Разделённые мирами

Иду домой, еле удерживая безучастное лицо. В моей сумке покоится новое зеркало, совсем немаленькое и ещё и на длинной гибкой ручке. Потому что я – наивная идиотка. Потому что единственный поцелуй зажигает в груди крошечный, но такой яркий огонек горячей надежды, порождает жгучую жажду большего, выворачивает душу. Наплевав на все законы своего мира, на все принципы формирования связи соулмейтов, я отчаянно верю, что стала исключением из правил. Этаким отклонением. Я безумно смущена собственным порывом. И вроде знаю наверняка, что ничего подобного невозможно, но отчаянно хочу верить, что произошла ошибка. Что я просто не заметила, упустила. Что в тот первый момент, когда Перси коснулся меня, удерживая от удара о стол, я просто не до конца проснулась и пропустила появление метки. Потому что между нами правда возникли чувства. Я не могу их отрицать. И мне до боли в груди хочется дать им шанс. И вот я, вроде не глупая девушка, уже больше часа торчу в ванной, тщательно осматривая собственную кожу в поисках метки соулмейта. Проверяю дважды. Трижды, чтобы не пропустить. Ну, вдруг. Может, сзади на шее, где не видно? Поясница? Пятки? Подмышки? Хоть где-нибудь?! Я совершено не готова сдаваться, хотя с самого начала знаю, что занимаюсь бесплотными поисками. Но мне так хочется… хочется, чтобы нас с Джексоном связали проклятые узы соулмейтов! Чтобы я могла себе позволить не бегать от него, а попробовать узнать, куда нас может завести эта симпатия. Я ведь не прошу многого. Так, небольшой знак судьбы… Но нет. Конечно, нет. Сажусь на край ванны. Пока всё моё существо затапливает апатия. Новое зеркальце выскальзывает из ослабевших пальцев, но мне нет до него никакого дела. Я знаю, что должна признать безнадежность собственных изысканий. И вся эта затея, вся эта фантазия, что я могла не заметить появление метки, полный бред. Абсурд. Глупость. Утопия. Я ведь знаю, что связь соулмейтов так не работает. Появление знака – всегда ощутимо. И всегда у двоих сразу. С одного прикосновения расцветают одинаковые рисунки в одном и том же месте. Словно жидким золотом выжигается узор под кожей. Его ни с чем не перепутать. А Рыбьи Мозги бывает балбесом, но не дегенератом; появись у него метка, он бы задался вопросом, что это такое. Но он не спешит интересоваться у меня, что это у него выскочило. Потому что ничего нет. Да и я сама уже не раз видела его почти полностью обнажённым. На тренировках, в смысле. Ну, и сейчас он был ранен и сверкал оголенным торсом. И… в общем, ладно, да, иногда просто невозможно не заглядываться на столь прекрасное тело. Но я… я просто как художник, с эстетической точки зрения смотрю. Чёрт. Краснею. И улыбаюсь, чувствуя, что лёд апатии трескается. Умываюсь, чтобы немного взбодриться. Накидываю футболку, не слишком заморачиваясь с одеждой – мой сосед всё равно до утра на дежурстве будет. Завариваю себе чай, без стеснения прокручивая в голове все моменты, когда видела кожу мужчины, не скрытую тканью. Куча шрамов, один рисунок – татуировка – символ его принадлежности к воинам. И никаких знаков, которые я так жажду получить. Пора бы уже признать – я безнадежно влюбилась в того, с кем мне быть не предназначено. *** Не знаю, на что я рассчитываю, звоня Талии. Просто сама не могу разобраться в себе, в том, что сейчас происходит и в том, как мне следует поступать дальше. У меня не так много друзей. И не с Перси же обсуждать его самого. К тому же он ничего не понимает в связи соулмейтов и верит в истинную любовь, преодолевающую всё. Возможно, будь у меня перед глазами такой же пример, каким стали для него родители, и у меня сложилось бы совсем иное мнение. Но я выросла совсем в ином мире, иной обстановке, иных правилах, иных обстоятельствах. Я вижу мир иначе, чем Джексон. Это неизбежно. И нет, я вовсе не откровенничаю с Грейс. Так, обмениваемся общими фразами. Но подруга всё понимает без слов, в какой-то момент грубо меня оборвав. «Может, ты своего соулмейта и не найдёшь. Или встретишь на старости лет, чтобы мирно скоротать последние годы за обсуждением томиков Гомера или кого ты там предпочитаешь. Так что, лишать себя счастья? А ты ведь счастлива, просто рассказывая о Перси. Меня можешь пытаться обмануть сколько угодно, только себе, Чейз, не ври. Сразу заметила, что между вами не может быть просто дружбы. Это так же очевидно как то, что ты страшная зануда». Она как всегда прямолинейна. Может, даже права. Вот только… Действительно ли она верит в то, что говорит? Талия выросла на улице, потому что её родители парой не были. А обретя истинных соулмейтов, вообще наплевали на наличие дочери. Талия долгое время даже не подозревала, кто её родители. Пока в результате страшной катастрофы не потеряла память. Тогда и выяснилось, что она – Грейс по крови. Дочь актрисы, бывшей одной из самых популярных и высокооплачиваемых во всём мире. А шесть лет назад скандал, связанный с Талией, вновь начал набирать обороты. Когда вскрылось, что её родной отец – очень высокопоставленный чиновник. Журналисты не могли пропустить столь пикантные новости, вытаскивая из небытия всё новые и новые тайны. Вскрылись подробности старого дела: выяснилось, что мать Талии покончила с собой, когда поняла, что не вернёт внимание любимого мужчины. И сделала это демонстративно, в прямом эфире, только чтобы этого не пропустил бросивший её мужчина. Чтобы ударить его побольнее, хотя сомневаюсь, чтобы его могло хоть что-то тронуть. Она не думала, что бросает крошечного ребёнка одного. Ей было плевать. Так же, как долгие годы плевал и второй родитель Талии. Не сомневаюсь, плевал бы и дальше. Он ведь обрёл свою истинную пару, стал примерным семьянином, какое ему дело до ошибки далёкого прошлого? Однако ему не повезло: события стали гласностью, общественность взволновалась, репортёры с жадностью вцепились в это дело, раскручивая всё больше новостные заголовки. Шутка ли – дочь конгрессмена прозябает на улице! У её отца на носу как раз предстояли очередные выборы… так что он спешно заключил сделку с Талией, чтобы поправить пошатнувшийся имидж. Дескать, безгрешен, не подозревал. Спасибо, люди добрые, что просветили, что у меня имеется дочка. Теперь она часть прекрасной семьи, так что голосуйте, господа. Да, в итоге Талия получила безбедную жизнь и полную свободу. Но заплатила за это высокую цену. Столько горя, сколько вынесла в детстве она, мало кто способен выдержать. И не раз подруга признавалась, как мечтала послать папашу к дьяволу, сбежать на край света, начать жизнь с нуля. И сколько готова была обменять за небольшой шанс жить в нормальной семье. За то, чтобы её родители не сходили с ума из-за любви. А я… я до сих пор помню тот единственный откровенный разговор со своей матерью, когда я первый и последний раз поинтересовалась судьбой отца. Тогда она рассказала мне всё, без прикрас. С самого начала. «Больнее всего то, что он так и не признал, что наши отношения стали ошибкой. Что в этом случае, права оказалась судьба. А ведь именно он так настойчиво повторял, что мы сами творцы своей судьбы; он так уговаривал меня дать нашим отношениям шанс… и куда оно привело?» Роды начались преждевременно; я появилась на свет очень слабой в отвратительных антисанитарных условиях, а у моей матери пошли осложнения. Да и кто бы легко выдержал известия, что избранник, молодой отец исчез и не навещает не из-за беды, а потому что встретил соулмейта. Он забыл обо всём. И спешно готовился к совместной жизни с совсем другой девушкой. В то время как брошенная возлюбленная пыталась выжить и сохранить жизнь ребёнку. Ради отца она пожертвовала всем: бросила семью, наплевала на карьеру, уехала в чужую страну без денег, связей, даже без собственного имени. И осталась ни с чем. Несколько месяцев мы содержались в больнице, потому что ни одна из нас не могла похвастаться отменным здоровьем. Оно вообще мне потом ещё не раз давало о себе знать. Мы выкарабкались. Но мать не забыла этого предательства. Отец ни разу нас не навещал и даже не интересовался моей судьбой. За все годы. Не знаю, можно ли его всерьёз винить, я вот тоже не стремлюсь жить рядом с родительницей, и если она всегда такой была – наверное, я бы тоже сбежала. От равнодушной и высокомерной женщины, но не от собственного чада. Но не в тот момент, когда кроме его плеча у беременной женщины не было больше ничего. Но не так. Смешно, но моя мать даже высказалась в его защиту: «Фредерик всегда был очень рассеянным, увлеченным историей, а не реальностью, упускающим течение времени. Так что тебе не следует принимать близко к сердцу его безразличие, потому что на самом деле, он может быть вовсе не безразличным. Просто в его восприятии ты родилась всего пару дней назад. Полагаю, он уверен, что у него ещё уйма возможностей узнать о тебе». Очень трогательные заверения. Впрочем, я видела, что несмотря на все свои слова, мать никогда не ждала, что однажды он постучится в наши двери. Она считала, что он нам вовсе не нужен. И я склонна с ней согласиться. Но предпочла бы, чтобы он вообще никогда не появлялся в жизни моей родительницы. Потому что он сломал её, превратил в жалкую тень, замкнутую, нелюдимую, недоверчивую. Не специально, конечно. Наверное, искренне верил, что переиграет судьбу, что сможет сохранить чувства к моей матери. Но встреча с соулмейтом перевернула всё его существо. И такое может произойти со всеми, в том числе со мной. Все сказки Джексона об истинной любви… может, они и хороши для его мира. Но я знаю, что это не более чем байки, сродни древним легендам о звёздах, что падают с небес на землю, чтобы зажечь искру новой души. Чудесные истории для детишек. Да и взрослые ими не чураются: разговоров об истинной любви вообще ведётся много; только вот свидетелей и очевидцев этого явления почему-то нет. Одна у меня такая история теперь есть, и та непроверенная. О родителях Джексона. Зато сколько знаю о разрушенных судьбах, о разбитых сердцах. О том, что истинная пара лишь одна, назначенная могущественной волей рока. А всё иное просто пыль на этом фоне. Сколько бы люди не пытались доказать обратное, лишь множа беды и боль. И я знаю десятки, сотни подобных случаев. Вся история нашего мира строится на уроках о том, как ошибочно пренебрегать узами соулмейтов. Иногда мы творим свою судьбу сами. Мы можем учиться, трудиться, добиваться небывалых успехов или предпочесть ленно проводить время на диване, оставшись никем. Изменить себя в нашей власти. Однако связь соулмейтов не берётся из пустоты. Это тот случай, когда права судьба. Потому что даря соулмейта, она преподносит сразу двум людям величайшее сокровище. И её дар обязательно нужно ценить, она ведь так скупа на любые подарки. Что бы я ни думала на этот счёт, несомненно, что мы с Перси соулмейтами быть не можем. И значит, никакого «мы» тоже не может быть. Никогда. И мне просто нужно смириться с этим. И как-то объяснить всё Джексону. Он имеет право знать. Но я так и не нахожу нужных слов. Когда он возвращается с дежурства, я встречаю его радостной улыбкой, позволяю себе принять его объятья, прижаться к плечу… и ничего больше. Словно не было никакого поцелуя, зажёгшего в груди новую вселенную. Накрываю на стол, перебрасываюсь дружелюбными фразами. Отгораживаюсь от него эмоциональной стеной. И он это замечает, напрасно я называла его совсем безмозглым. Сердцем он видит иногда больше, чем способна я – разумом. Он смотрит задумчиво, аккуратно расспрашивает, послушно соблюдает возведенные границы, прощупывая почву. А я умираю с каждым вздохом и фальшивой улыбкой. Но повторяю себе, что иначе никак нельзя. Ничего нельзя. Никогда нельзя. Совсем. Нельзя. *** Несколько дней мы ходим на цыпочках вокруг друг друга, тщательно поддерживая дистанцию. Избегаем разговоров о поцелуе, о нас, а если что-то всплывает, сразу переходим на тему слившегося дома. Это ведь несмотря ни на что проблема, которую нужно решать. Чем чёрт не шутит, в мире Джексона столько странностей происходит за последние пару месяцев, может, и наш общий дом имеет к этому отношение. Мы, словно давние добрые друзья, словно ничего не происходило, выбираемся к Тайсону за самодельной коробкой для доставленного паззла, чтобы подарок больше походил на что-то здешнее. Без колебаний я соглашаюсь задержаться ради чая, теперь постоянно замечая, как много общего у этих необычных мужчин. Что несмотря на, как я теперь знаю, отсутствие общей крови, они считают друг друга настоящими братьями. Мне сложно понять их отношения. Я всегда была одна, даже мать не слишком уделяла мне внимание, просто следила, чтобы я действовала согласно её плану и не выбивалась за рамки, которые она придумала для меня. Талия была единственным близким мне человеком. В основном потому, что наши судьбы похожи. Наши отцы бросили наших матерей ради истинной пары, и это нанесло нашим родительницам непоправимый вред и сильно отразилось на нас. И глядя сейчас на своих собеседников, я думаю, что если бы мы с Грейс проводили вместе чуть больше времени, наши отношения были бы похожи на те, что я вижу сейчас. Мы бы стали сёстрами. И возможно, я бы не боялась так сильно обжечься об отношения, не ждала предательства, не избегала чувств. Может, дала шанс… нет. Хватит. Нужно отвлечься. В попытках развеяться предлагаю Перси заглянуть к одному из коллекционеров, с которым я договорилась о посещении ещё на ярмарке – целый бесконечный месяц назад. Мне всё ещё нужны ответы. И хотя прошло столько дней, нам всё равно открывают двери и пускают в личное хранилище, не сильно уступающее в размерах архив на острове Афины. М-да, книги тут можно просматривать годами. Я всё пытаюсь понять, что вообще такое прорывы? Имеют ли они отношения к каким-то иным мирам? Как возникают? Почему исчезают? Может, они вообще словно своеобразные двери, ведущие в какой-нибудь ужасный и опасный мир, как говорят у меня на родине, в преисподнюю. Оттуда и чудовища лезут. Правда, тогда неясно, почему монстры появляются повсеместно без всяких прорывов, но учитывая, как много внимания местные уделяют изучению своей главной проблеме, не удивлюсь, если они просто не замечают каких-нибудь крошечных краткосрочных прорывов. Те выплёвывают очередную тварь и исчезают. Чем не теория? Джексон тут же замечает, что Боги чувствуют появление подобных аномалий. - Иначе мы бы вообще никогда не узнали о Северном Разрыве. - Почему? - А он буквально вморожен во льды, - пожимает плечами Перси, - там нет никакой жизни на мили вокруг. И монстры тоже не появляются, если не желают превратиться в сосульки. В общем, если бы Боги не указали это место, мы бы никогда не подозревали, что там есть Разрыв. И в общем к лучшему, что его хотя бы не нужно патрулировать, там такие условия, что почти невозможно находиться. Я после поездки месяц восстанавливался. - И при этом никто не знает, откуда прорывы берутся?! – разворачиваюсь и опираюсь бедром о стол. - Ага. Оракулы даже не могут предсказать их появление, как только не пытались им задавать вопросы. - Допустим, а на других островах тоже самое? - А что там может отличаться? – искренне не понимает брюнет. Действительно. Я постоянно забываю, что у них напрочь отсутствует адекватный государственный строй во всём мире. Куча островов, но никакого упоминания о королевствах и странах. Конечно, есть определенные законы, которые регулируют их быт, переезды и перевозку товаров с одних островов на другие, но всё это устроено совсем не так, как у меня на родине. Наверное, это последствия существования Богов, которые едины на всём пространстве. Вот их совет единственный представляет некую власть. Непривычно, конечно, но не могу сказать что неудобно. Правда я пока с трудом выстраиваю в голове, где и как расположены те или иные земли и тем более Разрывы, легенды о которых уже зачитаны мною до дыр. Вообще немного тяжеловато разбираться с географией, когда само понятие страны отсутствует напрочь. Спасибо, что названия островам догадались дать. Рыбьи Мозги, как обычно, не горит желанием что-либо рассказывать и в свойственной ему манере отправляет меня со всеми моими вопросами к более толковым источникам информации: - Карта вон там, на стене, - машет Перси рукой на огромное золотое полотно с узорами. - Где? – осторожно уточняю я, хотя каким-то внутренним чувством уже догадываюсь об очередной подставе. - Да вот же, - хмыкает парень и разворачивается к гигантскому полотну. Реально, гигантскому. Оно занимает всю стену огромного зала, то есть больше пяти метров в высоту и чёрт знает сколько в длину. – Видишь в самом центре нечто, похожее на цветок с двенадцатью лепестками? Это Олимпийские Острова. Слева Римские, вот это огромная Амазония. Пожалуй, она самая большая, по площади суши в пару раз больше всех Олимпийских земель. Там поклоняются Артемиде, и если бы у них не было разногласий с Богиней относительно, кхм, отношений с мужчинами, то Артемида давно бы стала самой могущественной в пантеоне. А вот тут острова Скандинавские, дальше Северные… - Погоди, - вскидываю руку, с недоверием уставившись на карту. У меня уже сложилось некоторое представление о размерах Главных островов, и теперь то, что я вижу, приводит меня в замешательство. - Ты знаешь масштаб? Впрочем, неважно. Ты знаешь, сколько у вас составляет длина экватора? Экватор это… - Примерно сто двадцать пять тысяч миль*, - легко отвечает парень. – Вон там сбоку есть метки, если хочешь проверить. Я теряю дар речи и чувствую, что моё сердце падает в пятки. Ведь это… Боже, если мне не изменяет память, это в пять раз больше экваториальной окружности моей планеты! Господи, но если его мир настолько огромный, наверное, и масса другая, и здесь же должна быть намного большая сила тяжести… Мне должно быть очень трудно передвигаться под таким давлением! Однако я не чувствую разницы. Совсем. И если именно так проявляется сила Богов, то я признаю, что это очень могущественные создания. Ведь поразительно, что эта планета так похожа на мою родную, всего лишь увеличенную в несколько раз. Но я ощущаю себя так же комфортно, как и дома, дышу, хожу. Да у нас одинаковые даже сутки и… Стоп. А с чего я взяла, что и цикл их вращения у нас тоже один и тот же?.. - Сколько длится год? Джексон смотрит на меня так, словно надеется, что я онемею, но вздыхает и отвечает: - Триста семьдесят. Душа падает в пятки. - Триста семьдесят суток? – уточняю с сомнениями. Брюнет кивает. – А у меня триста шестьдесят пять, плюс високосный… Но ведь у нас с тобой сейчас календари полностью… - замедляюсь, глаза пустеют, - совпадают. Дни недели, числа, сами названия месяцев – всё совпадает. Идея безумная. И ведь лежит на поверхности. Перерываю быстро бумаги в поисках искомого, впиваюсь в их календари. - Что если дело в этом? – выдыхаю одновременно с сомнениями и восторгом. Наверное, так ощущал себя Колумб, открыв Америку. Разница всего в пять дней, длиннее февраль и промежуток между концом и началом года. Так и называется – пустое междугодье. Фыркаю. – Только посмотри, когда у нас было 27 февраля – у вас 29, затем 28 – у вас 30; а дальше вдруг разные дни превращаются в один и тот же – первое марта. Ты ведь одновременно со мной заселился? - В первых числах марта, - подтверждает кивком Перси. - Вот! Видишь! Не совпало же оно случайно, в самом деле! Это же… получается, в следующем году у вас весна придёт на пять дней позже, чем у нас… Соответственно, через семь лет – разница будет целый месяц! А примерно через сорок лет у вас ещё будет зима, когда у нас наступит лето! И пройдёт больше семидесяти лет, прежде чем март в одном мире совпадёт с другим! И это ещё без учёта дней недели. - Притормози-ка! – фыркает Перси и делает вид, словно у него закружилась голова, - Воображала, я не успеваю за ходом твоих мыслей. – Джексон садится на кресло у хозяйского письменного стола и показательно закатывает глаза, а затем прикладывает ладонь ко лбу, как слабонервная девица. Притворщик. Я при нём и не такие расчёты делала, занимаясь чертежами, так что он напрасно тут разыгрывает комедию. - Хватит притворяться, - пинаю ножку его стула, прямо таки ожидая вновь услышать, какая я бессердечная. Брюнет приоткрывает один глаз, косится на меня, вздыхает, понимая, что я непреклонна. - Ладно-ладно! – вскидывает он ладони в жесте «сдаюсь». А затем как-то ненавязчиво притягивает меня чуть ближе. Вроде бы, всего лишь для того, чтобы я не стояла, а опиралась ягодицами на стол… но в итоге дистанция между нами сокращается до неприличия, хотя само наше положение ни к чему необычному не располагает. – Хм, значит, ты думаешь, что дело только в этом? Вся наша проблема из-за того, что вдруг совпали наши календари? - Полностью, понимаешь? Вплоть до дней недели, до последней секундочки. И кстати, ты говорил, что у вас дом пользуется дурной репутацией, верно? Что если слияние происходит каждый раз, когда ритмы наших планет совпадают? Отсюда и все байки и легенды. - Хорошо. В наших мирах в один момент наступило первое марта и… какой там, кстати, был день недели? - Вторник. - …первое марта и вторники. Воображала, но ты же понимаешь, что все названия – это лишь слова, придуманные людьми. Это не сама планета решила, что год будет состоять из месяцев и что январь длится тридцать один день, а апрель – тридцать. - У меня – людьми, но у вас – к этому имеют отношение Боги, не так ли? - Справедливо. Да, с их подачи дни и месяцы могли бы становиться чем-то неординарным и даже привязываться к таким же в каких-нибудь иных мирах. Но, Аннабет, разве это не значит, наши дома будут связаны, пока календари не перестанут дублировать друг друга? На его лице не отражается никаких эмоций. Только лишь во взгляде бушует морской шторм. - Не знаю, - отвечаю решительно, упрямо держа спину прямой. - Но возможно, зимой, когда у нас январь наступит раньше, чем у вас, всё прекратится. Два слова повисают в воздухе, необоримыми призраками. Всё. Кончится. Наши миры пойдут разными дорогами. Как и мы. Секунду мой сосед молчит. И я молчу тоже, замерев в ожидании бури. Он резко встаёт. Вновь нависает надо мной, заставляя отклониться; руки дёргаются, чтобы упереться в его грудь, остановить, но я лишь отвожу их назад. Вновь его ладони упираются в стол по обеим сторонам меня, заключая в ловушку. И кончики его пальцев случайно касаются моих и замирают вместе со временем всех миров. Вновь его пронизывающий пылающий взгляд проникает в самую мою душу. Вновь я сама мельком смотрю на его губы, вдруг страстно желая ещё хоть разочек ощутить их прикосновение. «Эти чувства ничего не значат». «Эти желания ни к чему не приведут». Шепчу мысленно. Повторяю, как мантру. Что бы ни случилось, ничего не имеет значения, не изменит простого факта, что даже быть друзьями в наших обстоятельствах – непросто и неправильно. И как бы мне ни казалось, что нас тянет к друг другу с неумолимой силой, и что этот процесс уже неостановим, это всего лишь заблуждение. На миг в моём воображении проскальзывает яркая, живая, такая прекрасная фантазия, где я забываю обо всём. Вновь тянусь к Перси, втягиваю в новый головокружительный поцелуй. Он подхватывает меня под ягодицы, толкает на стол, к чёрту сметая с деревянной поверхности бумаги, прижимается между разведённых ног, обнимает так, как никто во всём мире не сможет… Там, в недостижимой фантазии есть лишь мы, влюблённые, счастливые. Так легко и просто, всего лишь один поцелуй, который разрушит все надуманные преграды. Который положит начало концу… …где я причиню Джексону больше боли, чем он только может себе представить. Где мы оба останемся с разбитыми сердцами, как две сломанные марионетки со срезанными нитями. Резко сжимаю кулаки, разрывая наше и без того почти неуловимое прикосновение. Отворачиваюсь в сторону, всматриваюсь в ряды книжных шкафов, будто там может быть что-то важнее или интереснее, чем мой собеседник. - Так что думаешь? Жизнеспособная теория? - Даже не знаю, - Перси даже не хмурится. Эмоции всё ещё не трогают его лица. Он отступает на шаг, переводит взгляд с меня на стол, - но почему именно один дом? И ничего больше… - Чёрт его знает, – пожимаю плечами, - даже эта версия не точная. Просто единственная, которая может объяснить хоть что-то. Она не даёт ответов, почему наш дом, и почему они вообще именно сливаются… но хотя бы можно предположить, почему именно сейчас. Разве не складно получается? - Чейз, - вдруг понижает голос Джексон, и вся его фигура разом меняется. Как тогда, на ярмарке, когда он услышал сигнал об опасности. Он вдруг хватает одну из открытых книг и буквально впивается взглядом в экслибрис. Затем, словно ища подтверждения своим подозрениям, пододвигает другую, распахивает, заглядывая под обложку. Берёт третью, с каждой секундой всё явственнее мрачнея. А я всё не могу понять, что не так с небольшим опознавательным знаком, который всего лишь должен указывать на владельца книги. - Ты как вообще с ним договорилась? – шёпотом верещит брюнет, если вообще умеет верещать. – Хоть знаешь, кто он!? - Откуда? - скептически поднимаю бровь. - Он представился сэром Финеем. Что-то не так? – отвечаю почти неслышно. «Сэр» - это, конечно, необычно для мира Перси. Но и только. - Он был оракулом! И захотел власти, не желая отпускать Дух, когда тот пытался сменить оболочку. В итоге мы лишились этого Духа, а старик ослеп! - Лишились Духа? – не понимаю, однако нервозность Перси передаётся и мне. - Тш-ш! - Всё хорошо, молодые люди? – шаркая, к нам приближается старик. Чёрт возьми, его же вроде как не было дома? Нас пустила служанка, приветливо сообщив, что хозяина нет, но на счёт нас, его гостей, поступали чёткие распоряжения – пустить и помогать по мере необходимости. А теперь он вдруг появляется тут, когда мы вообще не хотим его видеть. - Было бы лучше, если бы мы нашли всю нужную информацию, - Рыбьи Мозги, как ни в чём не бывало, широко улыбается. И если бы не присматривалась, я бы не заметила напряженно пульсирующих венок. Да и к чему вообще держать лицо, если нежданный собеседник ничего не видит? - Воин хочет понять, с чем сражается? Занятно, – медленно подходит слепой хозяин дома. Он внушает какое-то инстинктивное опасение, и я даже не знаю, кому из нас безопаснее говорить, чтобы не насторожить его и не вызвать проблем. Наверное, брюнет знает местные правила этикета лучше, так что мне следует поиграть в онемение. - Да, знаете, монстры, разрывы, - соглашается Перси и тихонько подталкивает меня в бок, принуждая отступать в другую сторону от коллекционера, - хотелось бы прекратить эти ужасы. - Как благородно. И что же, успешно? Помогла вам моя скромная библиотека? - Очень, - заверяет Джексон, медленно уводя меня к выходу, - мы даже потеряли счёт времени, увлекшись чтением. - Рад слышать. И что же, молодые люди, не хотите попросить у меня какие-нибудь редкие издания? Знаете, я вполне могу одолжить несколько книг, которые перевернут ваши представления о мире. - Неужели? Это слишком щедро с вашей стороны, - продолжает заливаться соловьем брюнет. - Щедро? Ну что вы. Я возьму свою плату. Редкие знания в обмен на редкие знания, - мой спутник резко шагает вперёд, закрывая меня от старика. И хотя тот слеп, за надёжной спиной мне становится немного спокойнее. Старик слишком странный. И его намёки… он хочет редкие знания о моём мире? Он знает, что я из другого мира? Господи. – Знаете, несколько свитков из храма Афины – достойная плата за любую часть моей коллекции. - Вся коллекция с островов Афины перевезена на Центральный остров, - уверенно отвечает брюнет. – А то, что содержится в архиве, вряд ли вас заинтересует. Что правда, то правда. Мы там осмотрели даже закрытые секции и не нашли ничего хотя бы немного интересного. - Разве я упоминал архив? - Храм рухнул. - О, поверь мне, наш великий защитник и герой, храм сохранил всё то, что принадлежит непосредственно Афине. И если вы надумаете заглянуть туда, не забудьте просьбы старика. Принесите мне пару свитков, больше не надо. А уж я вас отблагодарю. - Мы обдумаем ваше предложение. А сейчас, простите, нам пора. Дела, дорога дальняя, сами понимаете. Ясного вам неба, - первый раз слышу такое прощальное пожелание, но звучит вполне прилично. Так что мне не ясно, с чего бы старику в ответ скрипеть зубами. А, наверное, потому что он не только ясного, но и вообще никакого неба не видит. Что странно, вообще ему не сочувствую. Покидаем гостеприимный домик чуть ли не бегом, проносимся к Пирату и взмываем, спеша домой, будто за нами гонится стая Стимфалийских птичек. - Что не так? - Потом, Аннабет. - Просто ответь, у тебя будут проблемы из-за того, что мы посещали сэра Финея? - Нет. Мне… мне не нравится сама мысль, что мы посещали этот проклятый дом. - А, так не только наш дом проклят? Не злись, зато у нас появилась вполне реалистичная версия, почему и когда произошло слияние наших домов. Отличный результат, - храбрюсь и через плечо дарю спутнику уверенную улыбку. Он заметно расслабляется, в последний раз оглядывается на оставленный позади остров. - Да, конечно, ты права. - Я всегда права, Рыбьи Мозги. И если я права и в новой теории, о слиянии лишь на время одинаковых календарей, то мне нужно потерпеть всего лишь до зимы. А дальше… уже ничего не будет. *** Вечером специально включаю фильм «Русалочка» – на этот раз по мрачному классическому сюжету, чтобы не расслабляться, напомнить себе… что не стоит мне становится русалочкой. Чудесная и очень поучительная история, о том, как спасенный принц встречает истинную пару – человека, а не русалку. И русалочка, которая не захотела сразу отступить, попыталась бороться за сердце, что ей никогда принадлежать не может, в назидание всем становится морской пеной. Я ведь не хочу превратиться в пену? В горсть снежинок, которым предначертано растаять по весне, это если хотя бы до неё дотянет? В сгусток боли? Лишь осколки себя былой, всё, что останется от идиотки, решившей, что умнее судьбы, что обойдёт предначертанный ей рок. Я ведь не хочу себе такого будущего, верно? А значит… полгода. Чуть больше полугода мне нужно побыть собой прежней – непробиваемой, независимой, несущей себя назло врагам. Сейчас моя задача – если не быть сильной, то хотя бы такой казаться. Иначе – сломаюсь. - Это… Что? – с непередаваемым выражением лица спрашивает Перси, когда сказка подходит к концу. Мне хочется рассказать ему правду. Что это – истина моего мира. Если вы соулмейты – вы счастливы, если нет – спор с судьбой приведёт лишь к тому, что вы подобно пене растворитесь в собственной боли. - Я думал трагедии – это у вас книжная тема! А вы, так понимаю, вообще любители подобных ужасов? – тоже мне, ужасы. Может, показать ему «Челюсти» и «Резню бензопилой»? Для самообразования, чтобы знал, что такое «страшилки». Ладно, не будем горячиться. - Это всего лишь жанр в искусстве! Конечно, он не ограничен только литературой. - Какое безу…кхем… расточительство, - исправляется Джексон в последний момент. Я легко улыбаюсь, прекрасно понимая, что ему сложно понять логику людей, создающих мрачные и грустные произведения. - Не то, что нужно Островам, да? Гарнизону. - Ага. В нашем опасном мире нужны воины, а не рифмоплёты, - пожимает брюнет плечами, - хоть трагедий, хоть сказок. Я легко принимаю его ответ. Уже как-то привыкаю, что мою любовь к литературе он не разделяет, ему всякие книжки кажутся больше пустыми, чем полезными. И даже так, в том, что выглядит для него бестолковым, он пытается найти и понять смысл, разглядеть, что же во всех этих строках вижу я. Да, я сама часто не лучшим образом отзываюсь о части литературы, нахожу героев глупыми, а их поступки нелепыми, но я всё равно люблю книги. Мне нелегко угодить, но если уж история понравится, я охотно могу перечитывать её снова и снова. А уж на фоне моего соседа я – филолог и страстный поклонник поэзии. И вот, в очередной раз делюсь с ним некоторыми размышлениями о любимых творениях; после того, сколько мы обсудили, пока он поправлялся после ранения, это стало чем-то вроде нашей небольшой традиции. Рассказываю, не для того, чтобы он понял и разделил мою точку зрения. Мне просто нравится делиться с ним чем-то важным. Да и интересно узнать взгляд человека, выросшего в совершенно иной культуре. И я говорю. О том, что иногда, чтобы почувствовать душу стихотворения, нужно знать контекст. Что, вот к примеру, поэт**, который уже век считается гением и признан классикой, а я почти ни одного его стихотворения не понимаю. Они вообще сложные, кажется, всего лишь замысловатая игра со словом, но без смысла. - Конечно, весь этот уникальный слог, трудная рифма, необычные обороты речи – это круто. Для литераторов. Пожалуй, производит впечатление на не искушенного читателя. Но чтобы понять хоть несколько строк, нужно знать предысторию, контекст, может даже провести анализ. - Анализ… стиха? – кривится Перси. О да, он в полном восторге от этой идеи. Так и представляю, как Рыбьи Мозги, обложившись словарями, расшифровывает великий смысл в паре зарифмованных строк. При том, что произведения поэта, которого мы сейчас обсуждаем, – слишком неоднозначные. Всю свою жизнь он был влюблён в женщину, с которой не был связан узами соулмейтов и так и не обрел счастья. И писал именно об этих горьких, неоднозначных чувствах. - Представь себе. И порой это посложнее, чем построить стоэтажное здание. Вот, например, опус «Ты». Фактически, короткая насмешка. А за строками скрывается презрение к обществу, которое не видит дальше своего носа, боится того, что не похоже; обожание к девушке, которая увидела мальчишку за всеми масками и броней… И… совсем другое – тот же автор, посвящение тем же отношением… «Лиличка». Честно, не очень люблю автора, но ведь неоспоримо, сколь многое прячется за простотой и сложностью произведения. Глубина немыслимая. Конечно, может показаться, что все эти фигурирующие «слоны», «солнце», «быка уморят» - детский сад. На самом деле – это очень твёрдые, прицельные метафоры, которые раскрываются только через отражение в уточняющих строках, что ему нет иной любви, иного взгляда, иной власти….лишь она. Поэт говорит, что не может потерять возлюбленную, что их связывает немыслимая тяга. Однако он сознательно её отпускает. Но прощаясь, будет нежностью её благословлять. Улавливаешь? Многие ли способны отпустить без злости, гнева, боли, горя, осуждения? Разорвать своё сердце, но не обратить и крупицы тьмы в сторону любимого? – Это по-твоему идеал отношений?.. - Джексон вскидывает брови с огромными буквами написанном на лице словом «тоска». - Ладно, неидеальные… но хотя бы здоровые?.. - Да при чём здесь..? - Вздыхаю. Он не понимает, и это ожидаемо. Только мне почему-то так важно, чтобы он услышал, что заложено в эти строки. Я начинаю почти шёпотом по памяти цитировать стихотворение. С середины, кажется, но не слишком об этом задумываюсь. «Не надо этого, дорогая, хорошая, дай простимся сейчас». Поднимаю взгляд, продолжая еле слышно, но мне постоянно кажется, что голос раздаётся оглушительно громко. Потому что мне, чёрт возьми, нравится этот мужчина. Черноволосое проклятье с глазами-безднами, утягивающими на дно океана. Сильно-сильно нравится. Больше, чем просто нравится. И мы не можем оторвать друг от друга взглядов. Есть лишь мой шёпот, который мне словно и не принадлежит. «Кроме любви твоей мне нету моря… нету солнца…» «… кроме звона твоего любимого имени…» Каждое слово падает камнем. - «И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать». – Вряд ли Перси знает все слова, но по сузившимся зрачкам и оборвавшемуся дыханию я вижу, что он прекрасно понимает их смысл. - «Надо мною кроме твоего взгляда не властно лезвие ни одного ножа». Отчего-то мне кажется, что я понимаю душу этого стихотворения впервые в жизни. Что вообще ни разу не знала поэзии до этого мига. Что пара нелепых зарифмованных слов может прокричать о чувствах громче, чем тысячи иных клятв. Лишь сейчас, глядя в глаза парня, с которым никогда не смогу быть вместе и который невзначай забрал моё сердце. Лишь сейчас признаю нашу взаимную симпатию и необходимость отказаться от неё, отпустить Джексона. Отпустить его прежде, чем нравственность между нами смогла по-настоящему оформиться. Потому что ведь без шансов, верно? Лишь сейчас… я чувствую, что не уверена, смогу ли расстаться с Перси. Смогу ли, как поэт, решиться отпустить свою безнадежную любовь? Смогу ли не омрачить наши воспоминания сожалениями и болью? Смогу ли пожелать ему счастья? Выживу ли без него…? Голос не слушается, а я через силу пытаюсь закончить последние строки. - «Дай хоть последней нежностью… выстелить… твой ускользающий шаг»