Goldenes Kette

      Облака были густо-серыми. От них обычно не бывает облегчения в виде дождя или снега. Холодный ветер ударил в замутившиеся глаза.       Эшафот с виселицей. Пять петель. Пять неестественно согнутых шей. Пять совершенно седых голов и лиц, изборождённых странными тенями. Как от искусственного света.       В ушах шумело. Ноги словно наливались свинцом — А где ещё двое? Должно быть семеро. Должно…       Живот сводило странным и похожим на болезненный спазм ощущением. В глазах зарябило, словно в воду кинули камнем. Из-под помоста выкатился череп и уставился необычно-чёрными глазницами. Как от искусственного света…       Тим распахнул во тьму спальни глаза, тяжело дыша. Его тело сковало, точно в этом странном сне, а сердце яростно колотилось, словно желая вырваться из груди, куда-то в руки, лежащие совсем рядом. — Ну что такое? — услышал он в третий раз.       Словно обволакивающие руки, обнажённая кожа груди и живота. Барон лежал рядом и нежно держал в объятьях хрупкое тело, которое начинал выматывать разум. — Сон…       Богатый наследник только сейчас стал понимать, что его обнимает барон. Стараясь успокоить и расслабить. Сердце однако не подчинялось ему. Оно рвалось куда-то прочь, почти из горла. — Т-с-с-с, всё хорошо. Ты перенервничал.       Голос звучал как мягкое шипение, неожиданно ласкового, гигантского змея. Который начинал обвиваться огромными, тяжёлыми кольцами вокруг мальчика, однако, не желая его задушить. Тим почувствовал, как начинает расслабляться. Нечто приятно стянуло его по рукам и ногам, заодно цепляя и горло. Как верёвка на висельнике. Однако так приятно, что он бы сам согласился на такую гибель…       Змей стал сползать куда-то вниз, широко мазнув языком по мягкой щеке Тима, переходя на верх тяжело поднимающейся груди. Он не переставал жалить его, повторяя движения чешуйчатого искусителя, спускаясь ниже, ниже, ниже… Глаза мальчика затуманились и закатились под веки. Тело стала окутывать истома. Лёгкая, но довольно ощутимая для слабеющего мальчика.       Уверенные руки легли на худые, неожиданно светлые ляжки и плавно развели их в стороны, открывая взгляду хищных глаз крепнущее, чувствительное естество Тима, избалованное частыми удовольствиями, которые сейчас превратились в милость. — М-м-м… — вырвалось из-под прикрытых губ.       Барон замер, обжигая горячим дыханием нежную кожу, подбираясь к возбуждённой плоти. — О, какая прелесть… — выдохнул он. Держаться стало невозможно. В следующих миг он едва ли не накинулся на член, тут же насадив свои несколько сухие губы на него.       Мальчик зажмурился и отрывисто, негромко застонал, чувствуя, как где-то внутри тает ледяной осколок, изматывавший его последние дни, как наступает огромная волна вожделения и удовольствия, как сам он плавится от жара, превращается в пламя свечи, изгибающееся в такт своему мучителю, слишком неторопливому и ненасытному, чтобы завершить эту пытку прежде времени.       Барон наслаждался тем, как его язык и губы выводят Тима на особо приятные нотки голоса. Эта редкая, но столь долгожданная ласка заставляла юное и соблазнительное тельце гореть, отдаваться целиком и полностью. Тим чувствовал, как из алой головки подтекают капельки смазки. Его бёдра раскинулись моляще-широко, а худой живот совсем вжимался, точно в медленном и горячем танце вместе с очерчиващим венки языком. — Я…       Мальчик прижал раскалённую ладонь к лицу, сминая второй простынь. — Я люблю вас!..       Сердечко Тима билось в груди, как пойманная пташка. Сладостные, почти вымученные стоны текли из его губ, как слезинки, навернувшиеся на прикрытые глаза. Он напрягался, как туго натянутая струна, сводя лопатки и в нетерпении ёрзая задом на постели.       Барон тихо выдохнул, пустив вибрацию по распалённому органу.       И я. Я тоже тебя люблю.       Тонкая нить накалялась в груди мальчика, всё сильнее и сильнее. Он почти кричал, дрожа и не отрывая взгляда от темени барона, погрузившего в удовольствие, перетекающие в его тело через член в его жарком рту. Тим закатил глаза и особенно нежно и протяжно застонал, сжимая кулачки и бёдра, заключая голову опекуна в плен из своих ног. Язык, не переставающий скользить вдоль ствола, слизывая чуть сладкие капельки, неуловимо пропитанные особым вкусом. Вкусом ранней юности и любви. Вкусом, который принадлежал только Тиму…       Мальчик оказался у груди барона, прижимаясь к ней, почти не чувствуя, как слёзы текут по ней, обегают тёмные соски и капают на простыни. — Почему ты плачешь? — бархатный и обволакивающий голос проникал в недра мозга. — Потому что… Мне хорошо.       Нечто приятно сковало Тима, не давая пошевелиться. Он только мог лежать в драгоценных и тёплых объятьях, забыв обо всём, что вытягивало из него жилы. Он прижался слегка побледневшей, но спокойной и особо милой мордашкой к груди, чувствуя на себе тёплое, почти неслышное дыхание. Ночь окутала его. И ночь была руками и ногами его опекуна…