«Улыбка змеи, Тигра приветливый взгляд. Ложь — источник зла» (с.)
— Почему ты так смотришь на меня? — ты хрустишь суставами пальцев, вглядываясь в его глаза. И то, что ты видишь в них, никак не вяжется с тем, что ожидаешь увидеть. — Ты ведь должен ненавидеть меня. А ты… — А я люблю тебя, — он слегка улыбается одними уголками рта. — Но это невозможно, — твоё лицо кривится гримасой отчаяния. — Почему? — такой наивный и чистый вопрос. И взгляд такой же. — Потому что. Невозможно это. Невозможно после того, что я… — У тебя, наверняка, была веская причина для подобного, — он, будто чёртов снайпер, поражает тебя своим ответом. — Ты что, простил меня? — ты задаёшь этот вопрос почти не дыша, невообразимо надеясь без надежды, потому что понимаешь, что простить такое… — Кто я такой, чтобы прощать или осуждать тебя, — он пожимает плечами. — Давай не будем о грустном. Лучше расскажи мне, как прошёл твой день? — Мой день… — ты замолкаешь, но не потому, что тебе не о чем рассказать. Ты просто не понимаешь, как можешь рассказывать ему о каких-то обыденных вещах своей жизни. Рассказывать, как будто ничего не произошло, и вы просто по-дружески треплетесь. — Обычно прошёл, — вздыхаешь. — Не хочешь рассказывать? — он продолжает смотреть в упор своими слегка влажными, блестящими, какими-то нездешними глазами. — Нечего особо рассказывать, — тебя пугает его взгляд. Ты хочешь обнять его, но понимаешь, что не имеешь на это права. — Ладно. Нечего так нечего. Почему ты так много пьешь? — он сидит напротив тебя за столом в кухне. На столе тарелка с нехитрой закуской и ополовиненная тобой бутылка виски. — Тебе так легче? — Нихуя мне не легче, — ты опрокидываешь ещё стопку, не чувствуя вкуса. — И, видимо, никогда уже не будет. — Не убивайся так, — он скрещивает кисти рук и опускает на них подбородок. — Ты же так не убъёшься, — его рот кривится. — Тупая шутка, да. А серьезно если, то мне просто больно смотреть на тебя. — Не смотри, — огрызаешься ты. — Какого ты таскаешься ко мне? Зачем? Чтобы я продолжал изводить себя? Так я и так себя ежесекундно грызу за это. — Это ты зря, — тем не менее, он отводит взгляд. — Что сделано, то сделано. Значит, так было нужно. — Кому? Кому это было нужно? — ты чувствуешь, как предательский колючий ком подкатывает к горлу, перекрывая дыхание, раздирая внутри. — Тебе, — его ответ будто выстрел в упор, прямо тебе в голову. — Мне… — ты чувствуешь как пуля застревает в мозгу, разрывая нейроны. Ещё немного, и всё закончится. Ещё совсем немного. Ну же, ну… Нет, снова не повезло. — Мне не было это нужно. Я не хотел. Не хотел этого. Так — не хотел. Такого… — И мне нужно, — добавляет он. — Вот тебе уж точно вряд ли, — ты наливаешь ещё, расплескивая часть выпивки по столу. — Мы не можем знать всего, — он снова упирается в тебя своим взглядом, и сейчас ты видишь в нём бездну. Свою собственную, персональную бездну. — Не можем и не должны. Возможно, в этом была моя миссия. Мой смысл жизни. — Нихуя себе, смысл жизни, — ты выпиваешь и со стуком ставишь рюмку на стол. — Нахуй такие миссии и такие смыслы. Каждый должен быть счастливым. — Должен? — переспрашивает он. — Кому должен? — Себе. — Вот как? И что, ты счастлив? — Ты издеваешься? Как я могу быть счастлив, когда… — ты обречено машешь рукой и перегибаешься через стол, чтобы хоть так быть ближе к нему. — Прости меня, а? Я урод, я сволочь, я конченная мразь… — Перестань, — он обрывает тебя. — Знаешь, что самое паршивое? — Знаю, — ты роняешь голову на руки, сотрясаясь в беззвучных, пьяных рыданиях. Ты сейчас сам себе противен. — Знаю. Нихуя не изменилось, вот что. — Ты действительно так считаешь? — он приподнимает бровь. — Я знаю, — ты поднимаешь голову и смотришь ему в лицо. Внутри все сжимается и, кажется, рвётся в уродливые ошмётки. — Я знаю. Я такое же уебище, как и был. Люди не меняются. — Ошибаешься, — он вздыхает. — Но это нормально, что ошибаешься. Как там твои друзья? — Какие друзья? — тебя дёргает от его вопроса, будто по тебе напряжение пустили. — Ты знаешь, — он продолжает смотреть, не мигая. — Они мне не друзья, — ты, не в силах выдерживать его взгляд, отворачиваешься. — Не друзья они мне, — твой голос звучит глухо, надтреснуто. — Да и не были никогда. Так, подмена понятий. — Ну зачем ты так? — он вздыхает. — Они к тебе всегда хорошо относились. — Они… они же тебя… — ты давишься словами. — Вот этот, который мне челюсть сломал, — продолжает он, как ни в чем ни бывало, — как его? Вован, кажется, да? Помнишь, как он тебя пьяного из бани вытащил? Он тебе жизнь спас, между прочим. И если бы не спас тогда, то мы бы с тобой даже не встретились. — Лучше бы я угорел тогда, — ты снова наливаешь себе виски. — Жалеешь, что встретил меня? — усмехается он. — Жалею, что потерял, — ты одним глотком опрокидываешь налитую стопку. — А тот, у которого руки в татухах, я их хорошо запомнил — эти руки, что разрывали на мне одежду. Он ещё так матерился при этом, — продолжает он, будто не услышав твоей фразы о потере, — я такого мата в жизни не слышал. Помнишь, как он среди ночи сорвался за пару сотен километров от города, когда у тебя в машине аккумулятор сдох? Зима, метель, ни одна техпомощь не соглашалась, а он поехал. И даже тот третий, который «розочкой» из бутылки меня насиловал, даже он однажды помог тебе, прикрыв очередной твой залёт перед своими знакомыми ментами. Они действительно могут по праву считаться твоими друзьями. — Ну да, — ты вздыхаешь и, ухватив бутылку с вискарём, делаешь крупные глотки прямо из горла, — потому что я такой же мудак, как и они. Я не остановил их, я не переломал им ноги и руки после того, что они с тобой сделали. Более того, я и сам участвовал в этом пиздеце. Я вместе с ними это делал, я же держал тебя, когда ты… когда ты ещё пытался вырываться. Зажимал тебе рот, когда ты кричал. И я уехал вместе с ними, оставив тебя там, в той заброшке. Избитого, истерзанного, истекающего кровью. И не пошёл потом в полицию. Потому что «не по понятиям», блядь. Ненавижу себя за это, ненавижу! — ты бьешь кулаками по столу. Рюмка шатается, падает, катится к краю стола, разбивается. — Ненавижу, — воешь ты, вцепившись пальцами в волосы, выдирая клоки и размазывая по лицу слёзы вперемешку с соплями. — Я хотел вернуться. Я хотел! Я уже от кабака пешком бежал. Потом увидел там скорую, полицию, — ты замолкаешь, глядя на свои дрожащие руки. — И снова зассал подойти. — Это ведь была моя идея пойти на ту заброшку, — тихо произносит он. — И я знал, что они… что они будут там в то время. — Знал? — ты застываешь и смотришь на него расширившимися глазами. — Но тогда… я не понимаю, зачем? — Что зачем? — он мягко отводит со лба упавшую челку. — Зачем отвечал тебе на твои поцелуи? Почему не остановил тебя, когда ты захотел, чтобы я отсосал тебе? Или о чём ты? — И это тоже, но зачем туда изначально было идти, если ты знал, что они туда приедут? И мне ты ничего не сказал, что они должны приехать. — Я хотел быть с тобой, — он грустно улыбается. — Я хотел, как это правильно сказать? Статуса? Признания? Чтобы твое окружение приняло меня. Или, по крайней мере, хотя бы узнали обо мне. О нас. — Это не то окружение, которое приняло бы, — ты растираешь пальцами лоб. — Я же говорил тебе. Я же рассказывал, что в этой среде свои нравы. И очень, они очень… неприемлемы для… — Это я уже понял, — его улыбка гаснет. — Позднее знание дорогой ценой. — Ты что, думал, я обманывал тебя, говоря, что они ненавидят таких? Что готовы на всё, считая дикостью не то, на что готовы, а подобные отношения? — Нет, — он качает головой. — В твоих словах я не сомневался. И понимал, что может быть какой-то конфликт. Но… вышло как вышло, — он вздыхает. — Как вышло, — ты закрываешь лицо руками. — Блядь, я до сих пор не понимаю, всё равно не понимаю, как? Как так? Как я мог? Ну хорошо, пусть бы спалился, ну даже почмырили бы меня, отвернулись бы, да и хуй с ними. Ну попиздились бы с ними даже. Ну пусть рухнуло бы всё, тоже мне, достижения. Нахуй оно всё нужно теперь. Ну пусть бы узнали все об этом, и что? Что? Плевать же, это всё можно пережить. Но это было бы легче, легче, чем вот это всё. Я не понимаю, что мной двигало в тот момент? Ебаная стадность? Страх? Что? И они тоже… Почему? Что за такая звериная жестокость? Откуда это? — У них? — У них. У меня. Что с нами не так? Что со мной не так? Почему? — На этот вопрос тебе никто не ответит кроме тебя самого, — он снова вздыхает. — Но нужны ли тебе эти ответы? — Я хочу вернуть тебя. Это единственное, что мне нужно. Хочу быть с тобой. Я не могу без тебя. Не могу. Совсем. Я подыхаю без тебя. Каждый ебаный день. Каждый час. Каждую минуту подыхаю. Я хочу быть с тобой. — Ты же знаешь, что это невозможно, — он отворачивается. — Не-воз-мож-но. — Невозможно? — ты хохочешь, давясь слезами. — Невозможно? — Допив виски, ты отшвыриваешь от себя бутылку, срываешься и, выскочив из квартиры, перескакивая сразу через несколько ступенек, взбегаешь на верхний этаж, выбираешься через чердачный ход на крышу высотки. Неожиданно сильный ветер почти сбивает тебя с ног. Тебя шатает, но ты упрямо идёшь к краю, спотыкаясь, оступаясь, но продолжая идти. У самого края останавливаешься, выпрямляешься, стараешься не смотреть вниз. — За свои поступки нужно отвечать, — ты закрываешь глаза и… — Это уже какая попытка по счёту? — что-то неожиданно сильно отбрасывает тебя от края крыши, и ты видишь его, скрестившим на груди руки и стоящим на том же месте, где только что шатало тебя. — Вторая? Третья? — Я не помню, — ты валишься навзничь прямо на грязный, пыльный рубероид и смотришь в ночное небо. — Первая была в тот же день, когда тебя не стало. Я упился вхламище и сожрал горсть каких-то таблеток, то ли от давления, то ли гликозидов. Но меня почти сразу же вывернуло. Не сдох. Потом я пытался вешаться. Потом резать вены. Получается, четвёртая. — О первой я не знал, — он садится рядом с тобой и смотрит куда-то сквозь тебя. — Наверное, тогда ещё не успел или не умел. — А ты сильный. Неожиданно, — ты переворачиваешься на живот и пытаешься сесть. — Отпусти меня, а? — Не время, — он совсем близко, и тебе кажется, что он будто касается твоего лица самыми кончиками пальцев. — И завязывай с этим, — кивает на край крыши. — Я серьезно. У тебя ещё твоя миссия не завершена. — Не хочу я ничего, — тебе всё же удаётся сесть и ты сгибаешься, обхватив колени руками. — Не хочу я таких миссий, и не хочу без тебя. Я же не успел ничего. Ничего, понимаешь? Я даже не успел сказать, что люблю тебя. — Не любишь. Да и не любил, — он переводит на тебя свой взгляд. — Это сейчас в тебе просто горечь потери и грызущая совесть говорят. Ты небезнадёжен, как считаешь. У тебя ещё будет возможность реабилитироваться. И любить по-настоящему ты ещё будешь. Только закончится всё не очень хорошо. — Любить? Смешно. И как это — нехорошо закончится? Со мной поступят так же, как я с тобой? — ты находишь в себе смелость посмотреть в его глаза, и тут же вспоминаешь его взгляд там, на заброшке. Воспоминания безжалостно полосуют, вскрывая наживо, но ты не сопротивляешься этому. — Это было бы справедливо. Бумеранг, все дела. Я заслужил. — Это было бы глупостью, — отвечает он. — Бумеранг не так работает. — Хуйня это тогда, а не бумеранг, — ты с трудом отводишь взгляд и с тоской смотришь на огни города вдалеке. — Я не хочу без тебя. Не могу без тебя. Отпусти меня. — Ты сам меня не отпускаешь, — его голос звучит тихо, почти шелестом. — Я могу что-то изменить? — ты тянешься к нему в бесполезной попытке хотя бы коснуться. — Я же могу? Хоть что-то? Или нет? Почему я даже сдохнуть не могу? Куда мне теперь такому? Зачем? Что я сделал с тобой… с нами… пиздец. Это пиздец. Прости меня, прости, а? Пожалуйста. Не уходи. Слышишь? Не оставляй меня, — ты пытаешься встать, падаешь, снова поднимаешься, падаешь, шатаясь, поднимаешься на коленях, тянешься к нему. Но видишь, как его силуэт постепенно тает, становится всё прозрачнее и исчезает. Совсем исчезает. И вместе с ним исчезает и в пыль рассыпается мир. Только его улыбка ещё заметна. И взгляд. Взгляд страшный. Но он улыбается тебе. Нежно, с любовью. А в глазах столько боли, что ты невольно стонешь. А потом стон переходит в хрипло-тоскливое завывание. — Нет, нет, ну нет же, не уходи…***
— Обратите внимание на мимику. Он просыпается? — Вижу. Сейчас добавлю. — Да мы закончили почти, ещё несколько швов. Вот теперь можно уже и будить. — Понял-принял. Снимаю трубку. Так, дышим, дышим. Дыши давай, кому говорю. Вот так, уже дышим, хорошо. И показатели в норме, очень хорошо. У нас ведь как: ввести в наркоз любой может, а вот хорошо вывести — это постараться нужно. Ну что, с возвращением? — ты открываешь слезящиеся от яркого света глаза, пока не осознавая, где находишься. И ещё успеваешь заметить его растаивающую в мутной пелене улыбку. — Стой, — пытаешься выговорить неслушающимися губами. — Подожди меня. Не уходи, — внутри тебя всё кричит, но ты не можешь издать ни звука едва шевелящимися, пересохшими, растрескавшимися губами. — Я не могу без тебя. Я люблю тебя. Я на самом деле люблю тебя. — Перекладываем на каталку. Давай, вот так, осторожнее, — посторонние голоса звучат навязчивым фоном, мешая тебе звать его, быть с ним, бесцеремонно взрываясь в ваше взаимодействие. И ты уже не видишь ни единого его следа. Глаза жжёт, под грудиной тоже, сдавливая и простреливая по всему телу невыносимой болью. Глухо воешь. — Сейчас уколем, тише, — навязчивые голоса не умолкают, не давая тебе уйти за ним. Слёзы бессилия скатываются по твоим вискам, затекая за уши, скользя по шее. Зверюга внутри тебя, которого тебе снова не удалось убить, удовлетворённо урчит, с чавканьем продолжая пожирать остатки твоих внутренностей. Тебе в очередной раз не повезло.