***
Малфой стоял возле стены, облокачивая спину о влажный камень, пропитывающий ткань пиджака холодом Подземелий, смешанным с отголосками веселья. Драко не стремился блистать в первых рядах, привлекая к себе лишнее внимание. Он старательно избегал зрительных контактов с посторонними, утыкаясь серебристыми глазами в единую точку, являвшейся нейтральной территорией. Там, где его никто не сможет достать. Казалось, что на гостиную Подземелий наложили заклинание незримого расширения, настолько внушительных размеров стала комната. Здесь помещался не то, чтобы бомонд Слизерина. Было такое чувство, будто вся школа решила поздравить Нотта. Когда он говорил, что ограничит празднество близкими, Малфой не думал, что у друга настолько близкие отношения с сокурсниками и теми, кто был младше. По разным сторонам от бара были установлены мягкие зоны, уставленные кожаными диванами и небольшими стеклянными столиками, на которых стояли бутылки с алкоголем и соответствующие бокалы. В самых дальних уголках находилось магловское приспособление для слушания музыки – высокочастотные колонки и несколько вертушек (если Драко правильно запомнил название) Малфой не особо понимал, как они работали, но Тео заверил друга о том, что он достаточно изучил досуг маглов и знал, что эта установка – лучшее, что они могли придумать. И в чём-то Нотт был прав. Такой внушительный звук, действительно, поражал неискушенных волшебников. Двигался каждый, стоило прибавить громкость на максимум. Студенты, сбросившие с себя отличительные галстуки и нашивки, сейчас предстали в своём самом необычном виде, становясь чем-то большим, чем шаблонное клише своего факультета. Каждый смешался в этой топкой консистенции смеха, веселья и алкоголя. Невозможно различить, кто являлся зубрилой из Когтеврана, а кто надоедливым гриффиндорцем. Сегодня каждый мог вкусить запретный плод слизеринской вечеринки, не боясь о том, какие последствия будут ждать завтра. То, что произошло в Подземельях – останется в Подземельях. Драко удерживал в руках уже знакомый хрустальный олд-фэшнд, выточенный в форме черепа. Коллекция Блейза, которой он так гордился, и не давал, кому попало цедить алкоголь из этого раритетного сервиза. Малфой помнил, как Забини хвастался своей находкой, купленной за даром в Лютном переулке у владельца винтажной лавки, перепродавшего вещи, которые когда-то принадлежали богатейшим представителям волшебного мира. Разумеется, Забини с денежным состоянием его матери мог позволить себе купить целую лавку, не останавливаясь на одних только бокалах. Но итальянец в ответ на такую невежественную претензию только отмахивался, говоря о том, что неважна фактическая стоимость, важно лишь то, какой сокровенный смысл ты вкладываешь в покупку. Ну да. Конечно же, сервиз был куплен тайком от Матильды во имя великого замысла, а не потому, что Забини был тогда ещё сопляком, перешедшим на третий курс. Но в этом и заключалась личность Блейза – окрашивать всё в фанфарные оттенки, придавая даже какой-то незначительной хуйне особое значение. Драко сделал ещё один глоток. Сотый, судя по тому, что язык уже не обжигало как прежде. Нёбо онемело от очередной порции алкогольной жидкости, стекавшей по гортани. Кислотно-зеленые промилле стекали в опустевший желудок, подогревая уровень опьянения, поворачивая рычаг на максимум. Малфою постепенно становилось лучше всякий раз, когда во рту оставался горьковатый привкус полыни. Абсент никогда не был излюбленным напитком Малфоя, но сегодня – особый случай. И нет, дело было не в дне рождении Нотта. За все годы, что Драко знал Тео, он уже перевыполнил свой долг выпивать за здоровье лучшего друга. Он мог бы ограничиться глотком сливочного пива, та хрень, что пьют либо дети, либо задроты, и это едва бы пересилило похмелье, подаренное на утро после оглушительной пьянки. Слизеринец желал затопить в себе те бушующие эмоции, от которых всевозможные маски, искусно заточенные на лице, дробились в пыль, заседая где-то в легких. Это хотелось выхаркать. Избавить свою внутреннюю составляющую от следов чужого влияния. Такого, блять, виртуозно исполненного. С исконно янтарными мазками, проходившими по коже также болезненно, как глубокие порезы от Сектумсемпры. Шрамы по всему телу напоминали Драко о шестом курсе, когда Поттер едва не свел его в могилу, если бы не Снейп. И к этим уродливым следам добавились новые. Слизеринец мог поклясться могилой Салазара, что то новое, подаренные горделивой сукой были в сто крат мучительнее. Потому что от них не было никакого противоядия. Ни единого заклинания, способного хотя бы на миг ослабить действия девичьего проклятия. Она была, как смертельная болезнь, поражающая не сразу, а постепенно. Мучительно. Заставляя врасплох. Малфой заставлял себя выкроить из мозга её чёртов взгляд. Два медовых плода, лизавших чернильное сердце, пытаясь обосноваться в артериях. Но каждый раз она возвращалась. Даже сейчас, когда музыка звучала так громко, что каждый мракоборец, стоявший на ночном дежурстве, мог бы прибежать на зов пронизывающего шума, если бы не мастерски наложенные заглушающие чары. Даже сейчас Драко чувствовал, что был не здесь. Находился до сих пор в гостиной старост, питаясь её хриплым дыханием и треснувшими нервами. Он снова вывел грязнокровку из себя. Грейнджер презирала его за то, что он избил Уизли. Знала бы она, зачем Драко это сделал. Знала бы, через что ему пришлось пройти, чтобы не распороть своё тело, лишь бы не чувствовать как стыд, подобно оголенному проводу, жалил в самые уязвимые точки. И впервые её бурлившая ненависть была не такой сладкой. Паточный сок все ещё стекал под надорвавшейся холодностью мужского разума, но, вот, послевкусие было не таким, как раньше. Не такое сочное. Не такое пленительное. Почти отторгающее. Драко знал ответ, когда спрашивал, кем он предстал в её глазах. Мог наперед предсказать всё, что Грейнджер вымолвит. Это было пиздецки очевидно, только законченный идиот станет надеяться, что на него взглянут по-новому после всего того, что он совершил в прошлом. И Малфою не нужны были её гребанные слова ободрения. Он не нуждался во фразах, смазывающих его личность мерзавца, будто это могло отбелить его репутацию. Он не нуждался в подачках грязнокровки. Но отчего-то внутри все равно каждый орган трещал по швам, норовя разорваться от такого давления, вызванного голосом ведьмы, до сих пор звучавшим в его мыслях. Дрожащий с ебаным придыханием, становившимся его индивидуальной петлей. Личной пыточной камерой. Только вместо повторяющихся Непростительных на повторе громыхали её слова презрения. Лживые фразы, сотканные из иллюзорной праведности и клейма хорошей девочки. Правильной, блять, гриффиндорки. И это злило Малфоя. Не то, кем он являлся в её глазах с янтарными прорезями. А то, что она не могла признаться себе в том, что, на самом деле, её тянуло к нему. Манило, как чёртов магнит. Полная противоположность, вековечная светлость её естества жаждала окунуться в неизведанную тьму. Он видел это. Замечал, как она пытается скрыть свой овечий взгляд в Большой зале среди толпы, но Драко всегда зацеплялся за этот карий вихрь. Чувствовал по дрожащему тону, когда она старалась выглядеть стойкой рядом с ним. Будто не чувствовала ничего сильнее обыденного раздражения. Потому что он чувствовал. Ощущал это так явно, что самому становилось страшно. Впервые он чувствовал этот позорный, неподдельный страх рядом с кем-то помимо Тёмного Лорда. Грейнджер была его личным палачом. Жестоким. Чарующим. Мог ли Малфой это предвидеть? Такое уж точно нет. Никогда не знаешь, куда судьба соблаговолит отправить тебя. Какое наказание она подготовит за все прошлые преступления. Злодейка выбрала для слизеринца самое изощренное. Самое метафоричное. Он нуждался в ней. Драко понял это, когда они впервые столкнулись с девчонкой в Запретном лесу. Но тогда всё было по-другому. Ощущалось иначе, не так мучительно. Не так катастрофично. Это была тяга от скуки, дабы разбавить серые дни чем-то ярким, знакомым из беззаботного прошлого. Когда было нормальным – столкнуться с грязнокровкой, вымещая на ней весь душевный гнёт. Обычная ругань, ничего смертельного. Однако в его мышлении что-то перевернулось. Сместилось, превращаясь в иррациональное. Вырванное из перечня общепринятых правил. Концентрат абсолютного безумия. Малфой всегда считал, что правила придуманы для того, чтобы их нарушать, но это… Блять, даже ему было не под силу обойти этот вселенский закон. Это было чревато сокрушительными бедствиями. Расколом его мира. Его устоев и принципов. Рассказов из детства, в которых был заложен один единственный смысл, грязнокровки – ничтожество, признанное подчиняться чистокровным. И чистокровный уж точно не стал бы подставлять своё лицо для удара. Точно не из-за маглорожденного отродья. Но Малфой сделал это. В очередной раз поставил свою преданность роду под сомнение. Честно говоря, столкнуться с Вислым для Малфоя было что-то вроде разрядки. Слизеринец думал, что таким образом ему удастся вывести из своих мыслей то разъедающее, что вымывало из мозга рациональность и критичность. Но Драко с треском проебался, когда до его слуха едва донёсся несвязный бред гриффиндорца. Это было что-то ревностное в словах Уизли. Что-то о том, что Грейнджер теперь перешла на сторону змей. И это стало катализатором бунтующей ярости, засевшей в ДНК Малфоя. Эта эмоция была врожденной и не составляло никакого труда нажать посильнее, дабы вся спесь разлилась с кровью противника. Особенно, когда у него самого было явное преимущество. Малфой упивался гневом ущербного, ловя себя на мысли, что ему, на самом деле, приятно знать, что Уизли думает именно так. Как удобно Драко. Потому что он хотел её себе. И этот ослепляющий собственнический инстинкт игрался с Малфоем, переплетая нервы в тугой узел, стягивающий силу воли. Драко не мог противиться Грейнджер. Не мог выбросить из воспоминаний её теплые прикосновения, когда она вырывала его из лап смерти. Не мог избавиться от жажды прокрутить в голове её звонкий смех. Это был единичный случай, когда на мгновение они забывали о своей роли в обществе. Она – Золотая девочка. Гордость страны. Героиня. Он – бывший Пожиратель смерти. Позор страны. Преступник. Константа, которая не выдерживала силу тяги молодых людей друг к другу. Малфой был почти уверен, что однажды это постоянство расщепится на атомы под гнётом его желания. Драко сделал ещё один внушительный глоток, осушая бокал до дна. Кислотно-зеленая жидкость всасывалась в кровеносные сосуды, заполняя трезвенные пробелы. Промилле ослабляли жгуты беспристрастности Малфоя, разбавляя его прирожденную хладнокровность жгучими следами опьянения. Слизеринец пытался совладать с внутренним карманом пиджака, нащупывая полупустую пачку сигарет. Совсем скоро ему вновь придётся выпрашивать у Пэнси добавку, будто он был малолетним сопляком на попечительстве. Пиздецки забавно. Гребанные указания Саммерсета. Малфой с радостью бы скормил каждый приказ мракоборцу, трепетно наблюдая, как тот будет упиваться собственной желчью. Руки Малфоя не слушались, онемение проходилось по подушечкам пальцев сладкой нёгой. Драко пришлось повторить попытку несколько раз, выуживая из кармана сигареты, доставая очередную из пачки. Влажными от выпивки губами он обхватил никотиновую дозу, ощущая, как от фильтра исходил привкус ментола. Свежесть перемешивалась с вязкой полынью, разбавляя уже надоевший вкус. Слизеринец поджёг сигарету беспалочковой магией, разворачиваясь от окна. Его спина была все ещё облокочена о стену, но серебристые глаза жадно высматривали знакомые силуэты. Густой изумрудный свет разливался из заколдованных факелов, покрывая каждого находящегося в Подземельях исконно слизеринской эфемерностью. Цвет змей был самым ярким и запоминающимся из всех возможных. Зеленый оттенок, лившийся из пасти каменных тотемов, смешивался с фиолетовым неоном. Освещение менялось раз в несколько минут с постоянной периодичностью. По центру стояла наколдованная барная стойка, которая вмещала в себя то, что не мог вместить даже самый приличный бар в Косом переулке. За эту часть веселья отвечал Забини, поэтому Малфой даже не сомневался в способности итальянского знатока всевозможных разновидностей коктейлей. Драко напряг зрение, пытаясь сфокусировать зрачки и приглядеться сквозь пелену неонового освещения. Он выдохнул серый смог из своих легких, останавливая серебристые радужки на мулате, прижимающего к себе светловолосую высокую волшебницу. Забини выглядел счастливым, и Малфой мог поклясться, что дело было, отнюдь, не в выпитом алкоголе. Его тёмные глаза исходили светом, стоило итальянцу бросить взгляд на Дафну, закидывающую голову назад от смеха. Её предплечье тянулось к лицу, а изящная ладонь прикрывала рот, как полагается в приличном обществе. Белые девичьи волосы были убраны назад, сцепляя пучок гребнем, на котором светились сапфировые камни, подчеркивающие светлые глаза. Кукольное личико обрамляли завитые локоны, слегка прикрывая эльфийские глаза, на которых было несколько слоёв косметики. Рука Блейза обвивала тонкую талию, облаченную в шифоновое платье сливочного оттенка. Одеяние было обшито камнями под стать аксессуару - тёмно-синие, глубоких тонов. Ткань едва доставала до коленей, и задиралась всякий раз, когда ладонь Забини сжимала плоть, покрытую платьем, сильнее. Молодых людей одолевал восторг. Они смеялись во весь голос, не тая эмоций. На их лицах отражался щелчок колдо, и этот момент навечно застывал в камере напротив. Малфой сместил свой зрительный обзор, пытаясь найти свободную пепельницу поблизости. Сигарета была выкурена почти до половины, и ему стало легче. Но только до того момента, когда тонкий голос коснулся его слуха, а поблизости начал витать аромат цветочного парфюма. — Ты хотя бы закусываешь? — женский голос стал более отчетливым, перебивая какофонию звуков, исходящих от толпы вокруг. Драко повернулся на зов подруги, выпрямляя плечи. Он внимательно следил за тем, как приближалась слизеринка. Настоящая королева змеиного факультета. Всей школы. Высоко поднятый подбородок, чтоб брюнетка могла смотреть, как полагалось, свысока. Угольно-чёрные волосы убраны повязкой, украшенной стразами и вставленным пером. На губах тёмно-бордовая помада, добавляющая выразительности пухлым устам Пэнси. Глаза украшал слой туши и надменный взгляд. Аппетитные формы поддерживало платье, обшитое серебристыми пайетками; грудь была приподнята корсетом, вшитым в ткань наряда. — Что за гневный тон, Пэнс? — насмешливо вторил Драко, уничтожая окурок палочкой, сдавшись, так и не найдя пепельницы. — Мы же на празднике нашего дорогого Тео, — алкоголь смягчал голосовые связки, из-за чего природное бесстрастие плавилось под влиянием выпитого. Малфой левитировал к себе бутылку абсента, восполняя пустующий бокал. — Веселись, — салютовал слизеринец. Но Пэнси была непреклонной. Её тонкая бровь выгнулась настолько, что было совершенно очевидно – она не была довольна тем, как менялось настроение Драко в моменты опьянения. Он не становился мягче, нет. Он полностью терял контроль, блуждая между абсолютным весельем и слепой яростью. И только Мерлин знал, в какой момент Малфой решит сместить полюса своего сознания. — Сложно веселиться, когда ты ведёшь себя как ребенок, — строго отрезала Паркинсон, отбирая у блондина бокал в форме черепа. Она принюхалась к содержимому, морщась от слишком высокого содержания спирта. — Сколько ты выпил этого магловского пойла, Драко? Или ты потерял счёт бутылок? — девичья ладонь отставила напиток на пролетающий мимо поднос. — Мы не на светском приёме, чтоб ты изображала мамочку, Паркинсон, — вот оно. То, чего боялась Пэнси. Полюса уже начали смещаться. От былой вальяжной расслабленности почти не осталось и следа. Потонуло вместе с кислотно-зеленой жидкостью, которая удерживала гневность в узде. — Для этого у тебя уже есть игрушка, — Малфой оскалился, кивая в сторону Нотта. Теодор был поглощен своим празднеством, утопая в женской ласке на кожаных диванах. Пэнси в ту сторону даже не посмотрела, игнорируя провокацию со стороны Драко. — Ты думаешь, эта ребячья вечеринка чем-то отличается от сборища прожженных снобов? — она склонила голову, удерживая меж пальцев мундштук. Пэнси иногда баловалась, покуривая с друзьями за компанию. — Тогда ты полный идиот, — произнесла слизеринка, не дожидаясь ответа Малфоя. — Сбавь обороты, — раздражение проливалось сквозь выстроенное спокойствие. — Я не знаю, что такого случилось, раз ты стремишься упиться прежде, чем вынесут торт, — Пэнси слегка приблизилась к лицу блондина, заглушая тон. Их вряд ли бы мог услышать кто-то посторонний сквозь оглушительный рёв музыки, однако слизеринка всегда была чересчур внимательной и маниакальной к подобным мелочам. — Но ты должен понимать, что держать лицо следует даже сейчас, когда, кажется, что каждый норовит заглянуть тебе в рот, делая вид, что всё в порядке. Глаза и уши повсюду, Драко. Имей в виду. — Ты всегда была такой занудой? — потешался Малфой, повторяя движение подруги, склоняя голову на другой бок. Он не мог долго злиться на слизеринку. Только не на неё. Пэнси была тем самым маяком. Волчком, показывающим Малфою, что всё происходящее – реально. Отрезвляющим антидотом, в котором слизеринец всегда так отчаянно нуждался. — Я не зануда, — пролепетала Паркинсон, не желая подходить под эту корреляцию заботы. — Мне страшно. Страшно за тебя, Драко. В последнее время ты творишь то, что для тебя не свойственно, — девичий голос терялся в слоях тревоги. — И я переживаю за то, как далеко ты можешь зайти, — Пэнси подошла ещё ближе, кладя ладонь на пиджак слизеринца. Драко глухо втянул в себя воздух, чувствуя, как вечер омрачался ещё сильнее. Он не желал обсуждать свои проблемы с Паркинсон. Не сейчас. Не тогда, когда его подноготная полыхала от прожитого за последние месяцы. Салазар, если бы Пэнси знала о том, почему Малфой вёл себя, как последний мудак, она, вероятно, открестилась бы от такого жалкого ублюдка. — За то, как далеко вы все можете зайти. Малфой интуитивно отвел взгляд к Тео. Он знал, по кому сильнее всего болело сердце Паркинсон. Только по одному человеку. Даже Драко не мог похвастаться этим. Пэнси любила его, но это было давно в прошлом. И едва всё происходящее между ними можно было назвать любовью. Скорее фанатичная привязанность, приправленная флюидами гормонов. Сейчас их связывали узы куда крепче тех, что были ранее. Тео она любила по-настоящему. И это, наверное, было больно. Унизительно для такой, как Пэнси. Слишком сильная и волевая, она поставила свой статус под ребро чувств, и они раскололи девичий нрав под прессом эмоций и не взаимности. И как бы Драко не открещивался от знакомого скрежетания внутри, он понимал, насколько сильно это давило. Внутренняя борьба за шанс быть с тем, с кем априори не можешь. — Тео опять натворил какую-то хуйню? — не отрываясь от созерцания веселящегося слизеринца, спросил Малфой. Он мог услышать, как рвется сердце Пэнси лоскутами в тот момент, когда рубашка Нотта мялась под чужими пальцами. Драко мог поспорить о том, что Паркинсон мечтала вырвать конечности каждой, кто посмеет притронуться к тому, что должно принадлежать ей по праву слизеринской королевы. — Вчера у него снова случился передоз от той дряни, что он периодически употребляет, — начала Пэнси с сомнением. Она знала, что Драко никому не расскажет о тайнах их серебряного квартета, но также Паркинсон понимала, какую реакцию может вызвать у слизеринца этот рассказ. — Я нашла его в комнате, Тео был почти без сознания, — её губы бордового оттенка сжались в единую линию от накатывающей тревоги. — Ему просто повезло, что это оказалась я, а не Гойл или кто похуже, — девушка прислонила тыльную сторону ладони ко лбу, пытаясь охладиться от наступающих эмоций, вызванных не самым приятным рассказом. — И… грязнокровка. — Что? — Драко, кажется, позабыл обо всех подробностях, стоило ему услышать одно запретное слово. Слишком личное. Как спусковой механизм, предназначенный для индивидуальной пули, вышибающей мозги. — Грейнджер тоже была там? — он поднял взгляд, замечая, что Пэнси больше не смотрит на него. Её взгляд прирос к объекту за спиной слизеринца, а черные радужки искрились от недоумения. — Нет же, — она отстраненно шикнула, дергая за рукав мужского пиджака, словно заставляя Малфоя, наконец, обернуться. — Она здесь. Что, блять? Малфой возжелал всем сердцем, чтобы это была неудачная шутка. Он хотел, чтобы Пэнси просто поиздевалась над его и без того расшатанной нервной системой, отплачивая долг за то, что припомнил ей о девичьей любви к Нотту. Пусть это будет так. Драко отдал бы всё, чтобы не чувствовать аромата, который Малфой узнал бы из тысячи, стоя в толпе. Запахи смешивались в единую цепь насыщенного и отчетливого. Но даже сквозь это многообразия духов и запахов алкоголя, слизеринец ощутил, как до его носовых пазух пробирался фруктовый коктейль. Самый опьяняющий и подавляющий его силу воли. Блядская ведьма. Пэнси не лгала. Грейнджер, действительно, была здесь. Малфой заметил её сразу же, как только повернулся по немой просьбе подруги. Его ртутные радужки зацепились за знакомый силуэт грязнокровки. Но только он не узнавал в той девушке ту, что вспарывала его подсознание, норовя обосноваться в мыслях. Увидеть Грейнджер в этой неподходящей обстановке было сродни чему-то до одури болезненному. Он почувствовал, как из крови выветрился алкоголь, стоило ему пройтись мазками по её фигуре. Длительное созерцание гриффиндорки стоило ему дороже. Ещё большего опьянения. Промилле, содержащиеся в абсенте, просто меркли по сравнению с ожогом, оставленным на память от грязнокровки. Грейнджер выглядела… по-другому. На ней было надето чёрное платье, абсолютно не свойственное её натуре, но такое, чёрт возьми, подходящее. К хрупкому телу прилегало бархатное боди, окантованное кружевными выемками, подчеркивающее аккуратную грудь и узкую талию. Поверх бархата струилась мелкосетчатая фатиновая ткань, затянутая лакированным ремнем. Накидка невесомо оседала на худой фигуре, и почти достигала коленей, но едва ли в этом был смысл. Длинные ноги можно было разглядеть без проблем – настолько откровенный был наряд. Предплечья были скрыты бархатными длинными перчатками, а плечи и изящные ключицы были оголены, и неестественно сияли, словно были вымазаны в чём-то косметическом, что добавляло ослепляющего блеска. Созерцать её в незнакомой обстановке, в свете софитов было сродни услышанной мелодии из прошлого. Тебе хочется раствориться в ней; вымазаться целиком, как будто она была лечебным эликсиром, единственным нужным целебным зельем. Но это чувство было обманчивым. Оно било точечно, сшибая кости настолько сильно, что не помог бы даже костерост. Тянущее ощущение в солнечном сплетении было настолько губительным, что едва хватало воздуха. Драко не дышал. Боялся, что как только он вдохнет, то шлейф сочных плодов ворвется в его тело так же безжалостно, как и прежде. Драко знал, как только этот до боли знакомый мотив стихнет, ему придется умереть за тот миг, когда он позволил себе проявить слабость. Малфой стоял неподвижно несколько секунд, рассматривая гриффиндорку. Её противоречащий образ затмил все мысли. А главное он затмил самый важный вопрос: какого чёрта она забыла здесь? Не то чтобы гриффиндорцам было запрещено находиться здесь, но Грейнджер… Салазар, это поприще было не для неё. Это было инородным. Чуждым. Она никак не вязалась с понятиями о веселье. Но только не сейчас. Не тогда, когда она выглядела так, словно сошла с обложки Спеллы, а не вышла из их общей гостиной. Ему понадобилось некоторое время прежде, чем он смог оторвать подошву от своего места, подрываясь вперед. Он бросил что-то наспех Пэнси о том, что ему нужно срочно отлучиться. Салазар, как будто она была слишком глупа для того, чтобы не проследить, к кому направлялся её заблудший друг. Да и похер. Малфой шагал осторожно, ощущая, как при очередном шаге стиралась подошва, и каждое движение давалось с невообразимой болью. Будто шагал по мелкой крошке стекла босыми ступнями, осязая, как стеклянная пыль впивалась в кожу, разрывая её до мяса. Вот как это было. Беспощадно и бесповоротно. Грейнджер озиралась по сторонам, чувствуя себя максимально некомфортно. Он видел, как подрагивали её руки, когда пальцы в очередной раз подтягивали перчатку. Такая яркая и такая неуместная одновременно. — Что ты здесь делаешь? — рявкнул Драко, подойдя ближе к волшебнице. Её брови взмыли вверх, а губы слегка дрогнули от неожиданности. Она накрасила их? Салазар, Малфой, ты не должен думать о такой мелочи. — Пытаюсь быть самостоятельной, Малфой, — лицо гриффиндорки молниеносно окрасилось мнимой уверенностью. Её подбородок приподнялся, а янтарные вкрапления в карих радужках стрельнули по глазам слизеринца. — Пользуюсь твоими советами. Он усмехнулся, но в этом жесте не было ничего положительного. Он злился. Его ладонь сомкнулась на её руке, покрытой нежной тканью. Малфой силой сжал девичье запястье, уводя девчонку в сторону от выхода. — Так ты из тех придурковатых максималистов, у которых мир делится только на чёрное и белое – никаких полутонов? — слизеринец навис над ведьмой, чувствуя телом, как вздымается её грудь от частого дыхания. Они вновь оказались непростительно близко друг к другу. Дважды за этот вечер. Гореть ему за такое в адском пламени. — Ты либо не вылезаешь из своих ебаных книжек, либо решаешься ворваться в самое пекло веселья, да? — Пусть так, — Грейнджер выпрямила осанку, проходя пальцами по волосам, хаотично приглаживая и без того идеальные, блять, волосы. — Тебе-то какая разница? — Никакой, — он махнул рукой, но после припечатал кулак к стене, сбоку от девичьего лица. — Ты, наверное, не знаешь, но жертвы покушения обычно ведут себя более осмотрительно. Или ты думаешь, что Чистильщик не придёт за тобой, пока ты будешь доказывать кому-то, насколько ты независима, Грейнджер? — Мерлин, кого я вижу! — воскликнул радостный голос откуда-то со стороны. Нотки гренадина, перемешанного с литрами алкоголя, Малфой мог учуять за версту. Он знал, кому мог принадлежать такой отличительный штрих. — Ты всё-таки пришла, я не верю своим глазам! Драко повернул голову, одновременно опуская ладонь. Костяшки алели от слишком неаккуратного удара о каменную стену. Но Драко почти не заметил. Его внимание было завлечено картиной, развернувшейся прямо на его глазах. Нотт обхватил худую ладонь Грейнджер, притягивая девчонку к себе. Кудрявый слизеринец едва держался на ногах, но ему не требовалось особых усилий, чтобы приподнять гриффиндорку в своих объятиях. Они выглядели так, словно были старыми друзьями, не знающими о том, какие ужасы творились в прошлом; о том, что им следовало бы ненавидеть друг друга. Но нет. Между ними не было никакого презрения. Ни единого следа ненависти. Это выжигало зияющую дыру в душе Малфоя. Увиденное буквально верещало о том, что все вокруг сходили с ума. Или, может, только он проживал сюрреалистичные сюжеты внутри своей головы. — Это ты её пригласил? — Малфой повысил голос, стараясь перебить шум музыки своим трескучим тембром, но, на самом деле, ему просто хотелось вырвать из себя это омерзительное ощущение, стекающее сгустками по сердцу. Так, блять, не вовремя. — Ну, конечно, — кивнул Тео, подцепляя из девичьих рук конверт со знакомым содержанием. — Это же мой праздник. — Ага, блеск, — пожал плечами, не сводя пристального взгляда с гриффиндроской стервы. — Почему ты хмуришься? — Нотт шутливо щелкнул по носу Грейнджер, кидая косые взгляды на Малфоя. Ебаный защитничек. — Драко в миллионный раз доказал, что его манеры походят на манеры сквиба? — спросил Тео, удерживая ладонь гриффиндорки. Малфой изнемогал от желания упиться вусмерть. Он обязательно опрокинет несколько рюмок позже. И даже Пэнси ему не помешает. — Всё в порядке, — едва слышно ответила Грейнджер, опуская лицо к мужскому лицу. Её ласковый тон пробрал до костей. Хуже, чем в самую холодную зимнюю ночь. — Это для тебя, — девчонка протянула небольшую коробочку, перевязанную алой лентой. Как поэтично. — Это, что, подарок? — лицо Нотта просияло. Он забрал из рук волшебницы презент, потряхивая над ухом коробочкой, пытаясь разобрать по звуку, что именно в ней было. — Грейнджер, не стоило тратиться. — В моём мире, то есть, в мире маглов, не принято приходить без подарка, — заучка снова принялась объяснять и разжевывать, словно они сейчас находились на лекции, а не в переполненной пьяными подростками гостиной. — Это считается дурным тоном. — Дурным тоном считается то, что ты все годы прятала такую красоту, — он приподнял девичью ладонь, вынуждая гриффиндорку повернуться по своей оси, словно она являлась той самой безвкусной фарфоровой статуэткой из девчачьих шкатулок. — Ты и сама можешь сойти за самый изысканный подарок, — с этими словами они скрылись с глаз Драко. Напоследок Теодор подмигнул другу в многозначительном жесте, провожая девушку вглубь гостиной. Моё самое заветное желание уже почти исполнилось. Ему следовало бы догадаться раньше. Слизеринец окончательно протрезвел. Малфой, наконец, понял, что имел в виду Тео. Какие сети он плел, и какую именно жертву для своих игр он преследовал. Драко надеялся, что Грейнджер умеет играть по правилам змей. В противном случае она – не жилец.***
Прошло уже больше часа с тех пор, как Гермиона переступила порог слизеринского логова. Сказать, что ей было некомфортно, значит, ничего не сказать. Она чувствовала себя выбивающимся элементом среди этого вычурного уравнения. Фанфарная масштабность поражала неопытный нрав девушки. Грейнджер никогда не была из тех девочек, что познают все прелести вечеринок с ранних лет. Наверное, Гермиона, вообще, не могла похвастаться знанием о том, как нужно правильно веселиться. Гриффиндорка была на подобных мероприятиях всего-то несколько раз за всю свою жизнь. Пару раз на летних каникулах, когда родители уезжали в отпуск, а девушку звал к себе сосед, знакомый из той прошлой жизни, где не было места волшебству и сражениям за жизнь лучшего друга. И один раз этим летом, когда Грейнджер пыталась забыться путём выпитого, растворяясь в призрачном ощущении спасательного удовольствия. Она думала, что вылазка в магловский бар поможет ей пережить потерю родителей. Считала, что влажные поцелуи с малознакомым парнем, угостившим её несколькими бокалами вина, помогут выместить из головы недавнее расставание с Роном. Но, увы, всё это не увенчалось каким-либо успехом. Это лишь помогло забыться на время. На один короткий вечер, а после все вернулось на прежние места. Так что да. Гермиона, определенно, была повержена в шок, стоило каблуку её туфель коснуться неизведанной территории. Когда Грейнджер направлялась в сторону Подземелий, она даже не догадывалась о том, насколько же огромной покажется ей гостиная змеиного факультета. Гермиона была здесь впервые, но ощущала на физическом уровне, как магический импульс витал в воздухе, расширяя помещение. Иначе не объяснишь, почему эта комната вмещала в себя столько людей. Всё вокруг сияло в прямом смысле. Освещение лилось таким образом, что подчеркивал каждого, бросая блики на кожу, имитируя падение блестящих лучей. Все настолько проникались весельем, будто этот беззаботный миг был последним в их жизни. Перед девичьими глазами все смешивалось в красочную палитру. Яркие наряды, вычурные прически и озорной блеск в глазах. Гермиона рассматривала каждого студента, мелькавшего перед её взором, с особым интересом. Было заметно, что каждый приглашенный соответствовал заявленному дресс-коду. Волшебница догадалась, к какой эпохе принадлежал выдержанный стиль праздника. Они проходили это время на магловедении, хотя девушка, разумеется, знала об особенностях этого периода ещё задолго до пятого курса Хогвартса. Грейнджер не могла даже представить, что Нотт проникнется двадцатыми настолько, что захочет украсить свой праздник в стиль того времени. Он умел удивлять с каждым разом все больше и больше. Гермиона потягивала коктейль через трубочку, морща нос всякий раз, когда вишневый сок, смешанный с содовой и чем-то спиртным, стекал по горлу. Гермиона терпеть не могла вишню. С самого детства эта ягода ассоциировалась с неприятной кислотой, вяжущей рот. Девушка отставила бокал на стеклянный стол, покачивая ногой в такт магловской музыке. У её мамы была целая коллекция джазовых пластинок, и это воспоминание отдалось уколом в солнечном сплетении. — Хватит реветь, — знакомый мотив перебивал женский голос. Привычно воздушный, лишенный негативных очертаний, сейчас он был неимоверно строг. Гермиона отклонилась назад, к спинке кожаного дивана, пытаясь прислушаться к тому, что происходило сбоку от того места, где она сидела. — Ты опять привлекаешь к себе внимание. Мерлин, ты уже не ребенок! — Он точно спит с кем-то, Даф, — послышался второй голос, намного тоньше. Заикающийся, ловящий воздух после каждого сказанного слова. Грейнджер слегка повела головой, замечая, кто сидел на соседнем диване. — Он бы не вёл себя так, если бы у него никого не было. Гриффиндорка заметила сестёр Гринграсс. Та, что была спокойной и успокаивала – Дафна. А рыдавшая настолько сильно, что идеально накрашенные глаза были вымазаны стекающей тушью, являлась Асторией. По всей видимости, уже бывшей девушкой Малфоя. Она прикрывала лицо руками, но покраснения можно было заметить с другого конца гостиной. Наверное, она добивалась именно этого. Чтобы он посмотрел. — О чём ты? — непонимающе спросила Дафна, левитируя салфетку, чтобы хоть как-то скрыть следы унижения с лица сестры. — Драко трахается с Пэнси, — отрезала брюнетка, отпихивая ладонь сестры от своих глаз. От услышанного, глаза Гермионы расширились. Она не была уверена, стоило ли ей, вообще, подслушивать чужие секреты, но внутренняя тяга, абсолютно необъяснимая и такая внушительная, просто не позволяла сдвинуться с места. К горлу подступила тошнота с вишневым привкусом. Боже, мерзость. — С чего ты это взяла? — возразила блондинка, сводя светлые брови на переносице. — Они не отлипают друг от друга, — не унималась Астория, указывая ладонью перед собой. Грейнджер понимала, на кого именно показывала слизеринка. Она не посмотрит. Малфой этого просто не достоин. Слишком много чести – унизить за вечер сразу двух. — Что это, если не прямое доказательство? — Они всего лишь друзья, Астория, — устало произнесла Дафна, промокая щеки салфеткой. — И они всего лишь разговаривают. У тебя паранойя. — Чушь! Ты это говоришь только для того, чтобы успокоить меня, — заплетавшийся язык брюнетки не ослаблял экспрессию, слетавшую с её уст. Она рывком вырвала из рук проходящего парня бутылку вина, осушая половину содержимого одним глотком. Слизеринка была в отчаянии. — Раскрой глаза, Дафна. Ты всегда была такой наивной, — пропела сестра, саркастически усмехнувшись. — Драко со мной даже никогда нормально не разговаривал. Ты видишь, как он смотрит на эту суку? Он взгляда от неё не отводит! Гермиона сдалась, медленно поворачивая голову в сторону, в которую рукоплескала Гринграсс. Не составило особого труда найти Малфоя. Он стоял напротив, возле барной стойки. Рядом с ним восседала на высоком стуле Пэнси. Боже, она выглядела настолько роскошно, что Гермиона понимала, почему Астория переживает. Образ Паркинсон был настолько обворожительным и достоверным, будто девушка сошла со страниц «Великого Гэтсби». Этот роман Гермиона прочитала на четвертом курсе, утопая в мечтах, чтобы у неё когда-то тоже случилась такая же красивая история. Кто бы мог подумать, что она станет всего лишь зрительницей сия произведения. Слизеринцы пили на брудершафт, а после смеялись настолько истошно, что соприкасались лбами, пытаясь успокоиться. Им было хорошо вдвоём. Настолько, что слизеринец впервые улыбался дольше одной секунды. Грейнджер чувствовала к Паркинсон неприязнь и одновременно благодарность. Она завидовала слизеринке, потому что та имела возможность, этот чёртов дар, общаться с Малфоем спокойно. Не ощущать, как он выпускает иглы, стараясь пронзить посильнее своим характером. И благодарила за возможность наблюдать со стороны, как смягчаются черты его лица от положительных эмоций. Настоящих. — Отдай сюда бутылку, — Гермиона отвлеклась от наблюдения, возвращаясь слухом к развернувшемуся конфликту. — Я знаю, о чём ты думаешь. Не смей подходить к нему, — гневно отрезала Дафна, выставляя указательный палец. — Ты и так уже достаточно опозорилась. — Я ничего не делала! — вскрикнула Астория, порываясь вперед, но сестра силой сжала предплечье брюнетки, опуская ту обратно на кожаную обивку. — Да? — с вызовом бросила блондинка, не отнимая пальцев от рук Астории. — А кто сказал ему о свадьбе? — сердце Гермионы сжалось. Нет, это ничего не значит для неё. Всего лишь последствия алкоголя в крови. Гриффиндорка пыталась побороть жар, разгорающийся под ребрами. Она дышала ровнее, но слова Дафны, подобно стреле, пронзали насквозь. — Астория, ты одержима Драко! Наша мать запретила и близко к нему подходить, ты забыла об этом? — Но мы же навещали Малфоев этим летом!.. — Ты настолько глупа, что веришь в вашу чёртову помолвку? — Дафна сильнее надавила на тонкое запястье сестры, рывком приближая лицо той к себе. — Это было сделано ради приличия, а не для того, чтобы ты раздвигала ноги перед Малфоем, идиотка! Мать никогда не позволит тебе выйти за того, чья репутация не просто испорчена, нет. У него её вовсе нет. Гермиона почувствовала, как кислота, оставленная привкусом вишни, залилась в каждый орган. Девушка отсела в сторону, не в силах больше слушать то, о чём говорили сёстры. Она и так уже перешла черту, внимая собственной любознательности. Дафна была права. Астория, действительно, была слишком одержима Малфоем. И этот разговор напомнил ей о недалеком прошлом. Всякий раз, когда Гермиона заставала слизеринцев в гостиной башни, она ловила себя на мысли, каково это – желать такого омерзительного человека? Тогда Грейнджер отмахнулась от этих размышлений, потому что всё это было не про неё. Не для неё. Она никогда бы не поняла Асторию, не попав гриффиндорка одной ногой в логово бездушного слизеринца. Если бы не почувствовала, как рассыпался её карточный домик, стоило подсознанию впервые потонуть в мыслях о Малфое. Если бы не дала слабину, когда серебристый взгляд коснулся её карих глаз. Если бы не нуждалась в очередном поиске его выглаженной формы среди сотых идентичных в Большом зале. Всё это пошатнуло привычный мир гриффиндорки. И теперь она сидит здесь, пытаясь что-то доказать ему. Не себе, нет. Именно ему. Что это, если не определенная форма одержимости? Сейчас Гермиона могла понять Асторию, как никто другой не мог. Потому что всё сказанное Гринграсс было в какой-то степени и про Грейнджер тоже. Не так извращенно, не так губительно, но, все же, про неё. Предательский шепот блуждал в девичьих думах, хохоча о том, что самый главный страх сбылся. Та ложь, которой прикрывалась гриффиндорка, постепенно ломалась о гнёт правды, засевшей глубоко внутри. И рано или поздно придётся признаться хотя бы самой себе. Иначе никак. Иначе невозможно чувствовать так много, не произнеся ни единого слова вслух. Это уничтожит Грейнджер. Быстрее и расчетливее, чем Чистильщик, наверное. Густое дыхание коснулось волос девушки. Гермиона вздрогнула, почувствовав, как сбоку от неё промялся диван. Девушка была слишком увлечена собственными размышлениями, не заметив, как слегка стихла музыка из-за меняющейся пластинки. Она словно очнулась от транса, привыкая к суровой реальности. Грейнджер обернулась, чувствуя знакомые цитрусовые нотки аромата, вбивающегося не слишком резко, но достаточно уловимо, чтобы пропустить этот шлейф мимо себя. Гриффиндорка заметила, как рядом расположился Тео, по-свойски закинув ноги на стеклянный стол. Вот он – хозяин торжества во всей своей необыкновенно-хитрой красе. Гермиона слегка прищурилась, проходя радужками по беспорядочному внешнему виду слизеринца. Это уже стало его своеобразным клише - появляться в её поле зрения в одном и том же образе. Помятая шелковая рубашка лилового оттенка с лацканами, светлые брюки и заключительная деталь сияла в мочке уха, сияя позолотой. Теодор, действительно, был самым ярким пятном этого и, без того, красочного поприща. — Ты опять чем-то недовольна, — Нотт считал эмоцию по глазам, ощущая, как былая уязвимость плескалась в янтарных вкраплениях девичьих радужек. — Тебе некомфортно здесь? — он пригнулся чуть ниже, делая вид, что пытается перекричать музыку, но Гермиона прекрасно его слышала и без излишней интимности. Однако не стала отодвигаться от слизеринца. — Вряд ли компания пьяных школьников сможет вызвать у меня дискомфорт, — она покачала головой, улыбнувшись. — Но один пьяный школьник точно смог, — слизеринец лукаво скривил губы, подпирая ладонью подбородок. Гермиона почувствовала, что этот комментарий прошелся лассо по её плоти, оставляя незримый кровавый порез. Гриффиндорка знала, насколько Нотт мог быть прозорливым, замечая то, что другим заметить не под силу, но играть по его правилам созерцателя она точно не станет. — Вот, держи. Это поможет выбросить из головы всё ненужное. Гермиона напряглась, слегка отстранившись. Помимо умения Нотта наблюдать за остальными, оставаясь в стороне, Грейнджер также понимала, каким именно способом Теодор привык выбрасывать из головы всё ненужное. Но слизеринец всего лишь достал из-за спинки дивана бутылку вина, левитируя к молодым людям фужер. Нотт виртуозно прокрутил стеклянный сосуд в своих руках, а после налил ровно до уровня, принятого в высшем обществе. Он точно знал толк в претенциозности. Грейнджер настороженно взяла в руки бокал, предложенный Теодором, втягивая носом запах, исходящий от алкогольного нектара. — Салазар, это всего лишь фруктовое вино, — он закатил глаза, явно оскорбившись от такой реакции. — Его даже детям можно. Сдавшись, гриффиндорка отпила глоток, ловя себя на мысли, что вино, действительно, было неплохим. Не таким крепким, как представлялось по запаху, и не вяжуще кислым, как та вишневая дрянь, которую ей предложил парень за баром. Подняв глаза на Нотта, она заметила, что дрожащая ладонь парня тянется к карману брюк, и знакомый флакон с синеватым порошком уже блистал в кислотно-зеленом свете. Она медленно втянула воздух, чувствуя, что сейчас ей становится по-настоящему некомфортно. Джинни приучила Гермиону не быть чересчур предвзятой, не порицать людей за их тягу к искушениям. И с годами та бойкая принципиальность достигла умеренной нормы, но иногда Грейнджер не могла смириться с собственными убеждениями. Не могла наблюдать, как человек, подобный Теодору, самолично губит свою жизнь в свечении кристаллов на дне флакона. — Опять этот взгляд, — насмешливо протянул слизеринец, вдыхая небольшую горстку одной ноздрей. Он запрокинул голову, растирая переносицу. Фруктовое вино встало поперек девичьего горла. — Я просто не понимаю, зачем ты употребляешь, — холодно ответила гриффиндорка, ставя фужер рядом с бокалом вишневого коктейля на стол. — Сегодня мой день, — иссиня тёмные глаза вновь вернулись к лицу волшебницы, — сам Мерлин приказал веселиться. — Так говорят только законченные наркоманы, — Гермиона прищурила карие глаза, цокая языком. — Ты употреблял и прежде, когда мы были в библиотеке. Какие были поводы для веселья тогда? — Эта чудная вещица помогает мне, — он приподнял флакон с наркотическим веществом на уровень своих глаз, и Грейнджер перевела взгляд на переливающуюся пыльцу. — Каждый день я просыпаюсь с мыслью о том, что мне нет места в этом ебаном мире. Каждый день я мирюсь с мыслью о том, что за спиной меня ненавидят только потому, что мой покойный папаша решил прислуживать Тёмному Лорду. Но это был его выбор. Не мой, — Гермиона впервые видела Теодора таким… пустым. Не заполненными едкими эмоциями, затмевающими то, что подлинно лежало у него на сердце. — У меня никого нет. Нет ничего, что помогло бы мне справиться с этой чудовищной болью внутри, — вторая ладонь парня легла на грудную клетку, и гриффиндорка заметила, как дрожали его пальцы. Его глаза наливались слезами. Грейнджер прекрасно понимала, насколько это было больно. Ощущать, будто ты один в этом бесконечном калейдоскопе жизни. Она чувствовала это каждый день. — Каждый раз, когда я порываюсь вскрыть вены или сброситься с Астрономической башни, меня спасает только это, — его зрачки метнулись к наркотику, заметно расширяясь. Гермиона не знала, что ответить. Это был уже второй раз, когда при встрече со слизеринцем все доводы и слова смешивались в один неразборчивый гул в полушариях головного мозга. Всё, что ей оставалось – просто наблюдать, как мутнеет взгляд Теодора и его дыхание учащалось. — Скажи мне, Гермиона, ты привыкла видеть красоту в чём-то обычном, незамысловатом? — Возможно, — ложь обожгла язык. — Это философский вопрос, на него сложно ответить так быстро. — А я, с твоего позволения, отвечу, — Тео придвинулся чуть ближе, доставая из другого кармана портмоне. — Последний раз, когда я чувствовал себя полноценным, не лишенным видения красоты во всём окружающем, мне было, кажется, восемь, — он раскрыл аксессуар, доставая из внутреннего отделения небольшое колдо. — Эту фотографию сделала моя мама, незадолго до своей смерти, — на этой фразе голос парня дрогнул, но он продолжил, прочистив горло. — Что ты видишь, Гермиона? — Я вижу тебя, держащего в руках воздушного змея, — ответила девушка с сомнением, словно на этом снимке можно было увидеть что-то ещё. — Это был один из тех дней, когда вот-вот должен пойти снег, и воздух пронизан электричеством. Ты почти слышишь его, — начал Теодор, словно загипнотизированный собственным воспоминанием. Большой палец его руки бережно поглаживал снимок, на котором тучи были затянуты в серое полотно, но улыбающийся мальчик рассеивал мрак. Гермиона продолжала слушать, не перебивая. — И этот воздушный змей, он, как маленький ребенок, просил поиграть с ним. Всего каких-то несколько минут, — гриффиндорка почти ощутила, каким на ощупь был день из прошлого. Ласковый ветер трепал волосы, а поцелуй поздней осени вовсе не дарил морозности. В душе по-прежнему было тепло. Наверное, это был последний год, когда осень не ощущалась, как предвестник мучительных холодов длинную в вечность. — Тогда я ещё не осознавал, что существует другая жизнь, независимо от нас. Та жизнь, в которой ты должен бороться. Мучительно проживать каждый день, думая о том, как бы тебе не умереть от рук психопата-отца и его Хозяина. Та жизнь, которая научила вкушать этот мерзкий привкус страха и беспросветной тоски, — он сжал снимок, а после убрал обратно в портмоне, словно этого монолога и вовсе не было. Гермиона подняла взгляд на Теодора, замечая, как по веснушчатой щеке скатывалась одинокая слеза. — И вся эта наркотическая дурь помогает мне обрести настоящего себя. Того маленького мальчика на снимке. Она помогает мне вспомнить. Мне нужно это вспомнить, понимаешь? — Теодор выдохнул, будто освобождая себя от гнёта боли, что была заточена в нём все эти годы. И он впервые позволил кому-то разделить с ним боль. Потому что Гермиона разделяла, прочувствовав, каково на вкус чистосердечное признание. — Когда я под кайфом, то могу, наконец-то, почувствовать красоту вокруг себя. Ощутить, что в мире есть что-то более приятное, чем череда смертей, крови и несбывшихся надежд. Теодор откинулся к спинке дивана, и от былой трагичности не осталось и следа. Гермиона могла увидеть, как слой за слоем на его лице проступали знакомые черты беспристрастности и шутливой отрешенности. — Мы все в каком-то смысле зависимы, Гермиона. Даже ты, — его голос чуть понизился, покрываясь шёпотом, что эфемерной дымкой обволакивал тело, заставляя слушать дальше. — Просто ты зависима от чего-то, или кого-то намного хуже. Я уже предупреждал тебя, он так же страшен в гневе, как и мучительно красив. Гермиона сидела неподвижно, осознавая только спустя время, что её взгляд был прикован к Малфою. Он смотрел на неё в ответ, медленно выпивая из рюмки очередную порцию спиртного. Блондин криво улыбался, делая вид, что слушал Пэнси. Этого было достаточно, чтобы почувствовать, как холодеет тело. Можно было спустить это ощущение на оголенные плечи, но нет. Не всё так просто. Слизеринец всегда питался её энергией, выпуская тепло из жил. Даже его немого влияния было достаточно, чтобы прочувствовать, как пустота внутри постепенно заполнялась. Ртутный взор Малфоя был подобен инвазивной магии. Он препарировал её сердце, выворачивая так, чтобы ему было удобно с ним играться. А после наполнял пульсирующий орган, истошно отбивавший ритм девичьего дыхания, своим чернильным, едва заметным следом. Но Гермиона замечала. Всегда замечала. И, будь она честной, то призналась бы в том, что отдавала бы своё естество во власть Дьявола, сотворенного из жидкой платины, всякий раз, когда ему потребуется. Грейнджер ощутила, что ей становилось не по себе. И дело было не только в услышанных словах, сорванных с языка Теодора. Гермиона понимала, что пробудь она здесь ещё немного, то это точно сведет её с ума. Гриффиндорка поднялась, пролепетав наспех о том, что ей пора возвращаться с башню. Нотт не стал спорить, лишь предложил проводить девушку, но она отказалась. Ей нужно было побыть одной. Срочно найти ближайшую уборную, дабы смыть с себя весь этот гнёт маскарада. Она чувствовала, как платье становилось слишком тесным, сдавливая легкие в невозможности вдохнуть глубже. Гостиная сужалась, преобразовываясь в вакуум, в котором было мучительно оставаться. Гермиона перебирала ногами, пытаясь, наконец, добраться до верхних этажей. Подземелья угнетали своей тьмой и тем, какие секреты кишели в заброшенных уголках. Тео был прав, ей было некомфортно там находиться. И дело было уж точно не в толпе пьяных студентов. Не в их численности, тающей под личностью конкретного человека. Грейнджер поняла, что приходила в себя лишь в тот момент, когда прохлада ноябрьского ветра окутала её оголенные участки тела, а глухая тишина уборной действовала успокаивающе после нескольких часов бесперебойного шума музыки. Гермиона склонилась над раковиной, открывая вентиль с холодной водой. Обдав щеки ледяным потоком, девушка принялась вытирать губы, смазывая остатки блеска и привкуса алкоголя. Она выпила совсем немного, но чувствовала, как разум мутнел, а конечности становились ватными, неспособными молниеносно действовать по зову рефлексов. Истошный крик застрял в глотке, стоило Гермионе поднять голову. Позади собственного отражения, заточенного в зеркалах, висевших по округе, она увидела знакомый силуэт. Он отражался в каждой призме, заставляя ощутить заново, каково на вкус чувство дежавю. Чудовищный страх оседал на кончиках пальцев, что силой сжимали раковину. Тревога подкатила к горлу, вызывая тошноту. Грейнджер нащупала во вшитом кармане палочку, доставая её прежде, чем убийца выйдет из тени. Выпустив из волшебного древка световую сферу, Гермиона прислушалась к движениям извне. Обернувшись, она никого не заметила. Ни намёка на опасность. Он снова играл в свои извращенные игры. За те месяцы, что жизнь сталкивала Грейнджер с маньяком, она уже успела понять хронологию его действий. Чистильщик прятался. Он загнал её в ловушку, и теперь ход был за ней. — Не меня ищешь? Внезапно гриффиндорка почувствовала, как кто-то невесомо, едва ощутимо коснулся локона её волос. Гермиона уже слабо соображала, виня себя за то, что выпила больше, чем следовало. Перед глазами всё смешивалось в одну неразборчивую дымку, сквозь которую невозможно было разглядеть того, кто покушался на её жизнь. В очередной раз. Она рискнула, подрываясь вперед. Что-то сковывало её – необъяснимая сила, сидевшая внутри её тела. Та, что не давала набрать скорость, а лишь плестись, царапая каблуками каменный пол. Гермионе казалось, что она пробежала целый марафон, судя по тому, как скоротечно энергия покидала её обессиленное тело. Но на деле она пробежала не больше метра. Гриффиндорка вскрикнула, падая на пол. Режущее заклинание коснулось её лодыжек, разрезая плоть, как тонкую ткань. Волшебная палочка выбилась из рук, откатываясь ближе к выходу. Она подавилась собственной болью, приземляясь на ладони. Тонкая кожица на ладонях содралась от соприкосновения с шероховатой поверхностью. Чистильщик совершал свой ход, заливисто смеясь от того, как наивно Грейнджер пропустила свой. Она пыталась ползти, царапая пол ногтями, чтобы хоть как-то почувствовать опору, но безуспешно. Её тело наливалось свинцом, не позволяющим распоряжаться своими конечностями. Гермиона чувствовала, насколько выглядела жалкой со стороны. Блеющая от боли и страха, она ползла, ощущая, как кровь стекала из лодыжек. Она осязала ступнями, насколько живительный сок тёплый и густой. — Принцесса сбежала с бала, — раздался замогильный голос, впивающийся шурупами в височные доли. Гермиона почувствовала, как натянулась кожа на черепе, а волосы оттянулись назад. — Твоей сказке пришёл конец, Нэнси Дрю. Больше ты от меня не убежишь, — Чистильщик потянул девушку на себя, ставя Гермиону напротив себя, придавая её телу удобную позу. Она едва могла удержаться от невыносимой боли, пронзающей тело. По лодыжкам продолжала стекать багровая жидкость, но Гермиона больше не могла кричать. Она даже шептать не могла. Ублюдок наложил Силенцио, обесточивая голосовые связки волшебницы. Её рот сомкнулся, будто сотни раскаленных игл штопали губы, нанизывая слова на остриё. Гермиона ощутила, как он вложил в её руку кинжал, подходя к ней за спину. Он вжимался в её исхудалое тело своим, покрытым плотной мантией. В глубине души ведьма жаждала изрезать его, упиваясь сочностью проклятой крови, бродившей по жилам маньяка. Но даже при всём желании она не могла этого сделать. Он пленил её, заставляя следовать его прихотям. Это было нечто похожее на Империо, но не ощущалось столь глобально. Грейнджер чувствовала мазки запретной магии, но это было едва уловимо. Едва уловимо в том состоянии, в котором пребывал её разум. Абсолютно затуманенный, лишенный здравости. Грейнджер была его личной куклой, марионеткой, которая жаждала исполнить приказы своего хозяина. — Время пришло, пташка, — он наклонился к её уху. Гермиона смотрела в зеркало, наблюдая за тем, как его уродливая маска соприкасается с её лицом, лишенным рассудка и любого проявления, что там, где-то внутри всё-таки кипела жизнь. — Я даже разрешу тебе сделать это самой. Позволю быть самостоятельной, принцесса, — его ладонь, покрытая кожаной перчаткой, лежала поверх девичьей, сжимающей кинжал. Чистильщик измывался, тыча лезвием в платье, вырисовывая опасными движениями формы, но без нажима, не повреждая плоть. Гриффиндорка ощущала, как ошпаривают слезы её щеки оливкового оттенка. Это было единственным следом той Гермионы, которая сидела внутри этого безвольного существа, слабо походящего на человека. Это всё было похоже на фантасмагоричный сон с элементами правды. Гротескная реальность, искажающая самые главные и будоражащие фантазии. Тебе кажется, что всё происходящее – плод твоего воображения. Но разве можно было чувствовать столь убийственный страх в момент обыкновенного видения? Гермиона почти сделала это. Глотая солёные слезы, слыша, как смеется чудовище позади неё. Она наблюдала, не отрываясь, за своим отражением, сжимающим рукоять клинка. Гриффиндорка почти вонзила его в солнечное сплетение, замахнувшись. Это было что-то вроде щелчка. Переключателя. Когда картинка меняется так быстро, что ты едва можешь уловить суть происходящего. Только единственная вещь могла доказать, что что-то случилось. Гнёт внушительной магии сошёл с девичьего разума, позволяя ей проснуться. Прийти в себя от пережитого. Чистильщик исчез. За спиной больше никого не было. Никого, за исключением непрерывного зова её имени. Грейнджер не понимала, сбежал ли он или, может быть, всего этого и вовсе не было. — Грейнджер! Она почти не слышала шум голоса. До боли знакомого и такого необходимого именно сейчас, когда её жизнь снова курсировала на грани смерти. Гермиона свалилась на холодный пол, сжимая в руках клинок, который так и не достал до её внутренностей. — Салазар, — послышался тон, принадлежавший девушке. Испуг отбивался от стен уборной, его можно было почувствовать даже на физическом уровне. — Это был он, Драко? Он ранил грязнокровку? — Я не знаю, — рявкнул парень, подбегая к гриффиндорке. — Пэнси, зови на помощь, она почти не дышит! — истошный крик пронзал барабанные перепонки. — Блять, Грейнджер, ну почему ты такая идиотка?! Девушка ощутила, как её тело подхватили мужские руки. Характерно холодные, как скол льда, но, боже, сейчас они были сродни самому знойному дню. Неоправданно необходимые. Необъяснимо спасительные. Она уже чувствовала однажды этот трепет, проходивший электричеством по телу, стоило тем самым пальцам коснуться её обнаженного тела. Пребывая в бессознательном состоянии, все ещё лишенного рассудка, девушка могла ощущать трепет от вздоха. Ментоловая свежесть коснулась носовых пазух, и волна наслаждения дотронулась до внутренностей, расплетая жгут непринятия и лжи. — Драко, — на выдохе произнесла девушка, пытаясь дотянуться до лица слизеринца. Она знала, что это был он. Внутреннее чутьё крепло всякий раз, когда девушка вновь улавливала шлейф его сигарет. Гермиона уткнулась носом в гладко выбритую кожу лица, а после её губы слегка сместились, накрывая губы слизеринца. Это было нечто робкое, слабо походящее на настоящий поцелуй. Но этого было достаточно, чтобы понять, как таял лёд от каждого проникновенного выдоха. Грейнджер проходила губами по нежной кожице смазывающими движениями. Она вымещала всю заточенную нежность на устах Малфоя, смакуя удивление парня, смешанного с алкоголем. Гермиона сдавленно дышала, пытаясь проникнуться Малфоем прежде, чем сознание окончательно оставит её разум.