Mari Samuelsen — Dona Nobis Pacem 2
Гермиона села обратно на стул и, отбросив возмущенный тон, постаралась придать голосу напускное спокойствие: — Что случилось? Малфой молчал и, уткнувшись взглядом немного выше собственной тарелки, пережевывал блинчик. — Драко, что произошло? Почему ты здесь? Наверное, лучше бы он не поднимал на нее глаза. Они, всегда напоминавшие ей о холодном лондонском тумане ранней осенью, сквозили горечью. — Забини мертв. Какой-то гул в ушах. Она впилась ногтями в ладони, пытаясь осознать, что это происходит в реальности. Что она все правильно слышит. — Что? — Он мертв. Блейз мертв. И что-то внутри Гермионы полетело вниз, как кабинка на сломанном аттракционе Башня Падения, не остановившись при приближении к поверхности, а уйдя дальше в недры земли. Блейз Забини. Гермиона никогда не была с ним особо близка, но он был забавным и без предубеждений. А еще его семья почти не участвовала в войне, скрываясь в это время в Европе. Но общество все равно выжгло на нем клеймо Пожирателя только лишь за круг общения. Буквально ни за что. Горло саднила сухость, останавливающая слова, идущие из сердца, прямо на полпути. Грейнджер бесшумно глотала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, пока мысли метались в ее голове подобно саранче в период нашествия. — Он... Как это произошло? — Убили. Какие-то активисты. Он ведь тоже «Пожиратель Смерти», — Драко цокнул и простучал по столу первые ноты похоронного марша пальцами правой руки. — Но они же уехали одними из первых... В Италию. Как только все началось. — Чистая кровь. Для некоторых теперь достаточно и этого. Он сбежал из-за страха, обычного человеческого страха, без единого намека на магию. Из-за понимания того, что сейчас будет происходить в Англии. Он не грезил в отличие от многих, что Италия примет его с распростертыми объятиями спустя столько лет, но был уверен, что там безопасная земля. И первым же попал под расстрел. Это было просто... невозможно. Невозможно. Невозможно. Невозможно. Как же часто она произносила это слово за последний месяц. Выкрикивала, сметая с пыльной полки волшебное радио, вызывающее приступ тошноты очередной продуманной ложью. Доказывала, что надежда еще есть, сидя на полу в заполненном вязкой темнотой коридоре, крепко обнимая себя руками в попытке остановить подкатывающую истерику. Шептала дрожащими губами, прикрыв глаза, как ребенок, испуганный кошмаром в ночи, желая снова проснуться в жизни, где не было столько разочарования. Разочарование. Сейчас она не была на той стороне, не была той, кому приходилось прятаться по лесам и вздрагивать от шума ветра, впечатывающегося в оконную раму, сейчас она не была той, кому было хуже всего. Она и вполовину не могла чувствовать того, что чувствуют там, в стране озер, замков и друидов. Но то, что ощущала она — разочарование. Слово, остро перекатывающееся на языке эти долгие тридцать дней. Ее убивала не политика, не война и даже не смерти тех, кто этого не заслужил, ее убивали люди. Резали ее идеологию по частям, разрывали веру на мелкие частицы и бросали вглубь шахты, оставляя ее навечно разлагаться среди проклятого угля, бок о бок с ценностью человеческой жизни. Четкое осознание того, что маги верят всему, что скажут в газетах. Информации, преподнесенной на блюдечке, той, что очистит их совесть и позволит спокойно спать по ночам. Разочарование в том, что все происходящее для людей входит в категорию нормально. Они не привыкли вдаваться в подробности и страдать, пропуская через себя чужие трагедии. Их не трогали беды, пока они лично не приходили к ним в дом. И весь ужас, цепкими лапами обхватывающий Гермиону за шею, заключался в том, что они не понимали — беда уже пришла, стояла на вылизанном по уставу района крыльце в своем белом одеянии и заносила костлявую обугленную руку для самого страшного стука в их дверь. Стука, забирающего души, оставив тридцать серебрянников на сдачу. Тук-тук-тук. Катастрофа. Так бы она назвала происходящее. И с той и с другой стороны маги стояли на пороге смерти, но одни пытались избавиться от тьмы и спасти свою душу, а вторые сознательно вгоняли в нее чернь, совершая самосуд. — А откуда ты... — Тео. — Он провел рукой по волосам, буквально уничтожая остатки своей прически. — Я был у него всю ночь. Не хотел тебя будить. Она кивнула на автомате, сдвигая вбок тарелку с нетронутым завтраком. Кусок не лез в горло. — Оставайся. Поспи в гостевой. Я предупрежу Асторию. — А ты? — Мне надо на работу. — Может пропустишь? — полный стакан мольбы во взгляде. Он не хотел оставаться наедине со своими мыслями. — Напьемся как в старые времена? Она прикусила изнутри щеку, размышляя стоит ли сообщать ему о сегодняшних планах, но, решив, что он все равно об этом узнает, предпочла не умалчивать: — Меня вызвал к себе Кингсли, — голос стал на пару тонов мрачнее при произнесении имени Министра. Он перехватил Гермиону за запястье раньше, чем она успела слезть со стула. — Что ему от тебя надо? — тембром можно было резать металл, события сегодняшней ночи отнюдь не умерили напряжение касательно всей верхушки магической власти. — Думаешь, я знаю? В двенадцать и выясню. — Будь аккуратна. Я прошу. Драко был напуган. Словно в данный момент он не готов был прощаться даже на пару часов. И она чувствовала ноющую необходимость в том, чтобы его успокоить. — Со мной все будет в порядке. Гермиона мягко потянула свою руку обратно, но во всем чувствовался протест: в его теле, застывшем как камень, в том как он подсознательно давил на косточки ее запястья, в том как он хмурился при мысли, что она сейчас уйдет. — Знаем мы, как бывает в порядке. Солнечный луч, пронзивший ее окно и пляшущий на сплетении их рук, напомнил ей о времени. Она снова потянула руку, и под аккомпанемент его резкого выдоха с оттенком сожаления пальцы проскользили вдоль линии жизни, выбираясь на волю. — Мне пора. Попытайся уснуть.***
Один пролет, второй, третий. Великий Годрик, зачем она решила идти по лестнице? Пыталась максимально оттянуть время до разговора с Бруствером? Как будто не вышла на десять минут раньше, не желая становиться той, кто опаздывает на прием к Министру Магии. Какая глупость. Бесконечный стук ее же каблуков по мраморной плитке, словно специально, выводил из себя еще больше. Возможно, в глубине ее подсознания были какие-то мазохистские нотки, иначе непонятно, почему после утренних новостей Гермиона решила докрутить свою нервозность до предела. Знакомый коридор. Слишком много людей. Улыбайся, просто улыбайся, Гермиона. К улыбчивым людям не лезут с расспросами. Кому хочется знать о чем-то хорошем, что происходит с другими? Сорок ярдов, и она у двери. Она и двое охранников. С каких пор тут стоит охрана? Небольшое замешательство проскальзывает на ее лице, когда Грейнджер в упор смотрит на одного из них. Он непоколебим, ощущение, что ждет, пока она подберет ключ к древнеегипетским манускриптам. Напряжение в воздухе колышет ее нервные клетки, в то время как фантазия нещадно подкидывает картинки, где она делает шаг к двери, и исполинские сабли перекрывают ей вход, чуть не срезая карман с ее дорогого терракотового костюма. Она пристально осматривает парня перед собой: темноволосый, с довольно грубыми чертами лица и очень большими руками, даже не так, огромными руками. Хотя с чего она вообще к этому привязалась, пареньку не больше двадцати, он защищает Министра, а не делает тонкие розочки на ее именинный торт. — Прошу прощения... — Грейнджер цепляется взглядом за бейджик «младший аврор Ф. Р. Дарси», и ее бровь медленно ползет вверх, — младший аврор... Фицуильям Дарси? В его глазах очевидное смятение от ее напора. — Может быть, это вам стоит представиться, мисс...? То ли аврор давно не читал газет, примерно лет десять, то ли она столь плохо выглядит, что не похожа на ту, чьими фотографиями обвешена половина Косого переулка в попытке продать героиню войны подороже. В переносном смысле, естественно. — Ирэн Адлер. — Ваше имя мне знакомо... — Ну... — Гермиона почувствовала себя участником игры, в которой по карточкам нужно объяснять слова. — Авантюристка, лучший голос Ла Скала, оперная примадонна... — До Дарси явно не доходило, о чем она ведет речь, и Гермиона решила дать ему последнюю попытку: — Единственная женщина, переигравшая Шерлока Холмса... — Мне так вас и представить? — Мерлин, он не пробиваем. — Нет, скажите, что пришла Гермиона Грейнджер. — Но вы же сказали, что вас зовут Ирэн? — Я думала, мы обмениваемся кодовыми именами. — Кодовыми именами для чего? — Для спецоперации «как попасть на прием к Министру вовремя». Дверь резко открылась, и она увидела нахмуренное лицо Кингсли Бруствера, оценивающего ситуацию. Он обвел глазами свою охрану, остановил взгляд на Грейнджер и вскинул бровь в недоумении. — Гермиона? Ты опаздываешь? Тугодумный аврор немного разрядил атмосферу, и ее сердце перестало отплясывать пасодобль, вернувшись к спокойному ритму. — У нас возникло некоторое недопонимание с вашими... людьми. — Что? Ладно, у нас не так много времени, — он сделал шаг в сторону, освобождая ей проход. — А мы торопимся? Я думала, что мы будем наслаждаться чаем и фондю, попутно обсуждая последнюю серию Тюдоров. Годрик, вот что у них с Драко было общего. Видимо, в очереди на распределение защитных реакций они в чем-то крупно провинились. Возможно, вытолкнули кого-то за линию или отдавили обе ноги. Ей надо было остановиться. Кингсли закрыл дверь и обернулся на нее со странным взглядом, напоминающим беспокойство. Судя по его вновь нахмуренным бровям и голосу, переходящему на шепот, беспокоился он за ее душевное здоровье. — Гермиона, с тобой все в порядке? Со мной все будет в порядке. Ну вот, а Драко думал, что она начнет сходить с ума только после встречи с Министром. Так некстати в памяти всплыл Забини, воспоминания о котором Грейнджер все утро пыталась спрятать в коробочку под названием «Полный пиздец» и убрать в дальний стеллаж своей памяти. Гермиона сделала глубокий вдох, понимая, что ей придется объяснять свое слегка неадекватное поведение. — Извиняюсь, тяжелое утро. Казалось, Кингсли устроила эта причина, потому что он вдруг широко улыбнулся и взмахом руки предложил присесть в кресло, при этом облокотившись на переднюю часть стола, почти что нависнув над ней. — Понимаю. Недосып — это вечная проблема, во второй половине дня совсем перестаешь соображать, если спишь меньше положенного. Судя по решениям, принимаемым им в последний месяц, Кингсли не спал вообще, но слава Мерлину, ей хватило благоразумия не произносить этого вслух. — Гермиона. Плохое начало. Нервозность сделала оборот вокруг ее организма и вернулась в двойной силе. — Да? — Ты же знаешь, какая сейчас ситуация? Это определенно не вело ни к чему хорошему. Она даже начала размышлять о том, когда в последний раз проверяла сохранность чар на ее доме, и не стоят ли там прослушивающие заклинания. — Вполне осознаю. — Народу нужна поддержка, вера в то, что все будет хорошо. — И мне кажется, Пророк прекрасно выполняет эту задачу... — аккуратно ступая по тонкому лезвию в попытке заглушить огромный вагон сарказма, вложенный во фразу, откликнулась Гермиона. — Пророк, да. Но им нужны живые люди. — Он явно на что-то намекал, но она пока не могла уловить, на что именно. — Видеть, что личности, которые являются для них примером, которым они подражают, тоже верят в успех операции. В будущее нашей страны. — Но ведь вы проводите пресс-конференции каждый день. Неужели этого не достаточно? Хотите произнести какую-то особенную речь для большей убедительности? — Складочка между ее бровей говорила Брустверу о том, что понимание истинного смысла его слов все еще от нее далеко. — Не особо понимаю, при чем тут я. Он слегка склонил голову набок и дал следующий намек, все еще не желая говорить напрямую: — Им нужен кто-то из народа, Гермиона. Кто-то из них. Нет, нет, нет, нет, нет. До нее начало доходить, к чему именно вел Министр. Чуть слышный скрип дубового стола, пара шагов, и Бруствер уже уселся в свое любимое кресло, дав ей несколько секунд на размышления. — Им нужна ты. — Я... — Грейнджер пыталась собраться с мыслями, судорожно придумывая тысячу причин, почему она не сможет. — Мне нужна ты, — Кингсли бесцеремонно ее перебил, заканчивая мысль на ноте, после которой понимаешь, что любые апелляции бесполезны. — Я не самый лучший кандидат на эту должность. — Почему? — Бруствер произнес свой вопрос с абсолютно снисходительным видом. С таким, когда знают, что все аргументы напрасны, но дают дитю порезвиться, наслаждаясь неумелыми попытками переубеждения. Только его слово все решало. Только оно имело значение. — Я не публичная личность. — То, что ты считаешь себя не публичным человеком, не значит, что ты таковым не являешься. — Я не умею произносить вдохновляющие речи. — Это неправда. — Покачивая головой, он откинулся на спинку сиденья и скрестил руки на груди. — После твоей речи в Холихэде мой рейтинг поднялся на двенадцать пунктов. Уж что-что, а говорить ты умеешь как никто другой, не читая по бумажке, а искренне, от сердца. — Кингсли, это было почти десять лет назад. — Да как он не понимает! — Не говори мне, что навык за это время растерялся. Тем более, что я помню твои выступления после. Она проигрывала даже иллюзию выбора в заранее проигранной игре. Ему вообще не нужны были ее аргументы, он уже давно принял решение, гораздо раньше, чем она перешагнула порог этого кабинета. — Я не хочу, — она еле слышно прошептала себе под нос и спустя секунду повторила в разы громче, — я просто не хочу. — Гермиона. — Его тон был похож на то, как если бы она вновь оказалась в Хогвартсе, а профессор Дамблдор, сидя в своем резном деревянном кресле, очередными загадками пытался подтолкнуть ее к какому-то решению. Распаляя в ней чувство важности, будто она додумалась до этого сама. Только ей уже не четырнадцать, и тонкие нити манипулирования ощущались затягивающимся на шее шелковым шнуром. — Десять лет назад ты меня поддержала, разве сейчас что-то изменилось? Сотни людей, нет, возможно, даже тысячи. Огни стадиона слепили, а непрекращающийся гул только нервировал. Но она была здесь, потому что хотела. Потому что это было правильным. Потому что он должен был победить. Потому что она верила в то будущее, что он предлагал. Легкое касание палочкой горла, мягкое Сонорус, и вот ее голос перекрывает шум стадиона. — За время предвыборной кампании мы с вами слышали уже столько всего, начиная от активной борьбы с коррумпированной системой до нулевой толерантности к дискриминации любого из пластов населения. Мы слышали бесчисленные предложения, чистосердечные обещания и смелые заявления, видели широкие жесты и попытки дискредитации, и их будет еще море до дня выборов. Море того, что может вас запутать, кидая с одной кандидатской лодки на другую. — Гермиона аккуратно убрала за ухо беспокойную прядь волос, выбившуюся из ее идеально консервативной прически. — Именно поэтому самый правильный выход состоит в том, что решение надо принимать сердцем, прислушиваться к своим ощущениям и выбирать того, кому доверяешь.Того, кто уже прошел испытания, доказав стойкость веры и принципов, того, кто кровью и потом показал любовь и преданность к магической Англии. Нам нужен министр, чьи решения не придется подвергать сомнению каждый день в течение последующих пяти лет, того, с кем мы будем чувствовать себя в абсолютной безопасности, ну и конечно того, в чьей компании хочется выпить пинту холодного сливочного пива в пятницу вечером. — Волна смеха прокатилась по квиддичной арене, и она расслабленно улыбнулась. — Выбирайте того, в кого верите. Я верю в Кингсли Бруствера. Верю в него как в достойного человека, как в отважного бойца, как в честного политика, как в Министра, который даст нам лучшее будущее из всех возможных. И я верю в то, что делаю правильный выбор, поддерживая его сегодня на трибуне, стоя перед всеми вами! Предлагаю поверить и вам, принять правильное решение ради нашей страны, ради всех нас. Она сняла заклинание, повернулась и, оперевшись на галантно предложенную подошедшим к ней Бруствером руку, мягко ступила на лестницу. Звучали овации, кто-то выкрикивал ее имя с ближайшей трибуны, и ее щеки налились румянцем. В глазах Кингсли читался почти что восторг, он склонился, и его шепот обжег ушную раковину: — Ты — молодец. Грейнджер сжала его руку в знак безусловной поддержки и так же тихо ответила: — Надеюсь, я хоть чем-то смогла помочь. Она верила в него со всей искренностью, на которую была способна. И верила в то, что он может изменить магический мир к лучшему. — Нет, ничего не изменилось. Правда стоит дорого. Как минимум ее работы в Отделе Тайн, как максимум нескольких лет в Азкабане. О, она была уверена, они бы нашли за что. Конечно же она лгала. Лгала, чтобы спасти себя и тех, кто был рядом. И ничуть об этом не сожалела, несмотря на разгорающийся подростковый протест внутри грудной клетки. — Гермиона, мы начали это вместе и закончим это тоже вместе. Не было никакого желания уточнять, что Министр имел в виду под это. — Поверь мне, я старался оградить тебя насколько мог. Но прошел уже целый месяц, а ты не сказала ни слова. И дальнейшего молчания люди не поймут. Какая непомерная забота в его сладких речах, как свинцовый глет — приторно, но ядовито до удушья. — Я не... Я не думаю, что кто-то вообще заметил то, что я не высказалась. Ее напрягала эта снисходительность во взгляде. Но было не время показывать язвительную часть своего характера. — Меня спросили об этом уже не раз. И ты же знаешь, что я полностью в тебе уверен, но другим нужно подтверждение того, что мы все на одной стороне. Что мы все идем к одной цели. Ты же все понимаешь, да? Беззастенчивое принуждение под маской негласной партийности. Свой или чужой. Мир делился на черное и белое, где ты не имеешь права на свое мнение, противоречащее партии. И даже не имеешь права встать на срединный меридиан. Она с силой сжала зубы, не дай Мерлин сейчас открыть рот и сказать все, что она думает об их общей стороне и одной цели. — Да, конечно, я все понимаю. — Это прекрасно, Гермиона. — Довольная улыбка, росчерк пера на пергаменте, быстрый взгляд на циферблат часов. — Включим тебя в расписание пресс-конференции на следующей неделе. Я распоряжусь подготовить речь. Он ей не доверял. Слишком очевидно. Думал, она может сболтнуть лишнего или вообще сказать то, что ему совершенно не было нужно. — Я вполне могу написать себе речь сама. Он покачал головой, попытка провалена, но, к сожалению, она и не надеялась на успех. — Так будет лучше, Гермиона. Лучше эту работу будут выполнять профессионалы своего дела. Видимо, слова от сердца котируются только тогда, когда ты в этом сердце уверен. В ином случае в ход идут профессионалы. Ноги сами несли ее по лестницам, сто двадцать пять шагов и почти полторы минуты безмолвного крика, вырвавшегося только тогда, когда она завернула в крохотное помещение рядом со своим отделом — архив. И только там, среди стеллажей, заполненных бесчисленными папками со штампом «закрыто», она смогла сделать глубокий вдох, сжав пальцы до побеления в попытке унять тряску. Она была их гарантом. Девятнадцатилетняя девчонка, вмиг ставшая значительной фигурой на международной арене. Героиня Второй магической войны. Когда-то Гермиона гордилась этим званием. Улыбалась в объективы колдоаппаратов и краснела, принимая правительственные награды. Тогда она еще не понимала, что полученные почести повяжут ее с государством полиамидным тросом, восьмеркой закручивая узел на ее свободе. Она восстанавливала эту страну, своим голосом призывала поддерживать нового Министра, своими руками сделала в магической Англии такое устройство власти. Она в этом виновата. Героиня войны. Сейчас это звучало пафосно даже у Гермионы в голове, что говорить о чувствах, которые она испытывала, когда эти слова произносились вслух перед тысячными толпами. Стыд. Сейчас она испытывала непомерный стыд. И что-то отдаленно напоминающее безысходность. Как будто ее тащили по длинным политическим коридорам, где только одно направление и нет развилок, куда можно было бы сбежать. И самое ужасное, что, стоя на перекрестке, она сама сделала шаг в эту сторону. Она в этом виновата. Ее персона стала столпом для Новой истории. Ее персона дала импульс для разворота на сто восемьдесят градусов. Ее персона стала идеальным объяснением любых политических решений, принимаемых в последние десять лет. И она сама в этом виновата. Зная, как все будет на самом деле, Гермиона, конечно, сделала бы все иначе. Постаралась не впутываться в игры, правила в которых были настолько тонки, что для их полноценного понимания требовались целые годы. Или наоборот бросила свои силы на то, чтобы стать более значимой фигурой на шахматной доске, той, кто имел настоящее влияние. Той, кто имел право говорить, что думает, а не то, что ему предписано. Зная о том, что через какие-то десять лет у нее не останется выбора, она бы сделала все по-другому, полностью переписав пролог к этой истории.***
Black Eyed Peas — I Gotta Feeling
Неужели она дожила до пятницы. Сколь бы сильной ни была ее любовь к собственной работе, даже спустя месяц все еще было тяжело смотреть на безучастные лица в Министерстве. Подташнивало от обилия эгоизма. А эта неделя и вовсе выбила из колеи. Поэтому традиционный вечер с Паркинсон должен был стать глотком свежего воздуха среди лицемерного спектакля, который пытались выдать за ее настоящую жизнь. Раз в месяц. Две бутылки красного с нее и две белого с Пэнси. Никакого компромисса. — Эти ублюдки заблокировали мои счета! — отрапортовала Паркинсон, вырываясь из пламени камина прямо к ней в гостиную. — Что? Кто? — Кто-кто, министерские шавки, кто же еще. — Кажется, Пэнси зацепила часть огня из дымохода, потому что полыхала она так, что могла без усилий расплавить вольфрам. — Черт. Причина известна? — Деньги, которые я переводила Гамильтонам, чтобы они могли уехать, ну ты помнишь, в начале войны. Они посчитали это финансированием запрещенной организации «Пожиратели Смерти». Прямо так и написали в чертовом письме. Да, представь себе, они прислали мне официальную бумажку! — зашлась в яростном негодовании Паркинсон, которая в два счета оказалась на кухне и теперь размахивала перед ней пергаментом. — Видно, вывели очередной новый закон на коленке. — И что теперь? Не могут же они удерживать твои деньги вечно? — возмутилась Грейнджер, выхватывая у нее из рук письмо и пробегаясь глазами по содержимому. Ничего конкретного. До выяснения обстоятельств. — Да ничего! Люциус даст мне контакты специалиста по магическому праву. — Пэнси постучала по пустому бокалу, намекая на то, что пора бы уже разлить вино. — Кстати, только часть денег инвестированных в фирму прошла мимо их рук. Так что можешь меня поздравить, я теперь на полном финансовом обеспечении у Люциуса Малфоя. Просто потрясающе! — Мне казалось, для девушек вашего воспитания, — Грейнджер приподняла уголки губ в саркастической ухмылке, — это привычное дело. — Привычное?! Привычно — это когда на твоем пальце красуется родовое кольцо с изумрудом, и открыт доступ в семейную ячейку, а не когда мне выдают по пятьдесят галлеонов в неделю на карманные расходы! — голос донельзя разъяренной Паркинсон почти перешел на визг при последних словах. — Салазар, да мы ведь не в отношениях! Я ему вообще никто, и при этом он выдает мне мои же деньги, которые я инвестирую в его фирму. И эта долбаная хрень по-твоему «привычно»?! Гнев Пэнси был естественен и понятен, если бы у Гермионы отобрали все средства для ее существования, то она бы уже подпаливала мантии работников Министерства, а не распивала вино у подруги на кухне. Хотя это все равно было бы бесполезно. Международное магическое право в современной Англии давно составляло компанию русалкам на дне Марианской впадины. Градус возмущения Пэнси не снижался, даже когда Гермиона налила ей второй бокал подряд. Она все больше распалялась, рассказывая о том, что происходит с их общими знакомыми, пока в результате чрезмерного жестикулирования чуть не расплескала вино и, обернувшись осмотреть последствия, не увидела ее стену. — Ни хера себе. Ее округлившиеся глаза невероятного болотного цвета и приоткрытый от изумления рот ясно говорили о том, что Паркинсон ждала объяснений. — Мм... — Гермиона чуть склонила голову к плечу, рассматривая композицию, — ты думаешь это слишком? — Слишком? Это что, хроники восстаний гоблинов с момента их появления? — Это называется анализ. — Это, — она обвела рукой пространство, — называется помешательство, Грейнджер. — Ну, я чуть увлеклась. — Ааа... ну да. Чему я вообще удивляюсь? Ты же Гермиона Грейнджер. — Она на секунду возвела глаза к потолку и, в который раз пригубив напиток, выдвинула теорию: — Возможно, если ты сменишь фамилию, то мания чуть ослабнет, но не факт. Кстати, когда ты собираешься замуж? Гермиона поперхнулась и чуть не выплюнула обратно в бокал остатки вина, которые не успела проглотить. — Для того чтобы куда-то собираться, Пэнси, — произнесла она, обходя остров на кухне, — нужно иметь это в планах. А я, как видишь, сейчас немного занята. — Не понимаю, как твой статус порядочной женщины связан с хаосом, творящимся вокруг. Война может идти десятилетиями, собираешься хранить целомудрие еще полвека? — Пэнси. — Гермиона бросила укоризненный взгляд в сторону Паркинсон, забираясь с ногами на диван. — Я не стремлюсь к браку, и ты прекрасно об этом осведомлена. — А зря! — поучительно произнесла Пэнси, доставая из сумки магловские сигареты. — Там хоть и паршиво временами, зато цифры на счете после развода радуют душу. — Смотрю, вас с Драко прямо-таки волнует моя личная жизнь. — Конечно, у приличных мужчин всегда есть приличные друзья. Таким темпом и мне кого-нибудь подберем. Удивительно, что год назад Паркинсон, стоя ровно на том же месте в ее доме, зарекалась повторно входить в эти темные воды. — Правда, думаю, что Малфой интересовался по другой причине. — Плотное облако от только что подкуренной сигареты полетело куда-то в район вырезок Пророка за январь две тысячи седьмого года. — А что, он тоже спрашивал? — Скорее читал мне лекцию по философии о том, что жизнь коротка. Пэнси хмыкнула и затянулась, погрузив гостиную в молчание, что Гермиона посчитала удачным моментом для смены темы, иначе вопросы брака загонят ее в петлю раньше, чем закончится их вечеринка. — Знаешь про Забини? Короткий взгляд в ее сторону, и глаза снова смотрят сквозь белесую дымку на злополучную стену. — Да. — Малфой приперся ко мне почти в стельку. — Эх, вот у вас веселье! — Паркинсон мелодраматично вздохнула. — Пьяная романтика... — Пфф. Драко и я, ты что шутишь? Это как скрещивать авгурея со шлёппи. Фантастично ровно в той же степени как и ужасно. — Вздохнув, она положила голову на спинку своего обитого искусственным мехом дивана. — Просто не хотел в таком виде показываться перед Асторией. — Какое же все-таки дерьмо — эта жизнь. Усталость, промелькнувшая у Пэнси на лице, когда она закурила вторую сигарету подряд, отозвалась в Гермионе удушливой волной понимания. — Должен быть выход. Слово «выход» стало для них личным триггером, как будто каждый раз напоминая об обратном, что выхода нет. — Какой к черту выход, Грейнджер? Мы тут все под колпаком. Или ты думаешь, что если выйдешь на площадь и своим звонким голоском скажешь людям, что все это полная херня, то что-то изменится? — Пэнси возмущалась и активно размахивала руками, а все, о чем могла думать Гермиона в данный момент — сколько еще сигарет понадобится, чтобы похоронить ее кремовый ковер под слоем пепла. Наконец, заметив взгляд хозяйки дома, который та не спускала с сигареты в ее правой руке, Пэнси отмахнулась и непринужденно произнесла: — Забей. Я потом все очищу. Грейнджер приподняла брови, глядя на клубы дыма, выплывающие у Пэнси изо рта. — Очистишь? Я жду от тебя новый персидский ковер за тысячу галлеонов. — Чт... — она поперхнулась на полуслове и закашлялась, пораженно уставившись на нее. — Черт. Ты что вдруг стала чьей-то богатой наследницей? Или это подарок за проведенную с кем-то ночь? Если это так, то Грейнджер, ты обязана провести мне мастер-класс. У меня дома как раз есть место для двух, а может даже и пяти персидских ковров. — Пэнси, — взгляд с укоризной попал точно в цель, вызывая у Паркинсон улыбку, — я не так мало зарабатываю, чтобы трахаться с кем-то за ковер, но спасибо, что ты такого высокого обо мне мнения. Тем более что этот ковер мне даже не нравится. — Гермиона сделала глоток вина и наконец распробовала языком цветочные нотки. — Просто украла его в Отделе Тайн. Смех Пэнси, обычно мягкий, достойный настоящей леди, сейчас больше напоминал неконтролируемый ржач с какими-то странными клокочущими звуками, выдаваемыми ее гортанью. — Смотрю, от старых привычек сложно избавиться, да, Грейнджер? Все было бы проще, если бы ты была в Отделе Регулирования Магических Популяций. Просто заставила бы сотню эльфов связать для тебя произведение искусства на тысячу галлеонов. Паркинсон потушила сигарету о каменную пепельницу и, вернув в свою руку вновь полный бокал, задумчиво провела носком лаковой туфли по копьевидному орнаменту. — А куда делся старый? Ну тот пушистый, который мне нравился. — В химчистке. Ты знала, что кровь с ковра очень сложно вывести магическим способом? — О, Пэнси так любила эту рубрику непринужденных вопросов от мисс Гермионы Грейнджер. — Я даже знать не хочу, каким путем ты выяснила эту информацию, Гермиона. В твоей гостиной творятся страшные вещи. На что та прикусила губу, сдерживая улыбку, и прикрыла глаза. В одном Пэнси была точно права — чего в этом доме только не происходило. Равно как и в ее жизни. Вечер оправдывал ожидания Гермионы, проходя как нельзя лучше: царившая атмосфера неожиданной легкости и нескончаемого сарказма давала ей необходимое умиротворение среди давящего угнетения последнего месяца, пока она не вспомнила о Кингсли. — В четверг мне придется выступать на пресс-конференции. Брови Паркинсон взлетели вверх одновременно с ее бокалом. — Помянем твою совесть. — Она сделала небольшой глоток и слизнула каплю вина, оставшуюся на нижней губе. — Вот это, — указав пальчиком с иссиня-черным маникюром на самое обычное Кьянти, плещущееся в бокале, — прекрасное вино! — Ты так говоришь о каждом вине, что наполняет твой бокал. — Ну не надо, не о каждом. — Пэнси забавно сморщила нос, явно думая о чем-то не особо приятном. — Помнишь то странное со вкусом дерева? — Со вкусом сандала? — Да-да! Вот оно было отвратительно, я будто пила духи в чистом виде. — Во всем есть свои плюсы — зато никто не пожалуется на запах при поцелуях с тобой. — Скорее подумает, что в попытке напиться я использую все подручные средства. Грейнджер пожала плечами и взмахом руки приоткрыла окно, впуская в дом прохладный ночной воздух. — Это даже в какой-то мере аристократично, слегка отдает театральным флером. — Скорее уж флером беспробудного пьянства. Что с такой жизнью не лишено истины, хочу тебе сказать. — И, видимо, вознамерившись подтвердить слова делом, допила свой бокал. — Так почему ты участвуешь в этом цирке уродов? — неожиданно вернулась к теме Пэнси, открывая новую бутылку и наколдовывая себе лед. Гермиона скривилась при виде данных манипуляций. Было настоящим кощунством разбавлять прекрасное австралийское вино непонятными кусочками воды. Но еще хуже было то, что пошла уже третья бутылка, а они были почти трезвыми. — Кингсли попросил. — То есть поставил тебя в известность? — То есть фактически прямо указал путь до Азкабана за содействие преступникам. — Грейнджер горько усмехнулась и добавила, согласившись с недавно произнесенным вслух утверждением: — Да, эта жизнь — полное дерьмо. — Ну ладно, Гермиона, ты-то что страдаешь? Тебе достаточно поддержать новое веяние политики, и ты будешь в шоколаде. Это у нас, связанных образом метки, нет абсолютно никакого будущего, а ты как была национальной героиней, так и останешься. Ее слова были ударом под дых. Пэнси вообще умела бить по-больному, мастерски точно выбирая место. Гермиона каждой клеточкой своего тела чувствовала вину за то, что так страдала. За то, что не она была под угрозой смерти, но не могла перестать ныть о разрушенной жизни. Паркинсон громко вздохнула и, присев на журнальный столик, посмотрела на нее с сожалением. — Извини. Я знаю, что тебе тяжело. Ты же буквально живешь верой в лучшее, верой в людей и их человечность. Возможно только поэтому все мы и получили шанс на дружбу. Возможно поэтому тебе сейчас гораздо хуже, чем мне. Грейнджер напряженно молчала, нервно сгрызая лак с ногтя большого пальца на левой руке. Привычка, оставшаяся с ней еще со школы. — Ты имеешь полное право на такие чувства, Гермиона. Я просто сказала глупость. — Пэнси, — тон, предупреждающий о том, что она подходит к границе, — не лезь ко мне в голову. — Ты как открытая книга, это получается самопроизвольно. И не надо быть легилиментом для того, чтобы видеть, как ты уничтожаешь себя. — Просто это все сложно, ты же знаешь. — Конечно, все было бы проще, только если бы Лорд был на свободе. — Пэнси подняла руки в воздух, предостерегая приливную волну гнева, которая должна была на нее обрушиться. — Знаю, знаю, не для всех. — Не для всех?! — Казалось, Гермиона аж задыхалась от возмущения. — Знаешь, сколько в нашем мире маглорожденных и полукровок, а сколько чистокровных? — Гермиона, ну не начинай... — Не начинать? Да мне кажется, крепкое вино выбило у тебя все остатки разума и обливиэйтнуло память! Ты забыла все, что тогда происходило?! — Беспечность слов Пэнси ударила Гермионе в голову похлеще алкоголя. — Ничего я не забыла, Грейнджер! Я... — Пэнси замялась. Вероятно, слова непроизвольно вылетели из ее уст, и она не собиралась делиться своими размышлениями с подругой. — Я знаю, что для тебя означала бы Его победа тогда, но сейчас... Сейчас уже все по-другому, все поменялось, и, возможно, его политика в отношении маглорожденных тоже бы поменялась. Просто... его сила... Кажется, это вообще был единственный человек, способный что-либо изменить. Потому что в итоге мы пришли опять к какому-то дерьму, новый Салем, только убивают свои же. По-видимому, Гермиона ослышалась. Нет, точно ослышалась. — Прости, что? — ошеломленный взгляд Гермионы свидетельствовал о том, что она вообще не понимала, как они пришли к данным мыслям. — Я просто не понимаю. — Грейнджер качала головой из стороны в сторону, словно пытаясь примириться с тем, что вообще существует такая вероятность. — Почему? Почему ты так думаешь? — Гермиона... Только тот, у кого была настоящая армия, только он мог настроить людей на серьезные действия, только он мог поднять толпу. Мы же просто мушки во всей этой истории, глобально мы ничего не можем сделать. — Мы можем попытаться переубедить людей... Но Паркинсон, совершенно наглым образом ее перебив, распалялась: — Да ничего мы не можем, Гермиона, очнись! Без союзников, без финансирования, без какой-либо поддержки извне ни черта мы не можем! Только сидеть и ждать... — Но он же чудовище! — Пораженность в голосе Грейнджер почти что достигла своего пика. — Он пытал вас и уничтожал таких как я буквально ни за что. Он просто психопат, наслаждающийся чужой болью. — Кто сказал, что он психопат? Он вполне адекватен для этого мира. Просто магам легче объяснить все какими-то отклонениями, чем поверить в то, что он крупно облажался. — Адекватен? В какой момент пыток ты начинаешь считать человека адекватным, позволь поинтересоваться? — Просто вопрос восприятия. Мне кажется то, что делал с вами Дамблдор, в разы хуже. Он заставил вас целый год носиться по чертовым лесам, потому что был помешан на интригах, а от Лорда я получила всего одно Круцио. И все. Лучше уж Круцио, чем жить в палатке. Брови Грейнджер взметнулись в изумлении, а пальцы напряженно сжали бокал, и Пэнси смилостивилась, решив объясниться: — Ладно, это все шутки. Но он был бы не худшим вариантом, — и, увидев бескрайнее возмущение на лице Грейнджер, добавила: — просто подумала, что сейчас, — она сделала акцент на последнем, — он бы был единственным мало-мальски приемлемым вариантом. Нашим спасением.***
Нашим спасением. Вряд ли Пэнси была серьезна, но пошел четвертый день, а Гермиона все никак не могла отделаться от мысли, что в этом предположении была логика. Тяжело прослеживаемая, но четкая логика. В гостиную ворвался первый луч рассветного солнца — уже утро. Грейнджер в который раз терла уставшие покрасневшие глаза, почти что не видевшие сна в эти дни, кроме тех раз, когда она вырубалась прямо на полу, положив голову на газетные вырезки. Полным сюром являлось то, что она вообще об этом думала, полностью выбыв из реального мира, но нестертые кофейные пятна с журнального столика, спутанные в пучке волосы, который она не развязывала уже точно больше суток, и полная пепельница окурков говорили об обратном. А вообще она не курила. Гермиона никогда не думала, что ее сломает война. Еще одна война, новая, беспричинная. Расколет на два ее прошлую жизнь и подожжет останки дружбы за ненадобностью. Это было похоже на бронхит. Сначала ты не веришь в поставленный диагноз, списывая все на помутнения в организме, после паникуешь, когда просыпаешься ночью от того, что не можешь дышать, потом боишься, потому что злосчастный кашель не прекращается, и в итоге, когда вся желчь выходит из твоих легких, а кашель остается, ты ощущаешь беспомощность. Ведь уже не осталось сил бороться по новой. Как так вышло, что все, что было для нее ценно, превратилось в руины, а к ним аккуратными дорожками оказался разбросан порох — одна нелепая спичка, и она канет в Лету? Как так получилось, что с каждым днем ей становилось все тяжелее сделать первый вдох? Как она пришла к тому, что ей стало так невыносимо жить среди этих людей? Они будто были стилизованы друг под друга. Общество, воспитанное на войне, на безусловном доверии Министерству. Как солдаты, получающие приказы. Недаром Кингсли целых десять лет был у власти, создавая настоящую армию. Казалось бы им всем хватило войны, хватило крови на руках и бесконечных слез, лившихся в подушку, потерянной юности и боли, отзывающейся где-то под ребрами, но нет. Страх перед возможной опасностью, перед повторением прошлого дал Министерству карт-бланш, вводя в травмированную психику людей слепое доверие. Они готовы верить всему, что напишет Пророк. Найти несуществующее там, где из предпосылок те же сведения Пророка. Доверие, отметающее диссонанс информации. Она проиграла свою страну. Проиграла свой мир. Ей хотелось захныкать, как хнычут маленькие дети. Громко и искренне, не от горя, а от беспомощности. Она чувствовала себя обманутой. Преданной. Разочарование с привкусом безысходности. Вера в людей, ее идеалы, стремления оказались настолько тонкими, сродни венецианскому стеклу, что разбилось с оглушающе громким звуком об пол всего лишь с метра. Вера в Министра. Глупость. Какой же глупостью было считать, что ее мнение действительно что-то значит, что она для них нечто большее, чем рычаг, которым можно воспользоваться при любом удобном для них случае, что она не очередная девчонка из тысячи других, лишь с тем отличием, что оказалась подругой Избранного. Ей надо было что-то сделать, ей надо было их остановить. Вот что привело ее сюда, в размышления с оттенком помешательства внутри опостылевшей реальности, — крохотная надежда, случайно залетевшая на подкорку сознания, разъедающая ее здравомыслие изнутри. Дикая, безрассудная и пугающая в своем исключительном безумии идея заставляла вертеть шестеренки по обе стороны мозжечка, нещадно стирая их почти до основания. И она просто не могла от нее избавиться. Сколько раз за эти дни в своей голове она прогоняла сценарии? Того, что было бы, если бы она решилась. Если бы поддалась сумасшествию, несмотря на риски. Бесчисленное количество. И сколько из них заканчивались не плохо, а просто ужасно? Почти половина. Но та вторая половина, щебечущая ей на ушко, что все пройдет по плану, что это их единственный шанс, была убедительней. Она должна была попытаться. Ради всех них. Шелест камина, привычное ворчание и полные холодного гнева глаза. Драко. — Живая. Прекрасно, — изрек он, отряхиваясь от сажи. — Какого черта, Гермиона, ты заставляешь так за тебя волноваться?! — Я на больничном, — механическим, на самой низкой из частот, голосом произнесла она. Точнее предприняла попытку произнести. Гермиона была совсем не уверена в том, что то хриплое бурление, что вырвалось из ее рта, было похоже на слова. Но, видимо, он все-таки смог что-то расслышать. — Больничном? Именно поэтому твои окна заблокированы для совиной почты?! — Драко... — Она слишком устала, чтобы парировать удары. — И... ты никогда не берешь больничных. — Легкое выражение замешательства на лице. — Что с тобой? Это что-то серьезное? Ты вообще себя в зеркало видела? Ты вызывала целителя? — он генерировал вопросы так быстро, что ее сознание не успевало их обрабатывать. Внимательный взгляд, оценивающий взорвавшиеся капилляры внутри ее глаз, заляпанную чем-то майку, наполовину содранный с ногтей лак и пепельницу... — Гермиона... — аккуратно начал он, медленно подходя к ней, словно она испуганный зверь в клетке — одно неверное прикосновение и она забьется в припадке, оставляя на себе раны, — что произошло? Это из-за Кингсли? Мы найдем выход... — У меня есть выход. Она достала из-под стола бутылку виски. Новую. Выпита почти наполовину, не так уж и много за несколько дней. Откупорила ее и, очистив кружку моментальным Эскуро, отправила бронзовую жидкость прямиком на дно. Молча пододвинув напиток к нему, замерла в ожидании. — Ты меня пугаешь. — Нужно что-то делать. Он снял светло-серый пиджак, бросив его прямо рядом со стаканом, оставаясь в черной водолазке, под стать их общему настроению. — Уничтожать алкогольные запасы? Этим мы занимались еще месяц назад. Пропустив мимо его шутку, Гермиона шумно сглотнула и подняла на него светящиеся нездоровым блеском глаза. — У меня есть идея. Его напрягал ее дикий взгляд, а она, казалось, собиралась с духом произнести вслух то, что задумала. Как будто, оформив мысли в слова, пути назад уже не будет. Как будто, рассказав этот, скребущий душу до кровавых царапин, секрет, она уничтожит все годы дружбы между ними. Терпение Драко иссякло первым, и он прервал их затянувшуюся игру в молчанку. — Что за идея, Гермиона? Что ты собираешься делать? Она не отводила от него карие глаза, нервно сжимая край своей футболки в руках. — Я вытащу Тома Риддла. Кажется, именно так выглядит инфаркт. Похоже на состояние под оглушающими чарами, если бы не исчезающая серая радужка глаз под стремительно расширяющимися зрачками. — Скажи, что ты шутишь. Его выражение лица претерпело все стадии от панического страха до скептического неверия. Он не верил. Конечно, она бы и сама не поверила в такую ересь, если бы не думала об этом безостановочно три последних дня. — Ну нет, ты шутишь. — Отчаянно мотая головой, он отступил назад, врезаясь в угол журнального столика, но не обратил на это ровным счетом никакого внимания. — Конечно же ты шутишь. Я не верю. Нет. Зачем? Зачем, Гермиона? При чем тут вообще именно он? — Однажды у него почти получилось свергнуть власть. Я уверена, что даже спустя десять лет у него есть влияние и люди, те, кто за ним пойдет, и у него есть сила. Драко, нам не победить самим. — Спокойный, уверенный тон. Ты сможешь, Гермиона, ты сможешь ему объяснить. — Мерлин! Ты просто бредишь. Эта идея — долбаное безумие. Как это вообще могло прийти тебе в голову?! — У меня есть план. — Она почти все решила, нельзя было отступать на полпути. — Твой план заключается в том, чтобы выпустить гребаное чудовище, которое невозможно контролировать? Я тебя, блять, правильно понимаю, Грейнджер?! — Его можно контролировать. — Как?! Как ты, блять, собралась его контролировать, расскажи мне, пожалуйста? Потому что похоже тут только я идиот и не понимаю элементарных вещей. Она на секунду прикрыла веки, собираясь сделать тот, самый крайний, шаг в пропасть без какой-либо страховки, и прошептала на выдохе: — С помощью меня. Я — его последний крестраж.