***
Феликс на бегу спотыкается как будто о невидимый порог, летит прямо вперёд по коридору и падает аккурат в кучу рассыпавшихся по полу бумажных листов. Идеальное попадание. Эта неуклюжесть ни раз подводила его ещё при жизни. Юноша с трудом принимает сидячее положение, потирая ушибленные коленки. Исподлобья он оглядывается вокруг, скользит взглядом по деревянному полу, который ковром выстелила белоснежная бумага. И несмотря на боль и кровоточащие царапины на коленях, Феликс всё же с восторгом улыбается. Белые листы на тёмном полу напоминают ему о первом снеге, который в его пыльном и насквозь пропахшем бензином городе выпадал к середине зимы. Это одно из немногих воспоминаний, которые приносят радость. Первый снег, снеговик, слепленный общими силами всех соседских ребят, игра в снежки допоздна. Это то, что Феликс искренне считает жизнью. С глупой усмешкой на лице он откидывается на спину, закрывает глаза и воображает себя посреди настоящего белого снега. И Феликс чувствует, что это воображение делает его ещё чуточку счастливее. Сам факт того, что он может помнить подобное даже теперь делает его самого счастливее, а прошедшую жизнь ценнее. Поглощённый потоком мыслей, Феликс уже собирается подняться, как внезапно скрип двери проносится по коридору. Юноша вздрагивает, и только теперь замечает испуганное лицо незнакомого мальчишки, выглядывающего из комнаты, возле которой и растянулся Феликс на деревянном полу. — Ты… Ты не ушибся? — едва слышно спрашивает мальчишка и его глаза пугливо бегают по коридору и Феликсовым разбитым коленкам, которые тут же больно саднят при первой же попытке подняться. С неловкой улыбкой Феликс снова опускается на пол. — Ну разве что совсем немного, — усмехается он. Голова незнакомца мгновенно исчезает за дверью, однако через пару мгновений мальчишка с рыжими кудряшками и тонной веснушек на лице появляется в коридоре целиком. Он несмело мнётся на пороге и перебирает в руках банку зелёнки. — Я думаю, — он опускает глаза, — надо обработать… Этот незнакомец выглядит немногим младше самого Феликса, возможно всего парой лет, и от этого, а может всё-таки из-за зелёнки, полившейся на раны, Феликс чувствует пронзающую то ли боль, то ли обиду. Оставаясь в гостевом доме уже вторую неделю, он был рад осознавать, что является самым младшим на все три этажа. Как будто бы это значило, что если он здесь, другие дети могут спать спокойно и жить счастливо. Это не давало гарантий, но Феликс вёл в голове маленькую статистику, в которой не должно было быть мест для умерших подростков. Это совершенно и бесповоротно отвратительно несправедливо. Рука мальчишки, держащая вымоченную в зелёнке ватку вздрагивает, и её хозяин в смятении вскидывает брови, от чего его и без того круглые и выглядящие постоянно испуганными глаза кажутся ещё более удивлёнными. — Так больно? Давай подую? — спешно спрашивает он и смешно надувает щёки, так что становится похож на маленькую белку. А Феликс не сразу понимает, что из его глаз капают слёзы. Они сидят в коридоре посреди раскиданных листов бумаги, когда веснушчатый мальчишка заканчивает обрабатывать чужие коленки и поднимает голову. — Вот, ты уже не плачешь, — всё так же несмело, но определённо искренне улыбается он и тут же протягивает Феликсу раскрытую ладонь, — меня, кстати, зовут Джисон. — Феликс, — кивает тот и жмёт чужую руку, — рад познакомиться. Ещё одна как будто взволнованная улыбка скользит по лицу Джисона, когда он, слегка помявшись, опускает глаза и тихо, почти шёпотом, спрашивает Феликса. — Слушай, не уверен, что ты не посчитаешь меня сумасшедшим, но ты единственный, у кого я могу спросить, — Джисон поднимает на Феликса полный мольбы взгляд, — что это за место? Феликс аж рот открывает от удивления. Ему требуется всего несколько секунд, чтобы сообразить, что произошло и почему душа, попавшая в гостевой дом, задаёт такой вопрос. Потому что вариант развития событий всего один: Джисон только прибыл, но Сынмин опоздал, и он, Феликс, стал первым, кого этот веснушчатый мальчишка встретил в своей загробной жизни. — Никогда бы не подумал, что вы такой бессовестный, Сынмин, — неслышно стонет Феликс и морщится, пытаясь сообразить что ему теперь делать. Он прекрасно представляет, как позже отчитает бестактного хранителя душ, который, не важно по каким причинам, не встретил новоприбывшего, однако как и что сказать сейчас Джисону — в голове ни идеи. Всё же этот мальчишка выглядит ещё слишком юным, и как Феликсу найти в себе силы, чтобы прямо заявить ему что-то вроде: «По неведомому мне стечению обстоятельств твоя жизнь, которая только начиналась, трагически оборвалась, поэтому ты умер и теперь находишься в доме, полном других мертвецов»? Сам Феликс — другое дело. Он был готов. У него было достаточно времени, чтобы осознать, на что он пошёл, и на что его и других ещё детей обрекли высокие мужчины в дорогих костюмах и с толстыми сигарами в зубах. Это другое дело. Он знал, что таких как он называли просто «мясом», но и выбора у него не было. Это совсем другое. Мальчишка же напротив — кудрявый подросток — он не похож на того, кто последние несколько месяцев встречал рассвет с мыслью, что это его последний день. Такие мальчишки ещё с визгом радуются первому снегу и строят снеговиков во дворах, втыкая им вместо носа большие морковки, исподтишка стащенные из супа. И оказаться пойманным, а после схлопотать выговор и слабый подзатыльник — должно быть единственной проблемой этого возраста. — Я же не умер? — так же внезапно, как ранее, произносит Джисон, и Феликс не успевает сообразить, прежде чем выкрикивает поспешное: — Нет! — и тут же сконфуженно опускает голову, — Прости, на самом деле да. В этот момент он так сильно злится на Сынмина, который посмел опоздать, что даже не сразу замечает пылающий огонь в чужих глазах. — Значит это что-то вроде загробной жизни? — спрашивает Джисон, и его голос подрагивает, однако совершенно не от того, о чём думает Феликс, — А та комната, где я проснулся, — мальчишка вскакивает на ноги и тычет пальцем в распахнутую дверь, — она теперь мой дом? Да ведь? Феликс смотрит снизу вверх и никак не может понять. Либо у него начались галлюцинации из-за того, что разбитые коленки были обработаны безжалостной зелёнкой без анестезии, либо этот Джисон выглядит по-настоящему счастливым. С полными восторга глазами он широко распахивает дверь и пару секунд оглядывает комнату, прежде чем с разбегу рвануть туда и прыгнуть на огромную устланную перинами и подушками кровать. — Значит я и правда умер! — кричит он и смеётся, а по спине Феликса проносится холодок. Этот новый сосед кажется ему слегка чокнутым. Сынмин появляется в коридоре лишь спустя ещё несколько минут, растрёпанный и явно запыхавшийся. Феликс сердито зыркает на старшего, а тот виновато улыбается. Впервые за всю свою многовековую карьеру хранитель опоздал к душе. — Мне несказанно повезло, что ты оказался рядом с ним, спасибо! — выдыхает Сынмин и треплет Феликса по волосам. Сам Феликс тоже выдыхает, всё же, кто он такой, чтобы злиться на хранителя? Наверняка у него были важные дела, из-за которых ему пришлось задержаться. — Он радуется тому, что умер, — докладывает обстановку Феликс, и Сынмин в ответ многозначительно покачивает головой. — Только вот ты ещё не совсем умер, — обращается хранитель к прыгающему на кровати Джисону. Тот вмиг замирает и, не удержав равновесие, падает прямо в кучу подушек, удивлённо распахнув глаза. Феликс уже вполуха слушает, как Сынмин объясняет новичку про тех, кто находится на грани и их невесомые браслеты-фенечки. Юноша собирает с пола раскиданные листы и отправляется в свою комнату. Он очень спешил, чтобы составить список неоконченных дел, однако отвлёкся, поэтому времени теперь остаётся на десять минут меньше. Феликс закрывает за собой дверь и до самого ужина аккуратным почерком выводит на бумаге слова о том, что он непременно должен сделать теперь, попав в гостевой дом после смерти. К ужину Сынмин готовит курицу. Приятный и манящий аромат белого мяса расползается по всем этажами, заставляя Феликса оторваться от дел и спуститься в кухню немного раньше, чем прописано в расписании. Гремя кастрюлями, Сынмин между делом сообщает, что ещё одна пара несколько дней назад покинула дом. — Поэтому теперь здесь будет уже не так много душ, как ранее, — улыбается Сынмин, ставя перед Феликсом его тарелку с жареной курочкой. Юноша самозабвенно тянет носом, прикрыв глаза, стараясь как можно сильнее насладиться аппетитным запахом. — Не вижу особой разницы, — пожимает он плечами и запихивает кусок целиком в рот, — сколько бы душ здесь не останавливалось, никогда не было слишком шумно. Сынмин фыркает. — А ты наблюдательный. — Ещё бы! — Феликс с жадностью отхлёбывает горячий чай, — всё же я здесь давно. Хранитель кивает, подливая в Феликсову чашку прохладной воды. Тот благодарно мычит, а Сынмин опускается на соседний стул и подпирает подбородок ладонями. — Когда планируешь уходить? — вопросительно тянет хранитель, рассматривая, как вечерние дождевые капли несмело сползают по стеклу, затягивая мутной пеленой только собирающийся золотистый закат. — А вам так нетерпится меня выгнать? — ехидно и с набитым ртом кривляется Феликс, так что Сынмин не сдерживает смеха и глупо хохочет, согнувшись над столом. Феликс остаётся вполне доволен такой реакцией, а потому продолжает, уже прожевав. Он сообщает, что почти закончил составлять список и скоро перейдёт к его исполнению. Слишком много осталось важных мелочей, которые Феликс не успел сделать до смерти. — И каких, например? — интересуется Сынмин. — Ну, — задумчиво тянет Феликс, — разных… Например, читать книги с картинками всю ночь или найти друга. Что-то в этом духе. — Дом почти опустел, сложно будет исполнить второе, — подмечает Сынмин, но Феликс пожимает плечами. — А вы? — А я с клиентами дружбу не вожу, — снова хохотнув, отмахивается хранитель, но тут же с энтузиазмом добавляет, — вот с Джисоном подружиться можно! Феликс молча набивает рот десертом. Вряд ли он сможет подружиться с тем, кто настолько не ценил жизнь, что радуется своей смерти. — Ну почему же нет? — Сынмин хитро щурит глаза, и Феликсу невероятно везёт, что он слишком занят поглощением торта, чтобы заметить этот взгляд. Такой взгляд никогда не предвещает ничего хорошего, и заметь Феликс его, ни за что бы хранителя не послушал. Но он не замечает и по-прежнему с упоением жуёт свой десерт, отмечая в голове, что вот уже один пункт плана он точно выполнил и поел действительно вкусной еды. — Вы ведь даже не поговорили толком, — продолжает настаивать Сынмин, — вдруг, если получше узнаете друг друга, то сможете найти общий язык? Феликс всегда ест долго и внимательно, стараясь насладиться вкусом, поэтому у Сынмина оказывается предостаточно времени, чтобы мастерски промыть юный неокрепший разум и заставить его отправиться к Джисону. — Не думаю, что он спустится сегодня, поэтому вот, занеси ему, — хранитель суёт Феликсу небольшой поднос с заботливо накрытыми деревянной крышкой блюдами. Феликс вздыхает и всем своим видом показывает полное несогласие с идеями Сынмина, однако всё же тормозит перед дверью, где парой часов ранее разбил себе коленки. Он опускает взгляд на зелёные кляксы на ногах и думает, что этот странный сосед, пусть и правда странный, но хотя бы добрый. И с очередным вздохом Феликс стучит в дверь. Однако никто не отпирает ему и спустя минуту Феликс и вовсе обнаруживает, что дверь даже не заперта, а хозяин комнаты с невероятно довольным видом прыгает на кровати, спотыкаясь о подушки. — Эй, — нерешительно переступает порог Феликс, однако Джисон замечает его только тогда, когда с глухим звуком поднос с жареной курочкой опускается на прикроватную тумбу. Джисон удивлённо вскидывает брови и снова теряет равновесие, проваливаясь в подушки как в болото, но тут же ярко улыбается. — Привет, Феликс! Феликс почему-то смущается, но тоже здоровается. — Сынмин попросил принести тебе ужин… Даже не дослушав, Джисон спрыгивает с кровати и уже через секунду сидит перед тумбой на корточках и с восторгом разглядывает курицу. — Выглядит вкусно, — тянет он, и Феликс довольно кивает. Будто бы он сам ловил, ощипывал и жарил эту курицу. — Ещё бы! И пока Джисон с жадностью поглощает свой ужин, Феликс сидит на краю кровати и неуверенно поглядывает на него, как на дикого зверька, с каждым мигом всё больше уверяя себя, что общего у них совершенно ничего, а потому и подружиться точно не получится. Когда Джисон доедает, Феликс забирает поднос и уходит к себе. У него ещё много других дел, а друга поискать можно будет и позже. Однако проходят дни, всё больше галочек появляется в списке Феликса, но каждый вечер он даже без напоминаний Сынмина собирает ужин и относит Джисону. Несколько минут они сидят молча, только довольное чавканье и аромат ромашкового чая наполняют всю комнату. После этого Феликс обычно уходит. — Почему бы тебе самому не спуститься вниз и не поужинать? — в один из таких дней внезапно спрашивает Феликс. Ему уже кажется, что они с Джисоном, хоть и не разговаривают, но знают друг друга достаточно долго, поэтому юноша позволяет себе валяться в чужой кровати, пока её хозяин за обе щёки уплетает рагу. Феликс никогда раньше не видел такой мягкой и огромной кровати. Сначала он думал, что ему показалось, однако со временем он отметил, что одна только эта кровать занимает больше двух третьих всей комнаты. — Я не хочу, — абсолютно не разборчиво, но с убедительной интонацией мычит Джисон, проглатывая тёплую картошку, — эта комната теперь моя и я не хочу уходить из неё. Феликс лениво вздыхает, прикрывая глаза. Он очень устал за этот день, обнаружив, что построить огромный песчаный замок, оказывается, слишком сложно для него одного. На Джисоновой кровати удобно валяться, её невесомая мягкость как будто высасывает все ненужные мысли и усталость. Феликс кое-как переворачивается на бок, подмяв под себя очередную подушку, и подкладывает ладонь под щёку. — Тебе правда совсем-совсем не интересно, что находится за стенами? Тебе не хочется гулять по саду, бегать под дождём босиком? — Феликс блаженно прикрывает глаза, прислушиваясь к слабому стуку капель за окном. Он и не знал, что в этом мире тоже бывает сезон дождей. — Нет, — равнодушно отзывается Джисон и поворачивает к Феликсу своё слегка удивлённое и перемазанное соусом лицо. — А почему? — Ну, — Джисон утирает рот рукавом рубашки и с разбегу плюхается на покрывала рядом с Феликсом, так что тот едва не катапультируется на пол, — это долгая история, но в жизни у меня было достаточно и улиц, и дождей, поэтому теперь я собираюсь оставаться в своём тёплом доме так долго, как это возможно. Феликс молча моргает. — У меня тоже было много дождей, поэтому теперь я собираюсь смотреть на них под другим углом, — минут через десять отвечает Феликс. Все эти десять минут они лежали друг напротив друга, не проронив ни единого слова. Джисон как будто полудремал, прикрыв глаза, а Феликс смотрел на его лицо и медленно-медленно моргал. Звук капель успокаивал и усыплял. — А что за дожди? Расскажешь? — не открывая глаз жалобно тянет Джисон и Феликс зачем-то аккуратно кивает. Свой рассказ он начинает издалека. Сначала вспоминает свою семью, которую описывает очень скудно, но только потому, что почти не помнит их лиц. Потом рассказывает об улице, на которой стоял их дом. В его дворе росло небольшое дерево вишни, которое красиво цвело в весеннюю пору и устилало землю тонким розоватым ковром. Город был маленький, с узкими улочками, по обеим сторонам которых обязательно качались толстые бумажные фонарики. Особенно красиво они горели и отражались в лужах, когда вечерами, в сумерках, начинал моросить холодный редкий дождь. Все люди тогда спешили закрыть двери своих заведений и домов, чтобы этот навязчивый и сырой холод не пробрался в помещения. Сам Феликс тогда был ещё мал, однако воспоминания о таком вечернем дожде его самые лучшие и любимые. — А в каком веке ты жил? — перебивает его Джисон, уже давно распахнувший глаза и с любопытством вглядывающийся в Феликса. — В двадцатом, — тянет Феликс, перехватывая чужой взгляд, — это было время войны. Джисон как будто задерживает дыхание. — Знаешь, — от накатившего волнения он даже садится и обхватывает обеими руками первую попавшуюся подушку, — в моём городе тоже были узкие улицы и бумажные фонари, — мальчишка снова замолкает и закусывает губу, прежде чем договорить, — и двадцатый век, и война тоже. А ещё, если пройти по главной улице до самого края города, за фабрикой, там было большое-большое дерево, которое осенью становилось красным. Феликс точно просыпается, подскакивая на кровати вслед за Джисоном. — Невероятно! Могли ли мы жить в одно время и в одном городе? Джисон неуверенно поводит плечами. — Похоже на то… До самого утра Феликс не возвращается в свою комнату, а остаётся на Джисоновой кровати и болтает с ним о чём попало, всё больше убеждаясь, что при жизни они росли в одном и том же месте. К своему удивлению, Феликс также узнаёт, что Джисон младше его только на пол года и им обоим по семнадцать. — Когда началась война я стал работать на фабрике, — Джисон снова падает в подушки, — но это не значит, что у меня появились деньги на еду. Феликс стыдливо закусывает щёку. Его семья в городе считалась, можно сказать, богатой, и он никогда не придавал этому особого значения. Теперь же перед Джисоном ему как будто даже совестно за это. — Ерунда всё, — смеётся Джисон, — какая теперь разница? У тебя был дом и еда, а у меня не было ничего из этого, но теперь мы лежим в одной кровати и ужинаем вместе. Так какая теперь разница? Он пытается приблизиться к Феликсу, но спотыкается о подушку и с хохотом летит прямо на него, сбивая в кучу одеяло, и вместе они едва не падают на пол. Они пропускают завтрак, так и заснув, в обнимку друг с другом и одеялом. Феликсу снится город, в котором они росли, снится фабрика на окраине, и он представляет, как маленький и худой Джисон сутками работает у станка, засыпая в подвале всего на пару часов, во время пересменки, чтобы начальник не узнал и не прогнал его под дождь, туда, где у Джисона нет ни семьи, ни дома. Феликс представляет, как Джисон засыпает на холодном полу в том тёмном подвале и мечтает о том, как после войны у него будет своя собственная мягкая постель. Джисону, по-хозяйски закинувшему одну ногу на подушку, а вторую на Феликса, тоже снится как будто бы их общий город. Однако его улицы и дома разрушены так сильно, как никогда не были разрушены на самом деле. И во сне Джисона снова и снова навязчиво появляются развалины, среди которых скрывается сын из богатой семьи. Его фарфоровые, как у куклы, руки сжимают грязное оружие. Этот сын сбежал из своей мягкой постели, которая таким как Джисон только снилась, сбежал из большого дома и от толпы служанок, только ради того, чтобы сжимать в руках оружие. Поначалу он думал, что всё будет как в игре, в которую в детстве играли все богатые дети. Бегать друг за другом и прятаться — это, скорее, весело, а не страшно. Почему же тогда семья не пускала его? Поначалу он думал, что сможет вернуться в свою мягкую постель в любой момент, если станет страшно. И он пытался. Правда пытался сбежать, ночью, с поля боя, под огнём, но неведомым образом возвращался снова и снова, затянутый в адов круг. И когда он оказался в развалинах какой-то деревни, так похожей на его родной город, с взрывами над головой и вырывающимся из груди сердцем, он понял, что если и вернётся домой, то только с уверенностью, что ни его семья, ни другие жители не испытают его ада. Так фарфоровый сын из богатой семьи стал оловянным солдатиком на несколько мучительно долгих лет. Стреляя днём, иногда с зажмуренными от страха глазами, и рыдая от усталости ночью, он думал, что не имеет права мечтать о тёплой и беззаботной постели. Этот юноша не был оловянным, но был хорошо обучен отцом нести ответственность за свой выбор. Поэтому на его плечах было ружьё и принятое в пылу юношеской страсти решение. Защищать страну оказалось вовсе не грандиозно или героически, как он думал тогда. Однако это оказалось необходимо.***
Феликс сам не замечает, как начинает считать Джисона своим другом. Кроме прошлого, у них обнаруживается ещё масса общих интересов. Например, оба юноши находят ракушки красивыми. Феликс постоянно повторяет, что их возраст не важен. Несколько тяжёлых военных лет, прежде чем отобрать жизнь, отобрали ценные мгновения детства и постепенного взросления. Феликсу нравится наблюдать за тем, как Джисон, у которого вся жизнь была будто в военные годы, с любопытством рассматривает перламутровые раковины или громко хохочет, изучая подробный список того, что просто необходимо сделать после смерти. На удивление, Феликсу даже удаётся убедить друга выйти на улицу. Очень уж увлекательной кажется Джисону затея построить песчаный замок. По настоянию Сынмина они берут с собой обед, заботливо разложенный по контейнерам и упакованный в узелок из клетчатой скатерти, и проводят на пляже долгие часы от утра и до самого заката. Замок получается почти как настоящий. По крайней мере Сынмин очень на этом настаивает, когда ребята заставляют его оторваться от всех дел и оценить работу. Помимо всего прочего, Феликс с Джисоном быстро осваивают караоке и смотрят фильмы на кассетах через огромный видеопроигрыватель, установленный в гостиной. Так, одна за другой, столбиком выстраиваются большие и маленькие галочки напротив планов и затей в списке Феликса. Вместе с Джисоном они день за днём продолжают придумывать что-то новое и, валяясь при этом на траве в саду или Джисоновой кровати, записывать на бумагу. Феликсу весело и в то же время уютно с Джисоном. Они приноровились вместе донимать Сынмина, вместе есть и вместе спать на одной широкой кровати, путаясь в одеяле и устраивая жестокий подушечный бой. И когда прямо Феликсу в лицо летит мягкая, до отвала набитая белоснежным гусиным пером подушка, он думает, что, возможно, только благодаря компании Джисона ему удаётся ставить галочки в своём плане. Благодаря Джисону, который умеет мастерски вырезать фигурки из камня и знает, как палочкой достать немного кислый сок из муравейника, Феликс наконец чувствует то, чего ему не хватало в огромном гостевом доме на морском берегу. Феликс чувствует, что скоро сможет сесть на паром без сожалений. Конечно, лишь после того, как он проводит своего друга. Тонкий, почти белоснежный, но в то же время прочный и сверкающий браслет-фенечка на руке Джисона то меркнет, то загорается настолько ярко, что кажется, будто за ним прячется само солнце. Сынмин только пожимает плечами, мол, всё сложно, шансы один к одному, но Феликс чувствует твёрдую уверенность. В один из вечеров друзья находят в самом отдалённом углу сада небольшую заросшую плющом беседку. У них уже входит в привычку ужинать где угодно, только не на кухне, поэтому, едва переглянувшись, они сразу же устраиваются на лавках, водрузив свои подносы на слегка покосившийся, но всё ещё прочный как ничто иное стол. Они болтают о всякой ерунде, смеются и вместе уплетают рисовые пирожки. — Знаешь, — задумчиво тянет Феликс, — на главной улице, возле лавки старьёвщика, — тут он прерывается, хмуря брови и поднимая серьёзный взгляд на Джисона, — ты же знаешь, где лавка старьёвщика? Тот часто кивает. — Так вот, — продолжает Феликс, набивая рот выпечкой, — возле лавки старьёвщика была пекарня, в которой делали самые лучшие в мире рисовые лепёшки. Вот съел сейчас пирожок и сразу вспомнилось. — Это здорово, — Джисон аккуратно подбирает все рассыпавшиеся по столу крошки, — хотел бы я тоже попробовать такие вкусные лепёшки. Феликс тут же вскакивает, едва не ударяясь коленками о торчащую неизвестно откуда балку. Он не может ничего сказать, так как упорно и стремительно жуёт, но выпученные глаза и размахивающие руки друга едва ли не пугают Джисона. — Ты! — наконец проглатывает остатки пирога Феликс, — ты просто обязан попробовать эти лепёшки, когда вернёшься! Хозяйка знает меня, скажи ей, что ты друг Феликса, и она обязательно покормит тебя, это добрая женщина! Джисон не особо любит, когда Феликс заводит разговоры об этом. Хоть он и открыл теперь для себя много приятных жизненных радостей и мелочей, хоть Феликс и показал ему всё это, Джисон по-прежнему не уверен, что хотел бы вернуться в серый город с холодным фабричным подвалом. И не важно, что Сынмин сказал, будто война закончится уже через полгода. Война закончится, но останется подвал и стоптанные дырявые ботинки, останутся вечерние морозы и жёсткое железо вместо кровати. Джисон не уверен, но всё же какая-то его часть, самая наивная и детская, думает о том, что вместе со всем останется и красный по осени клён на окраине, и отражения толстых фонариков в лужах, и самые вкусные по мнению Феликса рисовые лепёшки. Наверное, от самого Феликса он и заразился этой странной любовью к бессмысленным мелочам. Но всё же, смотря на решительный вид друга, едва не подавившегося пирожком, Джисон думает, что, даже если бы он и правда вернулся, ему теперь было бы не так одиноко. — Ладно, — Джисон наконец вздыхает и протягивает Феликсу стакан с чаем, — если я вернусь туда, то обязательно отыщу тот прилавок с лепёшками. Если они достанутся мне даром, я никак не могу упустить такой шанс. Он посмеивается, наблюдая за тем, как энергично кивает Феликс. Браслет на руке снова будто начинает светиться. В дом друзья возвращаются уже после темноты. С горем пополам перемыв всю посуду на кухне, ох уж эти неоспоримые правила Сынмина, они вдвоём заваливаются в комнату Джисона, где мгновенно засыпают, утонув в одеялах. Им больше не снится война или мрачная фабрика. В своих снах они видят замки, только не песчаные, а совершенно точно настоящие, леса из одних только красных клёнов и города, полные прилавков с рисовыми лепёшками и добрыми хозяйками, заботливо поглаживающими по волосам тёплой рукой. А на утро Феликс просыпается один. Все прошедшие дни он по привычке поднимался с первым солнцем, раньше Джисона, поэтому, не найдя его рядом, Феликс не на шутку пугается. Лишь только вылетев за дверь, он внезапно осознаёт, что Джисон не пропал, а просто вернулся. Вернулся к жизни, концу войны и лепёшкам. «Уснёт здесь, а проснётся там, где его место» — вспоминает Феликс слова хранителя и слегка подпрыгивает на месте. — Надо рассказать Сынмину, — рассуждает вслух юноша, довольно направляясь по коридору к кухне, — а ещё обязательно попросить паром на сегодня. Если он вернулся, то пора бы и мне. Список — стопка исчерченных листов — хоть ещё и не выполнен до конца, но всё же Феликсу точно хватит, чтобы уйти без сожалений. Ему скорее станет грустно, если он попытается завершить планы, придуманные вместе с Джисоном, без него. Феликс чуть ли не скатывается с лестницы по перилам. — Сынмин! Вы не поверите, что случилось! — кричит он, вбегая в кухню. — Ты тоже не поверишь, — хмыкает согнувшаяся над плитой спина хранителя, и из-за неё тут же появляется счастливое веснушчатое лицо, вдоль и поперёк перепачканное в муке. — Доброе утро! А Сынмин учит меня рисовые лепёшки печь! Феликс так и замирает на месте с поднятой в приветственном жесте рукой. — Я… Я думал, ты вернулся, — рассеянно и как будто бы виновато говорит он, опуская голову и дуя губы. — О, — шумно выдыхает Джисон и подходит к другу, на ходу утирая лицо фартуком, — как раз поэтому мы и делаем лепёшки. Феликс непонимающе хлопает глазами. — Всё так внезапно вышло, — тараторит Джисон, обхватывая испуганное лицо друга ладонями, — я отчего-то проснулся посреди ночи, смотрю — а браслета нет. Ну я и подумал, что раз теперь не смогу сдержать обещание и поесть лепёшек в том мире, мы можем сами сделать в этом. Поэтому я пошёл к Сынмину и… Джисон не успевает закончить свой рассказ, и даже вдохнуть побольше воздуха не успевает, потому что Феликс резким движением головы освобождает лицо от чужих ладоней и тут же сбивает Джисона с ног, обнимая так крепко, что тот на пару мгновений даже сомневается, что не сможет умереть во второй раз от удушья. Вдвоём они падают на пол, и Феликс ревёт, как могут, казалось бы, только маленькие дети. Едва ли не больше, чем из глаз, у него течёт из носа, и он прячет лицо на чужом плече и часто всхлипывает. Испуганный Джисон неуверенно гладит его по спине и торопливо говорит что-то, то ли извиняется, то ли обещает вместе доделать все-все пункты из длинного списка и вместе переплыть море на пароме. — Не успокаивай его, просто лежите молча, — тихо советует Джисону Сынмин, и тот неуверенно кивает. Хранитель выходит из кухни, а два мальчишки так и остаются лежать на полу, утопая то ли в слезах, то ли в соплях. Джисон смотрит на потолок, который тоже медленно начинает плыть и растворяться в полупрозрачной пелене. Джисон по-прежнему не уверен, жаль ему, что не смог вернуться и умер в промозглом подвале, или он рад остаться с Феликсом. Джисон не уверен ни в чём, кроме одного. — Ты можешь плакать, пока тебе не станет легче, — шепчет он вверх, — плачь сколько хочешь, Феликс, — повторяет он и улыбается, прикрыв глаза, — а потом мы сделаем лепёшки вместе и я научу тебя строить шалаш из веток. Взрываясь рыданиями с новой силой, Феликс едва ощутимо кивает. Строить шалаш звучит заманчиво.***