Месть и Закон

«– У меня сегодня в полвосьмого пробы, ты придёшь?» – такое сообщение пришло Ричарду от Клариссы в это тёплое солнечное утро, которое он встречал на ступенях заброшенного дома, ставшего его домом. «Да», – коротко ответил девятисотый. Со вчерашнего вечера ему было трудно думать о чём-то определённом: ссора с Гэвином, утерянное влечение к рисунку, переосмысление всей жизни... Он не знал, что хорошо и что плохо, как следует говорить и чувствовать, какие чувства будут его чувствами, а не велениями нескольких программ, и какой он настоящий. Всё как-то резко перевернулось, всё одновременно опустело и наполнилось светом – но что это за свет? Как знать – нужный ли это путь? Белое солнце расталкивало облака своими розовыми полупрозрачными лапами и рвалось ввысь. На лицо андроида пал яркий ослепляющий луч, серые глаза зажмурились, Ричард пропускал сквозь тело свежие потоки лёгкого ветерка, вдыхал весенние ароматы зелени и цветов, богатый всякими запахами воздух, ещё немного окутанный синеватой дымкой. Он старался понять окружающий его мир, ощутить единство с миром, чьим созданием не был, но чего так желал теперь. Он пробовал возвращаться к воспоминаниям о прошлом, но они играли в его сознании совсем другими красками – восприятие кардинально изменилось. Нельзя было более укрываться в счастливом прошлом. Нужно было вступать в настоящий день, пусть он и нес в себе разочарования, трудности, печали, зато это было реальностью, самой живейшей реальностью, которую девятисотый так долго презирал. Злых чувств в этот момент внутри не было, на их место пришли те необычные ощущения, которые Ричард испытывал в первые дни своей активации, затем в доме Камски и в «Обсидиане» – у него захватывало дух, но он всё ещё опасался мира. Однажды он узнал зло, и этого знания хватало, чтобы быть аккуратным в каждом своём новом шаге. На глаза наворачивались слёзы от незнания и непонимания того, что будет дальше. Да и нужно ли было пытаться? Стоила ли новая жизнь тех смутных переживаний, что без всякого милосердия раздирали его сознание сейчас? Что он получит, научившись чувствам сызнова? Будет ли он по-настоящему счастлив или вновь попадёт в ловушку самовнушения, создав себе прекрасный мир мечтаний? И как отличить одно от другого? Стыд и тревога снедали его, но ведь он пообещал Клариссе исправиться, а она сказала, что он сильный, что он справится. Она сказала, что видит его, и это его больше всего поразило. Эта фраза, не имеющая, казалось, никакого ясного смысла, вновь и вновь возникала перед ним, словно имела определённый облик, словно была не просто словами, а целым чувством, словно до неё можно было дотронуться... Ричард протянул руку вперёд – перед ним возник смоделированный силуэт Клариссы, она сидела на кухонном стульчике и испуганно смотрела куда-то вверх – в её глазах он увидел себя в гневе. Он кричал, прожигал её взглядом, переполнялся ненавистью к ней, к самому себе и ко всему, что знал. Ричард отдёрнул руку – он испугался самого себя и как ребёнок сжался на холодной ступеньке заброшенного дома. Он очень устал от себя, устал испытывать одни и те же чувства, переживать одни и те же события, думать об одних и тех же людях, мучаться от осознания своей беспомощности, своего бессилия. И бессилие было самым страшным его воспоминанием – ночь, новая надежда, закрытая комната и женщина, которую он ненавидел и любил одновременно, вынужденная близость с ней и то мерзкое, вязкое удовольствие, которое в нём вызвали, как злость в звере. И все следующие его чувства – такие же глупые, не принадлежащие ему, руководящие им. Да, никто не видел его, никогда не видел. Он всегда становился тем, чем были окружающие, или тем, кого они хотели видеть: послушным молчаливым роботом, проживающим дни по задуманному сценарию; дерзким полицейским, ненавидящим восьмисотого; вожделеющим возлюбленным, готовым исполнять любой каприз. И всё это было ему противно. Ричард уронил голову в руки и в бессилии жалобно замычал. Синее свечение голографической копии Клариссы пало на его руки и волосы – её тонкая рука, прикосновения которой он не мог ощутить, коснулась его головы и медленно зарыла длинные кукольные пальцы в темные волосы. Он поднял на неё беспомощный взор по-детски чистых глаз, полных внезапно подступивших слёз. Пальцы её спустились до виска, где красным кольцом сиял диод. — «Ты очень сильный тут», — вполголоса сказала она и посмотрела на него с любовью – никто на него так не смотрел. Нет, только теперь он мог понять, как смотрит истинно любящий человек, только теперь он мог пропустить это через себя, только теперь мог насытиться лишь голосом, лишь мимолётным воспоминанием. Голограмма исчезла. Ричард, не дав слезам омочить щёки, поднялся на ноги – стоило попробовать, в последний раз, в самый последний раз дать себе шанс.

* * *

Пока Коннор и лейтенант Андерсон занимались новым убийством, у Ричарда на столе в морге оказалось изрешечённое пулями тело по другому делу, и он провозился над ним весь день. Время шло к семи часам вечера, и он уже собирался ехать за Клариссой, как к нему в кабинет постучались. Девятисотый протянул руку, чтобы открыть той, о приходе которой знал заранее – судьба не была бы злым роком, если бы вновь не свела их, когда он встал на путь новой жизни – перед ним стояла Рейчел Рид. Она соблазнительно облизнула красные мягкие губы и заморгала длинными рыжими ресницами, глядя на андроида своим лукавым взглядом. — Добрый вечер, Ричард, — начала она играющим голосом, — в лаборатории я осталась одна, а мне нужно перенести коробки с новыми центрифугами... Ты поможешь мне? Ричард продолжал молчать – время медленно утекало, но ведь его просили о помощи, а центрифуги и правда тяжёлые, маленькая и хрупкая Рейчел никак не управится сама. Он только кивнул, нахмурившись. Рейчел удивилась его внешнему безразличию – «играет роль», – подумала она и повела его по коридору к лаборатории. Новая техника, упакованная по большим белым коробкам с маркировкой Киберлайф на боках, стояла в углу лаборатории. Рейчел объяснила, по каким столам нужно расставить центрифуги и ещё пару необычных изобретений, о которых девятисотый никогда раньше не слышал. Она распаковывала коробки, а он ходил от стола к столу, расставляя всё на свои места. Рейчел, само собой, рассчитывала, что он загорится при виде неё, что станет вспоминать прошлое, молить о втором шансе, домогаться её внимания, быть может, даже приставать, как он это делал в отношениях. А рассчитывала она на это потому, что великое её самолюбие, подпитываемое постоянным вниманием мужчин и ещё больше возросшее благодаря длительным его ухаживаниям, было уязвлено обычным упоминанием неизвестной девушки из уст девятисотого. Каков негодяй! В университете до сих пор сонно бродили парни, влюблённые в неё ещё с первого курса, не способные теперь собрать части разбитого сердца, а он, с кем она рассталась несколькими месяцами назад, говорил о другой! Он, влюблённый в неё по уши, бросивший все свои стремления ради её любви, наплевавший на собственное желание вырваться из Детройта только ради того, чтобы испытать близость с ней, но так и не испытавший её, он говорил о другой девушке! Нет, подобное Рейчел совсем не устраивало, он должен был любить её одну. Она хотела видеть его воздыхания, хотела давать ему надежду и вновь выдирать её из его дрожащих от предвкушения рук. Она должна была разжигать в нём былую страсть, она – единственный источник его жизни, и никто другой! Она долго сидела над одной из коробок и никак не могла открыть упаковку – или делала вид, что не могла. Ричард тревожно следил за временем и не мог более ждать – он достал из кармана ножик, что любил крутить меж пальцев, и сам присел на корточки, чтобы достать последнюю технику. Рейчел лёгким движением кисти прогладила его по щеке и хотела приподнять его подбородок вроде бы для поцелуя. Ричард резко перехватил её руки и прижал всё её маленькое тельце к стене. «Ну вот оно, внутри тебя, не сопротивляйся», – подумала девушка, чувствуя приближающееся возбуждение. – «Кого бы ты не любил, ты знаешь, кому принадлежишь». Она чуть приоткрыла влажные губы и подняла глаза на андроида. — Моя преданность другой останавливает меня от того, чтобы вот этими самыми руками размозжить твою поганую голову. Ты не знаешь, как я умею ненавидеть, Рейчел, но ты узнаешь, если ещё раз приблизишься ко мне. К нам. Я покажу тебе всё зло, что переполняет меня. Нас. Что пронизывает каждую частицу моего тела, пропитывает каждую нашу мысль каждую секунду, ты будешь мучаться, слышишь меня? Я посвящу всю свою жизнь твоей боли, если ты ещё хотя бы раз попытаешься вернуть то, что принесло мне самые страшные страдания! — прокричал ей в лицо Ричард и ударил кулаком по стене с такой силой, что на месте удара образовалась глубокая вмятина. Рейчел сползла по стене и забилась от страха в угол, по её щекам без её ведома полились слёзы. Она бормотала что-то, задыхаясь. Андроид швырнул оставшуюся коробку в сторону, та с грохотом разнесла рабочий стол Рейчел. Рейчел закрыла лицо руками и в ужасе молила о том, чтобы он её оставил. Она раскрыла влажные рыжие ресницы, но перед ней уже никого не было, только раскрасневшаяся кожа рук, приоткрытая дверь лаборатории и звук поспешных шагов говорили о том, что это была не часть одного из самых жутких её снов.

* * *

Он знал, что ужасно опаздывает на пробы, и давил на педаль газа с удвоенной силой. Машина неслась по ночной трассе со скоростью, какой Детройт ещё не видывал, благо трасса выводила его из центра города, и полицейские машины не успели увязаться. Он чувствовал опустошение и силу, ощущал в себе способность противостоять злому року, противостоять себе самому. Да, эта встреча была необходима ему, это было самое тяжёлое испытание из прошлого. И он излил этим вечером часть зла, которое до сих пор мучило его, которое желчью питало каждое его доброе помышление. С Рейчел было покончено, один шаг был сделан и сделан уверенно – дальше ничто уж не могло остановить его. По хорошо освещенному тёплым светом ламп и оббитому деревом коридору маленького театра Ричард почти бежал. И справа, и слева было множество всяких помещений, проходов на узкие лестницы и старые гримерки. Наконец-то он добрался до зала со сценой, тихонько толкнул дверь и в темноте, под пристальными взглядами некоторых обернувшихся прошёл к сцене. Какой по счёту Кларисса должна была выступать, он не знал, но надеялся, что к её игре успел (звонком он боялся отвлечь её от приготовлений). Но юные актёры выходили один за другим, читали известные монологи, разыгрывали элементы из пьес и трагедий, признанных мировой культурой. Кто-то умело, а кто-то совершенно провально отыгрывал выбранную роль, но Клариссы нигде не было видно. Девятисотый заёрзал на месте, стал тревожно оглядываться, стальным взглядом пробираться сквозь темноту в зале, изучать лица наблюдающих – ничего. Он перегнулся через ряд и обратился к тому, кто занимался отбором актёров. — Простите за беспокойство, но вы не могли бы мне сказать, выступала ли Кларисса Файнс? — самым вежливым тоном спросил андроид. Мужчина окинул его внимательным взглядом, его поначалу недовольное и нахальное выражение лица, как только он заметил крепкость телосложения говорившего с ним, превратилось в лицо самого любезного человека, которого, казалось, девятисотый только мог встретить. — О, да, эта девушка приходила, но пробоваться отказалась в самый последний момент, увы... Ричард отчаянно вздохнул – это всё потому что он не пришёл, хотя обещал, всё потому что он связался с Рейчел, потому что не мог отказать той, с которой его связывало множество воспоминаний. Это всё от его вечного пренебрежения, его внутренней грубости и жестокости. Пока он бежал по коридору к машине, он попрекал себя во всех человеческих грехах, выбирая наиболее красноречивые выражения, до которых не дошёл бы и самый талантливый из остряков. От театра он сразу поехал к Клариссе – чувство вины уничтожало его, и всё, чего он хотел, это бесконечно просить у этой милосердной и добродушной девушки прощения. Парковка, подъезд, лифт, две квартиры. Механическое сердце успокоилось лишь тогда, когда он приблизился к двери с номером «9» под глазком. Здесь он чувствовал себя значительно лучше. Ричард постучал – тишина, он постучал ещё раз – тишина. Должно быть, Файнс держала на него обиду за то, что он не поддержал её в ответственный момент. Тогда он дёрнул ручку двери, та по случайности поддалась, он почти ввалился в прихожую. Было темно, свет горел лишь в спальне – дети, как знал девятисотый, гостили у пожилых родителей Клариссы – но давящая тишина изумила его. — Кларисса? — тихо позвал он, вместо ответа с кухни послышались чьи-то шумные вздохи. Ричард метнулся на кухню – у кухонных шкафов, на смятом половичке, спрятав лицо за коленями, сидела Кларисса. Он присел и подполз ближе, застыв перед ней. — Прости меня, я задержался на работе, я хотел приехать, я приехал, но мне сказали, что ты не стала пробоваться... — Не стала? Я не стала? Я репетировала каждый день, как только записалась на пробы, Ричард, это было моим призванием. Неужели ты думаешь, что я могла отступиться по собственной воле? Никогда. Я старалась и ради тебя и пока играла, я думала о тебе, но мне сказали... — Кларисса глубоко вздохнула и подняла глаза к потолку. — Мне сказали, что с такими шрамами мне уже никогда не быть достойной актрисой. Выходит, я глубоко заблуждалась, а ты был прав, это и правда всегда будет отталкивать и всегда будет казаться отвратительным... Ричард безмолвно глядел на неё и не находил более никаких уродств – прекрасное утончённое лицо с прекрасными светло-голубым глазом, с очаровательными выпирающими щёчками, тонкими губами, с тонким и немного загнутым носом. — Этот человек ничего не понимает в красоте женского лица, — просто сказал андроид. — Давай, ты возьмёшь своих племянников и мы поедем в штат Мэн, к побережью и заповеднику на несколько дней? — между делом добавил девятисотый, не изменяя сосредоточенного выражения своего лица. — Я согласна, — коротко ответила Кларисса: на душе ей стало необыкновенно спокойно; в это странное мгновение она почувствовала все колебания его души (она искренне верила, что у него есть душа). Она действительно умела видеть его за тысячами предубеждений, за всей гордыней, надменностью и жестокостью, что всегда тревожили его. Она умела различить любовь к молчанию, к тишине, к безмолвному уединению. И она ощущала, что так нужно, что так должно быть, и не могла перечить этому. Девятисотый нежно коснулся губами руки девушки и почти взвыл от счастья: как ей это удавалось? Как она могла бросить всё, чтобы уединиться с ним в оторванном от цивилизации месте, ради поисков чего-то эфемерного, чего-то вроде света, простого звука или прикосновения? И в этот момент она рисовалась в его голове образом абстрактным, чем-то вроде полупрозрачного птичьего пера, что рассекает мирную водную гладь, подбрасывая круглые капли воды в воздух. Чем-то вроде шороха листьев в тенистых скверах или поскрипывания старой оконной рамы, сквозь которую пробивались свежие дуновения ветра. Кларисса была целым ощущением, она, казалось, проникала в него, ложилась на его кожу мягким ощущением тепла и трепета, наполняла его голубую кровь электрическими разрядами, что заставляли сердце биться, она была всем и была везде. — Я заберу детей от родителей и соберу их вещи... Но когда? — Сейчас, сейчас мы соберём вещи, мы заберём детей и поедем к ближайшей станции. Я возьму билеты на поезд, — обьявил Ричард, поднялся на ноги и увлёк за собой Клариссу. — Отпросись с работы, хорошо? — Да, конечно... — в каком-то промедлении говорила Файнс. Ричард кивнул ей и направился к спальне, чтобы помочь со сборкой вещей. Она окликнула его, обняла голову и поцеловала в лоб. — Спасибо, Ричард, мне тоже это очень нужно, — призналась она искренне. Ричард отправил в департамент на рабочую почту капитана Фаулера письмо от имени Киберлайф о том, что его модель проходит вынужденную диагностику и корректировку устаревшего ПО, что продлятся не меньше 5 дней, и вместе с извинениями отправил денежную компенсацию, равную месячной зарплате штатного судмедэксперта – это сложностью не было, поскольку он вовремя обналичил парочку счетов Марстон. Затем он арендовал один из рыбацких домиков в самой заброшенной и нетронутой цивилизацией части пляжа, где песок всего белее, а вода чиста и прозрачна. И осталось лишь одно дело, без которого он не мог покинуть Детройт. Он отвёз Клариссу к родителям и сказал, что заберёт её через полчаса, а сам поехал в неизвестном девушке направлении. Приехал он к ничем не примечательному дому, мало выделяющемуся на фоне остальных таких же. Машина его была надёжно укрыта под тенью деревьев, по щелчку маленькой кнопки номера на табличке исчезли, в серых глазах блеснула былая кровожадность, животный голод. К дому подъехала спортивная машинка, и из неё вывалился мужчина в ярком пиджаке, что словно обертка обтягивал тело. Тот самый мужчина, что смотрел пробы. Ричард толкнул дверь машины и двинулся к своему знакомому – на лице хищный оскал. Мужчина по предчувствию всякого подлого негодяя учуял приближение опасности и бегом бросился к крыльцу своего дома. Но ключи он забыл в машине, и для девятисотого это стало ещё одним доказательством того, что он – заслуженная кара. Он схватил мужчину за ворот безвкусной рубахи – удар в живот, ничтожное нытьё. Ещё удар, но уже по лицу. Мужчина задрожал всем телом и в страхе хватался за сломанный нос, из которого теперь хлестала кровь. — Для меня ты подарок судьбы, потому что благодаря таким как ты, я могу делать то, что доставляет необыкновенное удовольствие, — Ричард вдарил поганцу последний раз для уверенности. Теперь с делами в Детройте было покончено... пока что.