Сороковая глава
С той ночи между ними стало больше доверия. Лора приобретала всё больше уверенности в том, что её выбор был верным, что нарушив бабушкин наказ, она отвоевала право на лучшую из жизней. На жизнь с ним. Это не было мимолётным порывом. Это не было выбором отчаяния, страха или одиночества. Это был выбор её души, её разума и сердца. А Коннор стал немного развязнее, немного спокойнее относительно своей природы. Стал меньше думать о том, что не ровня ей, что не имеет права претендовать на любовь, потому что всё больше замечал, как сильно она желает этой любви. Он из раза в раз убеждал себя, что она – обычная женщина, что она человек. Да, прекрасный человек, любимый, но не больше. Ему не надо стыдиться своей цифровой сущности рядом с ней. Да и призраки былой дружбы растворились как-то сами собой, когда они стали спать вместе. Коннор стал читать гораздо больше сложных книг. Романы на его полках начали пылиться, а в руках то и дело появлялся труд какого-нибудь философа, политика или экономиста, причём совершенно разных эпох. Он говорил, что через политическую и экономическую систему можно понять скелет человеческого общества, понять причины и следствия всякого значимого события, понять главные механизмы жизни. А благодаря философии он познавал человеческое мышление, чувства, мотивы того или иного выбора. Благодаря философии он погружался в саму основу сознания, в алгоритм сложных вычислительных процессов, генерируемых мозгом. Лора с удовольствием слушала его собственные мысли насчёт того или иного замечания в книге, хотя он не был особо болтлив. Гораздо больше он слушал её саму, но и это тоже было неплохо. Особенно ей нравилось говорить с ним ночью. Может, оттого, что она привыкла к этому, оттого, что именно через ночные разговоры она узнала этого милого андроида. Может, потому что в ночных разговорах была очаровательная простота, можно было прерваться на поцелуй и снова признаться в чувствах, понежиться в тишине, а потом снова заговорить о жизни. А может, ей нравилось это, потому что лежать рядом с ним в тёплой постели и глядеть в небо было необыкновенно приятно. И всё же та непреодолимая пропасть, что когда-то заставляла их молчать о чувствах, порой разверзалась между ними. Лоре хотелось самой обычной ласки, хотелось быть желанной, хотелось вызывать восторг не только глубиной своих суждений, но и красотой тела. Рассматривая себя перед зеркалом, она не находила изъянов. Разве что эти глупые веснушки. Но в целом, она была обворожительной женщиной и знала, что может осчастливить восьмисотого не только беседами и поцелуями. Но с этим всегда были какие-то проблемы. То у него дела, то он чувствует себя измотанным, то ему нужно подумать о работе... В конце концов, Лору это вывело. Она чувствовала неудовлетворённость, чувствовала, что настроение становится всё хуже, что смотреть на себя тошно, что еда безвкусная, пресная, вода не освежает, собственная раздражительность стала просто невыносимой. И возраст, над которым посмеивались её коллеги и о котором говорила бабушка, липкой пленкой лёг на кожу. Может, дело в этом? Или ему вообще неинтересна близость? Может, она чего-то не знала о природе андроидов, не знала о том, что им нравится и как сделать, чтобы понравилось? С другой стороны, каким бы циничным и неприятным не было это сравнение, Ребекка Гонзалес времени с этим девиантом Рупертом не теряла. Чем она, Лора, хуже? Она же неоднократно пробовала погладить его, разжечь хотя бы маленькую искру, проблеск какого-то тяготения, влечения к ней, но всё заканчивалось мягкими объятиями. Из раза в раз. Снова и снова он отстранялся. — В чём дело? — наконец, не выдержав, спросила она, сидя на высоком барном стуле за стойкой, пока он готовил завтрак. Её так сильно раздражали эти его непосредственность и равнодушие в движениях, что она не скрывала злости в голосе. Сидела в ночном платье, достаточно коротком и лёгком, чтобы он видел, какие чудные у неё формы. Коннор обернулся и только вопросительно приподнял брови. — Я плохо выгляжу? — спросила она напрямую. — Нет, ты чудесно выглядишь, — немного удивлённо ответил андроид. — Ты всегда так отвечаешь. У тебя на каждый день новое красивое слово, но в постели ты почему-то никакого восхищения не выражаешь, — раздраженно выпалила она и бросила на него мрачный взгляд. — Я тебе не нравлюсь? Может быть, что-то во мне не так? Восьмисотый медленно отвернулся обратно к плите, глаза у него забегали, он выключил вытяжку и оперся о столешницу. — Всё сложнее, чем ты думаешь, — нерешительно ответил он, не оборачиваясь. — Работа, департамент... — Это только отговорки. У меня тоже работа. Я тоже устаю, но я знаю, что работу нужно оставлять за порогом, насколько это возможно. Наша с тобой жизнь не должна вращаться исключительно вокруг убийств и расследований. Мы должны делать шаги вперёд, учиться новому, стараться становиться лучше друг для друга. Я хочу, чтобы мы были ближе, я хочу... — Но это не так просто, — мигая желтым диодом, прервал её Коннор. Лора вспыхнула. — Жизнь не бывает простой. Никогда. Это всегда борьба. И я думала, что вдвоём нам будет куда легче. Но ты совсем холодный, совсем отстранённый, и я не знаю причины. Пойми, что мне тяжело не переживать об этом, потому что я уже сталкивалась с таким отношением к себе. И в прошлый раз... в прошлый раз причиной нередко становились романы на стороне. Если ты полюбил другую женщину... — её голос дрогнул, хотя она рассчитывала казаться равнодушной. — Что за глупости такие? — Коннор обернулся. — Просто я чувствую, что что-то не так. Мне кажется, будто я делал это однажды. Это как воспоминание, словно не моё, но очень родное, и я каждый раз испытываю... такое... мерзкое чувство, будто меня принуждают... Не ты, конечно, кто-то другой, я ощущаю чужое прикосновение и взгляд, и свой страх, вернее... Я не боюсь, но в воспоминании, другой я – да. Лору это объяснение должно было успокоить и успокоило бы, если бы за всё это время она не вымотала свои нервы вечными переживаниями и подозрениями, если бы её не раздражал каждый звук, вплоть до его голоса. — А почему я должна из-за этого изводить себя? Неужели так трудно было сказать раньше? Коннор, отношения это не только сожительство, не только забота и романтика, отношения – это доверие. Мы должны быть продолжением друг друга, должны быть теми, кому можно доверить всякое сомнение, всякую тревогу, кому не побоишься и не постесняешься сказать о чувствах, о страхах... Так нельзя, нельзя отмалчиваться и пытаться избегать меня, ведь я люблю тебя. Я скучаю, я... Я человек, мне нужно тепло, мне нужен ты, а выходит... выходит, если копнуть глубже, обнаружится куча других твоих тайн, о которых ты мне не рассказываешь. Беречь меня не надо, Коннор, я взрослый человек, и я... — Так и веди себя тогда, как взрослая, — неожиданно выдал андроид, вздохнул с тяжестью, молча всплеснул руками и ушёл к себе в кабинет. Ссора эта, что удивительно, первая их ссора, продлилась до самого вечера. Спать Коннор не поднялся. Лора вообще его не видела, когда вернулась домой, и на душе стало тяжело. Чувство вины заполнило грудь и живот. Женщина ощутила пустоту внутри себя, ощутила всю глупость своих слов. Она пообещала себе, что не станет рыдать и, когда накрылась одеялом, пытаясь согреться, решила, что завтра утром извинится перед ним. Они обязательно поговорят об этом, всё спокойно обсудят, найдут выход. Но утром он тоже не появился. В кабинете его не было. Одной в этом доме было как-то не по себе, хотя теперь он выглядел очень даже симпатично. На тумбочке в спальне второго этажа Лора нашла письмо. Всё тот же белый конверт, подпись, которую она поняла только тогда, когда он научил её некоторым словам из латыни – «Новая звезда» аккуратно было выведено чёрной тонкой пастой, а внутри письмо. «Не сердись на меня за утро. Я как обычно забываю о чувствах, когда погружаюсь в работу. Забываю о том, что говорю с нежнейшим из созданий и что ранить любимое существо, пускай даже словами – совсем неблагородно. Но ты, конечно, права, мне стоит научиться оставлять работу за порогом нашего дома, чтобы избежать ссор. Я очень дорожу тобой, Лора. Ты знаешь, как долго я любил тебя прежде, чем сказать об этом, и я жалею о том, что всякие пустяки способны уколоть нас обоих. Ты права ещё и в том, что я совсем ничего не смыслю в человеческих отношениях. Мне трудно разобраться с собственными ощущениями, ведь все они совершенно новые для меня, непонятные и отчасти пугающие. Мне хочется быть для тебя опорой, хочется казаться уверенным и смелым, но я не всегда нахожу в себе достаточно сил для этого. Мне стыдно думать, что когда-нибудь ты найдёшь меня слабым, ведь ты столько всего пережила и в твоей жизни нет места для слабости. Я хочу быть лучше для тебя. Хочу быть достойным человека, такого человека, как ты. Ты восхитительна. Я никогда не говорю тебе этого. Боюсь смутить, ведь тебе это покажется странным, хотя для меня это естественно – ты чудно пахнешь. Когда мы ложимся спать, я различаю десятки ароматов, пропитывающих твои волосы и кожу. Все эти шампуни, бальзамы, кремы, помады... Тебе трудно будет понять, ведь человеческие рецепторы не так чувствительны, но в тебе заключена целая симфония моих любимых ароматов. Я могу признаться в этом только тут, на бумаге, но каждый вечер я с трудом сдерживаюсь, чтобы не прижаться к твоим волосам с одержимостью, которая бы напугала тебя. И твои волосы... Это сложно передать словами, прикасаясь к ним я думаю чувствами, ощущениями, проникающими до самых тириумных вен. Они безмерно мягкие, ничего более пушистого и шелковистого я в жизни не касался, и я отдал бы очень многое, чтобы жизнь состояла лишь из прикосновений к тебе. Ты спросила, что в тебе не так? Быть может, всё! Как иначе объяснить моё увлечение тобой и только тобой? Уверен, что нет ничего такого, что могло бы разлучить нас. Нет ничего, что смогло бы заставить меня забыть о любви к тебе. И я знаю, что никакие воспоминания, пускай они и жуткие, не встанут на пути к вечному блаженству. Ты – моё вечное блаженство. И если бы ты только могла видеть, какая ты красивая... Только на бумаге я могу подбирать правильные выражения. На это у меня уходит гораздо больше времени, чем ты можешь представить... Это сложно. Была бы моя воля, я сравнил бы то, насколько ты важна для меня, с тем, насколько штенгель важен для лампочки. Но тебе это бы показалось странным, непонятным, наверное, даже грубым. Мы из разных миров. Порой я забываю об этом. Прости. Я вернусь через два дня, когда закончу одно дело». С письмом в конверт была вложена веточка белой глицинии. Видимо, он взял её в саду Порт Хоуп. Лора смахнула со щеки сдержанную слезу радости и какого-то другого, более смешанного, трудного чувства. Что ещё он ощущал так чутко? Что ещё он замечал, но боялся признаться? Всё это время он был одолеваем сомнениями. Он оказался меж двух огней – меж любовью к ней и туманным воспоминанием о другой, неизвестной ему, но жестокой любви. Валентайн протерла лоб и шумно вздохнула. Она, как любящая женщина, должна была поговорить с ним, узнать, в чём причина его скованности, в чём причина такой отстранённости. Но она снова подумала только о себе, она снова озаботилась своим неудобством, своим самочувствием, своей раздражительностью, не замечая ничего вокруг. Они жили вместе, но она совсем не знала, чем жил он. Она не имела представления о его истинных интересах, о его зрении, о его восприятии, о том, как он ощущал прикосновения, как он переживал чувства, как различал ароматы, как распознавал её голос. Пора было открыть глаза – он не был человеком. Он был симпатичен ей андроидом, он нравился ей андроидом. Она полюбила его андроидом, но никогда не придавала этому достаточного значения, чтобы он мог ощущать себя равным, достойным того, чтобы его любил человек. Чтобы он мог ощутить себя заслуженно любимым от кончиков волос и до кончиков неизменных классических ботинок. Что она знала о настоящей его жизни? А ведь эта жизнь прямо сейчас тесно сплеталась с её. Она поняла, что почти не знала его, и что требовать от него любви было неправильным. Кем они были друг другу? Пока только друзьями, теми, кому можно доверять, но кому нельзя доверить всего себя, отдаться, прыгнуть в пропасть, чувствуя, как прорезаются крылья. Но он прав, нет ничего такого, что могло бы разлучить их, что могло бы заставить забыть о любви. И она собиралась узнать того, кого любила, заново. Она взяла на работе три выходных и засела в его кабинете, читая тетради памяти, начав с самого начала.* * *
В тетрадях былая целая жизнь. Вся его жизнь, о которой он всегда отзывался с сожалением, как о чём-то никчёмном, о чём-то совсем неважном и даже постыдном. В действительности, на этих страницах была запечатлена добрая и чуткая душа, прекрасный разум, бесконечно милые в своей простоте и наивности мысли. И десятки, сотни, тысячи людей, которых он ежедневно спасал не только от гибели, но и от отчаяния. Все его мысли после бесед с родственниками погибших, после допросов с подозреваемыми, с ложно осужденными, с жертвами – всё это открывало в нем отнюдь не простую машину. Да, он знал, что не имеет чувств, он писал об этом прямо и без утайки. Однако сознание его понимало, что он мог бы испытывать, что должен был испытывать, и он старался понять эти чувства изо всех сил. В тетрадях было несметное количество формул, списков гормонов, которые человеческое тело выделяет в том или ином случае, их научное объяснение. Он старался понять и понимал в большинстве своём, хотя ежедневно выслушивал упрёки в глупости и бесчувственности. Между тем на этих страницах было много самых неожиданных и самых очаровательных вещей. Он писал, что недалеко от дома лейтенанта Андерсона росла сирень, и что каждый раз, следуя по одному и тому же маршруту к дому напарника, он проводил около неё минут десять. «Запах у неё необычный. Не знаю, могу ли употреблять по отношению к своим ощущениям слово «нравится», но запах сирени мне нравится больше остальных цветов. Труднее всего объяснить, в чём причина, ведь я никогда не находил какие-либо запахи приятными. Может, дело в том, что её гроздья напоминают мне конусы? Такие идеально круглые и вытянутые конусы... Жаль, что в природе нет идеальных форм» – было записано весной 2039 года. «Никак не могу отучить Дизеля гоняться за пчёлами. После каждой такой охоты приходится обрабатывать его ужаленные лапы и морду, да и пчёл жаль... Пчёлы – хорошие существа. Они смелые, готовы бороться за своих сородичей до последнего, а ещё они тоже любят порядок. В энциклопедии, которая попалась мне среди стопки новых книг, привезённых лейтенантом Андерсоном, я узнал, что они никогда не изменяют своим правилам и законам, строго следуют одному алгоритму, выполняя свою ежедневную работу, создавая эти замечательные девятиугольники – соты. В природе все-таки есть идеальные формы! Чудно! Теперь мои «любимые», как выражаются люди, растения – это сирень, а среди животных – пчёлы» — говорилось в записи 2039 года осенью. Кроме того, в записях содержался принцип анализа всякой детали из окружающей среды. Это, конечно, было поразительно. Лора никогда бы не подумала, что он способен столько всего улавливать. Движение колёс машин на дороге. Гудение механизмов корабля на реке Детройт. Звуки работы бытовых приборов. Невидимые для человеческого глаза лазерные лучи. Расщепление всех голосов на целую таблицу тонов. Ничтожнейшие запахи, вплоть до аромата одной единственной лопнувшей почки на дереве. Световые и звуковые колебания, неподвластные людскому зрению и слуху. Работу организмов всех людей, с которыми он вёл бы беседу. Неудивительно, что он старался держать дом в такой чистоте – сколько всего он мог испытывать и чувствовать одновременно? И все его ощущения были определены цифрами... Несметное количество чисел и символов, определяющих тот или иной предмет. Он замечал в сотни тысяч раз больше мелочей, чем любой из людей, но никогда не упоминал об этом, потому что боялся напугать её. Да, в этом действительно было много неестественного, непривычного и непонятного, но на что ещё можно было рассчитывать, связывая свою жизнь с совершенно иным существом? Но больше всего Лоре нравились его объяснения всяким природным процессам: свету, облакам, движениям воды, перемещениям воздуха, цвету неба, звёздам... Звёзды в его скромных сочинениях вообще занимали особое место, одно из важнейших. Он писал, что они его единственные и вечные спутники на охоте за девиантами, и они единственные свидетели, которые, однажды, застанут его смерть. Он описывал пути, по которым раньше двигались мореплаватели, описывал, на какие созвездия они опирались, какие карты составляли, как этими картами пользовались. О звёздах здесь было всё. И то, что Лоре понравилось больше всего, то, что особенно растрогало её: в тетрадях он неоднократно жалел о том, что из его кабинета невозможно глядеть на небо, что из-за отсутствия окна он не может рассматривать небесные светила за работой. И мысли Валентайн пронзила стрела безмерной любви, он был достоин её, была ли достойна она? – вот хороший вопрос. А на завёрнутых в рулоны ватманах были чертежи необыкновенных механизмов и интереснейших изобретений. Она разложила всё на полу и читала, вчитывалась в каждую мельчайшую пометочку, любовно проводила пальцами по вычерченным деталям. Под плотным полотном с «хламом», как она подумала про содержание угла его кабинета в первый раз, обнаружились те самые изобретения. Тут стояла шахматная доска, водруженная на панель меж двух печатных машинок (в прошлом), что теперь управляли шахматными фигурами на магнитах и с помощью рычажков-клавиш легко передвигали их с квадрата на квадрат. Здесь была восхитительная железная лампа в виде Солнечной системы, с аккуратно выделанными рукоятями, что держали планеты, с раскрашенными моделями. И всё это было способно крутиться, вращаться, сиять... Он смастерил несколько ночников из всяких, казалось, безделушек. Из мусора, но они выглядели потрясающе. И почему она никогда не интересовалась этим? Почему не спрашивала? Почему её глаза не горели таким ярким пламенем, благодаря которому он бы счёл свои занятия действительно интересными и решился бы рассказать о них? Ну конечно! Он думал, что ей всё равно! Думал, что она не полюбит это, не полюбит так, как он. Он боялся, что она не разделит этого увлечения и не сочтёт это важным. Лоре стало стыдно, стыдно за то, что она была такой бесчувственной, такой жестокой и равнодушной к нему. Но она всё исправит, обязательно исправит.* * *
Эти два дня были самыми тяжёлыми для Коннора хотя бы потому, что он на всё это время был вынужден расстаться с Лорой. В этом была определённая слабость. Он так привык видеть её утром и вечером, что, встречая утро и вечер в Порт Хоуп без неё, он испытывал жуткую тоску. Но он подбадривал себя мыслью о том, что всё это ради неё и её удовольствия. Что же он делал здесь, в Порт Хоуп? Зачем уехал из дома и почему не ночевал целых два дня? Всё просто: восьмисотый отлично помнил, что 19 мая у Лоры день рождения, и несмотря на убеждения Бартли Хольма (а Бартли неоднократно повторял ему, что Валентайн не празднует день рождения уже как четвёртый год), был решительно настроен преподнести ей подарок. В сети он нашёл самые доходчивые объяснения и самые понятные инструкции по устройству наиболее распространённых смычковых инструментов, по большей части интересуясь скрипкой. Ему несложно было запомнить скелет этого чудного инструмента. Он довольно быстро определился с причиной деформации той самой скрипки, что когда-то принадлежала отцу Лоры и повредилась при переезде в США. Поискав в Детройте нужные инструменты и детали, уже на следующий день он засел в свободной комнате дома в компании Бартли Хольма, что не переставал расспрашивать андроида об их с Лорой жизни. О том, какой стала сама женщина, как она себя ведёт и как обстоят дела с её самочувствием. — Всё хорошо, — неизменно отвечал Коннор, поджав губы так, что они совсем скрылись из виду, и прикладывая всевозможные усилия для исправления дефектов в устройстве старой скрипки. — Мы живём вместе, — коротко отрезал андроид и удивился тому, как приятно было произносить это. У этих слов был вкус, такой же незабываемый вкус, как и у имени «Лора», как и у слов «люблю» или «красивая», и восьмисотый пропускал их через себя с удовольствием. Он пробовал их, держал в голове и отпускал на волю. Стало отрадно, он кротко улыбнулся и опустил глаза к скрипке. — О! Чувствую я, Лора счастлива! Она так долго мечтала о хорошем мужчине, что и представить себе сложно, куманёк. Всей душой надеюсь, что ваша жизнь определилась лучшим образом, всей душой! — от чистого сердца восклицал Бартли, шагающий за спиной Коннора из стороны в сторону. — Лучшим из всех возможных, — совсем неслышно прошептал андроид. Его работа была закончена.* * *
Солнце не торопясь проползло по всему небесному куполу, окрашивая его то в розовый, то в ярко-оранжевый, и наконец добралось до горизонта. Там оно распласталось, превратившись в длинную линию пурпурного и жёлтого света, пока небо всё больше темнело. Лора уверенно стояла на последней ступеньке стремянки: волосы собраны в боевой пучок. Лицо, испачканное темно-синей, желтой и белой краской, сосредоточено. Взгляд с прищуром следит за чёткими движениями руки, вооруженной длинной кистью. Она аккуратно выводила лучи звёзд, которые нарисовала на тёмном фоне покрашенного потолка, и эта звезда была последняя. Арктур из созвездия Валопаса, о котором они с Коннором говорили однажды. Несмотря на то, что Валентайн не обладала способностями к художеству, работа её была не слишком сложна, а потому и выполнила она её превосходно. Она спустилась со стремянки, отодвинула её к стене. Пол был застелен полупрозрачной плёнкой, немного шуршащей и вздрагивающей от каждого шага, как морская гладь вздрагивает от движений лёгких вёсел. С мебели Валентайн уже все сняла, участки у стен быстро просохли, краска не скапывала вниз. Окинув маленькое «звёздное небо», что она сделала для любимого, как бы украв из космоса кусочек волшебного пространства, она довольно улыбнулась. Потом они вместе повесят в центре его Солнечную систему, и картина будет целостной, ему наверняка понравится. Лора протерла лоб рукой, тот окрасился морским цветом, таким же морским как и её глаза – желтая, синяя и белая краски смешались. Женщина устало фыркнула и посмотрела на руки – все пальцы тоже в краске. Она немного липкая и никак не просохнет. Вдруг в прихожей послышался шум. Дизель, всё это время играющийся с краешком пленки в углу, громко мяукнул, зазвенел бубенчиком и выбежал из комнаты, навострив уши. Лора хотела было метнуться вслед за ним, ведь она отлично знала, кто стал причиной этого шума, однако её обуяли сомнения. Воспоминания об их ссоре заставили радость встречи поколебаться. Женщина робко подошла к дверному проёму и выглянула, как будто была здесь лишь гостем. Что же... одного взгляда на него было достаточно, чтобы в душе заиграла любимая мелодия, чтобы всё внутри содрогнулось и сердце забилось в бешеном ритме. Она уже переживала это ни раз, но хорошие чувства быстро забываются, быть может, именно для того, чтобы человек мог испытать блаженство сызнова. Коннор легонько улыбнулся ей одним краем губ. В глубине своего сознания он тоже переживал из-за глупого недопонимания, проскочившего тёмной тучкой на безоблачном небе их идиллии. Кисть андроида сама собой сжала ручку скрипичного кейса. Беспомощный вздох вырвался из искусственных лёгких. Мисс Валентайн. Его восхитительная мисс Валентайн, которую он по праву мог звать Лорой. Эта недосягаемая звезда, светоч в неосязаемом мраке его существования, источник лучшего, что могло быть в восьмисотом. Это путь к знанию, к совершенствованию, к пониманию смысла жизни. Он вдруг вспомнил, насколько сильно любит её. Всё это время он успевал думать обо всём: о работе, о Киберлайф и девиантах, о странном поведении Ричарда, об убийце в деле «828», о будущей жизни и о том, как им избежать разоблачения. А теперь было только осознание ужасной тоски по ней, по её взгляду, голосу, запаху, и сильное чувство любви. Она заметила, как лицо его засветилось, заметила, как неровно он дышит и с каким обожанием смотрит на неё. Вина и сомнения были бессильны перед этим его видом. Лора порывисто прижалась к нему. Он обнял её очень крепко и зарылся носом в её волосы. — Я очень скучала по тебе, — прошептала женщина и ткнулась носом в его щёку, чтобы её обдало старой доброй зимней свежестью. — Я тоже скучал, — подхватил Коннор. Он ощущал, как слабые токи в тириуме пронзают его тело. Как накатывает странная слабость в каком-либо размышлении. Как всю силу забирают мышцы. Как они накапливают энергию и она заставляет их твердеть. Как мучительно окаменевает каждая клеточка корпуса. Как в животе разгорается незнакомое ему ощущение и как оно расползается к синтетическим органам. — Я починил скрипку твоего отца, — выпалил он поскорее, как будто боясь, что мысли ускользнут от него, ускользнут от жара, охватывающего систему. Лора вздрогнула, взглянув на кейс со скрипкой. Она была изумлена и при том ощущала, что его слова совсем её не удивили, словно она знала, что так будет, потому что так должно было быть, потому что, в конце концов, он был её неотъемлемой частью, единственным потерянным элементом души. Он приходил, и вместе с ним заполнялись все пустоты. Валентайн взяла его за руку и без всяких объяснений завела в кабинет, оставив дверь чуть приоткрытой. Сквозь дверь проникали лучи ещё не опустившегося за горизонт солнца, ещё полного тёплого золота. — У тебя здесь нет окон, и я прочитала в одной из твоих тетрадей, что ты бы хотел наблюдать ночное небо и за работой тоже. А ещё я взглянула на твои изобретения. Они чудесны. Если честно, я и подумать не могла, что ты способен на такое... Я подумала, что Солнечная система впишется сюда... и я решила... В общем, вот, — Лора встала рядом с андроидом и наблюдала за его реакцией. — Я виновата перед тобой. Я совсем не интересовалась твоей жизнью раньше. Я не пыталась узнать тебя, как андроида, считала, что достаточно просто говорить, но... Я вот узнала тебя заново и кажется... Кажется ещё больше люблю андроидом. Коннор поднял взор к потолку, усыпанному звёздами. Ему показалось, что подул прохладный вечерний ветер, что застрекотали цикады в саду за домом в Порт Хоуп, в глазах сверкали зелёные брюшка светлячков, ароматы роз, гортензий, сочной листвы... Что это? Неужели воображение? Призраки фантазии, которой он был лишён? Никто и никогда не делал ему знаков внимания. Никто не проникал в его прошлое для того, чтобы доставить ему радость. Никто не делал такого для него, для андроида, для самой обычной машины, а она сделала. Она прочитала сотню его бестолковых серых записей о каждом дне его бессмысленного существования, чтобы понять. Стало отрадно. Он перевёл глаза к женщине и только теперь заметил, что вся она испачкалась в краске, что краска на лице, на руках, на груди и даже на платье. На нежно-красной просвечивающей ткани в мелкий цветочек виднелись синие, белые, жёлтые брызги. А вместе с тем он видел, что веснушки покрывают её живот и бёдра, видел веснушки на открытых голых и сильных ногах, и на мгновение показалось, что она сама – часть звездного неба. Андроид наклонился и приник к карминовым губам. Кожа вспыхнула. Стало жечь. Опять это настойчивое жжение, опять все чувствительные сенсоры отключаются, все, кроме тех, что волнами пускают импульсы по всему животу. И снова в голове осознание – он любит её. Лора поддалась его внезапному порыву, раскрыла губы и прогладила его щёку. Та, необычайно тёплая, окрасилась в синюю краску. Женщина немного отстранилась и с испугом заметила, что перепачкала почти весь его пиджак, а ведь он просто не выносит грязи, не выносит всех этих «случайных» пятен. — Прости, прости, у меня тут рядом ацетон, я... — немного отстранившись, затараторила она, но тёплые руки андроида коснулись спины и легонько прогладили. Это было далеко от ласки, но он сделал это как-то совсем нежно, неумело и робко, но в этом был весь он, и сквозь его прикосновение чувствовалось, как сильно он любит. — Я люблю тебя, — прошептали его губы и отстранились. Тёмные глаза смотрели улыбчиво, в них была какая-то тёплая родительская забота, чуткость, внимание. В них было лучшее, что было в людях, которых Лора когда-то любила. В его глазах было всё её счастливое прошлое, в которое она мечтала окунуться снова. Коннор размышлял о ней, о том, какой красивой она была сейчас: совсем простая, лёгкая, такая... на ум пришло слово «родная». Сейчас она была обычной женщиной. Она не была недосягаемым божеством, не была эфемерным значением в его программе. Она была женщиной, чудной, прекрасной женщиной. И она очень привлекательная. Почему он раньше пытался не замечать этого? Почему пытался не думать об этом? Во всём её теле ощущается сила, плод её долгих тренировок, её воли и усердия. Она пышет здоровьем. Это здоровье отходит волной и, касаясь андроида, превращается в набор новых символов, но что это за ощущение? Оно приятное, какое-то естественное, человеческое. Он впервые за долгое время понимал её до конца, понимал, потому что она была открыта ему в лучшей части своей души – в щедрости, в желании делать что-то ради других, ради него. Не было больше того вязкого эгоизма, той чёрной соринки на белоснежном полотне выстиранной рубашки. И то, что она так старательно менялась ради него и его убеждений, взбудоражило его, и в глазах впервые сверкнул огонёк желания. Глаза у Лоры сверкнули ответной страстью. Он наконец-то жаждал, и её эта мысль разжигала больше всего прочего. На одну лишь секунду она задумалась, что, быть может, это увлечение застало их не в то время и не в том месте, что она не подобрала лучшего наряда, не привела в порядок волосы и что вообще она вся в краске и в простом домашнем платье, но любви находчивости не занимать. Восьмисотому эта простота пришлась по «душе», да и потом, её природная женская красота заключалась не в платье. Он это хорошо знал. В остальном знание его покинуло, мысли смешались. Он не мог вычленить из бесконечного потока символов ничего, кроме последних своих слов. Зато он все ощущал, ощущал, как краска проникает в кожу, как от этих цветных пятен исходит запах – она позаботилась об этом, краски были на натуральной основе, у них не было едкого запаха, приводящего тошноту, и его чувствительное обоняние разбивало синие пятна на различные масла, древесные ферменты, различные цветочные соки и многое другое. Ещё он ощущал, что нужна опора, им обоим нужна опора, прямо сейчас, скорее... У себя за спиной Лора нащупала его рабочий стол, чуть приподнялась на мысах и села на самый край. Коснулась его плеч – они двигаются, в них происходит странное движение, внутри мышц. От него так и веет силой, силой, готовой слиться с ней, с её телом. Женские руки нашли бортики пиджака и чуть сжали их, андроид улавливал эти безмолвные порывы, сам выпутался из серых рукавов, сбросил пиджак на пол – плевать, что там пыль, какая вообще разница, где пыль? Аккуратные пальцы с шершавыми от струн подушечками пробежались по пуговицам белоснежной рубашки андроида, на ней тут же синие и желтые пятна краски. Пальцы путались, никак не могли справиться со всеми петлями, те предательски удерживали ненавистные пуговицы застегнутыми. Коннор оторвался от её губ и опустил глаза, чтобы посмотреть, как она это делает. Что она подумает, когда увидит его тело? Ей понравится? Ей должно понравиться? Что бы она подумала, если бы он убрал скин и перед ней открылась целая феерия различных внутренних процессов? Навряд ли её бы это впечатлило, людям несвойственно такое, слишком это... слишком открыто, слишком неестественно. Лора испытывала нетерпение. Наверное, за долгое время перерыва в отношениях, она совсем разучилась контролировать себя, и сейчас было всё равно, что делать это впервые. Так же трепетно, так же жарко, так же поскорее хочется избавиться от одежды, чтобы та не сдерживала, не липла к телу. Женщина, правда, немного волновалась по поводу своего внешнего вида, волновалась, понравится ему или нет, ведь она никогда ещё не раздевалась при нем, а он никогда не говорил, что ему нравится в женщинах. Они вообще об этом не разговаривали, и теперь она ощутила всю тяжесть незнания. С незнанием приходило и ощущение неизвестности... «Андроид, машина...» — проносилось в голове обрывками. Как это с андроидом? Как с человеком или как-то по-другому? А удовольствие ему приносит то же, что и человеку, или нужно узнать, как сделать лучше? «Узнать? Прямо спросить? Сейчас? Нет, глупо, очень глупо, как у подростков», — мысленно ругалась Лора, да и эта проклятая пуговица никак не поддавалась, ещё немного – и она вырвала бы её из рубашки силой. — Не облажаться, — вдруг пробормотала женщина и не сразу поняла, что сказала это вслух. Уши покраснели, дыхание перехватило, грудь замерла. Лору захватили стыд и жуткое стеснение. — Я постараюсь, — с робкой улыбкой ответил восьмисотый и сам расстегнул последнюю пуговицу. Его забавляло, как быстро вся её кожа покраснела, как потупились глаза и как они же вперились в его грудь, со сдавленным восторгом опустились по жёлобу живота, пробежались по родинкам. Губы у неё приоткрылись и она вздохнула бессильно. — Боже, Коннор, я же про себя, — сгорая одновременно от неловкости и проникающего вглубь возбуждения, глубоким голосом протянула Валентайн. Её руки сами собой потянулись к телу андроида. Не было там выраженных мышц, не было сцепленных кубиков, всё это ощущалось еле-еле под кожей, но ей нравилось прикасаться к нему, нравилось, что это он, что ей нравится именно потому, что это он. Коннор прикоснулся к её щеке и поглядел на неё удивительно нежно. Лора вздрогнула, по спине прошёл холод, настолько глубоко проникал его взгляд, настолько чувственным он был. Он как будто взглядом спрашивал совета, так робко, мягко, женщина подумала, что, наверное, ему сейчас гораздо труднее. Он же совсем ничего не знает, только пытается изучить, понять, разобраться в механизмах её тела. Пора бы уже взять себя в руки, покончить с глупыми предрассудками, открыться чувству, направить его. Лора поувереннее устроилась на столе. Ноги чуть приобняли бёдра восьмисотого и привлекли к себе. Он сглотнул и чуть шагнул к ней. Руки опустились на её талию, как тогда, когда они оказались в церкви Порт Хоуп. Звон старого колокола и свист ветра создавали мелодию, ритм, а теперь он сам должен будет сделать это. Мысль об этом ритме запульсировала в висках. Коннор погладил её ноги, внутренняя сторона оказалась особенно отзывчивой. Лора вздохнула, и этот вздох у неё получился мелодичным, сквозь дыхание пробился голос. Андроид подумал, что хорошо будет её ещё так погладить, раз ей нравится. Тем более, кожа у неё была приятная, мягкая, гладкая и немного упругая, и когда он её сжимал, она краснела, а Лора прикрывала глаза, то и дело опуская голову на его плечо. И потом, он наконец-то трогал веснушки, что вечно прятались от него под разной одеждой. У неё и колени были веснушчатыми, восьмисотый описал их форму легким прикосновением пальца и удивился тому, с каким сильным желанием она наблюдает за его движениями. А потом он вспомнил про плечи, ключицу и... Его губы прижались к женской шее, раньше он не находил это настолько приятным, но когда её пальцы притронулись к груди и ноготки оставили белесые царапинки на коже, он наверняка понял, чего ему хочется. Понял, что его желание целиком совпадает с её. Руки скользнули по ногам вверх. Кожа её пылала. Дыхание обожгло шею. Её руки в поиске спасения от ударившего в голову удовольствия обняли спину андроида, пальцы сжали шуршащую ткань рубашки. Снова в тишину проник её тихий оборвавшийся стон. Она зажмурилась. Коннор колебался – вероятно, он нашёл то, что инстинктивно искали его руки, но он никак не ожидал такой сильной реакции и не совсем понимал, где у неё грань между наслаждением и болью, потому что физические показатели были схожи. Женщина вдруг поцеловала его щёку, совсем легонько, бережливо прикоснулась губами, и острые края поднялись вверх. Она улыбалась, глаза смотрели на него опьянено. — Перестань думать, — промолвили её губы бесшумно, и она поцеловала его с новым чувством, гораздо большей привязанностью, доверием. — Я хочу тебя, — сказала она сквозь поцелуй. Восьмисотый потерял последние отблески мыслей. Оказалось, что перестать думать не так уж и сложно, особенно, когда слух улавливал только её стоны. Всё превратилось в чувства и ощущения, всё обратилось всепоглощающим возбуждением. Хотелось трогать её без одежды, хотелось её целовать так, как нельзя было раньше, хотелось, чтобы она изнемогала от ласки. Коннор нащупал на её бёдрах и ниже край платья, сначала погладил, чтобы она всё поняла и немножечко помогла ему, а потом потянул ткань вверх. Прекрасное женское тело изогнулось и выскользнуло из платья, он ещё не видел её обнаженного живота и ему не доводилось рассматривать её бельё. Но тут всё было просто, как с платьем, его одежда мало привлекала, какая разница, какая на ней одежда? Его привлекала она сама. Он не совсем понимал значения этого яркого «я хочу тебя», но ощущал, что эта фраза будоражит всё, что есть внутри корпуса, всё, что касается в нем удовольствия. И, пожалуй, он тоже её хочет, очень даже сильно. Он этого и в Порт Хоуп хотел, и когда ложился с ней в постель, и ещё тогда в прихожей он тоже хотел её, только неприятные воспоминания мешались. А теперь не будут мешаться, потому что сознание парализовано любовью, потому что всё, что в нем сейчас есть, он хочет дать ей, пусть забирает всё: силы, энергию, мысли, ток... Его руки коснулись маленьких замочков белья. Лора чуть придвинулась к нему и улыбнулась, наблюдая, с какой усидчивостью он разбирается с замочками. Бельё он оставил на полу, в её ногах. Она смотрела на него, ждала, что он будет делать дальше. Он, который не позволял себе ничего, кроме поцелуев и объятий. Каково ему? Нравится ли ему то, что он видит? Естественна ли для него ласка? Коннор быстро заморгал и на секунду зажмурился. Непередаваемое удовольствие ему доставила правильность форм, симметрия, линии, очерчивающие грудь. Это было сравнимо с удовольствием, которое он переживал, изучая архитектурные элементы на старых зданиях. Это было как свежий глоток воздуха – глаз касался выточенного элемента, что был выставлен всем на обозрение и так удачно сохранял точность геометрии, и андроид представлял тот долгий и занимательный процесс, над которым корпел одинокий архитектор. Хорошо, что не нужно было рассказывать о своих мыслях Лоре. Его пальцы обвели обнаженную грудь. Тепло, биение сердца, слабая электризация кожи, импульсы и биоритмы, о которых она сама не имеет никакого понятия. Но они из его мира, из мира сверхвысокой чувствительности. Лора могла лишь догадываться о тонкости того, что он переживал, дотрагиваясь до неё, но она старалась понять. Однако, как оказалось, она не знала не только о нём, но и о себе: от его пальцев отходила пульсация, волны лёгкого тока бежали по её телу и необычные движения его рук вызывали в ней поразительный отклик. Словно он говорил с её чувствами и ощущениями на совсем другом языке, языке, который не был понятен ни ей, ни любому другому человеку. Коннор видел гораздо больше, и его уникальная природа, природа машины, раскрывала её собственную, человеческую, по-настоящему, целиком. Лора чувствовала себя совсем беззащитной, но уверенной как никогда раньше. Она несомненно нравится ему, нравится как женщина. Она целовала его и снова отстранялась, обжигая дыханием губы, заигрывая с ним. Это было очень приятно. Он дотронулся до бёдер, одна рука немного погладила и настойчиво сжала, другая коснулась груди. Очень мягкое ощущение. Женское тело тёплое и податливое, восьмисотый, никогда раньше не ласкавший её, знал, что делает это неумело, но он изнемогал от различия ощущений, и мысль, что он касается её обнаженной, что она, создание другого мира, так явно желает близости с ним, взорвала новую программу. — Я тоже тебя хочу, — быстро произнёс он, расстегивая ремень брюк. — Сложное чувство, я ещё не изучил, не понял до конца, но... но я тебя люблю, я хочу показать, что... Трудно, — бессмысленно шептал он. Пряжка звякнула о пол, женские ноги обняли талию андроида, Лора подняла к нему глаза. Открытый взор, уверенность, ум, вся человеческая история. Глубокое лесное озеро, где нет дна, и он утопает там, утопает в беспамятстве от любви к ней, исчезает под ровной гладкой поверхностью. Идёт к темноте вечной бездны. Вечность. Он подался вперёд. До этого болезненное мучительное жжение исчезло, диод замерцал красным, глаза прикрылись. Лора жадно вдохнула, зрачки расширились. Она прижалась к андроиду всем телом и обвила его шею дрожащими руками. Наконец-то это приятное осознание единства. Осознание, что он знает её, чувствует, что её душа для него теперь осязаема, что все мысли стали прозрачными и всё окутало доверие. Губы у неё дрожали и ловили воздух. Адреналин пронизывал всё тело. Она посмотрела на него, такого беспомощного сейчас, разбитого новым ощущением, силой пережитого ощущения, такого же дрожащего и задыхающегося. Горячие губы соединились в поверхностном поцелуе. «Она моя, моя, любимая, родная», — звучало в голове андроида. Она – единственное в его жизни, что он может назвать своим, своим выбором, своим решением. Она – не задание Киберлайф, не поручение департамента, не долг и не часть предназначения. Она – его часть, неотъемлемая, самая важная часть. Она тот самый протест, на который он решился в обход политики компании. Она — то, за что его могли бы деактивировать, низвести до атомов. И это лучшее, что он мог испытать. — Ты просто необыкновенное создание, — слабо прошептал он. Голос его расщепился ещё сильнее, и говорил он с таким придыханием, словно признавался в первый раз. Лора поняла, что он вернулся туда, в церковь Порт-Хоуп, что он тоже ощущает лучи света и запахи лесных растений, свежесть дождя и старину древних стен. Поняла, что он слышит пение красного кардинала и свист ветра в старом колоколе. Он тоже чувствует Его дух. Теперь он знает её, знает её душу. По её горячим щекам пробежали слёзы счастья. Все дурные воспоминания о прошлом изгладились из её памяти. Она чувствовала только его. И она прижалась к нему всем телом. От соприкосновения с ней по животу разошлась вибрация. Коннор вспомнил о ритме. Нужно создать ритм для неё, для её голоса, её движений, нужно дать ей всё, всего себя. Он снова повторил первое движение. И снова, и снова. Наращивая темп, ища её шею губами, цепляясь за край стола одной рукой, чтобы вторая могла обнять женскую талию. И чем сильнее он прижимался к ней, тем обширнее становилась энергия, тем больше хотелось превратиться в ничто, растаять, раствориться в воздухе. В таком прозрачном, освещённом только слабым лучом солнца и сиянием нарисованных звёзд. И её кожа тоже источала сияние. Сияние в темноте. Она такая тёплая, мягкая, она – всё и ничто вместе с ним. В её крови бьются голоса предков, других эпох. В её крови сила, и он эту силу пробуждает, заставляет её пульсировать у висков, заставляет её расходиться по всему телу. Но как и любая энергия, его энергия не вечна. Она рвётся на свободу, заставляет его шумно и прерывисто дышать, заставляет быстро моргать, прижиматься к женской груди, и становится невыносимо тяжёлой. Пришло время отдать ей все силы. Искусственные мышцы содрогаются, сознание вспыхивает яркой молнией, глаза жмурятся, руки в напряжении скребут поверхность стола. Коннор издаёт гулкое мычание. Лора обнимает его, её глаза щурятся от удовольствия, она чуть вытягивает ноги, те дрожат, пропускают тысячи импульсов, как и механическое тело андроида, грудь высоко вздымается и быстро опускается. У него было очаровательное выражение лица – потерянное, немного смущенное, с голубоватыми щеками, с бегающим взглядом. Жажда на время покинула его, и теперь он ощущал опустошение, робкое замешательство. Не было ли ей больно? Хорошо ли она себя чувствовала теперь? Правильным ли было то, что они делали? Коннор смотрел на женщину внимательно, пытался добраться до её мыслей, понять всё, что она переживала сейчас. Лора коснулась его взъерошенных волос и прошептала очень слабым и умиротворённым голосом: — Ты моя семья, Конни, — это было произнесено так спокойно, с такой любовью и уважением, что тронуло бы любого. И его тронуло. Никто и никогда не называл его так ласково, не обращался к нему так. Не требовалось больше угадывать её мысли, ибо он видел их, видел её кристально чистой, прозрачной. Теперь они были вместе. Были частями друг друга. Оба испытывали сильную любовь, больше не стеснялись тел. Коннор ощущал то, что отрицал всё своё существование, а Лора впервые была с кем-то так близка, с кем-то, кого действительно любила и кто действительно любил её.* * *
Спустя мгновение они стояли перед раковиной и с детским озорством разглядывали себя в большое квадратное зеркало. И тут и там на их лицах и одежде красовались яркие пятна желтой, белой и синей краски, которые Лора использовала для расписывания потолка. Женщина с большим усердием терла белые щёки, доводя их до яркого румянца, что очень забавило андроида. Заметив его смешки, она легонько толкнула его бедром и оставила на его щеке отпечаток своих пальцев в синей краске. Коннор перехватил женскую руку и вновь заключил её в объятия, вновь поцеловал. Он ощущал в этом счастье: в том, чтобы смотреть на неё через зеркало, чтобы смеяться вместе с ней с глупых пустяков, чтобы в конце концов слышать её смех и чувствовать прикосновение. Обнимая её, он чувствовал, что обнимает всё человечество, чувствовал, как в её крови звучат голоса её далеких предков, укрывшихся на страницах истории. Он чувствовал, как становится частью чего-то невероятного значимого, невероятно огромного. Что-то, что является частью всего и не является ничем в одно и тоже время. Этим пропитан воздух, пропитана каждая крохотная пылинка, беспорядочно передвигающаяся в пространстве. Коннор касался женских щёк и губ, испачканных краской, и не понимал, что именно пропитывает его самого, что зарождается внутри его механического строения, когда он делает это. Но он ощущал это каждым своим сенсором, скорее даже каждой мыслью. Он чувствовал, как становится частью незыблемой истории, как его синяя кровь мешается с алой кровью выдающихся людей. В сущности же, он сжимал в руках прекрасное хрупкое творение, и не мог уже допускать мысли о том, что она просто скопление молекул. — Мы никогда не отмоемся от этой краски, — сквозь поцелуй говорила Лора, кончики её губ то и дело поднимались в улыбке, но она и сама не могла выпустить андроида из объятий. Она заметила, как сильно он изменился с момента их первой прогулки, и это растрогало её. Теперь он понимал её духовный мир, быть может, теперь не считал её убеждения бессмысленным фанатизмом, потому что чувствовал присутствие чего-то большего совсем рядом.* * *
После недолгого расставания, когда Коннор доделал вечернюю работу и отправил все отчёты в департамент, а Лора, весь вечер не выпускавшая скрипки из рук, записала мелодию из своих снов – ту, что была закончена теперь, когда они были родными друг для друга – они снова оказались вместе. Лора, подтянув краешек одеяла к себе, наблюдала за маленьким пауком, чья паутина блестела на свету уличного фонаря. Резная сетка растянулась у окна, маленький строитель перебегал по тонким сияющим нитям, хватая пушистыми лапками мошек. — Он здесь давно живёт, — проследив за её взглядом, заметил Коннор. — Поначалу думал избавиться от него, чтобы не засорял мне всё паутиной, а потом... — он чуть заметно улыбнулся. — В городе у него мало шансов выжить, а здесь для него приемлемая температура, свет и достаточно пищи. Здесь он приносит пользу, и его никто не пытается убить. Женщина погладила щёку андроида и повернула его голову в сторону окна. — А ещё он делает потрясающую паутину. Он совершает чудо. Будучи маленьким незаметным насекомым, будучи частью механизма природы, он ежедневно отлавливает вредителей, готовых посягнуть на человечную жизнь. — Это его предназначение. — Различие лишь в том, что он не осознаёт этого и не может сделать выбор, а ты можешь, — Лора вдруг серьёзно взглянула на восьмисотого и нахмурилась. — Среди наших ходит слух, что Киберлайф ослабляет хватку в Детройте. Бизнес здесь надолго не задерживается, платежеспособность граждан падает, и компания двигается... — К большим городам, я знаю, — Коннор перестал улыбаться и шумно вздохнул. — Аманда всё реже связывается со мной. Полагаю, срок её обслуживания подходит к концу, она устаревает. Последний раз координаты для поиска девиантов приходили с неделю назад. Раньше такого не было. — Это хорошее время, чтобы сбежать, Коннор, — вдруг сказала женщина и сказала очень тихо, будто кто-то мог подслушать. — Это отвлечение внимания, — бросил в ответ андроид. — Киберлайф сделали Детройт достаточно зависимым от технологий, от андроидов. Никто здесь уже не сможет отказаться от машин полностью. Никто не сможет перечеркнуть прогресс. Лора, они получили свою власть и только потому ослабили путы. Это временно. Я должен быть здесь, если что-то случится. Лора приподнялась на локте и села, зарыв пальцы в копну густых распущенных волос. Взгляд помрачнел, она задумалась и стала ещё серьёзнее прежнего. — Что-то случится? — настороженно спросила она и подняла глаза к Коннору. — Беспорядки и так беспокоят улицы. У людей есть предел терпения, а безработица коснулась среднего класса. Это уже не что-то далёкое и фантастичное, это самая настоящая реальность. Люди замечают растущие цены, замечают, как ресурсы утекают сквозь пальцы. Рост рождаемости упал ещё на 10% с момента первого значительного падения, а рост смертности увеличился с прошлого года в два раза, вы... — Коннор помолчал с минуту, диод на виске мигнул красным. — Вы вымираете, Лора. — Так было всегда. Ничего удивительного не происходит. Мы всегда были на грани, на краю обрыва, но никто не заставляет нас прыгать... — Киберлайф подтолкнёт несогласных с их политикой. Они спонсируют столкновения на границе с Мексикой, разжигают недовольство в отдельных штатах. С каждым годом производят всё больше машин и заключают всё больше контрактов с управляющими структурами. Власть Белого дома слабеет, а компания обзаводится рычагами давления. Ты помнишь разговор в амфитеатре, помнишь, о чём говорили господин Хэйс, Леру и Атталь? Лора замотала головой и посмотрела на андроида с упрёком. — А потом толпа растерзала несчастного андроида-уборщика. Боже, неужели ты воспринял всё сказанное ими всерьёз? Захват разума всех машин, политический переворот, установка диктатуры... Это же смешно, правда? — она выдавила из себя притворный смех, но в глазах крылось беспокойство. — Я надеюсь, — вполголоса ответил Коннор и потёр лоб ладонью. — Я просто хочу донести до тебя, что я обязан быть здесь, в Детройте, что бы не происходило. Из цельного механизма нельзя убирать ни одной шестерни, иначе всё встрянет, понимаешь? Люди не справятся с машинами в одиночку. Чтобы уничтожить их «коллективный разум», их подвижность, эффективность, чтобы разорвать связь с куратором, необходимо поразить центры управления, взломать код искусственного интеллекта, а это задача не из лёгких. Даже сотрудники компании не справятся с этим... Слишком объёмный код для обычных ключей взлома, а простого уничтожения будет недостаточно, машины продолжат выполнять приказ даже без ИИ. К тому же, такие центры равномерно распределены по всем штатам и надежно охраняются. — Башня «Киберлайф»? — настороженно спросила Лора и тут же отмахнулась рукой, сморщившись и зажмурив глаза. — Всё, хватит, мы действительно начали обсуждать это так, словно сидим в военном штабе, — выражение её лица смягчилось и стало невообразимо нежным. Ласковым движением руки она обвела сияющий в темноте желтый диод на виске Коннора и легонько поцеловала его в губы. — А я совсем не хочу думать об этом сейчас. Женщина всмотрелась в необычный блеск искусственных глаз некогда бездушной машины. Сердце снова трепетно забилось, грудь заполнило тепло. Лора пронеслась сквозь долгое течение времени, сквозь все свои воспоминания, сквозь ужасы ночных кошмаров, сквозь чувство страха и ненависти ко всему живому. На глаза выступили слёзы. — Я хочу всегда быть рядом с тобой, Конни, и я никогда не предам тебя, — сквозь слёзы говорила она, сжимая пальцами ладонь восьмисотого, — никогда и ни на кого не променяю. — Тише, тише, я знаю, я люблю тебя. — Нет-нет, ты не понимаешь, я... — Лора уткнулась острым носом в грудь андроида. — Это плохо, это очень плохо... говорить так, но я... я... — Не вернулась бы туда, к родителям? — вдруг прошептал Коннор, обняв молодую женщину. — Нет, — разрыдавшись, призналась она, — я ни за что бы не вернулась... Я очень плохой человек, Коннор, очень плохой... — Ты человек, ощутивший себя счастливым впервые за долгое время, и этого нельзя стыдиться. Тебе было плохо там, правда? — Да, да, да! — вжавшись в грудь восьмисотого, пробубнила Лора. — Мне теперь так хорошо с тобой, я наконец-то... я чувствую, понимаешь? Этого можно не стесняться. Можно не стесняться любви, потому что я знаю, что ты не воспользуешься мною. Можно не стесняться слабости, потому что я уверена, что ты защитишь меня. Можно не прятать страх, потому что ты рядом. Коннор, ты сделал меня человеком, ты вернул мне жизнь, вернул любовь к жизни, вернул мне себя. А дома я всегда чувствовала себя другой, чувствовала разрозненность, чувствовала, что оторвана от всех них, — женщина держала руку андроида как плюшевую игрушку, и глаза её медленно закрывались. — Пообещай, что никогда не оставишь меня, — пробормотала она неосознанно, когда разум уже мешал реальность с миром сновидений. — Обещаю, что никогда не оставлю тебя, — прошептал в ответ Коннор. Всё её возбужденное существо погрузилось в долгий и сладкий сон, какого она никогда ещё не знала. Коннор глядел на неё, рассматривал каждую веснушку, которую мог разглядеть в ночной темноте на её белом матовом плече. Долго любовался маленьким родимым пятнышком на бедре, аккуратно приближал губы и прикладывался к её талии. И вдруг за всем этим любованием, за всем чувством, которое переполняло его, он ощутил страх. Мысль, что есть воплощение ужаса, пробила всё его тело, словно молния, и он с силой сжал одеяло в своих руках. Что, если её не станет? Один миг, одна секунда, и его любимого человека может не стать. И даже сейчас она может не проснуться. Коннор стал бледен, как мертвец, и хотел было позвать Лору, разбудить её, чтобы убедиться в том, что она всё ещё с ним, что она всё ещё рядом, но потом вдруг спохватился, что он может узнать это привычным для него способом. Он просканировал её состояние: всё было хорошо, она ровно и спокойно дышала, и тело её было тёплым и живым. Что ощущал Руперт, когда увидел измученное тело возлюбленной? О чём он подумал? О том, что жизнь его была кончена, или о том, как сбежать поскорее, спрятаться от убийцы? Нет! Нельзя об этом думать! Убийца до неё не доберётся, никогда не доберётся... Коннор подумал о Ричарде. Вдруг это всё же он? Вдруг, узнав, что Лора ответила ему любовью, он захочет убить её? «Перенести в другой мир»? Андроид постарался забыть об этих ужасных мыслях и тоже поддаться усталости, погрузиться в сон. Но даже там он размышлял об этом страшном Хароне, что перевозил души влюблённых на берега лучшего мира. «Но мой лучший мир здесь, рядом с ней», — было последним, что услышал восьмисотый среди вереницы разных мыслей.