(Не)винные истории

Тенко ловит лицом свежий ветерок, неспешно шагая по тротуару вдоль частных домов. Краем уха он ловит подобие рычания и скрип: папочка завёл машинку и торопится на работу. Щека всё ещё пульсирует после пощёчины, вместо омлета на завтрак, а в ушах отдаёт омерзительный голос Котаро. Но Тенко до странного доволен. Но Тенко давно уже привык. И хоть обычно его наоборот угнетает это осознание чертовской зависимости, к сожалению, ни алкогольной и ни никотиновой, сегодня почему-то он не хочет ни убить кого-нибудь, ни убиться самому. Х, это кажется странным. Ведь столько вещей уже с самого утра говорят ему о смерти. Новая пощёчина, новые обвинения, отсутствие еды сегодня, вчера и позавчера, не считая трёх банок энергетика и чупа-чупс, мигающий зелёный свет светофора, когда он только на середине зебры, ураганный ветер ночью, снёсший крышу остановки, на лавочке которой он переночевал. Всё, что он видел, намекало ему, что давно бы пора протянуть ноги и зажать меж ладоней гвоздику. А он всё жил и жил, умудряясь изредка оставаться довольным прошедшим днём. Возможно, он даже не то, чтобы жил, а, скорее, выжил. Из ума, например, точно, а вот насчёт остального — туманно. Возможно, эта привычка к такому подарочку утром, как пощёчина, и есть доказательство его частичной, если не полной, невменяемости. Ведь он уже...не обращает на это внимания? Да, именно так. Просыпаться утром и уже ненавидеть абсолютно всё и каждого, наспех одевшись, запираться в ванной, включать воду, оседать у стиральной машины, прикрывать глаза и падать-падать-падать в темноте и беспамятстве двадцать минут, пока сестра не просочится пылью в щели двери, не потрясёт его за плечо, будто выдернув из небытия, и не попросит освободить ванну для неё. Выйти на кухню. Котаро вновь будет чем-то не доволен, — на самом деле, Тенко давно перестал слушать, о чём он говорит. Сесть за стол, сложив руки на коленях. Краем глаза видеть, как он откладывает газету, и сжимать зубы до скрежещущей боли в ожидании... Захват, пощёчина, обвинения, захват, удар, боль, темнота, кровь. Это его доброе утро, это его будильник, повседневность, быт. Психолог, которую ему навязала сильно обеспокоенная всем происходящим мать и которую, по небезосновательным подозрениям, подкупил отец, говорит, что принятие — это нормально. Что это последняя стадия. Что это очень хорошо. Только вот Тенко так не кажется. Он буквально чувствует, как мозги в его голове проворачиваются, как меняется ракурс, как в одно случайное мгновение всё становится сумбурным и непонятным. К вискам приближается звон, такой пронзительный, свищущий, нарастающий, оглушительный. Тенко хватается за голову, зажмуривает глаза, падает на колени, вжимая в себя шею, пытаясь прекратить всё это. Тенко сходит с ума. Но этим утром всё не кажется ему таким уж плохим. Он участливо вертится на окружающие звуки, не утомляясь унылыми мыслями о том, где провести весь сегодняшний день, а следом ночь. Чтобы с рассветом вернуться домой, избежав вечернего "спокойной ночи" от отца, проснуться через два часа, наспех одеться, запереться в ванной... Нет, он не думал об этом, хоть это и было странно. В кармане завибрировал телефон. Тенко приложил его к уху, натянув уголок губ на щёку, но зазвучавший голос Тойи мгновенно стёр любые зачатки друго-подъёбской безмятежности. — Тойя, не преувеличивай. На тон ниже опустившийся голос Шимуры хрипло шептал, когда Тодороки на том конце разрывался в криках. Чёрт. — Т-тойя, успокойся!.. — взволнованно молил Тенко, чувствуя, что эта фраза подобна камню, упавшему в море. Его взгляд заметался в стороны, не цепляясь ни за единый предмет, а просто бегая. Бегая так же, как привык бежать он от всего происходящего. Тяжёлые вздохи не наполняли грудь и на треть, а волнение выплескивалось из сосуда его тела, как взбушевавшаяся вода. Он слышал звон. Словно десяток колоколов, перебивая друг друга, ударялись о воздух, сотрясая его. — Тойя, прошу, прекрати! Не утрируй! Тенко захлёбывался в беспокойстве, которое переполняло его выдалбливающее в груди дырку сердце. Он ведь понимал, что Тойя никогда не слушает. Так же, как он сам. Когда голос друга на другой стороне трубки стал хрипеть не просто истерически, а явно задыхаясь, Тенко не выдержал. Крикнув: "Чёртов Тойя, тупой идиот, ты же сгоришь!", он оторвал телефон от уха, согнулся пополам и выжал из себя крик. Ни имея в голове ни единой мысли, Тенко сорвался с места, побежав в сторону дома Тодороки. На самом деле, Шимура боялся тех секунд, когда терпение кончалось. В мозгу что-то ощутимо клинило так, что он переставал осознавать действительность. Он словно проваливался в кроличью нору, вокруг было темно, голова кружилась, а тело не слушалось. Ему было страшно... Он не понимал, что в это время происходит там, в реальном мире. Что в это время происходит с ним. Перебежав чужой двор, Тенко ворвался в дом, минуя незапертую дверь, и, неосознанно пытаясь восстановить дыхание, заметался взглядом по помещению, выискивая обугленный комок кожи, мяса и костей. Он услышал хрип, он рванул в кухню. Тойя лежал полутрупом в позе эмбриона на полу, дымясь. Местами его кожа всё ещё горела, искрясь, как накалённые угли. Тенко упал на колени рядом, коснувшись руками тела, но обжог ладони, зашипев на острую пульсирующую боль. Развязав слабый узел рукавов куртки на поясе, Шимура укутал в неё Тойю и поднял, спешно зашаркав к уборной, пригибаясь в пояснице под чужим весом. Уложив друга в ванну, Тенко включил холодную воду и направил струю душа другу в лицо. Тойя глухо простонал, пытаясь напрячь хоть какие-то мышцы, чтобы сморщится, но лицо не слушалось. Оно просто не могло слушаться. Тенко выдохнул, когда грудь Тодороки стала ритмично вздыматься, натягивая кожу на выпирающие рёбра. Установив душ в держатель на стене, он сел на край ванны, свалившись между чужих ног в ледяную воду. Окончательно придя в себя, Тойя начал плакать. Слезы не текли из его глаз, ведь он просто не имел такой возможности, но его губы кривились, глаза жмурились, а вдохи стали прерывистыми. Тенко, не открывая своих глаз, вытянул руку, уронив ладонь на какую-то часть тела друга (на ощупь мягко, так что, возможно, это был живот). Он нащупал его подрагивающие пальцы и сильно сжал их, поджимая губы, будто стараясь отдать ему часть своего дряхлого терпения, часть себя. Тойе было горестно из-за безвыходности. Однажды он решил выйти на сцену, просто развлечься, поиграть, но больше не смог выйти из роли. Вся его жизни стала игрой, стала обыгрываться в сценках дешёвого театра бездарными актерами, в числе которых он сам. Ему не нравилось быть сволочью, но он должен был оставаться таким. У него давно не было гордости, но он делал вид, что только из неё и состоит его прогнившее нутро. Он строил из себя богатенького, избалованного, когда, на самом деле, не бесился с жиру, а просто падал. Приближался ко дну. Он курил запрещёнку, напивался вусмерть, развлекался до утра в притонах, шатался с "плохими ребятами", не потому что был настолько тупым, а потому что вот, папа, посмотри, что стало с твоим сыном, посмотри и пойми, что только ты во всём виноват. Ему не нравилась вызывающая наглость, — он ненавидел таких людей, — но, стоило только Энджи переступить порог, как Тойя закидывал ноги на стол, сбивал тарелку с едой на пол, по-конски ржал, с вызовом смотря в пылающие яростью глаза. Он ненавидел всё это, ненавидел таких людей. Он ненавидел себя. — Вчера я зашёл к Ханне перед тем, как лечь спать... Хотел пожелать ей спокойной ночи, обнять. (Отец в этот раз перегнул палку.) А она...она была в пижамных шортах... Её ноги были открыты.. И ляжки изрезаны. Ханна спрятала взгляд в пол, сделав вид, что Тенко этого не заметил, приняла его объятия, поцеловала в щёку так, как если бы говорила "прощай" (каждый раз они расставались на полминуты, полчаса, полдня, как на целую вечность). А Тенко сковал настоящий ужас на всю оставшуюся ночь. Он был безумен, — да. Он терял рассудок, — да. Он хотел умереть, — да. Но он никогда не думал о том, чтобы причинять себе боль. Скачущие в его голове мысли не приходили к этому, попросту не зная, в каком направлении вообще идти. Если он и думал о том, чтобы прыгнуть с крыши и повиснуть в петле, то это казалось окончанием спектакля. Аплодисменты, занавес, баста, кончилось шоу, пора расходиться. Но чтобы стоять перед смертью и продолжать жить... Нет, он совсем не думал об этом. Но Ханна всегда была более решительной. Более резкой, более кардинальной. И хоть они оба не издавали ни единого звука при пожеланиях всего хорошего им от отца... Тенко кричал после...не всегда в одиночестве, а Ханна... А Ханна продолжала молчать. Он видел по её глазам и пластинкам таблеток в сумочке, что она испытывает ту же боль, что и он, если не приумноженную. Но он не подозревал, что всё может быть настолько плохо. — А Фоюми так громко плачет ночью... Сердце Тойи разрывается на части, и он сам, — такой сентиментальный идиот, — закусывает край подушки и начинает рыдать. Ведь до вечера лишь она его поддержка, лишь она то, что удерживает его на плаву. Всегда улыбающееся миловидное лицо говорит ему, что всё в порядке, что всё будет хорошо, скрывая под собой расколотое сердце, потерявшее надежду даже раньше самого Тойи. Такого глупого, наивного Тойи, который слишком долго думал, что всё ещё может быть хорошо. А оно не может быть хорошо. Теперь уже не может. Одежда Тодороки была Тенко в пору, но он чувствовал себя не совсем комфортно, ведь Тойя имел пристрастие к дерзости, и его вкус в одежде был банально предсказуем. Но Тенко было плевать. Бросив мокрую в стирку, они вышли из дома. В их дружбе никогда не было совещаний и споров, куда бы пойти и что бы поделать, потому что так странно, но из желания часто становились едины. Сейчас Тенко хотел, кроме того, что сигануть с моста, в бар. И он мог сказать точно, что и Тойя тоже. Но они шли в противоположном бару направлении. И он мог сказать точно, почему. Потому что Тойя знал вредную привычку Тенко, видя хоть какое свое маломальское отклонение от нормы, будь то на пять минут позже положенного пойти спать или съесть на одну конфету больше, превышать лимит до отказа. Он опаздывает на две минуты? Он не придёт вообще. Он пропустил одну тренировку? Он забудет про спорт на ближайший месяц. Эта черта бросаться в крайности и преувеличивать была отличительной как для Шимур, так и для Тодороки. Но так чертовски странно повезло, что в их жизни всегда находились люди, которые не дали бы им бесповоротно свалиться в пропасть.