***
Долгое время Малфой чувствовал, что едва существовал. Осязал, как внутренний драконий огонь не разжигал в нём жизнь. Напротив. Фамильные черты, дарованные семьей, более не действовали ему на руку. Собственный нрав сжигал дотла его самого, отрезая аристократа от права дышать в полную мощь. Наслаждаться каждым вздохом, проникающим в легкие невесомой долей кислорода. Чувствовать жар наслаждения от каждой выпитой капли алкоголя. Ощущать истомный трепет от созерцания женских тел, действовавших, как капля опиума на кончик языка. Когда ты становишься ведомый красотой, вспарывающей натянутую струну органов взбушевавшимися крыльями ебаных бабочек в животе. Но вместо этого Драко чувствовал, как былые приношения его положению в обществе теперь превращались в сгусток безвкусного. Блеклого. Потертого нюансами его новой ролью в настоящем. И это было, весьма, унизительно, честно говоря. Осознавать, что ты, блять, медленно умираешь. Становишься фантомным образом среди материального живого. Видеть, как люди в близком окружении смаковали эмоции, чувства и что-то ещё, что было присуще тем, кого судьба не решила прокатать по рельсам прошлого. Наблюдать за всем этим, но знать, что ты ничего не можешь с этим поделать. И так продолжалось на протяжении долгого времени. Это промозглое ощущение пустоты, съедающей по крупицам то, что осталось от той, былой жизни. Оно сопровождало Малфоя по пятам, словно тень. Питалась его поражениями, становясь чем-то реальным. Обрастая внутренними секретами мальчишки, забирая его естество, присуждая себе по праву. В какой-то момент Драко показалось, что он стал той самой тенью, что должна преследовать каждый шаг хозяина. Малфой знал, что это был за момент. Мог вспомнить всё детально по каждой секунде. Тот самый день, когда кровь его выпускалась из жил, мечтая сорваться с растерзанной плоти, уползая на кафель. Тот самый день, когда Драко считал по каплям, сравнивая свой последний вздох с последним миллилитром пролитой крови. Предвкушал, как дух изойдёт из его потасканного тела, освободившись от оков перерезанных сухожилий. Чувствовал, как по кончикам пальцев разливался холод, ставший уже привычным, но ощущавшийся по-другому. Как нечто, что невозможно изменить. Всепоглощающая безысходность накрывала пеленой обмякшее тело, впиваясь в губы страстным поцелуем, желая слизать с сухой кожицы оставленный напоследок вздох. Но поцелуй смерти был украден кудрявой фурией, решившей, что Драко не был достоин такой чести. Наивно полагающей, что смертный приговор можно было раскрошить надвое, сбрасывая костлявую старуху за край предрекаемой гибели. Гриффиндорская зазнайка вновь посчитала правильным залезть в чужое дело своим до ахуения вездесущим носом. Безрассудная дура. Грейнджер что-то сделала с ним. Точнее… конечно, было очевидным, что именно грязнокровка сделала с ним. То, что лежало на поверхности. То, что не подлежало очередному объяснению. Спасла его жизнь, разумеется. Залатала его раны, сшивая плоть, как полагается, — с присущей осторожностью и кропотливостью. Собирала его обветшалый мраморный стан, стараясь придать ему первозданный вид. Но было что-то ещё. Нечто, помимо зашитых ран, которые спустя месяц превратились в шрамы молочного оттенка, контрастирующие на бледной коже. Нечто, помимо цепкого чувства, несущегося по венам вместе с кристально-чистой кровью. Ощущения, зародившегося в сосудах, плавно перетекавшего по кровеносной системе прямиком в душу. Драко впервые почувствовал это незнакомое внутри себя. То, что он давно так не ощущал – всецело, погружаясь целиком. То, что, наверное, никогда не ощущал прежде. Надежду. Эта глупая слепая уверенность, присущая слабакам и полоумным идиотам, свято верующим в иллюзорное чудо. В то, что невозможно объяснить словами. Это просто живёт в тебе. Плодится, как отрава. Как яд для разумного и хладного внутри твоей сущности. Именно так Драко мог охарактеризовать это пагубное влияние гриффиндорки. Она привила ему то, что убивало его изнутри. Но не так, как собственное саморазрушение. Иначе. Приятнее. Безболезненнее. Превращаясь из самого губительного вещества в то, что способно излечить. Заставить воспрянуть из пепла, посылаемого собственным пламенем, подобно Фениксу. Почувствовать, наконец, хоть что-нибудь. И Драко чувствовал сполна, как привычная ментоловая холодность постепенно сменялась душащим теплом под плотью. Как носовые пазухи все чаще и чаще становились уязвимее перед знакомым ароматом цветущего персикового дерева. Сладкого, сочного, как самый свежий плод, стекающий по гортани спелым соком. Как внутренности горели, но уже в томительном ожидании, когда, наконец, весенние ноты коснутся той вечной зимы, что бушевала меж его костей. Когда Малфой не мог уснуть, а это случалось почти каждую ночь, он представлял, как столкнется с ней снова. Каждый раз, когда луна всходила на беспросветном ночном небе, слизеринец боялся подумать о ней вновь. Составить в голове образ кудрявой девчонки, глядящей на него сверху. Потому что ему нравилось думать о ней именно так, ломая внутри этот щенячий страх, исходящий от уязвленного сердца. Орган стучал, отбиваясь от глотки, уходя далеко вниз, дабы никто не заметил эту гребаную слабость. Драко продолжал рисовать в сознании картины, кишащие янтарными проблесками. Теми, что засели ярчайшими вкраплениями в её карих радужках. Подобно вспышкам, они мерцали в глазах Грейнджер, насылая беду на каждого, кто осмелится проникнуться. Малфой проникся против воли. Дважды. Стерва явно что-то сотворила с ним. Искалечила его душу, привязывая ментально к собственному образу. Такому далекому, непостижимому. Вынуждающему хотеть больше. Даже, если и думалось, что не хотелось. Всё, что ему оставалось – наблюдать. Скрытно, изворотливо, предугадывая взгляды в собственную сторону. Драко не хотел, чтобы его заметили за этим пагубным занятием. Чистокровный подглядывает за маглорожденной. Салазар, в какой момент это стало реальным, а не проекцией извращенного воображения? С каких пор это ощущалось таким настоящим, таким потребным, а не тем, от чего следовало держаться подальше? Но сколько бы вопросов не копилось под сердцем, Малфой ничего не мог с собой поделать. Тянулся к тому, что презирал все эти годы. Возможно, и сейчас презирал, но делал это, скорее, из одолжения к себе прошлому. Дабы не забыть ту составляющую, что помогала все эти годы не сбиться с истинного пути. Потому что сейчас все дороги размывались, создавая колею, способную унести за край собственного рассудка. Занятие тянулось слишком долго. Гребанные пары по колдомедицине казались вечными. Секунды разбивались о бой стрелки настенных часов. За окном впервые за долгое время было ясно, и витражные окна позволяли ослепительным лучам лениво проползти меж стеклянной призмы, обосновываясь солнечными бликами на партах. В кабинете раскрывалось многообразие запахов. Приторные женские духи, исходящие от тела сокурсниц, смешивались с едкой вонью зелий, застревали в глотке рвотным рефлексом. Драко старался дышать через раз, позволяя легким не засоряться отвратительными парами. Но этого было недостаточно. В учебном классе было душно. Воздух свертывался подобно крови в жилах при виде грязнокровки и её нового дружка. Слизеринец старался не смотреть, сосредотачивая всё своё внимание на работе, заданной профессором Доу. Близилась промежуточная аттестация, требовавшая большего усилия, чем в обычное время. Но Малфой не мог погрузиться в практическое занятие, когда буквально перед его носом зарождалось то, чему помешать он был не в силах. Ладонь парня алела от слишком яростного соприкосновения с остроконечным скальпелем. Металлическая рукоять врезалась в кожу тупым концом, и этого было достаточно, чтобы почувствовать. Ощутить, как тело рефлекторно реагирует на увиденное. В сотый раз слизеринец успел возненавидеть учебную рутину за то, что он не мог покинуть кабинет ради утоления никотиновой жажды. Уста парня требовали сигарету, способную заглушить ментоловой отдушкой всё то, что бушевало у него внутри. Заставить слизеринца, наконец, направить свою концентрацию в правильное русло. Но нет. Приходилось терпеть. Заковать собственные прихоти в латы. Таков теперь девиз его жизни, правильно? Гребаный школьный устав. Также Драко успел в тысячный раз проклясть профессора Доу. Этот рослый идиот средних лет просто издевался над ним. Мало того, что перед сдачей зачетов обе факультативные группы объединились, и теперь Малфою приходилось терпеть большую часть гриффиндорцев, пришедших со своих групп недоделанных мракоборцев, так ещё их всех перетасовали по парам. Но не Грейнджер. Конечно, нет. Эта заучка будто бы выиграла счастливый билет при рождении, и удача отныне была на её стороне. Серебристые радужки слизеринца впились в пару, которая находилась за три парты от его стола. Они были слишком далеко, чтобы расслышать то, о чём они ворковали уже ебаных тридцать минут, но достаточно близко, чтобы рассмотреть то, как ебанная оливковая кожа девчонки натягивалась от глупой улыбки. Идеальная, блять, кожа. Идеального, мать вашу, оттенка. Нотт, должно быть, думал также. Его иссиня тёмные глаза были по-кошачьи прищурены, а лёгкая ухмылка не сходила с лица кудрявого слизеринца. Он внимательно изучал черты лица гриффиндорки, услужливо помогая во всём. Создавалось впечатление, что им было слишком хорошо. Настолько, что это сжигало роговицу глаза Малфоя к чертям собачьим. Драко почувствовал, как внутри что-то екнуло. Как собственная душа изнемогала, вымаливала шанс выбраться вон из тела. Малфой был солидарен в желании сбросить с себя шкуру, запачканную влиянием Грейнджер. Ему хотелось соскребать плоть слоями, надеясь, что это избавит его от неизученного вируса, способного убивать медленно, но тягуче и пытливо. Как сочный плод весенней поры. В классе творился настоящий бедлам. Небольшое помещение едва вмещало в себе несколько десятков студентов, которые решили продолжить обучение в Хогвартсе, отдаваясь будущей профессии. Полученные знания для студентов были ценнее жизни, стоит полагать. Каждый норовил перекричать своего партнера по практическому заданию, жалуясь на то, что кто-то не понимает самого элементарного. Все спешили сдать работу вовремя, освобождая себя от участи быть не допущенным к основным зачётам. Несмотря на то, что сосуды в головном мозге лопались от нарастающей громкости голосов, Драко все же благодарил сокурсников за то, что те были слишком заняты своим делом и спорами, не желая распыляться на то, что творилось за пределами рабочего места. Малфой не сразу понял, как очутился подле слизеринца и гриффиндорки. Всё происходило словно в тумане, вызванным собственным помутнением рассудка. Он не осязал, как ноги сами волочились к рабочему месту одной из учебных пар. Его тело больше не принадлежало ему, как и собственный разум. Драко знал, что у него было оправдание на случай, если грязнокровка станет задавать слишком много вопросов. А она станет, Малфой слишком хорошо знал её. Слизеринец не отрицал, что спланировал это задолго до того, как увидел воркующих Тео и Грейнджер. И, возможно, он бы не стал проявлять внимание к грязнокровке слишком публично, но… в пекло. Он уже сделал первый шаг, и пусть тогда сгорит заживо в проклятьях предков. Малфой чувствовал, что ему было необходимо добраться до девчонки. — Слизеринский принц решил почтить вниманием простых смертных? — ехидничал Тео. Драко, замечая глумливую спесь, внезапно захотелось стереть эту слишком острую эмоцию со смазливого лица друга. Но он сдерживался, цепляя очередную маску беспристрастности, не пропускающую колкости. — Не повезло с партнером по заданию? — продолжал Нотт, искоса поглядывая на каштановую копну волос Грейнджер – она была ниже Теодора. — Я уже выполнил свою часть, — процедил Драко, его кадык дернулся от нарастающего раздражения. Отчасти он говорил правду. Несмотря на то, что всё внимание было сфокусировано на Грейнджер и её жалких попытках обрести друга в лице Нотта, руки Малфоя были заточены донельзя, действуя по наитию, следуя природному дарованию. — Мне нужно поговорить с Грейнджер наедине. Обсудить вопросы старостата. Драко почувствовал, как кожа отслаивалась под мантией, стоило грязнокровке поднять свой недоумевающий взгляд. Она молчаливо смотрела на него, не до конца понимая, был ли он серьёзен или это очередной издевательский жест в её сторону. Пусть смотрит. Пусть впивается в его кожу растерянностью. Пусть познает то, что не только она могла брать ситуацию под свой контроль. — Насколько мне известно, исходя из последних событий, — интонационно подчеркнул Нотт, поднимая взгляд на друга, — старостат сейчас действует фактически. — Хочешь поспорить со мной? — парировал Малфой, изгибая бровь. Лицо его не выражало ничего. Абсолютная пустота. Белоснежный холст, не запачканный эмоциональными красками. Однако, если отбросить нарастающий шум за спиной, можно было прислушаться, как истошно билось его чернильное сердце. Драко знал Теодора не первый год. Слизеринец прекрасно понимал, что друг может заподозрить неладное. Он был тем ещё изворотливым засранцем, считывающим ложь за версту. Но только не с Малфоем. На обман платинового блондина накладывалось вето, не требующего оспаривания. — Как знаешь, — пожал плечами Тео, обходя гриффиндорскую девчонку со спины. Нотт склонился над Грейнджер, едва касаясь губами ушной выемки. Она поспешила увернуться, прикрывая локонами участок тела, по которому секунду назад сновал голос кудрявого слизеринца. — Будь осторожна, Гермиона. Драко так же страшен в гневе, как и мучительно красив, — он широко улыбнулся, вбирая глазами реакцию грязнокровки. Малфой провожал товарища взглядом, удостоверяясь в том, что тот не сможет помешать планам Драко. Нотт шагал медленно, расправляя спину так, что мантия натягивалась на выступающие мышцы тела. Походка его была медленной, смакующей каждый пройденный шаг. Каждое мгновение, взятое под залог чужого внимания. Теодор слишком любил работать на публику. Как только он уселся за парту, за которой ранее восседал Драко, блондин выдохнул. На долю секунды Малфою показалось, что дышать стало, действительно, легче. Словно он цеплялся каждым вздохом за спасительную панацею, стоявшую прямо перед его серебристыми глазами. Слизеринец возвышался над Грейнджер, корпящей над проектом для профессора Доу. Девичьи ладони склонялись над заколдованным манекеном. Объект, имитирующий человеческое тело, лежал на парте подобно пациенту на операционном столе. На искусственной коже проступали гнойные раны, из которых стекала жидкость кислотно-тёмного оттенка, похожего на сукровицу. Увечья, созданные профессором в учебных целях, поражали своей правдоподобностью. Казалось, что перед ними, действительно, лежал живой человек, подвергнувшийся влиянию тёмной магии, что вызывала чудовищные язвы. Грейнджер была напряжена, шея её вытягивалась донельзя, пытаясь дотянуться до заветной доли невыученных истин. Однако интуиция Малфоя подсказывала ему, что дело было отнюдь не в диком желании девчонки погрузиться в работу целиком. Он знал, как реагировала грязнокровка на нахождение Драко вблизи её. Каждый участок её тела натягивался, словно струна, способная перерубить недруга при одном неаккуратном движении. — В приличном обществе принято здороваться, — слизеринец решил рискнуть, подводя себя под острую тетиву девичьего нрава. — В приличном обществе, Малфой, принято не вмешиваться в работу распределенных пар, — огрызнулась Грейнджер, не отвлекаясь от выполнения задания. Её ладонь слегка дрогнула, из-за чего гриффиндорка ругнулась шёпотом, растворившимся в чужих голосах за спиной. — Сдружилась с Ноттом, значит? О да, Малфой, блеск. Ты пришёл к ней именно для того, чтобы устраивать глупые сцены… чего? Ревности? Не смеши. Ублюдку вроде тебя чужды человечьи чувства. Да и какая к чёртям собачьим ревность. Грейнджер не центр вселенной. Она не нужна ему. Не в том смысле, в котором пытался переубедить его разыгравшееся воображение. Она просто одна из. Очередная из поприща заинтересовавших кукол, с которым было интересно играть поначалу. Потому что Малфой так мало знал о Грейнджер. Она была чем-то за гранью понимания. За гранью дозволенного. И это мешало жить спокойно. Ему до одури хотелось раскромсать марионетку, достать из неё всё то, что было спрятано от его глаз. Всего-то. Ничего особенного. Природный интерес. Жажда поглощать неизведанное. И кое-что ещё. — Даже если и так, — голос гриффиндорки был на удивление спокойным, ровным. Она даже не подняла глаз, продолжая очищать рану от гноя, держа в руке скальпель. Другая ладонь цеплялась за волшебное древко, из которого лилась магическая сфера, вытягивающая из сгустка крови остаток тёмной магии. — Тебе-то какое дело? — Не хочу, чтобы ты испортила моего друга своим дурным влиянием, — солгал Драко, пробуя на вкус собственную ложь. И во второй раз она была поразительно приятной. — Именно поэтому ты решил занять его место? — насмешливо спросила грязнокровка, откладывая в сторону скальпель и палочку. Она отвернулась к котлу, проверяя мерной ложкой степень готовности варева. Поняв, что заживляющее зелье было готово, гриффиндорка отлила небольшую порцию в пузырек. — Не боишься подпортить свою репутацию? — Грейнджер обернулась, на сей раз, обращая свой взгляд на сероватые глаза, становящиеся более светлыми при солнечном свете. — Мою репутацию уже ничто не сможет испортить, — хмыкнул Драко, всматриваясь в девичьи глаза напротив. Ему пришлось слегка опустить голову, чтобы вобрать в себя как можно больше шоколадных полутонов. — Невозможно уничтожить то, чего нет. Грейнджер улыбнулась ему. Впервые за долгий месяц. Черты её лица смягчились, несколько расслабились. Её аккуратные, чувственные губы впервые не источали презрение, не сцеплялись в уродливую тонкую полоску. Сейчас они выглядели притягательнее, чем обычно. Драко не мог оторвать глаз, но ему пришлось, дабы не казаться в глазах грязнокровки одержимым идиотом. Серебристые радужки коснулись её щек. Оливковая кожа сияла в переливах естественного освещения, даруя мужскому взгляду те мелочи, на которые раньше он не обращал внимания. Родинка под глазом; вкрапления редких веснушек, разбросанных на носу и скулах. Всё это служило украшением, но никак не отталкивало слизеринца. Грейнджер смотрела на него, но когда карие глаза всмотрелись за спину Малфоя, то всё сияние, источаемое светлостью гриффиндорской души, испарилось. Она побледнела, а губы исказились в тоскливую дугу. Драко обернулся через плечо, следуя за взглядом девчонки. Он заметил, что в другом конце класса Уизли наблюдал за ними. Рыжий придурок стоял возле своего стола, не обращая внимания на своего соседа по парте, семикурсника с Пуффендуйя. На лице гриффиндорца засела злость, разъедающая и без того уродливые черты лица. Краснота расплескивалась по очертаниям его внешности, отпечатываясь гневным краплением. Его глаза были устремлены в сторону Грейнджер. Вислый в буквальном смысле пожирал глазами худое тело своей любимой подружки, пытаясь разрубить зрачками бедную Грейнджер. И увиденное разливалось липкой патокой по кровеносным сосудам. Эластичной, приправленной сладостью от поражения Нищенки. Салазар, Малфой давно не чувствовал такого прилива сил. Если бы за каждый первый шаг, сделанный на пути к Грейнджер, в награду он бы смотрел, как рушилась жизнь Уизли – слизеринец бы делал это каждый день. Только бы посмотреть ещё раз на это чудесное зрелище. Прежде чем отвернуться, Малфой подмигнул рыжему гриффиндорцу, замечая, как затрясся его рот от раздражения. Драко знал, что этот ущербный ничего ему не сделает. А даже если и так, слизеринец был готов отплатить за это собственной кровью. — Вислый кипит от злости, — прокомментировал Драко, поворачиваясь к Грейнджер. Она больше не смотрела на него, продолжая корпеть над заданием. — Неужели ты поделилась с ним тем, что было между нами? — с улыбкой спросил Малфой, ожидая, когда гриффиндорка начнёт оправдываться, но она этого не делала. — Нет никаких нас, — ощетинилась грязнокровка, пытаясь совладать с тремором ладоней. — Это тебя не касается. То, что происходит между мной и Роном – это наше личное дело. — Касается, если я в этом замешан, — раздраженно ответил Драко, кладя ладонь возле руки Грейнджер так, что их пальцы практически соприкасались. Малфой, сам того не осознавая, вновь почувствовал, как жгучая игла злости пронзила его сердце, выпуская из органа яд. Ему плевать на отношения Уизли и грязнокровки. Он заботился только о себе. Конечно, только об этом. — Если ты разболтала своим длинным языком о том, что случилось той ночью, Грейнджер, я клянусь… — Я ничего не рассказывала ему, — шикнула гриффиндорка, отставляя флакон с зельем в сторону, а затем медленно поднимая глаза на слизеринца. — Он видел нас, но не знает, зачем именно мне пришлось таскаться с тобой. Теперь ты доволен? — она вперилась в него своими карими радужками, изнемогая от желания покинуть поскорее учебный кабинет. Как же Малфой её понимал. Драко не ответил. Лишь почувствовал, как облегчение разломило острие негодования, пряча шипы обратно. Малфой был удивлен. Пиздецки удивлен, если быть точным. Грейнджер не раскрыла его секрет, сохраняя их шаткую, но, все же, связь. Он не ожидал, что гриффиндорка не разболтает его тайну во вред себе. Грейнджер прекрасно понимала, что её дражайший воздыхатель, вероятно, сотрет девчонку в порошок, если узнает, что она помогала общему врагу. Знала и приняла этот удар. Это в сотый раз подтверждало, что Грейнджер была убийственно непредсказуема. Вынуждала поверить в то, что она не была так проста, как казалось на первый взгляд. Вела себя совершенно иначе, чем представлялось, ломая предрассудки и шаблоны на её счёт. Драко ощутил, как задуманное им приобретало иной смысл. Теперь он был обязан сделать то, о чём думал ещё с самого утра. Вынашивал эту мысль, взвешивая все «за» и «против», споря с собственными демонами, что кружили вокруг здравого смысла, уговаривая парня послать эту затею куда подальше. Но он не мог. Теперь уж точно нет. Рука Малфоя соскользнула со стола. Слизеринец опустил ладонь в карман синих брюк, доставая из них то, что могло навсегда изменить ход отношений с Грейнджер. Он был готов к этому, заглушая в собственной голове истошные голоса умерших предков, что сетовали на его безрассудство и наплевательское отношение к семейным ценностям. Драко аккуратно положил перед девчонкой сверток бумаги, потасканный со слегка размытыми чернилами. — Ты рылся в моих вещах? — гриффиндорка сразу поняла, в чём дело. Её карие глаза расширились, а тело застыло, словно в каждую клеточку залили свинцовый сплав, затмевающий любую попытку пошевелиться. — Не будь идиоткой, Грейнджер, — оскалился Малфой, с трудом удерживая последние крупицы спокойствия. Ему с трудом удавалось быть смиренным в компании параноидальной грязнокровки. — Мне не интересно копаться в твоём барахле. Я нашёл это на полу в гостиной. Она поджала губы, сжимая в кулаке рукопись, которая могла вернуть Грейнджер родителей. — Я могу помочь с этим, — едва слышно произнёс Драко, и эти слова резали наживую. Он почти не дышал, боясь, что с выдохом из него уйдёт то, что так яростно скрывал слизеринец. Малфой никогда не предлагал свою помощь. Никогда не жертвовал чем-то в угоду других. В угоду грязнокровки. — Я кое-что знаю о подобном заклинании, и у меня есть опыт в изготовлении алхимических камней. — В чём подвох? — гриффиндорка повернулась всем телом, поджимая губы в замешательстве. Драко удержался от того, чтобы его взгляд не касался чувственных уст. — А он есть? — Я не доверяю тебе, Малфой, и ты прекрасно об этом знаешь, — волшебница расправила плечи, складывая ладони на груди. Каждый её жест кричал о том, что она не готова пойти на эту сделку – плата была слишком велика. Собственная гордость и предубеждение впивалось шурупом в позвонки, запрещая девчонке поверить в то, что у слизеринца имелись благие намерения. — Я должен тебе, а Малфои всегда платят долги, — спокойно отвечал Драко, подходя ближе. Гриффиндорка попятилась назад, впиваясь бедром в острый угол парты. Она глядела на него из-под длинных ресниц, а он ощущал телом каждый пропущенный удар её сердца. Грейнджер боялась его точно так же, как он страшился всего того, что бушевало внутри при виде её карих глаз. Как ломались его устои, стоило носовым пазухам уловить сочность спелых плодов, украшающих персиковым шлейфом бархатную кожу. — Ты спасла меня, хотя об этом тебя никто не просил, — надломлено продолжал Драко, шепча эти слова. — Я могу помочь, это не будет стоить и галеона. Малфой отступил назад, ловя себя на мысли, что и так позволил себе слишком многое. Грейнджер продолжала неподвижно стоять, цепляясь длинными пальцами за клочок бумаги, будто это было единственное, что несло в себе ориентир среди этого бесконечного замкнутого круга. Более они не обмолвились ни единым словом. Лишь короткий жест, – едва ли заметный для окружающих – сказал больше, чем перелив слогов. Но для Драко этого было достаточно. Грейнджер вытянула ладонь вперед, пряча в кулачке листок. Малфой, словно загипнотизированный, наблюдал за дальнейшими действиями гриффиндорки. Следуя внутреннему чутью, он автоматически протянул свою руку в ответ, и на холодную кожу упал согретый пергамент. Он чувствовался невесомо, но нёс в себе нечто глобальнее, чем просто рукопись старика-алхимика. Это было их общим спасением.***
Гермиона несколько дней провела в гордом одиночестве. Но вряд ли оно могло быть таковым, если всякий раз, когда её тело падало на прохладную лавку в Большом зале, её тотчас испытывали на прочность. Молчаливые взгляды подобно коршунам, витали над макушкой в желании добраться до слабых точек. Выклевать всю ту гниль, которой, по мнению близкого друга, была пропитана девичья душа. Грейнджер не общалась с Гарри и Роном долгих три дня с того вечера, когда ей пришлось покинуть мужскую спальню, унося за собой скоблящую обиду. Она надолго запомнит своё отражение в глазах Уизли. Меж голубых радужек парня сквозила чистейшая ненависть. Не вынужденная. Не искаженная иным чувством, коим можно было оправдать гриффиндорца за весь этот яростный выплеск эмоций. Он, действительно, разочаровался в Гермионе. И это медленно убивало её. Мучительно. Вспарывая то шаткое прошлое, чудом сохраненное, но уничтоженное по неосторожности. В ту ночь Гермиона проплакала до рассвета. Тихо, сжав зубы до боли, способной заглушить эмоциональные увечья. Затянуть душевные раны, пропитанные ядовитостью колких слов, слетавших с уст Рона подобно стрелам, бившим прямиком в сонную артерию. Грейнджер до сих пор чувствовала солёный привкус во рту. Ощущала на своём лице шрамы, оставленные пеленой слез, промокавших подушку насквозь. Хранила в памяти гневный взор бывшего любовника, пытаясь избавиться от него всеми силами. Единственное, что могла сделать Гермиона – потеряться меж книжных полок, утопая в бесчисленном количестве страниц старинных талмудов. Невилл не присутствовал сегодня. Было ли это солидарностью с Гарри и Роном и подлинное желание сделать из гриффиндорки изгоя, или он, действительно, был занят, она не знала. Но в этом не было никакой разницы. Грейнджер хотела побыть в одиночестве. Гермиона всматривалась в пожелтевшие страницы старинного талмуда, чувствуя, как затекала её шея. Веки слипались от монотонного чтения страниц с однообразным текстом, но непоколебимость и ярое желание добраться до истины делали своё дело. Мастерски. Кромсая любые попытки отложить личное расследование до лучших времен. Магловские писания о древних ритуалах; различные повести о выдуманных существах, позже ставших преобразованными героями в фольклоре — всё это сливалось в единую нить бесполезного. Гриффиндорка вычитывала информацию с молниеносной скоростью, но быстрота эта была чудовищно напрасной. Ей так ничего и не удавалось найти. Ни одной малейшей зацепки, которая могла бы указать на верную находку. Гермиона с присущей жадностью выискивала всё то, что могло указать на личность убийцы. Сформировать малую часть от возможного образа убийцы. Дать наводку на Чистильщика. Гриффиндорка искала свои ответы в разделе ритуальных жертвоприношений времен, когда ведьм Салема сжигали на костре. Зрачки волшебницы стирались в мозоли от очередных хроник средневековых экзекуций. Девушка несколько раз перечитывала писания священников о проведении обряда экзорцизма. Гравюрные изображения пестрили изобилием пятиконечных звезд; уродливыми мазками, принимавших очертания скелетов животных, чьи жизни были принесены в жертву ради ответных даров богов. Но всё написанное и рисованное было не о нужном. Ни в одном из текстов гриффиндорка так и не встретила чудовищный символ, вырезанный на телах жертв, — копьевидная фигура, рассекающая круг. И это выбивало последние силы из сущности Гермионы, сшитой по швам гнилыми нитками. Они почти разошлись, позволяя бессилию проникнуть глубже, всасываясь, словно пиявки в каждую часть внутренностей. Девушка чувствовала, что заболевала мнимой идеей сделать хоть что-то правильно. Впервые за долгое время прийти к подлинной аксиоме, не требовавшей оспаривания. Потому что к чему бы ни дотрагивалась её исхудалая ладонь, всё разбивалось на тысячные осколки людского презрения. Негодования. Всеобщего отвержения. Единственный из всех возможных личностей в этом мире, кто не закрывался от Гермионы, и пытался помочь ей, оказался тем, к кому она так отчаянно питала ненависть. Когда-то. Потому что больше не могла юлить, изворачиваясь наизнанку, обнажая подноготную до мяса и костей. Не могла противиться самой себе и врать окружающим. Она больше не ненавидела Драко. Не могла его понять. Не могла представить, что они когда-то смогут найти общий язык и общаться, как старые добрые друзья. Разумеется, нет. Ничего из этого. Но она больше не желала ему смерти. Не пыталась избегать его общества. Бессознательно, следуя чертовому скрытному желанию, она тянулась к нему. Пыталась стать чем-то значимым в его глазах, сама того не осознавая. Она спасла ему жизнь, руководствуясь чем-то, что сидело в ней давно. Как что-то очень явное, но что следовало скрыть от глаз окружающих. И, самое главное, от своих собственных. Потому что за эту слабость следовала плата. И Гермиона чувствовала, что уже постепенно отдавала долг. Малфои всегда платят долги. Грейнджер все ещё не могла поверить в то, что он вызвался ей помочь. И это не касалось убийцы. Это не было связано с тем, что могло иметь выгоду для обеих сторон. Это было личным делом Гермионы. Её исключительной трагедией, которую никто не должен был разделять. Потому что это касалось её родителей. Малфой не должен в это лезть, это не дело его компетенции, как он уже говорил. Она маглорожденная, он чистокровный. Взаимная ненависть — никакой взаимопомощи. Но, что же случилось с ними? Почему он разрубил в клочья эту общепризнанную теорию? Подорвал их баланс, оставляя прозябать в ожидании хаоса. Грейнджер терялась в сомнениях, откладывая увесистую книгу в сторону. До начала комендантского часа оставалось пятнадцать минут. Гриффиндорка не спешила возвращаться в башню, желая разделить тихие минуты в одиночестве. Она огляделась по сторонам, доставая из сумки зачарованный дневник. Перламутровая обложка сияла в отблесках искусственного света, вновь зачаровывая своей зловещей энергетикой. Гермиона дрожащими руками раскрыла первую страницу, перечитывая послания, оставленные Чистильщиком. Всё та же загадка, но явно указывающая на следующую жертву. Убийца меж строк намекал на учащегося змеиного факультета. Им должен оказаться слизеринец – вне всяких сомнений. И это осознание душило. Ломало изнутри каждую кость, ставя её поперек прошлых убеждений. Гермиона никогда бы в жизни не подумала о том, что станет по-настоящему переживать за студентов, гордо носящих знамена рептилий. Многие из них были последними подонками. Стервятниками, что с животным зверством и не утоляемой жаждой кружили над более слабыми особями, желая срезать лакомый кусок унижений. Многие из них, вероятно, и должны были понести кару за каждый из омерзительных поступков. Но они не заслуживали смерти. Никто не заслуживал того же, что случилось с Ханной, Линдой и Энтони. Это слишком бесчеловечно даже для тех, кто мало вязался с общим понятием о сердечности и чести. Гермиона знала, что у неё оставалось слишком мало времени для того, чтобы предугадать, кто именно из слизеринцев мог оказаться следующим. Чистильщик предупредил, что за каждый промах Грейнджер придётся отвечать собственной шкурой. Это было его личным условием, поставленным поверх её жизни. Она вновь задержалась взглядом на пожелтевшей странице дневника. Печатными буквами был высечен негласный договор, расщепляющий карие глаза своей потаенностью. Кто же ты? Кто скрывается под маской чудовища, пытливо глумившегося над телами невинных детей? Каждый день был на счету, а у гриффиндорки не было ничего, что могло бы сыграть ей на руку против Чистильщика. Ничего. За исключением?.. Грейнджер раскрыла сумку, заталкивая дневник подальше, на самое дно. Поверх тетради в перламутрово-алой обложке, девушка уложила талмуд, позволяя ему вместиться заклинанием расширения. На столе одиноко лежал листок пергамента, ждущий рискованного шага от гриффиндорки. Гермиона не медлила, схватившись за перо. Окунув наконечник в колбу с чернилами, Гермиона принялась наспех излагать безумную мысль, в которой волшебница, к собственному удивлению, почти не сомневалась. Грейнджер, облизав подушечки пальцев, прикоснулась к редкому огоньку на свече, погасив его. Закинув ремешок сумки на плечо, волшебница отправилась прочь из библиотеки. На выходе поджидала мадам Пинс, осматривающая каждого выходящего на наличие незаконно вынесенных книг, но у Гермионы не было на это лишнего времени. Она проигнорировала библиотекаря, вылетая за дверь со скоростью, способной размозжить легкие друг о друга. Пока она теряет драгоценные секунды, убийца мог вовсю исполнять замыслы своего искривленного сознания, извращенного тлетворной идеологией. Неизвестной никому живому, но явно дающей понять, что всё было не так-то просто. Определенно был мотив. Желание что-то доказать. И Гермиона могла бы с легкостью сложить мозаику задуманного им, стоило только копнуть чуть глубже. Погрузиться в саму суть, узнав, кто он на самом деле. И в этом ей мог помочь только один человек. Тот, кто заведовал продажей дневников, один из близнецов Уизли, – Джордж. Человек, который подарил ей эту проклятую вещицу безвозмездно. Но ведь были и те, кому не посчастливилось поучаствовать в аукционе невиданной щедрости. Джордж мог рассказать ей, кто покупал эти, на первый взгляд, безобидные безделушки. На каждую покупку в магазинах Косого переулка выписывался именной чек в двух образцах, и один всегда хранился у владельцев лавок. Грейнджер следовало вспомнить об этом раньше. До того, как в Хогвартсе пролилась первая кровь. Но всё это меркло перед возможностью предотвращения течения багровых рек по коридорам школы. Воодушевленная собственным открытием, девушка взобралась по лестнице, ведущей на самую высокую точку замка. В совятне, служившей местом отправления писем, царила кромешная тьма. Ноябрьский ветер кружил по открытому помещению, завывая за рамами без стекол. Гермионе было не по себе находиться здесь совершенно одной, окруженной лишь орфическим песнопением природы, веющей исконно мистические мотивы. Вытащив палочку, волшебница прошептала «Люмос», озаряющий слабым светом замкнутое пространство. Под подошвой обуви хрустела засохшая трава, а под ней останки крыс и мышей, которыми кормились птицы. Стая воронов и сов притаились на жердочке, высовывая шейки на посторонний шум. Гермиона тихо подкрадывалась, не желая насылать на себя гнев заспанных крылатых почтальонов. Подозвав к себе сову, которая принадлежала ей ещё с первого курса, девушка вручила ей письмо, привязав на шлейку. Назвав имя адресата, Гермиона дополнила, чтобы послание было доставлено как можно скорее. Птица недовольно ухнула, но послушалась, вылетая через зияющую дыру в стене. Как только сова скрылась за туманным небом, сердце гриффиндорки разжалось впервые за долгое время. Она, наконец, смогла поверить, что ситуацию ещё можно спасти. Однако сладостный миг спокойствия не продлился слишком долго. Грейнджер уловила, как сзади неё раздавались медленные шаги. Их было тяжело разобрать сквозь вой ветряной бури, но девушка слишком долго жила в бесконечном страхе, чтобы посчитать это простым совпадением. Тело её напряглось, а ноги инстинктивно сделали два шага в сторону, вжимаясь в ледяную каменную стену. Птицы всполошились, чувствуя, что незнакомец был слишком близко. Всего каких-то жалких несколько секунд и ноги незваного гостя переступят порог совятни. Она знала, кто это. Грейнджер была в ловушке, загнанная собственным рвением доказать миру, что добро может победить. Но дважды в одну реку не входят – не об этом ли её учили с детства? Дважды повезти не может. Волдеморт сгинул из этого мира, но это нисколько не означало, что его последователи не смогут нанести удар. Унизительный, ставящий под сомнение величие Избранного мальчика. Гермиона шепнула «Нокс», убирая палочку за спину. Гриффиндорка задержала дыхание, зажмуривая глаза. Тьма ослепляла хлестче, чем солнце в разгар светового дня. Она прокусывала губы до крови в надежде, что это сможет избавить её от стыдливого наплыва тревоги, заставляющего сотрясаться. Волшебница боялась привлечь к себе внимание даже самым мелочными признаками жизни. Ей, в самом деле, хотелось, чтобы сердце её разорвалось прямо сейчас, уберегая от участи быть убитой в совятне. Растерзанной Чистильщиком. Она знала, что будет с ней, найди он её сейчас. Вероятно, её глаза, которые она чувствовала верхним прижатым веком, будут выколоты. Язык будет вырван и скормлен птицам вместо грызунов. Ей повезет, если он убьёт её прежде, чем она почувствует на себе весь вкус пыток и нестерпимой боли. Она молилась о том, чтобы он выбросил её за пределы совятни. Гермиона выбирала разбиться о камни, но не быть изувеченной рукой душегуба. — Нэнси Дрю, — пропел замогильный голос. Нечеловечий. Ни мужской, ни женский – он был безликий. Под стать своему хозяину, измененный до неузнаваемости. Невозможно было разгадать интонацию, с которой говорил убийца. Вероятно, он использовал такой силы заклинания, о которых волшебница даже не слышала; оно могло полностью поменять голос человека, заменяя басистым тембром. Самый настоящий Дьявол в плоти. — Хватит прятаться, — издевался убийца, мурлыча свою бесовскую реплику. Гермиона вжалась спиной в камень ещё сильнее, чувствуя, как твердость плит оставляла ссадины на коже. Девушка слышала, как он приближался, сопровождая шаги устрашающе-ласковыми словами. — Такие игры мне не по вкусу. Гермиона ощутила, как её предплечье обвила чужая рука, облаченная в кожаную перчатку. Её оторвали от стены, силой выбрасывая на пол. Она приземлилась на спину, ощущая каждым позвонком, как останки грызунов кололись о кожу, а сено засыпалось за ворот рубашки. Это выбило из неё весь воздух. Она жадно ловила каждый глоток кислорода, пытаясь сфокусировать зрение. Чистильщик стоял подле неё, расставляя ноги на ширине её конечностей. Он нависал над ней, склоняя голову вбок. Изучал девушку, выдерживая паузу. Ждал, пока она сможет отвечать на его мерзкие прихоти. Ему было неинтересно взаимодействовать с обмякшим телом. Ублюдок питал страсть к эрудированным играм. Проклятый гений. Сумасшедший психопат. Как только силы вернулись к Гермионе, девушка поспешила отползти назад. Но это не представлялось возможным. Она почти не чувствовала ног. Удар, пришедший на позвоночник, был слишком сильным. Грейнджер волочила ноги за собой, ползя на локтях. Но выхода из этой западни не было. Только в окно, что было без стекол. — И снова убегаешь, — скучающе протянул Чистильщик, шагая вперед. Он схватился за ногу девушки, притягивая её тело к себе. Она закричала, пытаясь отбиться от рук убийцы, но его хватка была слишком сильной. Грейнджер не могла разглядеть мышц на его теле, оно было полностью скрыто под плотной тканью мантии. Капюшон скрывал его голову, вместе с прической и цветом волос. На его лице была маска, не такая, как у Пожирателей. Она отличалась по форме и оттенку. Черного цвета со знакомой рисовкой на месте скул – копьё, рассекающее круг. Вместо отверстия для рта была вставлена челюсть, изображающая улыбку. Из настоящих человеческих зубов, заточенных под клыки. Гермиона подавила рвотный рефлекс, глотая желчь, смешанную со слезами. Внутри клокотал дичайший страх, обосновавшийся в жилах вместо крови. Казалось, что теперь только ужас тек по жилам, становясь её живительным соком. Тем, что удерживало на плаву до сих пор. Незнакомец склонился над лицом Гермионы, приседая рядом с её телом. Он обвил ладонью локоны, наматывая их на кулак. — Невероятная красота, — он опустил голову, вдыхая аромат девичьих волос. — Жаль портить такое чудесное личико, — девушка почувствовала, как кожаные перчатки прильнули к её скулам, поглаживая. Грейнджер дёрнулась, но убийца удерживал её в своей власти, притягивая за волосы. — Так отпусти меня, — Гермиона зажмурила глаза, пытаясь не вдыхать запах убитого животного, из которого сделаны эти проклятые перчатки. — Я никому не скажу, что было здесь. Клянусь, — она пыталась говорить как можно спокойнее, источая все фальшивое дружелюбие. — Ты, видимо, так и не смогла разобраться в правилах моей игры, — он утробно засмеялся, отнимая ладонь от девичьего лица. — Если я поймал тебя, то обратной дороги уже нет. Я не смогу позволить голубке улететь в своё гнездышко, — в унисон с его словами, птицы символично взмыли в воздух, кружа над жертвой и маньяком. — Но ты мне слишком нравишься, Нэнси Дрю. Предлагаю тебе сделку. Разгадаешь загадку – я сжалюсь над тобой, и ты умрёшь менее страшной смертью, чем твои предшественники. — А если нет? — спросила Гермиона, пытаясь думать рационально. Просчитывать все варианты спасения. И каждый из них был ничтожен. — Что, если я дам неправильный ответ? — Тогда тебе придётся стать пищей не только для птиц, но и для твоих любимых друзей, — она почти услышала, как он улыбнулся. Чистильщик был слишком доволен собой. Он загнал её в угол, не давая права на посторонние разговоры, которые помогли бы понять, в чём его истинный замысел. — Между мясом животных и человечьим почти нет никакой разницы. Гермиона умолкла. Проглотила услышанное, воображая, насколько истинны были его слова. Неужели он мог разрубить её по частям, скармливая останки тела другим людям, как какому-то скоту на псарне? Грейнджер была уверена, что он не лгал. Тварь знала своё дело. Начинал он с малого, но гриффиндорка прекрасно помнила, что случилось с Энтони. — Кто на свете всех глупее и хочет лезть в чужое дело? — загадал Чистильщик, притягивая девичье лицо за волосы. Девушка понимала, что любой её ответ будет расцениваться, как поражение. Она бессильна против его могущества. Но не только у него были спрятаны козыря в рукаве. Чистильщик лишь мнил себя великим, как и все те, кто был падок на проявление излишнего хвастовства в собственных деяниях. Чудовище было внимательным, но не тогда, когда дело касалось самого интересного – убийства. Тогда его внимание рассеивалось, покрывалось пеленой достигнутого. Но он не выиграет этот бой. Грейнджер не сдастся просто так. Гермиона медленно доставала из сумки то, что она стащила с занятий ещё несколько дней назад. Ей повезло, что ремешок зацепился за рубашку, и Гермиона свалилась вместе со своим аксессуаром, который лежал чудесным образом слишком близко к её телу. Пока убийца болтал о правилах своей игры, гриффиндорка придумывала сюжет своей собственной. — Не знаю, — сдалась Гермиона, выдыхая ему в лицо. — Ответ неверный, — завопил убийца, с размахом впечатывая ладонь в лицо гриффиндорки. Звон пощечины отскочил от плоти, заставляя птиц изнывать в крике. Они продолжали кружить вокруг, затмевая лунный свет. Гермиона почувствовала, как боль заливалась в сосуды, заставляя кожу алеть от удара. Он практически выбил её челюсть, но девушка, словно в трансе, игнорировала жгучесть на лице. — Придётся покромсать тебя на обед. — Ответ неверный, ублюдок. Гриффиндорка заручилась растерянностью маньяка, всаживая в его бедро скальпель, с которым она работала на уроке мистера Доу. Тогда идея с кражей инструмента показалась ей безумной, но святая вера в то, что он может пригодиться для самообороны, теперь не была такой уж нереалистичной. Чистильщик зарычал – ни то от боли, ни то от разочарования. Гермиона продолжала пронзать остриём тело маньяка, не останавливаясь на первых двух разах. Она нанесла около семи ножевых ударов, пытаясь проткнуть его плоть насквозь. Девушка чувствовала, как рвались его сухожилия, а острый наконечник упирался в бедренную кость. Кровь хлестала из раны ручьём, сливаясь единым потоком, окропляя лицо оливкового оттенка и белоснежную рубашку. Убийца отскочил назад, падая. Гермиона сплевывала чужую кровь, что залилась в нос и рот, а после поспешила сорваться с места. У неё было мало времени. Если он физически силён, то ему не составит догнать её даже с такой серьёзной раной. Грейнджер поднялась на ноги, волоча за собой сумку, ремешок которой уже перекрутился на собственном плече. Ей почти удалось выбежать, но луч режущего проклятья едва не пронзил её спину. Она увернулась, однако заклятье задело боковую часть тела, разрезая кожу напополам. Рана проявилась мгновенно. И теперь не только чужая кровь украшала её одежду. Багровая жидкость из вен убийцы смешивалась с её собственной кровью.