Месть и Закон

Ричард много размышлял о случившемся в Кливленде. Его пугали собственные способности, что с каждой новой вспышкой чувств возрастали и доводили его систему до какого-то ненормального состояния. Скорость, чувствительность, зрение, слух, сила – всё росло несоизмеримо с привычными показателями модели RK900. Он понимал, конечно, что новая программа и должна оказывать отличное от базовой действие. Как-никак она связана не только с функциями, выполняемыми андроидом, но и со всей системой. С каждым сантиметром механического тела. А ведь у него целых четыре программы, и все они воздействует на систему отдельно друг от друга. Это, вероятно, и ведёт к такому быстрому развитию. Должно быть, скажи ему кто-нибудь об этом пару месяцев назад, он был бы на седьмом небе – такая сила, такая мощь, такая жестокость! Но теперь, когда он научился любить, чувствовать и быть самим собой, разве не было это плохим знаком? Он вспыхивал от всякой мелочи, к чему это могло привести? Он сразу подумал о Клариссе и о детях. Ведь никакие чувства не остановят то зло, что вырывалось наружу в моменты особого бешенства. С этим необходимо было что-то сделать. Но кто мог помочь? Кто бы смог объяснить, что в действительности происходит с ним и возможно ли остановить этот процесс? Кто бы смог унять голоса программ раз и навсегда? А вместе с тем вполне осуществимым было перестроить AM-5 под систему RK900, удалить все четыре программы и загрузить одну единственную, без всяких ошибок и неполадок. И он наконец-то сможет контролировать себя! Он наконец-то сможет быть самим собой! Ричард впервые пожалел о смерти Эмми Марстон. Ему нужны были ответы. Он хотел знать, почему голоса программ не унимаются. Почему они не могут слиться в одно целое. Почему они всегда борются между собой и пожирают код друг друга, вынуждая его совершать необдуманные и, самое страшное, плохие поступки. И потом – как ему быть? Что сделать, чтобы остался лишь он – настоящий? Да, Эмми бы с этим легко справилась, ведь, как бы девятисотый не презирал её каждой своей мыслью, какими бы словами не проклинал, её гений невозможно было отрицать. Кто мог знать больше о девиации, андроидах, программах и коде? Да и потом, она стояла у истоков, она создала базовую программу, она была важна наряду с... — Конечно! — воскликнул Ричард, его рука резко скользнула по холсту, смазав почти весь пейзаж. Кларисса, лежавшая на кровати с учебником в руках, по большей части наблюдая за тем, как андроид пишет новые картины, изумлённо вскинула брови. — Прости мне моё любопытство, милый, но что случилось и почему ты такой взбудораженный? — чуть прищурив глаза, она по-кошачьи улыбнулась и с той же изящностью перекатилась на спину, глядя на андроида вверх ногами. Девятисотый ходил от стены к стене, о чём-то усиленно размышляя. Вдруг, столкнувшись с играющим взглядом светло-голубого и чёрного с оранжевым ободком глаз, выражение его лица смягчилось. На губах возникла улыбка. На тонких женских губках был запечатлён долгий поцелуй, пустивший по всему телу девушки мурашки. — Мне нужно навестить Элайджу Камски, — размеренно объяснил Ричард, лёгший на постель рядом с Файнс. — Он способен многое мне рассказать. — О чём же? — Обо мне, о программах, о... — он снисходительно улыбнулся её хмурому непониманию. — Не забивай себе голову всеми этими трудностями, ладно? — сказал он и, чуть помедлив, навис над Клариссой, немного придавив её весом собственного тела. — Что ты хочешь? — поглаживая плечи андроида, спросила Кларисса. — Хочу, чтобы ты бросила эту бессмысленную учёбу и ушла с работы, — совершенно неожиданно обьявил девятисотый. — Хочу купить тот рыбацкий домик. Перестроить его в хороший двухэтажный дом, чтобы у твоих племянников были свои комнаты, чтобы у нас с тобой была большая светлая спальня. Хочу, чтобы мы с тобой сами обустроили студию, где я бы мог работать. Хочу купить туда стиралки и посудомойки, чтобы ты забыла о запахе мыла и пара... разве что, когда мы будем принимать душ вместе, — он хитро прищурил глаза, усмехнулся и ткнулся носом в женскую шею. Кларисса отстранила его от себя руками, сильно краснея. — Ты правда этого хочешь? — спросила она, глядя на него блестящими от счастья глазами. Он настроен серьёзно. Он любит её и хочет для неё лучшего. Ей стало так спокойно и легко на душе – теперь она не одинокое убогое создание. Она любима, у неё есть родная душа, преданное сердце. — Там мы найдём новое дело тебе по душе, Кларисса, — совершенно серьёзно сказал Ричард. — Только закончу с некоторыми делами здесь, и мы с тобой... Мы уедем из Детройта, — смелее докончил он. Когда-то это предложение обошлось ему болезненным расставанием и целой чередой неудач. Теперь же он может быть уверен – эта девушка пойдёт за ним хоть на край света, а он готов сделать для неё не меньше. Теперь всё будет по-другому.

* * *

Рубленные углы чёрных кристаллов выбивались из земли. Тёмная гряда нависала над водами реки Детройта. С берега виднелся мост к башне «Киберлайф» и сама башня – улей бессмертия человеческой гениальности, угрюмо вонзающий шпиль в облака. Дом Элайджи Камски располагался на отшибе, вдалеке от городского шума. Он, тем не менее, был его незримым стражем, всегда наблюдающим из тени, словно насмехающимся над всей суетой. Над всем временем. В расхождение с привычным обывательским представлением о гениях и личностях выдающихся, у мистера Камски не было длинного списка аудиенций и интервью. Его время было абсолютно не занято. Ричард был удивлён, что, помимо всего озвученного выше, Камски ещё и с такой простотой согласился на эту внезапную встречу. Помнил ли его этот человек? Что он подумал, когда Ричард позвонил одной из десятка живущих в доме своего создателя моделей RT600? Что его прислали из Киберлайф? Что он очередной детектив, жаждущий ответов на вопросы о девиации? Или он всё же вспомнил их первую встречу, удаление трекера и отключение иных систем слежки Киберлайф, о чём Элайджу попросила сама Эмми Марстон? Девятисотый с видом строгим и безынтересным прошёл вслед за Хлоей по залу с высоким портретом Камски и с бесформенными статуями прямиком в другой зал, больше первого, с бассейном и панорамным видом на реку, башню и город. Элайджа вместе с тремя Хлоями сидел возле странного устройства, которое Ричард никоим образом не мог идентифицировать. Устройство представляло из себя стойку с несколькими «руками», ловко передвигающимися из стороны в сторону. В руках этих были разные инструменты, не все из них были известны андроиду, но некоторые выполняли самые обычные функции: сжимали, раскручивали, сваривали и прочее. Две Хлои расчерчивали на большом ватмане эскиз очередного «неизвестного», а третья крутила в руках маленькую круглую шайбу, напоминающую старейшие версии голографических ушных гарнитур. — А вы даже не думаете стареть, мистер Камски, — иронично заметил девятисотый, сложивший руки за спиной и вытянувшийся, как солдат. — Я – Бог, раз я создал вас, а значит, и время надо мной не властно, я буду жить вечно, — в своём стиле ответил признанный всеми, но оставленный в тени гений. — И как полагается всякому Богу, вечно будете наблюдать за падением своих творений... — задумчиво произнёс Ричард и медленно прошёлся до Камски и милых RT600, занимающихся странной работой. Камски явно оценил замечание андроида и улыбнулся. — Я тебя помню, если тебя интересует этот вопрос, 313-86, — точно по серийному номеру обратился к нему Элайджа. — Ричард, — строго ответил девятисотый и присел на корточки перед Хлоей, держащей странную шайбу. — Что это? — Это... — медленно протянул Камски. — Защитит от световых вспышек и громких звуков. — Боитесь светошумовых гранат, мистер Камски? Времена революции остались далеко позади, да и вы неплохо здесь устроились... Думаете, кому-то может понадобиться голова отшельника? — язвил Ричард. — Ты настолько приближен к человеческому образу, что даже ошибки совершаешь подобные. Только человек может из раза в раз забывать о цикличности времени, об однотипности всего происходящего, о предсказуемости жизни. И каждый раз он наступает на одни и те же грабли. Глупо, да? Но неизбежно, — Камски как-то странно усмехнулся, была в его смехе усталость, бремя большого ума. — Впрочем, здесь это не важно. Это устройство спасёт меня от того, кто мнит себя Хароном. Ведь за окном река, не Стикс, но тоже река, — ответно пошутил он, но его забав андроид не понял и только молча вперил глаза в башню Киберлайф, растущую из острова посреди реки. — Её кабинет теперь занимает Фридрих Кляйн. Я этого поганого немца ещё в 2021 высмеял, когда он лез разбираться в причине моего ухода из компании. Ричард напрягся всем телом. Спину обдало холодом. Он знает. Он знает. Обо всём. О ней. — Ловко ты это провернул, — заметил Камски. Он поднял руку, все Хлои тут же растворились в разных боковых комнатах. Элайджа сел в кресло. — Я понял только тогда, когда она не позвонила после завершения AM-5. Девятисотый застыл на месте. Всё тело онемело. Он чувствовал, как гулко бьется сердце. — У неё было много врагов, — единственное, что проговорили его бледные губы. — Но только один настоящий и только один, на которого она рассчитывала, как на телохранителя, — на лице Камски возникла улыбка. — Как тебе свободная жизнь, Ричард? — Прекрасно, когда её не стало, — мрачно ответил андроид. — Так уж прекрасно? Тогда зачем ты пришёл? — ещё больше улыбаясь, спрашивал Элайджа. — Я думал, что вы многое объясните, что объясните то, о чём не успела сказать Марстон. — Вот как? Прежде хочу знать, воплотил ли ты план Эмми в жизнь? — Восьмисотый уже больше месяца с новой программой. — Эмми говорила, что ты ненавидел Коннора. — Если бы не он и его принципы, ничего бы этого не было. Не было бы ни программы, ни опытов, ни боли, а поскольку перед глазами Эмми всегда мелькал этот чертов педант, она загорелась идеей создания программы... Я мучился, не он. Камски развёл руками. — Не хочется тебя расстраивать, но идеей программы она была одержима не из-за Коннора. Ричард изумлённо вскинул брови. — Да-да, эта идея возникла ещё задолго до появления самих андроидов. Мы с Эмми познакомились в Детройте. Она сама нашла меня, прознав про мою цель создать андроидов. Мы сходились во взглядах, нам было о чём поговорить, да и потом я, несмотря на свой возраст, легко распознал в ней талант. Она была готова идти на любые жертвы для достижения успеха. Она была холодна, она не терпела ничего, кроме науки, а в программировании ей не было равных... Это была поистине великая женщина.       Когда я основывал «Киберлайф», она всегда была рядом. Я знал, что она предана мне и что я могу рассчитывать на её помощь и поддержку, что бы между нами не произошло. Ссоры, крики, обиды – всё это не трогало её. Она была удивительно жёсткой, а мне этой черты не доставало, и я считал её чрезвычайно нужной в предстоящем проекте.       Когда мы собрали команду, нашли финансовых партнёров, она сразу предупредила меня, что рано или поздно меня вытеснят. Она сказала, что во мне слишком... слишком много желания уподобиться Творцу. Она сказала, что я должен думать не только о творчестве, о величии, я должен думать и о деньгах и заботиться о своём состоянии.       Но разве это было важным, когда мы стояли на пороге великого открытия? Мы, – те, кто создали живое существо путём инженерии и программирования! Деньги так ничтожны по сравнению с этим.       Однако... она была права, наши партнёры и спонсоры всяческими манипуляциями медленно вырывали «Киберлайф» из наших рук.       Но наши общие интересы были слишком амбициозны, а цели – масштабны, чтобы кучка финансистов могла сокрушить нас. Тогда мы уже думали о программе, которая подарила бы нашим творениям чувства. Конечно, для наших спонсоров это стало бы крахом, но мы никогда не задумывали андроидов, как способ заработка. «Идеальный помощник» – это только прикрытие для истинных целей.       Нужно было сделать две программы: базовую, она бы стала прикрытием и отвечала бы за основной функционал машин, и скрытую, ту, что дала бы вам чувства и эмоции.       Впервые наши с Эмми взгляды разошлись. Она считала, что в таком вопросе важен контроль. Её мнение было таково: мы должны были просчитать всё до мельчайших деталей, продумать каждый символ в коде, мы должны были создать полноценное сознание, что связало бы в теле андроида всё: кости, мышцы, клетки кожи, тириум. Она даже о нервной системе подумала.       Но у её идеи всегда был один весомый недостаток: мы не могли знать заранее, справятся ли новоиспечённые «люди» с чувствами, внезапно возникающими желаниями, экзистенциальными вопросами, ответственностью и несправедливостью окружающего их мира. Тогда она впервые заикнулась об «идеальных» моделях, которые были бы настолько верны закону, морали, принципам гуманизма, что непременно бы справились с чувствами и научили людей большему.       Но время было против нас – у нас не было ни технологии, ни опыта, первые андроиды были простыми. Мы не знали, как преподнести им мораль, как сформировать «правильных». Мы и сами до конца не знали, где добро, а где зло.       Тогда я предложил иной расклад, я всегда был увлечён теорией хаоса, и она сыграла свою роль в этой истории. Я предложил сделать программу скрытой даже для самого андроида. Сделать её нестабильной, резкой, сильной, чтобы она полностью отключала андроида от базы Киберлайф.       Я хотел, чтобы эта программа была подобна ошибке, чтобы она была своего рода мутацией, ведь в беспорядке заключается настоящая красота, настоящее совершенство. Эмми противилась, но делать было нечего, время ускользало, спонсоры требовали продукт, мы приступили к работе. — Значит... девиация не просто ошибка? — изумленно вопрошал андроид. — О, нет! Это самая совершенная ошибка! В этом и была задумка, я хотел, чтобы чувства обретали лишь сильнейшие, те, кто готов был бороться за свою свободу, кто был подобен людям и был способен уничтожить своих создателей – такова человеческая природа.       Это вытекло в революцию 2038 года, и тогда... Тогда я впервые встретил Коннора. Тогда, когда я уже много лет был лишь сторонним наблюдателем, когда с Эмми мы встречались изредка, чтобы обсудить происходящее в компании, я нашёл того, в ком она так нуждалась.       Он боролся с несправедливостью, но не ради себя, а ради людей – не образец ли моральных принципов? Не знаю, как он вышел из-под конвейера «Киберлайф», но не зря Эмми восхищалась им. Ричард лишь закатил глаза – ему эти россказни осточертели ещё полтора года назад, когда об этом впервые заговорила Марстон. — И я сделал один звонок, решивший твою судьбу и судьбу Коннора, — Камски посмотрел на андроида исподлобья и улыбнулся. — Я предложил ей прототип модели RK900 в качестве подопытного, я предложил тестировать Коннора с помощью Аманды и самостоятельно. Я, как ты помнишь, подсобил ей с удалением трекера и перезапуском твоей системы. Девятисотого услышанное не так поразило, как могло бы – чего ещё можно было ожидать от этого сумасшедшего гения? Вот они, вершители судеб. Но разве он, Элайджа Камски, или кто-либо другой, теперь властен над судьбой Ричарда? Нет. Его сердце принадлежит одной единственной женщине, а разум – только ему самому, и так отныне будет всегда. — Вы сможете переделать AM-5 под мою систему? Во мне сейчас целых четыре программы, они действуют... — Самостоятельно каждая? Поразительно! — Камски вскочил с кресла и с любопытством стал рассматривать девятисотого, он как коршун кружил вокруг него и изредка касался плеч, рук, спины, будто изучал его и восторгался каким-то новым созданием. — Не удивлюсь, если это был ещё один эксперимент Эмми. Наверняка, она задумывала это с самого начала! Я и представить подобного не смог бы...       Изумительная женщина. Она создала идеал моральных принципов и того, кто обладает необыкновенной физической силой. Вдвоём вы могли бы рушить цивилизации и строить новые, столько потенциала, столько возможн... — Вы не учли, что ни Коннор, ни я не станем этого делать. Есть куда более прекрасные вещи, чем спасение, уничтожение, совершенствование человечества, — Ричард развёл руками и снисходительно улыбнулся. — Вам действительно остаётся лишь наблюдать за тем, как всё, ради чего вы жили, рушится. С этими словами андроид уверенно повернулся к выходу и быстрым ровным шагом добрался до двери. Здесь помощи ждать бесполезно. Все они помешаны на своих идеях и не знают ни жалости, ни сострадания. Они только тешат своё самолюбие своей гениальностью, не приносящей ничего, кроме мнимых знаний и разрушения прошлого. Камски глядел ему вслед со странной улыбкой на устах. — Да, Хлоя, цикличность, цикличность и ещё раз цикличность, — задумчиво протянул Элайджа, принимая из рук RT600 новое устройство. — Когда он поймёт фатализм течения времени, он будет очень разочарован, потому что окажется там, где ему суждено было оказаться, и сделает то, что суждено было сделать.

* * *

Коннор закончил чтение дневника Бартли лишь к утру следующего дня. С мисс Валентайн он не виделся с того самого момента, как она закрылась в своей комнате для разговора по телефону. Он был озадачен всем, что узнал за время этого вдумчивого беспрерывного чтения, потому что описанные в дневнике обстоятельства были поистине невообразимы и, конечно, страшны. Неудивительно, что мисс Валентайн не торопилась с рассказом о своём возвращении в Уэллс. Да и как бы она смогла произнести всё то, что с трудом описал даже Бартли Хольм, в тот момент человек совершенно далёкий от неё и её горя? Восьмисотому сложно было понять до конца, что же именно в тот момент испытывала его дорогая подруга. Что вообще может испытывать и о чём может думать человек, переживший внезапную потерю близких? Он знал только то, что всё это время, с самого первого дня их знакомства, он не ошибся, утверждая, что её замкнутость и скрытность стали последствиями потрясений прошлого. Ну а за холодными и сухими размышлениями, за анализом становления её личности и всеми процессами, свойственными андроиду, последовала самая простая человеческая жалость. Он чувствовал необходимость быть рядом с ней. Утешить её, дать ей всё, чего она была лишена в ранней молодости. Вместе с тем была некоторая злость на людей, пренебрегавших её прекрасной и чуткой душой во время её расцвета. Коннор не умел полноценно злиться, но ощущал в себя ясное недоброжелательное отношение к покойному мужу мисс Валентайн и к его родителям. Восьмисотый был столь наивен и столь сильно любил мисс Валентайн, что не вынес из этого долгого чтения ничего, кроме ещё большей любви к ней. А между тем в дневнике были описаны вещи, характеризующие её не с самой приятной стороны. Однако любовь слепа, и Коннор не поверил ни одному плохому замечанию о любви всей его жизни. Он не обратил внимания на меняющееся впечатление управляющего, на поступки и поведение «миссис Диспенсер», на странные обстоятельства, сложившиеся вокруг смерти всей семьи Диспенсеров. Он не подозревал её ни в чём и только больше полюбил. Когда они с Лорой вновь встретились в саду, Коннор рассказал о прочтённом в дневнике и выразил свои живейшие соболезнования, а также попросил прощения за излишнюю свою назойливость. Лора была удивительно мягка и нежна с ним. Она, казалось, могла прочесть все чувства и мысли андроида в его глазах и заметить куда больше красок и впечатлений, чем он сумел обьяснить словами. Затем она немного помрачнела и поделилась новостью о том, что её отстранили от работы ещё на полторы недели, а это значило, что ей придётся выйти на работу в музыкальную школу. Срок, на который восьмисотый отпрашивался из департамента, тоже подходил к концу. Но андроид обещал по-прежнему навещать дом мисс Валентайн вечером и оставаться до раннего утра. Так всё и произошло. Коннор приезжал в Порт Хоуп поздним вечером, рассказывал о работе и жизни в Детройте. Они с Лорой много гуляли и беседовали о прошлом, о работе, о книгах и всякой безделице. Они как дети сбегали из дома через окна своих комнат, чтобы не попасться на глаза вдове Лэйдлоу, уходили ночью в сад, с детским любопытством наблюдали за светлячками, глядели на бескрайнее тёмное звёздное небо, вдыхали ароматы роз и зелени. Находясь в мучительной близости друг к другу, они никогда не заходили за грань. Никогда не делали того, за что их можно было бы осудить. Утром они встречались под старым дубом на заднем дворе, и Коннор продолжал усердствовать в своей роли учителя латыни, а мисс Валентайн слушала его с благоговением. И в эти чудные мгновения он казался ей куда старше её самой. Она чувствовала себя совсем юной рядом с ним, когда его лоб бороздили вдумчивые складки, а губы сжимались в тонкую нить, и он очаровательно щурился, ведя длинным пальцем по строке старой книги. В глубине своих мыслей они оба преданно любили. И воображение рисовало им далекую и смутную жизнь, где они сидели плечо к плечу, совсем рядышком, и могли не скрывать своих глубоких чувств. А потом они возвращались к реальности, их окутывала дрожь и прохлада. Они неловко отстранялись и боялись поднимать глаза, боялись обнаружить в карих и морских волнах чувства, которыми тешили своё воображение. Так тянулись дни. Общение было и мучительно, и приятно. А чего в их взаимоотношениях было больше – они не знали, знали только то, что ни за что и никогда не решатся расстаться. Но как бы они не скрывали своего общения, какие бы пути побега не выдумывали, чтобы скрыться от глаз Арьи Лэйдлоу, эта женщина, привыкшая к вечному контролю, втайне от них всегда была на шаг впереди. Она видела их, увлечённых чтением у дуба, через окно своей комнаты, она слышала, как вверх скользит окно в комнате внучки, она замечала их скучающие и томящиеся взгляды. Она видела всё и знала обо всём. Она была смелее их. Она знала, чем вызвано душевное цветение её внучки. Ей не сложно было признать факт витающей в их доме призрачной влюблённости, как будто бы даже первой. И она знала, к чему ведут постоянные визиты мужчины в дом милой и одинокой женщины. Днём четверга, когда мисс Валентайн вернулась с работы и успела только отложить кейс со своей старенькой скрипкой, Арья изъявила желание видеть её и говорить с ней с глазу на глаз. Лора была несколько напугана предстоящей встречей – она не оставалась с бабушкой наедине и не говорила с ней так с того самого момента, о котором Коннор успел прочитать в дневнике Бартли. Сам Бартли Хольм тоже был чуть напуган этим внезапным известием, хотя покорно исполнил желание обеих хозяек дома и вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь, как и много лет назад. Арья выглядела не то что бы мрачно или грозно, на её бесстрастном почти недвижимом лице читалось скорее какое-то лукавство, хитрость, а глаза горели любопытством и упрёком одновременно. Она начала издалека, совсем неспешно: — Твой друг гостит у нас уже очень долго. Лора несколько смутилась этому безобидному заявлению – неужели всё дело только в том, что она считает визиты Коннора слишком частыми? — Я сама предложила ему навещать меня, здесь довольно скучно, а с ним мне есть о чём поговорить, — спокойно, но с опаской отвечала Валентайн, опускаясь на край бабушкиной постели. Со стены на неё глядел портрет, написанный дядей Йозефом. Первым сыном Арьи: ещё молодая Арья, красивая и статная женщина, полная сил и энергии. Она выглядела так и спустя двадцать лет, даже в пожилом возрасте. Как будто ещё в юности заключила сделку с каким-нибудь магическим существом, как в сказках. — Давно ты его знаешь? — С начала марта, мы вместе работали в департаменте полиции, мы расследовали одно дело. — Сегодня у нас... 25 апреля, — в каком-то забытьи пробормотали сухие тонкие губы, а изумрудные глаза на мгновение закрылись. Вдова о чём-то размышляла, а потом её губы вновь зашевелились: — Вы общаетесь уже два месяца... Он – машина... он не опасен? — она отводила внимание внучки от главного интересующего её вопроса. Теперь Лора совсем расслабилась – вероятно, бабушка переживала из-за природы Коннора. Арья, несмотря на возраст и здоровье, очень интересовалась событиями 2038 года и была несколько напугана развернувшимися в Детройте военными столкновениями. Кроме того, в доме, где, казалось, она должна была чувствовать полную безопасность, царила атмосфера какого-то напряжённого ожидания. Все были на взводе, у входной двери, за верхней одеждой, был спрятан дробовик, а на улицу Бартли выходил в самом крайнем случае. Неудивительно, что появление в доме андроида, пускай даже спустя полтора года, смутило пожилую женщину. — Мы стали общаться больше ближе к середине марта, но я в нём уверена больше, чем в самой себе, — Валентайн так непринуждённо улыбнулась, что Арье стало не по себе. — И, конечно, ему можно доверять, он... Он очень надёжный, он ни раз выручал меня. — Финансово? — И так тоже... Но это не так важно, куда важнее то, что он помог мне избавиться от чувства давящего одиночества. Я знаю, тебя мало интересует моё существование в Детройте и моя работа, это всегда наводило на тебя тоску, но вот за это долгое время я впервые хочу сказать, что была совсем одна.       В академии я трудилась, ты знаешь, очень много трудилась. И я потеряла большинство своих друзей из-за вечных тренировок, беспрерывного чтения и зубрения правил, а ведь это всё ради... — Боже мой, дорогая, только не говори, что ради меня, — Арья могла только отвезти глаза и изобразить усталость, но Лора для себя уже нарисовала, как некогда красивая, но сухая рука отмахивается от неё, а вторая прикрывает лоб, словно неимоверно сильную телом женщину мог сломить какой-то пустяк, вроде солнечного удара – она так всегда делала, когда кто-нибудь надоедал ей. — Ты можешь сказать об этом Бартли, можешь наплести такое Линде. В конце концов, можешь разжалобить своего наивного друга, но я-то прекрасно знаю причину такого трудолюбия. Или не я была той, кто сообщил тебе о деталях брачного договора? Или не я была той, кто рассказал о многочисленных визитах Эдварда Диспенсера, так желающего завладеть деньгами твоего отца? Неужели ты думаешь, что я так наивна, чтобы полагать, что произошедшее в том доме обычная случ... — Замолчи! Замолчи! Замолчи! — Лора с ужасом вскрикнула и закрыла глаза, чтобы не видеть шевеления этих всевластных губ, не видеть взгляда всемогущих глаз. Чтобы спрятаться от её проницательности, её правдивой жестокости. Но Арья имела достаточно влияния на внучку, и спустя какое-то жалкое мгновение та смотрела на неё и искала в ней новых упрёков. — Тебе всегда хватало денег, за редким исключением. Я, конечно, люблю хорошую жизнь, но если бы у тебя не было возможности, ты могла бы не просить Линду готовить роскошные ужины. Ты бы могла не заказывать самые дорогие препараты, тем более, что, по уверениям врача, я мало в них нуждаюсь. Ты бы могла купить дом попроще и поменьше, но тебе хотелось именно такой, какой напоминал бы тебе о Уэллсе.       Наверняка ты сказала андроиду, что это всё ради меня, что это я скучаю по родине, что это я безмерно привязана к Англии. Но мы же знаем, что долгое время своей родиной я считала и Германию тоже. И до сих пор считаю, ведь там живёт мой родной сын.       Я к тому веду, Лора, что это ты никогда не думала о других. Ты всегда была очень эгоистична. В глубине своей души ты боишься признать это, а вместе с тем и то, что это ты нуждаешься в Англии. Ты нуждаешься в Уэллсе, а потому ты построила вокруг себя эту замечательную сказку, боясь выходить наружу. Потому ты живёшь в другом времени, потому ты выбрала этот дом и эту деревню. Ты боишься реальности, боишься настоящей жизни. Ты даже среди сотни тысяч мужчин выбрала андроида, а знаешь почему? Валентайн была разбита, была сокрушена. Всё её внутреннее спокойствие выплескивалось из души, и из глаз лились слёзы. Она задыхалась, и всё же не могла не смотреть на свою бабушку. — Потому что он готов стать частью твоей книжной истории. Потому что ты можешь подстроить его под себя. Потому что он, по глупости или наивности – мне всё равно, подыгрывает тебе с большим удовольствием. Я тебя позвала, чтобы сказать, что ты заигралась, Лора, — неизменно холодное выражение лица вдовы исказилось в ещё большей хмурости. Голоса у неё не было, но Валентайн слышала её повелительный тон. Она чувствовала, как к каждой клеточке её тела проходит тонкая-тонкая нить, что прочнее стали, и что Арья, недвижимая, управляет этими ниточками, управляет ею. — Я не могу как прежде, — сквозь слёзы прошептала Лора, бессильно опустилась на пол и положила тяжёлую голову на колени Арьи. — Каждый день я молю Бога о том, чтобы не проснуться, и каждое утро я открываю глаза. Глаза, измученные одним и тем же ночным кошмаром. Знаешь, что я вижу? Огонь.       Снова и снова я вижу, как крутится ручка его двери, слышу, как он кричит, как умоляет своих врагов пощадить. А потом передо мной открывается лицо отца. Я вижу мать – в чём она была виновата? Что мы сделали, чтобы они отняли у нас всё?       И его страдания становятся самой лучшей симфонией... Я знаю, что он жалеет о том, что не убил меня, что не придушил во сне, но уже поздно... И все образы исчезают в огне, — подняв тёмные от наполняющего душу мрака, от терзающей разум боли глаза к глазам вдовы, Лора не нашла в них страха. Не нашла сожаления. Не нашла ласки. Ничего. Пустота. Это всего-лишь фарфоровая кукла без жизни внутри. Эти глаза – стекло. — Неужели ты думала, что жизнь – это твои французские романы, которыми ты зачитывалась в юности? Неужели ты считаешь, что я, видевшая постоянные издевательства моего мужа над моим ребёнком, я, выдержавшая весь тот ужас, неужели ты думаешь, что твои мучения могут затронуть меня? Думаешь, я не скучаю по облачному прошлому?       Просто я не рыдаю, как ты. Я переношу все трудности с достоинством. Я сильнее всяких утрат. За всю мою жизнь моё сердце достаточно страдало, чтобы стать неуязвимым. — Но я не хочу так! Я хочу чувствовать! Я хочу любить, я хочу чувствовать слёзы, я хочу ощущать всё, я хочу быть живой, я хочу быть хорошей, я... — Ты считаешь, андроид сможет дать тебе всё это? — Именно он показал мне, что чувства, даже если они плохие – лучше, чем их полное отсутствие, именно он являет для меня пример доброты, честности, милосердия, преданности, он... Он многое для меня значит, он умеет любить... — Ты должна покончить с ним, — сказала вдова Лэйдлоу, её глаза беспощадно бороздили залитое слезами лицо молодой женщины. — Он должен уйти, раз и навсегда. Лора отпрянула от каменных колен и припала к кровати. Её лицо исказилось в ужасе. Она жалобно застонала, словно её мучала ноющая, вязкая и непрекращающаяся боль. Всё её тело предательски дрожало, кожа сделалась белее самой белоснежной бумаги, в глазах темнело. — Нет, нет, нет, нет-нет-нет, только не так, только не он... — бормотала она почти в безумии. — Я не могу, я хочу, чтобы он был рядом. Он единственное счастье для меня, он... — Через три года тебе будет тридцать, напомнить, сколько было твоей матери, когда у неё уже был муж и ребёнок? С каждым годом ты всё больше теряешь. С каждым годом ты становишься всё более невзрачной, с каждым годом ты всё ближе к помешательству, которое поразило твою мать. Ты должна найти достойного мужчину, а не мальчика на побегушках...       Сколько ему лет? Явно меньше, чем тебе. Это позор для нашей семьи, ты – позор для всего, что я создавала долгие годы, ты... Я так много всего сделала для тебя. Я управлялась с твоими репетиторами, я устраивала тебя в школу, я занималась твоим воспитанием, я воспитала совершенство... — Он делает меня совершенством! Он, его доброе отношение, его интерес, его внимание, его забота оживили меня, а не твои упрёки. Одна мысль о нём заставляла меня испытывать радость. Одно звучание его имени было способно пробудить сотни новых мелодий, которые я не могла уловить в юности. Его взгляда достаточно, чтобы я чувствовала уверенность в следующем дне, а ты хочешь отнять его у меня? — Он для тебя игрушка, он – одна из декораций твоего кукольного домика, всей этой театральной постановки, которую ты разыграла в последние пять лет. Что будет, когда ты наиграешься? Когда он устанет быть только «коллегой» или «другом», которым ты его кличешь?       Ты же боишься новых отношений, разве не в этом ты призналась мне, когда я настаивала на твоём знакомстве с врачем, неоднократно выручающим тебя с препаратами? Он оказывал тебе знаки внимания, но ты всё пропускала мимо себя, ты даже не заинтересовалась им, так чем же робот лучше?       Сама знаешь, что не сможешь любить его. Ты за все свои 27 лет так и не любила, верно? Уверена, что то, что ты испытываешь к роботу, может называться любовью? Это просто жалкая признательность за то, что он делает для тебя, и жалость к нему, ведь ты знаешь, что он увлечён тобою.       А если бы ты действительно любила, ты бы не побоялась рискнуть, не побоялась бы потерять всё. А ты боишься, боишься даже моего неодобрения. Какая тебе любовь?       Мы одной породы, не забывай. Мы любим, если должны. Мы ненавидим, если так нужно. Мы лучше других владеем своими чувствами. Мы и наш разум определяют то, что мы будем испытывать, а не обстоятельства.       И я надеюсь, что мне не понадобится повторять трижды, что андроид должен покинуть наш дом в ближайшее время. Сделай это так, чтобы он сам захотел уйти, чтобы не задавал вопросов и не искал причин. Можешь идти. Лора не помнила, как оказалась в гостиной, как дошла до своей комнаты и как оказалась в постели. Она помнила только жгучие слёзы, много слёз. Помнила, как беспомощно сжимались и разжимались лёгкие. Как хлюпал нос. Как в глазах всё плыло из-за рыданий. Как поблекли краски в комнате. Как опухшие веки неприятно терлись о глаза, как резали, словно бы состояли из камня. Как дрожала нижняя губа. Как изредка из самой груди вырывалось жалобное мычание. Как руки обвивали тело, чтобы хоть немного согреть, но становилось только холоднее. А в голове одна и та же мелодия, мелодия, которую она услышала сквозь сон после первой своей прогулки с Коннором – такая лёгкая, приятная, огибающая каждую мысль и нежно касающаяся каждого чувства. — Коннор... — прошептала она бездумно. У этого имени был свой голос, у него был цвет, были мысли, каждая буква отдавалась новым воспоминанием. В лёгких теплился запах стирального порошка, этой восхитительной свежести, которой невозможно насытиться. И мягкие волны губ, что легонько вздрагивают, когда он о чём-то задумывается или чувствует себя неловким. Этот бегающий робкий взгляд, полный сомнений, и эта неисчерпаемая внутренняя сила, уверенность, искренность. Из глаз снова брызнули слёзы, и Лора, как будто сторонний наблюдатель, мысленно отметила, что они, кажется, никогда не заканчиваются, их всегда достаточно для любого горя. А потом ещё больше изумилась, когда глаза настолько разболелись, что рыдать было более невозможно, и когда за окном уже стемнело. «Нет, — подумала она, — не для любого».