Порнофильмы — В диапазоне
Терпкая жидкость обожгла горло, когда Гермиона сделала непомерно большой глоток и сильно закашлялась. Развернула бутыль и сквозь выступившие слезы посмотрела на этикетку. Как ее угораздило схватить портвейн? К черту. Какая вообще разница? Покачала головой, устроилась в неприметном углу комнаты и снова потянулась к алкоголю. Грейнджер не хотела напиваться. Боже, да кому она врет — хотела, конечно же хотела, но, к ее глубочайшему сожалению, не могла себе позволить. Не сейчас. Ей просто нужно было немного расслабиться. Сделать что-то отчаянно безрассудное. Что-то, что угомонит жужжащий рой мыслей хотя бы на чертову пару минут. Сорваться. По-настоящему сорваться — разбить зеркала, бросить обязательства, паршивые декорации к трагикомедии ее жизни и взять портключ до Африки. Любым способом заткнуть пустоту, ласково качающую сердце. Горлышко бутылки оторвалось от уст, оставляя на них одинокую каплю. Гермиона вытянула язык, медленно слизывая ее с нижней губы и цедя горьковатый привкус. Привкус, полностью соответствующий настроению. Сначала хотелось почувствовать, а теперь забыться. Она небрежно откинула голову, ударяясь о холодную стену, поморщилась и подтянула к себе ноги. Противный скрип двери омрачил винный погреб чьим-то присутствием. Нетрудно догадаться чьим — Пэнси. Они нашли это место еще в ее первый приезд в Шотландию. Тихое, перенасыщенное алкоголем, с едва светящейся лампочкой под потолком. Здесь никто не бывал, кроме эльфов, ну и Гермионы, когда потребность спрятаться превращалась в необходимость. Цокот каблуков подтвердил первоначальные догадки и вызвал у Грейнджер фырканье. Паркинсон — вечная королева бала. — Ты в порядке? — Ты что, участвуешь в конкурсе на самое тупое предположение? Пэнси недовольно скривила губы, убирая прядь волос за ухо. — Не обязательно быть сукой. — Не обязательно задавать дебильные вопросы, но ты же это делаешь. Проскользив, королева бала уселась рядом с ней, и шелковое платье Паркинсон задралось, приоткрывая обнаженные бедра. Она выглядела так, словно известие застало ее в постели. Постели Люциуса Малфоя. Гермиона молчаливо протянула ей бутылку, но Паркинсон отрицательно покачала головой, скрещивая ноги в лодыжках. Ее, можно было сказать с уверенностью, баснословно дорогие туфли скрежетнули по каменному полу, пока у Грейнджер на лице расцветало шокированное выражение. — Святая Моргана, ты что, залетела? Зеленые глаза округлились, делая Пэнси похожей на испуганного лемура. — Нет конечно. Скептически выгнутая бровь Грейнджер заставила Пэнси сдаться и перехватить алкоголь. Она встряхнула волосами и сделала глоток, но уже через секунду закашлялась и ровно так же, как Гермиона десять минут назад, развернула бутыль, уставившись на этикетку. Грейнджер сдержала смешок, прикусывая изнутри щеку. — Что это за дерьмо?! — Портвейн, — прояснила с видом знатока. — Он не так плох. — На вкус просто дерьмо. — Однако это совершенно не мешало Пэнси сделать еще один глоток. Хмык с оттенком веселья. — Привыкнешь. Так с чем связан временный алкогольный целибат? — Люциусу тяжело. — И ты решила побыть его сиделкой? — Серьезно, Гермиона, заканчивай с режимом суки, а то будешь пить в одиночестве. — Ладно-ладно, я понимаю. Ты заботишься о нем... это миленько. Он тебе за это платит? Пэнси повела плечом и надела мученическую мину. — Если бы — занимаюсь благотворительностью. Появление Паркинсон действительно помогло отвлечься от пожирающих, словно плотоядные муравьи, мыслей и сделать вдох полной грудью, но не заткнуть зияющую под ребрами дыру. — Так, как ты? Грейнджер не хотела смотреть ей в глаза. Никому из них не хотела. Гребаное чувство вины раздирало ее на части, и, как бы Пэнси ни старалась быть милой, она ощущала это незримое осуждение столь же четко, как и необходимость нажать на привлекательно мигающую кнопку саморазрушения. Несмотря на прямолинейность, которой славилась Паркинсон, она бы никогда не сказала ей правды, по крайней мере сейчас, — все в этом доме считали, что его кровь на ее гриффиндорских руках. Руках, потянувших Драко в пучину бездумно созданного плана по госперевороту. Все, включая ее саму. Гермиона точно знала, что только один человек не стал бы ее судить. Он бы сел рядом, нежно подтолкнул ее голову к своему плечу и прислонил бы губы к макушке, передавая спокойствие через теплое дыхание. Сказал бы что-то из разряда: «Грейнджер, ты рехнулась винить себя? Я уже взрослый, я знал, на что иду». И, возможно, ей стало бы легче. В теории. Ведь на практике этот единственный человек, как подтвердилось ранее, был перехвачен аврорами. Был в плену. Фраза на репите заела в мыслях, как только тяжелым снарядом вылетела изо рта Эйвери. — В плену. Два дня безостановочных поисков, два дня сомнений, что все иначе, чем кажется, и всего два слова, вбившие огромный гвоздь в крышку гроба под артикулом «надежда». Как будто в подобных делах такой артикул вообще мог существовать. Он пропал на чертовы сорок восемь часов, после того как встретился с ней на границе. После того как передал конфиденциальные сведения от источника. После того как она облажалась. Даже врожденные оптимисты понимали, что в данный момент Малфой не наслаждается сигарами на кубинском побережье. Нижняя губа Гермионы приоткрылась, свистяще пропуская воздух внутрь организма, рука уперлась в косяк двери. Осознание тягучей субстанцией разливалось в черепной коробке. Надо отдать должное Уильяму, он все так же стоял в дверном проеме, спрятав кисти в карманы мантии, терпеливо ожидая, пока до Грейнджер в полной мере дойдет. Не обращая никакого внимания на ее растрепанные, подобно запутавшейся мишуре, волосы, сползшую лямку на пижамной майке и нелепо длинные шаровары, которыми впору было протирать полы поместья. — Точно? Эйвери вытащил руку из кармана и утешающе задержал ее на плече Гермионы. — Без сомнений. Экстренное собрание через час. Грейнджер смогла лишь кивнуть, прежде чем Эйвери исчез, по-видимому отправившись оповещать остальных обитателей замка. Закрыла дверь и прислонилась к ней с другой стороны, прислушиваясь к собственным ощущениям. Прислушиваясь к тишине. Жуткой. Ватной. Неестественной. Никакого водоворота чувств. Никакой паники. Никаких безотчетно дрожащих рук. Два слова рухнули неподъемной бетонной плитой, напрочь раздавив способность реагировать, оставляя после себя столбы из апатичной пыли. Такой девиантной апатии, которой ты не можешь дать объяснение, а просто пялишься на лунный свет, нежно мажущий отпечатки на подоконнике. Просто механически накидываешь на плечи первый попавшийся кардиган, всовываешь босые ноги в ботинки, не утруждаясь со шнуровкой, и выходишь за двери, в последний момент прихватывая с собой палочку. Никакой фрустрации. Дезориентации. Спутанности сознания. Все понятно. Ясно как божий день. Кажется, даже в зале Визенгамота такого не было. Был ступор, неверие, злость, но пустоты... пустоты не было. Что-то сломалось. Подошва четко отбивала шаги по лестнице, мысли явно вели ее туда, где можно побыть одной, не боясь, что кто-то постучит в дверь комнаты и скажет, что твой лучший друг в ловушке, из которой слишком мало выходов. Для того чтобы вернуться живым. Портреты безразлично взирали со своих рам, воздух зябко окутывал открытую кожу по мере приближения к нужному проему. Она с силой толкнула вечно незапертую дверь погреба, и та с громким стуком отскочила к стене. Заученные движения палочкой, стеклянная тара, прилетевшая в руки, пробка, упершаяся на долю секунды, и терпкая жидкость, наконец обжегшая горло. Чувством вины. Грейнджер подняла глаза, избегая взгляда, и отрешенно пробормотала: — Я в норме. Она могла почувствовать вспышку раздражения Паркинсон кожей, но предпочла проигнорировать, считая трещины на потолке. — Когда Драко вернется и увидит, в какую мямлю ты превратилась, то он тебя убьет. Усмешка растянула губы Гермионы. — О нет. Убьет он тебя, когда я расскажу о том, что теперь он может называть тебя мамочкой. Интересно, способны ли своеобразные отношения Пэнси и Люциуса-напыщенного-мудака-Малфоя вытянуть ее из начинающейся депрессии? Это было бы довольно любопытное социологическое исследование. Бутылка грубо впечаталась в ее грудь, и Гермиона вцепилась в нее пальцами, сверкнув недовольным взглядом в сторону Паркинсон, которая индифферентно заметила: — Или эта новость убьет его самого. — Конечно, только если я его еще не убила своей самонадеянностью. Горечь разлилась по венам, и Грейнджер не могла винить в этом портвейн. Впервые за многие годы рецепт из алкоголя и разговора оказался бракованным и открыл портал прямиком в ад. Затяжное безмолвие комнаты причиняло почти физическую боль. Острыми шипами ковыряло рану, заставляя ручейки крови расползаться от дельты, увеличиваться в количестве и топить слабые сомнения. Затяжное безмолвие было гораздо громче всех слов. Долгий усталый вздох раздался рядом с ней, прежде чем Паркинсон предприняла нелепую попытку поддержки: — Никто тебя не винит. — Рассказывай сказки кому-нибудь другому, Пэнси. Глоток. Достаточно большой, чтобы хватило пережить остаток ночи. — Я беспокоюсь за тебя так же, как и Тео. Он просил... Тео. Кстати, о нем. Дальше Гермиона уже ничего не слышала. Злость подпалила пятки, напоминая ей о невысказанных словах и моментально вскидывая на ноги. Раз уж сегодня она решила творить глупости, то почему бы не начать, блять, с получения ответов на свои вопросы. Ноги повели ее к выходу, раздражение стучало в голове, и крик Паркинсон настиг уже в коридоре: — Черт, Грейнджер, куда ты?***
— Теодор! Он был готов к полученным новостям, к срочному полуночному собранию и к обсуждению многочисленных вариантов, но к чему он точно не был готов, так это к Гермионе Грейнджер, приближавшейся к нему с видом, которому могла бы позавидовать сама Беллатриса Лестрейндж. С сумасшедшим блеском в глазах, в небрежно накинутой кофте, ничуть не прикрывающей грудь, на радость всем прекрасно очерченную майкой, тяжелых ботинках и с бутылкой, висящей меж пальцев. Со спутанными волосами, подпрыгивающими в такт ее отдающей яростью походке. Она похожа на безумную преступницу, сбежавшую из-под домашнего ареста и затаившуюся на пару часов в винном магазине за углом. Кажется, даже Долохов знатно ошалел от увиденного, что в ступоре остановился в дверях гостиной. — Гермиона? — Тео вопросительно изогнул бровь. — Ну что, как тебе новости? Оказывается, иногда люди действительно пропадают, да, а не просто трахаются на стороне? Грейнджер смеется в горлышко бутылки с сомнительной жидкостью, прижимая стекло к губам. Он знал, что это по ней ударит, конечно же, но такая реакция... Странно. Глаза Нотта внимательно прошлись по линиям лица, одежде, обуви и в обратном порядке, ища едва видимые подсказки на радаре. — Что? — практически рявкнула Гермиона Антонину, который расслабленно оперся о дверной косяк и беззастенчиво разглядывал ее ночное одеяние. — Может, тебе стоит переодеться во что-то менее эксцентричное, а то ты пугаешь людей. — Может, тебе стоит просто заткнуться? Взор Грейнджер вернулся к Теодору. — Так что? — Что? — тупо повторил Нотт, ощущая себя словно только очнувшимся после лоботомии. Ему срочно нужны более релевантные ссылки, о чем вообще идет речь. — Что именно ты хочешь, чтобы я сказал? — Да что угодно, Тео. — Глаза Грейнджер сверкнули, подобно жидкой ртути, за миг до того, как ее рука агрессивно приземлилась на его грудь, заставляя сделать шаг от неожиданного удара. — Скажи, что это все не из-за нее? — Какого черта? — цепкие пальцы перехватили запястья Гермионы, сжимая их в крепкой хватке, прежде чем она бы попыталась врезать по его голове чем-то тяжелым. — Какого черта?! Скажи, что ты не приложил к этому руку. Скажи, что ты не имеешь к этому никакого отношения. Что за херня? Вырывающаяся Грейнджер, алкоголь, норовивший вылиться из бутылки на его последнюю незапятнанную белую футболку и ухмыляющийся над этой шедевральной картиной Долохов — ситуация выходила из-под контроля. Через пару минут сюда нагрянут все остальные... — Скажи, блять, Тео, что чувства не затмили твой долбаный разум. Что я ошибаюсь! Проклятье! Кусочки пазла собрались воедино, в голове зажглась желтая табличка с надписью «Тревога!». Ему потребовались доли секунды, чтобы дернуть Гермиону к соседней комнате, стоя спиной, ногой выбить дверь и затащить ее внутрь. Основательное Силенцио на стены — Долохов и так растреплет всем о начале этого спектакля. Раздражение ударило в голову, как только он повернулся к Грейнджер. — Ты перепила, мать твою? — Еще и не начинала, — огрызнулась она, скрестив руки на груди. — Ты ошибаешься, — четко прояснил Тео, медленно сокращая между ними расстояние. — Ты вообще понимаешь, в чем меня обвиняешь, Гермиона? Она вызывающе вскинула подбородок, встречая его давящий взгляд. — Как все удачно получается, Тео. Драко задерживается, ты говоришь мне, что он трахается с любовницей, что, прошу заметить, просто несусветная ересь! — Ее палец взвинченно взлетел вверх, вызывая у Нотта удивление. Кто знал, что Гермиона так серьезно воспримет эту шутку. — А после он пропадает и оказывается в гребаном плену. — Теодору даже не надо было на нее смотреть, чтобы ощущать — Грейнджер переполнена гневом, но он все равно смотрел, не отводя глаз. Впитывал в себя искренность эмоций, бьющих подобно горячей воде из гейзера. — Оказывается под наблюдением, в капкане со мной, перехваченным в месте, про которое знали лишь несколько человек. И дай подумать, кто из них не связан чертовой клятвой и имел возможность все рассказать?! — тональность ее голоса повысилась к концовке, намекая, что еще немного и опала перерастет в истерику. — И это должен быть я? — Густая бровь Тео изогнулась, губы сомкнулись, сдерживая явное негодование. — Напомню, нас здесь таких десять. Включая тебя, Гермиона. — Да, но никто из них не хочет трахнуть Асторию! — Какого хера... — Прости-прости, — ее ладони приподнялись в наигранно раскаянном жесте, — провести с ней остаток жизни. Чудесное решение уравнения: три переменных, убираем одну, и вот он — твой удивительно складный сценарий. Нотт зарычал, сам того не осознавая ровно до момента, когда Грейнджер сделала осторожный шаг назад. И еще один. И еще. Он, как хищник, преследующий добычу, снова приблизился к ней, впиваясь взглядом в ее зрачки. — То есть ты всерьез думаешь, что я продаю друзей, как покерные фишки? Ты оставила свой гениальный ум в ебаном Лондоне? — Я там оставила свою наивность. — Выплюнула слова. Резко. Остро. Оскорбительно. У Тео чесались руки взять ее хорошенькую кудрявую голову и пару раз ударить об стену так, чтобы мысли, очевидно, безнадежно перемешавшиеся в черепной коробке, встали на место. Провести с ней жизнь... Он хотел не просто провести с ней жизнь, он хотел, чтобы она принадлежала ему. Полностью и безвозвратно. Со всеми этими невинными улыбками, порочными изгибами тела и глубинными тайнами души. Хотел, чтобы она трахалась только с ним, смеялась только для него и плакала тоже только из-за него. Он хотел Асторию Гринграсс, как ничто другое в этой жизни. И еще до того, как она стала Малфой. Он, блять, любил Асторию Гринграсс. Давно и без шанса на выздоровление. Хотя любил — довольно заурядное слово для всей гаммы чувств, что ощущает человек, решившийся его использовать. Тео бы сделал для нее все, буквально, даже вычеркнул себя из семейного древа, если бы она попросила, если бы сама пришла к нему в Хогвартсе и дала хоть намек на то, что все может быть иначе, но Тори ясно дала понять свой выбор. Прошедшийся скальпелем по одержимости Нотта и уничтоживший подростковое сердце, как в каком-то паршивом сопливом романе. Напрочь отрезавший его желание создавать длительные близкие связи, еще больше закрыв от мира. Можно было ее заставить, использовать искрящуюся идеями фантазию и исключить любую альтернативу для девочки с голубыми глазами, но он бы никогда не стал принуждать. Он — не его отец. Теодор уважал этот выбор — не переходил границ, не занимался инсинуациями, не играл на чужих ошибках и не создавал дешевые светские драмы. Принял абсурдно звучащую одинокую долю мужчин в поколении Ноттов, менял шлюх, не запоминая имена, скрывался в лаборатории и старался быть хорошим другом. Для Драко. Для его друга. Настоящего. Почти единственного. Он. Был. Для. Него. Важен. И им совсем не обязательно было знать, что решение вытащить Драко из той задницы, куда Малфой завел их с Асторией, Тео принял уже на помолвке. Пока внутренности пропитывались убийственной яростью при виде того, как Драко надевает кольцо на палец его женщины, пока ядовитый дым расставлял колючую проволоку по всем дыхательным путям во время их приторного воркования, пока мозг пытался смириться с мыслью, что она никогда не будет носить фамилию Нотт, Тео осознавал, что даже при всем этом не может позволить Тори хоть отдаленно быть причастной ко всему этому пожирательскому дерьму. Затравленный взгляд, нервный тремор утонченных рук, затаенный страх в подрагивающих уголках улыбки — ничего из этого не должно было коснуться его любимых черт. В тот день они оба приняли серьезные решения. Она для себя, он за нее. Он любил ее. Как факт. Как ебаная болезнь, намертво въевшаяся в легкие. Как то, что нельзя выжечь так же легко, как подушечки пальцев сигаретами, лишь бы не чувствовать другую боль. Но Тео никогда бы не перетащил ее на сторону кратких встреч в мотелях, никогда бы не поставил под сомнение дружбу с Драко. Они, подобно адсорбентам в капельнице, сохраняли его сознание на плаву после психотропных. Удерживая Нотта от сумасшествия. Никаких адюльтеров, никакого предательства и никаких гавайских рубашек в его гардеробе. Все-таки у Теодора были принципы. Только, судя по всему, сумасшедшая банши в этой комнате полностью о них забыла. — Я бы никогда его не предал. Я бы и пальцем его не тронул, Грейнджер, какого вообще хера? — угрожающе холодно произнес Тео, разделяя слова так, чтобы это уж точно впечаталось ей на подкорку. — Не знаю, откуда эти дебильные мысли, но, очевидно, ты слетаешь с катушек. Открыть тебе, блять, тайну? — Он развел руки в стороны, вновь повышая тон разговора. — Всем сейчас дерьмово, Грейнджер. Не только тебе. Не только ты такая особенная, он и мой друг тоже. И Пэнси. Но никто из нас не делает так. — Его рука неопределенно взмахнула в ее сторону. — Очнись. Возьми уже, блять, себя в руки и перестань бросаться на людей. Гермиона даже пошатнулась от его слов и попыталась найти равновесие. Ее широко распахнутые янтарные глаза в полутьме комнаты казались огромными, а подрагивающая нижняя губа будто свидетельствовала о намерении приправить эту ночь густыми вдовьими слезами. Тео вовремя остановил себя в машинальном движении — закатывании глаз к потолку. Ладно, это же Грейнджер. У нее всего лишь легкое помутнение рассудка, надо дать ей время, и завтра она снова станет целеустремленной стервой. — Я... Прости... Мерлин, — тяжело выдохнула Гермиона, запуская пальцы в копну волос. — Просто... Нотт устало покачал головой, сделал шаг и сгреб ее в объятья. — Я знаю. Нужно было возвращаться, собрание уже наверняка началось, а их отсутствие и комментарии Долохова, от которых он, несомненно, не сможет удержаться, только породят лишние разговоры. — Пойдем, — отрывая ее от себя, произнес Нотт. — Да... Дай мне минутку, ладно? Я тебя догоню. Тео скривил губы в нерешительности. Может быть, ей действительно было необходимо пространство, чтобы успокоиться, но, кто знает, не станет ли все хуже за это время. Он внимательно всмотрелся в ее лицо; Гермиона выглядела лучше: складки на лбу разгладились, придавая ей некую степень умиротворенности, губы больше не дрожали, в глазах отблеск сожаления, но спокойный, без видимой истерической нотки. — Хорошо, — с неохотой кивнул Тео, подходя к двери, — присоединяйся, как сможешь.***
Теодор успел трижды посмотреть на часы, прежде чем дверь наконец-то открылась, впуская в кабинет Гермиону Грейнджер. Все в той же одежде, без ожидаемых им красных глаз, одарив присутствующих равнодушным взглядом, она провальсировала к дивану, пока Руквуд распалялся на счет того, что именно они могут поиметь с Малфоя. Казалось, Грейнджер ничуть не смутили искоса брошенные на нее презрительные взгляды. Она запрыгнула на диван и, вытянув ноги, скрестила их на журнальном столике, показывая всему миру массивные подошвы своих ботинок. А после, сделав внушительный глоток из бутылки, все еще словно приклеенной к ее ладони, вскинула глаза на резко замолчавшего Августа. — Прошу, — махнула рукой в его сторону, — не останавливайтесь, всем любопытно узнать степень паршивости наших перспектив. — Гермиона? Тео кинул взгляд на Лорда, отмечая, как последний, чуть склонив голову, слегка напряженно потирает большим пальцем нижнюю губу. — Да? — она издевательски отзеркалила наклон его головы. Нотту было прекрасно видно, как Риддл проследовал зрачками по ее телу и приподнял бровь, задавая немой вопрос. — Ах, это, — Гермиона опустила подбородок, словно вспоминая, в чем именно вышла из комнаты, — моя обычная униформа для ночных вечеринок, — и, вернувшись к нему взором, нахмурилась в притворном раздумье. — Ты же не думал, что я буду принаряжаться для нашего рандеву? Что-то непонятное промелькнуло в радужках Тома, что-то, что невозможно однозначно квалифицировать, что-то, о чем Нотт хотел сейчас задумываться в последнюю очередь. Риддл коротко бросил Руквуду: — Продолжай. — Так вот... Теодор снова сосредоточился на Грейнджер, которая прикрыла веки, отклонила голову на спинку дивана и беззаботно покачивала ей из стороны в сторону, как если бы в ее ушах проигрывался плейлист Ведуний. Гермиона беспокоила. Примерно так же, как часовая магловская бомба, которую принесли на стол вместо главного блюда вечера, и все, что ты мог делать, — это пытаться ментально ее обезвредить. Одно лишнее движение — взрыв. Один неверно подобранный код — взрыв. Он поймал взгляд Пэнси, которая буквально транслировала ему: «Она примет это, Тео, оставь ее». Однако, насколько бы Паркинсон не считала себя проницательным человеком, что являлось величайшим заблуждением, пять стадий принятия Грейнджер скорее были похожи на пятьдесят оттенков нервного срыва. — ...Можно отправить разведчиков по всем известным адресам из списка, — прозвучало на фоне. — Бессмысленно. Он либо в Тобермори, либо в Аблсайде, там слишком много охраны для обычного пункта, — голос Риддла был немного отстраненным, будто он продумывал свой собственный план и автоматически отрезал уже пройденные им версии. — Если мы отвлечем их? — послышался чуть хриплый голос Грейнджер, и Тео заинтересованно направил на нее свое внимание. — Можно отправить группу в одно из нужных им остальных убежищ, вынудить сорваться тех, кто охраняет эти два, и напасть на них. — Если мы захотим еще кого-то убить по вашей инициативе, Грейнджер, то спросим. А пока что затк... Гермиона, видимо инстинктивно, выпрямила спину, собираясь сорваться в словесный бой, когда ледяной тембр Риддла обжег пространство: — Довольно, Руквуд. Грейнджер стиснула челюсть, кинув убийственный взгляд на Лорда, и вернулась к изначальному положению. Лишь вопрос времени, в какой момент ее замкнет и что она способна сделать в данном случае. И Нотт не был уверен, что хотел бы оказаться в эпицентре следующей вспышки. Он только что пережил очередную из них, один припадок за день — его предел. В какой-то мере им еще повезло, что сам Тео уже справился с собственными эмоциями за прошедшие в неопределенности два дня, иначе эскалации конфликта в споре на пустом месте было бы не избежать. От нелепого обвинения в предательстве все еще скрежетало на зубах. Когда стало понятно, что Драко не появился на точке сбора, мозг Нотта сразу перескочил к перечислению наихудших вариантов развития событий, полностью пропустив отрицание. Они находились в рискованных условиях и ограниченной временной линии — у них просто не было лишних часов, чтобы страдать и надеяться. План по эмоциям и так довольно эффективно реализовывали девушки, перевыполняя его на процентов двести, судя по Гермионе. Мужчины же рассматривали десятки. Десятки вариантов выхода из ситуации, десятки версий предполагаемой утечки и десятки вариаций того, что они смогут получить от Малфоя. Они это все уже обсуждали — непонятно, зачем вообще Руквуд решил устроить им краткий экскурс по пройденному материалу. Единственное... — Теодор... — Видимо, он слишком глубоко ушел в чертоги разума. — Да? — Тео сфокусировался на темных зрачках и практически в последний момент ощутил легкое прикосновение к сознанию, тонкое, словно хвост прозрачной нити, ускользнувший из его мыслей. Заебись. — Ты уверен, что зелье сработает? Нотт, с напускной беспечностью, будто бы всего секунду назад Риддл и не вторгался, блять, в его разум, прислонился к стене, убрав руки в карманы, и махнул головой в сторону Паркинсон: — С ней же сработало. Прозвучало отнюдь не аристократичное фырканье Люциуса. — Это было всего раз. Пытки — это не твой детский эксперимент, мы не можем утверждать, что они его не сломают. — Так в чем проблема? Давай проверим на тебе, раз ты вечно полон сомнений, Люциус... — заботливо предложил Тео. Малфой-старший успел заебать его подозрениями еще во время сеанса с Пэнси, и вот опять знакомая мелодия. — Что от меня требуется? — уставилась на него Паркинсон, нервно прокручивая прядь волос на пальце. — Ничего особенного, посмотрим, подействовало ли зелье, смогу ли я вообще что-то увидеть. — Просто сон? — Заколдованный. Надменный тон Люциуса Малфоя, как надоедливый стук дятла, в очередной раз ударил Тео по затылку: — Ты уверен, что способен справиться с таким сложным заклинанием? Напрочь игнорируя раздражающую лишнюю единицу в лаборатории, Нотт повел бровью и уточнил у Паркинсон: — Ты в опасности, Пэнси? Иначе я не понимаю, что здесь делает твой телохранитель. — Следите за словами, мистер Нотт. — О, Тео был практически уверен, что лицо Малфоя недовольно скривилось. — Я здесь, потому что кто-то же должен наблюдать за тем, чтобы вы не повредили сознание Персефоны своими чересчур самоуверенными действиями. — Просто мигни, — понизил голос Тео, — если он держит тебя в заложниках. — Нот-т-т, — раздалось рычание позади, — вы в своем уме? Край губ Паркинсон приподнялся — было видно, что она пытается сдержать усмешку. — Все в порядке, Тео. Давай уже сделаем это. — У меня гораздо больше в этом опыта, Пер... — Ты не полезешь ко мне в голову, Люциус, — судя по ярому шипению, давление Малфоя довело даже дружелюбно настроенную Пэнси. Теодор направил палочку ей на висок и, услышав очередной комментарий Малфоя: «Нотт, если с ней что-то случится...», прошептал: — Легилименс. Это зелье — гребаное прозрение посреди наискучнейшей конференции — воплотилось в жизнь, и ему не терпелось доказать, насколько оно гениально. Веки Паркинсон прикрылись, магия потоком вошла в ее разум, утягивая Тео вслед за собой. Ебаный свет. Губы Тео со свистом втянули воздух, это гораздо охуенней того, что было в теории. В разы охуенней. Не сознание, а чертова ледниковая пещера. Он обернулся, чуть не задев один из особо длинных сталактитов, свисающих с потолка. Лед. Так много льда и холод, как в Алчевском леднике. Мерлин, заклинание играет с ним злую шутку, но как же это прекрасно. В такт мыслям сердце забилось чаще, посылая по венам лихорадочный азарт. Ботинки двинулись по лазурному полу, кончики пальцев ощупывали гладкость выступов небесно-голубых стен туннеля. Без единого пузырька. Потрясающая иллюзия. Хотя это даже иллюзией сложно назвать. Уровень эффекта присутствия таков, будто реальность решила сделать ему подарок, и портключ перепутал назначение, переместив в одно из неизведанных доселе мест. Морозная свежесть, умиротворенность, ни одного гребаного человека и море дверей с чужими секретами. Его лучшая работа. Бесчисленное количество проемов, расщелин и лестниц на другие уровни. Образы воспоминаний за лазурными дверьми размыты в толще льда настолько, что невозможно понять, кто там или что. Тщательная проверка, одна за одной, — заклинания, физическое воздействие — черт, на третьем этаже он даже был близок к сломанной руке. Нерушимо. Ни единого шанса пройти к воспоминаниям, ни единого шанса увидеть что-то, спрятанное в сознании, даже если человек в полной отключке. Совершенный блок. Ухмылка прорезала щеку Нотта. — Все сработает. Наши секреты останутся при нас. Лорд едва заметно кивнул и взмахнул пальцами в сторону выхода. — Все свободны... кроме Грейнджер. Страдальческий вздох разбавил шуршащие звуки кабинета. Тео искоса кинул взгляд на Грейнджер, бурчащую какие-то проклятия себе под нос, и, покачав головой, переступил порог. Ничем хорошим эта ночь не закончится.***
Sybrid & PLEXXAGLASS — Believer
Портьера с глухим звуком врезалась в стекло, циклично завершая круг ветра, проникающего через приоткрытое окно. Будто отсчитывая бессмысленно проведенное в нагнетенном молчании время. Пристальный взор Тома, впивающийся ей в висок, вкупе с затянутой тишиной давил. Словно он вообще не собирался ничего говорить, хотя сам же ее и оставил. Грейнджер бросила на него колкий взгляд и фыркнула, поднимаясь на ноги. Дерьмовая психологическая пытка, на ее вкус. Сделала пару шагов к столу, с грохотом поставила бутылку, наверняка оцарапав эту его чертовски дорогую поверхность, и оперлась о край. — Для протокола: я не нуждаюсь в твоей защите. — Знаю. Темные радужки сканировали ее так тщательно, словно не было никаких гарантий, что через секунду она не объявит о желании заявиться на аудиенцию к Папе Римскому в одном исподнем. — Я ожидала от тебя большего красноречия. — Собственная усмешка горчила практически ощутимо. — Там, на границе, это ведь я все похерила, Том. Представь. Я. — Гермиона отодвинула в сторону пресс-папье. — Хороша, да? Спалила прикрытие так бездарно, словно... — Я уже просвещен. Во всех подробностях, — прохладно оборвал он, но, даже не смотря, она чувствовала его буравящий взгляд слишком явно. Ее и без того шаткое самообладание испытывало от этого нечто вроде мазохистического удовольствия. Совершенно неправильного удовольствия. Грейнджер сосредоточилась на песочных часах на столешнице. Если подумать, то, что за извращение — методично наблюдать за тем, как утекает время? По крупицам воруя события, дружбу, молодость... и шансы. Она отвела глаза. — Я провалила операцию. Официально. Мы в заднице, и это все, что ты можешь сказать? Где же твои язвительные комментарии? — она вздернула бровь. — Что-то о крови и паршивых овцах, быть может. — Я воздержусь. В глубине души поднималось уже привычное безысходное раздражение. Он должен выплюнуть сарказм. Унизить очередным проявлением превосходства. Иронично поаплодировать. Он обязан сделать хоть что-нибудь. Потому что она заслужила. — Ты потерял людей. — Она вскинула глаза, прямо встречая его взгляд, ожесточаясь. — Из-за меня. И это факт. Все, кроме Люциуса, молчат об этом, поджав хвост, — я ведь под твоей протекцией! — она ядовито ухмыльнулась. — Но у тебя-то нет причин сдерживаться. Она отпила глоток прямо из горла и закашлялась в полной тишине: гортань жгло, на глазах проступила влага, чувство собственной ничтожности росло. Его упорное молчание добивало. — Скажи же, черт возьми, хоть что-нибудь! Он поднялся, лениво обходя стол. — И облегчить твое самобичевание? Уволь. — приблизился к лицу, твердо поднимая пальцами за подбородок. — Тебе пора уяснить, что сопутствующие потери больнее, когда это кто-то... особенный для тебя. — Она дернулась, и хватка на челюсти стала жестче. Разделяя каждое слово, он процедил: — Но в глобальных рамках это все еще всего лишь сопутствующие потери. — Дело не в том, что Драко особенный. Ты не хуже меня знаешь, что он важен... — Дело именно в этом. Если бы там оказался Эйвери, ты бы даже не моргнула. А если же Долохов, то еще и послала бы своему бывшему любовнику корзину цветов, будь ты хоть трижды причиной этого. Но это Драко... Драко не должен был пострадать, верно? — он цокнул, отпуская подбородок, и ласково, почти любовно, увел локон за ухо, что контрастировало с тоном: — Это то, что ломает тебя. Из раза в раз. Твои нелепые... — росчерк вдоль скулы, — неразумные, — легкое прикосновение к основанию шеи, — глупые, — резко выброшенное: — привязанности. И пустота, там где еще мгновение назад была его рука. — То ли дело ты, — она провела языком по губам, на которых еще сохранился привкус портвейна. Вырвавшийся смешок отдавал истерикой. — Такие, как ты, не думают о подобных глупостях, предпочитают подыхать в одиночку, надеясь, что хоть кто-то из прежних слуг опомнится в перерывах между попытками спасти свою задницу от поцелуя дементора и вспомнит про своего повелителя. — Такие, как я, ищут пути решения, в какой бы реальности ни пришлось очнуться, а не бегут заливаться спиртным и жалеть себя. Нужно быть готовым к любому исходу, по возможности извлекая опыт. — Не сказала бы, что ты был готов к тому, чтобы просидеть в Азкабане пятнадцать лет, — прошипела она с насмешкой. Тем не менее чувствуя, как от его точно бьющих в цель слов где-то глубоко кольнуло. От этого стало практически приятно. Странная смесь эйфории, гнева и чего-то еще, чему она не нашла названия. — Поверь, тот урок усвоен. И, как видишь, я здесь. Она даже не успела открыть рот, как он снова шагнул к ней. Еще немного, и вензель, коими в бесчисленном количестве обрамлен стол, вопьется ей в задницу. Том подошел вплотную, склонив голову набок и положив ладонь слева от нее. — Встать в позицию жертвы, принимая удары судьбы, проще, этим легко оправдать собственное бессилие. Но знаешь, в чем подвох? — ухо горело от его дыхания. — Слабые не выигрывают войны, Грейнджер. Слабые не становятся лидерами. Рука вновь огладила позвонок над воротником. Будто поощряющий хозяин. После ее сломает сама мысль о том, как сильно ей хотелось, чтобы это продолжилось. И потому сейчас она встречала это желание с мрачным ликованием. — Нужно наконец принять ее. Ту сторону, что ты так настырно прячешь за беспомощностью и чувством вины, глушишь, считая преступным. Этот стыд... — его пальцы легли на ее скулу на уровне глаз, будто транслируя, что эмоция и сейчас ярко плещется в ее радужках, — такой невинный, — мимолетная усмешка окрасила его губы, — он лишь подталкивает тебя увязнуть в чертогах разума. Сбежать, как ты любишь, разрушить себя сомнениями, из которых ты буквально соткана, забыть... — Его большой палец ласкал ее щеку в чувственном ритме. Трение кожи, как убаюкивающая демонов серенада. На мгновение она потеряла связь с реальностью, утонув в мелодии прикосновений. — Пора перестать быть плачущим эмоциональным беспорядком, Гермиона, и посмотреть, кто ты на самом деле. В голове билась мысль о том, что это какая-то манипуляция, что завербованные дьяволом не играют в психологов по доброте душевной, но безрассудная, бунтующая, слегка пьяная сторона Гермионы настойчиво игнорировала сигнал. — Нужно избавиться от него. Нужно ли?.. Стоит ли менять свою тихую гавань на шторм, который способен уничтожить в ней нечто ценное, за что Грейнджер держалась столь же крепко, как падающая с дерева рысь. Или... это как раз идеальный способ забыться? Только на сегодня. Только на пару минут. Убить одной волной другую. В горле ком. Взгляд рефлекторно опустился на его губы. — Научи. Разрез глаз Тома опасно сузился, и через мгновение она ощутила его горячее дыхание на щеке и железную хватку на горле. — Не думай, будто я не вижу, что именно ты делаешь, — каждое слово как выверенный удар хлыстом. — Не разочаровывай меня подобной наивностью. Шею отпустила тяжесть пальцев, и Риддл повел головой, отклоняясь в сторону. Сознание, словно током, пробило панической мыслью, и Гермиона дерганым движением налетела на него, ногтями впиваясь в скулу, разворачивая лицо на себя и впечатывая свои губы в его. Мозг отстраненно фиксировал секунды, пока ее сжатые до рези в глазах веки, грудь, прижатая к торсу, рука, вцепившаяся в плечо, пропитывали его отчаянием. Безрассудством. Просьбой. Губы слегка судорожно искали ответ на коже, малейшую реакцию в напряжении мышц, выход из накрывающего ощущения жалости к себе. Переключиться. Переключиться. Переключиться. Она высунула язык, прослеживая им вздыбленную вену на шее, ловя провокационным поцелуем основание сжатой челюсти. Уголок тонкой линии рта. Цепляя зубами натянутую красную губу, оттягивая... Перемена грянула резко. Подавляя ее помешательство. Четко внедряя между ними поток сдерживаемой тьмы. Смена положения, и ее поясница врезалась в стол, тело одним движением взлетело вверх, сурово бросая задницу на дубовое дерево, а инстинктивно приоткрытые губы пронзила атака. Сильная. Удушающая. Подобно вдоху синильной кислоты, когда организм теряет способность усваивать кислород. Пальцы, зло удерживающие ее волосы на линии роста, константное натяжение, чтобы управлять углом наклона, зубы, оставляющие безжалостные следы на коже. Все, говорящее ей о том, как мало у нее осталось контроля и как быстро он смог его забрать. Веки прикрыла похоть, оседающая в организме плотным маслянистым облаком. Она даже не поняла, что голову ничего не удерживает, пока не почувствовала ожог от вязки, резко сдернутой с плеч, треск бретелек топа, ровными волнами спустившегося на живот, твердость ногтевых пластин, очерчивающих оголенную кожу груди. Распахнула глаза, встречаясь взглядом. Чернильные радужки опасно темны – то ли от гнева, то ли от желания, Гермиона не знала, но ощущала зудящую потребность нырнуть в эту темноту с головой. Прямо сейчас. Будто он был ее спасательным кругом из болота мыслей, намертво утягивающих на глиняное дно. Единственно возможным кругом. Боже, какая же это ублюдская ирония. Ее взгляд блуждал по лбу Тома, цепляясь за нахмуренные брови, и дальше по линии носа. Глаза задержались на впадинке над губами на долю секунды, прежде чем вновь вернуться к тьме внимательных зрачков. Она не сомневалась, что он оценивает каждое движение, каждый рефлекс и, возможно, каждый образ, всплывающий в сознании. Она была практически уверена, что Риддл видел, как скапливались слова на кончике ее языка, но не выходили наружу. И, словно в подтверждение, широкая ладонь снова сжала ее горло, лишая выбора что-либо сказать. Моток головой подобно согласию, но пальцы обожгли кожу еще сильнее, сдавливая гребаную трахею. Блять. Может быть, они неправильно поняли друг друга... Все-таки Риддл человек крайностей. Во всяком случае, если она сегодня сдохнет, то никакого чувства вины точно не останется. Язык обвел пересохшие губы, когда зубы Риддла впились в нежную кожу над ключицей — рот приоткрылся шире в немом крике. Он ослабил давление по краям шеи, давая ей доступ к воздуху, но толкнул пальцами подбородок, вынуждая запрокинуть голову еще сильнее. Внутри все горело в чертовом ожидании, но Том взял паузу. Незначительную, подобную легкой дразнящей пытке, прежде чем ее тело пронзил разряд боли, моментально обращая взгляд вниз. Но ощущение уже перетекло в жар от влажного языка, зализывающего рану, пока не вернулось снова. К чертовой боли. Риддл словно взял в заложники своих белоснежных зубов ее сосок, мучительно проверяя терпение на прочность. Руки Гермионы с новым напором хватали плотную ткань, стараясь вытащить рубашку Тома из брюк. Хотелось больше контакта. Кожа к коже. Вернуть должок кровавыми царапинами. Край дурацкой ткани не желал поддаваться, в то время как жадные губы Риддла продолжали распалять уже другую грудь, заставляя пульс стучать в двадцати различных точках. Виски, углубление ключицы, сетка запястья, кончики пальцев. Слишком медленно. Больше, чтобы утонуть. Больше. Больше. Больше. Она с силой дернула ремень, высвобождая его из шлевки, ноги воспарили, обхватывая в кольцо мужские бедра, пальцы крепко стиснули пряжку. Один рывок на себя, и Гермиона смогла почувствовать уровень его возбуждения, даже не снимая чертовых брюк. Минута помешательства. Она почти все забыла. Унесла мысли в другое пространство. Еще немного, ну же. Его ладонь взлетела, сжала в кулаке ее кудрявые волосы и грубо потянула назад. Низкий стон от боли в затылке, вновь безжалостно перекрытый доступ к кислороду в гортани, распахнутые глаза… — Ты хочешь забыться... — жестокий, насмешливый тон. — Так отчаянно цепляешься за все, что может причинить боль: сожаление, чувство неполноценности, этил... я. — Его горячее дыхание заполняло ее ноздри, практически выжигая надежду на глоток холодного воздуха. — Но это не терапия, Гермиона, я не позволю тебе об этом забыть. Нежность последующего поцелуя обрушилась на ее мозг, недвусмысленно намекая, что она окончательно рехнулась. Бесповоротно. Заплутала в галлюцинациях. Предательское тело откликнулось на ласку, словно до этого с Гермионой годами обращались только как со шлюхой. Благодарственно отзываясь. Позволяя его руке спуститься с горла и осесть вверху ребер. Оголенная кожа живота прижалась к хлопку рубашки, пока губы Тома продолжали пытливо ласкать челюсть, а шок закручивался спиралью вниз от сладких, неспешных прикосновений к ареоле. Дурацкое хныканье вырвалось с губ. Он — долбаный летучий цианид. Он должен был быть ее идеальным переключением. Однако в своем порыве Грейнджер забыла, что игры разума Риддла интересуют гораздо больше, чем игры в спасателя — переключение стало расплатой. Такой подлой, но возбуждающей расплатой. Сопровождающейся нарастающим удовольствием, бездумным скольжением по волнам, набирающим обороты, необратимой готовностью упасть с самой высокой из них. И где-то на задворках плавающего разума раздался стук. Громкий. Навязчивый. Стук в дверь чертового кабинета. Гермиона могла поклясться, что услышала рычание, вырвавшееся из груди Риддла, прямо перед тем, как его руки исчезли с ее тела, и он сделал шаг назад, поправляя рубашку. Осознание ударило размашистой пощечиной, и она спрыгнула со стола, натягивая обратно на плечи кофту. Скрывая уровень своего безумия и отпечаток утерянных мозговых клеток. Блять. Тысячу и еще один раз. Грейнджер чувствовала недовольный взгляд каждым волоском на своей коже, но не была уверена, что сможет выдержать его сейчас. Уткнулась взором в ботинки, укутываясь в кардиган, как в броню. Скрип открывшийся двери. — Лорд? — Еще раз войдешь без разрешения, Димитров, и ты труп. Напряженное молчание и заискивающий тон голоса: — Мой Лорд, прошу прощения, это срочно... Именно на этой чудесной ноте Грейнджер вышла из тени Риддла, нарываясь на ошарашенный взгляд одного из Пожирателей, и спешно зашагала к выходу. Оставив на столе бутылку портвейна, на спине ожог от взора темных глаз, а на губах свидетельства своего безумия. Хотелось добраться до мягкой кровати и поставить все на reset, зная, что не сможет вырезать это из памяти. Кажется, за последнюю пару часов Гермиона наломала столько дров, что хватило бы согреть целую деревню в январские морозы.