Matthew Perryman Jones — Living in the Shadows
Верхняя полка. Чашка с маленьким сколом с краю. Две ложки кофе. — Как часто ты думаешь о том, что стать союзниками было ошибкой? — хриплый голос мягко окутал завитки ее уха. Железная турка. Плавное движение около конфорки. Огонь. — М-м-м... — Гермиона неопределенно повела плечами, — гораздо реже, чем полагала. — «Боже, ему обязательно нужно стоять так близко каждый чертов раз?» — Тебе на руку играет отсутствие в моем распоряжении достойных альтернатив. — Ты только что признала меня лучшим выбором? — Я бы сказала, что ты — меньшее из зол. Бурлящие пузырьки. Хвойный аромат забил ноздри. — Меньшее из зол... Интересно. Как думаешь, Гермиона, многие сочли бы тебя меньшим злом? Она нахмурила брови, не отрывая сосредоточенного взгляда от плиты. Позади слышался перестук пальцев. Похоже, ему очень скучно. Снова. — Что ты имеешь в виду? — Ты должна признать, что твои методы реформирования системы... довольно радикальны. В глазах большинства, разумеется. Ну, разумеется. Она поборола желание открыто усмехнуться. — О, я вижу, куда ты ведешь. И, честно говоря, ожидала большего. — Вот так. Небрежный тон, даже если спину словно колет иголками от его молчания. — Невзирая на мои методы, у меня есть четкие ориентиры. Они так же просты, как и надежны: хреновое останется хреновым, под каким бы углом ты на него не смотрел. Геноцид, пытки, торговля детьми... Истинное зло при любом раскладе остается злом. Мягкий смешок опалил кожу виска. — Меняются лишь его размеры, верно? — голос прозвучал заговорщически, отчего вся ее патетика вдруг показалась бессмысленной. Испорченной. Извращенной. Гермиона поежилась, а потом он отступил, и ножки стула проехались по кафелю. — От чего, по-твоему, зависит уровень зла? Опять верхняя полка. Еще одна безликая чашка. Кратковременный кофейный водопад, наполнивший кружки. И попытка взять себя в руки. — От социума, от ранжирования потенциального ущерба, от... — ...от морали. Салфетка, сметающая крошки со столешницы. Ежедневный ритуал. — Именно, — пробормотала Гермиона, стараясь не разлить кипяток при повороте, и поставила утренние напитки на холодный мрамор островка. — Мораль довольно изменчивая субстанция, не находишь? — его тонкие пальцы притянули к себе немного нагретый фарфор. Как обычно. И Гермиона подняла глаза, окидывая собеседника взглядом. Темные брюки, темная рубашка, обрывистый шрам на сгибе запястья, обманчиво холодные губы. Все как обычно. Тот же притягательный ублюдок, что целовал ее несколько дней назад. Его присутствие не ощущалось чем-то неправильным. Скорее обыденным. Привычным. И где-то на периферии сознания мелькнула крошечная мысль о том, насколько это должно быть странно, но смылась так же быстро как цветастая линия фломастера от трехпроцентной перекиси водорода. — Основы не меняются, Том. — Хм. Его театральное размышление слегка нервировало. Риддл был не тем, кто поднимает тему, досконально не просчитав последующих шагов, и Гермиона ни на секунду не верила в то, что очевидные утверждения способны сбить его с мысли и заставить импровизировать. — Так зачем же ты пыталась их изменить? — Я не... — Эльфы, — он махнул ладонью в пустоту, словно причина в действительности висела в воздухе, прямо между ними, а после вернул руку к лицу, оперевшись щекой на кулак и указательный палец, направленный к потолку. Грейнджер прищурила глаза, прикусив щеку изнутри. — Их служение издавна находилось в пределах моральных норм, но ты почему-то решила, что вправе что-либо менять. — Общество терпит преображения, прошлые нормы устаревают. Если отвергать этот факт, то мы тысячелетиями будем на одном и том же уровне эволюции. — Практически презрительно фыркнув, она сомкнула губы, сдвинув их вправо. — Это не основы морали, просто архаичные традиции. Он был таким же, как всегда. Надменным, спокойным, затягивающим ее в философские споры и красивым, даже для раннего утра. Но что-то... что-то было не так. — Они действовали веками, их вполне можно считать столпами, на которых взращено общество. То, что ты не хочешь углубляться в данную тему, говорит лишь о том, насколько зажато твое мышление, — Том играючи наклонил голову, — видимо, в попытке спасти саму себя. Ее глаза сверкнули гневом. — Я никогда не считала себя хорошей. — Но ты и не считала себя такой же плохой, как я... — Прости, но в этом тебе нет равных. — ...что странно, ведь мы так похожи, придерживаемся только тех норм морали, которые считаем подходящими, и пытаемся прогнуть действующую систему под свое видение. Чем же я отличаюсь от тебя или Поттера? Взгляд Гермионы должен был ярко транслировать мысль: «Ты сейчас шутишь?», но, судя по всему, это ничуть не трогало Риддла. — Четким непринятием того, что человеческая жизнь имеет значение? — язвительно пропела Грейнджер. — Никогда этого не отрицал. Можно сказать, что в этом я настойчивее всех вас. — Усмешка проскользнула по губам. Что это было? Юмор? Но, лениво очерчивая ободок кружки подушечкой пальца, он тут же снисходительно добавил: — Вопрос только, в чьей жизни. То, как сильно свело ее челюсть, должно было вызвать боль, но Гермиона по-прежнему чувствовала лишь медленно тлеющее раздражение. — Суть как раз в том, чтобы не разделять людей на категории. — Ты играешь с нравственностью, думая о равноценности жизней в своих приоритетах. Равенство — это утопическая идея, созданная глупцами, которые исключили из уравнения понятие «личность». Она не отводила от него пристального взгляда, и на секунду ей показалось, что по окружности радужки Тома пробежала алая линия. Очертила, подобно стремительно закончившемуся времени таймера. Упорно ускользавшая до этого мысль вернулась, чтобы настойчиво вцепиться в виски. Он напоминал его. Сегодня больше, чем обычно. Рука невольно сжалась в кулак, царапая ногтями нежную кожу. — Даже не удивлена, что ты порицаешь стремление к лучшему, более справедливому, миру. Он насмешливо цокнул, едва заметно качнув головой, и пружина внутри нее чуть ослабила давление. Мерлин, не сходи с ума, Грейнджер. — Не вижу смысла тратить силы на то, что никогда не сработает, в то время как ты выбираешь находиться в блаженном неведении. — Общество развивается. Ты исключаешь его прогресс, только потому что тебе комфортно вариться в котле внутренней тьмы, Том. — Прогресс морали — это заблуждение. — На пару мгновений она неверяще замерла. Нет, ей все же не показалось. Еще одна линия: четче, ярче, кровавей. Пальцы рефлекторно дернулись к кобуре на поясе. Кобуре, которой сегодня нет. Блять. — Мораль — самое гибкое понятие из существующих. Она принимает любую форму в угоду человеческим порокам, в угоду удобным в момент времени мыслям. Достаточно лишь назвать это «необходимостью» и пф-ф, то, что вчера было осуждаемым убийством, превращается в легальную инквизицию. Грейнджер сглотнула. — Мы не... Мы так не делаем. — Разве? — его бровь выгнулась. — А что тогда, по-твоему, делает Поттер в данный момент? Кровавая пляска радужек Темного Лорда набирала обороты, тонкими линиями расходясь к зрачкам. Гермиона опустила глаза, совершая глубокий вдох. Она уже видела это. Лично. В воспоминаниях Гарри. В ночных кошмарах. И это всегда заканчивалось хреново. — Это называется ошибкой, — тон Грейнджер ненамеренно перешел на шепот, выпуская на волю вибрации волнения. — Скорее исторически созданной манерой поведения — он использует власть, чтобы изменить мораль общества. — То, что делает Гарри, — это искажение, а не изменение морали. — Собственный голос звучал тихо, а подушечки пальцев Гермионы вцепились в мраморную поверхность. Но так было проще. Когда не видишь. — Ты неправильно формулируешь диагноз, пытаясь запутать меня в философских дебрях. Думаешь, я не понимаю, к чему все эти разговоры? — Философские дебри, как ты выразилась, приводят нас к истине. И истина такова, что все твое благо выстраивается на морали, которая имеет свойство деформироваться. Сегодня это зверство, завтра — обыденность жизни. И что же в таком случае считать меньшим злом, Гермиона? Грейнджер инстинктивно вскинула взгляд, встречаясь с глазами, подернутыми красной поволокой. Оно. Эти же багровые языки пламени десять лет назад. За секунду до того, как Авада сорвалась с палочки Волдеморта у ворот Хогвартса. За секунду до того, как ее мир впервые рассыпался на части никчемными осколками. За секунду до того, как она узнала, как выглядит смерть лучшего друга. Гарри, чья близость казалась незыблемой, чем-то, что ежесекундно струилось по артериям. Гарри, который под мантией-невидимкой таскал для нее сахарные перья из Хогсмида и целовал ее пахнущие дымом волосы, обнимая за плечи, пока огонь лизал остов того, что раньше было ее домом. Гарри, против которого она теперь собирала армию из бывших Пожирателей. Что же в таком случае считать меньшим злом, Гермиона?.. Что же в таком случае считать... Противно тревожный звон будильника вырвал ее из объятий сна, заставляя вздрогнуть. Очередная ночь, очередной сон, очередная мысль, которая будет преследовать ее весь день.***
Свет гостиной озарил темно-зеленую мантию Люциуса, когда он сделал шаг внутрь под последний бой настенных часов. Дискуссия подобно знакомому напеву разливалась в воздухе. — ...они дислоцировались сегодня утром. Пока Инвернесс, но мы отслеживаем перемещения дальше — вряд ли они не разобьются. Едва заметный кивок Риддла, будто бы сказанное Эйвери — само собой разумеющееся. — Надо понять, есть ли у них какие-то специальные планы. Слабо верится в то, что это обычный виток дополнительной силы. — Губы Тома поджались в раздумье, а взгляд упал на Малфоя, приближающегося к ним размеренным шагом. — Пусть этим займется мисс Паркинсон, — не разрывая с Люциусом зрительной связи, — посмотрим, стоит ли девчонка затрат. Это был не намек. Так, легкое поглаживание против шерсти. Непринужденное напоминание, что Том — не из тех, кому близко слово доверие, он тот, кому чуждо все, возведенное в абсолют. Малфоя не напрягала информированность Риддла о его личной жизни — подобные мелочи Темного Лорда не интересовали. Ровно до того момента, пока это не начинало мешать поставленным планам. Однако ощущать себя вновь каким-то юнцом, каждый шаг которого находится под неусыпным контролем, — отнюдь не приятно, надо сказать. — Лорд, — чуть смешливо склонил голову вбок. Сегодня Люциус определенно играл в опасную игру с чувством самосохранения. Легкий жест рукой, разрешающий присоединиться к разговору. — У тебя что-то для меня есть? Малфой отточенным движением поправил полы мантии, сел в кресло и подвинул к Риддлу коричневую папку с филигранно прилизанными листами. Информация, которую небрежно пробегал глазами Том, была засекреченной, но в сущности достать ее, как выяснилось, гораздо легче, чем билеты на Чемпионат Мира по квиддичу. Эйвери не вмешивался, константно предпочитая анализировать происходящее в потрескивающем молчании. Добиться от него неконтролируемой реакции, казалось, нельзя было даже при пытках, хотя Малфой ни разу не видел, чтобы Уильям под них попадал. Эйвери не ошибался. — Мы можем вытащить его тихо? Он нужен мне живым. — Живым? — По-видимому, Люциус ослышался. — Твое всепрощение простирается так далеко? Малфой не привык эмоционально реагировать на обстоятельства, предпочитая выжидать, но приказ Лорда найти выход на Роули ввел его в недоумение, а необходимость видеть Торфинна в добром здравии всколыхнула спокойную маску. Причина до сих пор была не ясна. — Аккуратнее, Люциус. Границы моего всепрощения в любой момент могут сократиться до ворот твоего поместья, — скользящее предупреждение ощущалось, будто змея заигрывающе лизнула тебя вдоль линии горла, ненавязчиво задевая кожу ядовитыми клыками. Холодная, обманчивая доброта, вызывающая в подреберье чувство благодарности. Когда Люциус присоединился к Пожирателям смерти, они уже не были тайным оксфордским клубом, где за любую информацию о закрытом обществе следовало полное и окончательное уничтожение, где все стояли друг за друга и готовы были пожертвовать жизнью ради каждого члена братства. Те времена остались в далеком прошлом Вальпургиевых рыцарей. И при провале все, включая Малфоя, осознавали, какими путями был выложен путь к спасению. Вот только стоило думать, что именно ты готов выдать, никогда не отрицая возможности кармического наказания. Наказания в виде возвращения Волдеморта. Изворотливость Люциуса тоже можно было назвать предательством, но во многом его спасли деньги и умение держать за зубами фамилии участников, иначе он бы незамедлительно повторил судьбу Каркарова. Губы безотчетно дернулись в отвращении. Возможно, он никогда не видел столь ужасающего зрелища, невзирая на неоднократное участие в пыточных актах, которые Фенрир любовно называл «кровавая забава». Лорд умел наказывать. Обнажать каждый дюйм кожи, поразительно долго играя на болезненно натянутых венах и вспарывая артерии одну за другой, пока почва целиком и полностью не заклеймится цветом предательской крови. Методично, без лихорадочной спешки, чтобы любой зритель интерактивного спектакля буквально на себе прочувствовал агонию рецепторов и панический страх совершить ту же ошибку. Наверное, только поистине сумасшедших не пугало оказаться на месте жертвы. Таких, как Торфинн, который, несмотря на ослепительно яркое жжение метки, все еще жил в милом пригородном домике, где из охраны были лишь любопытные соседи, не особо спешащие подать сигнал аврорам при любой странности, происходящей на их улице. Защита аврората была скорее на словах. — Роули — подарок, — пояснение подобно самой короткой кости, брошенной одичавшему от голода псу. — Это все, что тебе нужно знать, Люциус. Малфой давяще растер пальцами лакированное дерево трости, возвращая бесстрастное лицо. Риддл все еще ждал ответа на первоначальный вопрос. — Максимум пара недель. — У тебя месяц. Милостивый вердикт. — Что с мисс Грейнджер? Ожидающий взор упал на Уильяма. — Ее должен переправить Нотт. Я могу проследить, если... — Не трать время. Мальчишка справится, — сухо оборвал его Волдеморт. — Долохов? Очевидно, они шли по какому-то списку в голове Лорда, поочередно вычеркивая пункты. Практически будничная планерка в преддверии рабочего дня. — В хорошем настроении и в первой крови. Пока сознание в автоматическом режиме воспринимало доклад Эйвери, Люциус позволил своим глазам задержаться на Риддле чуть дольше положенного. Ничего выходящего за образ: все та же уверенная расслабленная поза, исследовательский наклон головы и мрачная полуулыбка, застывшая в уголках рта. И взгляд черных глаз. Его взгляд. Того, кто тонкой линией рисует сотни вариантов событий, строит многоуровневые алгоритмы и распределяет роли на шахматной доске за один полноценный оборот дыхания в легких. Взгляд, не подвластный обычному человеку. Вообще никому. Он лениво простучал пальцами по столу и потянул уголок рта чуть выше. — Пусть развлекается. Взмах руки, как безмолвный колокольчик, оповещающий, что все свободны. Малфой озадаченно встретился взглядом с Эйвери, который не повел и бровью, мгновенно собрал бумаги и отодвинул стул. Впрочем, Люциусу здесь тоже делать больше было нечего. Пол жалобно скрипнул от тяжести тела, опершегося на трость, и резкости этого движения. В воздухе витал аромат недосказанности, хотя никто из присутствующих и не был когда-либо удостоен чести чувствовать иного. Не с ним. Возможно, только лишь хорошо контролируемую иллюзию. Резко вклинившиеся в четкие равномерные звуки ходьбы слова заставили Люциуса притормозить: — Ты знаешь, что мне нужно, Уильям. Устрой это. Избавив Эйвери от бессмысленного для него сочувствующего взгляда, Малфой вновь продолжил шаг, шлифуя тишину комнаты звонким отзвуком наконечника трости. Уильям Эйвери мог сделать все. Порой невербально, одним лишь щелчком пальцев, но Люциус и правда не знал, на какие кнопки придется надавить Уильяму, чтобы предоставить Лорду второй фронт.***
JPOLND — The End
Казалось, это не должно быть настолько сложным. Он подготавливал себя к сегодняшнему дню весь месяц, перебирая в уме слова, проживая чувства, чтобы к моменту, когда Драко будет вынужден оставить дом, семья не увидела того, что все чаще встречало его в отражениях зеркал: нервное подергивание пальцев, складка на переносице, что едва ли успевала разглаживаться, и застывшая на дне глаз безысходность. Им незачем. Им надо верить. И надеяться. Представлять, что это лишь очередная затянувшаяся командировка, в которой никто из переговорщиков ни разу в жизни не применял боевые заклятия. Драко попрощался с матерью еще днем, спокойно, почти без эмоций, легким кивком головы. Они никогда не были особо близки, впрочем, как и с отцом. Безбожная ошибка в воспитании истинно аристократических семей — дети для тебя практически чужие. Созданные под копирку на традиционных постулатах, вышедшие в свет куклы ограниченной партии. Вылепленные из воска, вынужденные запрятать внутрь пустых глазниц самих себя, изредка позволяя своему я вырываться на волю, но только когда никто на них не смотрит. Пропасть отцов и детей в таких семьях в полной мере распространялась и на материнскую часть. И Малфои были лишь подтверждением данного ошибочного правила. Именно об этом думал Драко, о том, каким родителем он не хочет быть, решая проконтролировать, все ли важные для Скорпиуса вещи перенесены в его новую комнату. Сущая мелочь, но это все, что он мог для него сейчас сделать. Возможно, последнее, что он мог сделать для него лично. Малфой опустил глаза на сына и не удержался от ухмылки. Скорпиус был не только его внешней копией, но и перенимал мимику Драко так, словно когда-то собирался подзаработать с помощью данного умения в шоу талантов, чуть сдвинув челюсть, смело взирая на него из-под нахмуренных бровей. Правда, на этом их сходства заканчивались, характер он явно унаследовал от Астории. Не то чтобы Драко был против, но лучше бы селекция остановилась на оттенке глаз. Доброта, сопереживание и преданность — прекрасные качества, но помогут ли они в будущем, если рядом не будет отца? Малфой не питал иллюзий, это рискованное путешествие могло закончиться в любой момент, и ему бы очень хотелось думать, что Скорпиус справится. Что они оба справятся. Что это никого не сломает. Драко присел на корточки перед сыном, покровительственно кладя руку ему на плечо и сжимая в качестве поддержки. — Ты остаешься за главного, парень. Ты справишься? Это очень важная роль, Скорпиус. — В глазах младшего Малфоя мелькнуло непонимание, а губы дернулись в замешательстве. — Ты должен защищать маму и не разочаровывать ее своими выходками, сын. Ты же сможешь это сделать, пока меня не будет? Скорпиус кивнул, и мальчишеский голос нерешительно протянул: — Я все сделаю, отец. На губах Драко возникла короткая поддерживающая улыбка, подобно той, что награждают учеников за правильный ответ на коллоквиуме. — Не сомневаюсь. Но если вдруг папа не вернется... — Драко! Громогласная попытка Астории прервать речь не увенчалась успехом. — ...ты же знаешь, что я тебя люблю? — Драко стиснул зубы и сглотнул. Гортань сжалась в стягивающем корсете, эмоции лавиной подкатывали вверх, ломая стены деланого спокойствия. — Ты — моя самая большая гордость в жизни, Скорпиус. И я уверен, чем бы ты ни занялся в будущем, к чему бы у тебя ни лежала душа, ты способен стать лучшим во всем этом. И если я не вернусь... — он порывистым движением головы откинул упавшую на глаза челку, беря заготовленную речь на паузу, — ты должен помнить, что перед тобой открыты все пути, ты можешь сделать все, что захочешь. Никогда не ограничивай себя сомнениями и рискуй ради того, что считаешь важным. Драко сделал еще одну передышку, на секунду отводя взгляд вниз. Оказывается, то, что в теории «очень тяжело», на практике — «просто пиздец как тяжело». Мысли путались, язык обмяк, будто протестуя против формализма. «Говори от сердца, — тонкий голос Астории всплыл на краю сознания. — Всегда говори от сердца.» Скорпиус молчал, затаив дыхание, тело было напряжено, а глаза... Мятежность голубых глаз словно отчаянно шептала: «Не уходи, не бросай меня». Скорее всего, уехать не прощаясь было бы легче. Да черт возьми, конечно, было бы легче, но как тогда Драко смог бы сказать сыну то, что ему нужно было знать? То, что никогда не говорили самому Драко. — Слушай, я знаю, что не всегда был для тебя хорошим отцом, — чуть влажные пальцы Драко спустились на предплечья сына, — и мама наверняка расскажет тебе лучше о том, как сильно мы оба тебя любим, но сейчас мне надо объяснить тебе другие важные вещи. Мне надо... чтобы ты внимательно меня послушал. Чтобы ты меня услышал. Малфой-старший дернул его за хлопковую рубашку, обращая на себя внимание, будто бы Скорп и так не смотрел на него последние десять минут, пытаясь запомнить каждую мимическую морщину на лице. — Я слышу, пап, — руки Скорпиуса обхватили запястья отца, напряженно сжимая оголенную кожу. — Я слышу. Глубокий вдох ничуть не помог собрать мысли воедино, лишь заставил сердце Драко биться еще чаще в грудной клетке. Соблазн применить окклюменцию нарастал с каждой гребаной минутой все больше. Мерлин, как они пришли к этому опять. И выходили ли из этого вообще. И что хуже — быть тем пятнадцатилетним мальчишкой, думающим, что он не вернется, всякий раз, выходя на задание, или отцом, знающим, что, возможно, больше никогда не увидит сына. Не было никаких стандартных речей, которые декламируют в таких случаях. Не было утвержденного перечня тем и мнений, которыми он должен был поделится. И времени тоже не было. Затянувшееся молчание порождало в глазах Скорпиуса отчаяние. Разливающееся по жилам Драко нарастающим ужасом. Малфой-старший приоткрыл рот, захлопнул его, но через мгновение снова разомкнул губы. — Никогда не склоняй ни перед кем голову. Я знаю... знаю, что это размыто и сложно, и это не то, что ты ожидал от меня услышать, но это важно, понимаешь? — Тук-тук-тук — камеры сердца работали на износ. — Никогда не принимай любовь как должное. Не принимай ничего как должное, Скорп. Учись, ради Мерлина, хотя я знаю, как ты это не любишь. Стремись к вершине, будь лучшим не только для себя, но и для тех, кого любишь. — Драко усмехнулся, сводя серьезную мину с лица. — Если ты освоишь то, как правильно седлать фестралов, они будут гораздо охотнее катать тебя без боли в боках от ботинок. Получив слабую ответную улыбку, Малфой-старший продолжил: — И не позволяй никому указывать тебе, кого любить. Никогда. Запомни, Скорп, только ты можешь это решать. — Пульс зашкаливал настолько, что отдавал в виски головной болью. — Не бойся совершать ошибки, падать и вставать, — очередной тяжелый вздох Драко продырявил оборону, но был прерван зубами, остро вцепившимися в нижнюю губу, — не бойся пытаться. Даже когда кажется, что уже в этом нет и смысла, все равно продолжай бороться. Заставь меня и маму гордиться тобой еще больше, и... — голос слегка сорвался, — будь счастлив. Одинокий шмыг раздался в тишине комнаты. Нет-нет-нет. Драко знал, что за этим последует, и уже не был уверен, что готов выдержать подобное. Детские слезы всегда приводили его в исступление. Колени едва слышно хрустнули, когда он выпрямился, поднимаясь, руки переместились, обхватывая лицо сына, и он притянул его к себе. Шепот, тихий, почти не слышимый, знаменующий, что это только их тайна, на двоих: — Но прежде всего стань главой семьи и позаботься о матери, как настоящий Малфой. — Я люблю тебя, пап. Не уходи — ты мне нужен. — Жалобный. Потерянный. Голос. Слова, которые останутся на подкорке сознания дольше, чем необходимо, бередя раны каждую свободную секунду времени. — Все будет хорошо, приятель, — чуть-чуть потрепав светлые волосы Скорпиуса, Драко шагнул к Астории. — Я... — эмоции градом хлынули из ее глаз, рыдание вырвалось из тонких губ, хрупкая ладонь накрыла рот так, словно миссис Малфой не ожидала, что годами натренированная аристократическая маска слетит столь резко. Болезненно стуча по деревянному полу. Раскалываясь на микроскопические щепки. Он обхватил ее, притягивая к себе, рукой наклоняя голову к груди, чтобы заглушить рыдания, резавшие чувства острее сатиры. — Тихо, любовь моя, ну тихо, — будто подобные слова когда-либо помогали, чтобы успокоить истерику. — Ты должна быть сильной. Ради нас. Ради себя. Ради Скорпа. Я на тебя надеюсь. Он сжимал в своих руках ее трясущееся тело, пропуская всхлипы через броню самообладания. — Я так много не успел тебе сказать. Ты... — Мягкие подушечки пальцев перекрыли слова, предназначавшиеся Тори. — Не говори. Не надо, я... — Тяжесть слез, капающих из уголков ее глаз, грузом оседала в его душе. Как воск, намертво въедающийся в пергамент. — Ничего не говори, иначе я просто не смогу тебя отпустить. Большие пальцы его рук стерли воду, прежде чем их уста сомкнулись в отчаянной нежности, но Драко все равно ощутил солоноватый привкус горечи на потрескавшейся коже ее губ. Секунда, три, десять. Вряд ли кто-то из них считал. Вряд ли им хватит времени всего мира, чтобы выразить все, что хотелось сказать в данный момент. В последний раз. Последний раз. Как на повторе шептало сознание, пока он ловил дорожки терзающих подобно пыточному проклятью слез, раздирающих их внутренности в клочья. Оставляющих в глубине диафрагмы только тоску и невыносимый страх. Возможно, именно это бы чувствовал Риддл при делении души, если бы мог любить. — Тори... Астория отстранилась, инстинктивно очерчивая пальцами его ключицу — ее личный успокоительный рецепт, и запрокинула голову, поднимая на него покрасневшие глаза. Малфой не отводил от нее взгляда, словно пытался мелодией молчания передать все, что было не высказано и, возможно, уже не будет сказано. Нота близости, нота опасений, нота любви, нота преданности, нота сожаления и еще сотня эфемерно сыгранных нот, звучавших только для них. Его кадык дернулся, как при пропуске вязкой слюны, комом застрявшей в горле. — Ты — лучший подарок, который мне когда-либо преподнесла жизнь. Я переверну мир ради тебя, Тори. Весь. Чертов. Мир. Брови Астории свелись в молебном выражении, веки прикрылись, оставляя для созерцания лишь подрагивающие ресницы. — Но мне нужно, чтобы ты оставалась в безопасности. Не приезжай, не покидай надолго поместье, хорошо? — Выражение ее лица осталось прежним, упорядоченные движения пальцев не изменили курс. Астория казалась глубоко отстраненной, и Драко немного нажал запястьем на ее спину, проводя пальцами другой руки по волосам в ласкающем жесте. — Хорошо? Слабый кивок. Слышала. Не хотела, но слышала. Легкий поцелуй в макушку, и сердце Драко почти оборвалось, когда Скорпиус вдруг сделал шаг к нему и на мгновение схватил за рубашку, не желая отпускать. Боль жаляще пронеслась по телу, оставляя ожоги второй степени на нервах. Надо было отступить. Надо было уйти. Надо было сделать этот мучительный шаг назад. Нельзя застывать. Малфой-старший мягко разомкнул руки Скорпиуса, пряча болезненную гримасу под слоями уверенности в завтрашнем дне. Знаете чувство, когда отпускаешь своего ребенка, не представляя, сможешь ли когда-нибудь снова его обнять? Оно поистине ужасно. Съедает тебя живьем, как какой-то некротизирующий фасцит, о котором единожды упоминала Гермиона. Чувствуешь, как отмирает клетка за клеткой, пока расстояние между вами увеличивается. Пока ты не делаешь последний шаг в будущее — пустой лист, расчерченный кровью.***
UNSECRET (feat. Katie Herzig) — Buried
Внимательный взгляд медленно проходился по комнате, безжалостно перешагивая через немногочисленные драгоценности, старые рабочие пергаменты, листья хедеры, обвивающие оконные ставни, принудительно собранную коллекцию ярких туфель, присланных ей Пэнси в течение нескольких лет. Наверное, было что-то весьма грустное в том, что ей ничего не хотелось забирать из этого дома. Будто здесь уже не было того, подлинно важного, что навевало бы на нее приятную ностальгию. Будто все достаточно ценное она отстранила от себя, как когда-то это сделала с родителями, с друзьями, с Гарри... Хотя, возможно, растение она бы все-таки захватила, никогда не знаешь, в какой момент тебе может понадобиться яд, верно? Гермиона закрыла дверь последней комнаты, которую собиралась проверить и, искусно левитируя вечернюю дозу сваренного кофе со столешницы, подошла к окну. Попытки отвлечься музыкой, делами и созерцанием природы были тщетны. Слова крутились в голове, преображаясь в удушливый туман, а зрачки то и дело возвращались к стрелкам на часах. — Ты едешь с нами. Молчание. Он поднимает двумя пальцами ее подбородок, заставляя смотреть в его глаза цвета густой смолы. — Ты же не думала сбежать, душа моя? Камин с ревом ожил за ее спиной, и хриплый голос Нотта ожидаемо раздался в гостиной: — Ты готова? Два слова, одновременно содержащих в себе целую жизнь и не содержащих вообще ничего. С той точки на координатной плоскости, где они сейчас находились, уже не было пути назад. Так что это всего лишь риторика. — Почти. Она обернулась, взглядом обозревая вещи, разложенные на стойке, и легкий рюкзак, в который необходимо было это все впихнуть. Шагнула ближе, неспешно поднимая рукой толстую книгу и рассматривая ее, словно решая, нужна она ей или нет. Тео остановился рядом с островком, педантично выискивая глазами что-то на ее лице, а после Гермиона ощутила теплую, слегка выжженную из-за зельев ладонь, накрывшую ее руку. — До активации портключа полчаса. Не хочешь проветриться? Гермиона безразлично пожала плечами и, мотнув палочкой в сторону кружки, последовала за Тео на террасу. Верхние ступеньки короткого спуска на участок скрипнули, когда Грейнджер расположилась на них, смотря в даль. Пар лишь на секунду замирал над темно-коричневой кружкой, самой обыкновенной, из тех что продают наборами в масс-маркетах, и уносился прочь под напором ветра. Поздний август охлаждал. Она почувствовала ледяной запах лайма — Теодор иногда такие курил. Из всего магического табака, а выбор был поистине огромен, он предпочитал тот, что горчил. Может быть, ему казалось, что он ему подходит — насколько бы хорошо ни складывались дела, всегда было то, что покрывало его вкус к жизни горечью. — Сомневаешься? Грейнджер безучастно посмотрела на Нотта: он стоял, расслабленно опираясь поясницей на косяк террасы. Ноги скрещены, одна рука подпирает собой другую. Сигарета безнадежно тлела меж его пальцев, но, судя по всему, Тео гораздо больше интересовал ответ Гермионы, чем скоропостижная кончина своего табака. — Думаешь, могла ли ты все изменить? Гермиона молчаливо вернулась глазами обратно к беспросветной лесной чаще. Ветер то дерзко откидывал ее кудри назад, то успокаивающе поглаживал по голове, но самое главное — наполнял легкие воздухом, заставляя шестеренки в сознании крутиться в усиленном ритме. Могла ли она все изменить? Она участвовала в чужой шахматной партии, не прилагая никаких усилий к тому, чтобы что-то поменять, годами. Она приняла, смирилась и изредка рычала на игроков, которые передвигали ее туда, куда ей не особо-то и хотелось. Могла ли она дать толчок для реформ? Возможно. Было ли у нее желание? Нет, были другие насущные проблемы. Да и последняя попытка окончилась, мягко говоря, провалом. — Что, если бы ты узнала об этом раньше?.. За неделю, за две? За год? Теодор однозначно издевался, мучительно продлевая ее размышления. Будто она заплатила самому плохому психологу на свете, который только и делал, что глумился над неверными решениями, принятыми Грейнджер в жизни. — Что, если бы у тебя был хроноворот, Гермиона. Ты же так долго этим занималась... Грейнджер вскинула на него ожесточенный взгляд. Боль, отодвигаемая столько времени на задний план, отчаянно прорывалась наверх, стрямясь показать, что она все еще есть. Что Гермиона все еще человек, для которого каждый рациональный шаг с ее стороны без притупления эмоций ощущался как поход по битому стеклу. — Знаешь, Тео, что самое ужасное во всем этом? Я почти без проблем могла бы взять хроноворот, забить на все риски и попробовать. Расставить нужные цифры, пару раз прокрутить и вернуться на месяцы назад, когда все у меня было почти прекрасно, но люди, люди, которые меня окружали, которые занимали какое-то место в моей чертовой жизни, остались бы теми же. Потому что они не стали такими в один момент, — нервная улыбка тронула ее губы, — и, видимо, отголоски в них были всегда, вот только я этого не замечала, а сейчас... сейчас посмотрела под другим углом. И теперь я совершенно не понимаю, как мне жить рядом с ними в любом отрезке времени. Теодор выдохнул в пространство тонкую струю дыма и резко бросил: — Так какой гребаный смысл мучить себя мыслями, что что-то можно было переиграть. Нотт щелчком выкинул окурок в сторону участка, и тот исчез в высокой осоке, так же быстро, как и меланхолия Грейнджер. — Ты думаешь, что у тебя был выбор? — Бровь Тео выразительно поднялась вверх. — Знаешь, почему мир был готов принять идеологию Лорда? Почему в первой магической войне никто даже не дернулся, чтобы помочь Англии? Потому что большая часть магического мира состоит из консерваторов и конформистов. Гермиона недоверчиво прищурилась и вздернула подбородок. — Зачем тогда вообще входить в игру? Если они согласились кучу лет назад, почему сейчас встали на дыбы? — Консерваторы – это чистокровные. Старейший. Пласт. Населения. — Он специально разделял слова, словно пытался каждой эфемерной точкой пробить ее крепость непонимания. — И что бы ты не думала, Грейнджер, в своем сознании, настроенном на современные веяния, они ни за что не позволят уничтожить их историю. У Англии не будет будущего с такой новой идеологией, остальной мир нас не примет, и опустится железный занавес. Для нас закроют все двери, не уверен, что даже международные портключи будут работать, не говоря уже о поставках. — Ленивым движением вытянув очередную сигарету из пачки, он зажал ее зубами и прикурил. — Мы будем сами по себе. Одни. Отрезанные от цивилизации. Кольца дыма дергано поднялись к крыше веранды и отдались на волю ветра. Развеялись в пространстве, как и сомнения Грейнджер. Тео был прав, а у Гермионы уже почти остыл кофе. — Она вывернет нас наизнанку. — Не только нас. Печать войны будет отточена на всех. Они цедили устойчивую тишину, нарушаемую лишь тихим шелестом воздушных волн, систематическим щелчком пальцев при сбросе пепла и неизящным свистом от глотков едва теплого американо. Ей хотелось разрыдаться, залить слезами щеки, смочить ими горло, оставить неприглядными пятнами на шелковой блузке. Хотелось взять в руки палочку и хаотичными движениями разрушить все, на что попадет взгляд, все, что когда-то казалось необходимыми индикаторами стабильно счастливой жизни. Хотелось... Моргана, она даже была бы не прочь попробовать то экспериментальное дерьмо, которым периодически баловались Малфой и Нотт, лишь бы не думать о том, что для всего этого не осталось времени. Что, как только она опустит руку на портал, как только перешагнет порог шотландского поместья, у нее не будет права на эмоции, на срывы и нестабильное настроение. Что за ней всегда, в любую секунду, будут наблюдать, делать выводы и после использовать против нее каждую мелочь. Гермиона словно сама инициативно вызвалась выступать на Голодных играх, а за час до отправления в Капитолий сознание с посылом «Не расслабляйся, детка» подсунуло ей спойлеры последующих глав. И вот теперь, сидя на ступеньках родной террасы, она уже проторенной дорожкой последовательно убирала чувства в железобетонную клетку чуть выше диафрагмы, усилием запечатывая ее до востребования. — Пять минут. Периферическим зрением отметив настойчиво стучащий по стеклу наручных часов палец Нотта, Грейнджер шумно вздохнула и поднялась на ноги, отталкиваясь ладонью от прохладной деревянной поверхности. Теодор по-джентельменски приоткрыл дверь в дом и подхватил ее под локоток. — Готовься, нам еще предстоит почти час идти до финальной точки. — Ваше тайное убежище — это поместье на тысячу акров? — Теперь ты чувствуешь плюсы нахождения на стороне аристократов? — с усмешкой отозвался Тео. Движением палочки Гермиона собрала оставшиеся вещи, застегнула молнию, и рюкзак соскользнул ей в руку. Было даже жаль, что он практически невесом, в груди горело непреодолимое желание четко ощущать всю тяжесть собственного выбора. Нотт достал из кармана шотландский юникорн с изображением единорога на аверсе и ждал, позволяя ее взгляду сделать еще один круг по комнате, ведь Гермиона, может быть, сюда уже не вернется. Она встала напротив него, двумя пальцами сжала золотую монету, наблюдая, как та набирает силу свечения, и взвалила на спину рюкзак с остатками прошлой жизни. Чтобы потом можно было начать. Начать. Все. Сначала.