palpitations

>>>

— С праздниками! — счастливый Тэён распахивает дверь. На его голове ободок с рогами, а на носу — клоунский нос, который почти походит на олений, но его праздничный наряд — это ничто в сравнении с их домом. Тэён и Джонни всегда выкладываются на все сто на праздники, и их дом сверху донизу украшен гирляндами, а во дворе стоит целая компания рождественских оленей. Обычно Доёну это нравится, и он полностью разделяет энтузиазм Тэёна. Но сегодня от непрерывно мигающих разными цветами огней у него грозит разболеться голова. Вечером ему пришлось провести экстренную операцию, которая растянулась на несколько часов — так надолго, что мысленно он почти прощался со своими планами на Рождество, пока доктор Мун не сказал ему наслаждаться остатком праздника, когда они покидали операционную. Доён обдумывает идею не идти на вечеринку Тэёна, выжатый после стольких часов на ногах. Когда он вернулся в комнату отдыха, желание упасть на диван и проспать весь оставшийся вечер было сильнее, чем когда-либо. Это спасло бы его от эмоционально изматывающих часов за праздничным столом у Тэёна вместе с остальными коллегами и дало бы шанс отдохнуть перед завтрашним днем — но чувство вины превосходит все остальные. Тэён рассчитывает, что он придет — если не ради него, так точно ради первого Рождества Ары. Доён мало что знает о том, как быть крестным, но Рождество кажется довольно важным событием в этом деле. Так что, несмотря на усталость, он принимает душ, переодевается в рубашку, которую засунул в рюкзак утром, думая, что она ему не пригодится — тогда бы он погладил ее заранее. Он вызывает такси до квартиры Тэёна, потому что, хотя до него идти всего пятнадцать минут, на улице валит снег и его ноги уже ноют. Хорошая новость — его ноги это единственное, что сейчас болит. Он должен признать, что последние недели были на удивление лишены особых событий. Естественный ход вещей вернулся в больницу, и наконец-то все не вертелось вокруг него. Новорожденная дочка Тэёна и Джонни стала главным предметом обсуждений во всех операционных — тогда, когда все не были заняты тем, что замещали доктора Ли или доктора Со во время их отпуска по рождению ребенка. Доён провел пятнадцать операций вместе с Джэхёном, трижды ехал с ним в одном лифте утром и шесть раз — вечером, и выжил. Доёну думается, что он перестанет считать эти моменты, когда их станет слишком много, когда Джэхён снова встроится в его понятие о нормальном. Потому что именно это и происходит, пока Доён этого почти не осознает. Бывают моменты, когда он обсуждает с доктором Чоном пациента, и ловит это о, это зарождающееся осознание, что они разговаривают, иногда даже смеются, без всяких заминок или помех, не чувствуя, что так быть не должно. И может быть, это дух Рождества, но Доён не против того, что Джэхён постепенно возвращается в его жизнь. Это просто, и первые ожидания Доёна проходят, и сменяются горьким осознанием, что все его предположения о нем, о них, были ошибочными. Им не нужно снова дружить, но они могут быть вежливы друг к другу, могут приложить достаточно усилий, чтобы быть коллегами. Они вежливы даже сейчас, когда Доён видит его в гостиной Тэёна среди всей этой суматохи. В комнате шумно, голоса смешиваются с рождественской музыкой и треском костра. Малышка на руках Джонни, стоящего около рождественской елки — вишенка на торте этой идеальной картины. Доён почти немного завидует. Его мать была бы рада, если бы у него было что-то подобное. — Ты голоден? Есть остатки ужина, я могу разогреть для тебя, — предлагает Тэён, и только тогда Доён осознает, что опоздал на ужин. И даже на десерт. Сейчас десять вечера. — Я не голоден, я съел протеиновый батончик в больнице, — расслаблено отказывается Доён, даже не осознавая, как печально это звучит. Тэён сочувственно смотрит на него. — Не волнуйся, я не скажу твоей маме, какие у тебя печальные праздники, — шутит Тэён, забирая у него куртку. Гостиная полна людей; Чону и Марк сидят на одном кресле, играя в карты — Тэн изо всех сил пытается следить за игрой, но очевидно он слишком пьян. Джемин вытянулся на диване, Ренджун сидит на полу перед ним, разговаривая, и Джемин с полными очарования глазами следит за каждым его жестом. Джонни держит малышку, показывая ей на рождественской елке что-то, что она слишком мала, чтобы осознать. Джэхён стоит рядом, ведя серьезную игру в прятки с Арой, которая сейчас, пожалуй, не самый сильный оппонент. Ей две недели, и она уже проигрывает ему. Тэён оставил Доёну безалкогольный гоголь-моголь в награду за то, что он все-таки пришел, и Доён с благодарностью принимает его и заходит в гостиную. Он приветственно машет рукой Марку и Чону — Тэн в своем нынешнем состоянии опьянения и заинтересованности игрой все еще не заметил его. Ренджун сидит к нему спиной, а Джемин не видит никого, кроме него, так что Доён кивает Куну, погруженному в разговор с Сыченом, и в конце концов оказывается рядом с Джонни. — Ты пришел! — говорит Джонни, замечая Доёна только сейчас. Побочные эффекты отцовства включают в себя временную потерю способности видеть вещи вокруг себя. — Прости, что опоздал, — извиняется Доён. — Была срочная операция, аневризма. Наверное, стоило попросить Джено позвонить, но я потерял счет времени- — Все в порядке, — говорит Джонни, но оказывается, что ничего не в порядке, потому что личико Ары морщится от дискомфорта. Первый крик раздается мгновение спустя, и лицо Джонни взволнованно вытягивается, и он надувает губы, качая ее на руках. — Или нет. — Джонни! — раздается голос Тэёна от входной двери, — можешь помочь мне включить остальные гирлянды снаружи? Я не могу сам дотянуться до провода. — Э-э- — начинает Джонни, выглядя так, будто полностью провалился в родительстве и бегая взглядом от Тэёна к плачущей малышку. — Скоро ей нужно дать бутылочку, уже поздно, и- — Я возьму ее, — предлагает Джэхён, и Джонни не знает, как быстро передать дочь в руки Джэхёна. — Как думаешь, ей понравится гоголь-моголь? — спрашивает Доён, предлагая свою кружку. Джэхён смеется, а Ара выражает свое мнение маша сжатым кулачком в направлении его напитка, промахиваясь всего на пару дюймов. — Поможешь мне приготовить ее бутылочку? — просит Джэхён. Доён не очень хочет держать ее, все еще волнуется, что сделает что-то не так, но приготовить ей бутылочку он может, и они перемещаются на кухню. — Вот, — говорит Доён, закручивая крышечку на бутылке. — Думаю, достаточно теплая. — Ты попробовал? — спрашивает Джэхён. Ара все еще плачет на его руках, несмотря на все его попытки успокоить ее. — С чего бы мне это делать? — Доён смотрит на бутылочку, нахмурив брови. — Чтобы проверить, что она не горячая, ты что, хочешь, чтобы она обожгла десна? — журит Джэхён, и Доён решает, что в его словах есть смысл — лучше пусть он обожжет рот, чем новорожденная. Выдавив капельку молока и слизнув ее с пальцев, он решает, что молоко не слишком горячее, и протягивает бутылочку Джэхёну. Тот, кажется, знает. что делает — Доён решает, что это часть его работы, пока он сам свои элективы по педиатрии менял на дополнительные часы в кардиохирургии. Наблюдая за Джэхёном, качающим ребенка, он задумывается, почему он так сделал: есть что-то такое успокаивающее в том, чтобы смотреть за тем, как он полностью сосредоточен на малышке, старательно пьющей свой поздний перекус. — Вот так лучше? — спрашивает Джэхён, когда Ара выпивает половину и, более не заинтересованная в бутылочке, отворачивается от нее в сторону. Она издает радостный булькающий звук, и Джэхён расплывается в улыбке. Он поднимает ее, пока она не оказывается вертикально на его груди и мягко похлопывает ее по спине. Она тихо икает, укладывая свой подбородок на джэхёново плечо, и довольно сжимает в кулачках его рубашку — и это очаровательно. На мгновение Доёну хочется попросить подержать ее, и он думает: все не может быть так плохо, если выглядит так умиротворенно, — но потом ее икание превращается в громкую отрыжку, и из ее рта на плечо Джэхёна вытекает детская смесь. — О нет, — бормочет Джэхён, все еще сохраняя спокойствие, несмотря на то, что на его рубашке теперь детские слюни, — это нехорошо. — Хочешь, подержу ее? — спрашивает Доён, но он только качает головой. — Можешь просто дать мне салфетку? Доён протягивает ему салфетку, но даже когда Джэхён перекладывает Ару в другую руку, у него все равно не хватает рук, чтобы привести себя в порядок. — Давай я, э-эм- — Доёну думается, что все его волнения должны быть глупыми: он просто собирается очистить рубашку Джэхёна. Влажной салфеткой он осторожно собирает грустные капли молока с плеча Джэхёна, растягивая ткань, чтобы оттереть как можно больше. У Джэхёна остается влажное пятно, а у Доёна — одна рука на его груди, а вторая — на плече. Он не осознает того, где лежат его руки, пока не чувствует, как сердце Джэхёна начинает биться быстрее под его ладонью. И он вдруг не знает, как быстро ему отстраниться, и отдергивает руки, как от огня. — Доён? — вдруг зовет Тэён, входя на кухню позади Джэхёна. — Где- ах вот она где, моя маленькая горошинка. Доён отводит взгляд и берет свой напиток, чтобы сделать глоток, и отчаянно желает, чтобы в нем все-таки был алкоголь.

<<<

— Уверен, что это хорошая идея? — спрашивает Джэхён. — Нет, — со смехом признается Доён, качая головой. Он вытирает руки о фартук, возвращая его на место, откуда его сдвинули блуждающие по его телу руки Джэхёна. — Я не до конца уверен в напитках с сырыми яйцами, но мы же профессионалы в медицине- да? Мы узнаем, если отравимся. И будем знать, что делать. — Конечно, — продолжает Джэхён, но теперь его брови скептически нахмурены. — Да ладно, новогодние каникулы же, — говорит Доён, помешивая взбитые сливки, — у нас целая неделя, чтобы вылечиться от отравления, прежде чем снова начнутся пары. — Я бы не хотел, — смеется Джэхён, протягивая Доёну салфетку для остатков взбитых сливок, перелившихся через край стакана. В идеале им нужен бы был кувшин, чтобы сделать в нем напиток, но они в квартире Джэхёна, и выбор кухонной утвари здесь в лучшем случае — бедный. — Выглядит хорошо. — Да? Получается не так легко, как в рецепте, который они нашли в интернете, и у них не было бурбона, так что они добавили в два раза больше рома, но яйцо, которое они взбивают, выглядит отлично. С палочкой корицы и политое коричневым сахарным сиропом, это самая праздничная вещь в джэхёновом доме сейчас. Доён не собирается даже пытаться готовить на его кухне, так что они заказывают пиццу — дорогую пиццу из любимого итальянского ресторана Доёна, но она все еще даже близко не похожа на праздничный ужин, который Доён упускает. Праздновать Рождество не дома — последняя стадия взросления, и в этом году Доён через нее проходит. Его семья уехала за границу в гости к Гонмёну и забыла взять младшего сына с собой. (По правде говоря — последний экзамен у Доёна был в канун Рождества, и он никак не мог успеть добраться до дома на ужин.) Поговорив по видеозвонку с родителями утром, Доён пошел в квартиру Джэхёна. Они прогулялись по парку и выпили горячего шоколада. От прогулки у Доёна все еще не согрелись ноги, но этот гоголь-моголь состоит из алкоголя процентов на двадцать, так что это скоро изменится. — Ладно, ладно, все готово, — произносит Доён, аккуратно стирая сладкие дорожки с кружек. Они стоят того, чтобы их сфотографировали, так что Доён двигает их к окну, где свет получше, и делает фото, чтобы отправить маме. Он делает еще одно — с Джэхёном, где они оба держат по кружке, только чтобы убедить маму, что он не один в праздник. — Ну, — говорит он, откладывая телефон на тумбу и поднимая кружку. — До дна? — С Рождеством, — поправляет его Джэхён с нежной улыбкой, и они делают по глотку. На вкус неплохо, а для чего-то, что было приготовлено на кухне Джэхёна с минимальным количеством кухонной утвари — даже отлично. — Очень вкусно, на вкус богато. — Богато, — хихикает Доён, оглядывая их одежду. Доён в трениках, джэхёновой футболке и пушистых носках на замерзших ногах, а на Джэхёне — другая половина этой пижамы и худи. Не очень-то празднично или богато — в отличие от напитка. — Посмотри на нас. — Думаю, ты отлично выглядишь, — Джэхён ухмыляется. От гоголь-моголя на его верхней губе остается полоска пены, и Доён улыбается собственным мыслям, когда тянется, чтобы стереть ее. Обхватив рукой его подбородок, он всего в одном выдохе от того, чтобы поцеловать его. Ему лишь нужно склонить его немного ниже, прежде чем он закроет глаза и прижмется губами к его, прикусывая нижнюю. Это неудобно — только не с напитками в их руках, но Доён не может ничего поделать с тем, как реагирует на это, с тем, как тепло растекается по его телу, возбуждением собираясь в низу живота. Просто Джэхён так хорош в этом — он знает, как целовать его, как слегка прикусить его губу, как скользнуть языком в его рот. С чужого языка гоголь-моголь не такой вкусный, но Доён быстро забывает об этом, когда Джэхён обхватывает руками его задницу, опускась ладонями к бедрам и подхватывая его, усаживая на кухонную тумбу и вставая между его ног. То, что на Доёне его футболка — это доёнов рождественский подарок ему, и может быть — немного себе, потому что он никогда не чувствовал себя таким горячим, как сейчас, когда Джэхён смотрит на него в своей футболке. То, как Джэхён тянет за ткань в нетерпении ее снять, кружит Доёну голову желанием. — Нет, нет, — выдыхает Доён в его губы, вдруг чувствуя, как в животе урчит от голода. — Я так хочу есть, надо заказать еду, не- Джэхён смеется, кладет руку на его бедро и поглаживает кончиками пальцев. Доён поджимает пальы ног в носках, обхватывая ногой бедра Джэхёна, чтобы удержать его на месте. — Я уже заказал, должны привезти через пятнадцать минут. — Ты заказал для меня? — Доён удивленно хмурится, отклоняясь назад, чтобы взглянуть ему в глаза. — Капричеза, без грибов с двойной порцией оливок. — Ты запомнил, — пораженно произносит Доён. Он кладет руку на грудь Джэхёна, чувствуя, как его сердце ускоряется под кончиками его пальцев — от возбуждения и, может быть, от чего-то еще. Щеки Доёна горят, в животе тяжестью скручивается нетерпение, когда они встречаются взглядами. — Да, — подтверждает Джэхён, и его голос такой хриплый, что, может, он чувствует то же самое, может, Доён так же сводит его с ума, заставляя кончики пальцев электризоваться от желания. — И у нас есть пятнадцать минут, так что- — Так что лучше тебе поторопиться, — говорит Доён, притягивая его вниз, чтобы поцеловать снова. Ужин доставляют пятнадцать минут спустя — как раз вовремя, чтобы один из них твердо стоял на ногах, чтобы забрать его, и они садятся есть на диване, обсуждая фильм, который будут смотреть. Доён настаивает, что им, согласно сезону, нужно смотреть что-то праздничное, и как и всегда, они очень привередливо выбирают фильм. Пытаясь забрать у Джэхёна пульт, Доён перегибается через него и падает, когда в последний момент Джэхён отбирает его. Где-то во время их шутливого сражения за пульт они снова начинают целоваться и так и не выбирают, что все-таки будут смотреть. И хотя вечер проходит без сопливого рождественского фильма — он оказывается незабываемым.

>>>

Проходит два часа с того, как Доён приехал на рождественскую вечеринку Тэёна и Джонни, и каким-то чудом его пейджер еще не сработал. Становится поздно, так что он рассчитывает, что еще час, и люди начнут уезжать с семейных обедов и напиваться до полусмерти. Он помог Тэёну уложить Ару спать, а потом поболтал с Чону об исследовании, о котором он консультируется с Тэном — и теперь у него во рту пересохло от разговоров, так что он выскальзывает обратно на кухню, чтобы сделать себе чая. Как всегда Джэхён сразу же находит его, увидев его отражение в окне кухни, и заходит следом за ним. — Ты все еще здесь? — спрашивает Доён, удивленный увидеть его снова. — И я рад тебя видеть, — тянет Джэхён; но в его словах слышится смех. — Я делаю чай, ты что-нибудь хочешь? — спрашивает Доён, открывая последний шкафчик, в котором, по принципу исключения, должны оказаться чайные пакетики. Джонни и Тэён почти не пьют чай, так что имеет смысл, если они убрали его куда-то, где Доён не сможет его достать. Ему приходится поставить колено на тумбу и подтянуть себя вверх, чтобы достать до верхней полки и схватить коробочку с чаем. Как только он закрывает дверцу, он теряет равновесие, и чуть было не падает с тумбы на покрытый плиткой пол, если бы не твердая рука на его пояснице, удерживающая его на месте. Бросив взгляд в сторону, он видит, что Джэхён стоит позади него, положив руку на его спину, чтобы удержать его. Он едва не падает снова и цепляется за тумбочку в поисках поддержки, медленно опускаясь на пол. — Прости, — извиняется он, делая шаг назад, чтобы увеличить расстояние между ними — что необходимо, чтобы остановить приток крови к его щекам, заставляющий их окраситься в унизительно розовый цвет. — Все в порядке, — отмахивается Джэхён. — Я бы не отказался от чая. Доён хватает коробку с чаем и протягивает ее Джэхёну как какое-то предложение мира. Когда он тянется за чайником, то выглядывает в окно и смотрит прямо на крыльцо, где под гирляндами стоят Ренджун и Джемин. И он знает, что они встречаются, слышал, как в больнице говорят об этом — они стоят там, близко прижавшись друг к другу, и на плечи Ренджуна накинута слишком большая ему куртка Джемина, который прижимает его к перилам, и это интимно. Не “трахаться в комнате для дежурных”-интимно, но намного более нежно. Его рука с такой нежностью обнимает щеку Ренджуна, что Доёну кажется, что он прерывает что-то очень личное. Он так пугается, что ударяет чайником о раковину, заставая врасплох и Джэхёна. Джэхён наблюдателен, как и всегда, и он видит, куда направлен взгляд Доёна, и с любопытством смотрит туда же. — О, — произносит он, выглядя точно таким же удивленным, как и Доён. — Ну. — По крайней мере, у кого-то хорошее Рождество, — беря две кружки с полки, говорит Доён. — Кажется, они очень близки, — выдает невероятное наблюдение Джэхён. Доён пытается проглотить это, но не может сдержать смех. — Близки, — повторяет он, смеясь. — Они трахаются. — Ну, я не хотел делать предположений, но они выглядят… мило. Они похожи на нас, танцует на языке Доёна. Смотреть на них, стоя плечом к плечу с Джэхёном, заставляет что-то трепетать в его груди, что-то теплое и знакомое, и это не рождественский дух. — Ты знаешь, как это бывает, это их первый год, — говорит он, пытаясь сменить тему. Он осторожно берет кружку с чаем и протягивает ее Джэхёну. — Все такое новое и интересное, и коллеги тоже. — Не знаю, — не соглашается Джэхён, — мой первый год был не таким. Это первый раз, когда Джэхён заговорил о своем первом годе. Первом годе работы в больнице, который был так непохож на его первый год — потому что Джэхён провел его на другом конце мира, в совершенно другой больнице. В какой-то момент Доён пытался представить, каково ему было, задавался вопросом, думал ли Джэхён о нем то же самое, было ли ему так же одиноко — но эти мысли всякий раз вели его к горькому осознанию, что у Джэхёна нет никаких причин скучать по нему. В конце концов — он оставил его. Они никогда не говорили о прошлом, но эта фраза выходит достаточно естественной, чтобы списать ее на оговорку, так что Доён в ответ замолкает. Он бы ошибочно принял это за предложение поговорить, если бы они были пьяны, но он не пьян, и он умнее этого. Он знает, что разговор приведет к тому, что они скажут то, чего не должны, то, о чем пожалеют, знает, что снова вернется на несколько недель назад, где разговор сделал бы все только хуже. Говорить с Джэхёном было так сложно, что Доён всякий раз просто начинал целовать его, и это больше не может произойти, — насколько бы заманчиво это ни было теперь, когда он попробовал это снова. Воспоминание не покидает его трезвого разума, словно незваный гость, которого он не может заткнуть, как бы ему ни хотелось, и все становится только хуже, когда они стоят рядом. К счастью, кто-то умирает и нуждается в их внимании прямо сейчас — оба их пейджера срабатывают одновременно. Доён проверяет телефон, видит сообщение от Куна и узнает, что они оба нужны в неотложке, куда привезли тяжелую травму. Массовое ДТП на шоссе. Счастливого Рождества. — Я поведу, — произносит Джэхён, выплескивая остатки чая в раковину. Доён оставляет свой собственный и следует за ним на улицу.

>>>

Доён перестает быть благодарным, когда они добираются до больницы. Пациентка — женщина за тридцать, на тридцать третьей неделе беременности с множественными травмами после автомобильной аварии. План был следующим: провести операцию, остановить внутреннее кровотечение и, он надеется, стабилизировать ребенка достаточно, чтобы она смогла родить в срок. Дух праздника не на ее стороне, потому что торакотомия уже идет, а ребенок все еще в тяжелом состоянии, и Джэхёну нужно прийти, чтобы провести экстренное кесарево сечение. Ребенок не плачет, когда его достают, что не редкость для недоношенных детей, но одновременно — худший сценарий, и Доён даже близко не чувствует ничего, похожего на Дух Рождества до самого утра. Пока мать переносит операцию, Кун трижды запрашивает информацию о состоянии ребенка, ничего не получая в ответ. Только закончив операцию и попросив Джено отвезти пациентку в палату для восстановления, Доён отправляется в отделение интенсивной терапии, чтобы узнать, как чувствует себя ребенок. Отделение интенсивной терапии по-странному спокойное место для больницы; кардиомониторы тихо пищат. Пахнет детской присыпкой, приятно и по-домашнему, в отличие от стерильного запаха Лизола, которым пропитана вся остальная больница. Все окрашено нежным пастельно-розовым цветом — даже форма акушеров-гинекологов — и Доён чувствует себя не в своей тарелке, заходя туда. Рядом с одним из инкубаторов, в котором, судя по всему, находится их ребенок, стоит пара, тихо переговариваясь, а на одном из кресел сидит Джэхён, прижимая ребенка к груди. Издалека Доён видит ее показатели на мониторе, и выдыхает, подходя к ним. — Как она? — спрашивает он, садясь на табуреточку рядом с креслом. Джэхён не поднимает глаз от ее лица. — Она справится, — шепчет Джэхён, улыбаясь ей. — Сначала мы не поладили, но я подержал ее на руках, и это, кажется, помогло. Теперь она спит. Она и правда спит и выглядит такой невероятно спокойной, даже не замечая ни писка мониторов вокруг нее, ни того факта, что она подключена к трубкам и проводам и может только надеяться, что переживет ночь. Доён иногда приходит сюда, чтобы насладиться тишиной и спокойствием или за серотонином — иногда наблюдать за тем, как родители воркуют над своими новорожденными, делает его эмоционально тяжелую работу гораздо легче. И есть что-то в том, чтобы смотреть, как это делает Джэхён, с мягкой улыбкой на лице — Доён не знает, как описать это чувство. Может, он просто завидует младенцу, так уютно спящему в чьих-то теплых руках. После трех часов в операционной его ноги болят, и он голоден и измотан, настолько, что не знает, какую физиологическую потребность удовлетворить первой. Джэхён выглядит вовсе не так, и если на его лице и есть хоть какие-то следы усталости, они затмеваются любовью, с которой он смотрит на ребенка. — Как мать? — наконец отрывая от нее глаза и смотря на Доёна, спрашивает Джэхён. — Она восстанавливается, — кивает Доён, — все будет в порядке. — О, это хорошо, — говорит Джэхён. — Она будет капризной малышкой, я чувствую. Ей нужна будет мать. — Ей всего пара часов, — отмечает Доён. — Я знаю, но чувствую, — тянет Джэхён, поглаживая его головку большим пальцем. — Доктор Чон? — в дверном проеме появляется медсестра. — Отец здесь. — И у нее есть отец, какая везучая, — смеется Джэхён, осторожно поднимаясь на ноги. Девочка слегка ерзает, когда ее кладут в кроватку, но не начинает плакать. — Я поговорю с ним. — Хорошо, я подожду здесь, — говорит Доён, хотя ему на самом деле не нужно этого делать. Он занимает себя тем, что проверяет показатели другого ребенка, пока краем глаза наблюдает за Джэхёном, когда тот возвращается, чтобы показать малышку отцу. Это эмоциональный момент, но Доён не смотрит ни на него, ни на ребенка — все, что он видит — это Джэхён. Джэхён — хороший врач. Доён всегда знал, что он будет профессионалом в своей работе, и даже если он не видел, как Джэхён рос, он оказывается точно таким врачом, каким Доён ожидал. Он хорошо обращается с пациентами, он мягок, но не слишком. У Доёна такой легкой эмоциональной связи с пациентами не получается, потому что всегда соблюдает профессиональную дистанцию, которая часто перерастает в эмоциональный барьер. Сложно не привязываться к детям, и вот поэтому Доён не удивлен, что он выбрал педиатрию. Когда они только познакомились, он этого не видел, потому что Джэхён не выглядел, как человек с теплым сердцем, но это было до того, как Доён узнал его, до того, как влюбился в него. Глядя сейчас на Джэхёна, он не может представить его ни на каком другом месте. Он наблюдает за ним с теплом, ждет, пока он закончит общаться с отцом, и они вместе покинут отделение интенсивной терапии. — Хочу есть, — жалуется Доён, когда они выходят. Сейчас ровно пять утра, и до открытия столовой еще два часа — если она вообще работает по праздникам. — Хочешь заказать пиццу? — просто предлагает Джэхён. Если бы пару месяцев назад вы сказали Доёну, что он проведет еще одно Рождество за пиццей с Джэхёном, он бы засмеялся. Даже после того, как Джэхён вернулся, вероятность того, что они поладят, была очень мала, почти микроскопически, особенно после того, что произошло в баре — только вот все не так. Сейчас пять утра, технически — второй день Рождества, и Доён сидит на нижней полке двухэтажной кровати и ест пиццу вместе с Джэхёном. И это вовсе не странно. Они едят в тишине, и Доёну не нужно читать мысли Джэхёна, чтобы понять, что он думает о том Рождестве несколько лет назад, где они сидели в том же положении и ели пиццу прямо из коробки, пока дрались за пульт от телефизора и в конце концов — потрахались перед домашним экраном Netflix. Это кажется таким далеким — мысль, что им было так комфортно друг с другом. Ничего в их нынешнем языке тела не говорит, что они когда-либо были любовниками. Доён сидит напротив Джэхёна с некомфортно прямой спиной, полностью осознавая все расстояние между ними и то, как недостаточно оказывается длины коробки пиццы. Но Джэхён выглядит точно так, как Доён его помнит, и где-то под всеми слоями, которые они накопили за годы, это все еще Джэхён — это все еще они. Чем дольше они сидят в тишине комнаты для дежурных с пустой коробкой пиццы между ними, тем больше ему кажется, что они не так уж и далеки.

<<<

— Так, ты и Джэхён… — начинает Чону, делая ничего особо не значащий неопределенный жест рукой. Именно так Доён себя и чувствует, сидя в библиотеке с Чону. Они закончили работу над отчетом по лабораторной, ради которого Чону вернулся в кампус пораньше, а Джэхён ушел его распечатать. Его нет всего три минуты, и этого времени, видимо, оказалось достаточно, чтобы Чону начал задавать вопросы о их личной жизни. И не то чтобы Чону не знает. Он хороший сосед и притворяется, что не видит, как Доён уходит из их квартиры посреди ночи, даже в тот раз, когда он ударился мизинцем о ножку кухонного стола и выругался так громко, что перебудил половину здания. Чону знает, что Доён тайком ходит к Джэхёну почти каждый день, обычно — в позднее время и для странных занятий, и до этого момента он молчал и никак не реагировал на это. — Мы что? — уточняет Доён, больше чтобы выиграть себе немного времени. Он понимает, почему Чону любопытно — он друг и Джэхёна, и Доёна. Он наверняка искренне заинтересован — из беспокойства или из желания удовлетворить собственное любопытство. — Ну знаешь, — продолжает Чону, намекая на что-то, что Доён должен понять. И он понимает. Ему не нужно, чтобы Чону произнес это вслух, потому что он знает, что чувствует к Джисону, и знает, что для него значило то, что они провели вместе праздники. А еще Доён знает, что Джэхён уезжает через несколько месяцев, и что чем ближе они подходят к дате на билете Джэхёна, тем больше Доён боится, что они делают что-то не так. — Вы встречаетесь? — спрашивает Чону. — Мне просто интересно. Джэхён — мой лучший друг, но он ничего мне не рассказывает, и ты тоже мой друг, так что- Доён качает головой. — Нет. — Ты уверен? Нет, думает Доён, но не смеет это сказать. Он знает, что ответ на этот вопрос — “нет”, потому что между ними нет никаких обязательств, никаких связей, ничего, но знает и то, что Джэхён пригласил его “отметить” то, что они закончили работу над заданием, и не пригласил Чону, который работал над ним так же усердно. Они поужинают вместе, как завтракали два дня назад, когда Доён случайно остался у него на ночь. Это не должно было пройти, и то, что он сидит с Чону в библиотеке и объясняет ему, что они не встречаются — тоже не входило в его планы. Но Доён ничего больше не может сделать со своими чувствами к Джэхёну. И поскольку их маленькие промахи не заставили никого из них бежать, Доён просто решает продолжать. — Уверен, — лжет Доён. На лице Чону появляется такое выражение, которое Доён знает слишком хорошо. Он не верит ему, но он слишком старался узнать ответы, и теперь решил бросить эту тему — но сначала прожечь Доёна взглядом. — Просто будь осторожен, — говорит Чону, переставая смотреть на него. Может быть, где-то в этом разговоре есть искреннее волнение, может, Доён слишком слаб, чтобы увидеть его, пока смотрит, как Джэхён возвращается в библиотеку и к их столику. Джэхён не приглашает Чону на ужин с ними, даже не думает о нем, когда они вместе покидают библиотеку. Оказывается, что они идут в изысканный ресторан, с меню из трех курсов и дорогим вином, которое заказывает для них Джэхён, — Доён даже не знал, что они пойдут именно туда, просто поверив Джэхёну, который сказал, что это “сюрприз”. Доёну не нравятся сюрпризы — но очень нравится Джэхён. Это все, что он знает, потому что в том, как Джэхён смотрит на него с другой стороны стола, как под ним касается ступней доёновой лодыжки, — во всем этом нет смысла в их договоренности, и Доён все равно с головой ныряет в это без всяких сомнений, потому что это Джэхён. И Доён хочет так много его, как только возможно — пока может.

>>>

— Вы с Джэхёном, кажется… подружились. Оказаться в ловушке с Чону в лифте — не то, как Доён планировал провести канун Нового года, но вот он здесь. Двери закрылись, и Чону протягивает ему кофе — напиток в обмен на сплетни, и Доёну некуда идти. — Ага, — коротко кивает Доён. Ехать всего пару этажей, Доён идет в лабораторию, а у Чону там никаких дел — он все еще может выбраться. Только вот когда двери лифта открываются, и Чону следует за ним. Пока они идут вместе, Доён узнает, что Чону тоже проводит день в лаборатории, работая над исследованием кожного трансплантата для доктора Ли. — Я не спрашивал, — говорит Чону, занимая стол напротив Доёна, — потому что мы устраиваем обратный отсчет на Новый год сегодня, в комнате отдыха. — Обратный отсчет? — переспрашивает Доён. — На Новый год! Будут… живая трансляция салютов и безалкогольное шампанское, — объясняет Чону, — и я знаю, что Джэхён сегодня работает, и не хочу чтобы между вами все было неловко, так что- — Я приду, — коротко обещает Доён. Он посмотрит салюты, притворится что ему не наплевать на безалкогольное шампанское и пожелает своим коллегам счастливого Нового года. — Не будет неловкости. На Рождество ведь не было, так? — Так, — задумчиво тянет Чону. — Но он там будет, так что я решил, что тебе лучше знать. — Все будет нормально, — отвечает Доён, кивая. — Мы не… враги или что-то такое. — После того случая с кофе- — начинает Чону, с все тем же подозрительным выражением лица, будто он знает что-то, чего не должен. — Это было случайно! — нахмурившись, резко перебивает его Доён. — Между мной и Джэхёном все в порядке, мы не станем кидаться в друг друга напитками на рабочем месте. — Еще раз, — тихо добавляет Чону, и Доён стискивает зубы. — Больше не станете, приятно знать. Я позвоню тебе на пейджер. — Жду не дождусь, — совсем немного саркастично отвечает Доён. Ему повезет, если в это время он окажется на операции, и это даст ему самое лучшее в мире оправдание не праздновать Новый год со своими коллегами. — Ты не знаешь, дежурит ли доктор Со? Я видел его имя на табло, но думал, что он все еще в отпуске? — Он был, — смеется Доён, вспоминая разговор, который произошел у него с Джонни за ужином прошлым вечером. — Но он сказал, что ему нужно немного побыть среди взрослых людей. Тэён все еще дома. — Понятно, — кивает Чону. — Тогда я и его приглашу.

<<<

— Доён? — Мх-х-х, — отзывается Доён, прижимаясь лицом во что-то мягкое и теплое, на чем он уснул. Пахнет отдаленно похоже на Джэхёна, и он явно чувствует его пульс, где сжимает в пальцах ткань. — Нельзя еще засыпать, до полуночи четверть часа, — и это точно Джэхён — звук его голоса и запах средства после бритья, и когда Доён открывает глаза, то видит широкую дорожку слюны на джэхёновой темно-синей худи — его рук дело. — Черт, — шипит Доён, стыдливо опуская голову. Он только он уснул на плече Джэхёна (и обслюнявил его), использовав его грудь, как подушку, — так еще и сделал это на людях, посреди новогодней вечеринки у Джэхёна. — Прости, я не хотел засыпать- — Все в порядке, — отмахивается Джэхён, притворяясь, что не замечает пятно на своей толстовке. Он слишком хорош для Доёна. — Просто подумал, что ты хотел бы проснуться до отсчета. — Сколько времени? — бормочет Доён, слегка сонно, прищуриваясь и глядя на часы на микроволновке, но числа размыты. — У тебя есть десять минут, — отвечает Джэхён. Рукой, которой он держит Доёна за плечи, он мягко сжимает его, словно нежно заставляет его окончательно проснуться. Доён видит выстроенные в ряд на тумбе бутылки шампанского и бессчетные бокалы за ними. Гостиная полна людей, многих из которых Доён не знает, но они явно друзья Джэхёна, и теперь они знаю Доёна как парня, который заснул у Джэхёна на плече. Джэхёна это, кажется, не слишком волнует; он мягко поглаживает руку Доёна большим пальцем. — Поверить не могу, что заснул в канун Нового года, стареть ужасно, — смеется Доён, осознавая, насколько плохо то, что из всех возможных мест он не может держать глаза открытыми на вечеринке. Последние дни не были к нему добры — с самого Рождества он работал над своей диссертации, по которой приближался дедлайн, и еще над пятнадцатью “маленькими” делами, которые нужно было сделать до выпуска. Он не планировал спать на Новый год, но на Джэхёне оказалось так легко уснуть. — Ты вовремя проснулся, — отмечает Джэхён. — Хочешь, принесу тебе что-нибудь попить? Может, воды? Джэхён уже выпускает Доёна из своих объятий, и неважно, сколько Доён разочарованно ноет — в основном мысленно — ему не удается заставить Джэхёна вернуться и продолжить проводить вечер в роли живой подушки. — Воды было бы неплохо, да, — соглашается Доён — шампанское будет единственным алкоголем, который он сегодня выпьет, потому что от него он станет еще более сонным, а ему уже нехорошо. — Будь здесь, хорошо? — говорит Джэхён, мягко ероша доёновы волосы и исчезая в толпе, оставляя Доёна в одиночестве. Он сидит так какое-то время, думая, как это странно — заснуть посреди вечеринки — и как Джэхён просто сидел здесь с ним, хотя прошел, наверное, почти час. Вечеринка оживленная и шумная, но все это растворяется в воздухе, когда Доён сидит рядом с Джэхёном и решает поспать, несмотря на вемь шум. Все хорошие места у окна уже заняли, парочки готовятся целоваться под светом салютов, и все это как-то оставляет Доёна глядящим на Джэхёна. Он смотрит на него снова, так, как обещал больше никогда не смотреть — но просто не может себе помешать. В его груди запрятано столько запутанных чувств, о которых он думал последние несколько дней, но Джэхён делает все таким простым. Он не думает об этом, когда Джэхён рядом — потому что все получается само по себе: нежные касания, сон на его плече — это просто происходит. Только после этого, когда Доён лежит один в своей кровати, гоняя в голове каждую деталь Джэхёна и все, что произошло за день — тогда все становится плохо, и Джэхён превращается в причину, по которой он не может уснуть. Джэхён приносит ему воды, а в другой руке у него два бокала для шампанского и бутылка. Он ведет Доёна обратно в спальню, где они вдруг оказываются наедине и занимают идеальное место у окна. Шторы открыты, и у них открывается отличный вид на беззвездное небо и на то, как некоторые потерявшиеся салюты окрашивают небо в разные цвета. До полуночи остается всего несколько минут, когда Джэхён открывает окно, и холодный воздух смешивается с запахом дыма, заполняя комнату, пока Доён занимает себя открыванием шампанского — слишком сложное задание для его уставших, лишенных координации рук. — Давай, — просит Джэхён, протягивая руку, чтобы взять бутылку у Доёна. Слишком измотанный, чтобы спорить, Доён протягивает ему шампанское и смотрит, как Джэхён мучается с ним. — Черт, оно- И ровно тогда, когда Джэхён выглядит так, будто готов сдаться, пробка вылетает и стреляет в стену, отскакивая от нее и не попадая в голову Доёна всего на дюйм. Приземляется она где-то среди одежды, разбросанной на полу джэхёновой спальни, но Джэхёна больше волнует состояние Доёна, который хватается за голову там, куда чуть не попала пробка. — Черт, — шипит Джэхён, склоняясь вперед, чтобы осторожно пропустить пальцы сквозь доёновы волосы, проверяя ущерб, который ему не нанес. — Ты в порядке? — Все хорошо, — хихикает Доён, тряся головой. — Ты не попал. — В следующий раз постараюсь получше, — Джэхён тоже хихикает и ждет, пока шампанское не перестанет пузыриться у горлышка бутылки. — Тебе обязательно быть там? — спрашивает Доён, когда Джэхён садится рядом с нии. С этой точки им отлично видно ранние салюты в небе. У них нет часов или будильника, но когда обратный отсчет начнется, они его услышат. — Нет, — говорит Джэхён. — Я хочу быть с тобой. Красота новогоднего поцелуя в том, что он не запланирован. Ты или чувствуешь, что это нужно и правильно — или его не случается. Ты не спрашиваешь заранее, поцелуетесь вы или нет. И когда часы уже собираются пробить полночь, и Доён стоит у открытого окна в спальне Джэхёна, держа в руке бокал шампанского, он чувствует это нервное покалывание в животе. Его сердце бьется так быстро, громче, чем голоса за дверью, отсчитывает секунды, и Доён смотрит на Джэхёна полными надежды глазами. Во взгляде Джэхёна он находит то же волнение и огни фейерверков, отражающиеся в его темных зрачках, а потом — его ресницы дрожаще прикрываются, и он склоняется ближе к Доёну. Он чувствует горячее дыхание Джэхёна на своих губах, чувствует слабый запах алкоголя, но самое главное — видит, каким настоящим он выглядит вблизи. Есть что-то в этом Джэхёне, со слегка взъерошенными волосами, обкусанными губами, едва окрашенными в розовый цвет щеками и почти незаметной белой полоске доёновой слюны на толстовке, что-то, что отличается. Он заставляет доёново сердце сходить с ума в груди, грохотать в груди так быстро, что он чувствует его в ушах. Они еле успевают в последние десять секунд — сквозь собственный пульс Доён слышит, как люди громко считают за стеной, но он готов взорваться от нетерпения, и этих десяти секунд на десять секунд слишком много. Он не может дождаться, пока они пройдут, и последнее, что он видит, прежде чем его глаза закрываются, — это слабая улыбка на джэхёновых губах. Это поцелуй, о котором Доён будет думать все следующие дни, может даже недели — может, он будет думать о нем всю оставшуюся жизнь, именно так ему кажется, когда Джэхён слабо прикусывает его нижнюю губу, опуская руку на его талию и притягивая еще немного ближе — пока каждый дюйм свободного пространства между ними не исчезает. Обратный отсчет подходит к концу, Джэхён улыбается в его губы, и его рука на доёновой талии — единственное, что удерживает его на ногах. Доёну жарко, слишком жарко и одновременно — недостаточно тепло, словно он никогда не сможет этим насытиться, даже когда самые кончики его ушей алеют от жара. Всего слишком много, и Доёна накрывает горячей водной эмоций, и слезы брызжут из его глаз, когда он зажмуривает их в поцелуе. Сейчас Новый год, и Доён рациональный человек — они всего на день ближе к тому, когда Джэхён уедет, но в его разум прочно бетоном залита мысль, что в следующем году Джэхёна тут не будет. Доён будет в больнице дальше по улице, скорее всего работая ночную смену в третий раз за неделю, но Джэхёна здесь не будет. Он будет где-то в другом месте, он будет кем-то другим. А Доён будет здесь. Все тем же Доёном. Без Джэхёна. Прямо сейчас, перед Джэхёном, Доён чувствует, как распадается на части, рвётся по швам, и остаётся целым только руками Джэхёна, и не знает как быть этим человеком. Они отстраняются, тяжело дыша, и руки Доёна крепко сжимают джэхёновы плечи, держа его близко; они мягко прижимаются лбами друг к другу, касаясь кончиками носа, когда Джэхён тянется к нему. — С Новым годом, — шепчет Джэхён. Я люблю тебя, думает Доён. Его сердце поет это с каждым ударом. — С Новым годом, — отвечает Доён в его губы, когда снова целует его, желая, чтобы Джэхён не превратился в причину не влюбляться.

>>>

Пейджер Доёна звонит дважды за операцию — в первый раз из неотложки с просьбой проконсультировать их о пациенте, а во второй — Чону сообщает, что до полуночи пятнадцать минут, и он ждёт его в комнате отдыха. Чону может подождать, а пациент на операционном столе — нет, так что Доён в конце концов говорит Куну "с Новым годом" на одном дыхании с просьбой медсестре передать щипцы. Когда он выходит из операционной, на часах четверть первого, и уже слишком поздно для обратного отсчета. И все равно, когда он подходит к дверям комнаты отдыха, оттуда все еще раздаются звуки празднования, которое явно еще не стихло. Никто не смотрит на Доёна, когда он открывает дверь и неловко заходит внутрь, оглядывая комнату в поисках Чону. Он находит его погруженным в разговор с Марком и Донхёком, улыбающегося и смеющегося — и Доён не чувствует в себе даже части его праздничного духа. Вместо этого, он проходится взглядом по остальной толпе, и останавливается на Джэхёне, который держит в руке полупустой бокал шампанского и смотрит прямо на Доёна. Он машет ему рукой, жестом приглашая подойти ближе — и оглянув комнату в последний раз, Доён решает, что лучше будет говорить с Джэхёном, чем стоять в одиночестве. — Ты пришел! — приветствует его Джэхён с теплой улыбкой с ямочками на щеках. — Я опоздал всего на… пятнадцать минут? — отвечает Доён, бросая взгляд на настенные часы. — Ага, — коротко смеется Джэхён, — так и есть, но все равно — не хочешь шампанского? — Разве уже не поздно? — спрашивает Доён. Компания начинает расходиться, а трансляция фейерверков подходит к концу. — Ну… — говорит Джэхён, поднимая со стола iPad. Он больше играет роль источника фонового шума, теперь, когда театральные звуковые эффекты, сопровождавшие обратный отсчет, и фейерверки давно не слышны, но Джэхён проводит пальцем по экрану, возвращая ползунок влево и включая трансляцию заново. Доён с веселой улыбкой наблюдает за тем, как он откладывает iPad обратно на стол, берет два бокала и наливает в них остатки безалкогольного шампанского, протягивая один Доёну. — Теперь ты как раз вовремя, видишь? — говорит он, подталкивая его в плечо, чтобы привлечь его внимание к экрану, где они, и правда, только приближаются к полуночи. Это немного глупо. Но это Джэхён, и Доён все еще к нему небезразличен, даже после всех этих лет порознь, и это все еще делает ему тепло внутри. Обратный отсчет не такой уж и невероятный, когда смотришь его не в реальном времени, но это не значит, что они не воспринимают его всерьез. Джэхён поднимает бокал на последние три секунды и ждет до последней, чтобы в небольшом торжестве звякнуть их бокалами друг о друга. — С Новым годом, Доён, — говорит он, и Доён до краев полнится ностальгией — мысль о том, что он снова здесь, делает это вместе с Джэхёном, одновременно приводит в ужас и в восторг. — С Новым годом, Джэхён. Когда Доён говорит это в ответ, ему приходится посмотреть Джэхёну в глаза, и он чувствует, как сердце в его груди заходится с новой силой, прямо как тогда, в спальне Джэхёна — и все разы после этого. И именно здесь, в набитой людьми комнате отдыха, Доён осознает, что все это никогда не заканчивалось. Четыре года — и он все там же, где Джэхён его оставил, там, где они разорвали все между ними, готовый влюбиться в него снова. Его пульс ускоряется, и ему приходится прятать смущенный румянец на щеках — и, может быть, это уже происходит, думает он. Это чувство, которое он бесконечно пытался запрятать в угол все эти года, то, от которого он отговаривал себя столько раз, возвращается к нему так легко. Это чувство заставляет его желать повернуть время вспять, прямо как Джэхён повернул его вспять для них. Заставляет его желать, чтобы они никогда не причиняли друг другу боль, не оказывались здесь — желать, чтобы Джэхён никогда не уезжал. Доён выпил всего глоток шампанского, но в голове уже легчает, а в теле становится тепло, и он отставляет бокал в сторону рядом с трансляцией обратного отсчета. Он опирается рукой об стол, и следующие несколько секунд, как будто происходят в замедленной драматической сцене из дорамы. Доён смотрит за тем, как все происходит с таким же ужасом, какой чувствуешь, наблюдая за главным героем — только вот главный герой — это он. Рука Джэхёна лежит тут же, на столе, и может он делает это подсознательно, но после того, как он тянется, чтобы поставить трансляцию на паузу, он кладет свою ладонь прямо на доёнову. Это могло быть плохой привычкой — не только у Доёна они есть, но это не она, потому что рука Джэхёна остается на месте, даже когда Доён застывает. Ничего не изменилось — джэхёнова рука все еще больше его и полностью обволакивает его теплом, — и Доён чувствует все тот же восторг от его прикосновений. Проходит мгновение. Доён чувствует, будто все вокруг задержали дыхание, но о происходящем знают только он и Джэхён, и как только тот осознает, что делает, его рука исчезает, будто бы ее там и не было. Но оставшееся тепло доказывает, что была, и испуганное выражение его лица говорит Доёну, что он это не представил. — Мне пора, — быстро оправдывается он, не в силах подавить внезапную нужду уйти отсюда. — Доён, я- — начинает Джэхён, протягивая руки, чтобы остановить Доёна, когда он встает. — Мне просто надо идти! — снова говорит Доён, и тревожные нотки в его голосе выдают, как быстро бьется его сердце. Прежде чем Джэхён успевает с этим поспорить, Доён разворачивается на пятках и вихрем уносится из комнаты отдыха.

>>>

— Доён! Голос Джэхёна, зовущий его, заставляет его только ускорить шаг. — Доён, пожалуйста, остановись- — зовет Джэхён, и Доён знает, что проиграл. Он слышит его приближающиеся шаги, и, когда он проскальзывает в ординаторскую, дверь за ним не закрывается, пока шаги Джэхёна не следуют за ним внутрь. Он притворяется, что не слышит, опустошая карманы халата в свой шкафчик и стягивая его с себя. — Почему ты постоянно это делаешь? — вдруг спрашивает Джэхён, и Доён замирает, застывая с рукой со стетоскопом в воздухе. — Каждый раз, когда я пытаюсь поговорить, каждый раз, когда мы хоть немного двигаемся вперед, ты уходишь. Доён кладет стетоскоп в шкафчик и тяжело сглатывает. Он мог бы сказать что-нибудь на это, но Джэхён прав — то, что он каждый раз уходит, когда Джэхён подходит слишком близко, всегда срабатывало просто отлично для него. Вместо этого он берет свой свитер и натягивает его через голову, прежде чем достать из сумки наушники. Комната для дежурных напротив должна быть свободна, и Доён лучше ляжет спать, чем будет слушать джэхёновы монологи. — И теперь ты снова уйдешь- — начинает Джэхён, как только Доён делает первые шаги к двери. — Ты все сказал? — перебивает Доён, глядя прямо на него. — У меня был долгий день, я хочу отдохнуть. Джэхён смотрит на него беспомощно, и на его лице явно читается непонимание. Доёну почти его жаль, потому что он так сильно старается — почти так же сильно, как сам Доён старается держаться от него подальше. — Что с тобой случилось? — обессиленно спрашивает Джэхён, опускаясь на скамейку. — Ты никогда не был так холоден, так зол, ты никогда не уходил- Доён смотрит ему прямо в глаза, думая, что это, может быть, какое-то притворство, чтобы заставить его среагировать, но боль Джэхёна искренняя, это видно по тому, как он сжимается, будто в нем и правда не осталось никаких сил к борьбе. Доён чувствовал себя так годы, и видеть это чувство на Джэхёне заставляет что-то в нем сорваться. Он не может больше держать это в себе. — Ты ушел, Джэхён, — на резком вдохе произносит он. Воздух, кажется, прожигает все внутри его груди, горячий и обжигающий, так же, как он задыхался все эти годы — только теперь он открыт, и Джэхён это видит. — Ты бросил меня, Джэхён. Я все еще здесь, Джэхён, там же, где ты меня и оставил. Доён никогда не говорил об этом вслух кому-то, о том, что с ним случилось — он нес этот груз на себе так долго, скрывал его ото всех, потому что это было единственное, что он знал, ровно до этого момента. — Вот, что ты сделал, — продолжает он, переведя дыхание, уже гораздо тише. — Вот, что со мной случилось. Джэхён выглядит так, будто лишился дара речи. Это ему не идет, и что-то внутри Доёна неуютно ерзает, и это ощущается неправильно. Неважно, сколько боли причиняет ему Джэхён, неважно, как он сломан и уязвим, стоя здесь перед ним и говоря, что сердце, которое он разбил, до сих пор не зажило, ему все еще стыдно говорить это Джэхёну и ранить его в ответ. Доён думает, что это никогда не изменится. — Ты не просил меня остаться. И только когда Доён решил, что в нем нечему больше ломаться, нечего больше отдавать Джэхёну, после стольких лет страданий — Джэхён забирает еще больше. Доён теряет слова, но взгляд, которым он смотрит Джэхёну в глаза, передает все, говорит больше, чем слова могли бы сказать. Никогда его раны так не разрывали, особенно — прямо перед тем, кто их нанес, никогда его боль не выставлялась напоказ так. И ему снова больно после стольких лет — больно стоять перед Джэхёном и наконец говорить обо всем, что произошло с ним, наконец признавать это. Слезы, которые брызжут из его глаз, не просто от боли — они смешаны с горьким разочарованием, что, несмотря на все усилия, он снова здесь, перед Джэхёном, с той же болью, с которой он оставил его годы назад. — Мне жаль. И из всего, что Джэхён сказал и сделал ему, это ранит сильнее всего. Слезы подходят быстрее, чем Доён успевает их стереть, и, хотя перед его глазами все размыто, он видел, как Джэхён поднимается на ноги, берет коробку салфеток и протягивает их ему. Он смотрит на салфетку, потом встречается с Джэхёном глазами и думает, что и ему она бы не помешала, но оставляет горькую улыбку при себе, думая, как все это запутано. Почему прошло уже четыре года, а они все еще застряли на том, чего никогда не было? Джэхён стоит рядом с ним, достаточно близко, чтобы Доён взял салфетку — но и достаточно близко, чтобы Доён схватился за него. Они так близко, и каждая клеточка доёнова существа напугана. Его мышцы напряжены, дыхание сбито — Доён знает медицинское определение ужаса, но никогда бы не смог предсказать свою реакцию. Потому что они ближе, чем были когда-либо с той ночи в баре, и если Доён снова убежит, то он лишь докажет, что Джэхён был прав, сделает все только хуже, так что- Он делает глубокий вдох, инстинктивно готовясь к удару, а потом выбивает коробку салфеток и рук Джэхёна, чтобы обвить руками его шею. На долю секунды Джэхён выглядит таким же напуганным, как и он, но мышечная память позволяет ему легко расслабиться в объятиях Доёна, обхватить его руками за талию, крепко держа, чтобы убедиться, что он здесь, настоящий. И Доён тоже это чувствует — что Джэхён реален под кончиками его пальцев, и он прячет всхлип в изгибе его шеи. Сколько раз Доёну это снилось, то, как Джэхён изгибается в его руках, как их тела идеально подходят друг другу, сколько раз невозможность это почувствовать разрывала его надвое. Сколько раз Доён ненавидел себя за мысли об этом. Сколько раз убеждал себя, что ему не нужно это, не нужен Джэхён. Сколько раз он ошибался. — Я скучал, — признается Доён, и это оговорка, которую он совершает осознанно. Это несправедливо — то, как легко эти слова срываются с языка, когда Джэхён вот так держит его в руках, только не тогда, когда он так долго не позволял себе признаться в этом. Он скучал по Джэхёну больше, чем ему было больно, — самый жестокий способ скучать по кому-то, словно зависимость, от которой невозможно избавиться. Нечто, по чему нельзя скучать, потому что ты никогда этого не вернешь — но только потому что это не будет для тебя хорошо. Но так просто это забыть, когда он не чувствует ничего, кроме облегчения, расслабляясь в объятиях Джэхёна. Он удержит его на ногах, не даст разбиться на части, как он делал уже множество раз до этого, даже если Доён не сможет сдержать слезы. Доён прячет лицо в шее Джэхёна, крепче сжимая руками его плечи и сокращая последний дюйм расстояния между ними. Кожа Джэхёна пахнет антибактериальным гелем и чем-то так похожим на него, похожим на то, чтобы вернуться домой после долгой поездки и окунуться в запах собственной постели — это мгновенно дарит комфорт. — Мне жаль, — снова говорит Джэхён, повторяя это так много раз, что слова превращаются в тихий фоновый шум. Доён едва слышит их, когда рука Джехёна поглаживает его спину в нежными успокаивающими движениями — это прикосновение заставляет Доёна поджимать пальцы ног и глубже вжиматься лицом в его плечо. Он думает, что в том, какое облегчение он чувствует, нет никакого смысла, когда Джэхён принес ему столько боли. Один только вид Джэхёна раньше заставлял его вздрагивать и изо всех сил стараться избегать его — и теперь он здесь, и Джэхён утешает его, держа в своих руках. Доён не знает, сколько еще они так стоят. Время — последнее, о чем он думает, когда пытается осознать это: как что-то, что должно причинять ему боль, так его успокаивает. Это странно и несправедливо, но Доён слишком устал, чтобы с этим сражаться. Ему больно, он в уязвимом состоянии, а Джэхён прямо здесь, рядом. Джэхён оказывается тем, кто отстраняется, нежно увеличивая расстояние между ними. Они стоят рядом вот так еще какое-то время, почти будто бы Джэхён готовится его отпустить, дает ему шанс вытереть глаза и спрятать все признаки того, что он плакал. — Ты можешь… — начинает Джэхён, и его голос ломается на первом слове. Он делает глубокий вдох, и снова поднимает взгляд, чтобы взглянуть Доёну в глаза. — Ты можешь перестать отталкивать меня? — Я не могу простить тебя, — слабо говорит Доён, и на мгновение видеть в глазах Джэхёна, как разбивается его сердце, настолько больно, что он отводит взгляд. — Это слишком, Джэхён, я не могу- — он начинает защищаться, пытается оправдать, что он причиняет Джэхёну боль в ответ. — Я этого не жду, — признается Джэхён. — Я просто прошу, чтобы мы снова начали разговаривать. — Хорошо, — дрожаще выдыхает Доён. — Разговаривать, — повторяет он, сглатывая ком в горле, — мы это можем.