Ноябрь, 1998 год
Кончик пера касается дна флакона, поддевая капиллярной прорезью необходимую каплю чернил. Драко медлит, не спешит доставать из чернильной колбы инструмент для письма. Тщательно обдумывает каждое слово, застревающее меж мозговых волокон настолько глубоко, что невозможно вырвать клешнями приросшую мысль. Слизеринец дотошно вглядывался в шероховатый пергамент, подписанный чужим именем – Пэнси Паркинсон.
Подруга вновь принесла Малфою свежую порцию почты, которая в теории принадлежала ей, но по факту – ему. Обмен новостями был сложен в передачи, но такова нынче мода – везде должно быть множество нюансов, чтобы ни у кого не возникло желания пробраться глубже, доставая до истинности помышлений. Цепочку заурядных посланий заключал Драко, именно он был последним, кому доставалось самое интересное, скрытое от острых и любопытных умов посторонних.
Серебристые радужки впивались в исписанный лист, лежавший сбоку от основного, на котором следовало написать ответ. Размашистый и каллиграфический почерк заполонял собой все свободные поля. Драко мог расслышать, как от бездушных букв исходил треск смеха и певучий голос миссис Паркинсон, передававший дочери все последние новости о сливках магического общества.
Но Малфою было категорически неинтересно. Его никогда не цепляли женские разговоры о том, кого с кем решили сосватать в этот раз; у какого поместья нынче самая высокая цена; и кого поместили на обложку нового выпуска Спеллы. Всё это было искусственным, выточенным зубами завистливых сплетниц и вымоченным ядовитыми разговорами благородных дев.
Драко желал только одного.
Связаться с той единственной, в ком молодой аристократ был уверен. Кто, по злому року судьбы, была отрезана от собственного сына ради установления чёртовой безопасности на время, пока не раскроется личность убийцы.
Переменив позу, положив ногу на ногу, слизеринец продолжал склонять ладонь над колбой. Пальцы затекли от монотонного удерживания пера, но Малфой ничего не мог с собой поделать. Продолжал думать, вколачивая в разум новые идеи, как бы он мог обыграть ответ на один скромный, чересчур банальный вопрос.
Как поживает твой однокурсник Драко?
Малфой прекрасно знал, что эти слова передавались ему от матери. В каждом письме, адресованном Пэнси, в конце всегда блистало послание, выписанное отличительным почерком. Чужой рукой. Слишком родной, чтобы он не смог не узнать его сразу. Он мог с легкостью отличать письма матери. Этот дар был взращен в нём с детства; передан по крови, словно это было самым важным в его жизни.
Аккуратные буквы были выведены утонченно и изящно, как и полагается одной из самых влиятельных волшебниц. Драко проводил пальцами свободной руки по знакомым словам, тактильно упиваясь теплом, подаренным Нарциссой. Хоть и мимолётно, не лично и скрытно, но она интересовалась его жизнью, и ему этого было достаточно для того, чтобы быть спокойным.
Чтобы знать, что с ней все хорошо.
Пока что.
Малфою впервые хотелось излить душу через призму чернил, мешая с жидкой пастой угольного цвета всё то, что тревожило его ум и содранное в клочья сердце. Желание рассказать обо всём случившимся со времен последней переписки горело ярким пламенем под кожей, плавя каждый дюйм от ярого порыва исписать лист длинным рассказом. Но Драко не мог позволить себе такую роскошь. От него требовался сухой, сжатый ответ, не касающийся каких-либо подробностей.
Впервые слизеринцу было тошно от немногословности. Дрожь пробирала под костями, покрывая заледенелые органы душным, сковывающим ощущением. Его вновь заковывали в тиски, подавляя волю. Вынуждали хоронить собственные чувства и эмоции где-то глубоко в подсознании. Он не мог делиться чем-то сокровенным. Чем-то, что могло бы указывать на то, что писала вовсе не Пэнси, а сам Драко.
А сказать хотелось много. Настолько, что в пору было раскромсать собственную голову, срезая скальп и дробя череп. Достать из-под костей всё то, что удерживало уздечку на его шее. Сорвать её с лязгом, передавая в чужие руки. В родные, такие знакомые и до боли приятные. Мягкие и нежные. Поделиться тем, что выворачивало его наизнанку, молотя из раза в раз.
Ему хотелось поделиться собственной болью и замешательством. Попросить понять и помочь. Хотя бы раз в жизни. Но у Драко не было никакого права на помощь. Он сам себе хозяин. Сам творец собственной жизни. Детство осталось за плечами. За ними скрывались и времена, когда все его проблемы и передряги решались по щелчку пальца.
Теперь Малфою приходилось изрядно напрягаться, чтобы не попасться в лапы смердящему злу. И это касалось, отнюдь, не разгневанного профессора. Всё было куда хуже. Всё было куда опаснее и мятежнее. И это убеждение порождало усиление петли, стягивающей шею до посинения, до выступающих вен и лопающихся сосудов в глазах.
От этого невозможно было спрятаться.
Злой рок, нависающий над головой, невозможно было передать словесно. Глупо было жаловаться мамочке, прося пощады, когда она сама была заточена в Мэноре за сотни миль.
У Драко не было никакого права.
Этот жизненный урок приходилось изучать без посторонней помощи. Без вспомогательных подсказок. Блядство.
Вторая ладонь тянется к пачке, ловко выуживая из неё сигарету, что так давно просилась. Вынуждала вспомнить о пагубной зависимости. Драко поднёс фильтр ко рту, зажигая никотиновый кончик беспалочковой магией. Зажимая зубами личную дозу наслаждения, слизеринец вдыхал ментоловый смог, не размыкая губ. Выдыхал носом, как полагается в моменты, когда было слишком сложно. Слишком беспросветно для того, чтобы позволять ментоловому шлейфу испаряться из организма слишком быстро. Драко хотелось по максимуму выжимать из вредных привычек, смакуя каждую секунду проникновения густого смога в легкие, что всасывался в органы вязко, захламляя пустоту ядом.
Закусив язык до боли, слизеринец все-таки достал из пузырька с чернилами перо, поднося наконечник к пергаменту. Он был готов написать несколько строчек, касающихся общих тем, не относящихся никоим образом к подноготной жизни молодого человека. Малфой почти выстроил в голове сценарий своего писательского хода. Расставил по пунктам всё то, что могло показаться матери весомым для того, чтобы не впадать в ещё большую апатию.
В какой-то степени Драко был даже рад тому, что ему не придётся слишком сильно исписываться, касаясь пером тех тем, что были под его личным запретом, а именно того, что касалось отца. Ему не хотелось слышать ни единого слога о Люциусе. Он верил в то, что глава семейства все так же продолжает свое пребывание в Азкабане, отсиживая приговоренный срок в тех же условиях. Малфой надеялся, что отцовские года заточения останутся неизменными.
Хранил в себе это желание, повторяя заветные слова, как мантру.
День изо дня.
Прокручивая в голове сокровенные мысли, действующие, как анальгетик для лихорадочного больного.
Как только перо коснулось пергаментного листа, в дверь раздался оглушительный удар. Несколько ударов, повторяющихся с паузами, отрывисто, словно человек за стеной набирался сил прежде, чем вновь коснуться кулаком древесного покрытия. Драко задержал руку над столом, отчего чернильная капля упала на бумагу, образовывая безобразную кляксу, расползающуюся по всему листу. Малфой выругался под нос, ставя перо обратно в колбу, а с помощью заклинания убрал палочкой беспорядочные остатки письменной пасты.
Толчок. Ещё один.
Монотонная громкость действовала, как острие долота на височные доли, вколачивая инструмент под плоть, дробя кости в кальциевую крошку. С каждым проникновенным отзвуком голову обволакивал неприятный отскок руки незнакомца о дверь.
Малфоя не пугала такая настойчивость. Это по-настоящему раздражало слизеринца, разрушая момент его уединения в пух и прах.
Он не знал, кто это мог быть.
Первая мысль, разумеется, коснулась Грейнджер. Но грязнокровка прекрасно знала пароль, и, ни один раз за несколько месяцев не прибегала к невоспитанному вколачиванию своих костлявых ладоней в портрет. Девчонка всегда действовала тихо, стараясь не навлекать на себя внимание слизеринца. Это было ещё одним хорошо заученным правилом, усвоенным слишком хорошо, чтоб пренебрегать им.
Пэнси также не могла явиться в башню. Молодые люди не планировали встречу, посему слизеринка не могла явиться в дортуар без приглашения. Об остальных не могло быть и речи. Любой уважающий себя слизеринец не станет покидать Подземелья для того, чтобы пробыть лишние минуты своей жизни там, где обосновывалась гриффиндорская заучка. Им было слишком душно в башне старост, и Малфой их прекрасно понимал.
Слизеринец поднялся со стула, хватаясь за рукоять волшебного древка. Драко понимал, что по ту сторону портрета мог быть кто угодно. От навязчивых дружков Грейнджер до школьной администрации, которой вновь захотелось ворваться в личную жизнь Малфоя.
Салазар, там, действительно,
мог быть кто угодно. Ублюдок, скрывающийся под маской убийцы, например, также мог наведаться с очередным визитом для окончания задуманной миссии. Малфой учитывал опасность, но ноги сами неслись к двери, а в голове разворачивался настоящий стратегический гон. Мысли кружили на задворках сознания, заставляя просчитывать ходы наперед. Но, ни к одной невозможно было прислушаться, когда биение сердца заглушало внутренний голос, отбиваясь так яро и бойко, норовя вырваться из грудной клетки, разметая ребра по округе.
Жилистая ладонь вжималась в палочку, а во рту застревал привкус Непростительных, просящихся вырваться из челюсти. Зубы скрежетали друг о друга в нетерпении.
Малфой не страшился смерти. Больше нет. Когда встречаешься с ней однажды лицом к лицу, она уже воспринимается, как давняя приятельница.
Это была лишь встреча после долгой разлуки.
Малфой боялся увидеть ту тварь, что притаилась в тени, выдавая себя за таинственного незнакомца. Боялся прозреть, цепляясь радужками за подлинную личность маньяка. Боялся, что это, возможно, убьёт его раньше, чем лучевая стрела Авады. Быстрее, чем его тело разорвёт на части от более изощренных методов убийства.
Малфой ступал осторожно, превозмогая над малым страхом, плескавшимся где-то глубоко внутри, под панцирем, выточенным из той остаточной смелости, прививавшейся ему с детства. Горло сковывало неприятное саднящее ощущение, царапающее внутреннюю стенку гортани. Слизеринцу казалось, что с каждым пройденным дюймом он глотал стекло, предварительно пережевав осколочную стружку до болезненного хруста. Вот так чувствовалось предвкушение неизбежного.
Дотронувшись до латунной ручки, слизеринец сжал её до такой степени, что резьба неприятно врезалась в верхний слой эпидермиса, раздражая белоснежную кожу. Малфою казалось, что его плоть пронзала нестерпимая боль, раскрывавшаяся ожогами.
Но ладонь оставалась невредимой.
Всё это было проекцией его разыгравшегося воображения. Был только он и неизвестность по ту сторону баррикад.
Резким движением Драко потянул дверь на себя, открывая портрет, позволяя таинственности проникнуть вглубь дортуара. Его тело окутал холод башенного коридора, обволакивая морозностью каждый участок его плоти. Он прищурил глаза, пытаясь рассмотреть в темноте фигуру того, кто посмел побеспокоить его.
Обмякшее, абсолютно обессиленное тело упало на него, припадая к его вздымающейся груди. Малфой рефлекторно выставил руки вперед, ухватываясь за спину пострадавшей, удерживая ту на ногах. Заклинанием он захлопнул входную дверь, оставаясь на месте. Кудрявые волосы шоколадного оттенка обрамляли лицо, спадая на мужскую водолазку черного цвета.
Драко по-настоящему опешил.
Он не знал, как реагировать на такую своенравную выходку. Ему хотелось рассмеяться грязнокровке в лицо, отталкивая от себя Грейнджер. Он желал обратить всё это в шутку, высмеивая неосторожность глупой девчонки. Хотел оттолкнуть от себя, дабы не чувствовать на своем теле малую тяжесть её худого тела, практически обездвиженного. Практически бездыханного.
Он не чувствовал, как она дышала. Мог только догадываться, что её легкие все ещё вбирали в себя спасательную порцию кислорода. Грейнджер застыла на месте, хватаясь ладонями за его плечи, как за единственный спасательный ориентир. Гриффиндорка цеплялась ногтями за мягкую ткань его одежды, пытаясь вскарабкаться выше, к его рту. Она хотела что-то сказать, но боялась, что он не услышит её с такого расстояния.
Между ними как будто была пропасть длинную в тысячу миль.
— Грейнджер, что за чёрт? — Малфой старался говорить беспристрастно. Он не хотел, чтобы его догадки и опасения стали явью. Он мечтал, чтобы заучка сказала какую-то глупость, и все это вновь перекочует в их излюбленную словесную баталию. Ему до одури не хотелось выходить из этой гребанной зоны комфорта. — Твои книжки настолько вытрахали твой мозг, что ты стала забывать самое элементарное? — он отстранился от её тела, пытаясь заглянуть в измученное лицо девушки.
Но она не ответила. Вместо этого её рука дернулась вверх, затыкая рот слизеринцу. Он дернулся, но хватка оказалась достаточно внушительной для того, чтобы оспаривать мотивы грязнокровки. Её взгляд устремился вверх, опечатываясь янтарными вкраплениями на серебристых прорезях мужских радужек. Малфой вбирал в себя ментальное прошение молчать. Карие глаза девчонки вопили о том, чтобы он не произносил ни слова больше. Во взоре Грейнджер застыла слезливая пленка, скрывающая всю яркость её былого взгляда.
Малфой нахмурился, сдвигая светлые брови на переносице. Он молчаливо всматривался в девчонку, но она не отвечала. Продолжала едва заметно покачивать головой, метая взгляд от молодого человека к двери.
Он почувствовал на своих губах что-то густое. Липкое. С металлическим привкусом. Со знакомым запахом, отпечатывающимся в носовых пазухах, перебивая привычный аромат, исходящий от тела Грейнджер. Спелые плоды окрасились в зловонье. Манящая сочность сменилась отталкивающим шлейфом безысходности и надвигающейся смерти. Малфой ощутил, как тонкая кожица уст покрывалась отпечатками крови. Алые мазки чувствовались слишком ярко, передаваясь от девичьих пальцев ко рту слизеринца.
Это была
её кровь.
Драко даже не пришлось спрашивать, чтобы убедиться в обратном. Его ртутные радужки коснулись спины девчонки, на которых обосновались мужские ладони. Грязная, по теории, но фактически ничем не отличающаяся, кровь проливалась по фалангам слизеринских пальцев. Стекала на пол, попутно застревая под ногтями. Он ощущал, как теплая консистенция покрывала его бледную кожу, закрашивая нагие участки исконно кровавым цветом.
Грейнджер была ранена. И рана эта мало походила на простую царапину.
Она истекала кровью, с трудом удерживаясь на ногах. Если бы не Драко, придерживающий её тело, Грейнджер уже давно свалилась бы на ковровое покрытие, не в силах противостоять потере крови.
Малфой мягко убрал девичью ладонь со своего лица, чувствуя, как чужая кровь застаивалась на его щеках. И ему впервые в жизни было все равно на эту мелочь.
Именно сейчас это ощущалось
мелочью.
Скажи Малфою о таком год назад, он, вероятно, от одного только услышанного выхаркал бы все свои внутренности, покрываясь коркой отвращения.
Но сейчас… что-то изменилось.
Дало щелчок.
Белый флаг к необратимому.
Слизеринец взмахом палочки наложил на входную дверь заглушающее и запирающее заклинания для пущей безопасности. Второй рукой он аккуратно придерживал тело девчонки, пытаясь донести её до дивана невредимой.
Если в этом, конечно, ещё был какой-то смысл.
Если её тело ещё могло выдержать влияние извне.
Грейнджер боялась. Её пронизывал животный страх, цепляющийся остриём тревоги за тело, срезая его по сухожилиям, нанизывая каждое на крючок подавленности и смятения. Он впервые улавливал в зрачках девушки плескавшийся ужас, переливающийся извечно мрачными оттенками.
Растерянность.
Уязвимость.
Подлинная. Не вызванная идиотскими школьными перепалками.
Внутри него клубилось неестественное желание пойти ей навстречу. Создать для неё безопасность, в которой она будет чувствовать себя спокойно. Выстроить стены, через которые до неё никто не сможет добраться.
Особенно тот, кто приходит на ум сразу же.
Малфой уложил Грейнджер на бархатную обивку мебели, подкладывая под голову подушку. Гриффиндорка оказалась в полу сидячем положении; так, чтобы её тело лежало на подушках, а стопы ног свисали на ковер.
Грейнджер сдавленно дышала, словно её легкие проткнули сотнями иголок, оставляя прозябать в органе, не позволяя кислороду проникнуть в организм. Её бледное лицо сливалось с мрачными серыми стенами, и даже отблеск свечей не мог окрасить внешность Грейнджер.
Девичьи губы синели с каждой секундой, вымывая былую выразительность малинового оттенка. Лоб девушки покрывался гроздьями пота, а скулы трещали от агонии, нарастающей с каждым мгновением. Её трясло. Малфой только сейчас мог заметить, что она подавала признаки жизни, оставаясь в движении.
Но, честно говоря, больше это походило на признаки неминуемой кончины.
Слизеринец разглядывал гриффиндорку. Его взгляд быстро ухватился на натянутую поверх девичьего тела лавандовую рубашку с широкими рукавами. На боку ткани жирело алое пятно, пачкая светлый оттенок одежды уродливыми следами борьбы. Оно раскрывалось стремительно, застилая нетронутые участки одеяния. Бурые отметины разливались из тела девчонки, всасываясь в тонкий хлопок.
Драко оставил Грейнджер. Развернулся на каблуках туфель из драконьей кожи, с высокой скоростью направляясь по лестнице к спальне. Он не знал, как именно помочь грязнокровке. Не понимал, что именно ему сделать, чтобы она перестала постепенно умирать на его глазах. В голове засели флэшбеки их прошлой встречи. Практически на том же месте.
Оба обесточены морально.
Оба высушены физически.
И оба уливались кровью друг друга, пытаясь не задохнуться в этом бешеном ритме зла и отчаяния.
Ворвавшись в свою спальню, Малфой подбежал к тумбочке, открывая дверцу. На полках было множество ненужных вещей. Он хаотично перебирал каждую в надежде отыскать то, что могло бы пригодиться. Все склянки и флаконы с мазями и зельями летели на пол, разбиваясь от неаккуратности. Драко не обращал на это внимания. Вдыхал пары лечебного варева, пытаясь сконцентрироваться на том, чему его обучали последние несколько месяцев. Лекарство от глубоких ран. Самое эффективное, не требующее лишнего вмешательства. Драко слабо верил в себя. Он не мог ручаться за то, что его руки смогут помочь кому-то.
Ведь, как показала практика, слизеринец был прирожден к разрушению.
Он задумался о том, что сделал бы с Грейнджер год назад.
Оставил бы её в таком положении, позволяя крови стекать по её телу? Багровые реки заливали бы собой всё окружающее, а он бы стоял, покорно прислушиваясь к зову сердца, разрывающегося от чувства эйфории.
Да, он бы поступил именно так.
Но не сейчас. Не сейчас.
И это ломало. Скалывало его нутро на части. Полную уверенность в том, что он всё делал правильно, заглушал надоедливый голос подсознания, насмешливо витавший в мыслях, напоминающий о том, кем являлся Драко.
Он не должен спасать её. Он не герой. Не тот, кому стоит доверять. Она – чернь в его глазах. Она низкая проба посреди миллиона высокосортных материалов. Она та, в ком заложено быть слабой. Расходная особь. Ничтожество.
Все эти слова врезались стрелами в душу, вспарывая его уверенность, пошатывая его твердость духа. Но слизеринец заглушал в себе эти едкие размышления, старательно выбрасывая их за край своего понимания. Нынешнего. Возведенного долгими месяцами в новом учебном году. Он пытался не следовать зову прошлого.
Потому что это было неправильным.
Не ебаная кровь Грейнджер.
Сам Малфой.
Его убеждения, навязанные отцом. Тем, кто показал на своём примере, как жить не следовало. Во что не следовало верить.
И пусть всё это горит, синим блядским пламенем – папаша и его лживые принципы.
Драко схватил с нижней полки экстракт бадьяна, стащенный из Лазарета во времена, когда ему самому приходилось менять повязки на своём предплечье. Также он отыскал зелье Сна без сновидений, любезно оставленный гриффиндоркой после той ночи, когда она зашивала его тело. В шкафу он нашёл металлический таз небольшого размера и рябиновый отвар, пригождавшийся на занятиях по целительству.
Малфой выбежал из комнаты, спеша обратно в гостиную. Он надеялся, что Грейнджер будет в сознании и сможет оказаться полезной в случае, если Драко понадобится помощь. Он у неё в долгу, но слизеринец не был уверен в том, что он будет проделывать работу также мастерски, как это делала гриффиндорка когда-то. Драко, действительно, так считал. Но боялся признаться в этом даже самому себе.
Девчонка была в сознании, слизеринец осознал это сразу же, как только подошёл со всем необходимым. Он опустился на колени, отставляя инструменты на стеклянный кофейный столик. Грейнджер не издавала ни звука, её голова была запрокинута наверх, а грудь вздымалась из раза в раз, бесконтрольно вбирая в себя воздух.
Закатав рукава водолазки, Драко прикоснулся к промокшей от крови рубашке. Грейнджер сдавленно выдохнула, морщась от неприятных ощущений. Она резко дернулась, поднимаясь чуть выше, словно боялась, что мужские пальцы вновь прикоснуться к её изувеченному участку тела.
Малфой знал, каковой было ей. Чувствовал боль девчонки, отдававшейся неприятными пульсациями в том месте, где когда-то зияла его Тёмная метка.
— Это был он? — задал риторический вопрос Драко, оттирая куском марлей кровь со своих пальцев. Он отвернулся, подготавливая всё необходимое к началу излечивания раны.
— Чистильщик, да, — шепотом подтвердила гриффиндорка, облизывая засохшие губы. Она откашливалась, пытаясь совладать с мучительной болью. Грейнджер часто жмурилась, пытаясь принять удобное положение, которое поспособствует унятию пронзающих ощущений. — Он выследил меня.
— Где это произошло? — нетерпеливо вторил Драко, заламывая костяшки на пальцах. Он не смотрел на Грейнджер, но чувствовал по голосу, что она дрожит.
— В совятне, — коротко ответила Грейнджер, прижимая кулак к ране, пытаясь приостановить кровотечение, но и, без того кровавая рука, покрывалась новым слоем алой массы.
— Грейнджер, ты хотя бы раз в жизни слышала что-нибудь об инстинкте самосохранения? — вспылил Малфой, выливая в металлический таз рябиновый отвар, вдыхая лечебные испарины. — Какого хрена ты пошла в совятню перед комендантским часом, зная, что по соседству разгуливает неуравновешенный маньяк, желающий потрошить всё, что движется? — он засыпал девчонку нескончаемыми вопросами, не смотря в её сторону.
Драко знал, что Грейнджер уже кипела от недовольства, но пользовался случаем её подвешенного состояния, вынуждающего держать язык за зубами.
— Это было важно для меня и не могло подождать, — ощетинилась Грейнджер, перебивая слизеринца всё так же шепотом, но даже сквозь приглушенный голос он мог расслышать искры, разрывающие воздух накалом. — Не смей читать мне нотации. Я всё равно не стану прислушиваться к тебе.
Это было неприятно. Но Драко не подал виду, смачивая марлю в рябиновом отваре для того, чтобы обработать рану. На скулах заходили желваки от малого недовольства, вонзающего осколками в его самолюбие.
— Ну, кто-то же должен вправлять мозги в твоей бестолковой голове, если твоих дружков нет поблизости, — ворчал слизеринец, однако его недовольство было вызвано отнюдь не безрассудностью девчонки. Малфой лишь ухватился за это, чтобы продолжать спор, выпуская раздражение через удобную призму. — Хотя я уверен, они ещё могут посоревноваться за первенство в долбоебизме.
— Заткнись, Малфой, — настояла Грейнджер, сильнее сжимая кулак на своем боку. Она подняла карие радужки, ухватываясь за траекторию взгляда слизеринца. Его глаза кочевали от кровавого пятна к лицу девушки, серость была затуманена задумчивостью и растерянностью. Это передалось и Грейнджер. — Что? — она пыталась понять, в чём была его проблема.
— Мне нужно осмотреть твою рану, — прочистив горло, отозвался Малфой, присаживаясь чуть ближе, обосновываясь подле девичьих ног. Он все ещё сидел на коленях, смотря исподлобья на девчонку.
Грейнджер не сразу поняла, в чём была сложность, и почему слизеринец чувствовал себя крайне неловко. Осознание пришло в тот момент, когда девушка зацепилась ногтём за лакированную пуговицу, постепенно понимая, что рубашка была слишком притеснена к телу, и осмотреть увечье придётся только в том случае, если верхний элемент одежды будет снят.
Неловкость заливалась в её щеки, оттеняя впалые участки лица розоватым цветом. Таким же сочным, как персиковые ноты, исходящие от тела девчонки. Она потупила взгляд, закусывая губу от неловкой паузы, действующей гнетуще и волнующе.
Малфою показалось, что встреча с Чистильщиком для Грейнджер оказалась всего лишь мечтательной сказкой по сравнению с тем, что сейчас она испытывала. Она волновалась, и он считывал это пытливое чувство по взгляду, трясущимся губам и подрагивающим пальцам, что тянулись к маленьким пуговицам. Грейнджер выпускала их из петли, старательно избегая зрительного контакта с Драко. Каждый жест давался сложно, мучительно и унизительно.
Кто бы мог представить, что гриффиндорская львица будет обнажаться перед слизеринским змеем в таком странном контексте. Либо одежда, либо жизнь. Долго выбирать не пришлось.
Как только Грейнджер высвободила последнюю пуговицу, её ладони раскрыли края рубашки, показывая своё обнаженное тело Малфою. Гриффиндорка показательно отвернула голову, стараясь перетерпеть этот напряженный момент.
Драко не напрягался от слова совсем.
У него и в мыслях не было впадать в обморок при виде оголенных участков тела Грейнджер. Сейчас она была лишь той, кому требовалась незамедлительная помощь. Он концентрировал своё внимание исключительно на зияющей дыре, виднеющейся из боковой части живота.
Слизеринец аккуратно прикоснулся к гриффиндорке, вытирая марлей запекшуюся кровь, второй ладонью он оттягивал плоть, слегка задевая косточку белоснежного лифа – в цвет рубашки. Грейнджер втянула воздух, поморщив нос.
— Что не так? — нетерпеливо спросил Драко, не отвлекаясь от вытирания остатков кровавых следов.
— Твои руки, — сдавленно ответила Грейнджер, всматриваясь в окно. Она все ещё не смотрела на Драко, пытаясь скрыть свой предательский румянец, видневшийся сквозь лунный свет, — холодные.
Малфой сжал губы в тонкую полоску, подавляя ухмылку, просящуюся придать мужскому строгому лицу хотя бы малую долю мягкости. Но слизеринец не поднял взгляд, сосредотачиваясь на плоти оливкового оттенка. Под его пальцами проступало созвездие мурашек, украшающих тело волшебницы.
— Кожу расщепило, но порез неглубокий, — проигнорировав реплику Грейнджер, монотонно оповестил Драко. Он отбросил марлю в сторону, рассматривая порез, из которого продолжала стекать алая струя жидкости с металлическим шлейфом. — Режущее? — было очевидно, чем именно Чистильщик решил изувечить грязнокровку, но Малфой решил подтвердить свою догадку.
Грейнджер повернула голову, сталкиваясь с серебристым взором парня. Она кивнула, осмеливаясь взглянуть на зияющую рану. Малфой выставил закатанное предплечье вперед, прикасаясь пальцами к девичьему подбородку, запрещая рассматривать окровавленный участок живота.
— Лучше не смотреть, пока я обрабатываю рану бадьяном, — предупредительным тоном сказал Малфой, нажимая большим пальцем на выемку подбородка. Грейнджер нахмурилась, но спорить не стала. — Будет больно.
Малфой, взяв со стола пузырек с бадьяном, открыл его зубами, выплевывая пробку на ковер. Обработанными руками он вновь прикасался к горячему, дрожащему телу волшебницы, хладнокровно удерживая плоть в своих пальцах, позволяя лечебному эликсиру литься поверх разрезанной кожи, отслаивавшейся лоскутами от костей.
Драко действовал щепетильно, учтиво, не позволяя себе хаотичности и резкости. Он понимал, что любое неаккуратное движение может повлечь за собой необратимое.
Работать с Грейнджер приходилось со всей неприсущей нежностью.
Гриффиндорка подавила крик, рвущийся из глотки молниеносным потоком, кроша зубы в пыльцу, разнося остаток эмали по нёбу. Она давилась собственной болью, кашляя, вбивая исхудалые ладони в мягкую обивку. Тело Грейнджер извивалось под жилистыми руками Малфоя. Девчонка изгибала спину, пытаясь рефлекторно занять такую позу, чтоб бадьян перестал расщеплять порезанную плоть, сращивая кожный покров заново. Но Драко удерживал хрупкое тело в своих сильных ладонях, не позволяя лишних движений. Он понимал, что ей больно. Видел по тому, как кривилось её бледное лицо, а глаза расширялись всякий раз, когда новая доза лечебной жидкости капала на кожу оливкового цвета, смешивающегося с кровавыми сгустками.
— Ещё немного, — ободрил Драко, прижимая гриффиндорку к спинке дивана.
— Я видела его, — внезапно начала Грейнджер, смешивая свой рассказ с нечеловеческим воплем. Капля бадьяна вновь упала на тело, провоцируя новую вспышку мучительных ощущений. — Удалось разглядеть в тот момент, когда эта тварь пыталась загнать меня в ловушку.
— Ты узнала его? — Драко отвлекся от литья, позволяя Грейнджер перевести дух.
— Нет, — разочарованно ответила волшебница, стирая со лба испарину. — Он был в маске, не такой, как у Пожирателей. Черного цвета с уродливым рисунком на месте скул. Он был одет в мантию с капюшоном, а голос его был изменен заклинанием, — продолжала изливать подробности гриффиндорка, не отнимая взгляда от заинтересованных глаз Драко.
Он даже не думал спрашивать о таком. Не мог представить, что грязнокровка так просто решит поделиться с ним столь важным наблюдением.
— Как тебе удалось сбежать? — самый важный вопрос слетел с губ Драко.
Он наколдовал стакан воды с помощью Агуаменти, протягивая наполненный хрусталь девушке.
— Я дождалась удобного момента и проткнула его ногу скальпелем, — горделивые нотки пронзили голосовые связки Грейнджер. Она ухватилась за стакан, отпивая глоток. — Семь раз.
Драко расхохотался в голос, удивляясь бойкости и смелости Грейнджер. Та, кто по росту едва доставала до подбородка Малфоя, смогла совладать с самым кровожадным и жестоким маньяком последних лет. Он не мог поверить. Сопоставить по силам эту хрупкую девчонку с изощренным, продуманным Чистильщиком. Просто немыслимо.
Слизеринец откинулся к столику, опираясь спиной о стеклянную поверхность мебели. Малфой внимательно сканировал тело Грейнджер, пытаясь понять, насколько хорошо он справился. Кожа на теле волшебницы постепенно стягивалась. Рана рубцевалась, покрываясь кровавой корочкой. Через несколько дней рана затянется окончательно, и на месте пореза будет заметен шрам.
Взмахом палочки он очистил свои руки от чужой крови. Повторным очищающим заклинанием он избавил рубашку Грейнджер от следов борьбы. Гриффиндорка поспешила запахнуть белоснежную ткань, прикрывая наготу. Тонкие изящные пальцы хаотично вдевали пуговицы в петли, но теперь Грейнджер не отбирала своего взгляда. Она с благодарностью глядела на Малфоя. Слизеринец чувствовал на физическом уровне, как мысли гриффиндорки душили её.
Девчонка хотела что-то сказать. Вытащить из себя то, что жгло её мозг непроизвольным размышлением. Но она сдерживала себя, оставляя для слизеринца лишь взгляд. Карий, разбавленный привычным янтарным вкраплением, смотрящим прямиком в душу. Вспарывающим тело, считая каждую кость, чтобы после раздробить о свой проникновенный взор.
Слизеринец поднялся на ноги, чтобы проследовать в свою спальню. Он желал скрыться в стенах своего личного пространства. Он раскатал рукава, не унимая глаз от собственного тела. Наконец, когда с его миссией было покончено, слизеринец направился к лестнице.
— Драко.
Ему показалось. Совершенно точно показалось. Он не мог слышать собственное имя из
её уст. Грейнджер никогда в жизни не называла его по имени.
И это слышалось приятно.
Лучше, чем он ожидал. Непривычно, как и следовало. Но этот короткий отголосок девичьего голоса не отторгал.
Переплетение её тональности передавалось по воздуху, всасываясь в каждую пору тела. Проникало под кожу, обосновываясь электрическими импульсами, от которых невозможно было оторваться.
Малфой сдался, нехотя замедляя шаг.
Он мог побороть эту гребанную прихоть выслушать больше. Но не стал. Малфою хотелось больше.
Он тлел, желая ещё раз прочувствовать, как имя, данное ему при рождении, возродит его вновь.
Драко остановился, поворачиваясь вполоборота.
— Спасибо, — тихий шёпот был сравним с самым громким выстрелом, нацелившимся прямо в спину, попадая в сердечную артерию.
— Око за око, Грейнджер.
Лунный свет проглотил мужской силуэт, унося на своих лучах все непрошеные думы.
Малфой обязательно поразмыслит о каждой.
Когда воздух вновь начнёт циркулировать по его легким, вымещая из органа фруктовый шлейф, перемешанный с кровью и девчачьими слезами.
***
Гермиона старалась не шевелиться. Рана на теле все ещё болела, пронизывая телесную ткань раскаленной кочергой, шпаря каждый дюйм плоти. Она чувствовала, как при малейшем движении сросшаяся кожа натягивалась, норовя разойтись по невидимым швам. В носовых пазухах застрял запах бадьяна, перемешивающегося с тёмной магией, остатки которой невозможно было вымыть обычным раствором. Остаточное действие проклятья все ещё преследовало гриффиндорку, не смея исходить из организма с завидной быстротой.
Грейнджер пришлось спуститься к обеду. Наступила суббота, выходной день от занятий. Волшебница проспала больше четырнадцати часов. Гермиона никак не могла заснуть, размышляя по поводу случившегося накануне.
Всякий раз, когда девичьи веки опускались, а ресницы ниспадали на полумесяцы под глазами, в голове вырисовывались уродливые сюжеты, во главе которых стоял Чистильщик. Его замогильный голос звучал эхом в голове, отбиваясь по барабанным перепонкам прямиком в душу, всасываясь в нутро своей гнетущей энергетикой.
Каждая из попыток заснуть оказывалась провалом. Дымчатое облако обволакивало её тело, не выпуская из своих цепких лап. Грейнджер вновь оказывалась в совятне, переживая всё словно наяву. Ощущения были реальными. Волшебница раз за разом прочувствовала, как лучевое проклятье вбивалось в её тело ритмичным выстрелом, порождая цепочку мучительных ощущений. Агония разливалась по венам, вынуждая организм сотрясаться в конвульсиях. Хрип рвал глотку, царапая кожу изнутри. Слюна смешивалась с кровью убийцы, застрявшей меж языка и нёба. Грейнджер хотелось выпустить это зло из себя.
Она боялась, что любое воздействие этой твари породит в ней чудовища.
Заразит, как самая страшная эпидемия.
Уснуть удалось с помощью зелья Сна без сновидений. Грейнджер выпила двойную дозу, переживая, что кошмары были слишком реалистичными и не смогут исчезнуть просто так. Бесовские сюжеты развеялись быстро, успокаивая нервную систему и истошно бьющееся сердце девушки.
Но это благое время не продлилось долго.
Сидя за обедом в окружении сокурсников, Гермиона не могла найти себе места. Она переминалась на скамье, царапая вилкой пустую тарелку. Серебряная посудина скрежетала от металлических зубцов. Гриффиндорка не обращала никакого внимания на этот раздражающий звук. Она была погружена в собственные размышления, не реагируя на внешний мир. Рядом с тарелкой дымилось какао, к которому волшебница так и не притронулась. В горле пересохло от жажды и голода, но Грейнджер не могла заставить себя откусить хотя бы кусок лимонного пирога и запить яство любимым напитком.
Карие глаза были устремлены в единую точку перед собой. Наверное, Луна подумала, что Гермиона сошла с ума, раз пялится в её сторону уже двадцать минут, но гриффиндорка решила, что сегодня это – не главная из забот.
Гермиона вновь изучала каждого, кто попадался в её поле видения. Пыталась разгадать по имевшимся деталям, кто из сидящих в Большом зале мог наброситься на неё прошлым вечером. У гриффиндорки была лишь одна зацепка, по которой можно было вычислить личность убийцы. Грейнджер внимательно прослеживала шаги прохожих, присматриваясь, не прихрамывает ли кто-то. Но подозревать было некого. У каждого была идеальная походка, без каких-либо погрешностей.
Гермиона порывалась отправиться в кабинет Саммерсета, решая рассказать, что ей пришлось пережить. Но, услышав за столом, что глава министерского аврората отсутствует, волшебница продолжила изображать трапезу.
— Гермиона, — шепнул знакомый мужской голос, пододвигаясь ближе к девичьей фигуре. Грейнджер сделала вид, что отозвалась, но продолжала воспроизводить в недрах мозга уродливый образ маньяка.
Кем он мог быть, чёрт возьми? — Эй, Гермиона?
Гриффиндорка зажмурила глаза, подавляя приступ злости. Она закусила щеку изнутри, провоцируя кровотечение. Облизав кожицу изнутри, она снова вкусила уже знакомый металлический привкус. Гермиона отложила вилку в сторону, поворачивая голову на того, кто потревожил её круговорот мыслей.
— Я напугал тебя? — Невилл виновато хлопал глазами, вытирая зевки от следов брусничного чая. — Мерлин, прости, я не хотел.
— Всё в порядке, — юлила Гермиона, питаясь собственной ложью.
Она выдавила слабую улыбку, стараясь не морщиться от пронзительной боли. Ей казалось, что рана была видна каждому желающему. Словно все в этом зале знали о том, что случилось. Но, благо, свитер из толстой вязки и надетая поверх мантия скрывали следы борьбы за ещё один прожитый день.
Гермиона вперилась взглядом в друга, приподнимая бровь в вопросительно жесте. Грейнджер внимательно следила за гриффиндорцем, внимая каждому его слову. Разумеется, она не винила Невилла в том, что он решил помешать её очередным размышлениям, срезая нити теорий о свой голос. Она скучала по нему. Слишком сильно, чтобы отвернуться в столь важную минуту.
— Гермиона, я, в общем-то, — застенчиво начал Долгопупс, почесывая затылок, — хотел попросить у тебя прощения.
— По-моему, ты уже извинился, Невилл, — усмехнулась гриффиндорка, склоняя голову вбок.
— Нет, это другое, — оспорил гриффиндорец, метая взгляд из стороны в сторону, не находя себе успокоения. — Я хотел извиниться за то, что не пришёл вчера в библиотеку. Ты, наверное, подумала о том, что я согласен с Роном и…
Упоминание Рона встало костью в горле, провоцируя новую вспышку боли. На сей раз эмоциональную, расцарапывая едва ли запекшуюся рану от принесенных словесных увечий бывшего парня.
— Подожди, — озарение согнало мысли о Уизли, зарождая очередное негодование. — Откуда тебе известно о том, что случилось между мной и Роном?
— Об этом откуда-то узнала Лаванда, — Невилл понизил тон голоса, кивая в сторону Браун, сидевшей неподалеку от молодых людей.
Гермиона проследила за траекторией кивка, созерцая, как блондинка уливалась смехом вместе с Парвати, кидая игривый взгляд в сторону Рона, пока глаза друга были устремлены совершенно в другую сторону. К горлу подступала тошнота.
— И теперь об этом знают все, — закончила мысль Грейнджер, царапая ногтями кожицу на пальцах.
— Гермиона, прошу, не думай, что я солидарен с этими бредовыми слухами, — сетовал Долгопупс, сжимая ладонь, на которой постепенно раскрывались маленькие язвы от острых ногтей. — Рон просто сглупил.
— У меня и в мыслях не было обвинять тебя в чём-то, — губы девушки дернулись в едва заметной улыбке, но больше это походило на горестную гримасу. Она сжала ладонь друга в ответ, разглаживая шершавую кожу. — Ты никогда не был похож на остальных, — она указала взглядом в сторону Браун и её свиты сплетников.
Невилл пододвинулся чуть ближе, прижимая к себе исхудалое тело волшебницы. Голова Грейнджер опустилась на широкое плечо, а карие глаза до сих пор внимательно изучали Рона.
Он сидел неподвижно. Его взгляд был мрачным. Голубизна темнела от злости, застрявшей в радужках словно осколок. Ладони Уизли были сжаты в кулаки, а на лбу проступала пульсирующая вена. Гермиона понятия не имела, что могло так взбесить лучшего друга. Они не разговаривали уже несколько дней. Слишком долго для их Трио. Мучительное время стекало песочными кристаллами на дно сосуда, созданное внезапной враждой. Они поселились в этом адском импровизированном котле, мочась ядами, выплеванными в сторону друг друга.
Мерзко. Неприятно. Горько.
— Надеюсь, всё скоро закончится, — неуверенно вымолвила Гермиона, закрывая глаза на мгновение, растворяясь в теплоте дружеского плеча. — Это все похоже на затяжной ночной кошмар, — волшебница буркнула себе под нос, надеясь, что Невилл не расслышит её последние слова.
— Или нет, — растерянно пролепетал Долгопупс, отстраняясь от девушки.
Гермиона раскрыла глаза, непонимающе взглядывая в лицо Невилла. Однако он больше не смотрел на неё. Никто больше не смел возвращаться к еде, когда перед их глазами разворачивалась пища зрелищ. Голова каждого была повернута в совершенно противоположную сторону. Глаза каждого были устремлены по направлению гриффиндорки.
Но все глядели сквозь неё, за спину.
До слуха Грейнджер донеслись гневные крики. Два мужских голоса, разбавляющих привычный темп жизни. Гермиона почувствовала, как земля уходила из-под её ног. Больше ничто не могло удержать её на плаву. Она вновь зажмурила глаза, глубоко вбирая воздух. Ей хотелось очутиться не здесь. Где-нибудь на краю мира.
Это все похоже на затяжной ночной кошмар.
Она сорвалась с места, направляясь к месту, где разгоралась межфакультетская война.
О чём говорил Нотт?
Зарыть топор, хороня конфликты прошлого?
Наивный слизеринец, боже.
Меж обеденных столов враждующих факультетов стоял Рон, а за спиной друга виднелась платиновая макушка Малфоя. Гермиона старалась дышать глубже, но в помещении как будто закончился весь запас кислорода.
Гермиона перебирала ногами, всматриваясь в молодых людей перед собой. Ей казалось, что она шагала по эшафоту, чувствуя нутром, как начищается орудие пыток, с жаждой выжидая новую порцию эмоциональной наживы. Сердце совершало кульбит с каждым пройденным дюймом. Грейнджер уже позабыла о своей ране, потому что свербела прошлая. Та, что намного глубже и чудовищнее.
— Что здесь происходит? — повысив голос, задала вопрос гриффиндорка, вставая меж Уизли и Малфоем.
Она выбрала сторону, поворачиваясь лицом к тому,
кто спас её прошлой ночью.
Кто не позволил ей умереть, наблюдая за тем, как грязная кровь вытекала из вены, проливаясь на каменный пол.
Ожидала ли этого Гермиона? Нет.
Она ждала иного исхода. Мучительного. Долгого. Унизительного. Проползая по гулким коридорам, спасаясь бегством из лап Чистильщика, всё, о чём могла подумать гриффиндорка – не пасть замертво. Прожить хотя бы ещё несколько минут, унося безвольное тело подальше от смрада и эпицентра зла.
Однако когда с губ слетал предательский вскрик боли и отчаяния, застревая в стенах лестничных пролётов, Грейнджер думала о том, что она была почти на грани. Вальсировала на краю жизни, смотря в западню с тем же волнением, присущим первокурсникам, глядящим в обрыв меж движущихся ступеней.
Но Малфой спас её.
Уберег от шанса свалиться с края обрыва, кишащего смертоносной опасностью.
Грейнджер не знала, что мог значить этот вопиющий жест доброй воли. Было ли это от чистого сердца или очередное издевательство смеха ради. Гриффиндорке хотелось склонить весы в угоду второй чаши. Так было бы проще.
Было бы.
Если бы сила натяжения не дала сбой.
— Только тебя здесь не хватало, — спесивый плевок прожёг слух.
Гермиона повела головой, изучая лицо слизеринца. Эти слова принадлежали не ему. Лишь глумливая улыбка покрывала его отточенные черты лица, а взгляд был направлен на своего соперника. Привычная светлость серебра мужских глаз, окантованная переливами бликов, загустела от злости, превращаясь в мазутное топливо. Катализатор безумства.
Гриффиндорка повернулась лицом к Уизли, замечая, как краснеют его щеки от отвращения, стоило её карим радужкам коснуться его веснушчатого лица.
— Ты забыл, кто перед тобой? — рявкнула Грейнджер, вздергивая подбородок. Рон выгнул бровь, ожидая следующих действий. — Хорошо, я напомню, — девушка обхватила значок старосты, отцепляя его от мантии, дабы продемонстрировать силу её статуса.
— Да брось, Грейнджер, — спина натянулась от холодного тембра, задевающего каждый нерв. Малфой всё-таки решил вмешаться. Браво. — Дай Уизелу почувствовать себя центром вселенной хотя бы раз в его никчемной жизни.
— Заткни свою пасть, слизеринский уебок! — Рон подорвался вперед, наваливаясь телом в сторону Малфоя, пытаясь достать до длинного языка слизеринской змеи.
— Рон, прошу, не опускайся до его уровня, — с предостережением произнесла Гермиона, вжимая ладони в грудь гриффиндорца, преграждая ему путь, стараясь удержать его от необратимых последствий. — Не веди себя, как ребёнок! Он же просто издевается!
Гермиона не могла сдерживать Рона слишком долго. Его сила превозмогала над её физическими способностями. Он был сродни разъяренному быку, реагирующему на Малфоя, как на кусок красной тряпки.
— А разве я не прав? — продолжал глумиться Малфой, словно для него всё это было одним большим представлением, в котором он играл главенствующую роль. Только было одно отличие – все окружающие были живыми людьми с чувствами, а не марионетками, коими можно было помыкать. — Сиротка и золотая девочка урвали лучи славы, вот только рыжий мудак остался ни с чем, — гриффиндорка почувствовала очередной толчок мужского тела. Гермиона судорожно обхватила лицо Рона, переводя его внимание на себя. Боже, насколько же унизительно всё это было. — Ну, давай, Грейнджер, рассуди нас по
справедливости. Скажи хотя бы одно ебаное слово в противовес.
— Малфой, я не стану вестись на твои чёртовы провокации.
— Малфой? — перекривлял слизеринец, обхватывая жилистой ладонью локоть девушки, дергая ту на себя. Гермиона, опешив, отскочила от Рона, против воли повернувшись на блондина. Он испытывал своим взглядом, поджигая топливом, засевшим в радужках, сея ещё больший хаос. Заставлял тлеть под мощью пламени, опаляющего девичьи чувства. — А ночью ты говорила совсем по-другому.
Гермиона насильно вырвала локоть из крепких мужских рук. Её рот почти открылся для того, чтобы отразить словесный удар, но её опередили.
Грейнджер уловила периферийным зрением, как Рон набросился на Малфоя, ударяя тому в нос. Всё смешалось воедино. До слуха доносился хруст костей. Звуки ломающихся хрящей лились по барабанным перепонкам, заставляя сердце биться в унисон с этим проявлением жестокости и грубой силы.
Кровь полилась алой струей по ухмыляющемуся лицу слизеринца. Багровая жидкость заливалась в рот, пока он зверским басом орал о том, чтобы Уизли не останавливался на достигнутом. Рон что-то кричал ему в ответ, но слизеринец не слушал. Малфой с размаху впечатал свой кулак в скулу гриффиндорца, разбивая костяшки о лицевую кость. На лице Уизли расплывался уродливый синяк, а глаз заплывал от красновато-фиолетовой опухоли.
Кто-то на заднем фоне просил о помощи, вызывая профессоров.
Гермиона не могла просто наблюдать за этим, её тело понеслось в самую горячую точку бойни, пытаясь разнять студентов. Но её остановили. Снова. Знакомый образ затмил её собой, заводя хрупкое тело гриффиндорки за спину. Это был Гарри. Грейнджер подняла взгляд, чувствуя свою беспомощность.
Она хотела помочь.
Хотела вырваться из купола защиты, унося за собой того, из-за кого девичья душа разрывалась на части. При каждом взгляде на чудовищную борьбу, тревога разрасталась в геометрической прогрессии.
Карие глаза внимательно следили за тем, как Гарри разнимал двух врагов. К ним подбежал Блейз, оттаскивая Малфоя за шиворот мантии. Лицо блондина было выпачкано в крови, стекающей по обнаженным в оскале зубам.
— Какого хуя, блять? — гаркнул Забини, выставляя указательный палец вперед. Он держал друга на расстоянии вытянутой руки, не опуская ладонь с его мантии, опасаясь, что Малфой захочет продолжения. — На два шага назад, Уизли. Я не шучу, — яростно предупредил итальянец. — А ты держи своих собачонок на поводке, — эти слова были обращены к Грейнджер.
Гермиона почти не слышала его слов.
Она неотрывно глядела на Малфоя. Его глаза источали плутовство. Дьявольская искра засела меж серебристых радужек, опаляя взор посторонних. Два ртутных огня смотрели на Грейнджер в ответ, транслируя нечто такое, от чего сердце пропускало ещё миллион ударов. Гриффиндорка могла поклясться, что ей показалось. Привиделось из-за пережитого стресса. Но ей не показалось. Не могло.
Карие радужки сместились чуть ниже, к губам слизеринца.
Залитые кровью зубы обнажились вновь, а уста расширялись в улыбке.
Грейнджер надолго сохранит это мгновение в своей памяти.
В тот момент, когда молодых людей будет выводить патруль мракоборцев, а студенты разойдутся по своим делам, употребив свою личную порцию скандального десерта.
Даже тогда, когда гриффиндорка останется совершенно одна, под веками будет всплывать этот оскал, от которого кровь стыла в жилах; говорящий о том, что пролитая кровь была не ради личной выгоды.
А ради неё.
И тогда чаша весов вновь сломится вниз.
***
— Non posso crederci! Sei solo un giovane idiota che ha il cotone al posto del cervello!
Блейз слонялся по гостиной Подземелий, размашисто вышагивая по центру комнаты. Он расплескивал руками, удерживая одной ладонью зажженную сигарету. Терпкий запах, сходящий с никотинового баловства, проникал в носовые пазухи и раздробленную перегородку.
Драко покорно сидел на кушетке, закинув голову наверх, останавливая кровотечение естественным путем, без влияния магии. Это следовало сделать для того, чтобы позволить крови запечься перед тем, как срастить кости магическим способом. Над слизеринцем склонилась Пэнси, бережно и аккуратно протирая марлей остатки сгустков багровой жидкости, засохшей на скулах и подбородке. Её нежные пальцы с безграничной заботой предавали Малфою былой надлежащий внешний вид. От неё исходил знакомый цветочный аромат, успокаивающий разбушевавшийся нрав блондина.
— Забини, кончай маячить перед глазами, — сурово прохрипел Малфой, наклоняя правую щеку, чтобы Паркинсон было удобнее вытирать следы побоев. — От твоего итальянского бормотания у меня голова раскалывается, — взгляд серый глаз упал на лицо Пэнси, но та не оценила попытку разбавить атмосферу. Лицо подруги было жестким и нервным. Девичьи движения контрастировали с её настроением.
— Зачем ты полез к нему, идиот? — не унимался Блейз, подходя ближе к кушетке. В свете каминного пламени лицо друга было ещё разъяреннее, чем тон его голоса. — Разве Саммерсет не дал тебе понять, что шкуру с тебя сдерет, если ты опять проебешься? — Забини размашисто выкинул окурок в жерло камина, а после вновь повернулся к Малфою, упираясь кулаком в подлокотник кушетки.
— Но я же не убил Вислого, — беспечно пожал плечами Драко, вырисовывая по памяти сладкий миг побитого лица рыжего мудака. Пэнси начала интенсивнее вытирать мужское лицо, отчего Малфой поморщился. — Остынь, Забини.
— То, что произошло уже достаточно, чтобы наброситься на тебя с обвинениями, — прервал бахвальство мулат. Он вцепился в Малфоя своей чрезмерной дружеской опекой, даже не думая о том, чтобы сдаться. Потому что Блейз умел вот так – впиваться ножами в кожу, шинкуя подноготную до правильной консистенции. И Драко никогда не мог этому помешать. Никогда. — Тебе просто повезло, что Саммерсета нет в Хогвартсе. Но не переживай, Драко, совсем скоро надзиратель вернется, и тогда ты попомнишь моё слово.
Малфой неодобрительно хмыкнул, отворачиваясь в сторону.
Он прекрасно понимал, что ходил по краю своей свободы. Один неверный шаг. Одно неверное слово и глава мракоборцев с радостью выбросит неугодного слизеринца за борт.
Драко не был глупцом. Он понимал условия этой простой истины. Знал каждый нюанс, но все же, сделал то, что сделал.
Пролил собственную кровь, как и обещал. Но для потехи собственного эго. В этом поступке было замешено нечто ещё. То, о чём он, разумеется, вряд ли расскажет Блейзу. Совершенно точно никогда не обмолвится Пэнси или Нотту.
Он, блять, даже самому себе никогда не признается в истинном помысле содеянного.
Малфой надеялся, что эту сокровенную тайну он унесет с собой в могилу прежде, чем хотя бы одна живая душа узнает о том, зачем он подставил своё лицо, как грушу для битья. Об этом никто не должен узнать.
Особенно гребанная Грейнджер, будь она проклята.
— Блейз прав, — вмешалась в мужской диалог Пэнси, вытирая грязные руки о полотенце. — Это было безрассудно с твоей стороны, — девушка обошла слизеринца, присаживаясь на диван подле Драко и Блейза. — Уизли тот ещё придурок, но ему поверят, а тебе, к сожалению, нет.
Малфой сжал зубы до такой степени, что каждая мышца на его лице напряглась, а разбитый нос пронзала оглушающая боль. Но слизеринцу на всё это было плевать. Физическая боль затмевала эмоциональную. Потому что Пэнси была права, и эти слова иглами вонзились в хладный разум, разрушая бетонную стену наплевательства.
Да похер. Малфой слишком долго жил в мире, где его слово приравнивалось к пустому звуку. Какой был смысл что-то менять, разве кто-то захочет прислушиваться к бывшему Пожирателю? Конечно, нет.
Слизеринец должен был отправиться к Макгонагалл сразу же после того, как отряд мракоборцев разняли Малфоя и Уизли, уводя по разным углам из Большого зала. Но Драко предпочел обществу сучьей старухи друзей и морозные стены родных Подземелий. Он не видел никакой личной пользы в том, чтобы излить душу директору. Она всё равно ему не поверит, потому что Малфой и сам слабо верил в то, что именно он совершил.
Простая драка, да. Ничего особенного.
Но только не для него.
— Друзья, ну к чему все эти скандалы? — послышалось бархатное пение из-за спины молодых людей. Каждый обернулся на знакомый голос, с преимущественным шипящим отголоском, разливающимся жидкой патокой по барабанным перепонкам. — Набросились, как коршуны на нашего принца, — расхохотался Тео, склоняясь над спинкой дивана, на котором восседала Пэнси.
— А ты в своём репертуаре, — раздражительно комментировала появление друга Пэнси, закатывая глаза. — Наш миролюбивый слизеринец, — елейно протянула слизеринка, наматывая свисающий над её телом галстук Нотта. — Почему же ты не защитил свою грязнокровку, когда та, как паршивая блоха решила вновь влезть не в своё дело, м? — девушка натянула ткань на себя, и Тео едва не свалился через спинку дивана.
— Пэнси, дорогая, — сдавленно произнёс Нотт, аккуратно размыкая девичьи пальцы на галстуке, сбрасывая наточенные ноготки с ткани, — я не джентльмен,
ты же знаешь, — кудрявый слизеринец расслабил узел серо-зеленой петли, отвлекаясь от слизеринки. — Пусть рыцарские лавры достанутся Драко, я не жадный.
Малфой отвлекся от созерцания пламени, строптиво пылающего в каменной отделке камина. Он повернул голову, натыкаясь взглядом в иссиня тёмные глаза друга. Тео выглядел, как ни в чём не бывало. Праздная гримаса украшала его веснушчатую щеку. Хитрые черты лица искажались в пляске огня, добавляя внешнему виду друга ещё пущей лукавости и коварности. На губах взыграла хитрая ухмылка, пронзающая насквозь своей противоречивостью. Драко чувствовал нутром, что всё то, что транслировал кудрявый слизеринец было лишь напускным. Ширмой, за которой скрывалось нечто, куда более серьезное и гнетущее.
Нотт всегда отличался незаурядным умом и чрезмерной наблюдательностью. Его вниманию было подвластно то, что другим уловить было не дано. И Малфой осознавал, что рано или поздно этот своеобразный дар Теодора мог сыграть с ним злую шутку.
Но именно Драко попал в ловушку, расставленную изощренностью Теодора.
— Хватит уже обсуждать этих блядских гриффиндорцев, — отрезал Драко, все ещё испытывая на себе заинтересованный взгляд Нотта.
— Согласен, — кивнул Блейз, подходя к Теодору со спины. — Сегодня наш мальчик официально станет совсем взрослым, — Забини взлохматил кудрявые волосы друга, смеясь во весь голос. — Готов напиться до беспамятства и загадать самое лучшее желание?
— Разумеется, — загадочно протянул Тео, разглаживая беспорядочные пряди. — Моё
самое заветное желание уже почти исполнилось. И, уверен, оно придётся по вкусу не только мне, — слизеринец вновь повернулся в сторону Драко, подмигнув. — Осталось дождаться вечера.
Малфой почувствовал, как одной ногой вступал в сплетенную змеей сеть.
