Катарсис

      Октябрь, 1998 год       Ртуть заливалась в глаза, выжигая на радужках гнев. Лёгкие иссушены. Воздух переставал циркулировать по организму, отрывая дыхательные пути от вспомогательного жизненного экстракта. Внутренности тлели от раздирающего пламени, исходившего из слизеринской души. Агония разгоралась с большой скоростью. Хватило бы и минуты, чтобы переступить предсмертную черту, оставаясь за краем.       Но то, что мертво давно — умереть уже не может.       Оставалось только чувствовать, как лихорадочные приступы настигают нервную систему, обрывая ветхую связь с рациональной частицей сознания.       Ощущать, как конечности прибиваются к полу при очередном шаге.       Малфою казалось, что он находился в сюрреалистичной канаве. Люди и все окружающее смешивалось в единый неразборчивый поток бесплотных образов. Все вокруг являлось бутафорным, искусственным; проекцией его изувеченного разума. Химерическое настоящее, в которое его поместили по ошибке.       Иначе как можно было объяснить то, что происходило изо дня в день?       Фатальная ошибка, за которую следовало платить огромную цену. И стоимость эта варьировалась душами тех, кого когда-то любил Драко и продолжал любить по сей день.       В ушах все ещё стоял звон от собственных душераздирающих криков. Костяшки все ещё хранили в себе удары о закрытую дверь, которая оказалась очередным плевком в бледное лицо слизеринца. В ладони и предплечья въедалась запекшаяся кровь.       Малфой чувствовал нутром, как пахнет его гребаная кристально-чистая жидкая порода.       Он не помнил, как дошёл до башни старост. Его мозг перестал работать должным образом, отдаваясь во власть выработанным рефлексам. Слизеринец знал, что ему некуда идти. Как бы лирично это не звучало, но Драко понимал, что явиться в таком подвешенном состоянии в Подземелья было бы плохим решением. Самым глупым из всех возможных, наверное. Несмотря на то, что друзья с большой вероятностью приняли бы его, Малфой не мог сдаться их обществу, забываясь в приземленных разговорах и топя свою гнусную сущность в литрах горячительной жидкости. Его не тешила мысль о том, что он предстанет в таком подвешенном состоянии перед теми, кто всегда восхищался его стойкостью и силой духа.       Бред. Какой же это всё блядский бред.       Мишура, что увешивала его истинный нрав, уже вставала костью в горле.       Притворство, облаченное в напускной стоицизм.       Собственная непоколебимость, которую Драко швырял каждому в лицо в знак величия, отмерла в тот день, когда погиб Дамблдор. Когда мальчишка, горделиво носивший знамя Пожирателя, и был готовым убить директора, размяк и не выполнил приказ.       А после впал в бессрочный кошмар; свалился в адскую яму тьмы, из которых он так и не смог выбраться.       Это продолжалось и по сей день. Слизеринец курсировал в бесконечности, без шанса на освобождения из безбрежности.       Переступив порог своей очередной камеры, тело Драко на мгновение превратилось в обездвиженную массу из мяса и костей. Он не поверил своим глазам. То есть, конечно, он предчувствовал присутствие грязнокровки в дортуаре, но слизеринец не мог представить, что в их общей гостиной перед ним предстанет кто-то ещё.       И, Салазар милостивый, Малфой был бы рад, если бы ослеп от увиденной картины перед тем, как его ноги сами понесли в центр комнаты.       Сопляк когтевранец стоял к нему спиной, буквально в нескольких дюймах от Грейнджер. По всей видимости, они о чём-то разговаривали. Драко слышал переплетение голосов за стеной, пока костлявая старуха выпытывала из него самый ущербный из всех существующих паролей. Слизеринец надеялся, что ему просто показалось — очередное извращенное проявление его изношенного сознания.       Но нет.       Несмотря на расфокусировку зрения, слизеринец отчетливо видел знакомый перелив медовых волос, поблескивающих в лучах дневного света.       Грейнджер была встревожена. В то время как её благоверный продолжал о чём-то болтать, девичьи глаза смотрели сквозь фигуры в синей форме. Были нацелены на Малфоя, сосредоточенно исследуя каждое его движение.       Заметив то, что грязнокровка не подает признаков жизни, а с лица постепенно сходил привычный оливковый оттенок, заменяя его бескровностью, когтевранец замолк. Проследив за траекторией взгляда, он повернул голову.       Малфой сразу узнал его.       Ну, конечно.       Конечноконечноконечно.       Сегодня был гребаный день совпадений, да?       Любитель развязывать язык перед законом, дабы выслужиться. Выставить себя в лучшем свете. Ублюдок, посчитавший уместным упомянуть уход Малфоя с поля в самый неподходящий момент. Ведь быть хорошим так просто, верно? Особенно, когда есть с кем контрастировать. А Грейнджер так любила хороших, благопристойных мальчиков. Буквально истекала при виде такого выгодного экземпляра. Настоящий бриллиант посреди гнилых отпрысков Пожирателей. Сука.       Драко шёл медленно, не спуская серебристых радужек с Грейнджер, смакуя каждый миг, что смывал сочные оттенки с её лица, оставляя вместо себя болезненную бледность.       Малфой мог поклясться Мерлином, что направлялся в свою комнату и точно не собирался оставаться в гостиной, деля дюймы с грязнокровкой и её обольстительным отребьем.       Однако слизеринец быстро переиграл сценарный ход в своей голове. Раздражение, вызванное допросом Саммерсета, и злость, пронизывающая с головы до пят от встречи с Голдстейном, сделали своё дело.       Драко резко остановился, вонзая ногти в огрубевшую ладонь. От натяжения, кожа на костяшках продолжала отслаиваться, разрывая свежую рану. Кровь начала заново сочиться из ушибленного места.       Но всё это вновь не могло перебить жгучую свирепость. Нанесение телесных повреждений не было способно перекрыть пустоту, саднящую внутри. Она, в свою очередь, разрасталась всё больше, пытаясь заполнить всего тебя целиком.       Старательно потрошит из тебя всю сущность, дробя кости в кальциевый порошок. Слизеринец был неподвижен. Дышал в спину когтевранца, мечтая вырвать позвоночник из его ебаного тела. Малфой с радостью скормил бы его самому Голдстейну, дабы тот вкусил свой сердобольный характер.       — Малфой, — подала голос собачонка грязнокровой заучки, вздергивая подбородок. Всех задротов с рождения наделяли этим блядским жестом? — Не знал, что ты тоже здесь живёшь, — театрально добавил Голдстейн, поворачиваясь корпусом.       Когтевранец протянул руку в знак приветствия, но Драко, нахмурив светлые брови, данную выходку проигнорировал. Слизеринец показательно убрал руки в карманы.       — Удивительно, не правда ли? — издевательским тоном спросил Малфой, склоняя голову. Несмотря на иронию, сквозившую сквозь слоги и буквы, Драко слышался так, словно был готов атаковать в любую секунду. — Староста школы живёт в башне старост, — слизеринец сделал ещё шаг, ровняясь с Голдстейном. — И как ты смог выстроить в своей голове такую удивительную логическую цепочку?       — Достаточно, — не выдержав, вспыхнула Грейнджер, уперев руки в бока. — Малфой, кажется, ты направлялся в свою комнату, — она сделала несколько шагов вперед, пытаясь встать между слизеринцем и когтевранцем, — так проваливай, чего ты ждёшь? — дополнила гриффиндорка, останавливаясь перед ожесточенным взглядом Драко, прикрывая спиной своего воздыхателя.       Её лицо выражало не меньшее презрение, а дыхание было сбивчивым и частым, что говорило о девчачьей неуверенности. Грейнджер не боялась его. Нет. Но она определенно была уязвима перед змеем, как самый настоящий заблудший зверенок, пытающийся отыскать лазейки для спасения.       — Я и сейчас нахожусь в своей комнате, — сквозь зубы парировал слизеринец. Слова его были обращены к Грейнджер, но смотреть он продолжал в лицо Голдстейну. Малфой чувствовал, как девчонка отчаянно старалась сгладить углы напряжения, что отточились с его приходом. Но позволить ей вновь заполучить первенство в споре он не мог.       И дело было не только в когтевранце. Он лишь служил объектом, своеобразной причиной для того, чтобы задеть Грейнджер за живое. А самые чувствительные точки грязнокровки скрывались в её порывах защитить слабых. Установить её излюбленную справедливость. Правильный, общепринятый порядок.       Что же, сейчас было самое подходящее время для того, чтобы раскрыть грязнокровке глаза на её же воспаленную идеологию о прекрасном. Честном. И какие там ещё прилагались эпитеты для того, чтобы описать всю ту ересь, что засела в башке этой наивной идиотки?       Нужно было признать, что методы Грейнджер и то, что она себе напридумывала, никогда не были рабочими и действенными. Её кипенно белая мораль, так явственно прослеживающаяся в каждом из действий девчонки, всегда отдавала смрадом и двойственностью. И в этом не было исключительной вины Грейнджер. Просто сейчас она вновь оказалась лицом той праведной системы, что въелась в кожу слизеринца заостренным клинком, выцарапывая на верхнем слое эпидермиса свод установленных правил.       Нахуй правила.       — Малфой, дружище, — приторный голос блондина вывел Малфоя из многообразных сплетений внутренних размышлений. Драко слегка качнул головой, возвращая взгляду осознанность, а радужкам былую черноту, — не понимаю, чего ты так взъелся? — невозмутимо спросил Голдстейн, опуская свою мерзкую крошечную ладонь на плечо Грейнджер. Она вздрогнула от неожиданности, искоса взглядывая на ткань свитера, поглощающую конечность придурка. — Мы с Гермионой общались, и, мне кажется, ей хотелось бы продолжить. Не мог бы ты оставить нас наедине?       Драко почувствовал, как ушные раковины обожгло от фраз, сошедших с уст когтевранского задрота. Он обращался к Драко так, словно они были старыми добрыми друзьями.       Но это было ошибкой.       Главным промахом Голдстейна, расчерчивающим путь к преисподней.       Правильный мальчик совершал поистине неверные поступки, взывая к жестокой, беспринципной сущности Малфоя. Его ветхую оболочку спокойствия уже надломили, образовывая фатальные трещины. Слизеринцу не хватало последнего надлома для того, чтобы все внутри него рухнуло окончательно.       Малфой, не проронив ни слова, обошёл парочку, принципиально задевая плечом Грейнджер. Та слегка пошатнулась, и это позволило ладони Голдстейна слететь с девчачьего тела, освобождая свой объект вожделения от гнусного, якобы неумышленного прикосновения. Драко остановился, снова обосновываясь за спиной Голдстейна, и тот заметно напрягся, с трудом удерживая поднятую голову. Каждое сухожилие под плотью когтевранца сводилось к единому очагу тревожности.       — Не смей называть меня так. Ты всё уяснил? — флегматичным голосом объяснял Драко, задавая по большей степени риторический вопрос. Услышав неразборчивое мычание, он продолжил. — И если ты хочешь сохранить большую часть своих зубов, дабы и дальше продолжать цеплять малолеток, то ты прислушаешься к тому, что я сейчас скажу.       — Это уже переходит все границы, — Грейнджер вновь наседала на слизеринца, пытаясь не допустить разжигания межфакультетского конфликта. Олицетворение наивности в своем неизменном исполнении. — Прекрати устраивать из всего этого глупый цирк.       Но Малфой не слушал. Пропускал мимо острого слуха каждое слово девчонки, что пыталось метко воткнуться в то уцелевшее, что, кажется, звалось душой.       — Грейнджер, никаких шуток, — отстраненно бросил Драко. — Ты же видишь, что наш гость устал и хочет вернуться в свою комнату.       Жилистая ладонь опустилась на плечо Голдстейна, полностью переменяя его же манеру поведения с грязнокровкой. Пальцы, покрытые тонкой кровавой пленкой, сжали мантию когтевранского факультета, а вторая рука, уцелевшая от болезненного соприкосновения с дверью, начала толкать задрота в спину.       Удивительно, как при всей антипатии, взращенном омерзении, инстинкт самосохранения работал наперевес. Малфой ощущал на физическом уровне, как ненависть выжигала внутренности сучонку, но он покорно слушался, перебирая ногами. Был ведомым, не пререкаясь с фигурой, что имела больше власти. Имела когда-то, но образ, пусть и смазанный в нынешние времена, не мог искорениться так просто.       В этом и была главная проблема нынешнего магического общества – застой.       Им требовалось больше времени, чтобы выстроить новую идеологию и расставить все точки над «и». А пока Малфой мог сполна пользоваться плодами тёмного прошлого, в котором он был властителем не только своей жизни, но и жизни тех, кто пресмыкался, не раздумывая.       И Драко пользовался. Чувствовал, как злость, бурлившая в венах, сменялась наслаждением от такой банальной, но, все же, расправы над тем, кто посчитал верным перейти ему дорогу. Возомнил себя равным.       — Отпусти Энтони сейчас же! — повысила тон Грейнджер, пытаясь догнать молодых людей, цепляясь за зыбкую возможность перевернуть ситуацию в свою сторону. Белоснежно-правильную. До слепоты. — Малфой, ты не имеешь никакого долбанного права!..       — О каких правах идёт речь, Грейнджер? — Малфой обернулся через плечо, продолжая выпроваживать Голдстейна к выходу. Дернув за латунную ручку, парень отворил дверь, и, буквально, вышвырнул когтевранца за пределы дортуара. — Ты видела, чтобы я где-то ущемил твоего дружка? Он даже, блять, не сопротивлялся, — слизеринец задал вопрос жестким тоном, повернувшись к девушке лицом.       Его спина была вжата в прохладный камень, и это слегка остудило разгоряченный пыл блондина. Ткань свитера пропускала промозглость стены, впуская в трапециевидные мышцы поток охлаждающей эссенции. Это помогало слегка развеять жадную мглу, поглощающую рациональную часть головного мозга.       Но не избавляло его нутро от повторной вспышки. Стоило ему вновь поднять голову, встречаясь радужками с глазами напротив, как эфирная дымка вновь начала циркуляцию по сознанию, всасываясь с завидной прожорливостью.       — Что этот когтевранский выблядок забыл здесь? — Малфой не сразу понял, что голос, отбивавшийся по стенам, принадлежал ему.       Никому иному, как ему.       Слизеринец не желал интересоваться причинами появления Голдстейна в башне, но чувство мести, желание ударить посильнее по чувствам грязнокровки превозмогало собственную гордость.       Грейнджер одарила его смущенным взглядом, на секунду опешив. Он впервые смог воочию разглядеть, как замешательство поселяется в чертах девичьего лица. Ничего не мешало ему собирать по крупицам образ девчонки, впитывая это созерцание своим ослабленным разумом, втаптывая своё сознание в ещё большее дерьмо. Малфою было тяжело смотреть на неё; он ощущал это так остро, что начинала болеть роговица глаза.       — Какое тебе до этого дело? — она сузила глаза, выплевывая этот горький вопрос, раздражающий слизистую. — Ты каждый день приводишь сюда кого-то, не спрашивая моего разрешения, — ощетинилась Грейнджер, принимая оборонительную позицию, сложив ладони на груди. Между ними было приличное расстояние, но Малфой мог почувствовать на физическом уровне, насколько близким они были к тому, чтобы пораниться о взаимную ненависть. — И почему я должна объясняться перед тобой?       — Потому что ты должна это делать, — безукоризненно ответил Драко, отталкиваясь от стены, делая шаг навстречу к грязнокровке.       Ковер под подошвой дорогой обуви был невесомой пылью наравне с теми преградами, что выстраивала перед собой Грейнджер.       — Хотела потрахаться с милашкой Голдстейном, а я помешал?       Издевательски захохотал слизеринец, пытаясь унизить девчонку сальными мерзостями, что срезали слой за слоем её фальсифицированную сдержанность.       — Мечтала раздвинуть ноги перед своим правильным задротом, да, Грейнджер? Что бедолага попросил взамен на этот нелепый трах на совершенно безвкусном диване? — ещё шаг. Лицо Малфоя скривилось, стоило ему бросить взгляд на предмет интерьера, стоявшего посреди гостиной. Но отчего-то слизеринец чувствовал, что эта эмоция была вызвана отнюдь не обивкой. — Или это был благотворительный жест? Хотя нет. Я не могу представить, чтобы кто-то, действительно, мог вытерпеть то, какая ты деревянная и скучная в постели…       Окончание фразы не успело сорваться с языка, оставаясь во рту; обосновываясь внутри, металлическим привкусом.       Малфой не заметил, как проглотил собственные слова, клацнув зубами от неожиданности. Легкая, на первый взгляд, рука Грейнджер полоснула по мужской щеке, оставляя после себя след от удара. Она размашисто отбила ладонь о бледную кожу, вмещая в этот выброс злости всю затаившуюся энергию, до сего момента глубоко спящую. Знакомый импульс прошелся по напряженным мышцам лица, отпечатываясь на мраморном теле. Треск собственных мыслей пошатнул равновесие. Плоть алела, жгла, горела так яро, что ладонь слизеринца рефлекторно потянулась к месту ушиба, разминая челюсть.       — Заткнись! — вопила Грейнджер, сопровождая каждый выкрик неуверенными толчками в грудь Малфоя. Но это не помогало; этих попыток едва хватало, чтобы сбить его с места. Но девушка отчаянно продолжала вбивать кулаки в мягкую вязку свитера. — Как ты смеешь говорить такое, ты, чёртов, жалкий мерзавец!..       — Чёртов мерзавец, Грейнджер? — разозлившись, вторил Драко, перехватывая ладонь грязнокровки. Он со всей силы сжал тонкие пальцы, дергая девчонку на себя. — Именно поэтому ты защищала меня перед Саммерсетом? Потому что я отвратителен тебе? Неприятен настолько, что ты решилась запятнать свою репутацию? — скаля зубы, сыпал вопросами слизеринец.       Услышав слова Малфоя, губы Грейнджер чуть дрогнули, не в силах выпустить из себя правдоподобное объяснение. Но Драко продолжал наблюдать за ней, не дожидаясь ответов. Ему они были не нужны. По крайней мере, не в тот момент, когда он вновь мог созерцать так близко каждую частицу её эмоций, сновавших по лицу.       За витражными окнами небо, отягощенное многомесячными тучами, развеивалось. Привычное мрачное полчище серости и туманности расщеплялось, развеиваясь за считанные секунды. Комнату, стены которой стали теснее, постепенно озаряла чуждая светлость. По гобеленам прыгали лучи, пытаясь втиснуться в атмосферу гостиной, разбавляя собой нависший долговечный мрак и блеклость. Колоритное солнце, давно позабытое в этих краях, выглянуло из-под увесистых сгустившихся паров. Оранжевый оттенок отпечатывался на коже девчонки, будто бы нарочно подчеркивая то, что всегда было скрыто от глаз слизеринца.       Теперь ничто не могло воспрепятствовать назойливому желанию вобрать в свою голову, насквозь прогнившую от отравляющих мыслей, этот поистине чужеродный образ напротив. Ни капли дождя, опоясывающих во время бесперебойного ливня. Ни темнота, скрывающая в себе все опасные подробности личности, что стояла, приковавши свою ладонь в тело врага.       Драко только сейчас осознал, что снова прикоснулся к ней. По своей воле. Ощущал каждой порой своего стального тела мягкость кожи Грейнджер. На ощупь Грейнджер была, как самый дорогостоящий шёлк, который хотелось вбирать в себя всё больше и больше. Не отпускать, а проходить пальцами по поистине резонирующему открытию.       Он мог забрать все свои слова обратно, потому что девчонка, действительно, не имела ничего общего с сухими листами учебников, которые она так любила читать.       Ничего деревянного.       Ничего неприятного.       Ничего из того, что должно вызывать отторжение.       Радужки, кишащие креозотом, переметнулись от сплетения мужской ладони и девичьего запястья. Грейнджер была ниже Малфоя на две головы, и это ощущалось необычно. Как правило, все девушки, с которыми когда-либо близко контактировал Драко. Астория, например, всегда старалась постичь его высоту, но грязнокровка и здесь решила отличиться. Она не носила высоких каблуков, её магловская обувь не могла компенсировать низкий рост.       Но это все было неважно.       Особенно, когда слизеринец сам тянулся к ней, дабы отломить ещё один кусок от незнакомой внешности, которую, на самом деле, он мог замечать годами.       Но он никогда не созерцал Грейнджер так близко.       Никогда не замечал, как девичьи радужки, носящие исконно тёмно-шоколадный, разбавляют свой оттенок, принимают янтарные вкрапления; в зависимости от переживаемых эмоций. Сейчас Грейнджер чувствовала злость, и это читалось в глазах.       Никогда не следил за тем, как переливалась оливковая кожа на солнце. Как плавно струились по телу её чёртовы кудрявые волосы. Тициановские локоны заканчивались чуть ниже лопаток, прикрывая собой тонкие ключицы и хрупкие плечи.       Никогда не чувствовал, как сочный персиковый аромат вбивался в его носовые пазухи, перебивая собственную ментоловую свежесть сигарет. Этот запах наделял его жизнью, чем-то осязаемым, выбивая из органов никотиновый смог.       Грейнджер пахла весной на рассвете существования. Грейнджер источала энергию, что вселяла силы, какой бы пагубной, на первый взгляд, она не была.       Малфой единожды уже уловил этот шлейф цветущих плодов, и это произошло случайно. Он пропустил свой утренний ритуал раннего подъема, и в тот раз ему пришлось посетить ванную после грязнокровки. Призрачное цветение пробило его тело насквозь, обосновываясь под кожей.       Она всегда была птицей не его полета.       Как же так вышло, что теперь они сравнялись и были на одном уровне?       Дуальность их миров постепенно рушилась, соединяя молодых людей в опасную связь. Токсичную, порождая не менее губительные последствия.       От осознания того, что Малфой мог спокойно разглядывать Грейнджер, породило ещё большую волну оцепенения и раздражения. Ему хотелось выхаркать собственные мысли, разрывая черепную коробку на куски.       Только бы вытравить оттуда все то, что успел для себя выделить слизеринец.       Любую подробность.              Любой блядский аспект из её внешности.       Нахуй всё это дерьмо.       Она все ещё была мерзкой грязнокровкой. И то, что внешне она не вселяла отвращения, не делало её равной. То, что было внутри неё, все ещё отрезвляло Малфоя, возвращая его в реальный мир.       Её кровь.       И никакой гребаный гель для душа не сможет перебить эту гниль, исходившую из её вен. Малфой мог учуять мерзкое зловонье за тысячу ярдов, и это было самым весомым аргументом против всего того, о чём он уже успел подумать.       — Отпусти меня, — послышался слабый голос, с трудом выводивший Драко из состояния стагнации из-за собственных мыслей. — Убери от меня свои руки, Малфой, — воспользовавшись тем, что сейчас слизеринец слабо соображал и не контролировал силу, Грейнджер выпуталась из его пальцев.       Девушка обошла его, растирая запястье, что хранило в себе следы слизеринской жестокости. Гриффиндорка почти достигла выхода, как привычный потусторонний голос окликнул её:       — Какую игру ты ведёшь, Грейнджер? — хрипло бросил Малфой, провожая девчонку взглядом.       Она не ответила. Даже не удосужилась вздрогнуть.       — Катись к чёрту! — вспыхнула ведьма, резко обернувшись. — Я мечтаю всем сердцем однажды проснуться и узнать, что ты сдох и перестал отравлять своим существованием все живое! — она рукоплескала, отдавая себя во власть бушевавшим эмоциям. Янтарные искры поглотили её взгляд, а мягкие черты лица сотрясались от гнева. — Я ни о чём не жалею, только об одном, — она на секунду замедлила, подбирая слова. — Я бы с радостью вернулась в прошлое и ни за что не стала бы защищать тебя, унижаясь перед Саммерсетом! — гриффиндорка выставила палец вперед, тыча в сторону Драко. — Ты моральный урод, Малфой! — её голос дрожал, но Грейнджер продолжала изливать тягости своей совести, смаргивая едва заметную слезу. — И да, ты прав, — она кивнула, глотая собственную злость. — Ты не стоишь моей защиты. Ты не достоин покаяния. Ты не достоин ничего.       — Какая же ты лицемерка, — с кристально чистым, под стать собственной крови, отвращением произнес Малфой. — Блядская лгунья.       Но слова Драко разбились об ударившую с грохотом дверь.       Вновь.       Слизеринец ринулся к стене, скрывавшей внешний мир, но было поздно. Полотно поглотило собой грязнокровку, оставляя после себя шлейф персикового аромата и клокотавшей ярости. Воздух в комнате ощутимо повышал свой градус, опаливая тело. Разрывая плоть, вскрывая всё то, что лежало в глубине его змеиной сущности. Истинность сбрасывала кожу, пытаясь гальванизировать свой образ.       Малфоя разрывало.       Каркас его подсознания дробился с завидной скоростью. Его выворачивало изнутри, агония достигла-таки своего апогея. Трескучая реформация сделала первый шаг на путь к полнейшему обнулению.       И слизеринец не был уверен, что выдержит лихорадочный бой.       Особенно, если бой этот вёлся с собственной тенью.

***

      Гермиона бежала по коридорам. Она не оглядывалась, взгляд был устремлен строго вперед. Волнистые локоны развивались от быстрой ходьбы, ударяясь о лопатки. Её мало волновало то, как она выглядела сейчас. В момент, когда хаотично перебирала ногами, не обращая внимания на копошения других учеников, что сновали по замку.       Пересекающиеся тропы не утомляли своей беспрерывностью. Грейнджер не чувствовала усталости. Она продолжала идти. Ноги путались о собственный адреналин, пытающийся сбить с намеченной цели. Но девушка всячески отбивалась от гулко стучащей крови в ушах. Височные доли пробивала боль, отдававшаяся тошнотой. Хотелось вычистить собственный организм от снобизма и нахальной грязи, передавшейся воздушно-капельным путём от Малфоя.       Щеки нещадно жгло от слов, что сошли с его языка. Кожа покрывалась слоем пакостливых фраз, образуя идентично болезненный оттенок. Взор укрывала легкая пленка из слез, но рыдать не хотелось от слова совсем.       Выжимать из себя горестную обиду и негодование — во имя чего?       Для того чтобы принять тот факт, что змееныш в очередной раз показал своё истинное лицо, пытаясь выместить на окружающих свой комплекс неполноценности. Она уже проходила это на младших курсах. Когда была слишком юна для того, чтобы понять, что чаще всего тот, кто кричит громче всех о низости остальных, на самом деле, мало чем отличался от тех, кого пытался словесно уничтожить.       С тех пор ничего не поменялось.       И стараться переделать того, кого Грейнджер ненавидела всем сердцем, она не стремилась. Слишком энергозатратно, а по итогу и вовсе невозместимо.       Но если разумная часть гриффиндорского мозга осознавала, что девушка мыслила правильно, прививая щадящее отношение к собственной личности, то эмоциональная составляющая была не согласна с таким непомерным спокойствием. Сердце рвалось под грудью, старательно отбиваясь о реберные стенки, дабы его заметили. Услышали. Поняли. И, наконец, приняли к сведению всю ту ноющую боль, что сковывала движения.       Гермионе хотелось кричать, вырывая из себя стягивающий сгусток ярости, что копотью оседала на стенках собственной души. До хрипоты в горле.       Но вместо того, чтобы выпустить на волю эмоции, что потрескивали электрическим током на задворках сознания, девушка продолжала уверенно шагать. Вбирая воздух полной грудью, гневно выдыхая. Ладонь продолжала сжимать кусок письма, присланного Невиллом.       Гермиона не знала, сколько прошло времени с момента передачи конверта. Казалось, что целая вечность пронеслась перед её глазами, опускаясь на плечи бетонной плитой. Грейнджер вновь чувствовала, как усталость прокрадывалась через позвонки, всасываясь в тело скверным наростом. Гриффиндорке было плевать, придёт ли она раньше друга. Она была готова прождать его целую вечность, если это в итоге приведет молодых людей к успешному результату их импровизированного расследования.       Прошло всего несколько дней с момента убийства Линды и больше месяца с кончины Ханны, но никто из Министерства так и не смог продвинуться в расследовании этих дел. Все продолжали копать под бывших Пожирателей, а также вводить новых подозреваемых в эту запутанную вереницу преступлений.       Гермиона, по всей видимости, стала одной из тех, кого относили ко второму типу. Чувство справедливости, к которому пыталась воззвать Грейнджер, обернулось против неё. Девушка решила открыть глаза обществу на происходящее, но в итоге благой жест собственноручно выколол глазницы гриффиндорке.       Ирония, как она есть.       Дни сменяли друг друга, а в заключении оставались размытые доводы и неправдоподобные теории, которые раскалывались при сильном нажатии логики и дедукции.       Гермиона слегка замедлила шаг, стоило ей ступить в северное крыло. Обернувшись по сторонам, гриффиндорка отметила, что никого не было в округе, а, значит, ни один из любопытных языков не сможет донести на неё. Сейчас царил такой период, когда любая нетипичная выходка приравнивалась к связи с Чистильщиком. И, разумеется, от этого связующего умозаключения веяло абсурдом высшей степени, но всегда следовало быть начеку.       Дернув дверь заброшенного класса на себя, девушка закусила губу в ожидании громкого скрипучего звука, но, к облегчению, этого не произошло. Юркнув в кабинет, Гермиона высунула голову, вновь отслеживая наличие заблудших студентов. Никого. Замечательно. Закрыв дверь с той же предельной осторожностью, ведьма отступила.       Внутри пустого класса сновала прохлада и одиночество. Всё это было под стать душевной составляющей Грейнджер, что аккуратно вышагивала каждый дюйм покрытого лаком пола. Плотные занавески не пропускали ни единого солнечного луча, несмотря на то, что небесное тело, априори дарующее тепло и свет, не проглядывало сквозь тучи последние несколько месяцев. Под подошвой туфель на невысоком каблуке скрипели половицы, предавая атмосфере характерную ноту тягости и жуткости.       Беспрерывный саспенс, стучавший на уровне горла, подбадривал и без того бодрствующую тревожность.       Гермионе казалось, что она вновь оказалась в плену у своих кошмаров, с каждым днём становившихся всё более явными. Словно её выдергивали из пучины сновидений, в которых она беспрерывно падала в ещё большую бездну из самых изощренных фобий, подкидываемых собственным подсознанием. И всякий раз она не могла проснуться, несмотря на вечную мольбу, звучавшую на задворках мыслей.       Как бы гриффиндорка не хотела отказываться от этого гнусного прозвища, данное убийце писаками из Пророка, но нёбо резало от острия, произносимого в мыслях слова, — Чистильщик.       Такое, казалось бы, простое наименование криминальной профессии. Она часто слышала его во всяких дешевых фильмах о магловской мафии, но в жизни бы не подумала, что сможет столкнуться с ним. Пусть не лицом к лицу, но в мирах Морфея она хорошо узнавала этот образ. Он был собирательным, ведь девушка, действительно, не знала, как выглядел потаенный преступник. Подсознание решило, что оно, определенно, имело нечто общее с теми чудовищами, о которых слышала; которые видела через призму телевизионного экрана, когда отец приносил кассеты из видеопроката.       Чёрная, потасканная одежда, как у Призрачного лица. Тяжелый шаг, как правило, прихрамывающий, подобный движениям Джека Торренса. Длинные, костлявые руки, что смогли бы дотянуться до своей жертвы из любого угла выстроенной западни. Гермиона хорошо помнила, как схожая сцена с Фредди Крюгером напугала её в детстве. Острые зубы, способные раскусить тело без особых усилий.       И голос.       Его Гермиона слышала последние несколько ночей. Она бы узнала его из тысячи, если бы ей предложили прийти на опознание. Хрипящий, отдающий низким басом. Проходящий леской по извилинам головного мозга, вонзающийся прямиком в самые уязвленные его участки. Но он не слышался отчётливо, как будто неисправный механизм, изменяющий тембр, проглатывал окончания фраз. От этого интонация становилась ещё более зловещей. Неизведанной. Потаенной.       Этот голос всегда звал её. Шептал, приговаривая о том, что она обязательно станет следующей. Когда-нибудь. А Гермиона бежала, сбивая босые ноги в кровь, крича с таким надрывом, что смогла бы разорвать аорту от натиска собственного страха. Слезы лились по коже, раззадоривая нервную систему, которая лопалась от переизбытка эмоций. Она бежала, но никогда не находила выхода. Тупик ждал бедняжку по окончанию марафона, устроенного Чистильщиком.       И победителей в нём не было.       Иллюзорный коридор, обрастающий могильными червями и останками трупов — вот, что даровал маньяк вместо награждающего венка.       А после Грейнджер просыпалась, чувствуя, как собственный голос выдохся из тела, а ледяной ужас оседал на спине, страстно впиваясь в плоть, покрытую мурашками.       Дверь вновь неприятно скрипнула, отбиваясь глухим звуком о сердце. Орган, совершил кульбит, возвращая Грейнджер в не менее мрачную реальность.       Не тратя ни секунды на раздумья, ведьма вынула из кармана волшебное древко, выставляя перед собой. Слабый шепот светового заклинания пронзил территорию заброшенного кабинета, озаряя своим лучом небольшой участок класса. Выдохнув все то, что терзало внутренности, Гермиона застыла на месте, прикасаясь дрожащей ладонью к месту, где пульсировал страх.       Невилл поднял обе руки, имитируя жест отказа от сопротивления. Его глаза были округлены, а лицо выражало не меньшее удивление. Резкие движения Гермионы вынудили парня выжидать, когда девичий взор, наконец, распознает союзника.       — Гермиона, всё хорошо, — отозвался гриффиндорец, щуря правый глаз от яркой вспышки. — Это я, Невилл, — голос его был натянут. — Опусти, пожалуйста, палочку.       Грейнджер расслабила ладонь, убирая прицел с друга. Девушка послала несколько огневых вспышек на факелы, расставленные по периметру комнаты, и та погрузилась в легкий сумрак.       — Боже, Невилл, как же ты меня напугал! — вновь выдохнула гриффиндорка. Ей казалось, что она испустила весь кислород из своих легких, и теперь её мучило слабое головокружение. — Разве ты не должен был прийти позже?       Она, действительно, не помнила точного времени встречи, но ей казалось, что друг не мог явиться так скоро. Неужели судьба решила смилостивиться и послала Грейнджер спасение в виде однокурсника ради того, чтобы её не мучили удушающие воспоминания.       — Вообще-то, да, — Долгопупс почесал затылок, и, набравшись смелости, прошагал в середину класса, обосновываясь на краю парты. — Но профессор Макгонагалл на сегодня освободила меня от бюрократического ада. Сказала, что у неё с каким-то мистером Саммерсетом внеплановое совещание, — недоумевающим тоном произнес Невилл, нахмурив лоб. — Кто он, этот Саммерсет?       — Глава Отдела по Борьбе с Тёмными Силами, — отчеканила Гермиона, рефлекторно поджимая губы от раздражения. Одно только упоминание об этом человеке вгоняло гриффиндорку в апатию и нежелание существовать вовсе. — Мракоборец, которого выслали сразу же после…       Грейнджер осеклась, не понимая, стоило ли ей, вообще, задевать эту тему. С одной стороны, разумеется, девушка должна была рассказать товарищу о том, что произошло в его отсутствие. Без подробностей о новом убийстве они не продвинутся по своему пути в расследовании о деле Ханны. Грейнджер была уверена, что оба эти дела были связаны меж собой, и пусть её нарекут умалишенной. Она не станет отказываться от своей бравой уверенности.       Но с другой стороны… это было сложно.       Выдавить из себя хотя бы несколько слов, окрашивающих последние дни в исконно кровавый оттенок. Она не знала, как на это мог отреагировать Невилл. Повлечет ли её рассказ за собой его ассоциативную боль, или он статно выдержит услышанное.       Гермиона была потеряна не меньше, чем Долгопупс, рассеянно метающий взгляд. Она видела, как эмоции на его лице менялись ежесекундно. Всё то, что покоилось в нём с того момента, как Ханна покинула его, вырывалось наружу.       И Грейнджер прекрасно понимала, что он чувствовал.       Когда от тебя откалывали важную частицу, оставляя прозябать с зияющей дырой. Когда пустота ныла так, что перекрывала мысли.       Когда в пору было бы пасть замертво, лишь бы непрерывный поток мучений, наконец, завершился. Но нечто, что звалось внутренним стержнем, не давало право на скорбь и жалость к себе.       Единственное, что оставалось – терпеть и ждать.       Ждать, когда время сжалится и унесет за собой горечь пережитого кошмара.       — Я всё знаю, — опередил Невилл, напрягая челюсть. — Макгонагалл рассказала мне о Линде. Предложила не возвращаться в Хогвартс, — мрачно продолжал парень, глядя из-под опущенных ресниц. — Сказала, что так будет лучше для моего и без того шаткого состояния.       — Она права, — робко ответила Гермиона, присаживаясь рядом с гриффиндорцем. — На твоём месте так поступил бы каждый, — она опустила голову на жилистое плечо парня, смаргивая слезы от осознания, что Долгопупс лично подписал себе смертный приговор. — В школе сейчас небезопасно.       Одно дело узнавать о смерти малознакомой девушки. Ужасно, но никто не принуждал Гермиону скорбеть по-настоящему по той, кого она едва ли знала.       Другое дело — потерять близкого друга. Гермиона не хотела даже и думать о том, что стало бы с ней, если бы Чистильщик добрался бы до Гарри, Рона, Джинни или Невилла. Она бы с легкостью обменяла их души на свою, уже потерянную.       — Это так не по-гриффиндорски — отсиживаться в стороне, когда вокруг происходят ужасные вещи, — Невилл с издевкой подкинул камень в огород Грейнджер, который и так ломился от наличия природных пород. Он скосил взгляд в сторону девушки, за что получил слабый удар по предплечью. — Слабоумие и отвага, помнишь? — кривая улыбка украсила мальчишечье лицо. — К тому же, я не мог бросить тебя здесь. Ты вызвалась помочь мне, когда другие посчитали меня параноидальным слюнтяем, — Долгопупс вновь посерьезнел, напрягая мышцы.       — К слову об этом, — прочистив горло, начала Гермиона, отстраняясь. — Это я… нашла Линду. То, что ты говорил мне о Ханне, — девушка опустила взгляд в пол, пытаясь снова отыскать подходящие слова меж древесных половиц. — Выколотые глаза и изрезанное тело. То же самое обнаружили у Грант. Никаких различий.       Убийца действовал похожими методами. Исключительность в штрихах, оставляемых на плоти. Идентичная манера преступления, которая не предполагала использования известных заклинаний. Чистильщик совершал убийства, продумав каждый свой мучительный ход наперед. Щепетильно подготавливая орудия для пыток, делая всё возможное, чтобы запутать мракоборцев и министерство. Методику, что он использовал, сложно было приравнивать к каждому встречному.       Удивительно, как Саммерсет ещё не додумался до этого.       Ему не нужен отморозок, действующий на поводу у импульсивности.       Ему следовало присматривать за тихим гением, чей мозг отказывался внимать позывы чувств и экспрессивных эмоций.       Образно говоря, Азкабан нуждался в настоящем психопате.       — Подожди-подожди, — оборвал поток теоретических размышлений Невилл, потирая переносицу, — ты хочешь сказать, что Чистильщик и?..       — Да, — коротко кивнула гриффиндорка, заправляя прядь за ухо. — Я хочу сказать, что Чистильщик и тот, кто убил Ханну – один и тот же человек, — сказать это было тяжело. Не тяжелее, чем впервые затронуть тему о маньяке и смерти Эботт, но слова с прежним упорством проходились лезвием по языку, обнажая язвы. — Теперь он проник в школу, затерялся в толпе среди студентов и продолжает притворять в жизнь свой извращенный замысел, — Гермиона слезла с парты, встав напротив друга. — Не понимаю, почему остальные не видят во всем этом подозрительного сходства! — девушка разводила руками, чувствуя, как прохлада в помещении сменялась жгучим давлением.       — Гермиона, не хочу показаться твердолобым, но если это и вправду дело рук разных людей?       — Может быть, — вынужденно буркнула девушка, но не сдалась. — И у нас есть только один способ опровергнуть или подтвердить мою уверенность.       — О чём ты? — потупив взгляд, спросил Долгопупс.       — Книги, о которых мы говорили, они у тебя с собой? — сузив глаза, ровным голосом поинтересовалась Грейнджер, переминаясь с ноги на ногу.       — Да, конечно, — замешкавшись, ответил Невилл, пододвигая портфель к краю парты. Поддев застежку, парень дернул за неё, и молния разошлась. — Вот, все фолианты, которые были в наличии, — гриффиндорец вынул несколько книг в ветхой обложке, протянув Гермионе.       — Отлично, — не скрывая удовольствия, девушка прикасалась истерзанными пальцами к твердому переплету, прижимая книги к груди. — Пошли.       Гермиона развернулась на подошве, направляясь к выходу из заброшенного мрачного класса. С твердой уверенностью, что разгадка уже покоилась в её дрожащих ладонях, гриффиндорка прикоснулась к ручке, но мужской голос окликнул её.       — Куда мы идём? — растерянно поинтересовался Долгопупс, медленно шагая в сторону Грейнджер.       — За ответами, конечно же, — невозмутимо отозвалась Грейнджер. — Ты сказал, что у профессора Макгонагалл сейчас встреча с Саммерсетом, — поджав губы, припомнила гриффиндорка. Её янтарные радужки коснулись стекла циферблата наручных часов. — Значит, его нет в своём кабинете. К тому же, сейчас пять часов, а в это время происходит смена караула, — она хорошо выучила расписание передачи смен мракоборцев; директор лично оповестила всех старост об этом. — У нас будет полчаса для того, чтобы выяснить самое главное.       Невилл все ещё не понимал, к чему клонила девушка. Он был потрясен и не знал, что решила затеять Грейнджер. Слабоумие и отвага в истинном понимании этих слов.       — Тот символ, что был вырезан на руке Ханны – единственное, что отличает наших убийц, — начала подробнее изъясняться Гермиона, опустив плечи от нетерпения. — Я не смогла разглядеть его у Линды. У Саммерсета должны храниться сведения о вскрытии тела. Если мы найдём у него хотя бы что-то, отдаленно напоминающее о том мерзком круге с копьём, то не останется сомнений, что Чистильщик убивал до начала учебного года.       Грудь вздымалась от частого дыхания, мозг уже запустил механизм вертящихся шестеренок. Голова вновь ломилась от наличия идей и мыслей, которые Гермиона желала воплотить. Ей всего лишь хотелось добраться до истины. Гриффиндорка чувствовала это всем своим телом; каждым позвонком, что чертовка была где-то рядом. Невилл, наконец, подошёл к девушке, вставая по правую сторону. Его ладонь шарила по дну рюкзака, а взгляд был полностью прикован к глазам Гермионы. Она не понимала, что пытался сделать Долгопупс, но не стала комментировать его действия.       — Прежде чем мы уйдём, я хочу отдать тебе кое-что, — гриффиндорец избавил Грейнджер от очередных поедающих размышлений. — Только не спрашивай, откуда это у меня. Скажем так, мои многочасовые приводы в Министерство не прошли даром.       Друг протянул пергаментный сверток, связанный бечевкой. Удерживая книги, девушка ухватилась за листок. Её внушающий взгляд рассеялся, оставляя вместо себя пустоту и потерянность.       — Что это? — прошептала Гермиона, моргая. Пергамент, казавшийся невесомым, ощущался, как самый настоящий груз.       — То, что поможет тебе вернуть родителей, — робко улыбнулся Невилл, протягивая ладонь к девичьему плечу. Теплые пальцы на контрасте с похолодевшим телом ощущались, как порция спасательного антидота. Комфорт разливался по чувственным точкам, придавая обмякшему телу сил. — К сожалению, я не могу вернуть Ханну. Но я очень хочу, чтобы ты воспользовалась этим шансом и снова обрела покой вместе со своей семьей, — мужские пальцы поглаживали выпирающую косточку, но все тактильные ощущения вместе со словами смешались в единый гул. — Ты сказала, что тебя ещё рано благодарить, но пусть это станет авансом за всё то, что ты делаешь для меня, Гермиона.       Она не ожидала.       Она, правда, не верила своим ушам, глазам и всему тому, что отвечало за потребление информации извне. Голос вновь иссяк из связок, но это не было обусловлено страхом, потерянностью и тревожностью. Всё это будто раскрошилось и пустилось сквозь пальцы, как раскаленный песок. Обломки всего негативного и пагубного отступили, скрываясь на втором плане. Гермиона больше не могла думать о том, что всё потеряно. Что все шансы потрачены, а карты разыграны. Как минимум, ещё оставалось несколько выигрышных комбинаций, которые могли бы спасти молодых людей от изголодавшейся пасти чудовищ.       Гермиона могла бы с легкостью поверить во всё, что угодно. Но в то, что сейчас она держала в руках путь к спасению — это было сродни фантастики. Девушка впитывала в себя сухость страниц того, что смогло бы искоренить зло в абсолютном понимании этого слова. И также она могла бы победить свою собственную трагедию. Заполнить пустоту своей исключительной безысходности.       Мысли в голове смешались, образовывая вакуум. Кровь стучала в ушах, образовывая громогласный шум, вбиваясь в барабанные перепонки. На глазах образовывалась пощипывающая влага, которую девушка слишком долго удерживала в себе.       Говорила, что нельзя ронять слёзы, когда следовало бороться.       Убеждала себя в том, что это – удел тех, кто не верит в собственные силы.       Однажды она услышала фразу от Дамблдора о том, что счастье можно найти даже в темные времена, если вовремя обратиться к свету. Тогда Гермиона подумала, что бывший директор звучал слишком сентиментально.       Но теперь гриффиндорка поняла, насколько он был прав.       И скупая слеза скатилась по оливковой коже.       Её время пришло.

***

      Время текло ручьем по венам, смешиваясь с алкогольным промилле. Процентная жидкость обжигала гортань, всасываясь в сосуды с неимоверной скоростью. Бутылка огневиски, что оставил Блейз на случай, если станет совсем хреново, охлаждал лихорадочно-тлеющие пальцы блондина. Мутные воды отбивались о стеклянное дно, гипнотизируя своим манящим пряным ароматом. Малфой забылся. Он не отдавал себе отчет в том, сколько пробыл в четырех стенах гостиной старост. Слизеринец не следил за ходом минутной стрелки, она перестала значить для него хоть что-то.       Драко казалось, что он опьянел после первого глотка.       Настолько сильно он был безнадежен даже в вопросах выпивки.       Он чувствовал себя пустым. Избитым событиями последних дней и гребаными насмехательствами судьбы. Метафоричная сука старательно сгребала всё дерьмо в его сторону. Ударяя, ломая хребет с завидной кропотливостью. Раз за разом, вырывая позвонки из-под кожи, обнажая сгнившее мясо. Слизеринец чувствовал, как гноение поражало его тело, а вместе с тем подкрадываясь к центральной нервной системе.       Он ощущал, как его рациональную составляющую поражал инородный вирус, затмевающий огонь в его сознании. Фитиль, до сего момента разрастающийся ярким пламенем, вдруг погас прямо на глазах. Синеватые языки вечного пустились в штиль. Абсолютную, зыблющую тишину.       Вот, что, на самом деле, собой представлял Малфой — пустота. Засасывающая настолько, что хотелось сдаться ей. Только бы не чувствовать омерзительную слабость. Не проникаться собственным бессилием.       Не отслеживать, как момент триумфа перерождается в начало конца.       Малфой знал, что допрос Саммерсета и сопутствующие запреты не станут конечной точкой. Ещё не прозвучал тот самый финальный аккорд, разносящий слух вдребезги. Драко мог поклясться, что вся эта самовольная хрень, вышедшая из воспаленного мозга мракоборца – только подогрев перед основным ходом. И слизеринцу следовало бы напрячься, предугадать стратегию ублюдка, но для этого, на самом-то деле, и не нужно было особых сил.       Малфой прекрасно понимал, что станет следующим шагом.       Он мог с легкостью воспроизвести в голове своё будущее, для этого даже не требовалось напрягать мозг. И, честно говоря, то самое будущее пугало не меньше, чем настоящее. Возможно, оно даже прельщало его. Потому что всё, наконец, могло встать на свои места. Пусть в этом и не было никакой личной справедливости, но тогда, возможно, Малфою, наконец, станет спокойно. Когда все вокруг забудут про очередного заключенного, канувшего в тюремной камере сгнивать натурально, по-настоящему. По-настоящему чувствовать на себе клеймо преступника.       Возможно, в этом и был смысл?       Нет. Совершенно точно. Абсолютно, блять, не было в этом никакого смысла. Драко отказывался вставать на ту сторону, где следовало бы сдаться ублюдкам из Министерства. Ему бы не позволила своя гребаная гордость, так просто пойти на поводу у рэкетирских методов соглашения с предъявленными обвинениями.       Малфой сделал ещё глоток, чувствуя, как немеют пальцы из-за большой дозы спиртного. Похуй. Он был бы рад испить все запасы Забини, если те затуманят его рассудок и выведут из слизеринской головы все эти злосчастные мысли. Драко был бы не против вырезать лезвием из своего сознания всё то, что сбивало его с истинного и правильного.       Никогда не сдаваться.       Всегда давать сдачи.       Этому учил Люциус с детства. Вбивая в неокрепший ум отпрыска ту благую истину, отполированную до омерзительного блеска. Каждый, мать его, день. Каждую неделю. Месяцами, годами. Десятилетием. Драко мог без конца продолжать отсчет времени, когда он слышал монотонный голос, искажавший воздух вокруг.       Ебаный лицемерный урод, которому просто повезло, что его не скормили Дементорам, и не превратили в овощ на весь остаток жизни. Малфой-старший должен быть благодарен за то, что Визенгамот смилостивился над ним, подготавливая не самый плохой исход его никчемного существования.       Очередная вспышка злости пронзила точеные мышцы, разрывая кожный покров. Впиваясь в расслабленное тело так едко, словно это было не простое воспоминание об отце. Будто это был самый настоящий токсичный сегмент. Вырванный и переданный по наследству. Высококонцентрированная кремневая пыльца разлеталась по клеткам организма, всасываясь в сердце. Обживаясь, как будто ей и было самое место там. В органе, в котором не существовало ничего, помимо редких пульсирующих движений и барахлящих клапанов, забитых вязкой тьмой, подобно смоле.       Драко обхватил горлышко ртом, слизывая ледяные капли алкоголя, дабы заглушить новообразовавшуюся ломоту в конечностях. Слизеринец поморщился, отбрасывая бутылку в сторону. Чем больше выпивал Малфой, тем отчетливее он понимал, что на вкус алкоголь был дешевым дерьмом. Чувствовался разбавленный вкус, словно в оригинальную рецептуру вмешали вязкий порошок.       Саднящие мысли резали на живую, без дозы болеутоляющего. Единственное, что мог позволить себе Малфой — пить. Глотать горький вкус, что стекал по голосовым связкам; смазывал скрипящие отголоски сознания, мешавшие думать и мыслить рационально.       Потому что в последнее время слизеринец все чаще и чаще стал понимать, что всё вокруг летело к хуям. Та невербальная стена, что обустроил вокруг себя Драко, возводя по каждому бетонному кирпичу, дабы спастись, крошилась прямо на глазах. Он мог бы поспорить о том, что к концу семестра от неё ничего не останется. Как и от него самого.       Малфой оттолкнулся от подушек с уродливой цветочной расцветкой, усаживаясь на край дивана. Ему следовало уйти из гостиной раньше, чем надоедливая костлявая дура вернется сюда. Не то, чтобы Малфой опасался возвращения Грейнджер, просто… Просто он знал, если она переступит порог дортуара, то они вернутся к тому, с чего всё началось. С вгрызания зубами в тонкую лебяжью шею. И Малфой был уверен, что на этот раз грязнокровка не обойдётся слабыми укусами. Он с радостью вернет ей долг, обязывающий платить полноценно, хоть и не совсем честно.       Слизеринец дал себе несколько секунд для раскачки, а после поднялся на ноги, с трудом удерживая равновесие. Он не ел почти сутки. Два глотка остывшего кофе за завтраком не считался полноценным приемом пищи. Если бы Тинки проживала в школе, то такой расклад ей точно бы не пришёлся по душе. Маленькая эльфийка стала бы причитать о том, что хозяин губит своё здоровье. Наивное существо. Если бы только отсутствие пищи могло угробить состояние Драко.       Он сделал несколько шагов босыми ногами к лестнице. Дорогие туфли остались где-то позади. Да чёрт с ними. Грубые пятки ступали по мягкому, влажному от промозглого октябрьского воздуха, ковру. Малфой снова раскрыл окна настежь, довольствуясь тем, как морозный вечер целовал его слегка впалые щеки.       Грязнокровная идиотка вечно защелкивала створчатые замки, страшась сквозняка.       И это раздражало Драко.       То было малой частью выходок Грейнджер, которые могли вывести из себя. Малфой мог бы с удовольствием предоставить целый перечень действий зануды, вспарывавших его нервную систему. Но Малфой и так слишком заебался, чтобы думать об этом, удостаивая личность грязнокровки своим ценным вниманием.       Она идёт нахер. Нахер из его головы.       Рассеянный взгляд касался лестницы, а конечности волочились по зову рефлексов. Размашистыми шагами Драко достиг, наконец, своей комнаты. В ней царил привычный полумрак и леденящие штрихи тишины, что мазками проходилась по коже.       Размяв шею, парень прошёл внутрь, оставляя бутылку на торцевой тумбочке, где хранилось всё самое необходимое. И первостепенным во всем этом идеально-рабочем бардаке были живительные сигареты. Никотиновый крючок, на который так ловко подсел Драко, уже перестал быть средством для расслабления. Смог, обволакивающий легкие, стал чем-то вроде допинга для пробуждения. Дым смывал собой преграды, заставляя Малфоя погрузиться в сплетение сопряженных проблем.       За сегодняшний день слизеринец пригубил полпачки. Замечательно, просто до охуения восхитительно. Как же ему легко давалось перманентное покушение на собственную жизнь. Для этого даже не требовалась помощь посторонних, браво. Драко сам вручил себе право уничтожать себя изнутри.       Дотянувшись дрожащими от подступающего похмелья пальцами до пачки, Малфоя ожидало очередное разочарование. Пусто. Лишь остатки табака приклеились к бумажной обертке. Слизеринец прислонил ладонь ко лбу, разминая морщины. Ему нужна была новая порция медленной смерти. Иначе он сойдёт с ума.       Малфой вспомнил, что в его заначке хранилось ещё несколько сигарет на случай провальных дней. Если судить объективно, то этот момент уже настал. Тот самый день, слетевший со спускового крючка, уже рикошетил пулей по грудной клетке. Он чувствовал, как крошились кости и плавились органы от недостатка очередной дозы наслаждения.       Слизеринец был готов ринуться к ванной комнате, но глухой, отдаленный звук позади, заставил его остановиться. Неужели Грейнджер уже сподобилась вернуться и задушить его своими вечными причитаниями?       Но Драко не слышал, как открывалась входная дверь. Не слышал, как произносили пароль. И совершенно точно не заметил, как тварь, именуемая домашним питомцем, сорвалась с места, чтобы встретить свою хозяйку. Малфой не хотел признаваться, но за месяц проживания с грязнокровкой, он хорошо выучил каждое из её действий. Мог просчитать наперед каждый шаг, любой отзвук от движений. Ничего похожего не произошло.       Он был пьян, но не настолько, чтобы его мозг лихорадочно воспроизводил слуховые галлюцинации. Бред. Это просто сквозняк. Ничего особенного. Всё это было обыденным последствием усталости и перенесенного стресса.       Но внутри царапаясь, клокотало предвкушение. И оно не сулило ничего благого.       Малфой обернулся, отворяя дверь своей комнаты, зажигая беспалочковой магией свет в общей ванной. Вряд ли это могло бы умалить демонов, что обжились в его душе, и за пределами дортуара, но попробовать стоило. Серебристые радужки коснулись светлого кафеля, отображающего языки пламени от факелов.       Драко моргнул.       Тёмный силуэт промелькнул, въедаясь мимолётностью в роговицу, разбавляя сосредоточенность волшебника. Слизеринец покачал головой, пытаясь выбросить образы разыгравшегося воображения. Ладонь лихорадочно нащупала дверную ручку, ноги волочились в сторону света. Малфой старался быть спокойным, не вестись на поводу у плясавших мыслей на задворках сознания. Он пытался отбросить самый главный довод, к которому его мозг добрался первостепенно. Самое очевидное. То, что лежало на поверхности дум, обожгло разум Драко.       Конечности ощущали приятную прохладу. Малфой шагал медленно, пытаясь собраться с духом. Даже, если бы слизеринец решился на большую скорость, то последствия выпитой бутылки огневиски не позволили бы ему двигаться быстрее.       Он думал только лишь об одном, произнося одно и то же сплетение слов, как молитву. Боялся признаваться в том, что ему и вправду было не по себе.       Это был не страх.       Тяжело бояться чего-то в своей жизни, когда несколько лет ты проживал по соседству с Тёмным Лордом. Когда на летних каникулах вместо посещения отцовской виллы Забини в Италии, мальчишку заставляли превозмогать собственную бесхарактерность, выхаркивая на начищенный пол кровь, а вместе с ней и чувство собственного достоинства. Когда тело чувствовалось оголенным проводом. Малое прикосновение порождало ещё большую вспышку агонии и нескончаемого потока боли.       И разве ему предстало дрожать перед тем, о ком трещала вся школа?       Ублюдок, решивший сыграть на эффекте неожиданности, точно не вызывал у Малфоя страх.       Слизеринец облокотился о раковину, всматриваясь в своё отражение. Бледная кожа сливалась с оттенком плиточной мозаики. Под глазами красовались пурпурного цвета полумесяцы, выдержанные путём бесконечных приступов бессонницы. Рука слизеринца опустилась чуть ниже, под небольшую щель между раковиной и стеной, достав оттуда несколько сигарет. Малфой нарочно прятал спасательную добавку именно там, потому что курить в ванной было его жизненным кредо на данный момент. Только здесь он мог прочувствовать комфорт в исконном понимании этого слова.       Сухие губы обхватили сигарету, поджигая ту беспалочковой магией. Затянувшись, слизеринец удержал дым внутри. Жидкое олово застыло в глазницах, а лицо исказилось в кататоническом ступоре. Это было подобно параличу: он не мог пошевелиться.       Нервные окончания залились бетонной смесью, застывая. Мышцы лица окоченели, не в силах издать хотя бы подобие эмоции. Сплошная пустота, засевшая меж морщинистых впадин на лбу.       Воображение слизеринца, действительно, решило сыграть с ним ещё одну партию, водя за нос. Подкидывая всё более изощренные масти, разрезая понятие о нормальном.       Сейчас Драко мог отдать голову на отсечение, подтверждая увиденное. Это больше не казалось простой рябью, перебивавшей обыденность. Сейчас ему не могло показаться. Потому что он видел. Отчетливо. Потопляя серебристость радужек испугом, вырванным из глубины души неожиданностью.       Тёмный силуэт проскользнул в коридоре, со стороны выхода к комнате грязнокровки. И снова быстро. Так, чтобы невозможно было доказать, что именно это было.       Малфой обернулся, потушив сигарету, отложив в сторону. Быстрой походкой он вышел к лестнице, впиваясь ногтевой пластиной в перила, пытаясь рассмотреть в темноте нечто, что могло хотя бы отдаленно напомнить живого человека. Если все эти выходки стали детищем ебаного Чистильщика, то пусть уже, наконец, выберется из тени каменистых стен, и вспорет уставшее тело слизеринца.       — Решил поиграть у меня на нервах, тварь? — зарычал Малфой, заостряя внимание на первом этаже дортуара.       В ответ Драко получил лишь дуновение ветра, разносящего ткань плотных штор.       — Слабак, — раздался едва уловимый голос за спиной.       Будто этот кто-то говорил прямо над его ухом. Малфой почувствовал, как от чужого присутствия и леденящего тона зашевелились пряди волос на затылке.       Драко ринулся обратно, вставая в проходе уборной. Но тусклый свет не выявил блуждающего незнакомца. Перед его глазами застыли предметы интерьера, а до слуха доносился глухой звук скатывающейся капли из кранового фильтра. Слизеринец сжал древесный откос, отталкиваясь от него, чтобы пройти вперед.       Сердце уже не чувствовалось отмершим органом. Наоборот. Оно стучало набатом, отскакивая от голосовых связок, покрывшихся коркой безмолвия. Органы ощущались самым настоящим месивом, распластанным от напора переживаемых эмоций. Малфою в пору было рассмеяться, улавливая очередной издевательский плевок в его сторону. Он снова оказался в ловушке неведомых сил, пытающихся свести его с ума.       Слизеринец прошёл к умывальнику, ухватываясь за гладкую эмаль. Склонившись над сливом, правой рукой парень открыл вентиль, выпуская поток холодной воды. Зачерпнув в ладони жидкость, он обдал щеки порцией охлаждающей влаги, но это не помогало унять уязвимую дрожь.       — Ничтожество, — в то время как глаза Малфоя были закрыты, над его телом вновь прошёлся вихрь, вызванный нечеловечьим тоном. — Позор. Позор. Позор.       Драко резко отстранился от раковины, стирая с лица остатки воды. В зеркале никого не было. Но он слышал этот голос. Он слышал его так отчетливо, что его невозможно было спустить на помутнение рассудка. Точно нет. Малфой не сошёл с ума.       Или, блять, да.       Тень преследовала его. Замогильный голос, от которого выворачивало наизнанку, звучал в барабанных перепонках, затмевая всё вокруг. Он не слышал его прежде; он был искажен настолько, что казалось, будто не человек говорил вовсе. Будто что-то запредельное, чужеродное; вырванное из пристанища адских существ.       Хаотичными движениями слизеринец добрался до своей комнаты, попутно вспоминая, где он мог оставить палочку. Нащупав в темноте волшебное древко, Драко выставил его перед собой. Он чувствовал, как последние капли самообладания выходили вместе с потом. Малфой был готов встретиться с линчевателем один на один. Эти игры в прятки его порядком заебали.       — Ты уверен, что ничтожеством являюсь именно я? — бросил Драко, удивляясь тому, как ровно он звучал, несмотря на бойню внутри. — Из нас двоих, ублюдок, прячешься именно ты.       — Ты подвёл свою семью, — басом отзывалась тень. — Теперь они гниют заживо от твоей слабости.       — Заткнись! — разорвал речь постороннего слизеринец, готовясь выпустить из палочки ряд тёмных заклинаний. — Не смей, блять, ничего говорить обо мне! Ты нихуя не знаешь! Никто не знает!       Драко почувствовал отдачу оружия. По предплечью пронёсся импульс от используемого заклятия. Красная вспышка выстрелила в пустоту, растворившись во тьме. Но Малфой не остановился. Бомбарда вылетало чаще, чем слизеринец мог вздохнуть. Оно молотило в щепки мебель, разрывало ткань постельного белья и выбило стекло в оконной раме. И всего этого было недостаточно. Заклинание не попадало в цель. Словно эта живучая тварь, действительно, не имела ничего общего с человеком. Субстанция, перемещавшаяся плавно, эфемерно.       — Когда твоя мамаша сдохнет от непрекращающейся скорби, ты тоже будешь прикрываться тем, что у тебя не было права выбора? Ведь ни одно сердце не сможет выдержать этого, — насмехающимся тоном вопрошал неизвестный. — Бедный и несчастный Драко, — улюлюкала тень. — Посмотрите, как мне плохо. Посмотрите, какой я бедный и несчастный!       — Сука! — огрызнулся Малфой, выпуская разрушающее заклятие из древка прямо в проход. Оно пробило раковину, задевая трубы. Вода выбивалась из ржавой меди, затопляя пол. — Ты покойник. Я заставлю тебя рыть могилу собственными зубами!       — Какой смелый юнец! — тень ворожила вокруг, побуждая Драко идти за ней. Теперь она стала ведущей в их битве. — Отец бы тобой гордился, если бы не был заточен в тюрьме, — грубый голос вновь снизился до оглушающего баса. — Он должен быть благодарен тебе за это.       Слизеринец остановился посреди ванной, чувствуя, как горячая вода, льющаяся из дыры в трубе, обжигала его тело сквозь школьную форму. На языке волшебника крутилось то самое, нужное. То, без чего он мог бы проиграть. Он был готов сказать это. И плевать, что будет. Плевать, если его палочки снова будут проверять и поймут, что он использовал Непростительное.       — Ведь своим даром ты не воспользовался, — оглушил голос извне, намекая. — Ты отрекся от Метки, за которую многие готовы были убить. Тебе она досталась так просто, но ты пренебрег Его уважением.       — Что? — единственное, что вырвалось с уст Драко.       Он мало, что понимал. Его мысли были потоплены в кипятке струящейся воды и лихорадки, прошибающей тело. Он не осознавал, что всё происходящее с ним – это реальность. Тело не слушалось его. Постепенно отказывало, ощущаясь невесомой конструкцией. Мозг, доведенный до крайней точки, перестал вычерчивать грань между настоящим и той самой галлюцинацией, что ещё десять минут казалась чем-то вопиющим, до боли смешным.       Самое время посмеяться. Жаль, что сил на эту клоунаду больше не было.       Взгляд затуманивался, переставая концентрироваться на единой точке. Все вокруг становилось размытым, блеклым. Только ненависть, витавшая в воздухе, ощущалась едко, проникновенно, удушающе.       Больше нечего терять, причитал внутренний голос.       Он не слабак. Никогда не был им. Никогда не будет.       — Если Тёмная метка – это дар, — язык заплетался, а мысли сбрасывались в кучу, — тогда я больше не принимаю его.       Собрав все оставшиеся силы, Малфой схватился за края зеркала, срывая его со стены. Стекло полетело вниз, разбиваясь о пол. Оно заполонило собой всю территорию, укрывая гладью каждый дюйм. Осколки впивались в стопу, но Драко этого попросту не чувствовал. Одержимый невероятной идеей, он медленно опускался вниз, хватая увесистый скол.       Острие вонзилось в предплечье, кромсая кожу, как атласный лоскут. Слизеринец продольно разрезал плоть, пытаясь вырезать следы от чернильного клейма. Тёплая кровь стекала по холодным пальцам, капая на стекольную крошку под ногами.       Малфой продолжал втыкать осколок, шинкуя самого себя. Изгоняя из себя то, чем он пренебрег. Он не чувствовал боли, его заворожило то, с какой хладнокровностью он изувечивал своё тело. Не морщась, не издавая ни одного звука. Только устремленный взгляд на собственное сотворение.       Драко ощущал, как с каждым его движением из него исходила жизнь, оставляя вместо себя бледный след на губах. Голова кружилась, а предплечье теперь больше походило на изрубленный кусок мяса.       Уродливость породило ещё большую уродливость.       Настоящие искусство во имя ещё одной ненужной жертвы.