнее и бледнее, настолько белым, что его губы и кожа сливаются в один цвет. — Пожалуйста, Рэй. — Тон Минервы меняется на нежный, материнский, когда она снова смотрит на своего принца. — Угостись молоком с медом. Я приготовила его специально для тебя. — Она делает паузу, и ее голос снова становится стальным. — И для твоего друга. Не бойтесь: я не отравила вашу долю. Стакан медового молока такой же вкусный, как Рэй и помнит, но взгляды Минервы и Нормана портят его напиток сгустками темной плесени, рожденной из искренней взаимной неприязни. Он больше не может его пить. Определенно, это была ошибка. — В стенах замка ходят слухи. — Рэй начинает нерешительно, переключает внимание Минервы и Нормана на себя, и ему становится легче дышать. — Я не понимаю их источника. Так много людей боится Нормана, и я думаю, что они просто не знают его... Он не сделал ничего плохого, а его так ненавидят без причины. — Его слова кротки, но они проникают прямо в сознание Минервы. Она снова бросает взгляд на Северного принца, и глаза ее уже не так мучительно остры. — Как мне... помочь людям понять? Норман пристально смотрит на него, и Рэю хочется, чтобы земля поглотила его целиком. Да, он хотел убежать с ним, да, это уже не должно иметь значения, да, он жалок, но все равно не мог ничего с собой поделать. Когда он смотрит на Нормана, то видит только самого милого, самого умного, самого заботливого человека, которого он когда-либо знал, и ему больно, когда другие не видят того же, когда они замечают только чудовище в лике ангела. Ему хочется, чтобы Минерва поняла это. Но он встречает лишь ее добрый, жалостливый взгляд, который снова говорит ему: он единственный, кто когда-либо увидит подобное. — Я слышала, что вы напугали ребенка одними глазами, Ваше Высочество, — начинает она, ее тон тщательно безучастен. Если бы только Рэй держал Нормана за руку, он бы почувствовал, как тот снова напрягся, готовый сорваться. — Она увидела в тебе нечто такое, что оставило ее сознание в неизлечимых шрамах, и мне до сих пор трудно говорить с ней о тебе. Странно, что ты, Рэй, не заметил этого. Полагаю, ты был слишком поглощен Его Северным Высочеством, чтобы переживать о ней... Конни... Холодное чувство ужаса пронзает его, он почти хрипит: как он мог забыть о Конни?.. — Люди здесь, даже если они не верят ни в каких богов, все равно удивительно суеверны, — говорит Минерва и внимательно смотрит на Нормана, проверяя его реакцию. Она не может ничего считать. — Дети и животные распознают демонов внутри испорченных тьмой людей, и видите ли... Люди верят в то, во что хотят верить. Как только они начали верить, признаки вашей демонической природы проявились один за другим. Маленький королевский манипулятор, который не уважает никого, кроме нашего единственного принца, а тот в ответ готов отказаться от своего титула ради вас, сбежать с вами... Сумасбродный сюжет. Им кажется, что вы приехали в замок только для этого. Чтобы разрушить нашу нацию изнутри. Рэй прижимается к подушкам, закрывает лицо обеими руками и чуть ли не умоляет ее остановиться. Если они убегут, люди будут ненавидеть Нормана еще больше? Нет, нет, нет, нет, это не то, совсем не то, чего хотел Рэй... — Но ты не об этом меня спросил. Я просто боюсь, что это не в твоих силах. Вы можете попытаться быть добрее к людям, Ваше Северное Высочество. Возможно, они увидят вас в лучшем свете, хотя это, конечно, не остановит распространение слухов. Если вам нужен более существенный совет, заплатите мне за сведения, что я вам уже предоставила. Рэй вздыхает и кладет на стол увесистый мешочек, наполненный золотыми монетами, мгновенно жалея, что пришел к Минерве из чистого глупого эгоизма. Это должны были быть их деньги на несколько месяцев свободы. — У меня нет больше, Минерва, — говорит Рэй, морально опустошенный, понимая, что его планы сбежать убиты этой жестокой и мудрой женщиной. Единственный принц Сашевии поворачивается к своему другу, объясняя: — Я украл деньги. Я не получаю никакого содержания, видишь ли. Мне не разрешено выходить за стены дворца. Глаза Нормана стекленеют, и в них невозможно что-либо прочитать, но его рука, когда он снова переплетает их пальцы, несвойственно теплая и успокаивающая. Рэй на мгновение напрягается, смущенный и довольный открытой привязанностью и поддержкой, и его лицо краснеет до ушей, а голова кружится до бликов в комнате. — У меня есть деньги, Минерва. Но мне нет дела до мнения других. — Он бросает взгляд на Рэя, и это говорит его маленькому принцу, что его мнение — единственное, что когда-либо будет интересовать Нормана. — Рэй часто бывает у вас? — О, нет, самое большее пару раз в месяц. Он так любезен, когда приходит. Я уверена, что его невеста оказывает на него прекрасное влияние. Зачем она это ему сказала?! Рэй прищуривается, изучая реакцию Нормана. Если новость о невесте Рэя и обеспокоила его, он не показывает этого. — Есть кое-какая информация, которую я тоже хотел бы получить. — Норман начинает и садится ближе к Рэю, их бедра соприкасаются, и он накрывает спину своего маленького принца плащом, заботливо обнимая его за плечи. Защищая. — Я хотел бы узнать о другом проклятом существе в замке. Рэй шумно глотает, нервно ударяется коленом об стол, и его стакан с медовым молоком разбивается, падая на пол. — О, господи. — Минерва устало вздыхает и бросает странный, почти убийственный взгляд в сторону Нормана. — Тебе не нужно платить ей за это. Я проклятый принц этого королевства. — Рэй закрывает глаза, замыкается в себе, сворачивается в клубок, разбитый, как медовое молоко, принц, чья корона наконец раздробила его череп. — Ваше Высочество. — Голос Минервы такой нежный, что кажется, будто она обнимает его, даже если она не пошевелила ни одним пальцем, чтобы физически утешить его. — Это была просто череда неудачных событий. Вы не можете винить себя за это, и вы любимы везде, где бы вы ни оказались. — Я убил свою няню, свою сестру, своего отца. — Рэй причитает, гранича с истерикой, и так же неожиданно сглаживает свою речь в равнодушный монотон. — Это был я. И всё за два года. Вот почему я проклят. Я убиваю всех, кто мне дорог. — Он вздрагивает, словно очнувшись, задыхается и вдруг смотрит на Нормана, подсознательно пытаясь сбросить с себя его руку. — Надеюсь, я не… Норман... — Мой принц, это было совпадение. Просто со… — Нет, ты ошибаешься! Мама ненавидит меня за это, и она всегда права, она... Мама, она знает лучше... — Рэй, — голос Нормана рядом с ухом Рэя и его теплое объятие заставляют маленького принца замолчать. Настолько всеобъемлющий, совершенный и любящий, что Рэй молится всем богам, чтобы не начать рыдать. — Я здесь. Все в порядке. Тебе ничего не угрожает, и я не собираюсь умирать, слышишь? — Он повторяет те же слова снова и снова, как мантру, раскачивая Рэя в объятиях. Это работает. — Ты не против, пожалуйста, если эта славная леди расскажет мне твою историю? Мне очень жаль. Я вижу твое доверие к ней, и я хотел бы знать здравую правду. — Норман продолжает, но Рэй не в том состоянии, чтобы понять смысл явного выделения этого слова. — Я заплачу, конечно. “Славной леди”, похоже, не нравится его предложение. Они ведут беседу только глазами, исключая Рэя из беседы, приходя к молчаливому соглашению. — Если вы не хотите молока, можно я выпью? Это длинная история, — она кашляет и делает долгие глотки из стакана, не получив должного разрешения. Ей не требуется много времени, чтобы начать. — Изабелла была самой сердечной королевой, которую когда-либо знало наше королевство. Она была родом из места, полного любви, принцесса Верхс, кузина Ее Имперского Величества. Брак Изабеллы с нашим королем Лесли родился из блаженной случайности и обожания. Наши поэты до сих пор воспевают их любовь — короля, нашедшего свою принцессу в глуши. Искра между ними была настолько яркой, что ослепляла всех, кто видел их вместе. Это был не политический брак, но он объединил две страны. Все получили плоды от союза этих двух душ. Это была судьба в ее самой чистой, самой милостивой форме. Она родила наше маленькое Высочество, наше солнышко, и стала матерью для всех нас. Ее Величество, завернув кусочки своего сердца в платок, раздавала их всем несчастным, голодным, одиноким, всем, кто хотел принять частичку ее бездонной любви. Долгое десятилетие прошло как во сне. Никто не удивится, если историки назовут это время нашим Золотым веком. Его омрачали лишь тревоги Ее Величества, ведь она все никак не могла родить дочь. Видите ли, Верхс — в высшей степени матриархальная империя, управляемая исключительно женщинами. Как знатная дама из королевского двора с подобными ожиданиями, она хотела иметь дочь, в ее глазах истинную наследницу престола нашего короля, даже если ее любовь к первенцу, казалось, никогда не ослабевала. Прошло время, и мы поняли, что она намеренно растворяла себя в других. Она помогала в приютах, строила новые дома, пела, танцевала, играла на скрипке вместе с уличными музыкантами, лично знала и поддерживала каждого земледельца в стране, везде, куда бы она ни пошла, брала с собой наше драгоценное Высочество. Стены замка будто не могли ее удержать. Мы были уверены, что она покорилась своей судьбе, и она, вероятно, думала так же. Наше восхищение наполняло ее, но не до краев; мы должны были догадаться, что эта пустота в ее сердце никогда не исчезнет. Мы были ослеплены, и если маленький принц хочет возложить на кого-то вину, то пусть это будем мы, не заметившие этого раньше. Все началось, когда Его Высочеству исполнилось девять лет. Наша королева и принц возвращались с приема в империи Верхс верхом на лошадях, и принц пожаловался, что устал от долгой поездки в седле. Ее Величество — мягкий человек, и в ближайшем городке они попросили карету. Непринужденная поездка, несколько ухабистые дороги — Ее Величество Изабелла, вероятно, подумала, что ей следовало бы заняться их состоянием — все исчезло, когда Его Высочество увидел вдалеке нечто необычное. Настолько необычное, что это побудило его высунуться из окна всем телом, а Изабелла так испугалась, что с силой дернула его назад. Что-то случилось. Никто до сих пор не может понять, что именно, по чьей вине. Колесо кареты сломалось, поранив лошадь, разъярив и напугав ее, дверца открылась, и мать с сыном выпали на дорогу. Королева защитила принца всем своим телом, и все снова стало на круги своя. Случайное совпадение. Череда несчастливых событий. Ничего плохого не произошло. Все хотели в это верить. Только позже король объявил время траура. Ее Величество была беременна, и у нее случился выкидыш. Она и не подозревала, что совсем вскоре ее могла ждать безудержная радость снова стать матерью. Когда же она попыталась схватить ее, на ее ладони лежал лишь цветок ликориса — цвета крови ее дочери. Нерожденного ребенка назвали Лилит, в честь матери Ее Величества. После этого она вернулась к нам, своему народу, лишь однажды, сообщив нам из-за стен замка, бледная, больная, хриплая, разбитая, что выздоравливает. К сожалению, со временем ей становилось лишь хуже. Не прошло и месяца, как Его Величество взял Его Высочество на охоту, чтобы помочь оправиться и его маленькому брошенному сыну. Они были лучшими лучниками в наших владениях, и совместная охота очень сблизила их. Обыденная, спланированная рутина, ничего не должно было случиться. Позже мы узнали, что, несмотря на их мастерство и количество людей, выделенных для их защиты, принц отделился от всех остальных, и стая диких волков окружила его. Этот вид редко кочует в наши края; Ее Величество Изабелла решила, что во всем виновата гордость Его Высочества. Он первым заметил причудливые следы, странную тишину в лесу и хотел сам устранить опасность, чтобы произвести впечатление на своего отца. Никто не мог его винить — мальчик едва не потерял мать. Когда вернулся королевский охотничий отряд, время траура объявили вновь. Мы потеряли нашего милостивого короля, обглоданного дикими волками, когда он попытался защитить своего сына. Ее Величество сама покинула замок впервые за целый месяц, тайно, с доверенной группой людей, чтобы собрать его разбросанные, разорванные части тела для надлежащего погребения. После этого для всех нас все померкло. Королева, теперь единственная и полноправная правительница, озаботилась браком между наследницей Верхс и нашим солнцем, никогда больше не позволяя ему покидать дворец. Перед ним был несравнимый пример — она была настолько поглощена иностранными делами, что совершенно забыла о своем народе, и мы никогда больше не видели ее воочию. Она забросила свои приюты, дети под ее защитой превратились в воров и нищих, дома остались стоять заброшенными и пустыми, лишенными человеческого тепла, на улицах стало жутко тихо, и даже урожай сгнил и развеялся при сильном ветре, словно подражая разлагающемуся состоянию короля. Последовал голодный год. Наша мать оставила нас, но мы должны были жить дальше. Мы по-прежнему любили ее и были преисполнены радости, когда империя Верхс, опасаясь за брошенного принца, прислала ему гувернантку. Все понимали истинную цель ее приезда, и никто не возражал. Если эта своеобразная любовь могла помочь Ее Величеству почувствовать что-то, кроме горькой печали и бесконечной пустоты там, где когда-то было ее огромное сердце, то это то, что она заслужила. Крона, женщина из народа, принесла с собой частичку дома и тепла нашей королеве, и мы ловили слухи об их брошенных невзначай улыбках. Она была ласковой женщиной, дородной, деревенской, она заставила всех во дворце влюбиться в свою громкую выразительность и сострадательную, широко открытую душу. После долгого затишья во дворце снова стало оживленно. Его Высочество Рэй взял за привычку называть ее сестрой Кроной, настолько они были близки. Мы слышали, как он хихикал в ее крепких объятиях впервые после смерти отца. Правда, ненадолго. Благими намерениями вымощена дорога в ад; ее настойчивое убеждение, что Его Высочеству необходимы регулярные прогулки под солнцем, чтобы расти здоровым, свело на нет все, над чем она так усердно трудилась. Сестра Крона утонула в бурных водах, спасая принца. Позже он говорил, что пытался вызволить из течения собачку и просто не рассчитал свои силы. Она тоже… не рассчитала. И вот мы здесь. Прошел год после ее смерти. Обида Ее Величества наконец-то обрела лицо. Козел отпущения. Легкий выход. Так родилась наша сказка о проклятом маленьком принце, любви которого суждено убить тебя. Это всего лишь выдуманная страшная история, и мы это прекрасно понимаем, Ваше Высочество. Ты всего лишь ребенок. Ты не заслужил всего этого. Женщина замолкает, и комната снова обретает черты. Норман вдруг понимает толпу на первом этаже: люди с вечными кругами под глазами, скрывающие трагедию за своим слишком громким счастьем. Минерва не смотрит на Нормана, не боясь его осуждения; она смотрит на темного принца, свернувшегося калачиком в объятиях Нормана. Ее взгляд говорит ему о вечном прощении, сожалении, понимании, а Рэй не встречает его. Не хочет встречать его. Дыхание Рэя терзает ухо Нормана, когда он бормочет: — Это я должен был умереть. Слова проявляются в теле Нормана, как болезнь. Мир опасно дрожит пред его глазами, кожа покрывается волдырями везде, где Рэй его касается, а тошнота подкатывает к легким, горлу, мозгу, разъедая все, до чего дотягивается. Перед глазами мелькает образ каменно-холодного Рэя, просто еще одна королевская фигура в череде других, больное подражание жизни, и Северный принц хочет вернуться домой. Он должен был быть умнее. Ему не следовало ввязываться так глубоко. Он должен был понимать последствия, но уже слишком поздно: в сердце Нормана зарождается жуткое чувство, скручивающее, превращающее его сердце в уродливое гнездо, кишащее отвратительными змеями. Они нашептывают ему о лицемерной ненависти, что может родиться только из искренней заботы. Его следующие слова расчетливы, логичны, справедливы. Безжалостны. — Если она ненавидит тебя за то, в чем ты никогда не был виноват, значит, она никогда не любила тебя. В чем ты никогда не был виноват. Слова Нормана скребещут сознание, превращая кожу Рэя в миллиард опасно приятных игл, а Минерва читает по его губам не предназначенный для нее шепот: — Пойдем домой. Как только на стол падает мешочек с деньгами втрое тяжелее, чем у Рэя, дверь открывается, и она встает, кланяется принцам, разрывая с ними любой зрительный контакт. Тяжелые шаги гулко отдаются в ушах, между ними — ни слова. Когда Минерва убеждается, что они ушли, она выпрямляется, глубокая печаль и сожаление оттеняют ее черты, и на коже появляется серый оттенок — отражение ее скорой смерти. Дорога обратно в замок кажется потерянным сном. Пьяные мужчины — безжизненные марионетки, страшные темные переулки — безвкусные декорации, обугленный дом — игрушка, все тоскливо, призрачно, кроме соединенных ладоней принцев. Мрачная пещера, послание, которое Норман снова запоминает с пальцев Рэя, темная статуя женщины, изображающей мертвого ребенка с тем же именем в своих крыльях, еще один тайный проход... Все искусственно, пресно. Устало. До тех лишь пор, пока теплые цвета и запахи спальни Рэя не очерчивают вялость Нормана, принося осознанность его взгляду. Его глаза сонно открываются и закрываются, но он в гораздо лучшем состоянии, чем Рэй, поддерживающий голову ладонью, уже дремлющий стоя. Норман поворачивает его к огромной кровати и толкает, почти игриво. — Только не говори мне, что мне придется раздеть тебя перед сном, Твое Высочество, — он насмешливо кланяется, и единственным ответом ему служит приглушенное ворчание со стороны кровати. Рэй нехотя снимает грязную одежду, раздраженный, чувствуя взгляд Нормана, сверлящий его шею. Прохладный ветер из открытых окон заставляет его вздрогнуть, предупреждая о чем-то зловещем за его голой спиной, и он забирается под одеяло, под защиту, в тепло. Звуки закрывающегося окна и приближающихся к двери шагов заставляют принца высунуться из-под одеяла во вспышке белой паники. — Эй, постой. Не оставляй меня, — он шепчет, и это звучит странно, зависимо и слабо. Он мгновенно меняет свой тон на ровный, разумный. — Было бы подозрительно, если бы ты вышел из моих покоев посреди ночи. Может, останешься? Рэй слышит тяжелый вздох и следит за тем, как темная фигура Нормана поворачивается к столу у полуоткрытого окна. Принц Сашевии слегка хмурится, когда его друг садится на кресло: это не совсем то, что он хотел... Он не выражает своего протеста и, странно довольный, минуту просто наблюдает за Норманом под лунным светом. Единственное произведение искусства в этой комнате, он закрывает глаза. Тишина покоев Рэя ласкает слух Нормана, словно мелодия одаренного юного скрипача. Он слушает шелест листьев дерева-великана на ветру, усталые вдохи и выдохи Рэя, безмятежное биение его сердца, нежное мерцание огня на свече в чужой комнате. Это шедевр, что никогда не смог бы существовать на Севере с его завывающими метелями, застилающими уши. Здесь это гармония звуков, и все же Норман не может насытиться одной-единственной нотой во всей композиции. Он сосредотачивается на ритме дыхания Рэя, приглушает все прочие звуки и гладит лепестки бордового георгина на столе. Мягкий, оттенка любимого Рэем коричневого, склоняющийся к прикосновениям Нормана, словно он солнце, цветок — это сердце его маленького принца, что бьется слишком неровно под его пальцами. — Что случилось? — спрашивает Норман, и его голос разрушает песню скрипки, как лопнувшая струна или разбитое стекло. — Я не могу заснуть, когда ты не спишь. Боишься? — Я беспокоюсь, — отвечает Рэй, и пальцы Нормана замирают на лепестках; холод от его кожи медленно окрашивает цветок в болезненно-белый цвет тонкого инея, рожденный из собственного сердца Нормана. Северный принц отшатывается от бордового, живого георгина, стряхивает с себя наваждение и обещает себе никогда больше не притрагиваться к этому цветку. — Что предлагаешь? — Норман переводит взгляд на своего маленького принца, полусонного, закутанного в теплое одеяло, и жалеет, что не может заморозить время, чтобы побыть здесь, в этом мгновении, еще немного. — Поспать. — Рэй делает паузу, и Норман едва слышит его шепот за оглушительным, быстрым стуком их сердец. — Со мной. Только на этот раз. Он обещал, но как можно сопротивляться, если цветок так мучительно прекрасен? Темные глаза следят за каждым движением, когда он встает, снимает плащ, и все это так медленно, словно он сдирает с себя кожу, в ужасе от уязвимости и уродства своих голых костей. Пальцы Нормана уже тянутся, чтобы освободиться от белой туники. — Все в порядке. — Шепот или, может быть, эхо хора святых прерывает его. — Ты можешь прилечь так. Я не возражаю. Удивительно успокоенный, Норман подходит ближе к кровати, полностью одетый. Его колено соприкасается с матрасом, таким неожиданно мягким, что мальчик чуть не падает на своего друга, но успевает вовремя выпрямиться. — Как ты здесь спишь? — бормочет он, ложась на расстоянии вытянутой руки от Рэя. — Тут как на облаке... — А что не так с облаками? — Рэй тихо смеется и с нежностью делится своим одеялом, накрывает им Нормана, и это облако тоже теплое. — С ними можно и обмякнуть. Ослабеть. Рэй хочет спросить, что такого плохого в мягкости, но кусает губы, видя, как напряжен Норман под одеялом, не защищенный, с обнаженной душой. — Можно тебя обнять? — Рэй спрашивает осторожно, тихо, настороже из-за намеренного расстояния меж ними. Его глаза следят за каждым движением Нормана в поисках любого признака неловкости или отказа. — Конечно. Сначала это запах. Кокон из старых книг, красного меда и особой ноты, которую можно описать только как Рэй, окутывает Нормана, ловит его и целует все тело, прижимается к нему, и у него слегка кружится голова... Странный аромат, сладкий, сковывающий, туманящий разум, вызывающий привыкание. Потом — прикосновения. Голые крепкие руки Рэя обнимают спину Нормана, прижимая их тела близко, так, что лицо Нормана оказывается прямо напротив ключицы Рэя. Зрительный контакт нарушен. Принц Сашевии общается иначе: он пальцами расчесывает белые локоны, нежно поглаживает их и с молчаливым благоговением наблюдает, как меняется их цвет в тени и под лунным светом. Норман смутно чувствует, что утешают тут именно его. Он горит, он тает, его вечно замерзшие пальцы успокаивают израненные, оголенные лопатки Рэя, и даже руки Нормана тоже согреваются. С губ Рэя срывается облегченный вздох, тяжелый и протяжный, и он легко оттягивает волосы Нормана, попутно окрашивая его щеки в неловкий горячий розовый цвет. Норман никогда в жизни не чувствовал такого абсолютного тепла. Меж ними оседает уютная тишина, но Норман все равно чувствует, что его маленького принца что-то беспокоит. Он старается не задремать сразу же, наконец-то полностью отдавшись своему огню. — Норман? — А вот и он. — Мм? — Я хочу выйти за тебя. Ох. Как мило. Норман хихикает одним из своих совершенно влюбленных смешков, и сердце Рэя замирает. Наверное, это то же самое чувство, что испытывают взрослые, когда признаются в порывах своего сердца другому. Пожалуйста, не говори "нет". — Разве ты уже не помолвлен? Рэй не должен был ожидать, что Норман пропустит мимо ушей легкомысленное замечание Минервы, и действительность неожиданно бьет его по лицу, растягивая его губы в обиженную гримасу. — ...Я забыл об этом. А я не могу выйти за вас обоих? — Нет, боюсь, что нет, — говорит Норман совершенно серьезно, и Рэй хочет найти в его тоне столько же разочарования, сколько обитает в нем самом, — но ничего нет. — Как-то это несправедливо… — Он шепчет, и ему едва удается произнести: — Я тоже люблю тебя. Долгое, долгое, долгое время Норман ничего не отвечает. Он пытается управлять своим дыханием, чтобы казаться равнодушным, беспристрастным, ничуть не задетым этими крошечными словами, которые Рэй бездумно, неосознанно вырезал на его коже, и они рубцуются, зудят, беспокоят его, и он истекает кровью. Северный принц обнимает своего лучшего друга еще крепче, нуждаясь в нем, бормоча ему в душу: — Нет. Это, конечно, несправедливо. Я… Рэй уже спит. Но Норман все еще шепчет, смущенный, неуверенный, почти задыхающийся: Я тоже люблю тебя.