Shankara NZ — Dunes
4 сентября Хмурые стражи дворца пропустили ее одну, преградив дорогу слегка напряженному Эйвери перед дверью малой гостиной. Он притянул Гермиону за локоть, когда она уже была готова переступить порог комнаты, и прошептал: — Держи себя в руках. Ее бровь вопросительно взлетела. — Приятно знать, что ты беспокоишься не за меня, — излучая глазами веселье, огрызнулась она. — На всякий случай проверь, есть ли у них запасной вариант на трон. Уильям поджал губы и разомкнул пальцы, отправляя ее в свободное плавание. Грейнджер пересекла порог с уверенностью, которой у нее обычно и не было. Осадок тьмы все еще играл с ней злую шутку, гипертрофируя чувства. Ей хватило доли секунды, дабы найти Принца, воззрившегося на кристально чистые окна — в белой гандуре, без гутры, так что видны его волнистые волосы, забранные назад каким-то специальным средством. Черный бишт с золотыми нитями небрежно повис на спинке дивана — очевидно, разговор будет более неформальным, чем думалось. Не то чтобы она ждала официального приема, взволнованной толпы и взмахов рукой под навязчивые вспышки колдоаппаратов, но это был тревожный звонок. Так же как и отсутствие охраны в помещении. Он стоял у окна, распространяя свою тяжелую ауру по всей гостиной. Было ли это своеобразным предупреждением, что сегодня ей здесь не рады, или Карим не мог в полной мере обуздать свои эмоции, Гермиона не знала. — Забавная рокировка, — небольшая хрипотца в его тоне резонировала опасным напряжением. — Не вас я ожидал увидеть, мисс Грейнджер. Он не хочет оправдываться за свои действия? Гермиона повела плечом, как раз в тот момент, когда Принц Аль-Энези вперил в нее свой пронзительный взгляд. — Тут не за что оправдываться. Обычная страховка, ничего более, — непоколебимо, будто читая с телесуфлера, повторила она слова Лорда, подспудно вспоминая собственную реакцию на произошедшее. — Ты, мать твою, сошел с ума? — яростное шипение облизало пространство, как только дверь с громким стуком закрылась за ней. Том продолжил листать бумаги, индифферентно бросив: — И тебе доброе утро, Гермиона. В три шага преодолев расстояние до стола, прижала ладонью заинтересовавшую его рукопись. — Я спросила, — цедя сквозь зубы, — ты сошел с ума? Риддл поднял на нее глаза, выгибая бровь. — Не делай вид, словно не понимаешь, о чем я! — вновь вспыхнула Грейнджер, отводя руку. — Просто, что с тобой, черт возьми, не так, Том? Ты не умеешь играть достойно? Казалось, ее всплеск изрядно повеселил Лорда, судя по уголку губ, приподнятому в усмешке. — А ты ожидала, что мы будем сидеть и ждать поддержки на одном честном слове? — Ну явно не то, что ты нападешь на базу СОА под оборотным! Как тебе вообще пришло это в голову?! Ох, она была раздражена. Почти зла. Если бы Грейнджер только знала, что он задумал, еще тогда, на дурацком приеме в резиденции, если бы она не отмахнулась от навязчивых красных флагов в виде его разговора с Долоховым или количества их людей на вечеринке, то, возможно, они бы не попали в такую ситуацию. Возможно, она бы отговорила Тома подставлять Принца и его соратников, и они все не нарвались бы на гнев магической службы общей разведки. — Обычная страховка, — безразлично произнес Риддл, отклоняясь на спинку кресла и скрещивая руки на груди. — Это было необходимо — привязать их чуть сильнее. — И как, по-твоему, арабы должны отнестись к такой «страховке»? — медленно разделяя слова, Грейнджер изобразила в пустом пространстве кавычки. — С пониманием. Казалось, подобная наглость вытолкнула весь воздух из груди, гневная лава начала подниматься наверх, притормозив в районе гортани. Это заставило ее почти закашляться. — Гермиона, — мягко протянул он, чуть задержавшись взглядом на ее сведенной челюсти, — это большая игра. С большими ставками. Все здесь понимают, что сотрудничество строится не на словах. — А на обмане… — выплюнула Грейнджер. — В том числе. — Попробуй теперь объяснить это Принцу, Том. Улыбка растянулась на его губах, придавая лицу такой самодовольный вид, что еще до того, как Риддл открыл свой рот, Гермиона знала — сейчас она услышит какое-то дерьмо. — Это забавно, душа моя, но объяснять ему это будешь ты. Грейнджер строила хорошую мину при плохой игре, пока Принц рассматривал ее, словно черный ящик, оценивая, будет ли в нем что-то интересное, если его приоткрыть. В немного прищуренных глазах Карима можно было четко увидеть эту чудесную борьбу любопытства с шовинизмом. Она все еще не сделала ни шагу, а он не пригласил ее присесть. Эта встреча, равно как и их сделка, проходила не по правилам. Лопатки под тонким жакетом свелись до упора, когда Гермиона выпрямилась под прицелом пронизывающих глаз. Не существовало ни единой гарантии, что она вернется в Англию живой, целой и с неповрежденной более психикой. И что кого-то, кроме нее, вообще волнует подобное. Только садист вроде Риддла мог посчитать это забавным. Раздражение вновь лизнуло кровь, бегущую по ее венам. — Мало того что мистер Риддл буквально за моей спиной провернул этот дурацкий трюк, так еще и отправил сюда вас… — Его полные губы мимолетно скривились в презрительном выражении. — Назовите мне хотя бы одну причину, почему я не должен расценивать все это, — обвел он раскрытой ладонью комнату, словно вся библиография их грехов была выложена на его арабских столиках, — как вопиющее неуважение к себе и к своему народу? Ее молчание затянулось из-за подбора правильной тактики, но Аль-Энези расценил это по-своему и мрачно усмехнулся. — Всего одну, мисс Грейнджер... — Хорошо. — Она вздернула подбородок выше, смело встречая его взгляд. — Но раз уж вы просите моей откровенности, хотелось бы ответной услуги. Без последствий. — Пока вы не сделали ничего, чтобы это заслужить. Гермиона чуть склонила голову набок. — Вы достаточно щедры и, определенно, в более превосходящей позиции, чтобы удовлетворить мою маленькую просьбу, Ваше Высочество. Влажная ладонь непроизвольно сжалась, попутно цепляя аккуратными ногтями материал брюк — ходившие под скулами желваки на лице ее собеседника все еще не пророчили ей успеха. — У вас две минуты, — раскинул пальцы руки в неопределенном жесте Аль-Энези. — Единственный вариант, при котором этот инцидент мог быть направлен на оскорбление наших отношений — это если бы за вашей спиной была совершена другая, более выгодная, сделка. Но Риддлу нет никакой пользы от врагов в арабском мире. — Она повела плечом и продолжила мысль: — Каждая из стран — действующий союзник Англии, связанный довольно длинным списком обязательств и долговых расписок, и, как хороший игрок, вы понимаете это. Так же как и то, что желай мы доставить вам настоящие проблемы, то начали бы далеко не с родной земли. Поэтому я имею смелость предположить, что прямо сейчас вы скорее размышляете о том, в какой процент расценить нанесенный моральный ущерб, чтобы не прогадать. — Вы совсем не чувствуете грани… — Сочти вы всерьез, что мы предали вас, — Грейнджер сделала пару шагов вперед, мягко огибая диван и кладя ладонь на его спинку, — и я бы уже была в другом месте, не сравнимым с уютом парадной гостиной. Ни для кого нет секрета в том, как на Востоке встречают гонцов с плохими вестями. Пару мгновений Принц изучал ее. Весь доступный ей запас кислорода сконцентрировался в районе гортани, чтобы застрять комом. — Вам стоило учесть это до того, как явиться без приглашения. — Я рассматривала такой исход. Он хмыкнул, но глаза были серьезными. — Страховка, — медленно произнес Карим. — Теракты в две тысячи пятом показались вам недостаточной гарантией? — Дела давно минувших дней, — она приподняла уголок рта в снисхождении. — Спустя десятилетие перед угрозой гражданской войны министры охотно пересматривают даже самые смертоносные обиды. — Хотите сказать, что мое слово не имеет ценности? — Я хочу сказать, что я бы никогда не поступила так с вами, но мистер Риддл… он несколько недоверчив. — Гермиона холодно улыбнулась. — Вам, должно быть, это знакомо. — На моем языке это называется иначе. И вам бы не понравился перевод. — Он лениво махнул рукой, но в его позе читалось выжидание. — Я знаю лишь то, что пока этот союз приносит арабам больше убытков, чем пользы. — Пойти на попятную сейчас, значит, потерять куда больше. — Легкое пожатие плечами. — Что мы имеем в сухом остатке? С одной стороны, вы могли бы извиниться перед обществом и связать себя новыми договоренностями, которые никогда не станут удовлетворительными. Тайный сговор по свержению действующей власти Англии… — Она понизила голос до заговорщического: — Люди будут проводить параллели… Знаете, они не так глупы, как кажутся. Вряд ли кто-то предложит достойный аванс при выставлении условий в свете этих подробностей. С другой стороны, вы можете повысить свою ставку в нашем договоре и продолжить игру. Итак… — она со сдерживаемым интересом закусила губу, пока сердце колотилось где-то в районе горла, — ваши действия? Все или ничего. Она только что положила свою жизнь на откуп уязвленному самолюбию Принца. Не она. Чертов Риддл. И самым отвратительным было то, что она знала — он прав. Умный мерзавец. Арабы не будут извиняться. Никогда. Это был беспроигрышный ход конем на Д9. Совет министров и консультативная магическая ассамблея могли сколько угодно затягивать обсуждения, а королевская семья обижаться, лелея свою гордость среди золота и узорчатых подушек, но факты таковы — у Магической Саудовской Аравии больше не было возможности держать нейтралитет, но и шанса встать на сторону государства тоже не было. Несмотря ни на что, сделка оставалась актуальной — вопрос только в условиях. Есть категория людей, которая может заставить человека скукожиться, просто посмотрев на него с другого конца зала. Карим Мирза Шараф был почетным обладателем именно этого взгляда, причем Грейнджер была почти уверена, что данная сверхспособность не являлась приобретенной. Наверняка, даже лежа в позолоченной люльке, он заставлял людей отступать на шаг назад. В принципе, не самый плохой талант. Если только он не обращен против вас. Несмотря на неприятный отголосок и инстинктивное желание поджать губы, Гермиона не шевельнулась, отказываясь делать все, что может выставить ее слабой или нервной. — Вы изменились, мисс Грейнджер, — что-то мягкое и дразнящее появилось в его тоне. — Не припоминаю, чтобы в первую нашу встречу вы были столь дерзкой. — Тогда нам повезло, что возник шанс устроить вторую, — сдержанно парировала Гермиона. — Я не люблю недомолвки, Ваше Высочество, они вводят в заблуждение и тратят необходимое время. — Зато любите нарушать условия соглашений… — этот факт, абсолютно бесспорный в данной ситуации, звучал не как что-то, что должно было ее пристыдить, а как то, за чем следует наказание. Тело инстинктивно напряглось, крестраж проснулся, принимая боевую стойку. — Вы поставили нас в довольно неловкое положение. — Я понимаю… но уверена, что каждая из сторон все еще может извлечь из этого максимальную выгоду. Аль-Энези хмыкнул. — Настойчивость — это хорошее качество, мисс Грейнджер. — Он наконец оторвался от места и размеренной походкой сократил между ними расстояние, оставляя ровно столько, чтобы надежда на побег не умерла под тяжестью эфемерного грунта. Надежда глупцов. — Мистер Риддл ценит вас именно за это? — Мистер Риддл ценит меня за многие вещи. — Я вижу, — приглушенно прозвучал его голос. По всем классическим сценариям взгляд принца должен был пройтись по ее телу и вернуться к глазам с откровенным похотливым огоньком. Она видела это слишком много раз, чтобы удивляться подобному, но его зрачки не отрывались от ее глаз. В них появилось нечто… Нечто не похожее на то, чего она ожидала, определенно нестандартное, изучающее. Легкий холод маленькими, едва ощутимыми покалываниями пробрался внутрь тела, будто осматриваясь. Ища. Она не была интересна ему как женщина, нет, но была интересна как ведьма. Гермиона уже испытывала подобное и могла с точностью сказать — вся излишняя внимательность Карима связана лишь с тем, что он аккуратно, но абсолютно бесстыдно сканировал ее магическое ядро. Силу, потайные способности и уровень их реализации. Аравия вообще славилась исследованиями на этот счет, уж Нотт-то ей весь мозг проел их статистическими данными. Грейнджер неуловимо опустила защиту, открывая ему полноценный доступ к собственному потенциалу, и сразу после этого молчание, присущее Принцу в последние полчаса, изменило этимологию. Он цокнул. Все, что она получила после довольно интимного осмотра своего ядра — цоканье. Звучало как откровенное оскорбление. Его брови свелись к переносице, но тишину комнаты продолжало колебать только их дыхание. Отлично. Неопределенный цок и хмурость — этот мужчина действительно умел делать комплименты. А она-то уже надеялась поразить его настолько, чтобы залечь в одной из комнат для его гарема с горстью винограда, пережидая войну в более комфортных условиях. — Так к чему вы в итоге пришли? Карим заморгал, будто осмысляя формулировку вопроса. — Вы достаточно безрассудны. — Насчет сделки, — уточнила Гермиона, сомневаясь в том, что успела скрыть презрение на своем лице. — Думаю… десять процентов помогут сгладить созданное напряжение. Естественно. Легкий выдох сквозь зубы — единственное, чем она могла выразить внутреннее ликование. Победа, и даже без причинения вреда здоровью. Ее здоровью. — Приятно работать с умными людьми. Грейнджер развернулась и прошествовала на выход, затылком чувствуя назойливое жжение. Ощущение полноценного дежавю давило столь сильно, что заставило ее обернуться на полпути: — Это был первый и последний раз, когда я позволила притронуться к своей магии без приглашения, в следующий — я не буду столь миролюбива. Даже с такого расстояния было видно, как радужки карих глаз Аль-Энези потемнели, неспешно превращаясь в горячие угли. Она подарила ему милую улыбку, невинно поведя плечами: — Просто чтобы между нами не было никаких недопониманий. И вышла, оставив при себе мысль, что это был самый дорогой портал для самой короткой беседы.***
Люди так любят дешевые драмы. С водопадом из слез, срывающими голос криками, тяжелыми натужными вздохами. Такие, где накал эмоций настолько высок, что давно превысил планку естественности. Такие, где каждый чуть переигрывает, купаясь во внимании зрителей. Да, людям нравится смотреть на таких персонажей, но никогда — быть на их месте. Кому хочется чувствовать себя идиотом с проблемой самоконтроля? Именно эти мысли занимали голову Грейнджер, после того как десять минут назад она, словно песчаная буря, вышедшая из впадины Боделя, нагрянула в библиотеку, чтобы высказать Тому, что думает обо всех его последних эксцентричных решениях. Воздух потрескивал от напряжения, уютно сопровождавшего ее на протяжении всего пути домой. Даже Эйвери решил отказаться от просмотра весьма занимательного, по его мнению, предстоящего шоу и не попадаться ей под горячую руку, так что исчез сразу, как только их ноги коснулись аккуратной плитки, выложенной около парадной. Ее внутренние демоны были на взводе еще с ситуации с Долоховым, даже при том что влияние Лорда успокоило их в критический момент, одним только ему известным способом, за что она, по-видимому, должна быть безмерно благодарна… Однако ведь никто не благодарит за диализ того, кто заразил тебя инфекцией, приведшей к почечной недостаточности. Так что этот заботливый поступок не заставил Гермиону внести Риддла в список любимых коллег, получавших от нее рождественский пирог в сочельник. Он буквально бросил Грейнджер на съедение волкам. Не иронично ли, учитывая ее бэкграунд? И главное, ради чего? Гермиона фыркнула в пустоту своей комнаты. Спиной оперлась о стену, прикрывая веки в дилетантской попытке медитации. Надо было успокоить эмоции, пока портреты за дверью не начали горланить из-за чрезмерных вибраций ее магии. Мало того что он фактически заставил ее разбираться с собственноручно устроенным беспорядком, к которому она не имела никакого отношения, так еще и вычеркнул с совещания, похоже, решив, что не стоит держать ее в курсе новых союзов. Риддл в принципе вертел их статус «равноправных участников» сей сделки, как ему было удобно. Впрочем, как и большинство мужчин. Хотя в связи с открывшимися обстоятельствами становилось понятнее, почему этой «деловой» встречи не было в ее расписании. Грейнджер скривила в отвращении нос, подавляя очередной прилив гнева. Она могла бы сколько угодно себя уверять в том, что виток ее злости стал закрученней из-за уязвленного профессионального самолюбия, но Гермиона старалась себе не врать. Да, ее новый зарок. Поэтому стоило признать, что перемкнуло ее не в тот момент, когда она узнала, что они в библиотеке, не тогда, когда поняла, что обсуждение условий продолжается без нее, а в ту чертову секунду, когда взгляд наткнулся на задранную темно-синюю юбку и его пальцы, напористо впившиеся в кожу смуглого оголенного бедра. Грейнджер даже не хотелось думать о том, где покоятся трусы этой женщины. Покалывание тьмы пробежалось по венам, воздух рядом сгустился, пока разум пытался удержать сильные прорывные удары. Не нужен был глубокий анализ, для того чтобы понимать, чье тело практически распластано около ее любимого книжного отсека. Переливчато-темные волосы, широко посаженные карие глаза, раскрасневшиеся пунцовые губы и зубы, столь белые и ровные, что прямо кричали об эффективном стоматологическом вмешательстве. Еще одна необходимая фигура на поле. Идеальный компонент, тот, кого легко умаслить для гладкости прохождения плана. Тот, кого, по сути, даже не надо было умасливать для такого удара. Тот, кого точно не стоило умасливать именно так. По правде говоря, в какой-то момент Гермионе не достало циничности, чтобы понять, почему Том выбрал вторым фронтом Израиль. Путь до их правительства был отнюдь не легкой прогулкой, но его уверенности в том, что они примут предложение, хватало на них двоих. На закономерный вопрос Грейнджер о причинах Риддл плавным движением заставил белого коня передвинуться к середине шахматной доски и развернул ее, играя партию против самого себя. Только сделав еще один ход спустя долгую минуту напряженного ожидания, поднял на Гермиону глаза. — Они согласятся, потому что для них в этом нет никаких рисков. Их никогда ни в чем не обвинят и ни за что не осудят. Прошлое Израиля будет всегда играть за них, создавая белый ореол над головами, и общество не посмеет сказать ни слова. Грейнджер потерла подбородок и нахмурила брови. Да, у Израиля была своя история, своя война: болезненная, беспощадная, до зубного скрежета похожая на современное английское течение и так же затронувшая обычных людей. Война, начавшаяся еще в то время, когда Том Марволо Риддл поступил на второй курс Хогвартса. Его поколение знало гораздо больше о тех событиях, что происходили в мире; позже образовательное направление Великобритании сменилось, сосредоточившись на «своих демонах», начисто переписав учебники истории, стерев львиную долю информации обо всех войнах, которые были до этого, и обозначив войну с Волдемортом, как первую и основную магическую. Однако, несмотря на все это, Израильское магическое общество не было анархическим, оно, как и все, подчинялось международным стандартам и ограничениям. Они были обязаны. — Ты говоришь так, будто они собираются на мирную демонстрацию, а не вторгаться в чужую страну. Да-да, — предвосхищая пренебрежительные взгляды, быстро пробормотала Грейнджер, — я понимаю, как это все разрешается, но Международная конфедерация магов осудит удар вне зависимости от стороны. — Ее руки вопросительно поднялись в воздух. — Ради чего им тогда так рисковать? Краткий смешок сорвался с губ Тома, пока пальцы переставляли очередную фигуру, вновь поворачивая доску на журнальном столике, и он бросил взгляд правее, на расслабленно восседающего на потертом замшевом диване Эйвери. — Однажды идеалистка — всегда идеалистка. Я говорил… — перелистывая газету, будто в пустоту произнес Уильям и поднял на нее глаза, полные доброй снисходительности. — Ты веришь в равноправие и что слова политиков — это не просто слова, но в реальности все строится по-другому, Гермиона. — В реальности, — вновь вернул инициативу Том, заставляя ее поежиться от его тона, — работает только quid pro quo, нет никакой либеральности, справедливости и покоя. Они будут до конца оправдывать тех, кто им выгоден, закрывая глаза на мелкие правонарушения. — Мелкие? — Грейнджер изогнула бровь, думая, что ослышалась. — Страны всегда находятся в войне, может быть, точечно, но это все равно война. Это не первое нападение Израиля, — ухмылка остро скользнула по краю губ, — у них это почти вошло в привычку. И до этого никого такой расклад не волновал… Ну, может быть, кроме самого Ирана, — его пальцы веером прошлись по воздуху, — и еще пары стран. — Нет никакой логики в том, чтобы нападать на чужую страну ради развлечения. — Скажем так, — шелест свернутой газеты сопроводил слова, — Иран сам не идеален. Совсем не идеален. Порой Гермиона действительно сожалела о том, что недостаточно глубоко интересовалась международной политикой прежде. По крайней мере, ограничивалась только Западом. — То есть это месть? Ее взгляд метался между двух мужчин. Грейнджер в действительности хотела понять, о чем идет речь, ведь картинка все еще не складывалась, не до конца. Вздох Риддла был подобен индикатору, знаменующему то, что ему надоело объяснять нерадивому собеседнику основы бытия. — Ты ищешь призрачную нить там, где ее нет. Иногда людям не нужна причина для того, чтобы убивать других. Они делают это, потому что могут. Молчание разлилось по комнате, как молоко из глиняного кувшина. Мягко, обволакивающе, заставляя мысли плавать в пучине этических сомнений. — Добро и зло очень пространственные понятия, — словно считав ее думы, произнес Риддл. — В мире нет страны, которая бы занимала четко одну позицию по этой шкале измерения. Все в какой-то мере запятнаны, злы, агрессивны — разница только в том, как они представляют это другим. Кто-то идет напрямую, сглаживая гнилые углы сказками пропаганды, кто-то порождает новое насилие, удерживаясь за статус вечных жертв, кто-то… — он махнул в сторону себя, а потом Грейнджер, объединяя их в незримую группу, — предпочитает манипулировать чужими пороками ради достижения финальной цели. Его чернильные глаза сверкнули, рука сдвинула королеву, а губы разомкнулись, выписывая завершающий штрих как на шахматной доске, так и в разговоре. — Состояние абсолютного мира — это утопия. Если ты хочешь чего-то достичь, тебе надо научиться жить в вечной войне, по возможности оставаясь «незапятнанной». Нет ничего предосудительного в том, чтобы играть чужими руками, особенно когда эти руки и так по локти в крови. Риддл был прав. Премьер-министр магического Израиля согласился, даже не моргнув. Легко, непринужденно, взяв с них только туманные обещания и образ заманчивых перспектив того, какой будет Англия, если оппозиция победит. Будто они вообще были им нужны. Казалось, Израиль готов участвовать на одном лишь энтузиазме, даже несмотря на предвзятое отношение к Англии после чистого кошмара, наведенного Гриндевальдом. И Грейнджер искренне считала, что только по этой причине она во второй раз за неделю видит Нурит Варди — председателя магического кнессета в поместье. Однако, судя по картинке, представшей перед глазами Гермионы пять минут назад, ей вполне можно было присудить награду за чертову наивность. Внутренности скрутило узлом от ярко всплывшего воспоминания. Твою мать. Грейнджер ударилась лбом о стену, повторяя действие до того, пока не уверилась, что на голове останется шишка, напоминающая ей о том, что она просто необыкновенная дура. Это глупое чувство, выросшее в груди, как манцинелловое дерево, нельзя было спутать с чем-то другим. Банальная. Мешающая мыслить ясно. Ревность. Как он посмел?! Нет. Как она не прервала это на корню? Собственнические нотки били виски, словно на них играли что-то из «этно». Если не считать профессора Трелони, Гермиона всегда старалась придерживаться презумпции невиновности. Она буквально гордилась тем, что может быть объективна вне зависимости от ситуации. Но сейчас все внутри взывало к тому, чтобы Нурит Варди упала как минимум с Северной башни Хогвартса. Конечно бы выжила, но хотя бы несколько сложных переломов, мучительных стенаний на больничной койке… Да, это звучало чудесно, учитывая то, что пришлось пережить глазам Грейнджер. Она поднесла слегка дрожащие руки к лицу и растерла веки. Как. Это. Блять. Произошло?.. О чем ты думаешь, Гермиона? Риддл плохой вариант. Губы дернулись, придавая ее улыбке оттенок безумия. Плохой? Да он злокачественный, как рак. Как это могло со мной случиться? Как гребаные метастазы проникли в мое здравомыслие? Надо было укротить разыгравшиеся чувства и закрыться на все замки хотя бы на пару часов. Слава Годрику, ей хватило выдержки и ума не устраивать сцену, пораженно стоя в дверях злосчастной библиотеки. В то время как внутри бушевал огонь, Гермиона постаралась сделать максимально отстраненное лицо, запечатав эмоции в клетке диафрагмы, но это не помогло, ведь слова слетели с губ раньше, чем она успела их основательно обдумать: — Найди меня, когда закончишь отрабатывать сделку. Дверь громко захлопнулась от непроизвольной силы ее магии, заставив какого-то чистокровного усатого сноба на портрете напротив подпрыгнуть. Ноги повели по коридорам, руководствуясь желанием Гермионы как можно быстрее удалиться от эпицентра раздора. И вот теперь, стоя в выделенной ей спальне, она предавалась драме, как какая-то брошенная женщина. Просто прекрасно.***
Reignwolf — Keeper
3 сентября — Какого черта? — слова вылетели подобно стрелам и повисли в разреженном воздухе. Он ощущал на себе десятки едких взглядов, но проигнорировал их, медленно подняв глаза на Грейнджер. Его поджатые губы должны были явственно сказать ей о недовольстве Драко. Еще бы, Гермиона прервала его собрание. Однако он знал — ей было все равно. В последнее время ей вообще было плевать почти на все. Терпению и хладнокровию Грейнджер остались считаные дни. Малфой не стал бы утверждать, что он не приложил к этому руку, но по большей части вина лежала на мудаке Риддле, который взял за правило раздражать ее при каждом удобном случае. Драко порой удивлялся, как из ее глаз еще не летели искры. Хотя, возможно, сегодня именно тот день. Он повернулся к Пьюси и ударил его документами по напыщенному лбу, стирая с лица противную ухмылку в адрес Гермионы — с ним он разберется позже. Передал Руквуду бумаги, кивая, чтобы тот продолжал за него, и вновь встретился с Грейнджер взглядом. Судя по горящему упрямству в ее карих радужках, им надо было расставить точки над «и» прямо сейчас. Потом могло быть уже поздно. — Давай выйдем. Гордо вздернув подбородок, она последовала за ним до кухни, где Малфой по-джентльменски приоткрыл ей дверь, пропуская первой в комнату. При виде прибывшей кавалерии эльфы со скоростью света разбежались в разные подсобные помещения, оставив беспорядок на всех поверхностях. По всей видимости, грязь была последним, что смущало Гермиону, так как она немедля прислонилась поясницей к столешнице, скрестив лодыжки и сложив руки на груди. Ее взгляд неторопливо прошелся по старомодному гарнитуру бежевого цвета, муке, рассыпанной по раковине, и очистках от овощей, оставленных около разделочной доски. Малфой прикусил внутреннюю сторону щеки, чтобы не усмехнуться — скорее уж Пэнси примет аскезу бедности, чем Грейнджер заинтересуется кухонной утварью. Очевидно, ей требовалось гораздо больше сдержанности, дабы не начать разговор на повышенных тонах. Нарочито медленной походкой Драко добрался до нее, вставая напротив и убирая руки в карманы брюк. Реакция его подруги была предсказуема — не то чтобы он решил специально ее спровоцировать, просто понимал, к чему приведет невключение фамилии Грейнджер в список на операцию. Уже в который раз. — Ты не идешь, Гермиона. И… казалось, только обретенное ею спокойствие вновь погребено под гнетом гнева, танцующего в радужках. Малфой был уверен, эти четыре слова с ясным посылом, что никакого права выбора уже и не существовало, заставили бы ее обернуться, как героиню фильма «Изгоняющий дьявола», если бы была необходимость. К счастью, ей понадобилось всего семьдесят градусов правее, чтобы впиться в него убийственным взглядом. — Со слухом у меня все в порядке, — голос Грейнджер заметно дрожал от едва обуздываемой ярости. Наверняка на него. Может быть, на себя. Как минимум, на весь этот мелодраматичный цирк. — Итак, повторяю: какого черта, Драко? — В операции есть определенный риск. Бровь Гермионы скептически выгнулась. — Больший, чем обычно. У меня есть кого взять, не вовлекая тебя. — Но я хочу быть вовлечена. — Ты плохо понимаешь, на что собираешься подписаться. Все уже решено — ты не идешь. Его снедало желание сжать челюсти от чувства беспомощности, отразившегося в ее мимике, но так было правильно. Безопасно. Он давным-давно все решил. — Интересно получается, — она взмахнула кистью, приложила указательный палец к нижней губе, а после направила его на Малфоя, — значит, у тебя жена и дети — есть что терять, а на операции почему-то не попадаю я? — Моя семья не на поле боя. — А у меня вообще нет семьи! — практически рыча, сорвалась она, вскинув в бессилии руки. Малфой провел языком по нижней губе и прикусил ее зубами, переживая всплеск. Она не была дурой, просто не хотела признавать. Отмахивалась от заботы, задевающей ее самостоятельность, и называла все оправданным риском. Вот только трупы, лежащие в подвалах грязных кабаков на шотландской земле, уже ничего не говорят, ничего не могут опровергнуть, не могут встряхнуть ее за плечи и сказать, что стоит одуматься. Для этого у нее был, есть и будет Драко. И не один он. — Ты не по… — Так сложно понять, что кто-то не хочет потерять тебя, Гермиона? Холодный голос с классически насмешливыми нотками, как и движение в затемненном углу рядом со вторым входом в кухню, заставил его вздрогнуть, а Грейнджер — развернуться. Из груди Гермионы вырвался слышимый рваный выдох. У Волдеморта действительно была склонность появляться так же внезапно, как сильная сыпь. Они оба в легком остолбенении смотрели на то, как фигура нежданного гостя бесшумно двигалась, пальцами скользя по дубовой столешнице с другой стороны кухонного острова, который он обходил по периметру. Бледность лица Риддла сегодня особенно выделялась на фоне черной мантии, надетой поверх такого же черного костюма, и смотрелась достаточно нелепо в окружении светлых тонов, викторианских узоров на шкафах и цветочного фартука, растянутого на три стены. Он напомнил Драко его самого в тот день, когда согласился на безумное предложение Астории посетить блошиный рынок в Париже. Совершенно не к месту. — В этом доме вообще существует хоть какое-то понятие об уединении? — Не тогда, когда младший Малфой задерживает обед, чтобы привести тебя в чувство. — Не твое дело, чем мы тут за... — Мое, — категоричность в тоне заставила ее отступить и почти впечататься спиной в грудь Драко, в то время как Лорд сделал шаг вперед. — Все, что происходит в этих стенах — мое дело. Малфой обнял плечи Грейнджер в защитном жесте, чувствуя, как напряжены ее мышцы, и направил на Риддла взгляд, полный льда. — Ты можешь идти, мы разберемся с этим в течение десяти минут. — Твоя мягкость ограничивает ее ум, Малфой, — не поведя и бровью, произнес Темный Лорд и перевел свое внимание на Грейнджер: — У нас нет времени на эмоциональность. Ты не идешь — это окончательное решение. Не хочешь думать о собственной безопасности, подумай о том, скольких людей ты подставишь. Скольким придется отложить свои задачи, чтобы подстраховать тебя. — Ты серьезно? — мигом ощетинилась Гермиона, сбрасывая руки Драко. — Думаешь, я не смогу справиться сама? За кого ты меня, блять, держишь, за второкурсницу? Если бы Малфой столь отчетливо не ощущал нарастающий накал ситуации, то с удовольствием бы вернулся к своей группе для обсуждения плана. Он явно чувствовал себя лишним на этой сцене. — Ты не видела войны, Гермиона. Ее наигранный смех с истерическим послевкусием просочился в воздух. — А чем, по-твоему, я занималась два гребаных года? Включи релевантные ссылки, Том. — Эти два года ты либо отсиживалась в Хогвартсе, — поочередно загибал пальцы Волдеморт, — либо бегала по лесам, играя в кладоискателя. Ты никогда не видела ни настоящей войны, ни боевых действий. Ваше путешествие с палатками можно отдаленно назвать чем-то партизанским, но уж никак не присутствием на поле боя. Рот Грейджер приоткрылся в возмущении. — Тем более, — дополнил он, — каковы шансы, что тебя не узнают? Готова поставить на карту все, потому что не в состоянии унять свой комплекс героини? — Гермиона… — осторожно дотронулся до ее локтя Драко. — Нет! — ее ладонь взлетела в воздух, останавливая попытку влезть в диалог. — Думаешь, — шипяще выдавила Грейнджер из себя, казалось, она была в шаге от применения физического насилия, — что я придумала это все, чтобы встречать вас с подносом чая после операций? — Я не собираюсь тобой рисковать. Звучало достаточно трогательно, если бы Драко не знал тот факт, что часть жизни этого чудовища напрямую зависела от нее. Однако, несмотря на это, где-то на долю секунды на лице подруги промелькнуло странное выражение — черты смягчились, губы изогнулись в задумчивой улыбке, в глазах заиграло спокойствие. И эта доля секунды напугала его до глубины души.***
— Грейнджер, ты здесь нужна! Ее вызвали в импровизированный медицинский блок около часа назад. Две масштабные операции привели к тому, что количество раненых было в разы больше, чем в обычный день. Правда, мелкие травмы на себя брали медсестры, некогда работающие в Мунго, Гермиону же вызывали для чего-то более нестандартного. Сложного. К чему не хотелось притрагиваться рядовым магам. — Уже иду, — прокричала она в ответ Финли, шотландскому целителю, присоединившемуся к бригаде всего неделю назад, выписывая последний виток над телом, чтобы забинтовать рану. — Вторая приемная, мисс Грейнджер. Она кивнула медсестре, выходя из помещения, и вытерла пот со лба внешней стороной запястья. В этой части поместья со снующими из комнаты в комнату людьми сегодня было экстремально жарко. Несколько шагов вглубь коридора, отпрыгивая от внезапно появившихся с помощью портала «новых пациентов», и ладонь надавила на дверь с импровизированной табличкой в виде приклеенного пергамента. № 2. Мысли блуждали вокруг новоприбывших, и она подумала, что нужно поскорее к ним вернуться, пока не встретилась взглядом со своим самым любимым Пожирателем Смерти. И вправду, день не мог стать еще чудесней. — Вот дерьмо… — в голосе Долохова, сидящего на металлической каталке и удерживающего открытую рану около печени, почти слышалось отчаяние. — Только не она! Я сам себя вылечу! С этими словами он браво попытался встать, отталкивая медсестру, что как раз расстегивала пуговицы на его рубашке, видимо, для лучшего обзора. Травмы, естественно. Подлинно радостная улыбка заиграла на лице Грейнджер при виде того, как в Антонине просыпается маленькая капризная девочка. Это могло быть весело. — Сядь, Долохов! Иначе сдохнешь раньше, чем поймешь, что за проклятие в тебя прилетело. Не то чтобы я, конечно, была против… — пропела Гермиона, беря со стола новые перчатки и натягивая их на суховатую от мыла кожу. Антонин уперся обеими руками в корпус каталки, размазывая по железу алые разводы. — Я скорее сдохну после того, как доверю тебе свою жизнь, Грейнджер. Хотя дела Долохова может и не были так плохи, но достаточно болезненны, даже несмотря на его показную смелость, краем глаза Гермиона отметила начинающийся тремор левой руки, слегка раздробленное колено и небольшой порез на животе, из которого со странной амплитудой выплескивалась кровь на брюки. Видимо, насчет последнего ее и позвали. — Ну что ж… — с притворным сожалением протянула она, — не то чтобы у тебя был большой выбор, да? Ты можешь заткнуться и дать мне осмотреть себя, или я могу взять попкорн и присесть вот на тот стул, — Гермиона махнула рукой в сторону железного табурета около шкафа с медицинскими инструментами, — и мы оба насладимся зрелищем в следующие полчаса, пока хрень, что в тебя попала, будет разъедать твои внутренности, медленно уничтожая желание жить. В ответ ее встретила тишина, и она позволила ботинкам ступить по направлению к стулу. — Блять! — из его рта вырвалось болезненное рычание. — Окей, куколка. Я позволю тебе прикоснуться. Грейнджер резкими движениями преодолела расстояние между ними и жестко толкнула его в плечо, вынуждая лечь. — Не говори так, будто делаешь мне одолжение, Долохов. Это я спасаю твою гребаную жизнь. Лицо Антонина исказила недовольная гримаса, и он поерзал, расправляя плечи — стараясь устроиться поудобнее. Да, Гермиона была права. От его раны прямо разило тьмой. Крестраж радостно завыл, словно дальний родственник появился на семейном обеде. Ему вообще нравилось тянуться ко всякой гадости: проклятиям, артефактам, Волдеморту. Она сделала глубокий вдох, пытаясь притупить рецепторы. Нужна была всего лишь секунда, но настороженный взгляд Долохова и слегка ошарашенный медсестры не позволяли расслабиться. Гермиона, не поворачивая головы, окликнула помощника целителя: — Сходите к мистеру Нотту и принесите обезболивающее из группы один. — Но… — Живо! Долохов прицокнул, когда девушка стремглав вылетела из помещения. Его рот растянулся в лукавой улыбке, а пальцы терли разросшуюся черную щетину. Быстро же он вернулся к своему излюбленному фасаду. — Заботишься обо мне? Я так и знал, что ты ко мне неравнодушна. Голова начала болеть от ласкающей носовые пазухи темной магии — ее лоб украсила слабо видимая морщина. — Просто не хочу слышать вопли, пока буду тебя разрезать. Грейнджер взмахнула несколько раз палочкой, разрывая рубашку и джинсы. Пуговицы с громким звуком рассыпались по каталке, полу — везде, докуда смогли достать. — Если ты собираешься так меня резать, то от меня и живого места не останется. — Боишься шрамов, Антонин? Я думала, это одна из твоих любимых вещей. Или ты ценишь их только на других? Не жалея плеснула настойку растопырника на открытую рану колена и услышала сдавленное рычание. — Блять, женщина! — Раньше ты казался выносливей. — Ты должна лечить меня, а не пытать. — Одно другому не мешает… — Что я сделал, чтобы оказаться здесь с тобой?.. Вопрос был наполнен риторикой, но она не упустила шанса съязвить: — Тебе перечислить все твои заслуги, или могу начать сразу с отдела Тайн? — Ты просто гребаный оживший кошмар, — продолжал ворчать Долохов, пока нога пенилась, как приливные волны на пляже Голд-Кост. — Ты совсем не ценишь мою доброту… — она надавила на рану, вызывая у него длительный стон сквозь зубы, — но если не заткнешься в ближайшие пять секунд, то поймешь разницу. Судя по его напряженно сжатым губам, оскорбительные слова застряли в горле, не успев вырваться на волю. Это наконец дало ей возможность осмотреть Долохова полностью. Не считая всех мелких царапин, гематом и очаровательно размазанной по его лицу грязи, было лишь две опасных травмы, и только к одной ее притягивало словно магнитом. Аккуратный порез на животе со змеевидно расползающимися от него черными линиями определенно заслуживал интереса. Проклятие, казалось, было живым и смутно знакомым. Ей понадобилось всего двадцать минут, чтобы понять природу тьмы и начать действовать более оперативно, полноценно уйдя в процесс. Она буквально на автомате дала странно притихшему и только изредка бросающему какие-то язвительные комментарии Долохову обезболивающее, которое принесла медсестра, и стала по кусочкам вытягивать осевшую на его плоти мглу. Мглу, которая жутко бередила ее внутреннее состояние. — Что там случилось? — Не сказать, будто у Гермионы было огромное желание поболтать, скорее уж отчаянная потребность отвлечься от навязчивых мыслей. — Пожар на рынке… — задержка в ответе была пропитана неохотой. — Они загнали всех по углам. — Разве не для этого у вас был план? — ее губы скривились, саркастически маринуя последнее слово. — Планы, блять, меняются, когда ублюдки атакуют на шесть часов раньше. — Это можно было предсказать. — Ты, что, стала ебаным оракулом, Грейнджер? Глаза невольно поднялись к потолку. Придурок. Заключительные очистительные меры, и можно было переходить к этапу восстановления, закупорив ядовитую субстанцию во флаконы. Токсичность этого проклятия слишком сильно влияла на нее, заставляя тратить непомерно много сил на контроль. Внезапные крики вынудили руку Гермионы съехать, нарушая выводимую комбинацию. Она обернулась, дабы понять причину переполоха, и застыла — поток волшебников с бездыханными телами на руках ударил по ней кувалдой. Она знала этот запах — пыли, крови и смерти. Святая Цирцея... сколько их там было? — Что с тобой? — вернул ее из оцепенения пациент. — Все нормально. Ровный голос Грейнджер почти что кричал об обратном. Налитый кровью правый глаз Долохова, делавший его похожим на того, кто только что вернулся из Арки смерти, еще больше прищурился. Она понимала, о чем он: нормально — женский эквивалент нитроглицерина. Строптивая субстанция, которая точно рванет, но ты не знаешь, когда и насколько сильно. Несмотря на явное игнорирование, взгляд Антонина оставался прикованным к ней, подпитывая и так непростую атмосферу. Гермиона устало вздохнула, сдаваясь, и дернула головой в сторону коридора. — Жертв все больше. Когда мы перестали считать чужие жизни? Как бы ни был забавен подобный вопрос в разговоре с Пожирателем Смерти, Грейнджер не смогла заставить себя горько усмехнуться. Она была почти уверена, что на ее лице отражалась та боль и тяжесть, которую она ощущала в душе. — Ты считаешь только те, что на твоей стороне. До нее дошло не сразу. Может быть, потому что ответа от нее никто и не ждал. Сказанное пронеслось грустной осенней мелодией где-то на периферии сознания, пока грубо не впечаталось в мозг, ломая рельеф образа чуткого и эмпатичного человека, которым она себя все это время считала. Зрачки застыли на его довольной ухмылке. — Это не так. От хохота плечи Антонина задрожали. — О, куколка, все именно так. Ее свободная рука непроизвольно сжалась в кулак, разум отказывался принимать очевидное. — Сколько раз за это время ты думала об их потерях? Гермиона сглотнула. Единожды. Два? Нет, точно больше. Должно быть больше. Он дестабилизировал ее. Грейнджер держала себя в руках уже как минимум час, но сгустившаяся тьма, тянущая ее в свои метафорические объятия, и откровение, которое она дала ему на себя обрушить, выбили кислород из легких. Это не должно было так шокировать, но тем не менее шокировало. Воздух пульсировал, словно у него имелось сердцебиение. Гермиона практически слышала, как он выстукивал: «Ничем хорошим данная ситуация не кончится». — Грейнджер? Она дышала через равные промежутки времени в попытке вернуть обвалившийся, как дешевый гипсокартон, контроль. Не время, совсем не время, я здесь не одна, не одна. К сожалению, мысли только раззадоривали панику, гася звуки реальности: — …ть, Грейнджер! Какого х… Нахлынувший порыв был резок и беспощаден. Она уже начала чувствовать жажду убийства на языке и, цепляясь за последние крупицы разума, вскинула руку, одаряя хриплым криком гортань: — Экспекто Патронум! Серебристая выдра юрко вылетела из палочки, исчезнув в окне, и, прежде чем Гермиону накрыл антрацитовый туман, абсолютно дурная мысль уютно пригрелась в сознании: «Он поможет».***
UNSECRET (feat. Ruelle) — No good
30 августа Первый акт уже подходил к концу, но Люциуса не покидало ощущение — что-то было не так. Он искоса посмотрел на Персефону, сопровождавшую его этим вечером в ложе. Паркинсон с каким-то детским восторгом сложила свои руки на балюстраде, периодически теребя небольшой серебряный кулон в виде полумесяца, повисший на шее, и не отрываясь наблюдала за оперным действом. Его глаза прошлись по амфитеатру, чуть поднялись к бельэтажу и, зацепив балконы, вернулись к Пэнси. Ничего интереснее, чем она, в этом зале не было. Ленивый взгляд скользнул по утонченному профилю, хрупкой шее, так и зазывающей обхватить ее рукой, груди, еле сдерживаемой черным корсетом, бедрам и пяткам, выпрыгивающим из блестящих туфель. Никаких усилий, чтобы скрыть прямолинейное намерение, никаких шансов, чтобы она не заметила столь тщательного изучения ее тела и не отреагировала на наглую ласку его взгляда. Ну же, детка, не разочаровывай меня. Легкий прилив краски к щекам, приоткрытие губ в глубоком вдохе… Да-а-а… Они застыли в позах, словно боясь сделать лишнее движение, чтобы атмосфера рядом не стала еще тяжелее. Мимолетное единение, когда все остальное отошло на второй план, исчезая из поля зрения и мыслей. Рецепторы заглохли рядом с третьим фойе. Пока пузырь, сотканный из желания, не разорвался, когда Пэнси возмущенно стрельнула в него глазами, подбирая полы платья и усаживаясь прямее. Кончики губ Малфоя приподнялись в довольной усмешке. Было забавно, хоть и не особо честно по отношению к ней. Его спутница сегодня на редкость послушна. Впору бы радоваться этой ее новообретенной покорности, но странное чувство зрело где-то между лопатками, и чем ближе был антракт, тем сильнее оно жгло. Вера Малфоя в людей и их невинность давно изжила себя. Ни в одном из раскладов он не предполагал то, что эта стервозная женщина, выбивающая все спокойствие из его груди, сдалась. Аплодисменты ознаменовали окончание первого акта, и Люциус протянул Пэнси ладонь. Вопреки здравому смыслу, ему поскорее хотелось вернуть ее внимание себе. Малфою никогда не нравилась магическая опера, хотя и магловская тоже, даже если там посчастливилось побывать всего единожды. Эти голоса, октава за октавой пробивающие его барабанные перепонки, не приносили никакого удовольствия, лишь желание потянуть за ниточки и закрыть оперный зал ко всем чертям. Однако, несмотря на то что Люциус приходил туда ради рабочих вопросов, его женщинам сие действо нравилось. Что Нарцисса, что Пэнси… В голове промелькнула мысль о том, что он впервые назвал Персефону своей. Его. Его женщина. Хм... Слова вертелись в сознании, примеряясь. Его ли? Нравилось ли ему это? Хотел ли он давать этому определение? — Люциус? Мгновенно вышел из ступора, фокусируясь на болотных радужках. Пэнси ожидающе воззрилась, стоя в полупустой ложе. Точно. Антракт. Кивнул, все еще находясь в неожиданной прострации, и повел их по направлению к уже доселе знакомому и никогда не меняющему своего антуража буфету. Большие арочные окна, плотные строгие шторы синего цвета, громоздкие хрустальные люстры, свисающие с потолка, старинные гобелены на стенах и столики из темного дерева — все ненавязчиво напоминало об эклектике и стиле неоренессанса. Бросив пару несущественных фраз встретившимся по пути знакомым и сделав традиционный заказ подоспевшему официанту, Малфой только успел облокотиться на стол, как с другой стороны послышалось: — Пэнси? Пэнси Арно? Взгляд зацепился за серую широкополую шляпу с высокой тульей и без смущения прополз дальше — небрежно наброшенный шейный платок под выступающим кадыком, белая рубашка под черным жилетом, нелепо торчащие темные волосы до плеч и радужки, в которых горели огни. Определенно радостные и зазывающие. Рядом девушка — обычная: светлое платье, светлые волосы, светлые брови, невинность в глазах и предельно ясная неуютность в движениях. Еще бы, с таким узким длинным подолом ей даже двигаться было опасно, если не хотела прочертить своим аккуратным носиком пол. Они выглядели странно. Как если бы она нашла его на какой-то вечеринке кантри-музыки, где он занимался мародерством в трейлерах местных детей природы. И, хотя они определенно пришли вместе, мужчина даже не пытался прикоснуться к ней. Намеренная дистанция, судя по ладони, расслабленно покоящейся в кармане брюк. В целом Люциус понимал — блеклая, неинтересная, такая и его бы не зацепила. По крайней мере, это объясняло тот голодный взгляд, которым он едва ли не прилюдно разложил Персефону на ужин. — Арно? — Паркинсон сместила взор, и при открывшемся виде ее плечи поднялись в искреннем веселье. — Меня так давно уже никто не называл. Я вновь Паркинсон. Выражение лица Малфоя стало каменным при виде пальцев, мягко очертивших руку Персефоны от предплечья до кисти с интимностью, на которую у незнакомца точно не было права. — Па-аркинсон, — растягивая буквы в очевидном флирте, произнес мужчина. — Тебе идет. — Люциус, это Михаэль Фурье — мой давний друг. Михаэль, это Люциус Малфой — мой спутник на этот вечер, — не упуская правил этикета, представила она мужчин. Стандартный обмен кивками, и Пэнси вновь обратилась к иностранцу: — Какими судьбами, Михаэль? — Ты же знаешь, я без ума от хороших голосов. Вряд ли только от голосов. Плотоядность в зрачках, одаривших спутницу Люциуса, была заметна даже с околоземной орбиты и на миг отвлекла Малфоя от подтекста. Она знает? Откуда она, блять, это знает? — Удовольствие всегда превыше дел, да? Малфой будто бы смотрел какой-то извращенный спектакль, когда эти двое обменялись какими-то понимающими ухмылками. Нерациональное раздражение сдавило выработанное годами спокойствие, запуская процесс кипения. Липкое ощущение окутало его здравомыслие, заставляя почувствовать себя лишним там, где все внимание женщины должно было принадлежать ему. — Coupable. Может быть, мы продолжим разговор в более камерной обстановке? Ты свободна завтра вечером? — Занята, — услышал Люциус собственный голос, прежде чем разум успел сказать, насколько подобный бунт не подходит ему по статусу. — Для вас — всегда. Эти чувства, что в последнее время появлялись рядом с Пэнси, медленно обжигали легкие, как печь фаянсовые кувшины, и уже не единожды напоминали ему лишь об одном — том, что никогда не должно было возникнуть еще раз — первых годах с Нарциссой. Азарт, ревность, привилегия обладания. Яркие, будоражащие в его жилах кровь, оставляющие навязчивое послевкусие. Как давно забытый всплеск адреналина, ведущий прямиком к эйфории. В то время, на последних курсах Хогвартса, когда Люциус уже знал о назревающей сделке между их семьями, о консервативных ожиданиях и семейных скрепах, он оправдывал подобное юношеским максимализмом. Желанием самоутверждения, тягой к ультимативным крайностям, которой Малфой и не пытался противиться. Все это вкупе порождало неимоверное чувство собственничества по отношению к женщине, что была его по праву. Однако эссенция требовала другого: «не по праву», а «по желанию». Хотелось, чтобы смотрела только на него, чтобы дышала только им, чтобы пришла сама и никогда не смогла уйти. Без раздумий, моральных дилемм прошить их запястья кетгутовыми нитями, наигрывая на них виртуозные каприччио. Больное чувство. Отравляющее. И сейчас, должно быть, насмешка судьбы, но внутри него острыми шипами расцветал тот же гибельный сорт. Еще хуже, в этот раз — отсутствие какого-либо гаранта, у Люциуса буквально не было на нее никаких чертовых прав. Кроме денег. Однако до такой низости он пока что не опустился. Персефона была птицей свободного полета. Но его птицей. Его. И никто не смеет касаться того, что его. Решение, принятое секунду назад, легко легло в мироощущение Малфоя. У Пэнси же, бросившей на него взгляд исподлобья, напряглись скулы, губы кратко сжались в тонкую полоску, а в глазах вспыхнул дерзкий недобрый огонь. Ее платье совершенно непристойно облегло изгибы, когда Паркинсон повернулась к собеседнику, даря ему сладкую улыбку. — С радостью освобожу для тебя один из ближайших вечеров, Михаэль. Люциуса обварило волной обжигающей ревности. Сердцебиение участилось, ноздри раздулись, выпуская почти что раскаленный воздух. В голове стучала возмутительная мысль о том, как легко его ведет. Малфой вальяжно оттолкнулся от столика, приблизился к спутнице и весьма недвусмысленно положил ей руку на поясницу, устанавливая контроль. — Не вводи друга в заблуждение, Персефона, все твои вечера заняты. — И чем же? — презабавно моргнув несколько раз, наконец-то переключился на него незадачливый ухажер. — Приготовлениями к свадьбе, — отрезал Малфой и, прежде чем Пэнси раскрыла рот, втащил их в эти лживые воды еще глубже: — Ты же так хотела успеть до конца осени, любимая. В ее болотных радужках было предельно ясно видно, как своевольная, сопротивляющаяся личность возмущенно барахталась, стараясь найти удобный причал среди этой фальшивой тины. Пока губы четкими движениями вырисовывали слово «мудак». Приятная удовлетворенность осела под ребрами — позже он обязательно накажет ее за такое красноречие. — А вы, простите… — начал Михаэль. — Жених. — Ну что ж… — заметно стушевался юнец, хотя его прищуренные веки все еще выдавали сомнение, — я… — Люциус! — леди Томпсон с набором страусиных перьев в волосах и кричаще-вишневыми губами возникла, как всегда, неожиданно и не вовремя. — Я не ослышалась? Ты снова женишься? Его челюсть слегка хрустнула под гнетом разочарования. Обстоятельства складывались на редкость неудачно. И, что более отвратительно, он сам начал эту игру. Зато к побелевшему от злости лицу Паркинсон вдруг добавилось свечение, по-видимому, карма предоставила ей шанс на мгновенную компенсацию. Он впился в нее предупреждающим взглядом — подумай о последствиях. Не лезь в эту кроличью нору, Персефона. Однако надеждам не суждено было сбыться — начисто проигнорировав его «предостережение», Пэнси с преувеличенным энтузиазмом обернулась к леди Элизабет, женщине, распространяющей сплетни быстрее, чем ушастые совы, и взяла на себя ведущую роль: — О да, мы решили больше не ждать. — Ее рука нежно легла на живот, отправляя надежду в голосе прямиком к талии и к сердцам дам из высшего света, которые подобно саранче слетелись на кукурузу из новостей. — Ведь Люциусу так не терпится… — ресницы Паркинсон по-девичьи затрепетали, когда она подняла на него взор, — завести новых маленьких Малфоев. Безбашенная сучка. Гребаная смертница. Она уничтожит нас обоих.***
Помирать так с музыкой, Пэнси? — Что такое, дорогой? Ты смотришь на меня так, будто я убила твоего любимого фестрала. Прости, что разболтала все так рано, но ты только и делаешь, что говоришь о наших будущих детях… Пэнси могла поклясться, что в какой-то момент у Люциуса случился паралич мышц. Его лицо было больше похоже на каменное изваяние, чем на нечто, имеющее человеческие эмоции, но, надо отдать ему должное, он довольно быстро с этим справился. — Конечно. — Надолго задержав взгляд на ее талии, он выдал одну из самых теплых улыбок, что Пэнси видела в его исполнении. — Не могу дождаться момента, когда ты будешь ходить с огромным животом по поместью и есть все, что попадется тебе под руку. Разве не для этого мы так активно проводим время в спальне? Пэнси потребовалось усилие, чтобы не расширить глаза в вопросе: не ударился ли случаем Люциус о балюстраду? Ведь иначе сложно было объяснить, почему с каждым новым ходом он все глубже забивал гвозди в крышку их общего гроба. Ладно Пэнси, она забальзамировала, надела черное платье и оплакала свою репутацию уже на сцене в книжном клубе, но Малфой… Как далеко он готов зайти? Паркинсон демонстративно снизила голос так, чтобы он казался заговорщицким, но при этом любое произнесенное слово было отлично слышно внемлющей аудитории: — Люциус, из того, что мы сейчас делаем в спальне, детей не получится. Она даже не успела подготовиться, когда его горячее дыхание опалило ее ушную раковину. — Осторожнее, девочка. Давление всегда приводит к логичному результату. — Не я это начала, Малфой. Ты толкнул поезд, я лишь немного смазала колеса, — раздался в ответ ее торопливый, но твердый шепот. — Не смей винить меня в том, что теперь мы летим по наклонной, только потому что я оказалась не столь предсказуема, как ты считал. — Ты слиш… — Люциус, хватит шушукаться, — шутливо одернула их леди Мария Томлин, очевидно, сменившая в этот вечер скачки на классическое высокое сопрано. — Лучше расскажите нам о предстоящем событии, я хочу знать, почему мы до сих пор не получили на него приглашения. — Прошу прощения, — насквозь фальшивая гримаса обожания исказила его черты, — не могу оторваться от своей женщины. Паркинсон тихо фыркнула себе под нос, поправила несуществующую пылинку на лацкане его пиджака и воодушевленно поведала: — Мы думали о чем-то масштабном, еще не до конца определились, но, может быть, тысяча или две гостей. Или пригласить всю Англию — сделать церемонию открытой для всех желающих. На скулах Люциуса заиграли желваки. Ему явно тяжело давалась перспектива находиться со всяким сбродом в одном помещении. — Или бал в черно-розовом цвете. Естественно, больше розового, ведь это свадьба, зачем нам мрачные оттенки? — Барышни подхватили легкомысленное хихиканье Пэнси, и она перевела внимание на них. — Много-много цветов, банты, розы, кружева, возможно, даже пара ледяных скульптур, непременно четырехъярусный торт с нашими фигурками, Люциус в золотом блестящем костюме… Стосорокаметровая фата, которую будут нести павлины-альбиносы. Конечно же, прежде мы выкрасим их в розовый: нельзя отклоняться от гаммы. Ну и конкурсы, естественно! Окружающие замерли, очевидно, пытаясь уложить в голове эту готично-зефирную картинку, в то время как Пэнси уже несло по волнам: — Хотя я все же уговариваю его провести магический баррат. Вы знали, что у меня есть индийские корни? Ох, эти традиции… Я бы так прекрасно выглядела в сари и с мехенди на руках. — Паркинсон сделала мечтательное выражение лица, а после, надув губы, снова обратилась к Малфою: — Однако Люциус никак не хочет надевать тюрбан, считает, что он делает его менее мужественным, — на последнем слове Пэнси покачала головой и игриво стукнула мужчину по предплечью. Оттаивай уже, красавчик. Я почти закончила сей фарс. — Я надену ради тебя что угодно, дорогая, но только после того, как ты заставишь Драко согласиться спеть для нас пару песен во время сангита. Кончики губ Пэнси подскочили еще выше, будучи не способными удержаться под напором веселья. — Как, кстати, воспринял новость твой сын, Люциус? — поинтересовался кто-то из толпы. Драко? Пф. Лучше всех. По возвращении все, что мы можем услышать в свой адрес — это непростительное. — Драко во всем нас поддерживает, — уверенно провозгласила она и пригубила шампанское, переводя взгляд в зал. Где этот спасительный звонок, чтобы уже вернуться в ложу? — А что… Далее Пэнси уже не слушала, наткнувшись на пронзительные карие радужки с немым вопросом. Глаза Тео. Блять. Судя по его демонстративно изогнутым бровям, Нотт уловил достаточно, дабы понимать, о чем шла речь. Через весь посторонний шум Персефона практически услышала цоканье, вылетевшее из его приоткрытых губ. «Ты спишь с отцом Драко?», «Ты собираешься замуж за Люциуса Малфоя?», «Когда ты думала сообщить нам об этом?», «Какого хрена, Пэнси?». Она уже собиралась сделать шаг в его направлении, но он порывисто допил бокал и двинулся к выходу из буфета. Паркинсон растерянно обернулась, намереваясь последовать за ним, но твердая рука Люциуса перехватила ее талию. — Ну нет, ты никуда не пойдешь. — Мне надо поговорить с Тео. — Достаточно разговоров. Малфой поставил напиток Персефоны на поднос официанта, бросив окружающим: — Прошу нас извинить. И подушечками пальцев впившись в корсет, повел ее к выходу, поворачивая в коридор ближе к концертному залу. Пэнси свела брови к переносице и вставила саркастическую ремарку: — Так не терпится дослушать оперу? — К черту оперу. — Резкая остановка. Щелчок крышки портсигара послал сигнал прямо в мозг, и Пэнси повернулась к нему, пораженно открывая глаза. — Пора расплачиваться за свою дерзость, Персефона. — Фантомный крюк поднял ее внутренности вверх, утаскивая по велению портключа.BLVKES — Sailor Moon
Фокус взгляда вернулся через пару секунд после приземления. Локация была не знакома. По всей видимости, это среда обитания Малфоя-старшего. Массивный балочный потолок с дугообразными матицами, большие высокие окна стрельчатой формы, кожаный диван и кресла темно-коричневого цвета, несколько шкур на сером паркете, трещащие поленья в камине с античным фасадом, над которым расположилась новая картина Херста, месяц назад выкупленная на аукционе за бешеные деньги. Она никогда бы не подумала, что Люциус — такой ценитель абстрактного импрессионизма. Да и вообще, живописи. Впрочем, весь остальной антураж не удивителен — судя по Мэнору, он всегда тяготел к готике. Беглый осмотр финишировал на фигуре Малфоя, который уже скинул пиджак на одно из кресел. Рубашка, заправленная в брюки совершенно отвратительно обтягивала его тело, не оставляя Пэнси ни шанса избежать порочных мыслей. Она сглотнула, встретившись с ним глазами. Было что-то нервирующее в его зрачках, как и в мрачно-чувственном изгибе рта, что-то, совсем далекое от того, что она видела ранее. Опасное. Будто они незримо переступили черту, и Малфою уже не было смысла скрывать эту сторону личности. Темную. Холодную. Доминирующую. Ее руки переплелись между собой под грудью, пока Паркинсон ждала, что Люциус начнет разговор, но он явно позволял моменту растягиваться, наслаждаясь ее ощутимой нервозностью. Длинные пальцы, с неизменно сидящим на одном из них перстнем, медленно избавились от сверкающих на запястьях запонок. Одна, вторая. Он аккуратно положил их на стекло журнального столика, мерцающего оранжевыми бликами от камина за ее спиной. Его приближение участило ритм сердца, и Пэнси инстинктивно опустила взгляд, смотря на распластанную по полу шкуру какого-то зверя. Мозолистая подушечка большого пальца очертила скулу, мазнула по губе и встретилась на подбородке с указательным, вскинувшим ее голову вверх. — Раздевайся. Фраза раздалась обезличено под его пристальным взором. Словно она попала на модельный кастинг, где до нее прошли еще сотни. Паркинсон чертыхнулась вполголоса. — Ш-ш-ш… — он вновь прикоснулся к губам, жестче, немного оттянув нижнюю, — кажется, сегодня ты уже достигла лимита, милая. Небрежно отпустил и, отстранившись, начал закатывать рукава, не отводя от нее выжидающего взгляда. Ну если он хочет так играть… Персефона облизнула красную помаду на губах и сглотнула вязкую слюну, скопившуюся во рту, дважды. Соберись, Пэнси. Это смотрится просто жалко. Вздернув подбородок, она потянулась наманикюренными пальцами к спине, начиная расстегивать десятки крючков. Длинные ногти цеплялись друг за друга, только мешая делу продвигаться в должном темпе. Его взгляд давил. Словно был установлен какой-то негласный дедлайн, и она уже жутко опаздывала. Ее зубы недовольно клацнули при очередном провале, и это будто послужило сигналом. Он во мгновение сократил дистанцию и ухватился за края расстегнутой части платья, дергая в разные стороны. Громкий треск ткани, неприятное жжение в области спины: крючки оставили следы. Закрыв глаза, она вдохнула. Пахло сигарами и жимолостью. Нотками ветивера, сухим раскаленным песком пустыни, обработанной кожей и дегтем. Пахло мужчиной. Не мальчиками, коих она привыкла выбирать после неудавшегося брака, дерзких, с кислым привкусом смелости, гормонов и безопасности для нее. Тех, с кем можно было играть, не думая о чувствах, танцевать на границах терпения, не беспокоясь о последствиях. Тех, чей запах можно было вдыхать, не опасаясь расплаты, разбитого сердца и потерянной личности. Пахло мужчиной. Горьким ароматом жестокости. Антитезой тех, с кем она спала ранее. Тем, с кем не стоит связываться женщинам, чьи отношения больше похожи на микротранзакции на рынке долгосрочных инвестиций, ведь его это может не устроить. Это был ощутимый выход из зоны комфорта, но почему-то Пэнси чувствовала себя опьяненной: предвкушением и слабостью, которую так долго себе не позволяла. Тяжелый материал сполз по изгибам, давая жаждущему холоду доступ к телу, а демонам Люциуса время на осмотр. Что-то сумрачное играло в его глазах, когда взгляд коснулся ее туфель и проследил до верхней линии кроя пояса для чулок, пролегающей сантиметром выше пупка. Оценивающе, без намека на порочность, как если бы происходящее действительно было его работой, которой он в свое время пресытился. Ауч. Вот и первый крошечный удар по ее самооценке. И все же даже этот изучающий взор обжигал, подобно воску, равномерно капающему на кожу. — Ты без белья. Пять баллов за сообразительность. Чертовски хотелось съязвить, но Паркинсон боялась раньше времени сорвать то натянутое напряжение, что держало их в данном моменте. — Предусмотрительность не порок, — нарочно задевая его подбородок губами, она медленно приподняла голову, встречая лед стальных глаз. — Каблуки остаются, — хриплый шепот коснулся кончика ее носа, в то время как пальцы отогнули подвязку на левой ноге и не спеша повели вверх. — Чулки тоже. Губа Люциуса проскользнула сквозь зубы, когда зрачки прочертили дорожку от натянутой шеи через тату на ключице до ее сосков. Его глаза смотрелись тяжелыми, прикрытыми. Если бы она была чуть наивней, то могла бы принять это за умиротворение. За спокойствие. Будто он готов отдать инициативу ей в этой игре. Смешная шутка. Предвкушение затапливало ее, разнося мурашки до пяток — так хотелось, чтобы он потерял часть своего стального самообладания, хоть немного. До синяков на бледной коже, до очертаний укусов на шее, до слабой назойливой боли в следующие дни — напоминании о том, что этот мужчина знает, как доставлять удовольствие. Хотелось, чтобы хотя бы доля витающих в сознании фантазий претворилась в жизнь. Люциус лениво подтолкнул ее к камину, разворачивая к фасаду лицом. Неторопливо расстегнул застежку на шее и отбросил подвеску вбок. — Руки на портал. — По очереди постучал по внутренней стороне каждой лодыжки. — Ноги врозь. Возникла мысль чуть-чуть подождать, прежде чем подчиниться, но, когда отсчет прошел отметку «два», Паркинсон совершенно иррационально почувствовала, что до «трех» выдержки Малфоя может и не хватить. Ладони зацепились за удивительно холодный гранит, и она расширила стойку. Открылась без единого возражения, осязая прилегающий к спине гладкий хлопок его рубашки. Пэнси ощущала, как руки спускались по оголенной коже. Как горячее дыхание облизывало ушную раковину, как зубы слегка прикусывали плечо, как член через плотную ткань брюк прижимался к крестцу над поясницей. Неважно, что говорили его глаза, тело выдавало гораздо больше ответов. Оно всегда выдает. Было душно. Слишком. Жар от его плавных прикосновений истончал кислород наравне с огнем от камина. Паркинсон почти начала ненавидеть себя за согласие растянуть прелюдию. — Люциус… — одно слово подобно мольбе, выпущенной на дрожащем дыхании. Два пальца, на этот раз указательный и средний, уперлись ей в губы: — Смочи. — И она, повинуясь напору, втянула их в рот, щедро проходясь языком. Малфой отнял их вместе с тоненькой ниточкой слюны, повисшей в воздухе, и, осмотрев, словно оценивал тщательность выполненного задания, впечатал прикосновением в лоно. Из ее горла вырвался непроизвольный стон, когда пальцы одной руки двинулись вниз, размазывая слюну по уже донельзя влажным складкам, а пальцы другой стиснули тугой напряженный сосок, выжимая остроту ощущений. — Тебе это и не нужно было, да? — раздался насмешливо тягучий голос в районе затылка. — Ты течешь не как хорошая девочка, Персефона. — Я никогда и не старалась быть хорошей. И снова мучительно медленное движение, раздвигающее отяжелевшие нижние губы, и следующее за ним горячее касание, сосредотачивающееся на той самой точке, от которой пульсация начинала зашкаливать. Нарастающий темп кружения заставил Пэнси буквально впиться ногтями в портал, удерживая рефлекторное желание сомкнуть колени. Она находилась на таком взводе, что требовалось всего немного умелых движений, чтобы спазм в животе натянулся до гребаного предела. Паркинсон поймала ртом воздух, и ее правая нога неосознанно дернулась к другой, прямо перед тем как все неожиданно прекратилось. Совсем. Будоражащее давление исчезло, волна, так ярко накатывающая лишь мгновение назад, превратилась в пену. Как какой-то дерьмово-трагичный финал сказки. Сказки для взрослых формата 16+. Осталось сделать колдографию с послесловием: «Только хорошим девочкам положен счастливый конец». — Ублюдок, — скулеж, переходящий в рычание; она сама не поняла, что именно вырвалось из уст. — Ты будешь послушной, Персефона, — ласковое поглаживание вдоль позвоночника подобно тактике успокоения домашнего питомца. — Для меня. Паркинсон оттолкнулась от камина, мотнув головой в сторону, но стремительное давление на поясницу заставило ее чуть ли не влететь обратно в фасад. — Еще раз сдвинешься, и мы на этом закончим, — тон стал строже, напряженней. Она замерла, затаив дыхание, но Малфой будто испарился, оставив после себя исключительно треск поленьев, фантомно обжигающих голени. Взгляд сосредоточился на разноцветных вкраплениях горной породы. Ей надо было отвлечься, что угодно, лишь бы умерить затаенное внутри раздражение из-за украденного оргазма. Моргана, он и правда мудак. Ну кто так делает? Едва слышимый отзвук шагов около Пэнси вынудил ее дернуться. Дыхание сбилось, нечто, не сразу различимое, дотронулось до одной из ее ягодиц. Кожаное, дразнящее. — Чт… Тихий свист и резкое жжение на полушарии. Блять. Она дернулась, кислород от неожиданности застыл в гортани, не давая даже возможности пискнуть, когда прилетел второй хлопок. Какого хрена? Мышцы рук и ног натянулись, голова устремилась вверх. — Не напрягайся, — его ладонь мазнула по коже, как если бы прослеживала отпечаток удара. Легко сказать. Пятки поднялись в туфлях в бесхитростной попытке Пэнси избежать столкновения, но ремешки на лодыжках не позволили ей экспериментировать. Безмолвие момента прервал тяжелый выдох. Его. А следом опять свист. Новая боль поверх той, что еще не успела стать старой. Еще. Еще и еще. Колени подогнулись, задница буквально горела от мягких шлепающих «поцелуев» — ощущение времени было потеряно. Не двигаться. Главное — не двигаться. Он делал все по какой-то схеме, точно предугадывал миг, в который последствия начинали ослабевать, и доставлял разряд снова. Рецепторы развлекались с ее разумом, деформируя пытку в сладкое нетерпеливое удовольствие. Один из ударов, прошедшийся по внутренней стороне бедра, задев клитор, заставил Пэнси подскочить. Желание ощутить Люциуса внутри было столь сильным, что губы, истерзанные собственными зубами, теперь ныли от малейшего прикосновения. Паркинсон могла предельно честно себе признаться, что она его хотела. Хотела еще с первой встречи после развода, желала, когда они развлекались игрой в «горячо-холодно», но именно в данный момент она жаждала. Конечно, чистейшая закономерность, но эта жажда… поглощала все остальное, ощущаясь, как блядская необходимость. Как будто без его члена, заполняющего пространство меж ее стенок, она не сможет сейчас жить. С губ Пэнси чуть было не вырвался смешок от потрясающей пафосности абсолютно низменных мыслей. Действие за действием, Малфой целенаправленно подводил к пику, и она уже готова была достигнуть вершины, однако… очередное исчезновение. Он принудительно перевел ее болезненное возбуждение в режим ожидания, но вместо монотонной легкой мелодии в воздухе опять зависла томная тишина, Пэнси практически ощутила потерю, когда на гранит рядом с рукой легла кожаная плеть с жесткой ручкой и короткими гладкими хвостами. Нет-нет-нет, она не может пройти через это снова. Он не способен так с ней поступить! Досада частично переквалифицировалось в отчаяние и выплеснулась с губ неконтролируемым стенаньем. — Как самочувствие? Даже не поворачиваясь, Паркинсон могла поклясться, что краешек рта Люца дернулся в усмешке. — Иди нахрен, — зло огрызнулась, следом ощутив рывок. Голова автоматически запрокинулась назад, когда корни волос натянулись под давлением. — Тише, моя девочка, — горячее дыхание облизнуло лоб, покрытый мелкой испариной. Тембр его голоса приобрел совершенно новый оттенок. Не насмешливый и серьезный, а глубокий, тягучий, подобно сатину, ласкающему лопатки, скользящему между бедер, заставляющему тело все больше гудеть. — Мы еще поговорим о твоей любви к обсценной лексике. Пэнси оторвала ладонь от камина и, не церемонясь, показала Люцу средний палец, наблюдая за искрами, вспыхивающими на ободке малфоевских радужек. Хриплый мужской смех смягчил напряженную атмосферу, его рука разомкнулась, и голова Паркинсон вернулась к вертикальное состояние, как у чертового болванчика. Однако с выводами спешить не стоило — через секунду он вернул ее ладонь обратно, накрывая своей. Всего на миг. — И к жестам тоже. Его колено налегло на внутреннюю часть ее бедра, заставляя каблук подняться, а ее — снова принять первоначальную стойку. Пальцы устремились вниз по телу, унося за собой мурашки, а после и его дыхание. Одна из рук переместилась вперед, надавив на живот в том месте, где заканчивался пояс для чулок, вынуждая развратно выгнуться. — Такая красивая, Персефона, — обманчиво бархатный тон раздался за спиной, и она почувствовала, как Малфой чуть ли не любовно провел по результату своего творения. — Красный определенно твой цвет. Легкое дуновение и касание там, где нещадно плавилось последние полчаса — нечто в разуме Пэнси замкнулось. Малфой уверенным движением провел языком от клитора по всей длине нижних губ, и она открыла рот, дабы что-то сказать, но смогла издать только «О», когда Люциус повторил ласкающую атаку. Ей до безумия хотелось обернуться, чтобы увидеть выражение его лица, но понимание, что это может заставить ее кончить за пару секунд… Да, желание продлить удовольствие эгоистично, но ее задница все еще пылала под его грубыми касаниями… Пусть расплачивается. Паркинсон прикрыла веки и до побеления сомкнула губы, запирая в гортани всхлип. Возбуждение было похоже на джин. Било в виски и стекало по венам вниз, заставляя картинки вращаться. Все отошло на задний план, мелкое и пустое, остался лишь злой язык, слизывающий капли ее откровений. Рыча, он вложил немного силы в свои ласки и толкнулся в нее двумя пальцами, создавая интенсивное трение на набухших складках. Каждый вздох и стон Пэнси отталкивался от стен, растворяясь в пространстве, пока он мучительно надавливал на чувствительное место внутри. Тело била непроходящая дрожь от быстрых движений, клитор остро пульсировал от обжигающих прикосновений влажного языка, колени тряслись. Сумбур в голове: казалось, что ей не хватало воздуха, морозного, чтобы остудить пылающее тело и рецепторы, но желание не останавливаться — в разы сильнее. Салазар, Пэнси была готова начать попрошайничать, лишь бы он никогда не нажал кнопку «стоп». В этой вульгарной позе с льющимся по бедрам возбуждением и взглядом, наполненным похотью, готова была умолять. Официально: она морально и этически обанкротилась. Мышцы живота сжались, когда Малфой одновременно с глубоким ударом втянул клитор в рот, прикусывая зубами. Полустон перерос в протяжный пронзительный крик, ногу пробила судорога, ногти впились в ладони, оставляя красные отметины. Еще до того как пульсация внутри успела стихнуть, Люциус, не дав ей передышки и стремительно развернув податливое тело, подхватил крупными ладонями под ягодицы и опустил на гладкую шерсть. Голова была легкой, как наполненный газом шар, мысли плавали в потоке эйфории. Облизав пересохшие губы, Персефона разогнала кратковременную слепоту и увидела, как Малфой освободил себя от рубашки, открывая ей взор на широкие плечи, подтянутый торс и россыпь мелких белесых шрамов, а после дотянулся и до штанов, спустив их к коленям; до этого прижатый тканью член, тяжело покачиваясь, встал под почти прямым углом, будто говоря, что антракта между актами не будет. Длинный, толстый, со вздувшимися венами. Она вполне была уверена, что сейчас в гостиной может заиграть музыкальное сопровождение из-за его появления. Люциус ворвался коротким толчком, подавшись бедрами вперед, но не до фанатизма. Дал лишь секунду привыкнуть к размеру, прежде чем обхватить снизу бедра, просовывая большие пальцы под подвязки на животе, и перейти к быстрому темпу, вырывая из ее гортани крик за криком. От него же не было слышно ни стона, никакой искривленной гримасы на лице — сплошной гребаный идеал. Хладнокровие, запечатленное в размеренных движениях бедрами. Лишь в потемневшем взгляде виден немой отклик. Она перестала понимать, где расцветал источник наслаждения, от которого нагревалось тело. Судорожные попытки схватить воздух, волосы, прилипшие к щекам. Бисеринки пота обволокли каждый участок кожи, концентрированный запах Люциуса точно въелся в ноздри. Сознание покидало Пэнси вместе с влажными шлепками и тихими всхлипами, которые Малфой выбивал из нее вновь и вновь, но тем не менее она оперлась на локти, приподнялась и втянула его в поцелуй. Яростный, лихорадочный, цепляясь языками. Внезапное отстранение, давление в район грудной клетки, и Персефона зашипела, когда воспаленную кожу ягодиц вновь царапнула жесткая шерсть. Люциус застыл нависая. Пороховые радужки сверкали хищным блеском. — Трахаю здесь я, — предупредительное рокотание ей в губы, после чего хватка на бедрах стала суровее, стягивая ниже пояс, толчки возобновились, а вместе с ними и вернулся властный напор губ. Ее пальцы впились в его твердое тело, вонзая ногти в кожу на спине, а сосок поддался власти горячего рта, вбирающего его в себя, подобно вакууму. Нервные окончания бунтовали в замешательстве, боль и удовольствие смешались, пока Малфой, не сбавляя обороты, чередовал язык и зубы. Узелки желания стянулись сильнее. Оплели туловище, как прогорклые дьявольские силки. Лишили способности двигаться, мыслить, дышать. Глаза зажмурились от насыщенности ощущений, в горле пересохло, дыхание осело жаром на губах, когда кровь отлила от лица и все напряжение сконцентрировалось внизу живота за секунду до оргазма. Пэнси смазанно дернулась, ощущая вибрацию в теле, выгнулась вперед, обхватывая ладонями твердые плечи, прижалась ртом к гладкой ключице, выплескивая в нее бессвязные междометия и стоны. Где-то на периферии сознания пронесся длинный гортанный хрип Люциуса. Напряженное тело над ней замерло, и сквозь собственное истеричное сердцебиение она поймала рваное дыхание Люциуса, прежде чем он упал рядом. Пэнси повернула голову, фиксируя в памяти чувство удовлетворения на его лице. Взгляд соскользнул дальше, цепляя мелкие элементы гостиной, пока не остановился на том, что она совсем не ожидала увидеть в его доме. Рядом с трубкой и коллекционным набором сигар на журнальном столике лежал смутно знакомый мундштук. Она прищурилась. Изумрудная огранка, стальной выпуклый рисунок… уроборос. Ее мундштук, который она потеряла на вечеринке в стиле 20-х. Лежал так, будто ему там было самое место.