***
Мы зашли в небольшой кафетерий. У прилавка стоял парень с королевским черным пуделем на поводке и долго выбирал сироп в кофе. Мы встали в очередь. — Только у меня деньги кончились, — грустно шепнула Аня. — Всё эти чëртовы лекарства. — Ерунда, я заплачу, — ответила я, прикидывая, сколько у меня есть. Из-за всей этой суматохи с отменой свадьбы в нашей семье был нарушен привычный порядок, и в начале недели папа не дал мне обещанных карманных. Но зато я вспомнила, что на карте лежали деньги, которые перевела к Новому году бабушка. — Ты голодная? — спросила я, успокоившись, что мне должно на все хватить. — Тут выпечка вкусная. Выбирай! Аня долго грела пальцы о стаканчик и молчала. Я тоже молчала, не зная с чего начать. Жевала ватрушку и смотрела в окно, как цинковые крыши вдалеке пылали от сумасшедшего рассвета. — Мне нужно тебе кое-что сказать, — тихо выдавила из себя я. — Надеюсь это не признание в любви, — ответила Аня, улыбнувшись. — А то я не выдержу такого. — Нет, конечно! — Ладно, прости, на самом деле мне тоже надо поговорить с тобой. — Давай, начинай тогда ты, — снисходительно разрешила я, но на самом деле, мне просто нужно было время, чтобы сформулировать слова и составить их в предложения. Ведь то, как мне рассказывать Ане о Марке, я совершенно не представляла. — У меня есть парень, — вздохнула Аня. — Помнишь, парня из Питера, который за нас у «Гастронома» заступился, Женю? Я вам с Камилой не говорила, но у нас с ним все очень серьезно. Мы встречаемся. — Я знаю, — поспешила сказать я. Актриса из меня никакая, поэтому если бы я сейчас удивленно заахала, это было бы очень подозрительно. И, достав телефон, показала подруге фотографию. — Мы вас в кино видели. Думала, буду тебя этой фоткой шантажировать, но забыла про неë совсем. — Кто это — «мы»? — удивилась Аня. Тогда и я честно ответила: — Я и Марк. — Ты и Марк? — А вот Аня выразила искреннее недоумение. — Да. Он мне очень нравится, — ответила я. Если не сказать больше — я в него по уши влюблена. И я сама удивилась, как легко я призналась себе в этом. — Ну ничего себе… — пробормотала Аня. — Хотя можно было догадаться. Внезапно Щербакова грустно улыбнулась. — Вот почему мы с тобой такие? Держим в секрете друг от друга такие вещи. — Просто это очень сокровенные вещи, — улыбнулась я в ответ. А ведь я сама долгое время не могла признаться себе в любви к Марку. Что уж говорить о признании подругам… Аня помолчала, но потом всë же спросила: — Ну и как это произошло? — Что именно? — не поняла я. — Как ты смогла влюбиться в Марка? Он же… — … мешок с проблемами, да, знаю, — я рассказала подруге обо всём: о нашей первой прогулке, о даче и об остальных не менее интересных вещах, и о Солнышке. Аня слушала внимательно, лишь изредка перебивая меня, чтобы уточнить какие-то моменты. — Нет, ну ты сравни Марка и Солнышко, ясно же, кто лучше. Многогранный у тебя вкус, — как истинная лучшая подруга, она ни могла не проехаться по моему избраннику. Я ответила ей что-то невнятное, несмотря на откровенный диалог с Аней, лучше мне не становилось. Мысли о том, насколько гадким был сегодняшний день не покидали. Аня, конечно, заметила это и пыталась меня поддержать. Но до нужной цели еë утешения не дошли. Мы допили кофе и, попрощавшись, разошлись по домам.***
По улицам ползли снегоуборочные машины. Ледяной ветер покалывал лицо. Нога ныла, поэтому до дома я плелась неприлично долго. Насти и мамы не было. Сестра сдавала последний зачет, а мама умотала на дачу приводить дом в порядок перед праздниками. Чтобы отвлечь Настю от расставания с Валентином (будь он не ладен!), родители и дядя с тëтей готовили большую вечеринку. На Новый год должны были прийти мамины друзья, а это всегда торжество в духе: «А Сашка-то как вымахала! Жених-то у тебя есть? А поступать на кого собираешься?..» И дальше по списку. Взрослые всегда лезли со своим ценным и неинтересным для меня мнением. Поэтому мне ужасно хотелось провести новый год подальше от семьи. Забиться под кровать и не вылезать от туда. К тому же с Настей мы по-прежнему не помирились, а делить с двоюродной сестрой на даче одну комнату в неуютной тишине мне точно не хотелось. Дома у меня разболелась голова. В холодильнике мышь повесилась, из-за чего настроение еще больше испортилось. Небо в снегопад было темное, низкое и лохматое, оттого в квартире стало неуютно и сумрачно. Я даже толком не разделась. Просто завалилась в школьной форме на диван и включила телевизор. Бесконечные дневные ток-шоу, все тупые и провокационные, и сериалы для домохозяек… Ничего интересного. Остановившись на кнопке с музыкальным каналом, я немного убавила звук и прикрыла глаза. Сама не заметила, как заснула. Снились коридоры. Длинные, бесконечные и неуютные. По ним меня на руках нес Марк. Я, крепко ухватив его за шею, много говорила, оправдывалась, признавалась в любви, а Кондратюк уже привычно молчал. Поочередно вышибал ногой двери и кого-то там высматривал, не обращая на меня внимания. Наконец мы дошли до кабинета биологии и остановились. Класс был пуст. Мы стояли у огромных плакатов анатомического устройства организма человека, Кондратюк по-прежнему со мной не разговаривал. «Перестань на меня обижаться! — плакала я во сне. — Ты все не так понял! Я не люблю его больше… Он хороший, но не мой. Ну почему все так сложно? Зачем мы вообще начали общаться? Зачем ты наткнулся на меня в коридоре тогда? Зачем ответил мне? Зачем пошëл гулять со мной? Зачем согласился на предложение провести выходные на моей даче? Зачем ударил Валю? Зачем познакомил со своими родителями? Зачем признался в любви? Зачем ты, Марк, появился в моей чëртовой жизни?..» Я почувствовала, что плачу по-настоящему. А потом прозвенел школьный звонок. Правда, странный какой-то… Он звонил и звонил. Так настойчиво, что я наконец проснулась. Мои глаза не разлеплялись от слез. Еле-еле я сообразила, что это был дверной звонок. Кто-то отчаянно пытался меня разбудить. Я наконец открыла глаза и огляделась. В квартире по-прежнему было пусто. Может, мама уже с дачи вернулась? Или Настя оставила дома ключи… Встав на больную ногу, я охнула. Совсем забыла о том, что ее подвернула. Доковыляв до двери, даже не взглянула в глазок. Это был папа. Я и не заметила, что уже наступил вечер… Перед сном я долго листала ленту «Инстаграма». Потом через общих одноклассников нашла Марка. Фотографии он добавлял раз в несколько месяцев. А за последние два года вообще не добавлял. В основном из имеющихся в его профилей фотографий были прикольные старые машины, которые видел в городе. Было и несколько фото, на которых был сам Кондратюк. Вполоборота на фоне заката и бушующего моря не в сезон. С ясным сияющим взглядом голубых глаз. Я долго любовалась его красивым профилем. Как в тот день, когда мы впервые гуляли по набережной и ели хот-доги. Марк мило жмурился от солнца. Мне стало интересно, с кем он отдыхал и кто мог так красиво сфотографировать Кондратюка. В отмеченных фотографиях Марк постоянно был в компании незнакомых парней и девчонок. Вполне себе симпатичных девчонок, кстати. Я принялась ревниво представлять, где и с кем Марк может быть сейчас. А вдруг гуляет с девушкой за руку, в отместку мне. По красивому заснеженному городу. Ведь, по сути, мы друг другу никто. И он мне ничего не должен. Как и я ему… Как раз в этот момент высветилось сообщение от Камилы: «Привет! Ты не знаешь, как там Аня? Не то мне она не отвечает». Я свернула «инсту» и быстро напечатала ответ: «Привет! Аня вроде нормально, говорит, что мать уже гонит еë в школу». «Понятно. А тебя можно поздравить?» «С чем?» — удивилась я. «Как это с чем?! С ясным днём! С Сол-ныш-ком!» Я некоторое время не отвечала, пытаясь врубиться в смысл сообщения. Тогда Камила, не дождавшись от меня ответа, снова написала: «Ну, ты что? Все в параллели обсуждали, как Солнышко нес тебя на руках по коридору. И при этом вы так друг на друга смотрели!» Я похолодела от ужаса. Как же так? Камилы даже не было в тот момент у медпункта. Она учится в другом классе. Вот сплетники! «Ничего серьезного! — принялась печатать я. — Всего лишь подвернула ногу, а Егор Сергеевич помог мне добраться до медсестры». «Ничего себе — ничего серьезного! — Если бы кого-нибудь из нас Солнышко нес на руках… Он всегда тебя выделял! Мне Андрей говорил, ваша Благовещенская при всех вас обсуждала». Эта информация меня не радовала. А если глупые сплетни и обсуждения дошли и до Марка? Хотя что тут говорить. Он собственными глазами все видел, почти видел… «Короче, завтра на большой перемене буду ждать подробности!» — прислала новое сообщение Камила. — А сейчас мама спать гонит. Спокойной ночи!» «Спокойной ночи». — ответила я и вышла из мессенджера. Да-а… Дела. Но вместо того, чтобы тоже отправиться спать, я снова зашла в «инсту» на страницу Кондратюка. Изучив все до самого конца, тяжело вздохнула. Может, он мне хотя бы сегодня приснится? В самом лучшем на свете сне. Молодой месяц заглядывал в комнату сквозь незашторенные окна. По украшенному новогодней иллюминацией проспекту разлился свет от фар. Сердце разбито, уроки не выучены, а город засыпало снегом.***
В школе коридоры украсили елочными ветками и бусами. На первом этаже шестиклассники репетировали какой-то забавный новогодний номер. Мальчишка в маске волка зажигательно отплясывал, а потом вдруг кинулся на своих одноклассниц. Девчонки заверещали и бросились врассыпную, едва не сбив меня с ног, но я даже ни капельки не рассердилась на них. Что было для меня весьма странно, настроение, на удивление, было хорошим. Еще и первым уроком — биология. И пусть теперь я ждала этот предмет не с таким трепетом, как раньше, увидеть Егора Сергеевича все равно было приятно. Куда лучше, чем алгебра, где от скуки помереть можно. Зайдя в класс, я первым делом обнаружила за нашей партой Аню. Ура! Значит, ей уже лучше и родители выгнали беднягу в школу. Это, конечно, плохо, что я злорадствую. Но подруга уже достала болеть, а без неë на уроках скучно. Теперь, когда все карты раскрыты, мы со спокойной душой можем в подробностях обсудить мальчишек, которые нам небезразличны… Кстати, о них. По пути к своему месту я посмотрела на парту Марка. Она пока что пустовала. — Приветик! — счастливо поздоровалась я, усаживаясь рядом с Щербаковой. Аня сидела перед раскрытым листом с текстом и сосредоточенно на него смотрела. Стихотворение какое-то. Повторяет, что ли? Странно, вроде у нас сегодня нет литературы. Хотя какая разница? Не до уроков мне теперь было. Я тут же принялась тормошить подругу: — Как ты? Уже в школу выгнали? Камила вчера вечером про тебя спрашивала… Аня подняла голову и посмотрела на меня каким-то странным встревоженным взглядом. Она была напуганной, потерянной и взвинченной одновременно. Лицо подруги сильно побледнело. Я уже начала бояться за еë здоровье. — Саш… — начала она, но потом почему-то замолчала. — Что такое? — испугалась я. — Тебе плохо? Может сходишь к медсестре? Мне Солнышко позвать? — Не в том дело, — перебила Щербакова. А затем придвинула ко мне листок. — Вот, смотри. Это правда ты писала? Я уставилась на стихотворение. И только теперь, вчитавшись, конечно же, узнала его. С первой строчки. И почерк мой… Сейчас я поняла, что это просто размноженная копия. Мое признание в любви. То самое, которое я написала поздно ночью в блокнот, когда вернулась с дачи и не могла уснуть. В тот вечер я впервые призналась себе в сильных чувствах, но, испугавшись, упрямо подписала: «Е.С. Солнышкину». Да, эта позорящая меня подпись так и значилась в конце стихотворения. — Так это правда? — снова спросила Аня, не дождавшись ответа. — Почерк похож на твой. А как же Марк? — Откуда это у тебя? — хрипло спросила я, отобрав у подруги листок. Жадно принялась вчитываться в строчки, будто за это время в стихотворении что-то могло измениться. — Где ты его достала? Аня еще больше растерялась. — Я пришла на биологию, — начала она, — а листок на парте лежал. Как и у других. У других?! Я осторожно оглядела класс. И только сейчас поняла, что практически каждый смотрит в мою сторону. Самые ехидные смешки раздавались в другом конце класса, где сидели Благовещенская с компанией. Смеялись они, конечно, надо мной — влюбленной в учителя дурочкой. Разумеется, мой почерк не был знаком всем одноклассникам. Я практически никогда не давала списывать. Но в классе никто не сомневался в том, что стихотворение Солнышку было написано мной. Судя по словам Камилы, по школе уже поползли дурацкие слухи. Ведь я сама дала повод! Да и достаточно было сопоставить все факты — мои наряды, отличные ответы, старательность и желание все время угодить Егору Сергеевичу. Уж если Кондратюк давно догадался о моей любви, что говорить об остальных… Первое, о чем я подумала: видел ли это послание Марк? А Солнышко? Боже, что биолог обо мне подумает? Хотя, наверное, он тоже обо всем всегда догадывался. Я вспомнила о нашем неудобном разговоре на лестнице… Вторая мысль: кто это, черт возьми, сделал? Кто посмел лазить в моей сумке, перетряхивать мои тетради, читать личные записи? Как это низко, подло, как неприятно, когда кто-то копается в твоих вещах. А еще больнее — когда это личное показывают другим. Тем, кому оно совсем не предназначалось. Третья мысль: «Что обо мне теперь подумают?» — волновала меня почему-то не так сильно. Сердце жгло от обиды, и хотелось расплакаться прямо в классе, при всех. Наверняка кто-то из девчонок проделал это в женской раздевалке. Та же Благовещенская. Не удивлюсь, если признание вытащили несколько дней назад, а я его так и не хватилась. Только злоумышленник поджидал подходящее время, и вот — дождался. После вчерашней сцены в коридоре, свидетелями которой стал весь мой класс, наверняка ни у кого не осталось сомнений, кто мог оставить это любовное послание учителю биологии. Щербакова сочувствующе смотрела на меня и осторожно гладила по руке. Галушка не выдержал и выкрикнул: — Трусова, кого ты там поцеловать хочешь? А прижаться к кому? Все снова тут же уставились на меня. Щеки горели, и кровь пульсировала в висках. Я даже не решалась обернуться. Сидела, как мешком прихлопнутая, опустив голову. Как же унизительно. — А кто-нибудь в курсе, Егор это письмо видел? — спросила Благовещенская своим противным писклявым голосом. Вот стерва! Еще делает вид, будто это не она сделала. — Думаю, доброжелатель первым делом отнес это письмо адресату, — с ехидством подключилась ее подружка Маша Лебедева. — Вдохновителю, так сказать. В этот момент в класс вошел Марк с Зуевой, и я услышала, как громко стучит мое сердце. Одноклассники между тем продолжали обсуждать мой позор. — Солнышкин — муза! — восторженно воскликнул Вова Галушка, будто музой был не Солнышко, а он. — Нет, Саш, но стихи очень хорошие, — сказал наш отличник Ваня Жариков. От него я вообще такого не ожидала. И он тоже насмехается? Хотя, возможно, Жариков решил меня просто поддержать, но вышло у него это не очень хорошо. Неужели они все не понимают, что меня просто подставили и в этот момент я сгораю от стыда? Марк, прислушиваясь к разговору, сел на свое место, и я тут же увидела, что и на его пустой парте лежит этот проклятый лист. Прислушиваясь к беседе в классе, Марк взял в руки распечатанное стихотворение, покрутил его пару раз. А потом попросил Машу Зуеву прочитать то, что там написано. Он даже еще вещи не разобрал. Мускулы на его лице напряглись. А Галушка продолжал свою клоунаду. Ей-богу, как же мне хотелось его чем-нибудь заткнуть! Или голову оторвать, или просто вмазать хорошенько… — Нет, ну стихи правда хорошие. Пронзительные такие. Только настоящая любовь могла вдохновить на такое. — Да все мы вчера видели, как Саша на шею вешалась Егору Сергеевичу, — снова подала голос Благовещенская. — Постыдилась бы. — Заткнитесь вы уже все! Придурки! Мне уже тошно от вас! Только и можете, что оскорблять других! — гаркнула Аня, обернувшись к одноклассникам. Потом посмотрела на меня: — Саш, ты как? А я — никак. Меня будто здесь больше не было. Душа улетела далеко-далеко, а в классе осталась одна разбитая оболочка. Я даже не знала, что ответить одноклассникам, хотя обычно не лезла за словом в карман. И все-таки этот балаган продолжался. Когда Галушка снова разинул свою варежку, чтобы отпустить очередную шутку, я не выдержала, схватила пенал с парты и, развернувшись, запустила в него. Попало прямо в хохочущую голову. Вова будто словами подавился, но, слава богу, наконец заткнулся. В этот момент прозвенел звонок, и вместе с ним в класс влетел озадаченный Егор Сергеевич. В руке он нес стопку бумаг, и было ли среди них стихотворение, я не знала. Но молилась всем богам, чтобы мой «доброжелатель» все-таки не отправлял Солнышку мое признание в любви. Хватит мне недоговоренностей с Марком. Боже, ситуация только усугубляется! Вот тебе и объяснилась. А «доброжелателя» я найду сразу же после урока биологии. Только немного приду в себя и успокоюсь. Но успокаиваться пока не было повода. Потому как Егор Сергеевич первым делом обратился ко мне: — Саша… От его интонации у меня внутри все заныло. Ничего хорошего она не предвещала. Я поняла: Егор Сергеевич, конечно же, тоже прочитал признание в любви. Глупо было надеяться, что стихотворение не подкинут самому «адресату». — Подойдите ко мне, пожалуйста, после урока. Одноклассники тут же заулюлюкали. — Заткнитесь! Заткнитесь немедленно! Хватит! Одноклассники, так называемые! — снова закричала Щербакова, вскочив с места. — Аня, успокойтесь, сядьте, — примирительно попросил Солнышко. Щербакова плюхнулась обратно на своë место. А я просто уронила голову на руки и просидела так почти весь урок. Егор Сергеевич все это время меня не трогал и никаких вопросов, как обычно, не задавал. Пока я даже не знала, как можно исправить эту ситуацию. Урок тянулся вечность, но мне и не хотелось, чтобы он заканчивался. Тогда придется вернуться в суровую реальность. Со смешками, подколами и вынужденными объяснениями. Да и что я скажу Егору Сергеевичу? Что он все не так понял? А как еще можно это понять? Я ведь прямым текстом признаюсь ему в любви в стихах… И вскоре об этом будет знать вся параллель. Уже представляю, как все это раздуют. Хорошо, если до директрисы информация не дойдет. После случая с ее внучком мне кажется, что она меня недолюбливает. Ведь Вадим точно рассказал, кто заложил его Егору Сергеевичу. И тут меня осенило. Вадим! Точно. Он грозился отомстить. И это вполне в его духе — лазить в чужих вещах и обнародовать чужие секреты. Я огляделась. Вадима в кабинете не было. Тут же несмело перевела взгляд на Кондратюка, но Марк в мою сторону не смотрел. Я заерзала на месте. Аня снова посмотрела на меня с сочувствием. — Как я тебя понимаю, — сказала она шепотом. — Тот, кто сделал это, поступил очень низко. Убить бы его, гадëныша! (Я на секунд слабо улыбнулась) Но все будет хорошо. Хорошо? Все уже очень плохо! Не может быть никакого хорошо. Меня даже затошнило. За пять минут до звонка в кабинет зашла завуч Антонина Петровна. Она часто вызывала Егора Сергеевича, нагружая его заданиями, чем обычно меня раздражала. Но сейчас для меня это стало спасением. Я не готова была к разговору с Солнышком. Гораздо важнее мне было сейчас объясниться с Марком. — Егор Сергеевич, после уроков ждем вас в учительской, — сказала Антонина. Солнышко кивнул, а потом быстро взглянул на меня. Конечно, это заметили и все остальные. Я только ниже нагнула голову. Со звонком все повскакивали со своих мест и принялись собирать вещи. Вова Галушка подошел ко мне и молча положил на нашу парту пенал, который я в него запустила. Видимо, понял, что переборщил. Егор Сергеевич быстрым шагом одним из первых вышел из класса. Я скидывала учебник и тетради в сумку, а сама не сводила взгляда с Марка. Он тоже собирал вещи и по-прежнему не смотрел на меня. Когда он поднял голову и наши взгляды встретились, мое сердце учащенно забилось. Я только тяжело вздохнула. Но тут к Кондратюку подошла эта прилипала Маша Зуева и что-то ему шепнула на ухо. Привстав на носочки, чтобы дотянуться до высокого Марка, едва не коснувшись губами его мочки. Я попыталась задавить поднявшуюся ревность. Еще никогда Зуева меня так сильно не раздражала. Она что-то говорила Марку, а он внимательно слушал. Потом они вдвоем вышли из кабинета. Что могло понадобиться Маше? Вот пристала же к Марку! Нашла себе защитника и покровителя. Аня первой собрала вещи. Теперь я нарочно тянула резину и ждала, когда все выйдут из класса. Не хотелось ни с кем пересекаться и ни о чем говорить. Щербакова понимала, почему я медлю, и терпеливо ждала. Когда класс опустел, я устало спросила: — Как думаешь, уже все в курсе? Аня пожала плечами, постаралась ободряюще улыбнуться, а затем все-таки кивнула: — Думаю, что да. — Камила и Андрей знают о вчерашней ситуации с медпунктом. — Пф, ещё бы им не знать, — перебила меня подруга. — Пока ты не пришла в класс, ребята это активно обсуждали. Я нахмурилась. — Если они растрепали эту мелочь, то представляешь, каким событием им покажется письмо? — Ты догадываешься, кто это сделал? Может, Благовещенская? — Это Горошкин, — сказала я. — Подставил меня — и в кусты. Ты заметила, что его нет больше в школе? — По-моему, он уже может ее не посещать. Контрольные-то сданы. И оценки по большинству предметов выставлены. Наконец мы вышли из кабинета и не спеша направились в сторону лестницы. Людей было не очень много, поэтому я без труда разглядела в конце коридора Вадима. Он стоял у окна и что-то изучал в своем телефоне. Когда он, словно почувствовав на себе взгляд, поднял голову и увидел меня, то так гадко усмехнулся, что сомнений не осталось: это он. Зря я оглядывалась в темном дворе по сторонам. Конечно, я ждала от него подставу, но не думала, что он падет так низко. Аня по его ухмылке тоже все поняла. Я тут же двинулась в сторону Горошкина, но Щербакова схватила меня за руку: — Саш, не надо! Что ты хочешь сделать? — Высказать ему все, что о нем думаю. Вадим тоже стоял, дожидаясь, пока я подойду. Злость во мне закипала каждую минуту все сильнее. Я знала: ничем хорошим наша стычка не закончится.