«Звон стоит в ушах, и трудней дышать. И прядется не шерсть,
только мягкий шелк. И зачем мне, право, моя душа, Если ей у тебя, мой гость, хорошо»
Произвольная даётся Анне сложнее, может, дело в колене, которое начинает побаливать на второй половине или в образе, который необходимо глубоко прочувствовать. Девушка успокаивается, только когда боль волнами отступает, давая ей возможность выполнить аксель на нужном уровне. Судьи могут придраться только к риттбергеру, чуйка подсказывает — придерутся. Но Аня собирается на последней дорожке шагов, сейчас надо до конца откатать программу и не упасть на лёд от избытка чувств. Ещё с утра в её душе образуется воронка эмоций, что сейчас только мешает, и причиной тому является то, что произошло минувшим вечером. Она не может смотреть на него, так, как прежде. Как бы ни старалась. Как бы не отводила глаза. Они как мотыльки в банке, которым некуда деться друг от друга. Девушка всё же обратила внимание на то, как часто фигурист поглядывал в её сторону. Его взглядам Аня радовалась, хотя и не следовало бы, и их частота со временем не снижалась. Щербакова не могла точно понять, что это значит, но почему-то ей становилось легче, когда она об этом думала. Ей сложно даже самой себе в этом признаться, но кажется, что закончились выделенные не на самоконтроль, но на самообман силы: она не хочет бежать от него. Она хочет, оказаться, как можно ближе. Аня пытается отогнать эти мысли, словно назойливых мух, когда покидает лёд, до этого кланяясь, и почему-то опять в ту сторону, где с ободряющей улыбкой стоит молодой человек в костюме, расшитом золотыми линиями, и хлопает ей вместе с другими зрителями. С каких пор её не волнует никто, кроме него? Со вчерашнего вечера? С первой тренировки наедине? Если Аня не может понять себя, то как можно говорить о каком-то самоконтроле. — Хорошо, Аня, выстояла, — сквозь дымку воспоминаний и мыслей до неё доносится голос Виктора Николаевича. Тон был укоризненным, но с еле уловимым намеком на облегчение. В этот раз оценки волнуют меньше всего. Не важно, что сейчас ей поставят и на каком месте она окажется, все насущные проблемы это не решит. 183,79 балла, теперь ясно, что по сумме Щербакова точно первая. Виктор Николаевич чуть ли не вскакивает, увидев 274,17 в итоге. Только Аня смотрит совсем не на тренера, а сквозь него. Туда, где от облегчения Даня зарывается пальцами в свои бронзовые пряди и прикрывает глаза. Эта реакция и есть её награда, только ему об этом знать необязательно. Глейхенгауз не по своей воле замечает, что нынешняя чемпионка уставилась на него, наверное, почувствовав его взгляд. Вглядывалась в глаза с тем же растерянным выражением, которое весь день не давало ему покоя. Сейчас Аня уже не отводила взгляд, хотя Даниил глазел на неё с неуместной пристальностью, тщетно пытаясь прочесть хоть что-то в этих карих глазах. Но их переполняли не ответы, а вопросы. Такие же, как и у него внутри, от этого на душе становилось только сложнее. Она всё ещё не отворачивалась, хотя уже должна была пройти, как минимум, метров десять и сесть рядом с Андреевой. На её коже начал проступать нежный, катастрофически притягательный румянец, что преследовал его ещё с того момента, как девушка оказалась на пороге его номера вчерашним вечером. Вместо того, чтобы по обыкновению смутиться и сбежать в объятия подруги, Аня решительно направилась прямо к нему. Только тогда молодой человек заметил, что невольно выдал свой интерес, склонив голову в её сторону. Понимая, что битва с новыми для него чувствами уже проиграна, Даня не видел причин отказываться от желаемого и раскрыл руки, приглашая её в свои объятия. В голове фигурист твердил себе, что так проявляет дружескую поддержку, но когда девушка крепко прижалась к его груди, обвивая торс своими маленькими ручками, признал, что это ложь. Когда объятия прекратились, Ане пришлось взглянуть на него: сейчас его волосы были почти что идеально уложены, но она знала, что при первом прыжке они вернуться в привычное состояние. Отчаянное желание самой вернуть им беспорядочный вид застало её врасплох. И пришло понимание — скорость мысли всегда быстрее возможности ее контролировать, потому что рука уже потянулась к нему, но девушка не придумала ничего лучше, как стряхнуть невидимую соринку с его брови. Внутренняя дрожь, смущение, пригоршня осознания уместились в пару секунд, и рука рефлекторно дёрнулась назад. Она затаила дыхание, напряженно ожидая его реакции. — Повторишь вчерашний триумф? — голос кажется Ане сконфуженным, но она старается не подавать виду, лишь заводит ту самую руку за шею, опасаясь сделать ещё что-то. — Как я понял, всё зависит от тебя, — Даня улыбается уголками губ и удаляется от неё к выходу на лёд, подмигнув напоследок. Его уверенность немного её успокаивает, но не полностью. Телефон, как и в прошлый раз уже настроен на нужную волну. Произвольная программа в их спорте решает гораздо больше короткой, как ни крути. С короткой программой ты, конечно, задаёшь себе темп, определённую планку, но потерять её проще, чем удержать. А у Дани сейчас планка чуть ли не на уровне Эвереста по сравнению с другими. Хотя, признаться честно, Воронов, который нервно суетиться в другом углу вызывает ухмылку на её лице. Разделяющие его с Глейхенгаузом полтора балла здорово играют на его «непобедимом» авторитете. Даня же, напротив, спокоен, как лев перед прыжком. В скольжении ему равных точно нет, главное — держать прыжки. У неё сердце к горлу подскакивает, когда он в первый раз отрывается от поверхности льда, за первый прыжок всегда дают максимум, по сути от него всё и зависит, но от него не будет толку, если расслабиться на остальных. Произвольная программа подразумевают состояние сжатой пружины внутри, которое нужно держать до конца. В один момент ей кажется, что Даня вот-вот упадёт, но он тут же выравнивается и чисто приземляется на правую ногу, пока Аня выдыхает, задержанный в лёгких, воздух. Катать под «The Temple» непросто, Глейхенгауз осознаёт это по тому, как накал внутри него повышается с каждым тактом, но от того только интереснее. Откатать до предела, отдать всего себя, потому что цель ближе некуда. При заходе на риттбергер вторым прыжком, он словно ощущает вкус победы на губах — движения становятся резче, а музыка словно течёт по венам. Фигурист увеличивает скорость, входя в твизл, перед глазами всё плывёт, композиция заглушает собой каждый звук. Ритм тоже становится чаще и перед глазами проносятся события последних дней — Аня, она везде: в музыке, в голове, за одним из бортиков. Воздух, которым он дышит до скрученных бронхов, пропитан ею, а лёд хранит узоры её победы. Его компас, указывающий путь к заветному кладу. Сердце у Ани уже бьётся, как сумасшедшее, когда она слышит очередные возгласы комментаторов: — Аксель, сделал! Вы знаете, даже не возможно дышать, так он катается эти два дня… И Щербакова уже и вправду не может дышать. Вдох-выдох через силу с паузой в минуту, когда она следит за его входом в бауэр — элемент, в котором он хоть немного может отдохнуть — и вот перепрыжка для дорожки к четвертому тулупу, а там останется лутц. Теперь понятно, как чувствовал себя Даниил Маркович все эти годы, находится за бортиком не легче, чем на льду, может, даже сложнее, потому что ты ничего не контролируешь. Даня наполняет лёгкие кислородом насколько вообще может, потому что все силы в ногах, а руки натянуты струнами. Громкий акцент, и он взлетает в лутце, все замерли в ожидании — в зале не звука, кроме мольбы проникновенных голосов в мелодии. У Ани руки трясутся, поэтому телефон приходится прижать к груди, она даже моргнуть не может, пока музыка стихает на его чистое приземление. Мальчишеские бронзовые пряди разметались во вращении, а костюм так переливается, что ей хочется потереть ладошкой глаза, сейчас он поистине выглядит, как небожитель, что летает надо льдом. Когда Даня уходит в заключительный волчок, Аня слышит только голос Татьяны Анатольевны: — Где он нашёл эти силы? Держать всех в таком напряжении всю программу… Аня сама задаётся тем же вопросом, видя как напряжены его мышцы, и ей кажется, что ещё секунда, и Даня упадёт от такого взрыва адреналина у него в крови. Потому что щёки у него красные, когда он замирает в конечной позе, и он заметно прихрамывает на больную ногу, хоть на губах и сияет довольная улыбка. Хотелось пойти за ним, узнать, как он себя чувствует, но сейчас Аня не могла даже сдвинуться с места. Молодой человек безвольно упал на диван, часто дыша, как будто несколько секунд назад его топили. Глаза сами собой поднялись к экрану в ожидании вердикта. Ощущение сродни первому птичьему полёту: либо в небо взмыть, либо разбиться о скалы. И всё зависит от простых цифр. 174 целых и 47 сотых — его личный рекорд, только по произвольной он третий. Ухмылка появляется сама собой, когда он видит, что Успенский пока занимает вторую позицию, а его старшему брату достаётся пятое место в турнирной таблице. Соперничать с собственным братом, да, а он-то думал, что это ему тяжело. — В сумме Даниил Глейхенгауз набирает… — несмотря на то, что всё тело ломило от усталости, а голеностоп постоянно информировал о ноющей боли, фигурист встрепенулся, — 272, 17 сотых балла и занимает первое место. Дане отчаянно хочется себя ущипнуть, потому что это больше похоже на сон. Может он ослышался и его всё-таки оглушила музыка в один момент. Виктор Николаевич, кажется, тоже не понимает, что происходит, всё также смотрит на табло. Но спустя несколько мгновений стискивает его в своих руках, пока Марина Григорьевна прикрывает уста от радости. А Глейхенгауз спокойный, потому что не может осознать, что стал чемпионом своей страны. Боль тут же отступает, и кажется он прокатает так ещё раз десять. Его все поздравляют, но приятное чувство гордости за себя отзывается грустью, потому что он почти сразу замечает — её здесь нет. Неизвестность отравляет триумф, потому что тело всё ещё помнит её тепло после проката короткой программы, и тепло до сегодняшней победы, и молит хозяина о том, чтобы почувствовать его снова. — Даня, куда ты? — ударяет удивлённый голос Кудрявцева Даниилу в спину, когда тот предпринимает первую попытку пробраться сквозь толпы журналистов и спортсменов, — Сейчас же будет интервью. — Мне надо найти её! — крикнул не оборачиваясь Даня, не уточняя кого и зачем, на второй вопрос он и себе не мог дать точного ответа. Огромное количество людей подпирали со всех сторон, не давая перейти на бег, а до выхода в коридор предстояло пройти — а точнее проползти с такой-то скоростью — ещё половину зала. Передвигался чемпион рывками: то вырывался вперед, то останавливался, а коллеги по цеху, как нарочно отвлекали множеством поздравлений, которые Даня не мог разобрать из-за всеобщего шума. Неудивительно, что в таком хаосе толпу он заметил, только когда в неё врезался. Между телами ни щелки, ни просвета. Расталкивая людей, он яростно пробирался между тех, кто мешал, все удивлённые и раздосадованные его поведением голоса звучали, как единый звон. Лица слились в удивленное пятно, окруженное каймой цветов российского флага. Толпа мощной рекой кружила его, унося совершенно не в том направлении. Заветный свет таблички над дверью с надписью «выход» вёл его, как свет маяка ведёт потерявшееся во тьме корабли. Среди поздравляющих неожиданно образовалась брешь — молодой человек, увидев свободное пространство, бросился вперёд. — Аня! — звал Даня, понимая: с гамом толпы состязаться бесполезно, тем более от напряжения во время проката сел голос. Однако молчать было бы ещё хуже. — Она пошла к женским раздевалкам, — голос Андреевой чётко выделяется среди всех, даруя ему чёткую навигацию. На что Глейхенгауз смог в благодарность лишь махнуть рукой, пока кто-то вновь не сбил его с пути. Вылетев из ярко-освещенного зала в тёмный коридор, фигурист на секунду потерял ориентацию в пространстве — глазам нужно было время, чтобы привыкнуть. Хотя ему оно нужно было не меньше. Поэтому Даниил замедлил шаг, она явно ушла сюда не просто так, переодеваться по крайней мере было рано, ведь их ждала церемония награждения, которая последние минут десять его не то, чтобы очень волновала. Ему надоело заниматься самообманом и пытаться усидеть на двух стульях одновременно — это никогда ничем хорошим не заканчивается. Но фигурист не останавливался и сделал глубокий вдох, задерживая воздух в легких на пару секунд, а после протяжно выдохнул. «Скажи всё, как и есть, и заживи наконец без раздрая в душе», — прямолинейно подсказывал внутренний голос. Даня ощутил укол беспокойства. Слишком уж стремительно приоритеты поменялись внутри него. Только теперь понял, что означал этот его странный порыв: он просчитался, допустил ошибку — теперь уже точно на пике карьеры он впервые… влюбился. Страшное слово, потому что сильное. И жизнь теперь точно не будет прежней, и смотреть на Аню, как прежде он тоже уже не сможет. В душе словно затмение, а разум ослеплён новым, абсолютно неизведанным чувством.***
Пока все замирают в ожидании оценок Глейхенгауза, Аня вздрагивает от неожиданно появившейся рядом Виктории, что переворачивает всё у неё внутри одной лишь фразой: — Когда он встретил тебя, то словно очнулся от глубокого сна, — задумчиво проговаривает светловолосая, — И стал совсем другим… Аня наблюдает, как он замирает от радости, и слышит из всё ещё включённого телефона громкий комментаторский голос, порождающий ещё больше мыслей: — Глейхенгауз, которому пророчили закат карьеры, теперь выше всех в турнирной таблице. Впрочем, прошлый чемпион — Сергей Воронов отстаёт на пару секунд, но дерзкий и неожиданный победитель приковывает к себе всё больше внимания, похоже, у миллионов любитель спорта в нашей стране новый герой! Её миссия выполнена. Только почему-то от этой мысли на душе стало пусто. Остаться совсем одной в этом новом мире, потому что с первого дня у неё оставался только он. А будет ли теперь? Если это вообще всё реально… Она просто задвинула все эти вопросы на второй план, занявшись любимым делом. А что в итоге — Анна вновь в ловушке собственных чувств, и вероятность успеха 0,001 процент — неперспективно, как ни посмотри. Одно радует, раны от Семененко затянулись, оставив лишь шрам, как отголосок прошлых ошибок. Ей бы на них учиться, а не оставлять место для новых ранений. С ней уже столько всего произошло — неужели судьба заберет последние осколки разбитого счастья? Это нелогично и несправедливо… Или она нарушила какой-то неведомый закон, чем обрекла себя на вечные муки? Даня — чемпион, ему сейчас карьеру поднимать надо, а не возиться с какой-то девчонкой, что воспылала к нему странными чувствами. Ноги сами несут её к раздевалками, после чего она оседает на пол. Аня прислонилась вспотевшим лбом к холодной стене. Она уже толком не помнила, какой была жизнь всего несколько недель назад — сначала хотелось, чтобы все стало, как раньше, а теперь эта жизнь уже не казалась такой чужой, но боль преследовала её везде — от себя невозможно убежать или спрятаться, и отключить чувства девушка тоже не может. Фигуристка долго отбрасывала их от себя, а эти волны внутри неё становились все выше и яростнее бились о скалы из рёбер. Вот оно, то изматывающее чувство, что медленно, но верно выкручивает наизнанку нутро. Вонзается костью в горло. Наваливается на плечи неподъемной ношей, осветляя все краски жизни в тот самый — красный цвет до тех самых пор, пока его не сбросишь. А сбросить его Аня не могла, ведь это означает окончательно стереть путь назад — если он вообще есть — и остаться с ним.***
В коридоре раздался шум. Даня поймал себя на попытке отличить звук её шагов от остальных, будто в нём было нечто важное или особенное. Как глупо. Его собственный шаг всё же увеличился, женская раздевалка находилась в самом конце, куда он хотел добраться поскорее. И сознавался, что хочет снова увидеть её лицо. Вот оно и приняло решение за него, это любопытство, это влечение. А Даня разозлился на себя за то, что оно вообще у него возникло именно сейчас. Ведь же пообещал себе, что не допустит, что не будет отвлекаться в важнейший сезон карьеры — разве нет? И вот, пожалуйста: уже бежит по коридору, как какой-нибудь дурак из бульварных романов. Он находит Аню на полу у двери той самой раздевалки, прижавшую к себе ноги, а на очаровательном личике висит тень неизвестности. В его же голове просто путаница из петель, вписанных одна в другую. — И почему же ты оставила меня им на растерзание? — Даня пытается разрядить обстановку вокруг неё, информируя о собственном присутствии. Глейхенгауз не сразу обращает внимание, как её глаза поднимаются к его лицу, и она чему-то вдруг улыбается. — Ты за меня переживаешь, — комментирует Щербакова, и нотка грусти в её глазах сменяется задумчивостью. — Я никогда этого не скрывал, — фигурист набрасывает куртку на её оголённые плечи, всё же по коридору гуляет множество сквозняков, — Так почему ты ушла? — Наверное, я просто отвыкла от всего этого, мои прошлые соревнования были несколько другими, — как трудно было не смотреть ему в глаза, хотя уже в её собственных стояли слёзы. — Какими они были? — если уж Аня действительно хочет раскрыться ему, то он должен помочь ей в этом, вновь протянуть свою руку. — Всё дело в тренерах, — начала девушка, непроизвольно опустив голову ему на плечо, оказавшись в кольце тёплых рук, — С ними я каталась с самого детства, и это уже была, как вторая семья. А когда тебя отрывают от семьи, это больно… Молодой человек чуть сильнее сжал пальцы на её плечах. Показалось, что её грусть была осязаемой, как вуаль над ними, ведь ей действительно было больно, а всё что Даня мог, это мягко поглаживать её спину под собственной курткой, внимательно слушая каждое Анино слово. — Даже дома всё стало по-другому после моего перехода. Я словно оказалась совсем в другом мире, потеряв всё, что было мне дорого, — для неё самой было удивительно, какую откровенность девушка позволяла себе рядом с Даниилом. Она была не самым открытым человеком, а уж о переживаниях и подавно не распространялась. Даня же ясно видел, что это тяжело для неё, вот так сидеть тут, разговаривать с ним, а вне этого коридора быть в центре всеобщего внимания. Молодой человек ощущал её застенчивость по тому, как Анна двигала своими хрупкими плечами под его ладонями. — А теперь я боюсь потерять и тебя, — искренне проговорила Аня. В его руках она ощущала себя так тепло и уютно. И безопасно. Даня — её островок безопасности, тихая гавань, — Что ты тоже исчезнешь… — И куда же я от тебя денусь? — он заправляет прядь волос ей за ушко, чуть отстраняясь, пристально взглянув в глаза, пока на губах играет мягкая улыбка. Когда его тёмные глаза, которые в темноте стали почти что чёрными, одарили взглядом её уста, Аня чуть ли не до крови закусила губу. Его горячая рука ярко контрастировала с холодом коридора на её щеке. В её отчаянном разуме ярко запылала мысль, что он вот-вот наклонится и коснётся её губ в первом в её жизни поцелуе. От предвкушения на коже стали бегать мурашки, и все прошлые переживания отступили. Она уже словно ощущала его, хоть на губах было только горячее дыхание. Нежное касание, почти невесомое, что лишь через мгновение становится глубже, позволяя почувствовать вкус и мягкость. Аня бы ответила ему в этот момент, забыв обо всём: о том, кто он и кем станет, о том, кто она и кем была (или будет). Запустила бы пальцы в его бронзовые пряди, неумело касаясь губами в ответ. В её голове это выглядело так правильно… Но этого не произошло. Отстраниться от неё, когда между ними оставался какой-то миллиметр для Дани было мучительно. В этот момент её переполняла боль, и Аня всё же была влюблена в другого, хоть и не говорила об этом с того дня. Ему страшно хотелось осуществить желание и пленить её губы, но с огромным трудом Даниил цеплялся за свои убеждения, потому и не смог бы поступить с ней так бесчестно. Аня замечталась, снова. Фигуристка грустно покачала головой. К сожалению, любовь слепа. Чем сильнее любишь, тем больше теряешь чувство реальности. Но любовь ли то, что она сейчас чувствует к нему? — Пойдём, Нютик, — за размышлениями, она не замечает, как Даниил встаёт с пола и выжидающе смотрит на неё, — Нас ждёт заслуженное награждение. Она притихла, в то время как Даня, всеми силами, старался контролировать себя, чтобы не вернуть её к стене, впиваясь в её губы, как того хотелось. Сейчас он шёл по лезвию бритвы. — Конечно, — отозвалась Анна совершенно спокойным голосом. Ее глубокие глаза были полны понимания, как будто, она могла увидеть, что он чувствует. Даниил хотел предложить ей свою руку, но затем подумал, что не стоит так искушать свою судьбу, в течение одного получаса. Он шел так близко, насколько это было позволительно. Настолько близко, что теплота её тела походила на физическое прикосновение. Когда Глейхенгауз придержал для неё дверь, Аня выглядела немного опечаленной, и тот задавался вопросом, что же заставило её загрустить. Даня посмотрел ей в глаза, собираясь спросить, но она, засмущавшись, внезапно уставилась в пол. Это подогрело любопытство, но шум катка, на который они так незаметно вернулись, сбивал с толку. Они вновь не одни. Хотелось вернуться в тот коридор и забыть об этом награждении, как о страшном сне, чтобы вернуть момент между ними. И он его обязательно вернёт. Позже.