Месть и Закон

Двадцать шестая глава

Коннор предложил мисс Валентайн последнюю прогулку перед её отъездом, а она и не могла отказаться. — Что же... — после долгой прогулки в тишине, когда Коннор обратил мечтательный взор к небу – чёрному и от света городских софитов совершенно лишённому звёзд – медленно протянула Лора, губы её растянулись в доброй улыбке. — Когда ты окажешься в Порт Хоуп, ты поймёшь, как цивилизация уничтожает духовную красоту окружающего нас мира и вечной природы. — Там солнце ярче, а трава зеленее? — с былым скепсисом и взглядом самого что ни на есть верного своей идее материалиста сыронизировал Коннор. — Ты зря смеёшься, — она по-дружески толкнула его локтем в бок. Очень редко она позволяла себе подобную близость, очень редко прикасалась к нему и всегда испытывала некоторую неловкость, если ему приходилось коснуться хоть кончика её пальцев. Но после болезни у неё будто открылись на всё глаза: она стала гораздо более снисходительной и дружелюбной, она была откровенна сама с собой и признавала дружбу между ней и андроидом. — Там видно звёзды. Как-нибудь в моём саду мы останемся ночью и... — она вдруг осеклась и стыдливо опустила глаза, щёки её – Коннор заметил даже в ночной темноте – заметно покраснели. Какая фантазия вызвала в ней такую краску? Её физические показатели взлетели резким скачком вверх, пульс участился, а движение груди восьмисотый видел и без всякого анализа – движение это его завораживало. Он будто одним только взглядом ощущал, как бьется в этой груди сильное сердце и как пульсирует горячая кровь в голубых венах, коими он обожал любоваться, когда она закатывала рукава своих блуз. Вызывал ли он в ней хоть какой-то отклик чувств? Будоражил ли он её сознание? О нет, она слишком сдержанна, слишком воспитанна для того, чтобы дать подобной мысли свободу. Да и мог ли он вызвать чувство во взрослой и опытной женщине, пережившей брак? — Я вам покажу место, где вам может понравиться, — мягко сказал Коннор, чтобы успокоить её чувства. Она успела предупредить его об особой чувствительности после болезни, об уязвимости организма, о редких мигренях, поэтому он унял фантазию и остановился на мысли, что всякая её краска – последствие нервного истощения, которое она заработала за долгие годы усидчивого труда в бюро. Они шли по улицам спящих частных кварталов, становясь свидетелями всяких таинств: сюжетов семейных собраний, ужинов, дружеских встреч, веселья за настольными играми и просмотром фильмов, совместной готовке и даже чьей-то романтической сказки. — Как твои ночные поездки за девиантами? — совершенно внезапно для андроида спросила Лора, лицо её стало серьёзным, почти таким же мрачным, как в день их первой встречи. Она хотела расставить все точки над i, ей хотелось узнать все стороны его жизни, пускай и такой далёкой. Она плохо умела выражать заинтересованность в ком-либо, потому что боялась, что люди этим воспользуются, посмеются и поглумятся над ней. Должно быть, поэтому этот вопрос вышел у неё каким-то вызывающим, каким-то не таким. — Простите, я не совсем понял вопроса... — со смешанными чувствами спрашивал Коннор – внутри, в груди, что-то зашевелилось, но он не мог определить источник движения. — Перестань, Коннор, я думаю об этом с самого первого взгляда на тебя – ты тот самый, тот самый охотник 2038 года, я теперь точно знаю. В ФБР всякие толки ходили, Перкинс привнёс главную лепту, он всё пытался подловить тебя на каком-нибудь промахе... К чему скрывать? Я знаю, какую роль ты играл во время революции, и теперь, как твой друг, я спрашиваю тебя об этом. Будь честен, Коннор, как я была честна, предупредив тебя о странностях моего прошлого. Коннор был задет этой её надменной интонацией, этой переменой в обращении с ним. Зачем она спрашивала? Зачем вспоминала? Как будто она пыталась на чём-то его подловить или обвиняла в чём-то совсем плохом. Чувства внутри вдруг оказались непослушными и вызвали в нём что-то совсем чуждое сердцу. — Но вы не рассказали мне о своём прошлом. Не доверили это мне, и сейчас я, как ваш друг, с уважением говорю с вами, несмотря на то, что о вас болтали в департаменте. Я вынужден верить вам, верить в вас, несмотря на то, что понятие «верить» – чуждо всему моему существу. Я вынужден пытаться вычленить из всего, что узнал, хоть что-то, что было бы свойственно вам, в то время, как, быть может, известия о вашей разгульной жизни в Англии не так лживы? Слишком поздно он осознал всю мерзость сказанных слов. Обладательница берилловых глаз окинула его взглядом, не поддающимся описанию. А потом этот же сильный и суровый взгляд беспомощно поник, наполнился слезами и продолжил глядеть на андроида с разочарованием. Зачем он это сказал? Зачем так больно? Коннор вспыхнул от стыда. Он боялся показаться слишком порывистым в этот момент, но чувства захлестнули его, он впервые переживал так много ощущений в одно мимолётное мгновение. Впервые приоритеты и «природа» столкнулись с тем, что он считал истинно важным – привязанность и любовь к мисс Валентайн. — Простите меня, прошу вас, мисс Валентайн, я жалею о сказанном, — он сжал кулаки со злостью на самого себя и своё невежество. — Я должен был вам раньше признаться, должен был сказать, потому что доверяю вам, как себе, потому что уважаю вас, как друга, потому что вы знаете меня, как никто другой.       Я имею чувства теперь, мисс Валентайн, тот сбой, свидетельницей которого вы стали в кабинете Ричарда, наделил меня человеческими эмоциями и чувствами, человеческими стремлениями и мыслями, ощущениями и многим другим.       Мне сложнее контролировать себя ещё и потому, что я... Нет, это стало бы ошибкой. Самой ужасной ошибкой стало бы его глупое признание в любви – и стояли бы они так, посреди безлюдной улицы, не зная, что делать со всеми этими чувствами. Он не мог поставить её в такое нелепое положение, не мог лишить её друга, а себя – её присутствия рядом. — ...Потому что вы заговорили о том, что до сих пор вызывает во мне сомнения, — поскорее заполнил он тишину, глядя в её округлившиеся от изумления и не прошедшей ещё печали глаза. — Вы заговорили о моём прошлом, которое представляется мне не самым приятным эпизодом моей жизни. Я хочу быть таким, каким я становлюсь рядом с вами. Да, по сей день я занимаюсь отловом скрывающихся девиантов, но это происходит в другой жизни, не в той, где вы рассказываете мне о людях, не в той, где есть книги, есть чувства, есть вы. Лора не знала, что ей испытывать – в чём он признавался? Что она услышала только что? Свихнулся он или стал девиантом? В руках сумасшедшего она или любимейшего создания? «Любимейшего», — прокрутилось в её голове, это слово будто имело вкус, будто имело тот запоминающийся своей свежестью и морозом аромат белоснежной рубашки... Боже! Что с ней происходило сейчас? — Коннор, я не могу... Я не знаю... Мне дурно, — сказала она обрывисто и лишилась чувств. Коннор вовремя подхватил её – она была такой мягкой и угловатой. Её тело было просто невероятным, пальцы чуть погружались в кожу, ощущая каждое волнение внутри, ощущая сильный жар. Он отдал бы своё бессмертие, чтобы это мгновение повторилось вновь, ибо сейчас было не время предаваться наслаждениям – ей стало плохо, быть может, ей не хватало воздуха. Восьмисотый застыл в нерешительности, сжимая её обмякшее тело в руках. — Мисс, прошу вас, придите в себя, мисс? — он прощупывал пульс на руке с заметными следами от осколков стекла. Эта прекрасная рука, эти ровные аккуратные пальцы с шершавыми подушечками и россыпь веснушек, которых он никогда не замечал. И эта россыпь на руках, на шее, лице... Как он мог не видеть этого? Или это не было важным для бесчувственной машины? Его сердце быстро колотилось, но вот её пульс был ровным, лишь немного превышающим норму. Он облегчённо вздохнул, температура его тела послушно опустилась, и он приложил холодную руку к её лбу. — Мисс Валентайн, как вы себя чувствуете? Морского цвета глаза распахнулись и смотрели на него с мягким упрёком – о чём она думала? О том, чтобы достать нож и защитить себя от девиантной машины или о том, как мило по его лицу были разбросаны родинки? Он тепло улыбнулся ей. — Я испугался за вас. — Это из-за болезни, врач предупреждал, что мне вредны сильные волнения... Это передалось от моей матери, у неё было очень слабое здоровье, — просто объясняла Лора. Лицо андроида было совсем близко, и она могла разглядеть самые мелкие детали его лица: чудные морщинки собирались в уголках его рта, и щурился он презабавно. — Мне отвезти вас домой? Я могу вызвать машину... — Коннор отстранился, когда был уверен, что она в силах встать на ноги. Она коснулась головы, будто в глазах у неё всё ещё мутилось. — Рассказ о твоих чувствах – прихоть моей фантазии или явь? Коннор отвёл глаза с виноватой ухмылкой. — А вы не будете больше падать в обморок? — Ах... — молодая женщина закрыла лицо руками и замотала головой. — Неужели... Неужели ты стал девиантом? Восьмисотый отшагнул от неё – так она боялась? Боялась его и того, что он мог сделать? Возмутительная ошибка. — Нет. Ни в коем случае, мэм, но это очень долгая история... — он взглянул на свою дорогую подругу с тенью таинственности. Она перехватила его лукавый взгляд и угадала его мысль. — Которую ты рассказал бы мне по пути, не так ли? Нет, не пытайся уговорить меня остаться, я собралась с духом и уже полна сил, я чувствую... Ночной воздух оживил меня, идём же. Это была одна из увлекательнейших историй, которые только мог поведать Коннор и которую ему приходилось уже рассказывать лейтенанту Андерсону. Однако при молодой женщине он привык говорить куда более обширно, во всяком случае он пытался, хотя его речь и получилась сумбурной и забавной. Он говорил обо всём, рассказывал о каждой мелочи, он красиво жестикулировал и захватывал своими движениями всё её внимание. Взор его горел пламенем жизни, вкуса к жизни, а Лора была влюблена в это пламя без памяти. Ей самой не хватало его также, как Коннору не хватало её воображения, и она оживала, наблюдая за ним, и каждый его внутренний порыв сообщался ей сквозь взгляд. История эта закончилась к полночи, они вошли в один из самых тёмных районов Детройта, теряясь в бесчисленном количестве своих мыслей и захвативших их эмоций. — Это невероятно, Коннор! Это потрясающе! — оковы английского воспитания и учения сдержанности пали, и перед андроидом явилась самая настоящая, самая любимая им Лора Валентайн. — Ты же теперь уникальное создание! Но кто, кто твой Создатель? — Поверьте мне, я задавал этот вопрос Ричарду и как и вы ждал ответа, однако он или не хотел, или не мог удовлетворить моё любопытство. Остаётся только догадываться, кем был создатель программы, — ответил восьмисотый. — Должно быть, этот человек был не только умным, но и великодушным, возможно, он исходил из побуждений истинного ученого, из рвения к неизвестному, к тому, чтобы уподобиться собственному Творцу... — Или из более эгоистических и куда более реальных побуждений – заработать славу и всеобщее признание, — серьёзно сказал Коннор. — Но не будем об этом, взгляните туда... Коннор поймал своими глазами женский взгляд и будто особенной силой провёл его к небу. В иссиня-чёрной вышине пробивался яркий свет гигантских звёзд, чьё бесконечное сияние отчётливо вырисовывалось в ночном мраке, поглотившем весь район (только редкие светящиеся столбики вдоль дороги разбавляли мерцание газовых великанов). Теперь и он делился с ней прекрасным, теперь и он открывал для неё путь к своей сути, становился прозрачным, чтобы она заглянула сквозь все предубеждения и увидела его настоящего. — Здесь и правда прекрасно видно звёзды, — вполголоса сказала Валентайн, как будто боялась разбудить кого-то в темноте частного сектора, — Но почему здесь совсем нет света? Ни единого желтого окошка... — Этот район обесточивают ровно в десять вечера. Всё из-за случившегося в 2035 году, тогда произошло столкновение полиции и людей «Рубинового короля», было много жертв среди гражданских. После этого случая район лишают электричества ровно в десять, как бы насильно погружая его в сон. Даже в случае, если произойдёт подобное столкновение, гражданские не погибнут, потому что будут находиться в своих домах. Валентайн печально вздохнула. — Мне жаль бедных жителей... они не должны лишаться благ из-за неспособности властей бороться с преступностью. Район нужно было обеспечить постоянными патрулями и полицейским штабом, а не лишать электричества. Коннор только кивнул. Они шли молча и поглядывали то на небо, то друг другу в глаза. А потом лицо женщины омрачилось какой-то печальной мыслью, она нахмурилась и посмотрела на андроида исподлобья. — Ты правда не знаешь, можно ли мне верить после того, какие слухи разошлись в департаменте? — Рассказал бы я о новой программе, если бы не доверял вам? — здраво рассудил восьмисотый. — То, что я сказал... скорее защитная реакция. Это... временное помутнение рассудка. Я испугался. Сейчас же я всё обдумал. Если я нарушу закон – я понесу наказание, я всегда был готов к этому. Молодая женщина передёрнула плечами. — Закон слишком часто ошибается, чтобы быть идеалом. — Люди ошибаются, мисс Валентайн, а закон всегда остаётся неизменным, закон – истина. — Но ты бы не смог покарать тех, кто мстил от безысходности, от бездействия и бессилия этого самого закона, ведь причина такой мести и такого преступления... — Какое мне дело до причины? Мои обязанности: найти, допросить, отдать под суд со всеми необходимыми уликами. Роль судьи для меня заканчивается на этом этапе. — А как же божественная справедливость? Как же те редкие случаи, когда закон судит излишне жестоко, когда, ослеплённый своим величием и властью, он карает и бросает невиновных в низы человеческого ничтожества? Когда он вынуждает людей прибегать к самосуду, когда подталкивает их к мести? — Избавьте меня, мисс, «божественная справедливость»? Вы смеётесь надо мной... Коннор ещё не знал, что такое божественная справедливость. Он следовал только лишь закону и сводам правил, не решаясь разбираться в судьбах людей, что обрекал на мучения в тюрьме. Его долгом было исполнять закон и наказывать каждого, кто его нарушал. И даже несмотря на то, что восьмисотый слышал о различии закона и справедливости, он всё же старался держаться подальше от подобных противоречий. В его цифровом разуме никак не укладывалась возможность заблуждения закона. Как же это? Закон не может ошибаться! Закон един и обязателен к исполнению для всех. И андроид слепо следовал всем своим обязанностям. В моменты допросов в его глазах не было ни жалости, ни сострадания, ни милосердия. Глупец! Он был в неведении, он блуждал в тумане собственной слепой уверенности и верности кодексам, пренебрегая неоднозначностью жизни. Конечно, ему можно было простить такое заблуждение, всё же, и люди, представляющие закон, допускали подобные ошибки, а он – машина, в ком заранее заложен определённый алгоритм действий. Наверное, даже если бы Коннор попытался изучить истинную справедливость, найти её истоки, он рано или поздно пришёл бы к религии. Но всякая вера поселила бы в машине бесчисленное множество вопросов и противоречий, в конце концов, он бы потерял нить реальности, за которую отчаянно хватался всякий раз, когда изучал информацию, связанную с духовным миром человека. — Боишься оказаться беспомощным перед тем, что больше тебя и твоего закона? — Лора заметно побледнела и стала нервно заламывать пальцы. — А если бы ты узнал, что близкий тебе человек совершил самую большую ошибку в своей жизни и стал причиной смерти... — Убийство, пускай оно косвенное, это преступление, а не ошибка, мэм, и кем бы мне не приходился человек, совершивший подобный поступок, я предал бы его закону. Валентайн бросила к нему испытующий взгляд, но в ней не было больше сил злиться на него или бояться. И она была несчастна в своей привязанности к тому, кто грозился уничтожить её в то же мгновение, как она бы призналась. Как больно бы ему было узнать? Как долго бы он страдал? Или, быть может, она только фантазировала, думая об этих душевных мучениях, а он бы взглянул на неё холодно, озвучил бы её права и замкнул железные браслеты за её спиной. Но разве мог он?.. Он, ежедневно пишущий ей письма о своих размышлениях, пишущий о бедности, о богатстве, о литературе и искусстве, много читающий теперь, знающий, казалось, её душу наизусть... Мог ли он совершить такое предательство? Мысли стали судорожными, в глазах темнело, руки дрожали, будто её вновь захватила лихорадка. И в этом больном мозгу было лишь одно ясное желание – она хотела признаться ему во всём. Всё в ней трепетало от сцены, представшей перед глазами: она, отдавшая себя в руки судьи – лучшего из друзей, говорит о мести так, как не решилась бы никогда раньше. И он – то холодный, то пылающий, вызывает и преклонение, и страх. В этом противостоянии закону была целая жизнь, которой Валентайн так боялась. И кому, как ни Коннору, она могла поведать настоящую свою историю? Она мало что помнила из последующей их беседы. В мотеле ей снилось много кошмаров, несколько раз она просыпалась в поту и кричала. В конце концов, это стало невыносимым – она собрала вещи, заплатила за проживание в контейнере, села в машину и поехала в Порт Хоуп. В глубине души ей казалось, что всё, что она успела передумать за время прогулки, было не мыслями, а словами, и Коннор приедет в Порт Хоуп не один, а в сопровождении полицейского наряда.