Чёрт, я слишком стар для этого дерьма...

Такемичи с долей отрешённости и недовольства осмотрел этих... Он даже не знает, как их назвать. Этих поганцев, которым не сидится на месте, и нужно обязательно вычудить что-то опасное... Нет, Ханагаки понимает, что у них там была проблема детства, убийство и всё такое, но, мать их за ногу... почему они решили разбираться со всем этим именно тогда, когда Такемичи надо въёбывать по полной, чтобы раскрыть Кисаки?! Почему?... – Пожалуй, я бы посоветовал вам серьёзно поговорить с Майки и остальными, – сказал Ханагаки, смотря на них пристально. Казутора и Баджи, непривычно тихие в данный момент, одновременно поёжились от взгляда голубых, проницательных глаз. Ханемия повинно молчал, уставившись в одну точку и летая в своих тяжёлых мыслях. А вот Кейске хотел было огрызнуться, но вовремя заткнулся. Вина прекрасно придавливала весь непокорный темперамент парня. После битвы с Вальхаллой, где Такемичи, психанув от грёбаного цирка, оттолкнул Баджи, позволяя ножу Казуторы пройтись лезвием по его боку, было решено заканчивать этот балаган и расходиться. Доракен увёл Майки, дабы тот пришёл в себя из своего жуткого состояния. Казалось, он готов убивать всех вокруг, когда увидел кровь на теле Такемичи. Ханма под горячую руку попал... Получил от Манджиро и отключился прямо там, на автомобильной свалке. Глубокий порез быстро зашили в больнице, но запретили вообще притрагиваться к ране и напрягаться. Жил себе, жил... А теперь – получи, распишись и получай ножевые ранения одно за другим. Звучит, как реклама «бесплатных ножевых ударов без смс и регистрации»... Честно говоря, когда Такемичи совершил свой первый прыжок во времени, он не думал, что здесь будет ТАКОЕ. Нет, он знал, что Доракена пырнут на фестивале... Но не должно же было это, блять, продолжаться! Это, мать их, дети! Какие ножи, какие арматуры и болторезы... Ханагаки понимает, что у них кровь молодая бурлит, но вот последствия этих раздолбаев, кажется, не волнуют. Нет, Такемичи и сам не пример для подражания, но... Был бы он их родителем... Посмотрев на этих клоунят, Такемичи устало вздохнул. – Ладно, не буду пилить вам мозги... – сказал парень, чувствуя огромное желание продолжить: «...в наличии которых я сомневаюсь, ибо нехуй быть такими отбитыми!». – Я вас не виню. Никто не винит, а если и винит, то забейте на это хер – жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на такое... – Да что ты знаешь о жизни... – тихо проронил Казутора, всё ещё избегая слишком взрослого взгляда. Ханемия неосознанно желал рассказать Такемичи всё, что его терзало много лет. Вскрыть все свои тёмные и болезненные, наполненные ненавистью, мысли. Хотелось просто выговориться, именно этому странному парню – Ханагаки Такемичи. Хотелось плакать, нет, реветь и кричать, срывая голос. И, почему-то, Казутора подсознанием чувствовал, что его выслушают. Такемичи вызывал у Ханемии когнитивный диссонанс. Даже по слишком обычному виду Ханагаки было понятно, что этот человек не так прост. Эту нетипичность поведения Казутора заметил только сейчас, слушая, как Такемичи завуалированно отчитывает их с Баджи. Со стороны могло показаться, будто... Да, блять, будто они провинившиеся пятилетки, которых ругает отец. Ругает с заботой, и это затронуло в душе Казуторы что-то чистое и невинное... – Много, – резко ответил Такемичи, не сумев проконтролировать свой голос, в котором отобразились нотки закалки, печали и холодного спокойствия. И после опомнился, проморгавшись. – В общем, можете идти по домам... И был резко перебит одновременным высказыванием: – Мы останемся у тебя. – Чт?... Так, стоп, не понял, – лицо у Ханагаки выражало всю суть его обалдевания, ибо так невозмутимо его ещё не ставили перед фактом. Хотя, нет, ставили: когда Майки сказал, что Такемичи теперь его друг. Сано тоже не особо волновало мнение Такемичи... Баджи и Казутора посмотрели на хозяина дома с таким видом, будто так и надо. Казалось, им вообще по барабану, разрешат им или нет. Они всё равно останутся... «Вот я в свои пятнадцать не был таким ахуевшим...» – подумал путешественник во времени. На самом деле, Казутора вообще не желал появляться дома. Физиономии родителей было наблюдать неприятно, а после колонии и вовсе отвратно. Отец всегда его ненавидел, мать же просто перестала обращать на него внимание, и, думая, что Казутора не видит, смотрела на него с презрением. Они смотрели на него, будто на свою самую огромную ошибку в мире. Будто имеют право смотреть на него так. А здесь, в этом месте, было находиться слишком уютно, чтобы покидать его. Казутора чувствовал себя в безопасности, в столь редкой, что хотелось расплакаться. Баджи, помимо того, что не хотел бросать Ханемию, был слишком заинтересован в Ханагаки. Первое впечатление о Такемичи, тогда, на битве с Мёбиусом, было: ебать, что за отброс? Сейчас его поведение крайне отличалось от прошлого. Такой Такемичи внушал доверие. Такому он бы доверил своё место в Тосве, если на битве с Вальхаллой всё кончилось бы его смертью... Если бы кончилось его смертью... – Подожди-ка, Ханагаки... – недоверчиво протянул Кейске. – А как ты узнал, что Казутора собирался меня пырнуть? Ханемия вопросительно уставился на Такемичи. – Я об этом никому не говорил, кстати, – отозвался Казутора. Блондин прикрыл глаза, думая, как сейчас не хватает Чифую. Он, гад такой, поплёлся домой, как только завидел Баджи и Ханемию, идущих вместе к Ханагаки. Мацуно ещё не совсем уверен в том, что не будет смотреть волком и скалиться на Казутору, который хотел убить его друга. И его можно понять. Но идея пришла сама собой. – Я вижу будущее, чего непонятного? – хмыкнул Такемичи, ретируясь в сторону кухни. Ханемия, скривившись, посмотрел на него, как на умалишенного. – Ага, пизди больше, – закатил глаза Кейске, однако, направляясь за хозяином дома. «Абракадабра, мать вашу» – усмехнулся Ханагаки, поражаясь своей способности выходить сухим из воды. Хорошо, на удивление, у него получается вешать лапшу на уши этим детям. Гордиться этим или нет, Такемичи, пожалуй, думать не будет... *** Четыре часа утра. Во дворе довольно прохладно, но это Такемичи не волнует. Он проснулся час назад из-за кошмара. Сейчас уже не помнит, что там происходило, но это неважно. Кошмар – есть кошмар. Сначала тихо пошёл на кухню, не желая разбудить двух гостей. Заварил себе кофе, не удосужившись добавить ни сахара, ни молока. Горькое и кислое всегда приводит в чувства. А Ханагаки это сейчас и нужно. Редко удавалось вот так побыть в тишине и спокойствии: то школа, то Тосва, то другие дела. Вообще, Такемичи, кажется, начал понимать, что в юности был настоящим экстравертом. Он не мог находиться в одиночестве – его это тяготило. Четырнадцатилетний Такемичи всегда и везде за любой движ, что не всегда кончалось хорошо. Он был открытым и беззаботным подростком, который не видел настоящую жизнь без розовых очков. Взрослый Такемичи – абсолютная противоположность своей юной версии. Он знал, какими страшными и мерзкими могут быть люди. Понимал, что в жизни ничего не добьёшься, если не построишь себе хоть какой-нибудь «фундамент» перед тем, как станешь совершеннолетним. Когда будешь нести полную ответственность за свои действия. Никто не простит и не махнёт рукой, снисходительно отзываясь: «подросток, что с него взять...». Этого больше не будет. Именно поэтому Такемичи сейчас пишет письмо самому себе. Не рассказывая подробностей о себе, оставляет советы, хитрые пути и, как это говорится в будущем, лайфхаки. Упомянул, чтобы не дерзил и не заставлял маму волноваться из-за своих хулиганских похождений. Толстым шрифтом написал о том, чтобы четырнадцатилетний Ханагаки взялся хотя бы за два предмета в школе, чтобы потом поступить в колледж или, если повезёт, университет. «Потому что после школы начнётся реальная и суровая жизнь, которая без сожаления будет хлестать тебя по морде, как бездомного пса.» – эти слова Такемичи подчеркнул и обвёл в кружок, надеясь, что прошлый он учтёт хотя бы половину посоветованного. Парень жалеет, что был глупым. Не понимал, что школьное время подобно детскому саду. Своего рода, подготовка. Нужно, чтобы юный он сам начал развиваться. То, над чем взрослый Ханагаки старается, прошлый Ханагаки и не вспомнит. Такемичи также интересно, как себя чувствует прошлый он, когда в какой-то момент понимает, что состоит в Тосве, хотя буквально вчера был шестёркой девятиклассников. Как четырнадцатилетний Такемичи это воспринимает? Всю эту муть с перемещением памяти тоже надо будет разобрать. Посмотрев на исписанный лист, Ханагаки удовлетворительно вздохнул и зашёл в дом. Сквозь окна начал проходить холодный, утренний свет. Зайдя в кухню, Такемичи от неожиданности схватился за сердце, ибо за столом сидел тёмный силуэт, почти не двигаясь. Это был Казутора, к слову. – Вы все меня точно в гроб сведёте... – выдал Такемичи, включая чайник. Нет, призраков и всю прочую нечисть он уже давно не боится. Такемичи припоминает даже, как в его арендованной квартире были какие-то странности: пол скрипел, будто от чужих шагов; посуда могла стоять не на своём месте; занавески двигались, хотя окна и дверь были закрыты. Конечно же, Такемичи не имел возможности переехать, поэтому пришлось уживаться с новым «соседом по комнате». Вскоре стало привычно, и Ханагаки перестал обращать внимание даже на то, что какая-то вещь начинает двигаться прямо на его глазах. Ну пусть двигается, Такемичи не жалко. Главное, чтобы его «сосед» ничего не разбивал и не портил. Так что напугать Ханагаки можно только действительно серьёзными вещами, вроде: проснуться рано утром в выходной день или продолжать спать рано утром в рабочий день. Половину его жизни можно было озаглавить, как «тот самый чувак, которого редко встретишь на улице, ибо он всегда находится на работе». Такемичи реально проводил весь свой день там, где можно было заработать деньги. В какой-то момент ему даже это понравилось, и Ханагаки вполне был доволен тем, что живёт один. В свои двадцать шесть, Такемичи чувствовал себя на пятьдесят. В какой-то момент жизни он решил, что не будет искать девушку, чтобы жениться, родить детей и умереть от старости. Такемичи просто настолько отдалился от социума, что, кажется, вышел за рамки своего когда-то узкого кругозора. Вся эта поебень с образованием, семьёй и тому подобным, стала казаться ему слишком серой. Вся его жизнь, в принципе, была серой, однако, в какой-то степени Ханагаки это удовлетворяло. Такемичи просто жил, не собираясь что-то кому-то доказывать и пытаться взобраться «к верху». Ради чего? У него никого нет. Мама умерла, когда ему исполнилось двадцать – оказалось, долго болела из-за стресса и перегрузки на работе. Старшая Ханагаки работала, стараясь поддержать своего единственного, непутёвого сына. И Такемичи слишком поздно понял, какую опору потерял. С Хинатой он расстался в конце средней школы, справедливо рассудив, что эти отношения были... просто потому, что были у всех. Это типично. Большинство подростков всегда стараются быть такими, как и все, часто теряя своё настоящее «я». Такемичи был слишком юн для серьёзных отношений, и хорошо, что понял это вовремя. Хината – хорошая девушка. Красивая, умная и заботливая – и всё это уходит в никуда. Тачибане нужен парень, который будет носить её на руках. Часто Такемичи не оправдывал всю надежду, которую на него возлагала Хината. И он это понимал ещё тогда. Она осталась для Такемичи дорогим человеком, и он желал ей самой лучшей жизни, поэтому было больно слышать из телевизора новости о её смерти. Хината его всегда понимала и не осуждала – пожалуй, за одно только это парень был ей благодарен. Друзей со школы он бросил сразу после окончания учёбы. Ханагаки просто сбежал, не выдержав давления и препятствий на своём пути. И это оказалось началом чёрной полосы, что сопровождала его все остальные годы. И, так как, ни девушки, ни родственников у Такемичи не осталось, ему просто оказалось незачем жить. Там, в будущем, было незачем жить. Здесь же... Парень осмотрел Казутору, что сидел, почти не двигаясь. Вид у него был измученный. Он корил себя. Бедный ребёнок, которому не уделяли внимания и родительской любви. Ребёнок, которого сломали ещё в детстве. Мокнули головой в мир жестокости, словно в унитаз. Слишком рано... «Может быть, здесь я и найду смысл своего существования...» – серьёзно думает Такемичи, садясь прямо напротив Ханемии. – Я тебя выслушаю, – спокойно говорит Ханагаки, видя, как тот нерешительно мечется. – Всё будет нормально, Казутора, – твёрдо дополнил Такемичи, обняв подростка и, через некоторое время, чувствуя влагу на плече. Глубокая ночь, переходящая в раннее утро – такое время суток, когда неосознанно можешь выговориться. Всё, что тебя терзало долгое время, вылезает наружу в потоке обрывочных предложений и солёных слёз. Такемичи искренне желал, чтобы Ханемия выговорился и наконец ощутил облегчение. Чтобы понял, что он ещё молод, и всё впереди. Даже если в прошлом ты сделал ошибку, нужно продолжать двигаться с осознанием своего поступка. – Пойми, Казутора, жизнь такая тварь... – спокойно прошептал Такемичи после того, как на него обрушился эмоциональный поток слов, нежно вороша чужие волосы. – Такая несправедливая. Я это понимаю. Мы должны прорываться. – Прорываться... слишком тяжело... – промычал Ханемия, всхлипнув носом и не отрывая голову от чужого, надёжного плеча. Да, Такемичи чертовски согласен. Жизнь сбивает с ног абсолютно безжалостно. И это можно облегчить. – Я буду помогать тебе прорываться, – обещает Ханагаки, гладя подростка по вздымающейся спине. – Ты больше не будешь один... Тора. Ханемия замер, желая, чтобы ему это не послышалось, и поднял голову, заплаканными глазами всматриваясь в спокойное лицо. – Повтори это... – тихо попросил Казутора. Такемичи, даже неожиданно для себя, улыбнулся совсем тепло. – Ты больше не будешь один, Тора, – повторил парень. – Всё будет хорошо, просто подожди. И, видя, как наполняются надеждой глаза Казуторы, Такемичи точно понял, для чего ещё, помимо спасения Хинаты, продолжает прыгать в прошлое. Он их не оставит. Отныне, пусть счастье его друзей и близких – станет смыслом его существования.