Истоки трепетных чувств

      Юрий Константинович был несколько зол, если так можно было охарактеризовать его состояние по лицу, шедшему пятнами, и то и дело сжимающими трость пальцам.       — Где ты был?       — Там, куда меня уже не первый раз звали, — промелькнувшая мысль о том, что лучше бы не нарываться на скандал, быстро была погребена под гневом и жаждой свободы. — Не знал, что в приличном обществе, куда меня так усиленно хотят пристроить, считается нормальным присваивать чужие письма.       — Щенок, — с желчью процедил Юрий Константинович, — я же для тебя стараюсь!       — А вы спрашивали меня о том, что нужно мне? Может, я не хочу жениться?       Звон от разбившейся вазы пролетел по всему залу. Разгневанный граф даже не содрогнулся, лишь вновь взмахнул тростью, и теперь уже стеклянный кофейный столик разлетелся по полу.       — Я сам. Знаю. Что тебе нужно, понял? — когда он рявкнул, на шум прибежала графиня и храбро бросилась к мужу, закрывая собой Нурлана. Ее дрожь, судорожно вцепившиеся в ткань сюртука пальцы и мольба во взгляде сперва остались незамеченными, но после нескольких требовательных окликов женщина смогла обратить на себя внимание. Ее стойкость вперемешку со страхом, смутила и остудила пыл мужа, вынуждая взять себя в руки.       — Дорогая моя, вам не следует видеть подобного. Ступайте к себе, — и он мягко поцеловал ее пальчики.       — Не смогу, буду лишь терзать себя, волнуясь о вас и Нурлане Юрьевиче, — какая поразительная мужественность и сила порой одолевает представительниц слабого пола, что даже сомневаешься в том, правильно ли их назвали. — С вашего позволения, я бы осталась и помогла вам. Мы несколько сдружились с вашим сыном, и мне, как и вам, хотелось бы ему лучшего. — Ее взгляд говорил о многом: о крепнувшем характере, о милосердии и о желании быть чем-то большим, чем отведенная ей роль. Даже если она сама об этом не догадывалась.       — Благодарю вас, Лидия Николаевна, — мягко произнес Нурлан, растроганный неожиданной поддержкой.       — Боюсь, что так, как хочется Нурлану Юрьевичу, ему не во благо, поверьте мне, я знаю о чем говорю.       — Вы говорите так, как если б у вас были на то основания, — задумчиво изрекла графиня. Она успела заметить, что поведение мужа в последнее время несколько отличалось, как если б его что-то тревожило. — Почему бы вам не поговорить открыто? Всегда сложно брести в темноте, не зная, куда направляешься.       Благодаря смелости хрупкой маленькой женщины произошли те перемены, что без нее никогда бы не случились — граф принял виноватый вид. Он согласился с супругой и, пообещав ей сделать все возможное, позвал сына в свой кабинет. Там он принял для храбрости сто грамм коньяку и, демонстрируя всеми способами неудобство поднятой темы, поведал о падении акций, шатком положении в банке, непомерных долгах и в конце концов — заложенном имении.       — Все случилось перед свадьбой. Лидия Николаевна была такой счастливой, я не мог ей признаться в том, что последние деньги уходят на празднование и путешествие. А вчера ей стало дурно, доктор сказал… тяжелая она, Нурлан, — мелькнувшее счастье в глазах быстро затмила безысходность, и мужчина сгорбился, обхватив голову руками. — Я разыграл последнюю карту, понимаешь? Попов дает огромное приданное за свою дочь, это спасло бы всех нас.       Нурлан все понимал, отчасти даже сочувствовал отцу. Впервые за столько лет тот отважился на счастье — женился, графиня порадовала б сыном, а может дочерью, и он утонул бы в простых семейных заботах. Но все можно утратить так просто. Нурлан подумал о Лидии Николаевне и перед ним встало ее бледное лицо. Если не ради отца, то хотя бы ради нее. Он не хотел эгоистично думать лишь о себе.       — Я сделаю все, что потребуется. Но не пытайтесь вновь бездумно мной помыкать. И я хотел бы получить свою корреспонденцию.       Когда он вышел с пачкой писем, внушительной, но не такой, как повисшая тяжесть на его сердце, встретил поджидавшую графиню. И как он раньше не заметил? Она выглядела усталой, краска схлынула с молодого лица, очертания ее фигуры скрывала шаль, а пальцы дрожали. И всему виной он. Он, что так невовремя решил показывать характер, что заставил нервничать и переживать бедную женщину.       — Не переживайте, все будет в хорошо, — Нурлан позволил себе подобную вольность и сжал ее руки в своих. — Поздравляю вас, — на бледном лице раздался смущенный румянец, а с губ слетело тихое «спасибо», — простите за все, что вам довелось увидеть, я не хотел вас беспокоить.       — Это не вы проявили несдержанность, Нурлан Юрьевич, — кротко и несмело, пряча глаза, она ответила тихим шелестом. — Но позвольте узнать, удалось ли вам убедить в своей правоте?       — Есть ситуации, когда подобное неважно.       — Но вы не выглядите счастливым.       Нурлан лишь грустно улыбнулся. Он уже не верил в счастье, не верил, что удача повернется к нему лицом и что-то изменит. Нет, на его плечах лежала ответственность за весь род Сабуровых. Взяв себя в руки, он проводил уставшую графиню до ее покоев, несмотря на ее протесты — она упорно утверждала, что переживать не о чем, и поблагодарил ее за огромное участие. Он был уверен, без Лидии Николаевны отец никогда бы не признался. Кажется, она всё-таки прислушалась к его словам.       Затем он принялся собираться в дорогу — Кьяра Арсеньевна и будущий брак угрюмо ожидали. Тот факт, что поедет он не с пустыми руками, да еще и с Дмитрием, давал надежду на прощение.       — Смурной вы какой-то, — бросил знахарь, когда минуты молчаливой дороги показались ему в тягость. Каким-то образом, он чувствовал людей и знал, когда стоит смолчать, а когда поддержать беседой. Нурлан лишь поглядел в окно на постепенно просыпающиеся ото сна поля — солнце потихоньку начало припекать и от вчерашнего снега оставались только небольшие белые островки. Хотя, возможно, где-то там, севернее, в окружённой дикой природой «Дубовой роще», все оставалось прежним, жаль, что там нельзя было остаться. — Когда мне что-то в тягость, я стараюсь понять причину и, если это возможно, избежать, — продолжил Дмитрий.       — Это невозможно.       — Тогда стоит поискать хорошее. Не бывает идеально черной ночи. Где-то всегда блеснёт звезда.       Нурлан поднял взгляд на знахаря, но он, видимо, посчитавший разговор оконченным, уже отвернулся от него и опустил руку в корзину. Котенок ласково уткнулся ему в ладонь.       Остаток дороги Нурлан старательно обдумывал все случившееся. С одной стороны, если отмести его личное нежелание, — причин против брака не было. Среди всех дам, что он видел ранее, Кьяра казалась самой удачной и выгодной партией. Она не казалась пустой и легкомысленной даже в их первую встречу на балу, а ее увлечение лошадьми часто становилось спасительной нитью в их беседах. Красота ее радовала глаз, и помимо всего прочего, ее род был вхож в самые знатные дома. Богатое приданное лишь стало ее очередным плюсом. Нурлан почти смог приободрить себя этим, как вновь подумал о том, что мечтал о высоких чувствах и какими далекими они ему теперь казались. «Я просто размечтавшийся дурак, — поругал он сам себя, — некоторых еще до рождения посватали и при первой же возможности женили. Да, у меня нет более другого решения, но теперь это мой выбор. Я хочу, чтобы у отца с графиней все было хорошо. С женитьбой моя жизнь не сильно изменится — я вновь отправлюсь на службу и, коль богу угодно, умру на поле боя, а нет, так редкие встречи с супругой не будут мне в тягость, а может, со временем даже проникнусь к ней теплыми чувствами».       — Уже намного лучше, — улыбаясь лишь глазами, изрек Дмитрий. — Хорошо, что вы не стали размышлять над моими словами, ведь ночи тоже разными бывают. Зимой часто затянуты тучами, да и осенью. А весенние грозы…       Арсений Сергеевич встретил знахаря с изрядной долей скептицизма и иронии. Помимо того, что это была фактически помощь со стороны ненавистного ему Щербакова, так его еще и прервали в самый важный момент — он позировал в широкополой шляпе с огромным пером на фоне зеленого бархата перед каким-то художником. Поза была несколько неоднозначная, таких обычно не изображали на портретах, о чем и посчитал необходимым заметить Дмитрий.       — Искусство, — слегка высокомерно начал Попов, — дано понять не каждому, особенно при наличии заурядного ума.       — Благодарю, что умом, хоть и заурядным, вы меня все же считаете наделенным.       — В противном случае, вы бы не были здесь и не именовали бы себя лекарем, — данная профессия требует образования.       — Я всего лишь знахарь, но знаете ли вы, как часто встречал вельмож образованных, но интеллектом явно не изуродованных.       Наблюдая за их препирательствами, Нурлан подумал, что Дмитрий с Алексеем не на пустом месте дружбу водят. Только второй более прямолинеен, и, пожалуй, не настолько изящно может парировать выпад. «Что было бы, если б они втроём собрались?» — подавил усмешку Нурлан.       Втроем они прошлись по дому, выслушивая сердечные извинения об отсутствии на вчерашнем приеме. Нурлан оправдывал себя заботой о семье Поповых, но граф все равно недовольно высказывался о Дмитрие: его личный доктор, обучавшийся заграницей, лучший из тех, кого он знал, не смог помочь, что же может сделать какой-то там знахарь. Дмитрий терпеливо молчал. Когда же они разошлись — Арсений Сергеевич ушел в свои покои на осмотр, подсказав, где найти Кьяру — Нурлана одолело беспокойство. Он тихо проследовал за мужчинами, слушая бесконечное недовольство и упреки графа.       — Значит так, Арсений Сергеевич, — раздалось за закрытыми дверями спокойно и взвешено. — Я сюда ехать не просился, это нужно было вам в первую очередь. Терпеть ваши выходки и унижения я не намерен, и молчал все это время только из приличия. Вы же граф, а я простой крепостной. Но хочу напомнить, что хозяин у меня не вы, а Алексей Сергеевич. Здесь я только чтобы избавить вас от хвори, и только поэтому. Я помогу вам, но прошу к себе человеческого отношения. Если же нет — я ваш глаз вылечу, что видеть не сможете на оба.       — Да как вы смеете…       — Смею, Арсений Сергеевич, повторяю — я вам не принадлежу. Мне обещали вольную по возвращении, при любом раскладе.       — Тешьте себя сколько угодно, после моего письма с вас три шкуры сдерут.       В ответ раздался лишь смех. Веселый, беспечный. Показывающий, что противник проиграл по всем фронтам.       «Черт возьми, Алексей был прав. Попову придется знатно попотеть, если он оставит знахаря» — думал Нурлан, отправившись к графскому манежу. Он слегка заплутал, наткнувшись на комнату графини Поповой, и весьма этому смутился. Впрочем, она, расположившись на софе в одном исподнем и покуривая длинную необычную трубку, казалось, и вовсе ничего не замечала.       Кьяру довелось встретить уже у выхода в манеж, она любовно поглаживала своего коня и нахваливала его за проделанную работу. Увидев гостя, она тут же посуровела, глаза более не лучились теплом, да и вся она приняла такой гордый вид, что стала походить на отца. И вновь Нурлан принес свои извинения, что ни на малейшую улыбку не изменили настроения Кьяры. Она повела его к саду, позволяя ему и дальше оправдываться, пока они не добрались до альтанки.       — Нурлан Юрьевич, — прервала она поток речи, несколько смягчившись, — прошу вас, будьте со мной откровенны. Вы ведь не испытываете ко мне никаких чувств? Кроме, может быть, дружеских. — Она внимательно посмотрела на своего спутника, в его глазах не было ничего, кроме бесконечного сожаления. — Я так и думала. Знаете, мы с вами могли бы быть добрыми друзьями. Нурлан Юрьевич, согласитесь ли вы быть моим добрым, преданным другом?       — Это я могу вам пообещать, даю слово.       — Тогда, раз уж вы мой друг и не испытываете ко мне чувств, — она говорила это спокойно, равнодушно, но стала прятать глаза, — поклянитесь, что никогда не позовете меня замуж.       Это Нурлан не мог сделать, даже если б очень захотел. Еще утром, в поместье Щербаковых он был бы счастлив услышать подобное, но теперь, зная, что ему предстоит, он и сам не видел другого выхода.       — Мне бы очень хотелось… но почему вы отказываетесь? Вы влюблены в другого?       — Я не верю в любовь, Нурлан Юрьевич. А выйти замуж без малейших чувств для меня сродни пытки. Отец это прекрасно понимает…       И она рассказала о своей семье, что ее родителей еще в детстве обещали друг другу. Что, будучи молодыми, они еще как-то старались найти подход, высечь искру чувств, но итог прекрасно виден каждому. Они проводят время вместе, только когда бывают на людях, чтобы сохранить подобие репутации.       — Это не то, чего я хочу, — в ее глазах была такая тоска, что ее хотелось утешить.       — Вы не можете не верить в любовь. Ваше сердце так отчаянно ее жаждет, — в этой уверенной, гордой девушке Нурлан видел себя. Видел этот огонь в сердце, что лишь ждет подходящего момента разгореться всласть. И то же любопытство, те же попытки объяснить запутанные, неясные чувства. Кьяра отвела взгляд, словно принимая поражение, и тогда он все понял. Девушка уже любила и мучилась от безответности, а Нурлан, как бы того ни хотел, не мог этого изменить. Она всем своим видом признавалась ему, открыто, смело, заставляя восхищаться. И он не мог не ответить ей тем же. — Я клянусь вам своей честью, что никогда не посягну на вашу руку, не отдав взамен своего сердца.       — Спасибо вам, Нурлан Юрьевич, — вновь воспрявшая духом девушка запрятала боль за чувством безмерной благодарности — не поступи он столь благородно, она не смогла бы ему отказать и жила бы как собственная мать. — Раз уж я спокойна, может, расскажете почему вы прибыли? Неужели лишь ради извинений?       Нежелающий отвечать Нурлан старался избежать темы, но девушка попросила быть с ней откровенным, как и она с ним. Взяв обещание, что рассказанное не услышит ни одна живая душа, он признался в денежных проблемах, идее отца с замужеством и собственном отвращении к ситуации. Утаил лишь интересное положение Лидии Николаевны, посчитав что данная тайна ему не принадлежит.       — Знаете, у меня есть предложение, не думаю, что оно вам уж очень понравится, да и не знаю, о каких суммах речь…       — Говорите же, не вселяйте в меня надежды.       — Признаюсь, каждый раз, как вы приезжали, я с большим интересом любовалась вашими лошадьми. Особенно Султан пленил мое сердце, как он гарцевал, какой характер. Продайте мне его, и остальных тоже, отец не поскупится. Уж очень он любит меня баловать, — смутилась она. Арсений Сергеевич действительно был мягок с ней, то и дело потакая ее прихотям, не редко называя ее своим единственным счастьем. — Вы их любите, я знаю, мое предложение для вас сродни ножу в сердце…       — Вы чудесны, Кьяра. Это действительно помогло бы отсрочить большинство проблем с кредиторами. Знайте же, что отныне преданней меня нет для вас человека.       Как бы больно ни было расставаться с лошадьми, его сердце было спокойно, зная о том, кому они достаются, что о них будут заботиться даже лучше, чем в его собственном имении, ведь последние годы он почти не бывал дома.       В этот же день они поговорили с Поповым, а через несколько дней стойла прощались со своими постояльцами, там должна была остаться лишь боевая Стрела, да пара непримечательных лошадей для прогулок Лидии Николаевны. За остальными приехали люди Попова и Дмитрий.       — Ну как вы? Уже возвращаетесь домой?       — Да куда там, за вашим графом глаз да глаз. Недавно чуть шею не свернул, опять же ради искусства. А здесь я вашу матушку проведать, травяной порошок передать, а то закончился поди.       Откуда Дмитрий знал о положении графини и когда он успел осмотреть ее в прошлый раз, осталось для Нурлана секретом.       — Спасибо, а то я переживал как бы Арсений Сергеевич вас не обижал.       Загадочная улыбка Дмитрия сказала о многом, только понять ее было просто невозможно.       Все последующие дни состояли из того, что Нурлан наведывался к Кьяре и в благодарность за ее помощь помогал сладить с Султаном — тот упорно не хотел идти на контакт с новой хозяйкой, да и прежнего он почитал за предателя; а также помощи по дому — он и не ожидал, что разбираться в денежных вопросах так сложно. Все эти цифры и подсчеты не умещались в его голове, ему бы «саблю, да коня, да на линию огня…», только отец все равно настаивал на том, что он должен быть компетентным в этом вопросе — будучи наследником, имение и все дела рано или поздно перейдут в его руки.       Почему-то, видимо, от природной прозорливости, никто иной, как Лидия Николаевна смогла упорядочить все расходы (она проявила недюжинную настойчивость и ее в итоге посвятили в дела) и даже где-то в газете вычитала о новом «выгодном деле». Когда же Юрий Константинович прочитал неприметную, на первый взгляд, заметку, он бросился целовать супругу и кричать о том, как ему повезло. После этих вложений, дела потихоньку, но пошли в гору.       И еще одно дело было обязательным в жизни Нурлана. Он часто переписывался с Алексеем, и эти минуты занимали особенное для него место. Когда приходил посыльный, он всегда знал, что будет письмо, и спешил навстречу. Конверт он трогательно поглаживал пальцами, а после вскрывал тем самым подаренным ножом. В ответах же каждый раз обещал приехать, как только найдется свободная минутка. Алексей сперва огорчился, что с такими важными вопросами не обратились к нему, но был рад, что все решилось. Он больше не переживал и не торопил с приездом, да и сам не навязывал свое общество. Но им обоим было важно поддерживать эту связь, хотя бы на бумаге.       Когда пришло время возвращаться на службу, Нурлан все бросил и поехал в поместье «Дубовая роща», понимая, что больше может и не выпасть шанс увидеться. Только все равно хозяина дома не было. Он отлучился в соседний город, не сказал никому, зачем именно, но планировал вернуться ближе к вечеру. Нурлан дождался, и счастливое лицо Щербакова согрело его своей солнечной улыбкой.       — Сам господин Сабуров собственной персоной, если б меня предупредили, я бы никуда не уезжал.       — И я рад встрече.       Они ограничились небольшой прогулкой. Как они находили темы для беседы — не знали сами. Казалось бы, с постоянными письмами, полными рассказов о случившемся за день и пролетавших различных мыслей, темы должны были иссякнуть, как вода в пересохшем ручье, но ничего подобного не наблюдалось. Они говорили, пока не начало смеркаться, пока звезды не зажглись созвездиями на небе, пока не стали видеть друг друга лишь смутными очертаниями.       — Я чего прибыл, пришла пора мне возвращаться. Служба ждет.       — Нурлан, — начал Алексей, но прервался. Закусив губы, он терзался нерешительностью, но наконец выпалил. — Берегите себя.       — Я тронут вашей заботой, но почему у вас такой обеспокоенный вид? Неужто сомневаетесь в моих способностях?       — Не нравится мне ситуация, как бы не обернулась… чем-то. Пообещайте беречь себя, и писать обязательно.       Такая искренняя забота и переживания всколыхнули что-то в душе Нурлана, и он порывисто обнял друга. Он будет скучать по нему, и лишь письма скрасят его скуку и тоску. Покидая поместье, он с удивлением понял, что весь день чувствовал себя как дома, хоть и был там всего второй раз.       Из вещей, что ему хотелось непременно взять с собой, был нож и мамина книга, с которой он так и не смог расстаться. Каждую ночь он листал потертые страницы, вчитывался в строки и комментарии к ним. Он все еще не знал, что такое любовь, знал лишь, что она многогранна, что несет в себе не только блаженство, но, порой, и муки, боль, отчаяние. Видел, какие чистые и искренние чувства одолевали графиню и как менялся строгий, чаще холодный, отец рядом с ней, молодея с каждым ее ласковым словом. На себе же почувствовал безумие этого чувства, что принуждало других к тому, чего они не хотели. Видел он и апатию в семье Поповых, пообещавшие быть вместе до конца супруги лишь тяготили друг друга, показывая дочери пример того, как делать не следует. Хотя Дмитрий навел у них смуту, простыми невинными фразами он умудрялся задеть за живое и все переосмыслить, так что, кто знает, что ждало их всех дальше. Кьяра… ему было больно думать о ее переживаниях, и он лишь надеялся, что все пройдет. Ведь Нурлан видел еще и пример нежной, трогательной любви Щербакова-старшего, что лелеял ее несмотря на смерть возлюбленной. Только б Кьяра смогла разлюбить, а затем встретить того, кто сможет ответить ей взаимностью.       Иногда Нурлану казалось, что Шекспир ошибался, что описываемые им чувства ему уже знакомы, но не могла же это быть любовь, да еще и не к какой-нибудь милой барышне? Он знал, что в нем наступили какие-то перемены, что жизнь казалась ярче, что делать шаг было легче и хотелось парить. Не знал он, почему это все происходило и пытался объяснить обретенной внутренней свободой. Но сам почему-то в это не верил.       Однако он все равно продолжал читать, даже когда вернулся на службу, и боевые товарищи изредка посмеивались над ним. Ведь он и раньше не отличался разгульным образом жизни. Даже если и посещал вместе с ними музыкальные салоны, то обращал внимания на дам не больше, чем его Стрела на лающих собак — пусть вертятся подле, дела до них в общем-то нет.       Загадочное предостережение Алексея стало ясным лишь летом, когда Бонапарт пошел войной — откуда простой подпрапорщик знал про это заранее, отказывался объяснять, пошутив лишь о том, что это его работа.       С возвращением на войну вернулись и кошмары. Они были верными спутниками как во мраке ночи, так и при свете дня. И зная, что он более не дома, что вокруг него люди в точно такой же ситуации, он просыпался со сцепленными зубами и зажатым телом, словно боясь показать всем свои чувства. Однажды, получив весточку от Кьяры, он нашел небольшой сверток — Дмитрий передал ему травы для сна. И тогда, на несколько дней у него получилось забыться сном, не видя тел и крови. В письме Кьяра забавно жаловалась на знахаря, якобы тот навел у них свои порядки и теперь Арсений Сергеевич почти не использует телесные наказания, объясняя это тем, что лечить должны только его, а не покалеченную прислугу. Она утверждала, что Дмитрий должно быть колдун, привороживший ее отца, — тот не позволял и слова дурного в его сторону, хотя друг с другом они продолжали ссориться как и в день знакомства. Еще она рассказывала, что Султан сменил гнев на милость и теперь, при усиленных тренировках, носился резвее жеребёнка.       Ему нравилось читать письма, тогда он словно возвращался в те, оказывается, славные времена — служба не приносила того удовольствия, что раньше, больше не хотелось стать генералом, да и, в принципе, продвижения по службе.       Но самыми теплыми, с трепетом ожидаемыми и вызывающими счастливую усмешку, как и всегда, были письма Алексея. Он писал ему обо всем и ни о чем, рассказывая такие глупости, что невольно хотелось зачитать их кому-нибудь.              О чем думал Алексей, когда писал, было не сложно понять. Вот, к примеру, сегодня, разбив лагерь и незаметно ускользнув от всех, он брел куда глаза глядят, и вот добрался до зеленого поля, с редкими вкраплениями цветов.       Зеленая, сочная, блестящая на солнце трава напоминала ему море. Вот ветерок пронесся, всколыхнув спокойную гладь. Белые шапки волн рассыпались сотнями брызг одуванчиков. Чайкой парила над цветами белая бабочка, то и дело ныряя глубоко, прячась от взора. За ней последовал и Леша, прячась от солнца в высоких зарослях. Тут он был в безопасности, в своем прекрасном мире. Рассматривая голубое небо и перья облаков. Чувствуя себя таким крохотным по сравнению даже не с деревьями — травой, что то и дело склонялась к нему, лаская кожу. Он был счастлив. Просто этим моментом, так что смеяться хотелось. Качаться по земле как какой-то малый игривый щенок. Выхватив из кармана бумагу и заботливо завернутый в ткань пузырек чернил, он хотел поделиться всем, что чувствует с Нурланом. Покусывая кончик пера, щурясь от солнца, он склонялся над листом, чиркал мысли, строящиеся невпопад, и улыбался. А когда закончил, сорвал желтый цветок и задумчиво покрутил его в пальцах. «Удивительный… ему все нипочём, пробьет себе дорогу, где угодно. Как солнышко. Яркое такое, — с этими мыслями, Леша захотел высушить одуванчик и отправить вместе с письмом. — Может, и он почувствует счастье…»              Задумчиво разглядывая цветок, Нурлан действительно чувствовал счастье. Каждое письмо, заботливо хранимое в маминой книге, лучилось одним и тем. Он не понимал, как сквозь мрак войны, ужаса смертей, лишения и страха, Леша оставался таким же прекрасным, согревающим своим теплом, солнцем. Прямо как этот одуванчик.       А на некоторые письма Нурлан даже не знал, как реагировать. Например, вот это письмо он зачитал до дыр, порою посмеиваясь над тем, какое оно необычное. Но все же ему казалось, что смысл слов намного глубже. Что Алексей, отбросив всю присущую ему поблажливую легкость и глупость, говорит о чем-то сокровенном.       «Нурлан Юрьевич, знаете, вчера не спалось, и я вышел прогуляться. А на небе такая луна огромная. И светло, как днем. Ни тучки. Ни души вокруг. И я все иду, окруженный этим белым, холодным светом, думаю, как расскажу вам об этом. А на душе тепло…»       Это было любимое письмо, бережно хранимое на той самой странице с сонетом номер 47. Оно помогало ему держаться, когда погиб его старый друг. Когда другой лишился ноги и его крик, не переставая, звенел в ушах. Когда они несли бесчисленные потери. Когда не мог написать ответ из-за вывиха плеча. Он тогда не мог держать ни шпагу, ни мушкет, ему вправили плечо и перевязали, запретив двигать рукой хотя бы несколько дней, только внезапное нападение вынудило защищать собственную жизнь, иначе б он ее лишился. Ему стало хуже, рука, как, в принципе, и все тело, нестерпимо болела, заставляя себя чувствовать бесполезным. Но он, недавно назначенный командующим небольшим отрядом, все еще был хорош в стратегии, так что помогал, чем мог. Попробовал писать левой рукой — получилось прескверно, но все же если постараться, можно было разобрать основную мысль: «меня ранили, писать теперь не могу, но скоро поправлюсь, не переживайте».       Только Алексей не мог не переживать, следующее письмо было самым длинным из всех, и где только столько бумаги нашел. Он просто решил, что будет писать за двоих.       Со временем, когда боль стала не заметнее зуда от комариного укуса, он уже приловчился управляться левой. Если фехтовать обеими руками он учился и раньше, то стрелять было в новинку.       Количество боев росло, как никогда ранее, и редкие минуты покоя теперь выпадали лишь во время езды на Стреле. Будучи верной спутницей и боевой подругой, она ступала мягко, как только может поистине заботливое существо, лишь бы не потревожить ноющие раны хозяина. Присоединившись к еще нескольким отрядам, они были в пути уже несколько дней, а сам Нурлан почти не следил за происходящим. Новый командующий выдал заметно поредевшему количеству служащих приказ остановиться, выбрав место для недолгого привала на небольшой лужайке посреди леса. Все были уставшими — преследуя отступающего неприятеля, нарвались на их подмогу в численном превосходстве, пришлось самим спасаться бегством. И теперь им хотелось восстановить силы, подлатать раны, но не то, что медикаментов не было — провизии. Нурлана мучила жажда, а уставшее от долгой езды тело отказывалось пошевелиться, как вдруг раздались выстрелы.       Застигнутые врасплох, товарищи падали замертво, лошади испуганно ржали, опрокидывая ездоков. Стрела не подвела, она понеслась вглубь леса, туда, где было тише и безопаснее. Не успев левой рукой выхватить хоть что-то для защиты, Нурлан держался ближе к лошадиной шее, чувствуя биение сердца и видя лишь проносящуюся зелень да бесчисленные синие мундиры. По телу разливалось тепло, а зрение теряло четкость, превращая окружающую картину в нелепые мазки художника-самоучки. Мир перевернулся. Неожиданно Нурлан понял, что грязное пятно перед глазами это земля, и похолодел от услышанного. Раненная Стрела тихо заржала, словно извиняясь за то, что подвела, что не уберегла.       — Тише, тише, — прошелестел Нурлан, поглаживая любимицу. — Ты молодец, молодец…       Перед тем, как потерять сознание, он успел подумать о том, что его-то никто сейчас приободряюще по плечу не хлопнет.              Очнулся он среди своих, вновь перевязанный и мучимый жаждой. Только никого не узнавал среди снующих людей и лежащих повсюду раненых, кроме разместившегося неподалеку командира. Тот приободряюще улыбнулся и объяснил, что случилось. Оказывается, они всего немного не доехали до лагеря, расположившегося неподалеку полка. Им повезло, что о их приближении доложила разведка, заприметив еще и врага. К сожалению, подмога немного опоздала, выживших осталось всего ничего, но и за это им спасибо.       — Да не нарушу я ничей покой, бога ради! — раздался снаружи знакомый голос вперемешку с чужими возмущениями и вскоре показалась знакомая макушка с извечно всколоченными светлыми волосами, но сейчас покрытыми грязью, как в общем-то и весь мужчина. — Я должен сам убедиться, понимаете! Да я всего на минуточку!       — Господин Щербаков! Покиньте помещение, хватит с вас на сегодня нарушений! Ей богу, вас пора разжаловать до простого рядового, — причитал весь медперсонал, пытаясь выпроводить настойчивого мужчину.       — Чихал я на звание, мне… — тут он увидел того, кого так сильно искал и тут же прекратил борьбу, расплываясь в улыбке от уха до уха, — Нурик… — Тогда-то его и смогли вывести, подхватив под руки.       — Ваш знакомый? — поинтересовался командир.       — Близкий друг.       — Поблагодарите его непременно, он был в разведгруппе. Если бы не он и его ослиное упрямство, мы б могли и не выжить. Не завидую я его капитану, столько своеволия…       После осмотра Нурлану назначили постельный режим — он перенес очередное ранение в многострадальное плечо и потерял много крови. Медикаментов почти не было, хорошо хоть нашлось, чем перевязать.       Ослабленный организм не дал ему много времени на бодрствование, и он вновь потерял сознание. В следующий раз командира рядом не оказалось, зато там лежал солдат, кричавший в бреду. Склонившийся над ним врач что-то тихо произнес и ушел, но Нурлан и без слов понял — бедняга не жилец, и скорее всего облегчить его муки тоже нечем. Крик не давал забыться, а от запаха, запаха смерти, гнили и крови воротило. Он не выдержал. Превозмогая боль, еле волоча ноги, хромая, бледнея и потея, он брел к выходу. Туда, где будет тихо, где свежий ветер, где можно постараться забыться. Он упал в знакомые руки, только сделав шаг наружу, услышал отборнейшие ругательства и почувствовал такое облегчение. Дежуривший у входа все это время Алексей хотел было отвести его обратно, но слабое мычание, отдаленно напоминающее «нет», остановило.       — Ну вот, теперь вы не только нормально писать не можете, но и внятно изъясняться, — попробовал пошутить он.       — Щербаков! — раздалось вновь гневное, на что Алексей доверительно поведал на ухо о том, что его тут явно не ценят. — А ну верните пациента на место!       — Это не я, он сам вышел, — с самым честным и невинным лицом пролепетал он уже громче.       — Не могу, — прошелестел едва слышно Нурлан, когда к ним приблизилось нечеткое пятно, — не туда… — и мир вновь померк.       Его просьбу услышали. Перед тем, как очнуться, он вдохнул запах свежей травы и чего-то такого приятного, от чего тут же отозвался желудок. Открыв глаза, заметил, что находится один в небольшой палатке, а рядом стоит миска с бульоном. Это казалось таким неправильным, не вписывающимся в последние дни, что Нурлан хотел протереть глаза, но плотно прижатая к телу рука, отозвавшись болью, доказала реальность происходящего.       — Очнулся, — констатировал Алексей, возвращаясь с еще одной миской, пахнущей жареным мясом и картошкой. — Ну и напугали вы меня, Нурлан Юрьевич, а казалось такой благоразумный человек.       — Все же научили меня плохому, — усмехнулся он в ответ.       Алексей помог ему занять сидячее положение, хмурясь каждый раз, как тот морщился от боли. А затем вообще выдал, мол, надо беречь силы и принялся кормить бульоном с ложечки. Подобная забота несколько смущала, но сил действительно не хватало и пришлось смириться.       — Летучий отряд — вы поэтому все знали?       — Я тихий, осторожный и изобретательный, кем мне еще быть, как не разведчиком? — подобная характеристика рассмешила Нурлана, Алексея осторожным было назвать сложно, судя по идущей вперед него репутации, а уж тихим и подавно.       — Спасибо, я жив только…       — Жив и ладно, — перебил Алексей, засунув ему в рот очередную ложку супа.       — Рад, что мы встретились, пусть и при таких обстоятельствах.       — А как я рад, больше не придётся страдать над вашими каракулями.       Тут Нурлан вспомнил про свои вещи и заозирался вокруг. Его сумка лежала неподалеку, скорее всего ее сняли с…       — Моя Стрела…       — Мне очень жаль, знаю, как вы любите своих лошадей, — приободряюще сжав ладонь здоровой руки, Алексей посмотрел на него так искренне, с такой жалостью, как если б это он потерял кого-то близкого.       — Она хорошо несла свою службу, — Нурлану показалось, что он лишился какой-то важной части себя, той, что много лет была незримо рядом, что понимала его без слов и множество раз спасала. Мягкие объятья закрыли его от мира, позволяя спрятать лицо и пустить слезу, нечаянно сорвавшуюся из глаз.       И вновь он подумал о том, что с Алексеем все иначе. С ним и горе легче перенести, и проблемы, и отдохнуть можно душой и телом. Его забота не была с тягость, она обволакивала, позволяя расслабиться и поверить, что он в надежных руках. Оказалось, что Дмитрий и ему присылает свои чудо-лекарства, так что после супа Алексей заварил какой-то отвар, от которого Нурлан почти сразу уснул.       Его «личный доктор» не отходил от него, постоянно следя за состоянием, делая какие-то примочки, отпаивая отварами и баюкая своими рассказами. Оказалось, что принесенное мясо это личный трофей: помимо слежки, Алексея часто отправляли навести смуту — лишить продовольствия или помешать поставкам оружия, и тогда тот утаскивал все, что неровно лежит. Аппетитно пахнущий кусок мяса был поросенком, что до безобразия неправильно отдыхал в стане врага.       Еще он рассказал о том, почему в палатке лишь они — вместе с Алексеем раньше жили его покойные товарищи, был еще Сергей, но он не захотел жить в «лазарете» и переселился к другим.       Очнувшись, Нурлан каждый раз спрашивал об обстановке, хотел выйти и хоть чем-то помочь, и когда он начал потихоньку передвигаться по палатке — остановить его было просто невозможно. Он встретился со своим командиром, что отмахнулся от него, мол, кого хочешь обмануть, иди лечись. В лагерь сносили новых раненых, пока он прохлаждался; пока развлекал себя байками — гибли люди, еще и разведчика удерживал подле себя, когда каждый человек на счету. Алексей его успокоил тем, что на самом деле работают с уже известной информацией, добытой в тот день, когда нашли Нурлана.       — Да и Серега справляется, ему только сверять и направлять нужно, и всего, — только он это произнес, как раздался приглушенный крик со стороны полевого лазарета.       — Мне это все так надоело, — не выдержал звука Нурлан и отвернулся. Он никогда раньше не говорил так открыто о том, что чувствует. Это казалось слабостью, он же на службе, видел не одну смерть, не одного друга похоронил. На его собственных руках было столько крови. — Я так хочу, чтобы все закончилось. Хочу домой. Так устал бояться за других. Им еще жить и жить. Хочу не видеть смерть изо дня в день… — Нурлан больно закусил губу, не давая сорваться предательской правде: «Я не хочу увидеть твою смерть».       — Это все скоро закончится, — уверенно заявил Леша, крепко хватая Нурлана за здоровое плечо. — Потом еще будете проситься обратно, когда начнут водить по приемам и балам.       Нурлан благодарно коснулся своей ладонью чужой и легкая усмешка, прогнавшая толику грусти, говорила о том, что он верит услышанному. Все непременно закончится, ведь сейчас ему, как никогда, хотелось жить.       Алексей рассказывал ему о мирной жизни, о том, что они бы могли сделать, будь дома. Нурлану показалась хорошей идея заняться лошадьми, готовить жеребцов для скачек, соревноваться с Кьярой за звание лучшего объездчика.       — Вы с ней все же нашли общий язык, — усмехнулся Алексей, отойдя к своим вещам. — Так глядишь и до праздника недалеко.       — Она просто хороший друг, не сватайте меня за нелюбимую.       — Все еще пытаетесь узнать, что такое любовь? — в ответ лишь отрицательно покачали головой.       В тот день было столько раненых, что запах смерти преследовал их даже в палатке, еще и успокаивающие травы закончились. Во сне, идя по трупам, Нурлан старательно отворачивался от тел. Он не хотел увидеть знакомые лица, понять, что все кончено, что их жизни прервались так ужасно и внезапно. Непослушные ноги то и дело запинались, увязали, словно в болоте, в крови. Наконец он оступился и упал прямо на кучу тел. Перед его лицом оказался Алексей, застывшими глазами, взирающим на него. Его обескровленное лицо больше не полыхало жаром жизни, рот перекосило от боли. Несмелой, трясущейся рукой Нурлан коснулся его щеки. Холодная. Ледяная. Дрожь понеслась по его телу.       «Какой же Леша холодный, почему он такой холодный? Он не может. Он как тот одуванчик, всегда теплый и может справиться с чем угодно. Леша…»       Его трясло, так сильно трясло, но он не отпускал мертвого друга, не прекращая звать его.       — Нурлан, ну же, я здесь, давай, возвращайся.       Спасительный голос помог ему проснуться. И только тогда он понял, что тряс его Алексей, пытаясь вернуть в чувства, что он действительно замерз и что затекшее от неудобной позы тело лишь сейчас начало приходить в себя.       Нурлан обнял склонившегося над ним мужчину, такого теплого, даже горячего. Он шептал «живой, живой», чувствуя бешенную пульсацию крови, щекочущее дыхание. Видел глаза, обеспокоенные, но живые. Живые.       — Это даже оскорбительно, я здесь сижу живехонький, а вы меня во сне хороните, — весело упрекнул Алексей.       Во взгляде Нурлана было видно невысказанную мольбу не уходить, уберечь от кошмаров ночи. Только произнести это он все же не решился, чувствуя невероятную слабость. «Почему рядом с ним мне кажется, что я могу горы свернуть и одновременно с тем, что ослабну без его улыбки?»       — Вы как хотите, но я собираюсь спать, — просто заявил Алексей, устраиваясь под боком.       Вот так, словно само собой разумеющееся, его тело стало согревать. Сильнее, чем огонь. Комфортнее, чем самая нежная перина. И так правильно, что Нурлан почти сразу же уснул, уткнувшись в чужое плечо и вдохнув, ставший знакомым за последние дни, запах пота и солнца.       Следующая ночь прошла схожим образом, только проснулся Нурлан уже будучи в объятьях. Алексей бережно его поглаживал, говоря, что все хорошо, что все пройдет.       — Вы меня, наверное, считаете трусом и слабаком.       — Не говорите глупости, я не знаю никого сильнее и мужественнее. Оказывается, я слышал о вас истории. Один из самых выдающихся воинов. Тот, что еще в молодые годы смог сотворить немыслимое, пробравшись в стан врага и перебив почти всех. Кому пророчат великое будущее. Почему-то ваше имя всегда звучит в новой вариации, неужто сложно запомнить. Сегодня я убедился, что все это о вас. А ранение — просто неудачное стечение обстоятельств, говорят, что даже с ним вы храбро сражались до последнего. Сны же… вы думаете одного вас мучают кошмары? Я видел тех, кто забывается спиртом, сгорая изнутри, кто сходит с ума, видя тени средь бела дня, а кто превращается в жестокого зверя, жаждущего крови. Вы все еще человек. Уставший от своего бремени, но человек. И это достойно уважения.       Нурлан никогда не думал, что ему всю жизнь необходимо было услышать именно эти слова. Что поддержка Алексея будет той, что усмирит бурю в его душе. Он вдохнул полной грудью свежий ночной воздух.       — А у вас не бывает кошмаров?       — Уже нет. Я не чувствую вины, потому что каждый пострадавший от моей руки — мог убить меня. А это самооборона, получается. Сам никогда первым не нападаю, этим разведка и хороша — сделать все тихо и уйти.       — Уж не хотите сказать, что никого вообще не убивали?       — Убивал, и много, но только потому, что был выбор: он или я. Но не буду же я себя винить за то, что жив.       Теперь Алексей казался чуть ли не святым. Нурлан поднял на него взгляд, решив, что тот шутит над ним или просто обманывает, но увидел лишь сосредоточенность и серьёзность.       — Может, вам действительно бросить это все? — неожиданно предложил Алексей. — Вы б могли вернуться домой, ваше ранение…       — Нет, я не могу все бросить. Раны почти затянулись, вернусь в строй и пока не наступит победа, даже и не подумаю о доме.       — Очень жаль.       Алексей переживал. С одной стороны, ему нравилось находиться вместе с Нурланом, но с другой — плечо действительно шло на поправку, пациент рвался в бой, несмотря на то, что часто ознобом било, а то и в жар бросало. Алексей не знал, что с ним, как и врач, но надеялся, что нужно лишь подождать, хотя все равно написал письмо Димке. Взволнованно, он прижал Нурлана ближе, не смея произнести и слова о том, как он ему дорог. Как он смущен и благодарен, что может быть настолько близко, не только физически. Нурлан позволял узнать о нем то, что не говорил никому, и показывал скрываемые от всех эмоции. А еще звал сквозь сон.       Когда Нурлан заснул, Алексей, как и в прошлые ночи, склонился над другом, провел по отросшим волосам и пожелал ему на ухо добрых снов. Он надеялся, что тот больше не потревожится до утра, и, с сожалением выскользнув, тихо собрался. Весь день его чуткое ухо прислушивалось к разговорам в лагере. Прошел слух о том, что в близлежащей деревеньке появились «гости», только, что они там забыли, было неясно. Алексей был там когда-то и знал, что поживиться там совсем нечем, из населения несколько женщин, давно уже почтенного возраста, а из мужчин были лишь немощные старики. Хорошо, если еды хоть на жителей хватало, но кормить чужаков… Он хотел сам убедиться в происходящем, и под покровом ночи это было б удобнее всего. Проскользнув мимо караульных, тихо, словно вышедший на охоту зверь, он продвигался к цели. Ночь была темная, луна то и дело пряталась за облаками. Стараясь передвигаться бесшумно, то и дело прислушивался к каждому шевелению ветки, к каждому уханью совы или завыванию ветра, что то и дело срывался, меняя направление. Такие порывы говорили о приближающейся грозе, что при хорошем раскладе скрыла бы его следы по возвращении, но, если капать начнет до того, как он управится, могла и выдать. Но еще и напугать людей, побудив их спрятаться в домах, так что в любом случае — погода играла ему на руку.       В деревне действительно оказались чужие, но их было мало, скорее всего, выжившие после битвы. «Они могут ждать подкрепления, или же это разведгруппа», — размышлял Алексей, подсчитывая количество людей. Он решил пробраться поближе и заглянул в несколько домов: там было много раненых, над некоторыми хлопотали перепуганные старушки. Одна из них до ужаса напомнила любимую Настусю, она так же причитала на происходящее, но все равно заботливо подавала на стол.       По спине побежал холодок, заставляя пробудиться все рефлексы — позади него явно кто-то был. Он успел лишь обернуться, готовясь биться до последнего, как по ребрам почувствовал тепло удара, но он успел выбить в ответ воздух из легких так, что нападавший повалился на землю. Тогда он бросился к нему, собираясь задушить, пока шум не поднялся, но остановился. На него смотрел еще такой молодой, перепуганный от всего случившегося юноша, но уже искалеченный войной. Весь в земле, со следами несмытой, уже засохшей крови на шее, кажется, ему отстрелили ухо. Он шевелил губами, но это было больше похоже на дрожь.       — Н-не уб-би-вайте, — наконец смог произнести юнец. На нем не было мундира, лишь драная рубаха со штанами, кажется, он прятался среди могил.       — Я не враг, — прошипел гневно Алексей и только теперь увидел в чужих руках старый, местами поржавевший нож, с которого что-то капало. А затем прикоснулся к ребрам, туда, где все еще слабо чувствовалось тепло удара. Ладонь стала мокрой, окрасилась чем-то темным. Оказывается, не удар его грел, а собственная кровь. — Что ж ты…       Он понимал, что действовать нужно быстро, что сам он до лагеря не доберется, но и перепуганный малец, невесть откуда здесь взявшийся, не внушал доверия.       — Я думал вы… Господи, что я наделал!       — Тише, — шикнул Алексей, зажимая рану и понимая, что сейчас начнутся вопли с извинениями. — Бежим, пока не поздно.       Быстро вскочив, он рывком поднял паренька с земли. Пока еще чувствовал прилив сил, он ринулся в лес, и чем ближе становилась цель, тем сильнее становилась боль. В глазах начинало темнеть, а ноги подкашивались, и, оказавшись скрытыми деревьями, он схватился за юношу, боясь упасть.       — Сэр, я не могу, там мои родные… — загнанно произнес тот. По его поведению казалось, что он еще никогда не то, что не причинял боли людям, но и даже не видел подобного, того и гляди скоро завопит от ужаса. Звонкая пощёчина привела его в чувство.       — Хочешь им помочь? Тогда доведи меня до лагеря. Не давай потерять сознание, — он облокотился на чужое плечо и вынул из кармана платок с инициалами «Н.С.», что бережно хранил все это время, и крепко зажал рану, делая первые шаги, — как зовут тебя, герой? Расскажи о себе.       — Тоша, — и пока они продвигались вперед, Тоша, как его ласково называла бабушка, рассказывал, что он тут один из немногих молодых людей, кто заботится о стариках. Родителей у него не было, обоих забрали болезни, осталась только баба Надя и дед, что уже несколько лет не встает с постели. — Они сказали мне бежать, спасаться, но я не мог их бросить.       — Хорошо ты придумал, из всех врагов убить единственного союзника. Вооруженный одним ножом, — едва слышно произнес Алексей, стараясь передвигать непослушные ноги. Земля уже не казалась такой твердой, а рука лишь едва держалась за ребра. Он знал, что сил не хватит, но все равно твердил себе: «Дойду. Смогу.». На случай, если все же потеряет сознание, он принялся повторять вслух всю информацию, что успел собрать, тогда мальчишка смог бы ее кому-нибудь передать, а потом описал палатку и человека, которому потребуется все сообщить. Он терял слишком много крови, чтобы верить в исполнение своей миссии.              Нурлан проснулся вскоре, как пропало согревающее его тепло, а сквозь трепещущую на ветру ткань стал проникать холод и запах приближающегося дождя. Осмотревшись и не найдя Алексея, он успокоил себя тем, что тот должно быть отлучился по нужде, или просто решил прогуляться, как когда-то раньше, судя по рассказам в письмах. «Странно, что все еще такого не было, — подумал он, вспоминая прошлые дни. — Все время надо мной сидел». Он решил, что стоит снова уснуть, но так хотелось дождаться и окунуть дрожащее тело в тепло, что он то и дело ворочался. Наконец, с мыслью: «Вдвоём гулять веселее, да и писал он об этом как-то, чем не приглашение», он вышел из палатки. В лагере было тихо, почти все спали, кроме, разумеется, несших караул солдат, и тех, кто негромко распивал у костра крепкое пойло. Туда он и направился, собираясь залезть в самое пламя, лишь бы хоть немного согреться и высушить мокрую от пота одежду.       — Сергей? — возле огня сидел тот знакомый, что съехал от них пару дней назад. Блики огня гуляли по его безжизненному лицу.       — Приветствую. Не желаете промочить горло? В память о моих друзьях.       Нурлан согласился. Ему и самому не помешало б почтить своих товарищей. Больше ему Сергей ничего не сказал, лишь молча пил, глядя в огонь.       — А вы не знаете где Алексей Сергеевич?       — Кто? — все так же безжизненно отозвался собеседник.       — Ваш друг, Алексей.       — Алексей…что? Леха куда-то делся? Он же не отходил от вас ни на шаг, — неожиданной всполошился Сергей, приняв наконец осознанный вид. — Вы его нигде не видели?       — Последний раз в палатке, когда… он ложился спать.       — Вот дурья башка. Просил же его не соваться! — покачал головой Сергей, вновь приложившись к бутылке.       — Что с ним?       — Зуд у него. Никогда усидеть на месте не мог. Не переживайте, ничего с ним не станется. Набегается, получит нагоняй за нарушение приказа, а других ни свет отправят в ту деревню.       — Я не совсем понимаю.       Тогда ему Сергей и рассказал слухи о деревне, о желании Лехи наведаться туда. И об этой дурацкой фразе: «раньше разузнаем, раньше это все закончится». Еще он добавил, что они часто выбирались на задания ночью, последний раз был две ночи назад, но почему-то вчера Алексей наотрез отказался, умоляя друга его прикрыть.       Несмотря на спокойствие Сергея, заверения о том, что Леха знает свое дело и лишь чудо может ему навредить, Нурлан все равно переживал. Чувство тревоги было таким сильным, что, узнав, где деревня, он пошел в ту сторону лагеря, надеясь увидеть приближающегося друга.       Голова Алексея кружилась, зрение периодически отключалось, и, когда снова прояснилось, он увидел знакомый силуэт и упал прямо в него. Огромная сила воли, что запрещала ему умереть всю дорогу, с такой легкостью испарилась.       — Нурик, — едва слышно прохрипел он. Справился, дошел. И теперь ему стало хорошо. Так глупо умереть, еще и в одиночестве, под каким-то безликим деревом — нет, он бы сам себя не простил за это. И ничего, что с ним был тот ребенок, он давно уже стерся из памяти. Многое забылось, помогая концентрироваться на самом важном.       Он чувствовал, как подкрадывается холодок по телу, но его не пускали горячие объятья чужих рук, цепляющихся за его тлеющую жизнь. Леша улыбнулся, с трудом растягивая бледнеющие губы. Ему было приятно от мысли, что Нурлан — последнее, что он увидит в жизни. Ему только не нравилось видеть боль на его лице. Боль, за которой было что-то еще, такое знакомое ему самому, но скрытое, спрятанное от глаз и мыслей, но только не от сердца.       — Нурик, смотри… — Но Нурлан не решался поднять взгляд в небо, он боялся, что стоит ему только отвлечься и он все потеряет. Упустит в тьме последнюю улыбку, последний рваный вдох. Но Леша просил, глазами умолял, еще такими сверкающими жизнью.       На затянутом небе тучами пробивалось слабое свечение луны, и Нурлан понял, вокруг них прямо как в том письме. Тьма и холод. Поэтому он и видел свет в глазах напротив, а теперь и свой силуэт. Веки слабо затрепетали, напоминая о времени. Времени, что так беспощадно быстро летело во все их встречи, но сейчас ступающее еле слышно.       Нурлан понял, понял, что скрывалось за теми строками и наконец-то смог улыбнуться в ответ. Но, не зная, что сказать, лишь прижался лбом к чужому лбу, баюкая мужчину на руках, как совсем недавно тот делал с ним. Несмело коснулся счастливых губ своими, а те дрогнули, желая ответить. И застыли. С последним ударом сердца.       То, что было дальше, Нурлан помнил лишь обрывками. Вот к нему подбежал Сергей с тем пареньком и раздался крик. Вот у него отобрали холодное тело Леши и что-то выпало из его рук. Он помнил, как увидел свой платок и, кажется, рассмеялся — уж не думал, что будут хранить такую мелочь. И свои мысли о том, каким слепым глупцом он был — книги читал, вопросы задавал, размышлял. А самого главного не увидел, не понял, упустил. Все теперь выглядело иначе, и Шекспир был прав, и Лидия Николаевна… все, кроме него. Даже Он, казалось, все давно понял и был рядом постоянно. Был.       Вот он услышал обрывки фраз: «деревня… человек пятнадцать… прямо и свернуть…» Помнил дорогу под ногами и сильную ярость, застилающую весь разум: на себя, на него, на каждого в лагере и за его пределами. И мысли о том, что Ромео поступил глупо, не отомстив за смерть возлюбленной, ведь не помешай им никто… Помнил фонарь, что висел у двери. Как осколки посыпались дождем, и как горела соломенная крыша. К гневу добавилась боль, но не физическая. Она разрывала его, заставляя внутренности гнить, а кровь закипать. Кровь он тоже помнил, на своих руках и чужих телах. Помнил полыхающий повсюду огонь. И крики.       А как он оказался в горящем доме не помнил, почему выйти не получалось тоже. Он знал лишь, что огонь пожирал его как снаружи, так и изнутри. Он не давал попытки на спасение, ластясь к мужчине со всех сторон, словно верный пес. Едкий дым раздирал легкие и сжимал горло в тиски, не давая вдохнуть. Хотя Нурлан и не хотел.       Он лишь видел перед глазами сбывшийся кошмар — бледное, мертвое лицо Алексея. И чувствовал наконец проступившие слезы. Мертв. Он мертв. Представив свою дальнейшую жизнь — в ней и раньше не было счастья, так теперь и подавно, без того, кто так ему дорог, без его улыбки, поддержки… он упал на пол, теряя последние силы, и сдался пламени.       В тот день все же пошла гроза, только слишком поздно.                            — Так стоп! Я ничего не понимаю, — схватившись за голову, произнёс Алексей, озираясь среди белого света. — Что значит — не первая жизнь?