Катарсис

      Ноябрь, 1998 год       Это было похоже на щелчок. Мгновенный выстрел, застрявший в сердце. Миллисекунда, длившаяся вечность. Кости под телом крошились, распуская кальциевую пыль по органам. Внутренности обливались кровью, выпускавшейся из венозных артерий. Бледность кожи стала более выраженной, контрастируя с теплым освещением Большого зала. Но Малфой не чувствовал теплоты. Ему казалось, что помещение пустилось в неизгладимый мрак, заливаясь собственной чернотой в каждый дюйм. Холодный ужас вставал спицами меж позвонков, неестественно выпрямляя мужскую спину под одеждой.       Он чувствовал, как слуховые рецепторы раскололись о трескучий визг. Девичий крик бил по убывающей шкале: от неимоверно громкого лязга связками до немого шепота полного страха. Малфою не пришлось гадать слишком долго; он хорошо выучил, как звучат ноты боли и тревоги, издающиеся из знакомых уст. Он заучил наизусть переплетение отчаяния, что прочно засело в естестве Грейнджер.       Малфой был одним из первых, кто поднял взгляд к очагу эмоционального всплеска за несколько секунд до начала бедствия. Он видел, как стая воронов сбросила коробку прямо перед лицом Грейнджер, улетая обратно через специальные птичьи щели. Серебристые радужки созерцали чрезмерную осторожность, с коей гриффиндорка приближалась к загадочному объекту. Видел как паника, сеющаяся на кончиках девичьих пальцев, расплескивалась по всему телу, слегка затормаживая её движения.       Слизеринец чувствовал нутром, что в этой гребаной коробке не может быть ничего безобидного. Он практически дернулся вперед, слегка задевая корпусом стол, и тот неприятно впился в выступающие реберные кости. Кожа на ладонях натянулась, отчего костяшки побелели, а лицо, полное ярости и предначертанной паранойи алело от приступающей крови. Малфой ощущал, как внутренний голос нашептывал ему о том, что содержимое коробки может стать последней каплей в чаше самообладания Грейнджер.       Драко знал наперед, что увиденное гриффиндоркой может привести её к уровню шока, несоизмеримого с жизнью.       Её хрупкое, жертвенное сердце просто не сможет выдержать такого накала убийственных страстей. Девичий орган разорвется под плотью на мелкие лоскуты, оставляя после себя сгусток невыраженной бравости и несбывшихся надежд. Слезы мучений потопят её так же умело, как и преподнесенный подарок.       Большой зал пронзил нечеловечий крик, оттеняющийся женской тональностью. Малфой осознал, что оказался прав. Всё случилось слишком быстро, чтобы он успел предпринять что-либо.       Природная заинтересованность и гриффиндорское любопытство девчонки сыграли наперегонки с чувством доблести слизеринца. Он не успел даже подняться со своего места, как крышка сдвинулась, падая на стол. Ящик Пандоры открылся, выпуская из стен алого картона ужасы, царапающие своей явственностью людское сознание и человечий рассудок.       А после всё происходящее облачилось в туманную дымку, затмевающую слизеринское сознание. Его разум покрылся слоями пелены, заставляющей следовать инстинктам сердца, игравшего слишком ловко с рациональностью Драко.       Малфой резко встал, перешагивая через лавку, попутно смахивая с себя ладонь Астории, что цепко вонзилась ногтями в предплечье парня. Она недовольно скривила лицо, переглядываясь с остальными. Большинство из студентов глазели в сторону гриффиндорки, пока та отчаянно пыталась совладать с собой, подбирая разбитые осколки собственной собранности. Блейз и Пэнси что-то кричали ему вслед, но он не слышал. Все постороннее смешалось в однообразное сплетение слогов, не поддающихся восприятию. Возможно, они хотели его остановить, вразумить о том, что он – не герой или рыцарь из глупых сказок. Помощь грязнокровке не отбелила бы его в глазах общественности.       Но ему было глубоко поебать на это чёртово общество.       Он не спешил чеканить в собственном сознании нормы морали, выслуживаясь перед стаей волков, скалившихся от очередного неуместного жеста.       Помощь гриффиндорке являлась для Малфоя чем-то важным и нужным. Сокровенным и личным, требующим шага. Долгожданного действия после многолетнего застоя, вызванного атрофированным чувством сопереживания. Драко впервые ощутил, как внутри него что-то треснуло. Лед в его жилах тронулся, распускаясь по артериям и топясь в жгучей крови.       Он уже прочувствовал это однажды.       В ту ночь, когда Грейнджер сшивала его раны, залечивая глубокий порез от возможных инфекций и потери крови. Драко почувствовал, что в тот момент его монументальность пошла по швам, позволяя человечности проникнуть вглубь защиты.       И он чувствовал это сейчас.       Когда его глаза безотрывно глядели на гриффиндорку, что из последних сил удерживала край скамьи, пытаясь найти опору. Драко ощутил, что привычная холодность сменяется знойностью, разливавшейся где-то там, под костями и грудой мышц. Он чувствовал, как скрежетало его нервно бьющееся сердце, вопящее о том, что ему неспокойно.       Он волновался.       Совершенно искреннее, без тени сомнений. Малфой боялся за состояние Грейнджер подобно, наверное, самому ценному артефакту. Самому редкому и необычайно важному. Такого, что на весь свет невозможно было отыскать похожий. Даже минимально.       Малфой обошёл стол, направляясь к гриффиндорскому. Он поднял взгляд, оценивая обстановку, нарываясь серыми радужками за знакомый силуэт. Нотт шёл по тому же пути, что и Драко, но прозорливый кудрявый слизеринец шагал с другой стороны стола. Его иссиня тёмные глаза сверлили Драко, а напряженные черты лица выдавали то незримое, что объединяло слизеринцев.       Совершенно необъяснимая, но сильнейшая тяга к Грейнджер.       Чувства слизеринцев к ней были, возможно, были схожи, и эту привязанность по ироничной случайности невозможно было обрубить, как бы они ни старались. Оба волшебника оставались бессильны перед жгучей энергией, заложенной в хрупком теле гриффиндорки. Купирование собственного влечения к девчонке было равносильно выпуску смертоносного проклятья себе в висок. Могло иметь очевидно-необратимые последствия.       Малфой уже попробовал отступить. Прошлой ночью он сбежал от гриффиндорки, проклиная себя за слабость. За то, что проникся внутренним зовом зацепиться за спасательный карий ореол её глаз, растворяясь в девичьих стонах. Драко улавливал, как из девичьей глотки вырывался блаженный голос, зачаровывая нежнейшими нотками. Каждое из её выдохов он ловил ртом, пытаясь затеряться в теплоте обоюдного желания.       Слизеринец ненавидел и благодарил себя одновременно.       За то, что впервые в жизни поступил, как трактовало ему сердце. Чувство, утраченное за годы проживания бок о бок с вездесущим злом, взыграло в нём новыми красками. Пульсировало под кожей, разрастаясь сплетением лиан, заполняющих пустоту. Блуждавшая внутри похоть гнала кровь в его венах, подогревая желание испить сочный плод весенней поры.       Однако страх был сильнее взыгравшей в нём жизни. Он обдавал охлаждающим потоком, отрезвляя мальчишку перед тропой, которая могла завести не туда. Он осознавал, что не сможет вот так просто отдаться чувству, посылая к чертям все те установки, что были заложены в нём с самого детства. Он все ещё слышал, как строгий голос отца в его голове нанизывал нервные окончания на остриё презрения. Драко, действительно, хотел избавиться от этого. Но чернота, подаренная предком, была сильнее его приземленных желаний.       Малфой знал, что Грейнджер – единственный верный путь в его жизни, и даже эта уверенность раскрошилась под пальцами, стоило слизеринцу прийти в себя.       Он думал об этом, когда покидал её комнату, пытаясь избавиться от внутренней борьбы, что топила его с головой. Думал, когда мучился от бессонницы, глядя в потолок. В течение учебного дня. За обедом, когда Блейз о чём-то увлеченно болтал. Драко не слышал, мысленно он все ещё оставался в спальне Грейнджер, упиваясь сладостью её тела.       Он прозрел только тогда, когда вновь услышал её голос, лишенный радости и наслаждения. Мучительный и боязливый.       Крик девчонки внезапно стал самым главным кошмаром слизеринца, отгоняя от Малфоя страх, вызванный прошлыми убеждениями и лицемерными принципами.       Драко остановился, оценивая заклятого противника. Теодор повторил за Малфоем, изгибая бровь. А после щелкнул переключатель – эмоции Нотта сменились, возвращая слизеринцу его клеймо шута, вызубренного посмертно. Кудрявый слизеринец сделал реверанс, уступая дорогу блондину. На его лице все ещё сияла глумливая улыбка, почти издевательская.       Но Малфоя сейчас это интересовало меньше всего. Его взгляд вернулся к Грейнджер, и его задуманный план не заставил себя ждать. Принимаясь к исполнению, слизеринец прошёл ещё несколько десятков дюймов, пытаясь протиснуться сквозь толпу, окружавшую рыдающую гриффиндорку. Профессора поспешили сорваться со своего обеденного пьедестала, направляясь к злачному месту.       Малфой опустился на колени перед девчонкой, загораживая своей спиной открытую коробку. Он не знал, что там. Слизеринец лишь узнал почерк Чистильщика – только после взаимодействия с этим ублюдком рассудок покидал гриффиндорку.       Грейнджер до сих пор сидела на полу, раскачиваясь из стороны в сторону. Её изумительной красоты глаза были широко распахнуты, но все великолепие было скрыто под морозным налетом скорби. Взор её устремлен строго перед собой, нацелившись на мужскую грудную клетку. Именно она сейчас разделяла девушку от соприкосновения с ужасающим презентом. Взгляд кишел пустотой, наполняясь исключительно слезами. Капля за каплей они стекали по бархатной коже оливкового оттенка, что сейчас была настолько бледна, сравниваясь по цвету с извечно белоснежной плотью Малфоя.       Драко поддался искушению, протянул ладонь к лицу Грейнджер, смахивая несколько крупиц горючей жидкости со щёк. Гриффиндорка даже не шелохнулась, продолжив приговаривать себе под нос то, что не поддавалось слуху слизеринца.       — Эй? — это больше походило на вопрос. На заинтересованность в том, находилась ли сейчас волшебница в здравом уме. Малфой чувствовал нутром, что его догадки оправдались. Девичье сердце дышало на ладан, покрываясь рубцами жуткого испуга. — Грейнджер, посмотри на меня.       Его голос был ровен гипнотическому сеансу, подавляющему смуту в женском сознании. Взгляд гриффиндорки слегка просиял, появлялись вкрапления осознанности. Она медленно подняла голову на Драко, смаргивая очередной приступ рыданий. Малфой почувствовал, как на его ладони упало ещё несколько крупных капель, но ему было плевать. Он был готов ловить каждую слезу, если бы это помогло Грейнджер избавиться от паники.       — Вот так, — ласковый тембр коснулся девичьего слуха, и она кивнула, продолжая заикаться от собственного шёпота. — Умница, Грейнджер.       Волшебница, наконец, остановилась, переставая раскачиваться. Её тело заняло статичное положение, а глаза устремились прямо в лицо Малфоя. Её карие радужки пленительно взирали, топя слизеринца в водах отчаянья, приглашая его погрузиться в неизведанный омут и разделить животрепещущую боль. Драко принял это предложение, не раздумывая. Она смотрела на него долгие минуты, кивая с благодарностью. Её измученное лицо, покрытое розоватыми мазками от долгого плача, продолжало смотреть на Драко.       — Что случилось? — на периферии слуха до Малфоя донёсся голос её блаженных дружков. — Эй, дайте пройти!       Он уже приготовился к тому, что она отскочит назад, делая вид, что между ними ничего не было. То мгновение, позволившее Драко унять девичью боль, было тенью, не имевшей ничего общего с реальностью. Ведь это было их жизненным кредо – убегать в самый неподходящий момент, позволяя страху взять над собой верх, а предубеждениям ломать всё то, что они шатко выстраивали меж собой. Непозволительную роскошь под названием близость.       Но Грейнджер была смелее, чем кто-либо.       Она не отступила ни на дюйм. Её хрупкое тело приблизилось к его, а тонкие пальцы опустились на плечи, сжимая сильные мышцы, что есть мощи. Гриффиндорка прильнула к слизеринской мантии, пытаясь слиться с ней, стать одним целым. Драко не препятствовал порыву, позволяя волшебнице творить своё дело. Носовые пазухи коснулись персиковых плодов, вдыхая манящий шлейф. Грейнджер приподнялась, пытаясь дотянуться до уха Малфоя, щекоча его шею кудрявыми локонами. Она всегда тянулась к нему, изо всех сил стараясь постичь непостижимую высоту блондина. Слизеринец опустил голову к ней, прислушиваясь к сбитому дыханию, опаляющему оголенные участки мужского тела.       — Невилл мёртв, — она говорила медленно, прерываясь, чтоб глотнуть ещё капельку живительного кислорода. — Его голова… в этой коробке, — волшебница задержалась на мгновение, прикусывая язык, чтобы волна рыданий вновь не накрыла её. — И, кажется, я знаю, кто убийца.       Драко отстранился в изумлении, пытаясь понять, была ли Грейнджер действительно в своём уме. Осознавала ли она, что говорила. Но на её лице, помимо застывшего страха и проступающего гнева, не было и намека на сумасшествие. Малфой видел, что гриффиндорка излагалась чётко и рационально, без вспыльчивого фанатизма.       За спиной Грейнджер он увидел, как приближались Макгонагалл и Саммерсет. Поттер и Уизли уже практически пробились сквозь толпу, замедляя шаг от увиденной картины. Вислый, вероятно, язык проглотил от созерцания того, как его любимая золотая девочка припала в объятья ненавистного врага, но у Драко не было сил глумиться над удивлением Уизли.       Он продолжал удерживать в своих руках Грейнджер, старательно уберегая её от нежелательного внимания остальных студентов. Её хотелось закрыть собой, уводя в башню старост, чтобы она пришла в себя и перестала содрогаться в слезливых конвульсиях.       — Что ты творишь, Малфой? — взревел Уизли, подлетая к молодым людям. Он пытался спихнуть ладони слизеринца со спины гриффиндорки, но та его опередила.       — Не нужно, Рон, прошу тебя, — она обернулась на голос гриффиндорца, пытаясь подняться на ноги. — Он хотел помочь.       — Он? — вторил Поттер. Он подошёл ближе, ровняясь с Уизелом и изумленно кидая взгляд на Грейнджер и Малфоя.       Слизеринец заметил, что лица у друзей гриффиндорки слегка дрогнули в гримасе растерянности. На удивление они молчаливо созерцали то мгновение, в котором была заточена четверка по воле судьбы. Они переглядывались друг с другом, пытаясь осознать, что здесь всё-таки происходило. Почему никто не спешил объясняться, старательно набираясь смелости и следуя своему чувству такта.       Поттер потрясенно вскинул брови, подходя чуть ближе к гриффиндорке. Он ухватился за её руку, бережно сжимая худую ладонь. Шрамоголовая сиротка шептал что-то ведьме, а она, в свою очередь, пожимала плечами и бросала короткое: «Я всё объясню».       Это ударило уколом ревности в солнечное сплетение, но Драко мастерски его проигнорировал, проглотив песчаный осадок с остальными эмоциями.       Уизли слегка пошатнулся на месте, продолжая прожигать дыру во лбу Малфоя. Не отвлекаясь от безмолвного расчленения, рыжий гриффиндорец шагнул к Грейнджер, нарочно вставая между ней и слизеринцем, вынуждая блондина сделать шаг назад. Вислый скалился, но не бросался. Видимо, Грейнджер уже провела с ним воспитательную беседу, дрессируя своего ручного пса. Драко чувствовал на физическом уровне, как повышался кортизол в крови Уизли, провоцируя его гневные импульсы рассылаться по округе. Малфой был готов поспорить, что рыжего сдерживала Грейнджер. Не будь её рядом, Драко, вероятно, был бы скормлен этому неказистому церберу.       — Мисс Грейнджер! — обеспокоенный тон директора разрушил накаляющуюся шкалу взаимной ненависти, вынуждая студентов обратить внимание на свою персону. — Дорогая, пройдёмте со мной, — старуха протянула ладонь, немым жестом приглашая сопроводить ученицу до кабинета Саммерсета.       Грейнджер шепнула что-то на прощание Поттеру, выпуская ладонь из его рук. Уизли внимательно следил за движениями гриффиндорки, сжав губы в единую полоску, наблюдая, как волшебница ускользала из поля их зрения. Девчонка обернулась к Вислому, слегка обняв его за плечи, притупляя разгоряченный пыл рыжего. Тело гриффиндорца слегка размякло, стоило ведьме коснуться его напряженных мышц. Грейнджер со всей присущей нежностью, что просачивалась через трещины сломанной души, прильнула к дружку, утыкаясь лбом в его ключицу.       Драко наблюдал за ними безотрывно, ощущая, как заходили желваки. Раздражение бежало по кровеносным путям, опаливая изнутри.       Несмотря на свой внутренний страх и непоколебимую конструкцию непринятия новой реальности и новых аспектов его личности, слизеринец чувствовал, что ему была необходима Грейнджер.       Ему было необходимо собирать её слёзы, ведь они служили единственным напоминанием о том, что в нём осталось хоть что-то живое. Чувствующее. Горящее.       — Во имя Мерлина, зачаруйте эту коробку, тут не на что смотреть, — отдал приказ подоспевший Саммерсет.       Драко почувствовал, как тонкие иголки ужаса впиваются в позвонки, провоцируя слизеринца повернуться корпусом. Малфой отвлекся от созерцания гриффиндорки, медленно повернув голову в сторону стола львиного факультета. Он не терял времени, стараясь как можно лучше рассмотреть содержимое, пока отряд мракоборцев не поставят магическую печать на этот жуткий подарок.       Одного взгляда хватило, чтобы исконно ледяной разум покрылся знойными вкраплениями отвращения и неподдельного страха. Малфой сдержал рвотный позыв, рассматривая, как свернувшая кровь окропляла подкладку, а синее лицо глядело на слизеринца в посмертном искривлении. Драко сглотнул тягучую слюну, отбирая взгляд от головы покойного Долгопупса.       Слизеринец услышал, что за спиной засуетились остальные студенты, расходясь после разыгравшейся мрачной сцены. Слизеринец повернулся обратно, замечая, как Грейнджер уводят из Большого зала; почти не соображающую из-за шока и обмякшую из-за пережитого потрясения. Она волочила ноги, одну за другой, пытаясь не спотыкнуться и не свалиться на начищенный эльфами пол.       Малфой смотрел ей вслед, ощущая трепетное покалывание где-то меж ребер.       Ему срочно требовалась доза сигарет. Или чего покрепче.       А пока он смотрел, пугливым шепотом отсчитывая секунды до того, как Грейнджер покинет помещение. Она бросила едва заметный взгляд через плечо, выжигая узоры на грудной клетке парня. Этого было достаточно, чтобы всецело ощутить жжение искр, что отражались в глазах ведьмы.       Драко сбился со счёта, останавливаясь между пятью и внутренней просьбой о том, чтобы напоследок посмотреть в девичье лицо, напоминавшее рассвет после самой тёмной ночи.

***

      В кабинете было душно. Спёртый воздух, обволакивающий каждый дюйм помещения заливался в носоглотку, просачиваясь к легким, сдавливая органы под плотью. Кости плавились от повышенной температуры, обостряя тягостно-тянущее чувство внутри. Пот лился по телу, промочив рубашку насквозь. Рана на животе реагировала на внутреннюю смуту, провоцируя приступы колющей боли сбоку. Дышать было практически невозможно, Гермиона жадно вздыхала, но не стремилась проглатывать кислород, цедя его в напоминание о том, что она пока ещё жива.       Пока.       Физическая оболочка её хоть и была подорвана пережитым и увиденным часом ранее, но тело её держалось из последних сил. Адреналин, гнавший по венам гормональным выбросом, притуплял желание свалиться со стула, сворачиваясь калачиком, чтобы заснуть. Мозг гриффиндорки был защищен химической реакцией, пронзающей нейроны извилин, чтобы волшебница не поняла, что на самом деле случилось.       Сознание было завешено ширмой, застилающей ужасающий образ мёртвого Невилла. Разум девушки просто не желал принимать во внимание мерзкие подробности, указывавшие на то, с какой жестокостью был покалечен, а впоследствии, убит её близкий друг.       Реакции на смерть Невилла отличались своей разнообразностью и последовательностью.       Сначала это был шок, цепляющийся за ментальный фон, вонзающийся клешнями в самые уязвимые точки. Эта реакция поражала рациональную часть девичьего сознания, порождая надломленность. Искалеченные участки психики заполнялись невыраженными, подавляемыми эмоциями, что просачивались сквозь слезные каналы. В какой-то момент Гермионе казалось, что она утопала в собственных слезах, захлебываясь солью и влагой, оседающей на щеках и искусанных губах.       Вторичностью оказался приём, возникающий у человека, переживающего сильнейшее потрясение. Тот самый переломный момент, который решает поиграть с внутренним оптимизмом, выдавая желаемое за действительность. Сознательная часть не желает принимать смерть, пытаясь исказить события. Гермиона думала о том, что в коробке не голова Невилла. На самом деле он жив. Кто-то просто решил поиздеваться над ней, наколдовав слишком уж реалистичный муляж.       Но Грейнджер слишком хорошо разбиралась в анатомии и магической медицине, чтобы понять, что содержимое коробки – это останки настоящего, некогда живого человека.       Ей пришлось собирать останки надежды по крупицам, молясь о том, что она сможет прийти в себя. Сможет перестать рыдать навзрыд, привлекая к себе внимание посторонних.       К чёрту их всех, повторяла про себя ведьма.       Никто из них не стоит и мизинца Невилла.       Он был слишком честным, храбрым и таким истинным гриффиндорцем. Он был озарением посреди черни, оседающей на глазах добровольной слепотой.       Она имеет полное право оплакивать его именно так. Крича настолько истошно, что лопались капилляры на глазах, заливая белки переплетением алых сосудистых линий. Выражая боль через уста и голосовые связки, чувствуя как они трещат от слишком сильных эмоций. Сдирая с ладоней весь верхний слой эпидермиса, царапая пол с такой рьяностью, чтобы жжение от полученных небольших ран затмевало нарастающее осознание.       Но оно не заставило себя ждать.       Осознание явилось в тот момент, когда гриффиндорка ощутила, как холодные ладони коснулись её щёк, прожженных насквозь ядовитостью собственных слёз. Слабая вспышка пронеслась под прикрытыми веками. Она даже не отдёрнула головы, поняв сразу, кто именно скрывался по ту сторону закрытых глаз. По внутреннему чутью и зову колышущегося сердца. Это спасительное чувство позволило впервые распахнуть глаза, с трудом сдерживаясь от очередного пугливого крика.       Но вместо жуткой коробки на Грейнджер смотрел Малфой, старательно собирающий каждую из пролитых слёз. Он безотрывно наблюдал за ней, оберегая её психику от очередного панического приступа. Его тело загораживало собой обзор, и мысленно Гермиона поблагодарила его несколько сотен раз.       Полное осмысление пришло именно тогда, когда она услышала голос слизеринца, ложившийся на слух нежнейшим бархатом. Самое иррациональное и диссонансное явление связало душу волшебницы с реальностью. Она почувствовала, что может дышать и чувствовать. Ощущать Малфоя рядом. Мерзавца, ставшего в одно мгновение ориентирной точкой на карте жизненных скитаний. Маяком, озаряющим тернистый путь светом серебристых мерцаний.       Это не отняло боли от сердца, но остановило кровотечение, заливающее орган новой порцией мучений.       И сейчас, когда Грейнджер сидела в слишком тесном и неуютном кабинете Саммерсета, она понимала, каково на вкус принятие.       Крепкое. Горькое.       Как кофе, дымящийся в чашке мракоборца.       Солёное. Липкое.       Как пот, стекавший меж выступающих лопаток на костлявом теле девчонки.       Вязкое. Отрезвляющее.       Как миллилитры успокоительных зелий, вливавшихся в глотку поочередно.       Гермиона проглотила, как минимум пять порций, выданных по настоянию мадам Помфри. Она знала, что это — не предел. Сознание покрывалось эфемерностью, застилающей подлинные эмоции. Грейнджер казалось, что она чисто физически больше не может выдавить из себя слёзу, но это было обманчивой уловкой действия магических препаратов.       Психоэмоциональный фон становился брешью, не имевшей фундаментальной поддержки из испепелившихся воспоминаний. Все чувства притуплялись, оставаясь где-то за гранью досягаемости. Гриффиндорка отчаянно желала вознестись к ним, дотянуться хотя бы кончиком пальцев, возвратив их себе.       Оставить эмоции в своём сердце, несмотря на то, что от них орган начинал кровоточить.       Но этот страшнейший недуг являлся тем, что удерживало её на плаву. Она не хотела быть тенью, ложившейся поверх истинных переживаний. Ей нужно было это, ведь отказаться от чувств - равно предать память усопшего.       Боль помогает нам помнить.       Гермиона слегка ослабила гриффиндорский галстук на своей шее, пытаясь сфокусироваться на зрелом лице напротив. Густая борода Саммерсета скрывала его огрубелую кожу на пальцах, пока он нервно потирал ладонью подбородок. Его взгляд был заточен на бумагах. Отряд мракоборцев провел первичный анализ останков трупа, вписывая всевозможные детали в отчет.       Грейнджер старалась не высовываться, несмотря на интерес, бившийся в мозгу лихорадочной идеей. Она мельком осматривала перелистывающиеся страницы сшитой стопки, пытаясь разобрать перевернутые буквы, излагающие сухие факты. Но эффект зелий блокировал концентрацию девушки, рассеивая написанное авроратом. Она не могла долго вчитываться, заставляя слова собираться в голове, чтобы впоследствии обрасти логическим обоснованием. Роговица глаз иссохла, а виски сковывала острая боль от чрезмерно яркого света. Гермиона зажмурилась, отворачивая голову в сторону, чтобы переждать приступ мигрени.       Саммерсет любил обставлять своё рабочее место десятками свеч, чтобы лучше видеть лицо допрашиваемых студентов, как в самых дешевых магловских детективах.       — Стакан воды, мисс Грейнджер? — вежливо спросил Уильям, не отвлекаясь от изучения последней страницы документа.       — Спасибо, не нужно, — коротко ответила Гермиона, хмурясь. Саммерсет прекрасно понимал, что палочка все ещё находилась у гриффиндорки, и она могла спокойно произнести Агуаменти без помощи посторонних. Но это была вежливость ради вежливости. Очередной фарс.       Всё-то время, что Грейнджер провела в кабинете мракоборца, он ни разу не заговорил с ней. В помещении, помимо Саммерсета, его помощника и Гермионы больше никого не было. Весь его отряд был разослан по школе для того, чтобы отыскать тело Невилла раньше, чем обезглавленный труп найдётся каким-нибудь студентом.       Директор Макгонагалл сопроводила волшебницу, идя с ней за руку по коридорам, будто боялась, что без её помощи девушка просто падёт замертво, расшибаясь о выступающие камни на полу.       Гермиона бы с радостью сделала это. Содрала бы кожу в кровь до мяса, лишь бы не чувствовать, как собственный жизненный огонь потухает в этом чёртовом кабинете.       Минерва покинула Грейнджер возле двери, выражая искренние слова соболезнования. Гриффиндорка видела слёзы профессора дважды. После смерти Альбуса Дамблдора; а также в день, когда с бесконечной войной с Волдемортом было покончено. Сегодня Гермиона заметила, что по лицу женщины пролилась ещё одна волна слёз – третья по счёту. Макгонагалл старалась держаться, но подрагивающий голос, служивший жгутом, сдерживающим выплеск эмоций, выдавал её.       Директору досталась тяжелая ноша. Помимо переживаний из-за кончины студентов, которые были для неё сродни родным детям, женщине приходилось разбираться с жалобами из министерства и попечительского совета, пытаясь как можно скорее разрешить вопрос с отправлением учеников обратно домой. Грейнджер знала, что шесть дней теперь – непозволительная роскошь. Она чувствовала нутром, что, скорее всего, сегодняшний день станет последним в этой школе. Резонанс, вызванный Чистильщиком, вряд ли продолжат терпеть.       Догадки Гермионы негласно подтвердил Саммерсет, подписавший разрешение на вывоз студентов завтрашним днём.       И теперь гриффиндорка понимала, что это было правильным решением. После смерти единственного человека, вселявшего ей веру в то, что их проклятые души ещё возможно спасти, волшебница осознала, что они уже давно жарятся в адском лимбе, вращаясь по бесконечному кругу без шанса на побег.       Позже к Гермионе отправили мадам Помфри. Целительница принесла на подносе целых пять флаконов, выписанных для того, чтобы Грейнджер не изошла истерикой на допросе. На самом деле, гриффиндорке было нечего сказать. Она давно запуталась в лазейках Чистильщика, вступая в его расставленные ловушки слишком основательно, чтобы просто так выбраться. Волшебница не совсем понимала, по какому сценарию он действовал; что пытался доказать, шинкуя каждого встречного на мелкие останки.       И самое главное – что ему было нужно от Гермионы, раз он держал её на коротком поводке. Он всячески издевался над ней. Угрожал. Насылал проклятья. Но не убил.       Возможно, в этом тоже была часть великого замысла убийцы.       Грейнджер не знала.       Она не понимала, каким искалеченным должен быть разум мистера Доу, чтобы он так мастерски скрывал свою натуру в свете дня, а после обращался в кровожадное чудовище из самых страшных историй, от которых мороз расходился по коже отвратительной паутиной. Гермиона была уверена, что профессор по колдомедицине стал причиной кошмара, превратившегося в явь.       Он умён, дальновиден, скрытен.       Стандартный перечень качеств того, кто решился жить двойной жизнью.       И небольшим осадком, плескавшимся на дне его портрета, являлось то, что он - самый настоящий психопат.       Преследователь не людских тел, нет.       Возвышенной цели, познать которую людской ум просто напросто не мог.       Гермиона предполагала, что за изощренной деятельностью мясника, увешивающего замок останками студентов, скрывалось что-то ещё.       — Ну что же, думаю, мы можем начать, — Саммерсет звонко хлопнул в ладоши, отлевитировав от себя стопку документов.       Щелкнув пальцем, он подозвал к себе помощника, шепнув ему что-то. Гермиона не могла разобрать слов, концентрируясь на волнении, вызванным желанием сбросить, наконец, маску с псевдо учителя. Поданный Саммерсета скрылся из кабинета, оставляя главу аврората наедине со студенткой.       — Прежде чем вы начнёте допрос, — начала гриффиндорка, подаваясь вперед, — я бы хотела выдвинуть обвинение.       Она слышала собственное сердце, клокотавшее и издававшее шум наравне с излагаемой речью. Волшебница старалась дышать ровно, считая до десяти. Гермиона прочла ещё в юношестве о том, что это могло помочь, но психологические тренинги не совладали с панической атакой гриффиндорки.       Саммерсет, казалось, впервые за всё время его нахождения здесь выглядел удивленным. Он замедлился, удерживая небольшой чайник над чашкой. Гриффиндорка опустила взгляд, наблюдая за тем, как кофе лился через края фарфора. Глава аврората опомнился, отставляя чайник в сторону, накладывая на стол высушивающее заклинание.       — Вы уверены?       Гермиона уверенно кивнула, смотря Саммерсету прямо в глаза.       — И против кого же?       — Против мистера Доу.       Саммерсет продолжил излучать недоумение, расширяя веки. Наверное, он ожидал услышать имя Малфоя, или других отпрысков Пожирателей. Но никак не думал, что Гермиона решит затронуть незапятнанную личность профессора.       Вот ведь ирония, не правда ли?       Оболочка естества Освальда была кипенно-белой, в то время как внутренне он заливался почерневшей гнилью.       — На каком основании Вы решили, что мистер Доу убийца, позвольте полюбопытствовать? — мракоборец пустил издевательский смешок. Он сделал глоток своего отвратительного кофе, кривясь от этого привкуса второсортного напитка.       — Я рассказывала Вам о том, что Чистильщик, то есть мистер Доу, — подчеркнуто интонационно произнесла Гермиона, подтверждая веру в собственные догадки, — напал на меня в совятне. Мне удалось сбежать, потому что я ранила его.       — Я прекрасно помню об этом, мисс Грейнджер, — Саммерсет скептически прищурился, изгибая бровь. — Но где в этих словах хотя бы намёк на то, что Вас пытался убить именно Освальд Доу?       — Конкретно в этих – никакого, — Гермиона пожала плечами, откинувшись на спинку стула, почувствовав, как спина соприкасается с прохладной мебелью. — Но сегодня я заметила, что Освальд хромает на одну ногу.       Саммерсет молчал, игнорируя довод гриффиндорки. Волшебница шумно выдохнула, потирая переносицу. Из-за зелий было сложно формулировать мысли правильно, но девушка старалась изо всех сил. Больше шанса у неё не будет.       Если она выйдет за эту дверь, то, вероятнее всего, Доу закончит начатое и расчленит чрезмерно любознательную студентку.       — Я семь раз пронзила его ногу скальпелем, — хладнокровно продолжала Гермиона, пытаясь клешнями убеждения добраться до здравомыслия мракоборца, — этого достаточно, чтобы нанести зримое увечье, — она склонила голову вбок, имитируя излюбленную привычку Малфоя. Он делал так всякий раз, когда желал быть услышанным. Грейнджер надеялась, что у неё тоже может получиться. — Думаете, в подобных обстоятельствах есть место банальному совпадению?       — Это просто… невозможно, — глухо отозвался Саммерсет.       Он поднялся со стула, выглядя крайне напряженным. Гермиона почувствовала, что стена, выращенная за все эти месяцы обоюдной неприязнью и желанием утопить друг друга, постепенно крошилась. Несмотря на столь ярое отрицание, гриффиндорка ощутила, что Саммерсет терялся в сомнениях.       Она смогла воззвать к голосу разума и объективности. Фигурально волшебница подорвала чужое доверие собственными руками.       — Почему? — опасливо спросила Грейнджер, созерцая мужскую спину.       — Освальд Доу покинул школу в пятницу, — объяснял мракоборец, смотря в окно, через которое виднелись сгущающиеся сумерки. — Он отсутствовал в школе, когда на Вас напали. Дважды, — пальцы его зарылись в густые волосы, слегка оттягивая их от бессилия и запутанности. Добро пожаловать в клуб, мистер Саммерсет. — Он лично вручил мне разрешение на выезд, выданное министерством.       — Для того, кто убивал беззащитных детей и до сих пор остался безнаказанным не существует преград, — горько подметила Грейнджер, проглатывая ком в горле. — Мистер Саммерсет, Вы правда думаете, что он может оставаться вне подозрений?       — Как бы я ни хотел думать иначе, но впервые вынужден с Вами согласиться, Гермиона, — он повернулся к ней, хмуро улыбнувшись. Губы гриффиндорки слегка дрогнули. Слышать имя из уст мракоборца было непривычно, но это не вызвало отторжения. — Я сегодня же отправлю своих людей к Кингсли, чтобы они проверили алиби Освальда Доу.       Грейнджер расслабила плечи, обтянутые тонкой рубашкой, почувствовав, что в кабинете наконец-то засвербел свежий воздух, проникнув через узкие щелки на оконных рамах. Облегчение разлилось медовой патокой, облизывая солнечное сплетение, заметно расслабив узлы паники. Свинец, заточенный глубоко внутри, растворялся под щелочной сладостью, возобновляя стабильное дыхание.       Гриффиндорке почти удалось дотянуться до заветной правды. Возможно, этому кошмару суждено кончится совсем скоро. Волшебница молилась о том, чтобы судный день настал сегодня.       — Но я бы не был так уверен, что эта проверка даст нам хоть какой-то результат, — скептично продолжал Саммерсет, сложив кулаки на поверхность стола. — Понимаете, Ваших слов о том, что Доу прихрамывает – недостаточно. Для того чтобы судить его нужны более весомые доказательства.       — Какие, например? — гриффиндорка старалась заглушить воодушевление, промелькнувшее в янтарных прорезях карих радужек.       — Что-то, что могло бы указать на его связь с жертвами, — произнёс Саммерсет, разглядывая написанное в своих отчётах.       Гермиона прикусила сухую кожицу на губах, размышляя. Она могла бы отдать Саммерсету послание, оставленное в коробке вместе с головой Невилла. Но это бы всё равно ничего не дало. Разобрать почерк было невозможно, буквы были печатными, и, вероятно, на них стояла защита инкогнито. Отдать дневник? Не вариант. Убийца был осмотрителен и действовал по единому сценарию, соблюдая все правила секретности.       Нужно было что-то более явное. Личное. То, что не могло бы затеряться в серости и расплывчатости. Конкретика и отличительный штрих.       Внезапно Грейнджер осенило. Она вспомнила то, что память утаивала от девушки, пытаясь тем самым сохранить её подрывной нрав от участи быть пойманной маньяком.

Раз, два, три, четыре, пять

Продолжаю я играть.

Скоро будет жертв четыре,

Все окажутся в могиле.

      Гриффиндорка заглушила внутренний рёв, проглатывая тревожные воспоминания в надежде вспомнить ещё. Ей нужно больше. Зелья блокировали негативные отрезки из сюжетов прошлого, но тот момент не был ужасающим. Это должно было быть чем-то, что лежало на поверхности. Совсем безобидное, но такое… то, что разрезало края нейтралитета, позволяя черноте и мгле просочиться сквозь зияющие дыры правды.       — Я отдам их, — бросила гриффиндорка, перешагивая через лавку, попутно стараясь уместить в свою сумку все вещи. — Не ждите меня.       Гермиона проследовала к выходу, переходя на бег. Она ничего не замечала вокруг, желая добраться до Рона раньше, чем он выбежит на поле, а дождь зальется под одежду.       Но координация часто подводила девушку, и этот раз не был исключением. Как только ладонь коснулась дверной ручки, кто-то снаружи резко дернул на себя, и Грейнджер свалилась в коридор. Гриффиндорка умудрилась приземлиться на руки, сдирая кожу о шероховатую поверхность пола.       — Мисс Грейнджер, — снисходительно прокомментировал падение мужчина, чей голос девушка узнала сразу же, — Вам нужно быть аккуратнее, в противном случае Ваше милое лицо не сможет дожить до выпускного бала, — чужая рука повисла над головой волшебницы, предлагая помощь.       — Поверьте, я слышу об этом практически каждый день, — смущенно ответила Гермиона, ухватываясь за ладонь.       Его рот украшала легкая ухмылка, но глаза резонировали с тем, что пытался излучать мужчина. Он внимательно изучал волшебницу, без толики былого добродушия. Его пронзительный взгляд касался девичьего лица, проникая вдоль мышц, всасываясь в кровь. От этого становилось не по себе.       Гермиона опустила взгляд, осознавая, что некоторые вещи выпали из сумки. И мистер Доу, проследив за глазами гриффиндорки, тоже это заметил. Он опустился на колено, помогая собрать Грейнджер все то, что она растеряла. Закусив губу от осознания, что всё это выглядело до ужаса нелепо, гриффиндорка присела на корточки.       — Увлекаетесь литературой? — задал вопрос Доу, насмешливо выгибая бровь.       В любой другой момент Гермиона бы с радостью посмеялась с этого ироничного замечания, но точно не сейчас. Не тогда, когда в руках у профессора покоился листок с посланием Чистильщика. Чертово четверостишье выжигало дыру в солнечном сплетении, заливаясь в органы кислотной субстанцией. Страх бился о ребра, заставляя коченеть каждый дюйм тела. Ему нужно что-то ответить. Сказать какую-нибудь глупость.       — Да, — пискнула Грейнджер, выхватывая из рук мужчины стишок убийцы. Это было слишком резко, но тревога заставляла поступать глупо. Пусть так. Гермиона подумает об этом позже. — Хочу попробовать себя в чём-то новом, — прочистив горло, девушка сложила всё утерянное в сумку, и поднялась на ноги.       — Интересно, — протянул Доу, вставая. Он смерил девушку взглядом, словно хотел сказать что-то ещё, но неведомая сила удерживала поток мыслей за зубами. И это было к лучшему. — Впредь будьте осторожны, мисс Грейнджер. Никогда не знаешь, что может ждать тебя по ту сторону двери.       Он видел собственные стихи.       Те загадки, что он так любил оставлять в надежде, что жертвы попадутся на крючок головоломок. Убийца-профессор не был дружелюбным. Доу улыбался, восхищаясь собственным величием, оставившим уродливый след в психике девчонки. Он ублажал собственное эго, дивясь тому, какой идиоткой была Грейнджер. Как легко ему было оставаться незамеченным, плюясь ядом прямо ей в лицо. Открыто. Нагло. С присущей издевательской ноткой.       Доу был человеком… искусства в некотором роде. Ему нравилось творить. Придумывать. Планировать. Превращать в жизнь.       Гермионе нужно было залезть ему под кожу. Вспороть ядро, из которого плелись нити, приводящие к необратимым последствиям. Она должна найти его личный тайник, а после обрубить кровавые нити.       И если сегодняшний день был последним в этом дьявольском пристанище, то она готова испепелиться до самых костей, но принесет Саммерсету доказательства.       Она обязательно отомстит за Невилла и остальных, погибших от рук кровожадного творца.

***

      После того, как озарение снизошло до волшебницы, а состояние Саммерсета слегка пошатнулось из-за выдвинутых обвинений Гермионы против мистера Доу, мракоборец отпустил девушку. Но мужчина пообещал, что обратится к ней в любой момент и настоятельно рекомендовал ей не покидать свою комнату. Но, казалось, гриффиндорка пропустила последние слова мимо ушей.       Всё то время, что у неё ушло на дорогу до башни старост, девушка не могла избавиться от навязчивой идеи заглянуть вглубь мира убийцы. Увидеть самой представление о реальности, высеченное в мозгу у свирепого профессора. Грейнджер не могла отречься от мысли изучить по каждой строчке, к чему вожделел мистер Доу.       Она знала, к чему тянулся его психопатичный ум, и что взращивало в нём синдром Бога.       Вершителя судеб.       Палача, примерившего маску судьи.       Мерлин, да называйте это как хотите.       У девушки не было проблем с точностью формулировки; она знала, что конкретно искала.       Саммерсет говорил о доказательствах, о прямых уликах, способных прямо указать на личность профессора. Он буквально вложил ей в рот пищу для размышлений, приказав хорошенько вкусить одержимость правосудием.       Но Гермиона не знала, как именно превратить желаемое в действительность. Разумеется, Саммерсет не убеждал её самолично отправиться на поиски зацепок. Однако гриффиндорка понимала, что на обыск кабинета Доу уйдёт больше времени, чем было формально отведено. Для того чтобы изучать частную собственность и досматривать личные вещи нужно разрешение. Данный закон соблюдался не только у маглов; в волшебном мире тоже принималась во внимание подобная специфика следственного процесса.       Гермиона терялась в сомнениях. Удушающая веревка метаний и предубеждений плотно прилегала к ней, порабощая смелость и тягу к истине.       Разумеется, она могла бы просто остаться в своей комнате, прислушавшись в внутреннему голосу, пищавшему на задворках мыслей о том, что так будет правильнее.       Возможно, ей стоит дождаться завтрашнего дня, чтобы сбежать из этого злачного места, когда-то являвшегося настоящим домом. Единственным местом, где гриффиндорка чувствовала себя комфортно. Частью мира, в котором её понимали.       Но тот мир канул в лету, размозжив девчачье комфортное прошлое. Он превратился в пепелище, огражденное склепом.       Тот мир обратился в наслоение трупов и реки крови, льющейся меж фундаментальных дыр.       Гермиона, действительно, могла просто уснуть, зарываясь с головой под одеяло. Трепеща в ужасе от предстоящих кошмаров, убаюкивающих сердце посмертно. Потому что она знала, что в царствии Морфея ей суждено увидеть образ Невилла, жалобно вскрикивающего из-за мук, пережитых прежде, чем его голова упала с плеч. Грейнджер знала, что он придёт к ней сразу же, как только мозг провалиться в сладостную нёгу. Но только это будет уловкой, фальшивой приманкой. Тогда сладость обратиться прилипшей к нёбу горечью, от которой гриффиндорка будет задыхаться в немом крике. Снова и снова, пока не проснется окончательно.       Ужас наяву и во сне.       Два связующих, не дающих покоя.       Грейнджер уже проживала это каждую ночь с момента, когда увидела распластанную на полу Линду. Её изувеченное тело, покрытое множеством порезов, и неестественно выгнутые конечности. Прелестное лицо, изуродованное клеймом убийцы. Высеченный рисунок во имя всеобщей признанности.       Гриффиндорка хорошо помнила, как представал перед ней умерший Энтони, подвязанный за крюки. В эфемерной дымчатости его тело преображалось, буквально принуждая созерцать поистине уродливые последствия, произведенные на свет чужой рукой. Девичье сознание реконструировало по услышанным подробностям кровожадную картину, дополняя к уже имевшимся знаниям нечто новое. Художественный модернизм, добавляющий красок детищу убийцы.       Гермиона не страшилась кошмаров, что пронзали её разум снова и снова, имитируя садистский механизм, не прекращавший свою работу, пока не взойдёт первый луч солнца. Гермиона по-настоящему боялась мук совести, хватавшей девчонку за шкирку, чтоб показать, к чему мог привести побег. Хотя бы одна мысль о нём. Ведь добровольное скрывание своей шкуры за толстыми стенами комнаты и являлось своего рода побегом.       Успокоив внутреннее волнение, гриффиндорка мысленно пообещала себе, что сделает всё возможное, чтобы жертвы Чистильщика были отпеты путём его смертной казни. Она упокоит их души, когда убедится, что его проклятое естество сгниёт по ту сторону жизненной призмы.       Ей была необходима помощь. Как бы ни держалась Гермиона за собственную браваду и внутренний стержень, выточенный многолетней борьбой с Волдемортом, она сомневалась в своих физических силах. Ей повезло дважды, но вряд ли Дьявол был благосклонен к Троице.       Гриффиндорка нашла Малфоя в гостиной. Войдя тихими шагами в дортуар, она заметила, что слизеринец стоял спиной к полотну портрета. Он даже не повернулся на шум её шагов, продолжая созерцать, как сумерки застилают виды, засасывая их густой туманной дымкой. Его трапециевидные мышцы были напряжены, слегка скомкав белоснежную рубашку меж лопаток. Девушка заметила, что его предплечье было слегка приподнято, удерживая открытую створку окна. Рукава засучены, демонстрируя полутьме заживший шрам, когда-то являвшийся разрубленным куском плоти с торчащим осколком кафеля в сухожилии.       Гермиона продолжала сокращать расстояние между ними, проходя через всю комнату. Грейнджер сконцентрировалась на ковровом покрытии, внимательно следя за собственной походкой. Зрение ещё не привыкло к тому, что в гостиной практически отсутствовал любой намёк на искусственный свет.       Но даже в серости надвигающейся ночи девушка увидела то, что её по-настоящему удивило. Глаза её зацепились за лист пергамента, на котором красовался почерк Невилла. То самое писание об алхимическом заклинании, способном вернуть родителей Грейнджер.       Она помнила о том, что заключила с Малфоем одностороннюю сделку.       Она помнила о том, что он вернет ей долг.       Но, честно признаться, волшебница никогда не принимала всерьез его слова. Гермионе казалось, что это было показным представлением, чтобы привлечь её внимание, а после исказить собственный жест доброй воли, выдав за очередную жестокую шутку.       Однако Малфой оказался серьёзнее, чем она думала. Оказывается, он и вправду занимался её проблемой, ведь помимо пергамента она заметила несколько свитков, талмудов по древней магии и характерных безымянных футляров.       Подойдя к парню, гриффиндорка внезапно помедлила, размышляя о правильности дальнейших действий. Она не прекращала взвешивать все «за» и «против», нагоняя себя за то, что в очередной раз решилась ввязаться в игру, связывая себя со слизеринцем. Он припомнит Гермионе об этом. Она уже чувствовала, как его едкое: «Ты же никогда не просишь меня о помощи?» срывается с его губ, опаляя слух.       Но стоило Гермионе встать сбоку от слизеринца, и он повернулся. Ни один саркастичный комментарий не обжег её сомневающуюся натуру. Он молчал, смотря на неё со всей присущей ему серьёзностью. Хмурость добавляла ему очарования, с ней он становился самим собой. Не таким холодным и далёким, как обычно. Настоящим. Таким, каким она запечатлела его в своей памяти прошлой ночью.       Его прохладные пальцы потянулись вперед, поддев подбородок гриффиндорки. Грейнджер молчаливо наблюдала за его медленными движениями, не препятствуя рвению Малфоя проникнуться теплотой девичьего тела. Она ощущала, как лёд и пламя соединялись у неё на лице, пока его ладонь приподнимала лицо волшебницы. Всё также тягуче, медленно, растягивая момент на доли секунды. Его серебристые глаза блуждали по очертаниям анфаса, но не в знак любования. Слизеринец изучал её на признаки каких-либо увечий, старательно проходя подушечками пальцев по бледным впалым щекам, а после остановился на губах, стряхивая их с девичьих уст, словно отдергивая. Мучая. Карая себя за минутную слабость. Но Гермиона была уверена, что приняла бы его слабость за невероятную ментальную мощь.       Малфой слегка усмехнулся, а после отвернулся. Он отступил от неё на шаг, но девушке казалось, что между ними вновь образовалась пропасть. Цикличная западня. Грейнджер почувствовала, что снова стала лишней в его внутреннем мире, в который он пускал отнюдь не каждого. Гриффиндорка обняла себя за плечи, пытаясь согреться. Она перевела взор по траектории взгляда слизеринца, желая разделить с ним момент общего созерцания.       Рассматривая, как покачиваются стволы обветшалых, голых деревьев без листьев, девушка не переставала думать о том, всё ли она делала правильно. Возможно, ей не следовало приходить к Малфою, в очередной раз, доказывая ему о том, что он прав. Чёрт возьми, всегда прав.       Незаурядный ум Драко был его даром, но одновременно и проклятьем для Гермионы. Она понимала, что именно это сочетание и привлекло её в Малфое, — непревзойдённость мышления и безобразная подача собственной уникальности. Возможно, именно поэтому она так сильно прониклась им. Слизеринская расчетливость не порождала в Гермионе излишних заблуждений на его счёт.       Это заставляло девушку приходить к нему всякий раз, когда она находилась в шаге от смерти.       Именно к нему. Всегда. Только. К. Нему.       Гермиона могла бы пойти к Гарри и Рону. Но её собственная сепарация породила достаточно пробелов, о которых гриффиндорка так и не рассказала друзьям. Она боялась не уберечь их. Боялась, что девичья жажда справедливости передастся Гарри, поглощая его в свои двойственные дебри.       Она знала наперед, что Поттер подставил бы свою спину, чтобы защитить её. Гермиона переживала, что однажды он не сможет пережить собственный героизм.       Набравшись смелости, Гермиона вдохнула чуть глубже, чтоб после задержать кислород в легких, пока не начнёт колоть в боку. Это слегка отрезвило девушку, позволяя ей собраться с духом. Открыв рот, она выпустила воздух, а после всё, что лежало у неё на сердце весомым грузом.       Она рассказала Малфою обо всём. О том, кого подозревает. О том, что вела переписку с убийцей в чёртовом дневнике. О том, что произошло в кабинете мистера Саммерсета. О том, что она намеревается сделать. И, конечно, о том, что ей нужна помощь его помощь. На последнем предложении говорить было невероятно сложно; язык мозолил нёбо, а зубы скрежетали друг о друга от паники и вновь нахлынувшего волнения.       — Ты сумасшедшая?       Один единственный вопрос, отдававшийся вибрацией в барабанных перепонках. Малфой разозлился, отдергивая ладонь от створки, чтоб вновь приблизиться к Гермионе.       Малфой дышал ей прямо в лицо. Сейчас он стоял близко к ней, чем когда-либо. Ближе, чем в тот момент, когда их тела соединялись, воображая силуэтность, от которой выкручивало внутренности в желании стать единым целым. От этих воспоминаний кровь прильнула к лицу, порождая алые проблески смущения. Грейнджер отмахнулась от животрепещущих образов в своей голове, сосредотачиваясь на первостепенных проблемах.       Гермиона чувствовала, как ледяной воздух сновал по щекам, словно ритмично отбивал пощечины. Удар за ударом она осязала, как немеют её мышцы под плотью, но волшебница продолжала терпеливо стоять, принимая в дар хлесткие порывы. Окно было открыто настежь, впуская не то, чтобы крупицы, — изобилие ледяного дождя в гостиную дортуара. Капли смешивались с ветряным потоком, проникая вглубь комнаты, оседая на телах молодых людей. Одежда впитывала слезные ручьи природы, смиренно не обращая внимания на промокшую ткань на своих телах.       Грейнджер неуверенно сглотнула, моргнув несколько раз, но всякий раз, когда веки раскрывались, перед ней представал Драко с разгневанным выражением лица. Только сейчас она ощутила его дыхание на своей коже, и оно пахло пряностью. Купажом, отчетливо проникавшим в носовые пазухи. Малфой был слегка пьян, от этого блестели его глаза. Привычная серость поблескивала кварцем, давая Гермионе возможность постоянно останавливаться на его взгляде.       — Ты сошла с ума, Грейнджер? — он повторил вопрос. — Я не слышу ответа, — слизеринец почти коснулся носом её скул, когда приблизил лицо, указывая пальцем на своё ухо.       Гриффиндорка не могла спугнуть его. От его гнева девичье спокойствие рушилось, смахивая с плана действий её шатко выстроенный карточный домик. Она шумно выдыхала ему в лицо, хмуря бровями. Гермионе безумно хотелось ответить ему подобной колкостью. Ей хотелось отбиться от властных нот его голоса, обвивавшего её сознание, словно ядовитый плющ. Но она не могла. Он нужен ей. Стратегически. Фактически.       Слизеринец слегка отстранился, склоняя голову вбок. Жаждал быть услышанным, цеплялся за любое проявление ответа на лице девушки. Он смиренно выжидал, высверливая дыру в глазницах Грейнджер. Его глаза чернели ртутью, заполняясь ощутимым раздражением. Эмоциональный фон Малфоя разрывал его изнутри, провоцируя неконтролируемый выброс магии. Его волшебный диапазон чувствовался на физическом уровне, проходя по девичьему телу пульсациями.       — Ты язык проглотила? — он двинулся вперед, хватая Грейнджер за щеки. Малфой вжимался своими пальцами, давя со всей силой, что была присуще ему.       — Не трогай меня! — не выдержав, девушка смахнула мужскую ладонь со своего лица, чувствуя неприятный налет льда на коже. — И не разговаривай со мной, как с умалишенной!       — Да? — ядовито усмехнувшись, переспросил Малфой. — А как мне ещё разговаривать с человеком, который решил подписать себе смертный приговор?       — Это вынужденная мера, — Гермиона запустила ладони в кудрявую копну волос, пытаясь выровнять тон голоса. Она часто дышала, ощущая, что очередной поток истерики бился в глотке, разрывая голосовые связки. — Мне нужно пойти туда. Необходимо доказать, что Доу причастен к убийствам. Эта тварь должна отправиться в Азкабан.       — Замечательная предсмертная речь, Грейнджер, — кивнул слизеринец, поджав губы. — Я попрошу высечь её на твоей могиле. Не благодари, — он выплюнул эти слова ей в лицо, а после отвернулся к окну.       Малфой вытащил из кармана брюк знакомую полупустую пачку. Пальцы свободной ладони зажали меж фаланг сигарету, наполняя помещение дымом, к которому уже привыкла Грейнджер. Он продолжал всматриваться в вид напротив, ловя ливневые капли. Его волосы становились влажными от непогоды, но он всячески игнорировал испорченную прическу, периодически зачесывая чёлку назад.       — Пойми, я не смогу нормально жить, если Доу останется на свободе, — Гермиона заговорила шепотом, облизав губы. Она почувствовала, что на кожице оседает смог ментола, перемешавшись с солёностью высохших слёз. — Он убил моего лучшего друга, думаешь, этого не достаточно для желания отомстить?       — Вот именно, твой друг мёртв, — отстраненно прокомментировал Малфой. Его бесстрастие пронзило уколом солнечное сплетение девушки, и она ощутила, как пелена слёз застилает глаза. — Думаешь, в твоей мести будет хоть какой-нибудь смысл, если Доу расчленит тебя и расфасует по банкам?       Холодный расчёт – то, что ты так полюбила в нём.       — Но я жива…       — Пока что жива, — он перебил её, щелкнув пальцами. — Держи это немаловажное условие в своей бестолковой голове.       — Ты ведь тоже в этом заинтересован, — Гермиона продолжала настаивать, прибегая к манипуляторским практикам. Она корила себя за то, что ей приходилось нажимать на слабые точки слизеринца. Но это был один из вариантов её стратегии. — Чистильщик напал на тебя однажды, значит, ты такая же жертва в его списке, как я, как все остальные. Почему тебя это не волнует?       — Потому что я не боюсь смерти, Грейнджер, — он сделал очередную затяжку, и, повернувшись, выдохнул дым в девичье лицо. Гермиона поморщилась. — Я уж был в аду, благодаря нашему общему знакомому, — беспечно дополнил Малфой, подмигнув. Он выбросил окурок в окно, не отводя взгляда.       — Если убийцу поймают, с тебя снимут все подозрения, — Грейнджер прощупывала почву прежде, чем нанести сокрушительный удар по его сердцу. Она знала, что Малфой не был бесчувственным. — Нарциссу выпустят из-под стражи.        — Моя храбрая гриффиндорка, неужели ты готова пойти на такое самопожертвование ради меня?       Малфой лукаво улыбнулся, запустив прохладную ладонь в распущенные волосы Гермионы. Она поддалась, выгнув шею. Он проходился массажными движениями по коже головы, и это слегка притупило жар от спора с ним. Её тело медленно расслаблялось, плавясь под промокшей тканью. Грейнджер жадно ловила ртом воздух, моля себя о том, чтобы не зацепиться вкусовыми рецепторами за свежесть, исходящую от слизеринца. Его почерневшие радужки созерцали девичье лицо, а пальцы второй ладони опустились на пояс брюк, сминая под собой подол рубашки. Гриффиндорка перевела взгляд вниз, ощущая, как сердечные ритмы замедлялись, хороня последние шаткие попытки откачать кровь. Подушечки пальцев переместились с головы к мочке уха, а после Гермиона ощутила, как костяшки пальцев поглаживали бархатную кожу её лица. Волшебница приподняла дрожащую ладонь, сделав то же самое, слегка прикоснувшись к гладковыбритому лицу парня. Малфой еле заметно улыбнулся, скрывая одобрительную эмоцию в покровах полутьмы.       Гермиона была уверена, что это был жест согласия. Временного перемирия во имя благой цели. Она почти растворилась в собственных придыханиях наслаждения, стоило Малфою пройтись кончиком пальца по её губам, а его дыханию коснуться оголенной коже возле уха.       — Почему ты просишь о помощи именно меня, а не Поттера или Уизли? — его стальной голос разорвал последний вздох, сделавший его невыносимо мучительным. Воздух застрял во рту, царапая изнутри. — Позволь мне догадаться самому, — слизеринец слегка отодвинулся, но руки от женской рубашки не отнял. — Потому что меня не жалко, и я что-то вроде пушечного мяса для тебя?       — Нет, — твердо ответила Гермиона, пытаясь прийти в себя от расползавшегося огня невосполнимого желания. — Потому что ты никогда не подставишь свою грудь, чтобы защитить меня. Следуя этой логике, ты точно останешься цел и невредим.       — Никогда не говори о том, чего не знаешь, Грейнджер.       Малфой обошёл её, направляясь к платяному шкафу. Гермиона обернулась, наблюдая за тем, что он делал. Малфой выглядел антуражно в серебряном переливе света, лившегося с картин, на которых были изображены наследники Салазара. Блондин достал с полки флакон с мутно-фиолетовой жидкостью. Откупорив пробку, он выпил содержимое до дна. Гриффиндорка догадывалась, к какой классификации могло относиться подобное зелье, возможно, это было отрезвляющее варево.       — Больше всего в этой жизни я мечтаю прислушаться к голосу разума и послать тебя, — внезапно начал слизеринец, морщась от эффекта волшебного эликсира. Он закрыл дверцу шкафа, прислоняясь к прохладной древесине лбом. — Но чёртово сердце никогда не позволит мне сделать это.       Девичьи губы дрогнули. Гермиона подумала о том, что ей несказанно повезло, потому что Малфой не видел, как расползается предательский румянец по её лицу. Только каскад сумеречного света мог вдоволь насладиться видением того, как рассыпалось гриффиндорское самообладание, стоило ей услышать последнюю фразу.       Она сделала неуверенный шаг вперед. Ещё один. Несколько. Она продолжала шаркать по полу, неуверенно перебирая ногами. Её худая ладонь коснулась мужского плеча и Драко вздрогнул. Он повернулся к ней лицом, несколько минут молча всматриваясь в лицо Гермионы, явно размышляя о чём-то. О чём-то, что Грейнджер никак не могла разгадать. Её пальцы до сих пор покоились на его рубашке, не смея соскользнуть по воздуху. Подушечки цеплялись за шелковую ткань, осязая мягкость материала и твердость напрягшихся человечьих мышц.       — Значит, — гриффиндорка пожевала нижнюю губу, прежде чем снова набраться смелости, — твой ответ можно расценивать, как согласие? Ты поможешь мне?       Ей ещё никогда не было так сложно говорить с кем-то. Мысли могли фокусироваться только на лице слизеринца, касаясь самого сокровенного умозаключения.       Блондин неодобрительно хмыкнул, закатив глаза. Ожидаемо и приемлемо. Гермиона знала, что подчинить себе Малфоя означало совершить невозможное. Даже если он был согласен на её условия, он все равно останется ходячим клише, олицетворяющим строптивость и высокомерие.       — Палочка с собой?       Грейнджер кивнула. Малфой продолжал вглядываться в её глаза, призывая своё волшебное древко. Как только древесное основание врезалось в его вытянутую ладонь, слизеринец прошагал вправо к выходу. Гриффиндорка последовала за ним, негласно вручая ему право быть ведущим в их миссии.       Малфой отворил полотно, бросая беглый взгляд в сторону девчонки. Она замешкалась, не сразу соображая, что это был своеобразный жест джентльмена. Разумеется, Грейнджер была осведомлена о том, что слизеринец был хорошо обучен манерам в силу своего магического происхождения, но ей впервые удалось прочувствовать на себе основы этикета. Обычно он кидался в неё проклятиями и обещаниями зачаровать до смерти.       Гермиона уверенным шагом проследовала через открытую дверь, боязливо прислушиваясь к шагам парня. Волшебница продолжала думать о том, что он мог таким образом избавиться от неё; выставить в коридор, насылая на вход в башню несколько десятков запирающих чар. Это было бы весьма в его стиле. Но Драко пошёл за ней следом, стоило полотну захлопнуться снаружи.       Костлявая дама, дремавшая в позолоченной раме, крикнула что-то неодобрительное в своей экспрессивно-надменной манере, приказывая студентам вернуться обратно. Несмотря на то, что комендантский час был отменен, с сегодняшнего дня студентам было запрещено покидать свои комнаты с того самого момента, когда голову Невилла бросили на гриффиндорский стол, будто он был пищей для изголодавшихся шакалов.       Гермиона и Малфой продолжали идти, несмотря на тщетные попытки дамы вернуть учеников в дортуар. Гриффиндорка шла спереди, выставив палочку со слабым свечением Люмоса. Они не должны были привлекать к себе внимание. Если их обнаружат мракоборцы, то их плану придёт конец.       Конечно, если Чистильщик не обнаружит их раньше.       Молодые люди двигались осторожно, осматривая бесчисленные коридоры из-за колонн, прежде чем сократить очередное расстояние. Кабинет Доу находился на третьем этаже, в восточном крыле замка. Старостам пришлось спускаться из западной башни несколько этажей вниз, умудряясь при этом не разбиться из-за движущихся лестниц, меняющих положение в вечернее время. В полутьме было легко соскользнуть со ступеней, оказываясь в шаге от того, чтобы не свалиться в пропасть.       Гермиона шла впереди, потому что, по мнению Малфоя, так намного безопаснее для неё. За пару лет в качестве старосты факультетов, они ни разу не осматривали школу вместе. Когда приходилось дежурить парами, Малфой обычно скрывался с Паркинсон, прежде чем гриффиндорка начинала распределять обязанности. В такие моменты Рон выходил из себя и всё дежурство причитал о том, что с радостью бы начистил рожу этому смазливому ублюдку. Гермиона старалась не обращать внимания, успокаивая Уизли. Она считала, что невежество Малфоя – следствие личных комплексов и травмирующего опыта. Обыкновенная психология.       Однако сейчас Грейнджер думала о том, что психологический портрет слизеринца не такой уж и обычный. За несколько месяцев более близкого общения с Малфоем, Гермиона сделала вывод, что невежество Драко – это маска, прикрывающая раны от личных комплексов. А травмирующим опытом выступала его собственная семья. Люциус взращивал в нём борца и воина, но фактически сломал собственного ребенка, когда ему была необходима забота и родительская любовь.       Наверное, именно поэтому Малфой сбегал от каждого, кто проявлял к нему снисхождение и хотя бы малую долю доброжелательного отношения. Таким образом, он пытался защитить себя, кромсая чувства других своими острыми зубами, заточенными отцом.       Оглядываясь назад, в прошлое, Гермиона думала о том, как же всё было… по-детски глупо и наивно. Брюзжать из-за его банальных стычек с мальчиками, потому что впоследствии это переросло в настоящую вражду.       И в настоящем гриффиндорка не знала, на чьей стороне она была на самом деле.       На первых курсах всё было кристально понятно: она – белое, он – черное. Две противоположности, не пересекающиеся ни при каких обстоятельствах. Представители разных миров и взглядов. Но теперь они стали каким-то немыслимым симбиозом, соединившимся по воле случая. Они превратились в нейтральную серость, производящую на свет новую мораль. И вряд ли кто-то ещё смог бы понять подобное.       Потому что, честно говоря, Гермиона и сама до конца не понимала, что происходило между ними. Что побудило свет примкнуть к тьме, и что тьма нашла особенного в свете.       Она лишь понимала, что Рон по сей день мечтал врезать Малфою, потому что теперь слизеринец пытался украсть у них с Гарри их золотую девочку.       Не то чтобы это было правдой, ведь гриффиндорка сама отчаянно тянулась к змею.       Гриффиндорка почувствовала, как кровь начала пульсировать в висках, обостряя головную боль. Успокоительные зелья переставали действовать, оставляя после себя малоприятный побочный эффект. То волнение, что сновало от кончиков пальцев к макушке головы, когда Грейнджер направлялась в дортуар, теперь казалось приятным покалыванием. Сейчас девушка испытывала такой накал тревоги, что сердце норовило разорвать грудную клетку от учащенного биения. Она пыталась выровнять дыхание, но стоило ей остановиться возле массивной тёмно-коричневой двери, как тревога поглотила её всецело.       Она переживала. Мерлин, ну, конечно, она переживала. Основа человеческого фактора самосохранения – переживать из-за возможности столкнуться с опасностью. Изнемогать от желания сорваться со всех ног, убегая в безопасное место. Вход в кабинет Доу выглядел по-настоящему пугающим. Казалось бы, это тот самый класс, в который Грейнджер ходила каждую неделю, но теперь что-то внутри неё засвербело могильным скрежетом.       — Почему ты уверена, что его там нет? — сбоку от левого уха послышался прохладный голос, разбавляющий гнетущую тишину. — Может, мы пришли не вовремя, а Доу вешает органы на гирлянду, — Малфой жестоко улыбнулся, поворачиваясь лицом к Гермионе. Гриффиндорка одарила слизеринца гневным взглядом, прищурив глаза. — Извини, — догадался блондин, пряча улыбку за привычной непроницаемостью.       — Шесть вечера, — она приподняла руку, сверяясь со своими наручными часами. — В это время проходит заседание профессоров во главе с Саммерсетом. Думаю, сегодня они задержатся, поэтому у нас есть шанс перевернуть всё вверх дном, — Малфой выглядел ошеломленно, слушая, с какой уверенностью Грейнджер знала расписание преподавателей.       Она узнала о подобных встречах от Макгонагалл, когда помогала ей с бюрократией в октябре. Именно с помощью этого знания им с Невиллом удалось проникнуть в кабинет Саммерсета однажды.       — Вход защищен чарами, — прокомментировал слизеринец, прикасаясь к двери. — Судя по твоему виду, ты рассчитывала, что логово убийцы примет тебя с распростертыми объятьями. В том гребаном дневнике Чистильщик случайно не написал никакой инструкции?       — Если бы я знала, как много ты иногда болтаешь, я бы взяла с собой Рона, — фыркнула Грейнджер, за что поймала раздраженный взгляд блондина с примесью чего-то ещё. Того, что гриффиндорка сейчас разгадать была не в состоянии. — Алохомора, Малфой, — она достала палочку, покрутив её перед глазами парня, — первый курс.       — Вперед, зануда, — он снисходительно хмыкнул, принимая своё поражение.       Грейнджер прислонила кончик палочки к замку, повторно прошептав отпирающее заклинание. Механизм щелкнул и ригельная пластина отодвинулась. Дверь открылась, позволяя студентам проникнуть внутрь.       Малфой вошёл первым, приказывая Гермионе остаться в коридоре. Она недовольно посмотрела ему вслед, но спорить не стала. Слизеринец держал дистанцию, заходя в класс ровно на два шага. В кабинете царила тишина и тьма, намекавшая на то, что путь был свободен. Доу отсутствовал на своём рабочем месте. Махнув ладонью, Драко негласно пригласил девушку последовать за ним.       Они остановились возле парт, продолжая осматриваться. Грейнджер ощутила, как волна воспоминаний обволакивает её разум, заставляя вспомнить о первой встрече с Малфоем в стенах этого кабинета; как он опоздал на урок, а после сел за последнюю парту, ограждая себя стеной невнимания. Внезапно гриффиндорка осознала, что сейчас её ладонь покоилась на том самом месте.       — Здесь нечего искать, — сказала Гермиона шепотом. Малфой вопросительно взглянул на неё, изгибая бровь в недоумении. — Вряд ли Доу скрывает в учебном классе что-то. Нам нужно наверх, — она указала в сторону винтовой лестницы.       Помимо встречи с Драко, она также хорошо помнила, как Освальд спускался по той самой лестнице из своего личного кабинета. Возможно, именно там он запирался, чтобы ублажить своё извращенное эго.       Малфой прислушался к её логике, направляясь вперед к ступеням. Гнетущая тишина продолжала давить на череп, обостряя мигрень. Гермиона шагала медленно, пытаясь справиться с болезненными ощущениями. Она была благодарна самой себе, что не ела с утра, потому что сейчас её точно бы вырвало прямо перед преподавательским столом.       На нём, к слову, не было ничего. Никаких стопок с тетрадями учеников, учебников и методических материалов. Классная доска вымыта от мела, лишенная каких-либо следов учебной рутины. Казалось, что Доу решил замести следы не только своих преступлений, но и своего существования в этой школе в принципе. Возможно, он планировал сбежать, когда понял, что ситуация обострилась. Может быть, сейчас он был вовсе не на собрании.       Прогнав непрошеные мысли, гриффиндорка поднялась на второй этаж. Эта дверь была меньше той, что вела в класс, но продолжала цепочку жутких последовательностей. Прошептав отпирающее заклинание, Гермиона услышала, как щелкнул очередной замок. Но теперь это было сродни самому страшному кошмару. Та завеса, ограждавшая молодых людей от поистине чудовищной правды, приоткрылась, приглашая их познать все замаскированные пороки убийцы.       Гермиона не стала дожидаться Малфоя и шагнула первая. Из своей палочки она направила несколько искр на свечи. Сердце колотилось под ребрами, подгоняя тошноту от волнения к горлу. Адреналин бушевал в крови, провоцируя ледяную дрожь. Промокшая от дождя рубашка плавилась от жара, вызванного повышенной температурой. Девичье тело горело в предвкушении и возможного ужаса, который копился в этих стенах долгие месяцы.       Волшебница чувствовала густой смог тьмы, витавший в этом небольшом помещении. На первый взгляд, здесь не за что было зацепиться. Каменная выкладка; небольшое окно, из которого открывался вид на Чёрное озеро. Несколько почётных грамот на имя Освальда Доу. Письменный стол, и на нём лежало всё то, что указывало на деятельность мужчины. Небольшой комод напротив, и стоявший отдельно в углу шкаф-пенал.       Прямо-таки кладезь идеальности и преданности своему делу.       Разумеется, она не ожидала увидеть здесь то, о чём говорил Малфой: развешенные останки трупов и реки крови. Но Гермиона не верила в этот мастерски обставленный цирк. Всё было выточено до мелочей; идеально, чтобы быть правдой.       Малфой стоял около комода, прислонившись к нему спиной. Он, молча, смотрел на гриффиндорку, ожидая дальнейший план действий. Гермиона попросила его порыться в ящиках, чтобы не терять времени, пока она будет исследовать рабочее место профессора.       Присев на корточки, гриффиндорка открыла дверцу тумбочки стола, доставая оттуда всё, что покажется ей подозрительным. В глубине души она ждала, что на неё свалиться дневник в ало-бордовой обложке, и тогда даже не потребуются другие доказательства о его связи с жертвами; всё нужное и так хранилось в чёртовой тетрадке. Но, конечно, этого не случилось. Девушка перебирала бесчисленное количество книг и талмудов: «Колдомедицина: основы и практика», «Анатомическая магия», «Излечение ран древними рунами», «Рецепты зелий. Том I», «Яды и их классификация». Она вытащила стопку макулатуры, обессилено усаживаясь в кресло. Волшебница разложила на столе перед собой медицинскую литературу, рассматривая обложку каждой книги. Всё это вновь указывало на его профессионализм, но никак не на натуру психопата и маньяка.       Гермиона взяла в руки одну из книг, читая названия. Потерев переносицу, чтобы избавиться от ноющей боли, девушка заметила небольшое мерцание. Оно не привлекло бы к себе её внимание, если бы она не была так скрупулезна в своём желании найти подвох. Свечение было едва заметным, практически незримым. Грейнджер моргнула несколько раз, пытаясь понять, было ли это следствием мигрени, но нет. Мигрень не могла вызвать такого рода галлюцинаций. Гриффиндорка поднесла одну из книг к свече, медленно повернув предмет в своих руках. От прямого света мерцание становилось ярче.       Доу зачаровал свои книги. Гермиона сделала то же самое со своим дневником, когда совершала свой неудавшийся переезд.       Дрожащими руками девушка начертила руну контрзаклятья, блокировавшего эффект чар. Она проделала это поочередно с каждой книгой. И когда пелена заклинания постепенно спала с обложек, паника гриффиндорки достигла апогея. Она с трудом удерживалась на своём месте, вжимаясь ногтями в обивку кресла. Все названия смешивались воедино: «Ритуальные убийства», «Орудия магических пыток», «Оккультная магия», «Изготовление смертельных ядов», «Онейрокритика Артемидора».       Гермиона против воли дотянулась до корешка одного из тёмных пособий, приоткрывая страницу. Она продолжала листать, находя пометки на полях или между абзацев. Доу исписывал страницы либо латынью, либо древними рунами. Наконец, Грейнджер дошла до своеобразного душераздирающего апогея, найдя закладку в виде пергамента. Он был также исписан латинским языком, в нескольких местах фраза обведена по несколько раз. Но не это испугало девушку. Она достала лист, вчитываясь в то, что знала наизусть.       Ego vis te occidere — принуждаю убивать.       — Знакомые слова, — серьезно сказал Малфой, незаметно подкравшись к девушке. Гермиона вздрогнула от неожиданности, скинув лист со своих рук. — Ублюдок настоящий знаток в тёмной магии. Даже мой отец не решался покупать подобное чтиво в Лютном переулке.       Грейнджер ничего не ответила, переведя взгляд на слизеринца. Он держал стопку бумаг, выглядя крайне разочарованно из-за того, что не смог найти ничего дельного. Однако Гермиона снова заметила знакомое мерцание. Девушка выхватила из рук Малфоя записи профессора, раскладывая их перед собой, закрывая рукописями жуткие обложки талмудов и книг. Гриффиндорка произнесла контрзаклятье, замерев в ожидании.       И, во имя Мерлина, лучше бы она остановилась на специфической литературе Доу.       То, что представало перед её глазами, вынуждало кровь застывать в жилах, останавливая циркуляцию по венам. Девичьи внутренности холодели от созерцания букв, превращавших безобидные записи в чудовищные мемуары. Малфой склонился над Грейнджер, опираясь ладонью о стол. Ей показалось, что даже его дыхание стало невыносимо тихим и дрожащим. Малфою было не по себе.       — Вот же пиздец, — коротко изъяснился Драко.       Гермиона впервые была согласна с его нецензурной лексикой. Вот же пиздец.       Выдохнув и подавив внутреннюю истерику, Гермиона взяла один из пергаментов в руки. Ей было крайне тяжело справиться с раскатывавшейся по сердцу паникой. Она посмотрела на Малфоя, и он кивнул ей в ответ, намекая, что будет рядом, если прочитанное возымеет чересчур негативные последствия.       Сглотнув, Грейнджер перевела взгляд на записи, принимаясь читать.

25 августа, 1998 год

Она никак не поддавалась моему влиянию, пришлось приложить особые усилия. Несколько коротких взглядов, немного лести и, вот, унылая школьница сама пришла ко мне. Она так сильно нуждалась во внимании, которое не могла получить от своего сопляка. Она хорошо скрывала свою истинную личность за маской наивности. Но её очаровательные глаза кричали: «сделай со мной то, что никто никогда не делал».

Бедная овечка добровольно шагала на бойню.

31 августа, 1998 год

Сегодня всё случится. Она согласилась встретиться со мной, но умоляла, чтобы об этом никто не знал. Овечка до сих пор боялась общественного порицания, но её подлинная натура была сильнее моральных принципов.

31 августа, 1998 год

Я долго не мог смыть с себя её кровь. Стоял в ванной и любовался тому, как следы её естества стекали по моим рукам и телу, наслаждаясь запахом совершенного акта справедливости. Сука кричала. Громко. Истошно. Ласкала мой слух своей мольбой о том, чтобы я не делал с ней этого. Но я не мог остановиться. Она сама просила об этом: «Делай со мной то, что никто никогда не делал». И я оказал ей услугу, почти даром. Её очаровательные глаза больше не просили меня ни о чём. Я вырезал их, чтобы навсегда запомнить, как выглядят самые сокровенные желания.

17 сентября, 1998 год

Я изголодался по телам. Как хищный зверь выслеживаю самое лучшее, чтобы впоследствии утолить свою естественную потребность. Мне нужно больше, я не смогу долго терпеть. В новом месте приходится быть более аккуратным, не привлекать к себе лишнего внимания. Но зато здесь целое изобилие скота, желающего стать скормленным.

25 сентября, 1998 год

Недавно она написала, что ей нравятся мои загадки. Честно говоря, меня изматывает постоянно поддерживать связь, чтобы она не нашла себе кого-то поинтереснее. Но я знаю, что никто не сможет сравниться с моим особенным подходом к людям. Она останется в восторге от моей последней головоломки, обещаю.

30 сентября 1998 год

Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь. Тварь.

Она написала, что больше не желает отвечать мне. Я больше не особенный для неё! Ей больше не нравятся мои загадки! Она считает их глупыми и жуткими. Неужели она думает, что я хочу причинить ей вред? Глупая, глупая девочка.

3 октября, 1998 год

В этот раз девичий крик не ласкал мой слух. В этом месте нужно быть тихим и осторожным. Я наложил на неё Силенцио, чтобы не навлечь на себя лишнее внимание. Её прекрасное тело извивалось подо мной, пока я изрезал её конечности. Я творил с ней настоящее искусство, непризнанное массовостью. Её гладкая кожа окроплялась следами кровью, смазываясь на одежде. Она никак не хотела умирать; запечатлеть в своих глазах отражение того, кто подарил ей возможность стать вдохновением для шедевра. Пришлось наложить заклятие удушения. Я любовался тому, как синели её губы, застывая в немом визге. Её необычная красота стала ещё прелестнее. Дивный ангел.

4 октября, 1998 год

Мне придётся переждать. Опять. Тело нашли слишком быстро, я не успел спрятать его. Едва скрылся сам, когда услышал чьи-то шаги. Староста школы – Грейнджер, лучшая на потоке, нашла моего дивного ангела. Интересно, я смог произвести на неё впечатление? Она поражена моим творением? Мне хочется узнать. Так хочется узнать…

15 октября, 1998 год

К Грейнджер невозможно подобраться. Ублюдок, живущий с ней по соседству, мешает мне. Может, если я покончу с ним, то она сможет впустить меня в свою жизнь?

20 октября, 1998 год

Я сделал это. Довел его до сумасшествия, вынуждая сделать всё за меня. Фактически я не нарушил ход своей игры, все идёт своим чередом. Строго по порядку, он не смог испортить мою последовательность своим гребаным существованием. Остаётся дождаться, когда его найдут мертвым в башне. Может, это опять будет она? Может, теперь она обратит на меня внимание?

21 октября, 1998 год

ОН ВСЁ ИСПОРТИЛ. УБЛЮДОК ОСТАЛСЯ ЖИВ.

Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.

Будь он проклят.

Я так зол. Я знал, что он всё испортит. Но я оказался умнее. Конечно, я всегда оказываюсь умнее. Я сделал то, что не сможет оставить её безразличной. Она обязательно проникнется моими знаками внимания, когда узнает, что я сделал с её сокурсником. Несмотря на принадлежность к своему факультету, сопляк оказался беспросветно тупым. Визжал, как свинья. Я срезал его плоть кусками, смотря, как он давится собственной болью. Он пищал что-то о человечности и морали, но как он не понимал, что это и была мораль. Та, которую трактовал я сам. Ему пришлось нелегко. Сопляк был тяжелым, приходилось изрядно напрячься, чтобы левитировать его к потолку и подвесить. Распятым он выглядел по-особенному притягательно. Я долго не мог уйти из башни, всё наблюдал за красотами истекающего кровью тела. Великолепие, которое я сотворил собственными руками.

4 ноября, 1998 год

Грейнджер ответила мне. Пташка заинтересовалась моими загадками. Я удивлен тому, какая она до жути наивная. Спрашивала о том, что мне нужно и чего я добиваюсь всем этим.

4 ноября 1998 год

Сука оказалась не такой наивной, какой я её считал. Ей не понравилась моя игра. Ей не понравились мои творения. Она недовольна. Она считает меня монстром. Она сделала мне больно. Я ненавижу её. Ненавижу её. НЕНАВИЖУ. ЕЁ. Она прервала мою игру. Она забрала мой ход. Она ранила меня. Я хочу, чтоб она поплатилась как можно скорее. Паршивая тварь.

6 ноября, 1998 год

Я почти сделал это. Почти завлек пташку в свою клетку. Она должна была стать частью моего замысла, но мне помешали. Она не поплатилась. Но она должна. Я не могу позволить ей упорхнуть. Она не может бросить меня. Мне нужно вернуть её. Нужно привлечь её внимание снова.

7 ноября, 1998 год

Я чуть не опоздал на собственное представление. Я так мечтал увидеть, как ужас расползётся по её лицу, наполняясь болью и шоком. Я хотел подарить ей незабываемые ощущения, чтобы она прониклась мною снова. Убить сопляка было несложно. Рубить его голову оказалось проще простого. Одно ловкое заклятие, и сухожилия на шее порвались, сбрасывая останки на пол. Но я не получил никакого удовольствия. Впервые мне было всё равно на сам процесс, я ждал отклика публики. Впервые мне захотелось, чтобы все случилось как можно скорее.

Пташка плакала. Её чудесные, ангельские слезы стекали по лицу. Она истошно кричала. Впервые кто-то в этом месте так громко кричал, наполняя мои внутренности сладкой негой. Я впитывал её нежнейший голос, стараясь запомнить его детально. Потому что в нашу следующую встречу, она будет молчать. Я заставлю её потерять дар речи.

      — Я не помешал вам?       Грейнджер резко осеклась, прерываясь на последней строчке. Она медленно подняла глаза на голос, что донесся возле двери. Нечеловечий бас пронзил стены, заставляя конечности заледенеть, а взгляд остановить на фигуре в знакомой маске.