«Зачем я теряю тебя? Зачем ты приходишь в мои мысли? Зачем ты уходишь просто так? Зачем появляешься так быстро?»
Окончательно распрощавшись с родителями Даниила, они вышли из дома, спустились по ступеням и только тогда одновременно шумно выдохнули. В жилом районе было не так шумно, как на центральной улице, отчего Даня отчётливо слышал, как их ступни синхронно постукивают-перекатываются о потрескавшийся в некоторых местах асфальт. Они смотрели друг другу в глаза, оба — с уверенной неуверенностью во взгляде, но приятную тишину разрушать не спешили. — Наконец это закончилось, — со смехом промолвил фигурист, ероша волосы на затылке. — Я боялся, что будет хуже. — Надеюсь, я произвела хорошее впечатление, — с сомнением протянула Анна. — Хорошее? — хмыкнул Глейхенгауз. — Ты их глаза видела? Я не удивлюсь, если к утру в одной из комнат появится алтарь имени Анны Щербаковой. Они теперь тебя боготворят! — Надеюсь, до этого не дойдёт, — серьёзно ответила девушка, проводя руками по плечам из-за холодного ветра. Тут же его ладони обхватили её, накидывая на плечи нагретую ткань так внезапно, что она вздрогнула. Сердце на секунду задушено трепыхнулось и упало, получив в ответ лишь понимающую улыбку тёмно-карих глаз. Аня всё ещё не могла взять в толк, как он не зябнет в простом худи, надетого поверх тонкой рубашки, теперь ещё и без куртки. Конечно, большую часть времени Даня проводит в «Москвиче» или же на спортивно-значимых мероприятиях, не требующих сильного утепления, но сейчас же другая ситуация. Не может же он быть сделанным из железа. Поддавшись порыву, из-за которого щёки всё же приняли розоватый оттенок, прикоснулась рукой к мальчишескому лбу, проникая под отросшие пряди мягких волос — тёплый. В его глазах явно читалось непонимание, сменившееся парой озорных огоньков. Даня быстро нашёл её свободную руку и вдруг потянул в тень широкого старого дерева, растущего на углу улицы. Аня не успела опомниться, как он накрыл её губы своими, прижимая к шершавому стволу. С тихим шелестом снег с веток упал на землю, его руки обвили её талию: одна к лопаткам, вторая по спине, безостановочно. Жадные поцелуи лишали возможности сделать вдох, заставляя ноги подкашиваться. Ладонь молодого человека поднялась выше, к затылку, мягко перебирая длинные волосы. Воздух плавится вокруг них, превращаясь в вязкое масло. Теперь все ощущения обострились в разы — если и раньше она ощущала его прикосновения, как удары током, то сейчас они напоминали реальные молнии грозовых туч, что грозили спалить её дотла. Она не успела заговорить. Он вновь завладел и её вниманием, и её губами, целуя то с затихающей нежностью, то с жаром адского огня, заставляя цеплялся пальцами за бронзовые пряди. Редкие прохожие не обращали на них никакого внимания, и от этого всё происходящее казалось Щербаковой ещё безумнее, чем есть на самом деле: она бесстыдно целуется со своим ещё несостоявшимся тренером под замершим деревом посреди улицы, мечтая расплавиться в его руках. Кому рассказать — примут за сумасшедшую и будут правы. Не иначе, как безумством, Аня сама это не назовёт. Потому что не может испытывать человек такой спектр чувств в нереальности, да даже в реальности. Не могут руки под двумя куртками быть такими горячими и нежными, что при температуре минус двадцать восемь градусов по Цельсию ей становится жарко. Она с усилием вновь оторвалась от его губ, чтобы хрипло прошептать: — Прошу, пойдём… Но фигурист снова не дал договорить. Целуя с таким отчаянием, будто от этого зависела его жизнь. Или её. И всё же этого было отчаянно мало. И сердце прыгает, как до самоубийства, чтобы дать ей отстраниться снова, часто дыша в его покрасневшие от бесконечных поцелуев губы. Она никогда не ощущала чего-то подобного в присутствии Жени. Её тело не отзывалось на него совсем. И, как она понимает теперь, сердце не отзывалось тоже — Аня просто привыкла его любить, и пропустила тот момент, когда внутри осталась только пустота. Пропасть, которая пожирала всё, что девушка бросала в неё, пока Даня не утолил её дикий голод… — Теперь, я точно думаю, что сошла с ума, — улыбка выходит несколько угловатой из-за чувств внутри, в ней ещё идёт борьба сердца и разума, — Окончательно и бесповоротно. Последнюю фразу девушка сказала на выдохе, почувствовав прикосновение губ к своей шее. Руки Дани мягко легли на её плечи. Фигурист не сжимал их, как утром, а лишь легонько притянул Аню ближе к себе. А после просто положил голову на девичье плечико, пытаясь отдышаться, как после часового забега. Тихонько раскачиваясь с ней в руках, чтобы успокоить два сумасшедших сердечных ритма, ударяющихся друг о друга. Придя в себя только через пару минут, Даниил находит в себе силы засунуть руки в карманы штанов и дойти до машины, чтоб не позволить себе ещё чего-нибудь. Ему надо отвезти Аню домой.***
Едва она оказалась в тёплом семейном гнезде, все чувства хлынули последней волной прибоя, заставляя её съехать по двери на пол. Они прощались больше времени, чем провели его вместе, хотя казалось лёгкие уже должны были заболеть от такой частой задержки дыхания при поцелуях. Хотя до этого всю дорогу Даня даже её руки не касался и смотрел прямо на дорогу, но задавал интересующие вопросы о её жизни. И похоже, его интересовало всё подряд от учёбы в школе и записей в её тетради к экзамену по биологии до любимого блюда. Виртуозно избегал единственной темы — её чувства, неважно к нему или к Жене. О котором Аня долгое время никак не думала, он был где-то за гранью её мыслей — далёкий и неосязаемый, словно песчаная, серая дымка. Сколько они не виделись? Кажется, целую вечность, настолько сильно его образ стёрся из памяти, подкидывая картинки его совсем маленького, десятилетнего, времён юниорских соревнований, когда они только познакомились. Водоворот воспоминаний закружил перед глазами, перенося её в уже подтёртые картины прошлого: Вокруг было так шумно: детские возгласы и смех слышались отовсюду. Слишком много звуков для маленькой, не сошедшейся со сверстниками, Анечки. Никто не любит тех, кто грустит, особенно другие дети, считающие мир большим сладким тортом, принесённым их родителями на очередной семейный праздник. Который она не могла разделить с ними, потому что подвела себя и тренера, так долго провозившегося с ней — упала с простого для неё тройного тулупа посреди короткой программы. Даниил Маркович всё-равно принял её свои объятия, поднимая над землёй, чтоб покрепче ухватить, но в его тёмных глазах мелькала грусть, та же, что сейчас бушевала в ней. А сейчас он где-то отчитывался перед Этери Георгиевной по телефону, только на этот раз не прыгая от радости, а переживая первую, по мнению девочки, неудачу. Все говорят, что тем, кто растёт в большой семье потом проще сходится с людьми, но Аня, как всегда, исключение из правил — сошлась только с Даниилом Марковичем. Этери Георгиеву то ли слишком уважала, то ли слегка побаивалась, чтобы подходить так же, как и к Глейхенгаузу, и шептать что-то на ухо. Хореограф часто толкал её к тому, чтобы она подружилась с другими детьми. Его забота и тепло, учитывая, что с ней самой вчерашний студент знаком чуть больше месяца, удивляли. На льду тогда было столько детей попроще, из которых не нужно было клещами вытаскивать мысли, они сами всё разбалтывали, желая поделиться эмоциями чуть ли не совсем миром. Но молодой тренер на испытательном сроке выбрал попытать счастья в наработке тренерских навыков именно с ней. Девочкой, что одиноко сидела на бортике, потому что тройной прыжок так и не получился, ни один из множества. Кажется тогда она плакала, утирая слёзы маленькими ручками, пока никто не заметил, что она ещё и по эмоциям слабее всех других, как вдруг на её макушку опустилась тяжёлая, но мягкая рука. — Эй, принцесса, подними голову, а-то если будешь плакать, я не узнаю, — голос такой тёплый, словно чай с жасмином, который её мама заваривает для них зимними вечерами. — Зачем вам знать? — убрав с щёки последнюю слезу, нахмурилась Аня, — Кто вы такой? — Тот, кому нужна твоя помощь, меня зовут Даниил Маркович, — с серьёзностью в глазах смотрел на неё мужчина, хотя на губах у него была почти такая же детская улыбка, как у детей вокруг них, — Пока я тут не навсегда, но ты можешь помочь мне остаться, а я постараюсь помочь тебе запрыгать. — Как? Я же просто Аня, — маленькие плечики опустились вниз вслед за головкой с двумя смешными косичками. — Разве? А я думал, ты принцесса Анна… — мужчина так расстроено вздохнул, что не поверить ему было сложно для такой же расстроенной девочки. — Постойте, — маленькие ручки схватили его широкую ладонь, едва он успел подняться на ноги, — Вы правда можете помочь? Из воспоминания первой встречи с тренером её вырвал незнакомый мальчишеский голос, совершенно непохожий на тембр молодого хореографа. Повернув голову, она и увидела отнюдь не карие глаза Даниила Марковича, а два омута, напоминавшие октябрьские грозы. — Я спрашиваю, чего ты одна сидишь? — мальчик напоминал ей воробья, что выпал из гнезда и не знал, куда ему деться, поэтому пушил перья, как защиту от опасностей. Весь взъерошенный, чёлка падает на глаза, и кажется, что костюм с золотыми волнами по плечам, из-за чего незнакомый фигурист напоминал ей маленького принца, приносил ему неудобства. Его глаза были слишком холодными для того, чтобы принадлежать мальчику её лет, хотя остальные черты лица были дружелюбными. — Я жду своего тренера, — девочка вздёрнула носик, пытаясь показать всю важность того, что у неё есть тренер. — Тот парень, что носится вокруг тебя, как угорелый? — с усмешкой, что делала красоту мальчика ещё холоднее прежнего, поинтересовался он. — Чтоб ты знал, Даниил Маркович — самый лучший! — складывая ручки на груди, отстаивала честь тренера Щербакова, — Он знает столько всего, что тебе и во сне не снилось, и с ним я стану чемпионкой! Если мальчика и поразила её пламенная речь, то виду он не подал, хотя уголок ещё маленьких губ дёрнулся вверх: — Тогда он — дурак, если оставляет тебя одну, «чемпионка», тебе б лучше тренироваться, если хочешь ей стать, — серьёзно, даже жёстко произнёс он, а после быстрым шагом стал удаляться от неё. — Стой, — окликает его Аня, заставляя повернуть голову, отбрасывая с глаз ту самую чёлку, — Как тебя зовут? Почему-то ей казалось, что они похожи: два ребёнка, которых, как маленьких рыбок забросили в огромный аквариум без возможности найти свой камень. — Женя, Семененко Женя, — кажется, голос его слегка потеплел, и рот хоть немного изогнулся в улыбке, — Удачи тебе, чемпионка. Этот мальчик, Женя, тоже сейчас был один, и уходил от неё он тоже в одиночестве, как будто никому не было до него никакого дела. Аня не знала откуда он, и кто его тренер, но не по годам холодные серые глаза заставляли её маленькую душу сжаться до микроскопических размеров, а после разнестись от короткой улыбки до вселенских масштабов. Которую ей бы хотелось увидеть снова… — Эй, принцесса, тебя там наградить хотят, сходим? — чувствует, как тёплые тренерские руки слегка сжимают её плечи, и Даниил Маркович заглядывает ей в глаза***
В следующий раз они встретились лишь спустя четыре года, уже на первых взрослых соревнованиях. Она бы не признала в этом уже подросшем, начавшем формироваться, подростке с уверенностью в глазах, того одинокого мальчика. — Эй, чемпионка, — голос намного ниже, чем помнит, но всё-равно ещё не сломался, щёки её почему-то сразу порозовели, а глаза опустились к полу, — Снова одна? — Нет, — Аня повертела головой в поисках Глейхенгауза. Ну почему всегда так происходит, и вздохнула, посмотрев прямо на Евгения. — Ты очень утомительная, — устало шепчет он, заставляя её стыдливо отвести глаза и опустить голову. — Не волнуйся, я побуду с тобой, пока что. Женя невольно подметил про себя, что она уже мало похожа на ту маленькую девочку. Лишь тот же блеск глаз и смущённая улыбка остались, ну и плечики ещё по детски угловаты. Но реакции всё те же — нужда в защищающем её тренере. Странная связь, которая, похоже, даже девчушке непонятна. — И правда же, чемпионка, — кивает в сторону табло с её фамилией на самом верху парень, и снова эта улыбка. — В этом я не одинока, — улыбнулась в ответ Щербакова, намекая на его имя по соседству. — Я вижу, — только смотрел Семененко, отнюдь, не на экран, а за её спину, где к ним уже приближался потрёпанный тренерской радостью Глейхенгауз. Не успела она оглянуться, как оказалась в крепких мужских объятиях, а молодой человек за её спиной растворился, как растворяется ночь от солнечных лучей.***
«Где я была раньше?» — проносится усталая мысль, когда Аня всплывает из этого водоворота, желая вдохнуть свежего воздуха, по глазам невольно текут слёзы. Как бы она не жаловалась на режим тренировок Виктора Николаевича Кудрявцева, любая деятельность отвлекала от лишних мыслей и воспоминаний. Только сейчас Щербакова была далеко от зоны собственного спасения, и так же далеко от неё был Даня, которого так не хватало, и чья куртка сейчас висела среди её платьев и тренировочных костюмов в шкафу. Поэтому Анна хмурилась, жмурилась, но проигрышно пыталась уснуть, с силой закрывая глаза. Сон не пришёл и через полчаса. Идея открыть шкаф, где манящим огоньком висела та самая белая с искусно вышитой на спине эмблемой России куртка, пришла так естественно, что Аня даже не заметила, как та оказалась в её руках. Ароматы бергамота и осеннего ветра, что она чувствовала, спрятав нос у Даниной шеи, почти выветрились, но материя всё ещё чудесным хранила его тепло. При новом вдохе, слух улавливает слишком громкие для поздней ночи звуки, и присущие любопытство не позволяет остаться в своей комнате. Ей всегда было интересно, это материнское чутьё транслирует её эмоции на маму даже на расстоянии, или то, что маме тоже не спалось в эту ночь, просто совпадение, никак несвязанное с тем хаосом, что развозился в ней из-за картин прошлого (будущего). Или вообще никогда не существовавшей реальности, взращённой её ударившейся головушкой. Вне комнаты мысли плавно перетекают в воспаленном мозгу и лишь одна из них всё больше и больше мучает её: почему ей было суждено родиться на тринадцать лет позже него… — Ты плакала, — мама первой нарушает возникшее молчание, утверждая действительное, не оставив дочери даже возможности податься на попятную. Иногда им троим казалось, что у мамы на затылке есть третий глаз. Иначе, как объяснить, что они даже рта раскрыть не успевали, а мама уже обо всем знала. Хотя сама, в большинстве случаев, занимала роль стороннего наблюдателя, не нарушая их личного пространства. Даже когда у Инны были проблемы на работе, или появился первый молодой человек, Юлия только гладила старшую дочь по голове, давая тихий совет, но не навязывая своё мнение. Только теперь Аня у мамы одна, а рассказать правду о том, что происходит, тоже самое, что купить себе билет в один конец до психиатрической больницы. — Что бередит душу моей красавицы-дочки? — лёгкий голос прямиком из детства, также, как когда она разбивала маленькие коленки на первой тренировке. «Мама, рано или поздно кому-то будет больно, так пусть мне», — горькая мысль проносится ласточкой в голове. Без воспоминаний, Аня хоть на миг могла забыть, что таких чувств между ней и Даней в настоящем нет и быть не может. Что там есть Женя, холодный, но знакомый, как столичные морозы, от которых негде укрыться. От которых её, как оказалось, всегда спасал один человек. — Я так запуталась, мамочка… — на её глазах опять выступают непрошенные слёзы, сил держаться больше просто нет. — Детка, конечно, неизвестность всех страшит в твоём возрасте, и не всегда всё получается, как мы того хотим… — Я даже сама не знаю, чего хочу! — всё, что бурлило внутри, нашло выход наружу и не видело причин останавливаться, пока горячие усталые слёзы струились по красивому лицу. Юлия кладёт ладонь Ане на макушку и поглаживает — так ласково, что в груди пробуждается дикий зверь. Этот зверь скулит и рычит, и его метания лишь усиливают огонь в груди. Аня тяжело вздыхает, отгоняя от себя навязчивые мысли о Семененко, и делает большой глоток расслабляющего чая, пахнущего ромашкой и травами. Пряная жидкость обжигает горло, разливаясь по нутру приятным, согревающим теплом. Она вдруг понимает, что размышления о нём её раздражают — непонятное ожидание доводило до исступления, а постоянное состояние неопределенности угнетало. Ведь Анна понимала, что вся эта любовь по большей степени придумана ею — фигурист лишь позволял любить себя, ничего не обещав взамен. Он слишком мастерски играл роль рыцаря в тени, а Аня, как обманутый вкладчик, верила в мечту, надеялась, что потом всё выплатят с процентами. Словно, когда Евгений закончит профессиональную карьеру, то прибежит с кольцом в зубах, обрекая её на «счастливую» семейную жизнь. От нарисованной разумом картины стало тошно, она бы никогда не смогла забыть про лёд и запереть себя в четырёх стенах. Как там говорится: ни одна птичка не выбирает себе клетку? Наверное, пару месяцев назад Анна могла бы найти тысячу аргументов в пользу семейной жизни с петербуржцем, и как жена декабриста последовала бы за мужем, оставляя позади родную Москву. В этих отношениях она бы всегда была жертвой, которая положила на семейный алтарь от своего призвания до жизни рядом с родными. Пока ей не показали альтернативу, что можно проводить ночи не в слезах, а в томительном, приятном ожидании, скорой встречи не пару раз в год. С Даней жертвовать не нужно, пока она здесь уж точно. — Какое-то безумие, — бурчит она себе под нос, лениво покачивая ногами под столом. — Какая же ты глупая, Щербакова… Хорошо, что маму сморил, подошедший на цыпочках, сон, и она не могла услышать её отчаянного выдоха. Анна не готова объяснять больше, чем уже сказала, ни себе, ни другим. Ей просто хотелось вернуться в начало сегодняшнего дня и укрыться в руках Глейхенгауза ото всех терзающих воспоминаний. Будто он также придёт и спугнёт Семененко и из её головы. Утащила в кровать Данину куртку, перетаскивая её на себя, чтобы устроится под ней, как под одеялом. Аромат уже родного парфюма совсем выветрился, и лишь последние нотки у воротника напоминали о личности хозяина, заставляя её зарыться в ткань носом. Даже несмотря на жесткость материала, под курткой так уютно, так спокойно, что хочется верить — Даня её защитит даже от теней в комнате. Даже от холодной души Евгения Семененко. Даже от её собственных болезненных сомнений.