***
Малфой гипнотизировал свой остывший кофе уже целых гребаных двадцать минут, пытаясь разгадать на гущи, осевшей на дне, что такого он натворил в прошлой жизни, раз эта имела его вдоль и поперек едва ли не каждый день. Драко чувствовал себя под стать напитку, болтающемуся в фарфоровой чашке. Промерзлый донельзя, слизеринец при всей своей привычной терморегуляции осязал новую порцию леденящих ощущений. Его конечности застыли над столом, а кожа покрывалась мурашками, стоило ветряным потокам прорваться сквозь щели створок витражных окон. Малфой впервые в своей жизни мог прокусить надвигающих предвестников жестокой затяжной зимы, насыщаясь болезненными уколами морозного дуновения. Если бы не нависающее беззвездное небо над головой и окружение монументальных стен, Малфой подумал бы, что находился на улице. Незащищенный он, посреди бушующей бури, срывавшей остатки листвы с длинных ветвей деревьев. Но чрезмерно реалистичные ощущения распространялись только на Драко. Он был в Большом зале, сидел в самом эпицентре отапливаемых чар. Следуя всем законам логики, слизеринец не мог ощущать этого чудовищного холода, сравнимого с самыми жестокими, самыми изощренными пытками. Его резало будто бы на живую, срезая верхний слой эпидермиса, и подкладывая меж сухожилий кристаллы льда, что расщепляли его нутро подобно кислоте. Абсолютно всё, что чувствовал сейчас Малфой, — было в его голове. Засело меж мозговых волокон, как разъедающий паразит, стирающий любое понятие о рациональности. Каждый из восседающих рядом чувствовал себя комфортно, обсуждая вчерашнюю вечеринку Нотта. Всем было, блять, просто до ахуения хорошо, несмотря на давящее похмелье и желание прострелить свою голову Авадой, чтобы не ощущать последствия выпитого алкоголя и употребленных наркотиков. Высшее волшебное общество. Ага, как же. Малфой старался не наблюдать за сокурсниками слишком долго, концентрируясь целиком на том, что заседало у него под кожей и проигрывалось в разуме, словно заевшая пластинка. Один и тот же мотив. Постоянно повторяющийся образ, поселившийся в отражении его зрачков. В отражении души. Этой ночью Драко не спал. Так и не смог сомкнуть глаз, лёжа на слишком неудобной кровати. Ставшее уже привычным спальное место снова превратилось в связующую нить между неприкаянной душой Малфоя и его самым явными кошмарами. Он ощущал себя еле живым. Ослабленным ментально и физически, становясь просто тенью своих мыслей. В очередной раз, позволяя страхам и предубеждениям овладеть им, превращая в эфемерный сгусток непринятия. Малфою хотелось соскоблить с памяти всё то, что он пережил за последние сутки. До дрожи. Он мечтал, чтобы все произошедшее в заброшенной уборной оказалось обыкновенным сном. Кошмаром, приходившим в самый тёмный час, и уходящий, как только первые лучи солнца покажутся на горизонте. Но этого не произошло. Ночь сошла с владений шотландских земель, однако Грейнджер не спешила выбираться из подноготной слизеринца. Её исключительный шлейф вбивался в носовые пазухи, стоило Малфою вдохнуть новую порцию ядовитого кислорода. Её запах пробирался сквозь ткань пиджака, а после заседая меж кожных пор, заполнял пустоту своими штрихами. Теми, что были так необходимы. Теми, что были так убийственно пленительны. Те, что калечили его сознание, дробя в клочья прежние аристократические устои, что пытались вразумить Драко. Именно остаточная приверженность семье и её идеалам удерживала его на плаву, сохраняя фундаментальность принципов и убеждений. Он не был должен проникаться девчонкой. Его опасные мысли на её счёт являлись его собственным оружием. Рано или поздно оно могло расквитаться с ним похлестче, чем маньяк, орудующий по школе. И если бы Малфой знал, что ему пришлось проживать взамен на спасение вездесущей стервы, он бы, вероятно, не бросился за Грейнджер в тот момент, когда не обнаружил её сидящую в окружении Нотта. Монета с двумя сторонами подлетела вверх в тот момент, когда серебристые глаза отыскали грязнокровку на холодном кафеле. Аверс блестел в полуночном свете, мерцая страхом за жизнь девчонки. Реверс облачался в мучительную противоположность, гласящую о том, что Драко, определенно, пожалеет о своём выборе поставить на кон свою бесстрастность. И как только разменная единица упала на поверхность мыслей, Малфой понял, какую ошибку он совершил. Его стратегический ход потерпел крах. Грейнджер была почти без сознания, когда Малфой нашёл её. Слизеринец был уверен, что её состояние являлось следствием очередной ловушки Чистильщика. Ублюдок с ловкостью управлялся чужими жизнями, и очередное мазохистское проявление его могущественности и силы не стоило ему и гребанного кната. Девчонка лежала на влажном полу, почти не дышащая. Драко мог поклясться, что не смог разглядеть в полумраке как вздымалась её грудная клетка, наполнявшаяся спасательной дозой воздуха. Её веки были закрыты, а лицо оливкового оттенка сравнялось с кипенно белым кафелем, создавая очертания призрачности, отрешенности от настоящего мира. Мира живых. На расслабленном лике блестели капли воды и кровяные подтеки, оставленные в подарок от убийцы. Очередной презент, что будет ещё не раз напоминать о себе. В руках был зажат кинжал, целившийся прямиком в солнечное сплетение, предвкушая нанизать душу на остриё. Платье, что сидело просто идеально на её аккуратных формах, было потрепано, слегка задрано из-за неестественной позы. На ногах была изрезана кожа, словно кто-то прошёлся по плоти тончайшим лассо. Из ран стекала алая кровь, заполняя собой все окружающее пространство. Как будто предыдущих жертв было недостаточно, чтобы доказать, что это проклятое место было насквозь вымочено в страданиях и криках безысходности. Драко догадывался, что эта тварь имела свои счёты с Грейнджер, о которых она тактично умалчивала, боясь сболтнуть лишнего. Убийца не стремился оканчивать задуманное, у него не было цели убивать её стремительно. Он растягивал удовольствие квитаться с гриффиндоркой как можно дольше. Наполняя каждую встречу ещё более ухищренными рычагами давления. Ломая личность золотой девочки поэтапно, заполняя очередную схватку болезненными ощущениями, дарящие кошмарные вспышки флэшбеков на всю оставшуюся жизнь. Но Малфой прекрасно знал, что Грейнджер не могла так просто сдаться. Такая типичная гриффиндорка. По-глупому отважная, стремящаяся подставить свою спину под смертоносное проклятье лишь бы самолично спасти мир от стремительного разложения, вызванного заражением злом и мраком. И девичья бравость распространялась не только на личность чудовища, заточенного в оковах скрытной маски. Грейнджер удосужилась вспороть подноготную Малфоя, разрушая и без того пошатанные устои слизеринца своей чёртовой смелостью. Будучи в полуобморочном состоянии, гриффиндорка смогла добраться до мужского сердца одним неловким движением, подцепляя подушечками пальцев его чернильное сердце, обмазанное копотью совершенных грехов. Ему удалось прийти в себя прежде, чем Грейнджер утонула в небытие, а её невесомое тело продолжало покоиться в его крепких руках. Драко чувствовал всем своим естеством, как разлагалось изнутри его тело, коснувшееся запретного плода. Как блестели злостью его глаза, когда внимательный серебристый взор прослеживал расслабленную нёгу на лице девчонки. Как после его ладони хранили в себе тепло её хрупкого тела. Он бы вырвал конечности с мясом — только бы не ощущать того, что он ощущал. Что требовало чувствовать сердце, жадно нуждавшегося в новой порции испепеляющего жеста. Очередного робкого касания губ, убивавшего медленно. От которого не существовало противоядия. Потому что от такой силы чувств просто не было спасения. Малфой недооценивал грязнокровку. Идеальная схема мести. У неё было чему поучиться. Драко повезло, что в ту ночь Пэнси вернулась быстро. Достаточно быстро для того, чтобы передать Грейнджер старухе Макгонагалл и мракоборцам, но недостаточно для того, чтобы переиграть время вспять и не дать случиться самому страшному; куда более ужасающему, чем возможная смерть девчонки. Малфой не знал, что случилось с гриффиндоркой; что именно с ней сделал убийца, помимо изрезанной кожи на её конечностях. Он едва мог уловить расплывчатый голос директора, смазывавшегося на периферии сознания. Макгонагалл говорила что-то о том, что Грейнджер нужна срочная помощь целителя. Слизеринец на автомате отвечал на вопросы мракоборцев. Но в основном говорила Пэнси, сбрасывая перманентно потерянное состояние Драко на шоковую реакцию. Ведь Пэнси не знала о том, что спасать овечью шкуру Грейнджер уже стало его кредо. Но отнюдь не целоваться с ней. Нет, отнюдь не это. Грейнджер забрали в Лазарет, а мракоборцы продолжали сетовать на подозрительное стечение обстоятельств. Но Драко было плевать. Ему было абсолютно похуй на всё, что творилось вне его размышлений и личностной борьбы. Это было мелочной проблемой по сравнению с масштабами бойни, клокотавшей в мозгу. Драко надеялся, что Грейнджер пробудет под присмотром лекарей как можно дольше. Желательно до выпускного. Желательно всю свою оставшуюся жизнь. Малфою будет куда проще, если грязнокровка перестанет появляться на горизонте, вспарывая и без того раздробленную рану. После продолжительной дачи показаний Драко отправился в башню под присмотром дежуривших авроров. Пришлось терпеть их общество всё-то время, пока они размеренным шагом направлялись в обитель старост. Единственное, чего он желал в тот момент, так это вывернуть воспоминания наизнанку, а после сжигая их в пламени злости и ярости. Гнев бурлил в его венах, меняя температуру его тела со статично-ледяной на непривычно жаркую. На такую, что способна утопить в своём огне всё, что попадалось у него на пути. Первым под руку попалась мебель, что помешала Драко пройти из гостиной в свою спальню. Он перевернул столик, обычно служивший подставкой под лекарственные флаконы, марли и необходимые мази. Этот атрибут мебели стал первооткрывателем в череде того, что разгромил слизеринец. Потому что этот ебаный столик напоминал о ней. Стеклянная поверхность разбилась вдребезги, рассыпая осколки по всей комнате, впиваясь в подошву из драконьей кожи. Затем последовало взрывающее заклинание, дробящее дубовый стеллаж для книг в мелкую пыль. Малфой знал, как она любила книги. Эти чертовы бездушные страницы были ей дороже всего, поэтому уничтожение того, из-за чего болела её душа, стало самым приятным из всей последующей череде мародерства. Щепки от древесины летели во все стороны, рикошетом отбиваясь о стены и точеные черты лица Драко. Царапины проявлялись молниеносно, окропляя молочную кожу алыми подтеками, но Малфой не чувствовал ничего. Ни тогда, когда жар агонии затмевал рассудок. Ни сейчас, когда ледяной ушат скатывался по плечам всякий раз, когда он вспоминал то, что следовало, блять, забыть. Раз и навсегда. В то время, пока глаза парня иссыхали от слишком долгого созерцания своего обеденного места, мысли его витали по отравляющему воспоминанию. Каждая сюжетная вспышка отдавалась болезненным покалыванием в груди. В том месте, где билось сердце. Где кровью наливался орган, требовавший ответов. Орган, что был загнан собственным пережитком, трепетавший под ребрами, царапаясь об острые кости. Как Малфой кололся о собственные фантазии. Слизеринцу казалось, что её запах был повсюду. В его комнате, когда Драко судорожно пытался сомкнуть глаза, морщась от призрачного ощущения плодовых фруктов, оседавших на коже нежнейшим касанием. Блядской мягкостью, которую хотелось задушить собственной рьяностью. Малфой пытался отогнать фантомные отголоски этих ощущений, ассоциировавшихся с ладонями грязнокровки. С её губами. Конечно, он не забыл. Тяжело забыть то, что целилось прямо в душу, забирая ту без остатка. Не давая даже права на то, чтобы противостоять убийственным чарам, которые источала Грейнджер. Невозможно искоренить из памяти тот миг, когда девичьи уста едва коснулись его, но этого было достаточно. Достаточно, чтобы он почувствовал, как точка невозврата вступила в свою действенную силу. Слегка ощутимый мазок чувственных губ стал для Драко личным проклятьем, высасывающим жизнь поочередно, муча от монотонности мучительных ощущений. Нежность прикосновений была обманчива. Маня за собой, каждое из ощущений прокладывалось лезвиями по коже. Невесомый шлейф её аромата покрывал порезы от касаний, заполняя раны жгучей концентрацией, до этой поры неизведанной Малфоем. Он чувствовал, как внутри порождалась эта порочная зависимость от того, чтобы прочувствовать больше. Грейнджер убивала его, забирая у него жизнь, которую когда-то повторно вручила. Она была хуже любого из проклятий. Хуже самого явного ночного кошмара. И самое удивительное покоилось в глубинах души Драко. Он лелеял мысль о том, что совершенно точно прожил бы каждый из ужасов, приведенных собственной совестью. Если бы это приблизило слизеринца хотя бы на миг к тому моменту, когда чувственные губы Грейнджер покрывали его. Прожил бы, отдавая все тягости моральных метаний взамен, как равноценное вложение в пучину пленительных бедствий. Малфой вырвался из морозящих разум размышлений в тот момент, когда перед ним со звоном опустилась тарелка с супом. Он моргнул несколько раз, пытаясь сконцентрироваться на реальности, отгоняя за стену окклюменции то, что могло выдать его истинные эмоции. Возведенная стена, прячущая подлинные чувства слизеринца, всегда спасала его от лишних вопросов окружающих. Это было единственным возможным вариантом не подавать виду, что с ним было что-то не в порядке. Что под покрывалом бессердечия и равнодушия скрывалось что-то, что могло бы выдать его за человека теплокровного, способного ощущать что-то помимо вечного презрения и недовольства. — Ну и что это? — недовольно пробурчал Драко, демонстративно отодвигая от себя фарфоровую супницу на металлическом подносе с такой силой, что половина содержимого блюда разлилась на стол. — Очередная ебанутая акция «Спасём Малфоя от самого себя»? — цедил слизеринец, все ещё цепляясь взглядом за единую точку перед собой. — Как грубо, — отмахнулся Теодор, поворачиваясь к другу таким образом, чтобы тот совершенно точно заметил, насколько близко он сидел к нему. Отлично, блять. Просто блестяще. — Что я говорил тебе, Драко? Нужно быть более сговорчивым с окружающими. Наглость тебя не красит. — Тебя Пэнси подослала? — Малфой развернулся к кудрявому слизеринцу, смиряя того гневным взглядом, пока Тео нагло ухмылялся, подперев кулаком подбородок. — Прости, я не уловил момент, когда вы все превратились в кучку надоедливых идиотов, решивших, что мне нужна помощь, — Драко инстинктивно потянулся к карману мантии, чтобы выудить из пачки сигарету, но вовремя вспомнил, что он все ещё находился в Большом зале. Это породило ещё одну волну раздражения по телу. — Если ты не понял с первого раза, поясню ещё раз: обо мне не нужно заботиться, Тео. Проваливай. Драко отвернулся обратно, заливая в глотку порцию Зелья бодрости. На голодный желудок волшебное варево работало не в полную мощь, поэтому слегка увеличивал дозы, принимая зелье уже пятый раз за сегодняшний день. Его внутренности обугливались злостью, порождая ненависть к собственному лучшему другу. На самом деле, Драко никогда не имел ничего против внимания со стороны близкого окружения. Это претило ему, позволяя понять, что он нужен кому-то в этом огромном жестоком мире. Но сейчас все изменилось. Одно только присутствие Теодора воспроизводило в воспоминаниях сцены с участием Грейнджер, мило беседовавшей с Ноттом. Малфой не знал, какие цели преследовал друг по поводу гриффиндорки. К чему ему было вечно таскаться за ней, деля с заучкой стены библиотеки и учебных классов. Не понимал, как такой взбалмошный человек, вроде Тео, мог интересоваться кем-то умиротворенным и статично-спокойным. Кем-то вроде Грейнджер. Это не укладывалось в голове, порождая не только новые вопросы, но и обостренное чувство собственничества. Малфой старался не думать об этом. Всячески пытался сослать внезапную тягу Теодора к Грейнджер на то, что ему просто захотелось разнообразия. Она надоест ему, как остальная сотня бедных девушек, что теперь слонялись по школе, ожидая, когда их прекрасный принц нагуляется и вернется. Но одержимость друга становилась перманентной с каждым месяцем, доходя до крайней степени абсурдности. Драко старался не думать об этом. Особенно сейчас, когда сам был готов припасть к ногам грязнокровки, моля о том, чтобы её блядское внимание было обращено только к нему. Чтобы он единственный был удостоен чести стать частью её иррационального соблазна. Всё это сводило его с ума, подводя к удушающим мыслям о том, что в этой погоне за непостижимой светлостью, он вполне мог разгрызть глотку любому, кто посягнёт на его запретный плод. Потому что не готов был разделять эту сводящую с ума сладость с кем-то ещё. С кем-то, кто также яро желал вкусить запредельное. — Малфой, для человека, кому перепал минет после охренительной тусовки ты слишком хмурый, — заржал Гойл, имитируя соответствующие движения рукой. Драко осекся, медленно переводя взгляд с Теодора на поросячье лицо однокурсника. Его глаза сверкали недоумением, смешанным с обжигающей злостью, сочившейся меж прорезей радужек. — Расскажи-ка нам всем, Драко, каково это, когда тебе отсасывает грязнокровка? — Лучше расскажи, чем это вы занимались с Пьюси, когда решили уединиться в спальне в разгар веселья? — брови Драко метнулись вверх, а побелевшие костяшки прошлись по жидкой платине волос, зачесывая чёлку назад. В искусственном свете блеснул черный драгоценный камень, красовавшийся на фамильном перстне. — Для человека, который отсасывал у Пьюси, ты дохуя болтаешь, Гойл. — Ха! — активировался Забини, давясь бутербродом с лососем. Дафна, чьё лицо покраснело настолько, что её было даже жаль, кривилась от сальных фраз, брошенных слизеринцами. — Вот вас и спалили, гомики, — итальянец положил руку на плечо Гойлу, но тот, потускнев от неприятных подробностей, отпихнул ладонь Блейза. Малфой победоносно хмыкнул, продолжая буравить сморщенную морду однокурсника, питаясь его жалкими попытками оправдать свою ориентацию. — Я прекрасно понимаю, как дорожишь своим амплуа бунтаря и плохого парня, — захохотал Теодор, возвращаясь к незаконченному разговору. Драко раздраженно вздохнул, а на лице его заходили желваки. Нотт взмахом палочки убрал суповые кляксы со скатерти, продолжая давить на друга. — Но голодная смерть не прибавит тебе очков крутости. — Я не голоден, — отрезал Малфой, отвечая на заботливый жест колким взглядом. — Довольствуешься пищей для размышлений? — многозначительно указал Тео, склоняя голову. Его ухмылка стала шире, походя на лукавую улыбку, а иссиня тёмные глаза сверкали издевательским плутовством. Теодор снова показывал свою исключительную особенность замечать то, что другим было не под силу. Пробираться в голову без дара к легилименции. — Чушь собачья, — язвительно ответил Драко, выдавливая из себя бесстрастный смешок. Но он почувствовал, как галстук на шее затянулся туже, перекрывая доступ к кислороду. Кровь отливала от щек, обостряя сниженную температуру тела. — Мне не о чём переживать. — Мне так не кажется, — Тео пододвинул к себе чашку с чаем, делая внушительный глоток кипятка. — О чём ты? — задал вопрос Малфой, резко поворачиваясь в сторону друга. Тот не выглядел потрясенным. Он был в своей привычной кондиции – чрезмерно спокоен и дальновиден. — А сам ты не догадываешься? — вторил Нотт, смотря исподлобья, пряча половину лица в каймах чашки. Драко созерцал два синеватых огня, глядящих прямо в душу; вспарывавших дух искусно выведенным влиянием. — У меня нет желания разгадывать твои гребаные загадки, Тео, — качнул головой Драко, гневно сцепляя губы в единую полосу. — И я не собираюсь копаться в твоей башке, чтобы выбить из тебя ответы. — Значит, ты ещё не готов к этому разговору, — разочарованно пожал плечами Теодор, ставя чашку обратно на стол. — Отлично, — щелкнул пальцами Драко, — тогда перенесем этот до ахуения прекрасный момент разговора по душам на более благоприятный день, — Малфой с грохотом отпихнул от себя лавку, перебираясь через древесину настолько быстро, насколько могло выдержать его тело, порабощенное ледяной жестокостью и жаркой яростью. Драко размашистыми шагами направился к выходу, желая всецело насладиться ледяными потоками муссонов ноября. Тот холод, что каких-то несколько минут назад доводил до исступления, теперь вновь был так необходим слизеринцу. Доза привычного льда, смешанного со смогом ментолового дыма, был так нужен именно сейчас. Это бы помогло выбить из головы всю ту съедающую дурь, порабощавшую уцелевшие клетки мозга. Те, что не были отравлены мыслями о грязнокровке. Слизеринец переступал через столы других факультетов, смотря строго вперед. Коснувшись рукой двери, он вышиб ту практически с петель, спеша вырваться в охлаждающие стены коридора. Он был настолько поглощен в собственные думы, что даже не удосужился смотреть себе под ноги, оценивая возможные преграды. Как только дверь за ним захлопнулась, в грудь врезалась фигура на несколько дюймов ниже него. Кудрявее, костлявее и до чертей надоедливее. Малфою не нужно было много времени, чтобы понять, кто именно свалился с него в самый неподходящий момент. И, честно говоря, любой из возможных мигов оказался бы неподходящим. Драко ощутил, как по его коже проходили знакомые электрические импульсы, заполняя тело отголосками былой неги. Он ощущал себя подобно оголенному проводу – каждое из движений извне было сродни мучительной боли, раскалявшей органы до максимума. — Только тебя здесь не хватало, — с рокотом воскликнул Малфой, со всем явным презрением отстраняясь от Грейнджер, чья макушка все ещё предательски соприкасалась с воротом его рубашки. — Свали с дороги, грязнокровка. Драко продолжал набирать обороты, но ему не удалось пройти и двух дюймов, как мягкий голос раздался за спиной, нанизывая каждый слог на позвонок. — Вау, — ошеломленно произнесла Грейнджер, хлопнув в ладоши несколько раз. Её тон был выкрашен в ироническую окраску, добавляя каждому слову подтекст, — не думала, что ты так скоро забудешь человеческий язык и снова начнёшь вести себя, как последний идиот. — Что ты сказала? — слизеринец сделал несколько шагов назад, возвращаясь к гриффиндорке. Он ухватился за край её мантии, принципиально не соприкасаясь с оголенной кожей, рывком выталкивая в угол за внушительную колонну. Здесь их даже при желании никто не станет искать. — Повтори. Грейнджер не сопротивлялась, пытаясь в своей излюбленной манере протолкнуться к месту, где нещадный слизеринец не смог её отыскать. Девчонка стояла, прикоснувшись лопатками к выступающей кирпичной выкладке, а взгляд, мерцающий переливами янтаря, был устремлен строго к его лицу. Исключительно к ртутным глазам, питаясь неизведанной темнотой и злостью. Грейнджер будто не страшилась вовсе. Не чувствовала себя уязвленной после того, что между ними произошло. Она была спокойной, и это подавляло уверенность Малфоя. Он ощущал себя последним кретином, загнанным в угол. Настолько слабым и беспомощным, что становилось не по себе. — Я сказала, что ты так и не научился себя вести, — уверенно продолжала Грейнджер, вздернув подбородок. Она продолжала всматриваться в глаза Драко, цепляясь приглушенным тоном за слабые точки в его тяге к ней. Гриффиндорке даже не требовалось особых усилий. Небольшое нажатие, и он бы совершенно точно потерял голову, отдавая себя во власть дьявольских вспышек в девичьем взоре. — Послушай, Грейнджер, я, конечно, понимаю, что ты потеряла голову и ни черта не понимаешь, что говоришь, — с обманчивой улыбкой начал Драко, делая предательский шаг вперед, загоняя гриффиндорку в ещё большую ловушку. Но она даже не шелохнулась, оставаясь стоять на своём. Бесстрашная стерва. — Но неужели ты настолько глупа, раз думаешь, что после всего случившегося я начну бегать за тобой? Да ни за что в жизни, мне даже от одной мысли об этом мерзко! — Я не совсем понимаю тебя, — сместив брови на переносице, произнесла Грейнджер. От былой уверенности остались мелкие следы, что растворялись в расползающейся растерянности. — Вот только дуру из себя не строй, — закатил глаза Малфой, прислоняясь кулаком к стене в паре дюймах от профиля девчонки. — Я спас тебя от Чистильщика, нашёл тебя полумертвую, — он почти задыхался, стоило ему проговорить эту ужасающую истину вслух. При каждой новой открывающейся подробности лицо гриффиндорки источало колебание, загнанность и стыдливость. Оливковая плоть покрывалась красноватыми вкраплениями осознания. Она ахнула, прикрывая рот рукой. — Это был ты, — едва слышно повторила девушка, отныне избегая любого зрительного контакта со слизеринцем. — Ты спас меня. — Бинго, Грейнджер. Десять блядских баллов Гриффиндору за сообразительность! — взревел Малфой, ощущая, как жар припадал к его лицу, накаляя льющийся по венам гнев. — И если ты думала, что твой трюк с поцелуем произведет на меня впечатление, то ты глубоко ошибаешься. Твой навык соблазнительницы оказался плачевным. — Я не могла тебя поцеловать, — настаивала Грейнджер, качая головой, будто пыталась выбросить саму вероятность этой ошибки из своей головы. Но было поздно. Осознание пришло прежде, чем возможность неверия в правдивость слов Драко. — Ещё как могла! — Малфой снова повысил голос, а после обернулся по сторонам, следя за тем, чтобы никто посторонний не услышал то, о чём говорили молодые люди. — Поверь, я бы ни за что в жизни не стал выдумывать такое. — Так вот в чём дело, — растерянность сменилась озаренностью, а в глазах гриффиндорки запылал огонь негодования. Она сделала шаг вперед, практически соприкасаясь тканью рубашки с мантией слизеринца. — Ты ведёшь себя, как последний мудак только потому, что испугался поцелуя с грязнокровкой, да? — истерично засмеялась гриффиндорка, вскидывая ладони. — Мерлин, да ты так не трясся даже тогда, когда я зашивала твою руку, пока ты истекал кровью! — она заметила, что мужская ладонь потянулась к её рту, пытаясь прикрыть уста гриффиндорки прежде, чем она начнёт вновь выкрикивать детали минувшей ночи. Но Грейнджер яростно отпихнула от себя руку, ударяясь о жилистую конечность с хлопком. — Значит, для тебя проще умереть, чем прикоснуться ко мне. — Разговор окончен, Грейнджер, — свирепо прохрипел Драко, отстраняясь от гриффиндорки. — Ты жалок, — девчонка выплюнула эти слова, словно яд. Она смиряла его взглядом несколько секунд, но этого было достаточно, чтобы разглядеть, как отголоски боли вонзались осколками в достоинство девушки. Гриффиндорка колебалась мгновение, а после со всей природной решительностью проследовала в противоположную часть замка, обходя Малфоя. Грейнджер нарочно толкнула его плечом, задевая собой его непоколебимую фигуру. Но гриффиндорка не знала, что непоколебимость эта оканчивалась там, где ложь рассекала внутренности, позволяя гнусной слабости прорваться к сердцу, топя орган в желании обратить время вспять.***
Ладони гриффиндорки жгло от ветра. Зверский поток воздуха саднил по оголенной коже, покоившейся поверх шероховатых страниц. Старательно намереваясь всколыхнуть многовековую информацию, хранившуюся меж чернильных строк. Гермиона судорожно удерживала в руках увесистый талмуд, пытаясь совладать с весом книги, а также с препятствиями в виде перелистывающегося пергамента, с которым так ловко обращался циклон. Грейнджер зажмурила глаза, оберегая слизистую от ссыхания после очередного протяжного завывания, раздававшегося с разных сторон. Погода не желала смилостивиться, она лишь укрепляла мощь, наращивая морозность для последующих дней. Зима приближалась неспешно, но делала всё возможное, чтобы стало понятно без лишних намёков – она не намеривает щадить. И каждый из её жестов расценивался, как строгое предупреждение перед началом ледяного восстания. Рука девушки затекла от однообразности позы, и Грейнджер слегка вытянула ту вперед, одновременно взмахивая палочкой, чтобы обновить согревающие чары. Но их едва хватало, чтобы чувствовать себя комфортно. Буйное дуновение лилось потоком, обволакивая неощутимой морозностью пальто, заливаясь прямиком под шерстяную ткань, срастаясь с телом девушки. Гермиона морщилась всякий раз, когда ледяной ушат прорывался за воротник верхней одежды, и ей приходилось снова и снова согреваться магическими выбросами из волшебного древка. Волшебница уже успела пожалеть, что пришла на поле для квиддича в желании уединиться. Побыть в одиночестве подальше от заинтересованных взглядов чересчур наблюдательных студентов, а также, наконец, насладиться тишиной, в которой она не расслышит двойственных смешков и перешептываний. Грейнджер знала, что этим днём её обсуждал каждый. Не было никакого смысла спускать всё на то, что общественное восприятие и ухудшенное состояние Гермионы – обычное совпадение. Она прекрасно понимала, что с ней было что-то не в порядке. Прекрасно осознавала эту простую истину каждый раз, когда всплывали новые подробности о вчерашней ночи от посторонних людей. Сперва мадам Помфри намекнула о нестабильности состояния девушки, когда вливала очередную порцию зелья в глотку Грейнджер. Затем это были ребята, решившие рассказать некоторые подробности о том, что Чистильщик попытался сыграть с ней в очередную игру, правила которой она, в общем-то, знала, но он играл грязно, вытаскивая из рукавов козыри. Выигрышная партия оказалась чересчур амбициозной, выбивавшей любой шанс на спасение. Гермиона подумала о том, что выглядела по-настоящему глупо и несуразно несколько сотен раз за всё-то время, что её опрашивал Саммерсет. Глава правопорядка не был милосерден, следуя своему вызубренному сценарию. Давил на болезненные точки, бил наотмашь вечно повторяющимися вопросами. Был на редкость многословен и линеен в своей попытке добиться подробностей из первых уст. Но Гермиона не подыгрывала спектаклю, так полюбившемуся мракоборцу. Целый час, отводившийся на расспрос студентки, Грейнджер либо молчала, пропуская наводящие вопросы, либо говорила то, что было и так известно Саммерсету. Это было крайне унизительно. Волшебница пыталась связать все мысли в единую логическую цепь, выстроить возможный сценарий в своей голове, а после преподнести всё следователю, чтобы тот хотя бы попытался её понять. Но ничего из задуманного совершить не удалось. В памяти образовывалась зияющая дыра, поглощающая в себя целые часы воспоминаний. Гермиона, действительно, старалась вспомнить всё самостоятельно. Не по лекалам рассказов, услышанных от Гарри, Джинни и Невилла, а по собственному пережитому. Однако это, по всей видимости, не представлялось возможным. Грейнджер прекрасно понимала, что незнание подробностей лишь усугубит поимку преступника. Если она не могла рассказать Саммерсету о том, что произошло минувшей ночью, то гриффиндорка совершенно точно могла исправить положение и помочь следствию, производя на свет новые улики, полученные в ходе собственной жертвы. Гермиона вспомнила, что хотела поделиться с Саммерсетом о подробностях того вечера, когда Чистильщик настиг её в совятне. Перед исповедью девушка предупредила мракоборца о том, что хотела рассказать обо всём главе аврората, но его по чистой случайности не оказалось в школе. Он принял эту ремарку спокойно, не распыляясь о том, что это могло стать роковой ошибкой. Так Саммерсет узнал о том, что Гермиона стала жертвой маньяка далеко не впервые. Ей пришлось также продемонстрировать шрам на боку, рассекающий тело от живота к ребру. Мракоборец зафиксировал следы насилия и заверил Грейнджер, что она была крайне полезна делу, несмотря на отсутствие воспоминаний о том, что случилось в разгар ночи с субботы на воскресенье. И, во имя Мерлина, лучше бы Гермиона и дальше оставалась в неведении. Всё утро, проведенное в Лазарете, девушка не переставала расставаться с мыслью о том, кто именно спас её. Это оставалось в секрете, как полагалось благородному рыцарю. Они никогда не хвастались благими намерениями. Но Грейнджер даже не догадывалась о том, что её принцем станет самое настоящее чудовище. Мрак посреди обширной светлости. Греховное исчадье, дарившее смуту и отчаяние. Если Гермиона заслуживала быть спасённой человеком, не питавшим к ней ничего, кроме ненависти, то она готова была обратиться жертвой, истекающей кровью посреди начищенного кафеля. Это было куда гуманнее, чем слова, брошенные гриффиндорке в лицо, словно те были проклятьем страшнее, чем изощренность Чистильщика. От мыслей о недавней ссоре с Малфоем, на глазах девушки проступила слеза, пытавшаяся вырваться из слезного канала в неистовом желании окропить обветренную щеку. Обжигающая капля слетела по коже, застывая возле подбородка. Ладонь дернулась вверх, смахивая предательский след обиды и несправедливости с лица оливкового оттенка. Она никак не могла поверить в то, что он сказал. Точнее, его извечные фразы о стыде и презрении находиться рядом с грязнокровкой, почти не били по живому. Там попросту уже не осталось ничего существенного, всё давно было избито в кровавую густоту, стекающей по измотанной ментальной составляющей сукровицей, напоминавшей о том, что уже не больно. Давно перестало мучить, становясь смертным пятном в солнечном сплетении. Гермиону тревожил совестный голосок, трепыхавшийся в предсмертной агонии, норовя напомнить о себе. Она почти и забыла, каково это — когда меж странствующих мыслей об убийце и желании постичь запретное, — тебя что-то могло остановить. Когда в сознании разгорается красный свет, напоминающий о том, какому миру и какой реальности принадлежит её личность. О том, что Грейнджер не могла так просто поддаться желанию, овладевающему с головы до пят, порождая неестественную тягу к тому, от чего старательно убегала всякий раз, когда предоставлялась возможность. От мрака посреди обширной светлости. От греховного исчадья, дарившего смуту и отчаяние. Рациональность бушевала, заставляя грызть себя изнутри. Гермиона проиграла. Она прониклась тем, кого так яро ненавидела. Тем, кого пыталась ненавидеть всей своей душой. Но и от силы духа не осталось практически ничего. Потому что большую часть захватили демоны, кружившие в естестве слизеринца, а после передавались ей в знак издевательской щедрости. Глумливой подачки, служившей приманкой для её неизвращенного сознания. Это было похоже на болезнь. На лихорадочную агонию, подогревающую сосуды головного мозга до максимальной температуры, а после, удерживая накал до той поры, пока человек не сойдёт с ума окончательно. Гермиона и вправду теряла рассудок. Боясь быть загнанной в ловушку общепринятого зла, Грейнджер не заметила, как попалась на крючок беды, жившей по соседству. Она не могла принять тот факт, что поцеловала Малфоя. Сама. Чёрт возьми, сама потянулась к нему, если верить его словам. И, боже, как бы ей не хотелось это признавать, но он был прав — ему незачем выдумать такую чушь. Это, действительно, стало фатальной ошибкой. Финальным аккордом в их взаимоотношениях. Они оба зашли слишком далеко. Гермиона знала, Малфой не был жертвой в этих обстоятельствах. Молодые люди приложили одинаково усилий для того, чтобы сузить дистанцию между ними. Просто в какой-то момент Грейнджер потеряла контроль и сдвинула их полярности, помещая их миры в хаос. Поэтому нахождение на заброшенном поле было куда приятнее, чем согреваться в стенах, напоминавших о том, что Грейнджер нарушила субординацию с врагом. Всё то время, что девушка пролетела меж этажей, обгоняя каждого, кто попадался ей на пути, гриффиндорка думала о том, что не могла больше его видеть. Образ Малфоя служил напоминанием о том, что Гермиона могла зайти ещё дальше, если не вовремя не обрубит любую связь с личным искушением. Ей было опасно находиться рядом с ним. Продолжать жить по соседству со слизеринцем означало то, что шаткой силе воли рано или поздно придёт конец. Малфой при всей напускной омерзительности нравился ей. Он заставлял Гермиону почувствовать что-то сильное за столь долгое время. Пробудил в её естестве настоящее пламя, способное растопить многолетний застоявшийся лед. Дарил ей минуты необъяснимых ощущений, от которых она, наконец, чувствовала себя живой. Грейнджер осязала, как по телу разливался жар жизни, катализируя желание прочувствовать больше. Мощнее. Так, чтобы после каждого прожитого мгновения в окружении Драко, она изнемогала от жажды проникнуться им ещё не один десяток раз. Его ртутным взором, заливавшимся в артерии, вымещая из нутра пережитки прошлого. Потому что в такие моменты ей казалось, что за спиной прожитых лет ничего и не было. Ничто не могло сравниться с энергией, плескавшейся в его голосе, чувственном взоре и пытливом дыхании, что опаской проходился по плоти. И только одному богу было известно, останешься ли ты в живых после соприкосновения с рискованным орудием, что так обманчиво нежно касался тела в самые неоднозначные моменты. Лгать себе Гермиона больше не могла, равно как и жить в одной башне с Малфоем. Предложение друзей переехать обратно в гриффиндорскую башню уже не казалось таким резонирующим и нелепым. Волшебница действительно нуждалась в этом своеобразном побеге. Но чтобы чувствовать себя спокойно в обстановке, переставшей быть привычной, Гермионе было необходимо закрыть ещё один нерешенный вопрос. Подняв голову чуть вверх, девушка заметила, как на землю опустился полусумрак, съедающий горизонт едва заметной дымкой, что позже окрасится в темноту. На поле зажглись фонарные столбы, из-под стекол которых виднелся яркий огонь, проливающий свет на территорию. Совсем скоро стемнеет окончательно, а это значит, что она пришла почти вовремя. За спиной послышался хруст промерзлой жухлой травы, и это заставило девушку опомниться и отвлечься от созерцания бескрайних видов. Она захлопнула талмуд, убирая тот в свою сумку, на которую были наложены чары Незримого расширения. Ладони снова замерзли, почти не реагируя на зов рефлексов. Гермиона обернулась через плечо, замечая, как к ней постепенно приближался Рон. Он шёл не спеша, смотря себе под ноги и бурча что-то несвязное под нос. Гриффиндорка продолжала выслеживать каждый его шаг, осознавая, насколько истошно бьётся её сердце от волнения из-за предстоящего разговора. Она даже не могла представить, какой будет реакция Рона на её неожиданное появление. Грейнджер просто хотелось, чтобы он не прогнал её в первые минуты диалога. Молчание волшебницы перебивало переживание, застрявшее в глотке. Ей хотелось обратиться в невидимку и сбежать, но это было бы крайне глупо и по-детски. Гермиона не привыкла избегать трудностей. Почти, если проблемы эти не касались сердечных дел. Рон остановился прямо перед Гермионой, сидевшей на скамье для игроков. Он смирял её взглядом несколько секунд, пытаясь осознать, не привиделась ли она ему. — Что ты здесь делаешь? — отрешенно произнёс Рон, натягивая перчатки. На нём был надет рашгард из тонкой эластичной ткани, и Гермиона удержалась, чтобы не трансфигурировать из своего шарфа свитер из толстой вязки. — Ребята сказали, что ты неважно себя чувствуешь, — спокойно ответила Гермиона, цепляясь пальцами за собачку на замке. Нужно было чем-то отвлечь руки, потому что голос её был обманчиво ровным, в то время как под кожей плавились органы. — Не стала испытывать удачу и искать тебя по всему замку, ведь тебя всегда можно застать на поле. — Слушай, если ты пришла только лишь для того, чтобы учить меня жизни, то ты зря теряешь время. — Нет-нет, успокойся, — покачала головой Грейнджер, выдавливая слабую усмешку. — Я не собираюсь тебя учить, больше нет, она слегка отодвинулась в сторону, намекая Рону, чтобы тот присел. Он послушно отставил метлу возле скамьи, а сам присоединился к подруге. Гермиона достала из сумки махровое одеяло, накидывая его на плечи Уизли. — Ведь я, если честно, сама не понимаю, как проживать свою жизнь. Рон метнул на Гермиону многозначительный взгляд, а после резко отвернулся, созерцая одинокое поле перед собой. Он молчал несколько минут прежде, чем заговорить снова: — Я могу задать вопрос? — хрипло сказал гриффиндорец, нарушая гипнотизирующую тишину. Гермиона кивнула, предвкушая, что этот вопрос будет явно не самый приятный, но она поклялась больше не лгать. — Ты встречаешься с Ноттом? — Что? — гриффиндорка воскликнула от неожиданности, поворачиваясь к другу всем телом, стараясь справиться с наплывом шока. Её брови метнулись вверх, а рот продолжал вытягиваться в удивлении. — Мерлин! Нет! — она рассмеялась от абсурдности предположения. Она ожидала услышать другое имя в ином контексте, и вопрос Рона слегка расслабил сердечные оковы. — А так говорят? — Немногие, — коротко ответил Уизли, не разделяя веселья подруги. — Сегодня утром Финниган открыл торги, и теперь каждый желающий может поставить на то, в какую койку ты прыгнешь, — он произносил эти слова сквозь зубы, и девушка заметила, как краснеет его лицо от злости. Гермиону же эти слова не тронули совершенно. Она прекрасно понимала, насколько жестокими могут быть люди, живущие грязными сплетнями. Не было никакого смысла реагировать так буйно. — Симус никогда не отличался симпатией ко мне. Впрочем, это взаимно, — она пожала плечами, потирая ладони в попытке согреться. — И каковы итоги торгов? — Я врезал Симусу, — Рон продемонстрировал сбитые костяшки на левой руке, а также небольшие царапины на щеке. Гермиона потянулась к палочке, чтобы залечить едва заметные ссадины, но друг остановил её, обхватив миниатюрную ладонь. — Торги закрылись. — Рональд, чему я учила тебя все эти годы? — нарочито строго спросила Грейнджер, ощущая, как тепло мужских рук передавалось к её рукам. — Насилием нельзя породить справедливость, — отчеканил Уизли, смягчаясь во взгляде. — Вот именно, — одобрительно кивнула Грейнджер, — но Симусу не помешает такой воспитательный подход. Гермиона снова звонко рассмеялась, и на этот раз Рон подхватил настроение гриффиндорки, улыбаясь своей лучезарной широкой улыбкой, которую Грейнджер, она была уверена, не видела с тех пор, как погибла Линда. Волшебница приложила свободную ладонь поверх мужской, освобождая себя от крепкой хватки. Уизли сдался, позволяя девушке залечить следы утренней драки. — Я сожалею, что не навестил тебя сегодня утром, — внезапно раздался голос друга, слегка дернувшийся из-за неприятных ощущений. Рон никогда не любил практики с лечением ран, ему было проще дождаться, когда пройдёт само. — И мне жаль, что я наговорил тебе кучу всяких гадостей. Ты последний человек, кто заслужил такого отношения к себе, — гриффиндорец старался говорить быстро, не позволяя Гермионе перебивать и высказать свою точку зрения. Глаза Рона горели скорбью, виной и стыдом. Гермиона прекрасно понимала, каковы на вкус эти три чувства – самое горькое, что могло существовать на свете. — Ты была права, я поступил неправильно. Я должен был разобраться во всём, но, понимаешь, всё произошло слишком быстро, — он слегка опустил голову, встречаясь с лицом Грейнджер. — После нашего расставания я не находил себе места. Последний год я только и думал о том, что ты нужна мне. Как я мечтаю быть с тобой рядом, наслаждаясь твоим обществом и тем, что между нами, наконец-то, все разъяснилось. Гермиона продолжала обхватывать лицо гриффиндорца, впитывая в себя всю подноготную этой нежелательной правды. Грейнджер с трудом удерживалась, чтобы не заплакать от фраз, слетавших с уст парня подобно пулям, пробивавшим грудную клетку насквозь. — Твоё решение порвать со мной слегка отрезвило меня. Я понял, что мы не сможем быть вместе. Мы слишком разные, и эта мысль помогла мне двигаться дальше, — Рон криво улыбнулся, но улыбка его была похожа на жалостливый оскал. — Отношения с Лавандой стали моей главной ошибкой. Я прекрасно знал, какая она надоедливая и прилипчивая, но позволил случиться тому, что случилось, — он хмуро уставился вперед, пожав плечами. — Но когда в мою жизнь ворвалась Линда, я вдруг понял, в чём нуждался все эти годы. С ней мне впервые было хорошо с тех пор, как мы с тобой расстались. Я стал чувствовать к ней то, что никогда ни к кому не испытывал. Без обид, Гермиона, — Уизли хмыкнул, и Гермиона почувствовала, как по её ладонями стекали слёзы парня. Она смахивала горючие капли, смазывая остатки ненависти к судьбе с кровью гриффиндорца. — Мы влюбились друг в друга за считанные недели, и это было лучшим временем. Клянусь, я пытался расстаться с Лавандой, но она будто не слышала меня или не хотела слышать. Я прекрасно понимал, что она обо всём знает, но продолжала делать вид, будто всё как раньше. Гермиона продолжала слушать, осознавая, что прекрасно понимала Рона. Она считывала его эмоции слишком хорошо потому, что чувствовала то же самое по отношению к другому человеку. Более неправильному, сложному и непростительному. — Сперва всё было как в сказке, когда ты окрылен человеком и думаешь, что все проблемы ничтожны, — гриффиндорка удивлялась аналогии, проводимой другом. Когда-то она считала, что его эмоциональный диапазон был не больше зубочистки, но даже Уизли умел удивлять. — Мы постоянно проводили время вместе. Смеялись со странных посланий, которые Линде присылал один неизвестный чудак. Внезапно Грейнджер отдернула руки от лица гриффиндорца, в ужасе отстраняясь назад. Под ребрами запекло, возобновляя душевную боль. Лицо девушки исказилось в гримасе тревоги, а привычная уязвимость срезала скальпель с минутного успокоения. — Подожди-подожди, что за странные послания приходили Линде? — аккуратно начала Гермиона, начиная судорожно складывать пазл в своей голове. — Кто-то решил подшутить, и вечно писал странные загадки, на которые Линда должна была ответить. Иногда я ей помогал, и мы удивлялись, насколько же у того типа было не всё в порядке с головой, — беспечно ответил Рон, не замечая испуга, застрявшего на лице Грейнджер. — У Линды был этот чудной дневник из лавки Джорджа, она купила его на каникулах. Туда и приходили все послания от незнакомца. А что? — Ничего, — отстраненно пролепетала Гермиона, чувствуя, как начинал нарастать гул в ушах. Она практически ничего не видела перед собой – паническая атака застилала обзор. Перед глазами плыл образ Рона, размываясь неказистыми пятнами. Грейнджер попыталась удержаться, хватаясь пальцами за скамью, чтобы не свалиться. — Что случилось потом? — В какой-то день она призналась, что это больше пугает её, чем веселит, — кадык парня дернулся, и Рон сжал ладонь в кулак, разрывая зажившую кожу на костяшках. — Линда больше не отвечала ему, по крайней мере, при мне она больше не притрагивалась к своей красной тетрадке. Грейнджер знала, что Линда солгала Рону. Если бы погибшая гриффиндорка, действительно, перестала отвечать убийце, то, возможно, он оставил бы её в живых. Но Грант решила сыграть, становясь той самой кровавой загадкой из посланий Чистильщика.