***
Очередной учебный день начался странно. Но странность эта не разлагала понятие о привычном русле жизни. Скорее, дополняла то, что так не хватало Гермионе в последние месяцы. В последние годы её жизни. Спокойствие. Впервые за долгое время гриффиндорка могла ощутить что-то, помимо изматывающей тревоги, рвущей сердечную мышцу на куски с каждым днём всё мощнее и мощнее. Было приятно уснуть в месте, где не высчитывали твой пульс в надежде, что живительный приток в крови перестанет подавать сигнал. Сердце больше не пыталось раскромсать грудную клетку, вырываясь вперед. Напротив. Абсолютная безмятежность в эти считанные часы казались сладостной вечностью наперевес всему тому, что Грейнджер успела пережить. Удивительно, как могло влиять место на человека. Было ли это следствием детской привязанности к женской спальне, в которой Гермиона, будучи ещё малышкой, поселилась и проводила пусть не большую, но всё-таки часть своей жизни. Девчачьи перешептывания перед сном и обсуждение мелочей до сих пор будто бы звучали в подсознании, напоминая о том, что нечто хорошее все ещё находилось глубоко внутри, засев, словно заноза, которую вытаскивать совершенно не хотелось. Да, болело. Но эта боль – не о плохом. Боль, пульсирующая под ребрами, - это надежда, которая не желала угасать. Ведь надежда – это о хорошем. А хорошее, как правило, не должно умирать. Оно должно жить в тебе, пусть и жизнь эта была порой в тягость. Гермиона проснулась раньше Джинни. У младшей Уизли первым занятием было окно, посему рыжеволосая волшебница могла проспать ещё один законный час перед тем, как отправиться на уроки. Грейнджер высвободилась из оков мягкого одеяла и простыни, аккуратно поднимаясь со своего спального места. Резкие движения побеспокоили сонную Уизли, но не разбудили до конца. Проводив подругу недовольным бормотанием, Джинни укрылась с головой и продолжила утопать в царстве Морфея. Девушки болтали до поздней ночи. Несмотря на то, что Гермиона все же потревожила покой подруги, сон быстро сошёл с век, а мозг начинал активную работу, стоило им затронуть самые животрепещущие темы. Они разговаривали о разных вещах, большую часть времени о будущем. Для Грейнджер подобные темы были не особо приятными. Находясь в эпицентре ужасных событий сложно планировать что-то наперед. Как только гриффиндорка начинала задумываться об этом, ей сразу становилось не по себе. Воздух переставал поступать в организм, образовывая в округе омут из вакуума и нежелательных мыслей. Будто поместили в барокамеру, впуская по вентиляции токсичную химическую реакцию, провоцируя выброс кортизола. Стрессовая удавка, стягивающая глотку, замедляла ход мыслей. Оставалось только молчать и изредка покачивать головой, мол, смотрите, я как бы ещё существую и могу быть общительной, но вряд ли меня хватит надолго. Поэтому в основном болтала Джинни. Подруга рассказывала о своих планах. Чаще всего разговор касался предстоящего выпускного и жизни за пределами Хогвартса. Уизли говорила о своих переживаниях, касающихся будущего вне привычных стен замка и того, что могло ожидать после высадки со школьного экспресса. Но у рыжеволосой гриффиндорки было то, что смогло бы удержать её на плаву быстрого течения судьбы. С Джинни остались те, кто смог бы поддержать её в трудную минуту и быть рядом, подставляя крепкое плечо. Выйдя за пределы гриффиндорской башни, гриффиндорка почувствовала, как налёт ночного опасения все ещё оставался витать в воздухе. Хоть мрак и сошёл с октябрьского дня, но пасмурное небо и надвигающийся дождь не были способны должным образом разбавить атмосферу. Паранойя не отступила. Образ чудовищного маньяка, притаившегося в тени все ещё курсировал в сознании, пытаясь воплотиться в явь. Проходя по безлюдным коридорам, девушка всячески старалась отбросить от себя наваждение, царапавшее тело изнутри. Страх проходился по органам острой леской, распарывая на лоскуты призрачное спокойствие, дарованное компанией подруги. Сейчас Гермиона вновь оказалась наедине с собственными мыслями и предубеждениями, вызванными событиями прошлых дней. Во рту ощущался привкус тревоги, ставший привычным. Но каждый раз гриффиндорка ощущала, как горечь становилась ярче, концентрированнее, раскрывая своё мерзкое многообразие. Идти по одинокой тропе оказалось для девушки легче, чем переступить порог башни старост. Чувствовать, как фантомное нечто наблюдает за тобой намного проще, чем осознавать, что стены дортуара укрывали собой того, кого видеть Грейнджер не желала. Возвращение в башню было сродни хождению по боевому полю, оставленного прозябать после очередного столкновения. Гостиная кишела запахами алкоголя, выкуренных сигарет и злостных слов, сорванных со змеиного языка. Но самого слизеринца в комнате не было. Лишь следы, оставленные им после того, как Гермиона поспешила вырваться из кандалов ненависти и ярости. На кофейном столике оставленная пепельница с грудой пепла. На столе возле окна царил беспорядок. Кипа исписанных, изорванных пергаментов были смяты в клочья, и разбросаны по всему рабочему месту. Грейнджер недовольно хмыкнула, нащупывая волшебную палочку в кармане джинс. Конечно, гриффиндорка не должна была прибирать за Малфоем, но терпеть его неряшливость она не могла. Шепнув заклинание уборки, Гермиона взмахнула палочкой, и вихрь сферы закружил беспорядок, расчищая стол от последствий мозгового штурма блондина. Но Живоглоту, по всей видимости, порядок был не по душе. Мяукнув, кот подцепил когтём лист, любезно оставленный после внеплановой уборки, и продолжил играться, как ни в чём не бывало. Гермиона направилась на второй этаж, чтобы поскорее успеть собрать все свои ученические принадлежности и не опоздать на первое занятие. Директор Макгонагалл, продолжившая преподавать Трансфигурацию, никогда не терпела опозданий. Гриффиндорка усвоила эту особенность ещё на первом курсе, когда Гарри и Рон ворвались в класс позже колокольного звона. Отперев дверь спальни, девушка вошла внутрь, запирая на этот раз комнату изнутри. Грейнджер всегда соблюдала меры предосторожности, особенно, когда дело касалось совместного проживания с давно нажитым врагом. Стянув с себя хлопковую футболку, гриффиндорка открыла шкаф, выискивая свежий комплект формы. Надев поверх лифа рубашку, девушка застегнула ту на все пуговицы. На смену джинсам пришли широкие черные брюки, а от холода в этот дождливый день Грейнджер защищал свитер с нашивкой львиного факультета. Сложив все нужные учебники в сумку, Гермиона в очередной раз проверила каждый атрибут учебной рутины, пересказывая по памяти расписание на сегодняшний день. Первое занятие было совместным со слизеринцами. Если Грейнджер повезет, и она не встретится с Малфоем сейчас, то это обязательно произойдёт через двадцать минут. Но такой расклад её волновал меньше. Встретиться с блондином при посторонних куда лучше, чем столкнуться с Малфоем лицом к лицу, когда рядом никого не окажется. При очередном воспоминании о слизеринце, Грейнджер почувствовала, как пульсируют следы от его рук на её шее. Подойдя к зеркалу, девушка оттянула воротник свитера, скользя пальцами по прохладной коже. Тактильное исследование плоти отдавалось неприятными покалываниями в ладони. Пурпурные отметины, оставленные Малфоем в напоминание о перепалке с ним, буквально сияли при дневном свете, приковывая к себе внимание. Переплетающиеся узоры, точно повторяющие отпечаток жилистой мужской руки, были такими же уродливыми и унизительными, как и шрам, вырезанный родственницей слизеринца. Протолкнув ком в горле от созерцания нелицеприятного зрелища, гриффиндорка потянулась к волшебной палочке. Прошептав заклинание гламурных чар, девушка прослеживала, как кожа покрывалась еле заметным скрывающим слоем магии. Плоть на шее вновь приняла первозданный вид. От гематомных звездочек, покрывавших шейную зону, не осталось и следа. Несмотря на то, что сковывающая боль при малейших движениях осталась, но теперь хотя бы для окружающих эти пагубные следы были скрыты. Гермиона хорошо помнила о словах Гарри. Если Малфой хотя бы попробует переступить черту дозволенного, она обязательно об этом сообщит. Но вместо того, чтобы бежать к другу, докладывая обо всех гадких подробностях прошлого вечера, Грейнджер решила, что лучше будет просто скрыть от него те самые последствия. Она была уверена, что Гарри и так чувствовал себя, мягко говоря, паршиво из-за возобновившихся убийств. Гермиона меньше всего хотела усугублять состояние гриффиндорца своими проблемами. Пока что она была в силах противостоять малой доли взбунтовавшегося зла, ей не требовалась поддержка. Сняв с комнаты запирающее заклинание, гриффиндорка вышла за её пределы. Зона комфорта, оставленная за спиной, манила собой. В глубине души Гермионе хотелось остаться в башне. Испариться из внешнего мира, обосноваться в глуби собственных размышлений, оставляя всю будничную рутину за пределами досягаемости. Несмотря на обрушившуюся волну несвойственных предрассудков, Грейнджер понимала, что самопроизвольный побег от проблем не был близок ей по духу. Преломляя прихоть пропустить сегодняшний учебный день, Гермиона все же скрылась за портретом костлявой женщины, выбрасывая себя в водоворот косых взглядов и перешептываний. За то время, что девушка провела в дортуаре, коридоры заметно обросли кучками из учеников, выжидающих начало занятий. Гриффиндорка старалась не обращать внимания на то, куда были направлены глаза интересующихся студентов, не прекращавших снабжать свои переглядывания смешками и утвердительными кивками. Такое странное поведение лишь усиливало девичье желание пуститься прочь из этого многообразного клубка сплетников и подстрекателей. Но общественное поведение не сменило курс своих настроений даже в тот момент, когда Грейнджер вошла внутрь класса. В кабинете все были разделены на привычные компании. Гриффиндорцы сплоченно восседали на первых партах, не прекращая разговоров. Лаванда и Парвати увлеченно болтали, тыча своими пальцами в то, что Гермиона разглядеть не смогла. Стоило Грейнджер начать медленно ступать в их сторону, как оживленная беседа поутихла, превращаясь в знакомое перешептывание. Девушки украдкой глядели в сторону Гермионы, но всячески старались скрыть это, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. Смутившись, Грейнджер продолжала ступать по ряду меж парт, догадываясь, что разговоры вне класса и в самой его сердцевине были об одном и том же. Что такого вопиющего и странного могло произойти за ночь? А самое главное, почему Гермиона была вне всех этих обсуждений? Неужели произошло новое убийство? Привычный могильный холод полоснул меж лопаток, обрывая попытки действовать в привычном темпе. Тревога взыграла в усиленном режиме, заставляя чувствовать, как сердце бешено колотилось, ударяясь о ребра. За последнюю минуту Гермиона успела пожалеть о своём решении посетить занятия. Кожа под свитером покрылась морозным сплетением, и теперь никакая толстая вязка не могла спасти от этого ощущения всеобъемлющей паники. Не решившись пройти ещё хоть три дюйма, Грейнджер опустилась на свободную парту. Слух не переставал улавливать змеиный шепот, исходивший с соседних рядов. Слегка обернувшись, периферийным зрением гриффиндорка уловила силуэты слизеринок, которые что-то активно обсуждали. Во главе этого сборища стервятников, в ходе которого каждая активно смаковала новоявленную информацию, стояла Астория Гринграсс. Она восседала на краю парты, положив нога на ногу так, чтобы её длинные ноги, виднеющиеся из-под короткой зелено-черной юбки в полоску, мог увидеть каждый. Тёмные волосы младшей из сестёр были убраны в хвост, а передние пряди обрамляли лоб, подчеркивая ярко-накрашенные глаза и припудренные щеки. Излишняя бледность не портила аристократичного вида девушки, а лишь добавляла внешности природную тонкость и очарование. Астория держала в руках свежий выпуск Еженедельного пророка, перелистывая острыми ноготками тонкие страницы. В тот момент, когда Гринграсс почувствовала на себе чужой взгляд, и готова была перевести внимание на гриффиндорку, обзор загородила другая фигура. Не менее приятная, чем та, которую изучала Грейнджер, но носившая в себе спасительный характер. Теодор нарочито медленно проходил меж рядов, выискивая своим проникновенным иссиня темными глазами свободное место. Гермиона отвернулась, утыкаясь глазами в древесную резьбу, попутно доставая из сумки учебники. Было глупо пялиться в сторону змей так явно, порождая у этих людей ещё больше причин для насмехательств. Если бы не внезапное появление Нотта, то гриффиндорка точно столкнулась бы со шквалом язвительных комментариев. Не то чтобы Гермиона страшилась мелких гадин, коими и являлись сестры Гринграсс, Паркинсон и Булстроуд, но контактировать с ними в любом случае было выше моральных сил. Эти девушки не являлись злом в своём абсолюте. Они не были опасны для общества. Но так казалось лишь на первый взгляд. Под грудой косметических средств, обворожительных улыбок и литров средств для укладки скрывались чудовища похлестче, чем те, о которых писались в учебниках ЗоТИ. Если бы встал выбор, отправиться в логово гриндилоу, выдерживая то, с каким рвением эти озерные твари будут рвать плоть для того, чтобы утолить свой голод, или день ото дня сталкиваться с компанией слизеринок, Гермиона бы выбрала первое. Без сомнений. Отвлекшись от внутренних рассуждений, Грейнджер подняла взгляд. Карие радужки против воли вцепились в мужской силуэт, который решил расположиться напротив. Тео сидел вполоборота, беспардонно уткнувшись локтём в парту гриффиндорки. Невозмутимый вид Нотта потряс Гермиону. Он выглядел так, будто ничего не произошло. Словно они находились в разных реалиях. Теодор проживал свой собственный альтернативный сюжет, в котором он не был пресловутым слизеринцем, в прошлом яро отстаивавшим свои чистокровные взгляды, а сейчас, как ни в чём не бывало, занимал вражескую территорию. Гермиона послала к чертям все аспекты этикета и воспитанности, которые гласили о том, что таращиться на людей – моветон. Сейчас её это мало волновало, ведь девичьи укоренившиеся устои и психотип однокурсника рушились прямо на глазах. Широкий взгляд гриффиндорки скользил по Нотту, пытаясь считать эмоции на его лице. Но, к собственному удивлению, Гермиона не могла ничего найти. Сосредоточенный взор слизеринца блуждал по уже знакомым страницам Еженедельного пророка, а локоть все ещё предательски занимал место на парте девушки. На этот раз Тео выглядел куда более собранным, чем в их последнюю встречу. Причудливые кудри хоть и свисали на лбу, но в целом причёска казалась презентабельной. Рубашка не была застегнута на все пуговицы – верхняя отсутствовала в петле в знак личного протеста уставам школьной формы. Гермиона продолжала пристально наблюдать. Не знала, зачем именно она это делала. Из-за внезапно вспыхнувшего интереса? Едва ли. Может, искала хотя бы крошечный намёк на то, почему Теодор решил сесть рядом с той, кого раньше старался избегать всеми силами. Мысли Грейнджер передались Нотту будто бы воздушно-капельным путём. Её активно сменяющиеся раздумья приковали к себе внимание Тео, и он поднял на неё свой пытливый взгляд. Теперь между ними разыгралась самая настоящая невербальная дуэль взглядов, и победит тот, кто продержится дольше. Гермиона чувствовала, что в этой битве она не сможет выйти победительницей. Придётся приложить немало усилий для того, чтобы разбавить иссиня тёмный деготь щепоткой янтарного мёда. Гермиона недовольно сузила глаза, а Теодор, в свою очередь, выгнул левую бровь в вопросительном жесте. Его правая щека, укрытая россыпью веснушек, слегка дернулась от легкой улыбки. Внезапно его худая ладонь бросила на парту девушки газету, на которой зацикленным образом сменялись кадры колдографии. — Что это? – единственное, что смогло вырваться из уст Грейнджер. Удивительно, как у неё – девушки, которая владела богатым словарным запасом, – в арсенале остались лишь два слова, больше походящие на блеяние, чем на вопрос. — Мне показалось, что тебе будет интересно прочесть, — пожав плечами, отозвался Нотт, поворачиваясь в сторону гриффиндорки. — Не меня же ты разглядывала целых две минуты, — язвительно дополнил слизеринец. Прочистив горло, и сделав вид, что она не понимает, о чём были последние слова Нотта, Грейнджер ухватилась за края свежего выпуска. И этот момент стал последним перед тем, как хаотичный выплеск ядерной тревоги и щекочущих опасений завладел её нутром. Обветренные ладони с трудом удерживали невесомую газету, а мозг с жадностью поглощал каждую крупицу информации. Это было сродни мазохизму – узнавать то, что могло бы причинить жалящую боль. И эта боль точно не несла в себе ничего хорошего. Напротив. Она добивала. С каждым треском секундных стрелок мир Гермионы рушился. В очередной раз за последние месяцы. Ей было интересно, насколько долго она сможет удерживать ветхую повязку на раздробленной коре её жизненного одра. По всей видимости, ждать оставалось недолго.ВОССТАВШИЙ ИЗ МЁРТВЫХ ИЛИ РОКОВОЙ ПРЕЕМНИК Загадочное убийство в Хогвартсе вновь прокатила волну опасений. Маньяк, прозванный в узких кругах Чистильщиком, добрался до одной из маглорожденных учениц. Группа недовольных скандирует с лозунговыми петициями в знак поддержки семьи погибшей Линды Грант перед зданием Министерства. Люди требуют возмездия и повышенного внимания со стороны мракоборцев к этому непростому расследованию. Взволнованные родители уже обратились с письмами в нашу редакцию для того, чтобы мы дали большую огласку этому делу.
Гермиона, не веря собственным глазам, продолжала читать. Неужели Скитер, действительно, решилась дать прозвище этому чудовищу? Это больше походило не на благой жест, а на преднамеренную рекламную кампанию маньяка. Грейнджер была уверена, что Чистиль… убийца именно этого и добивался – публичного признания. Он желал, чтобы о нём узнали все. Прознали о его ужасающем величии, построенного на костях и вымазанного кровью своих жертв. Перевернув страницу, Гермиона наткнулась на новую порцию удушающих подробностей.Примечательно, что бедную Линду нашла именно Гермиона Грейнджер. Героиня войны, новая знаменитость магической Англии. Та, кто положила конец злу, шагая рука об руку с Избранным мальчиком - Гарри Поттером. Неужели Золотая девочка и вовсе не так проста, как мы все привыкли думать? Кажется подозрительным, что именно мисс Грейнджер была одной из первых, кого заметили рядом с мёртвым телом мисс Грант. Что это – очередное совпадение или жуткая закономерность? Следите за всеми подробностями расследований в новых выпусках!
Гермиона не заметила, как сжала газетную полосу настолько, что она уже слабо походила на свежий выпуск. Пальцы старательно сминали ветхую бумагу, стараясь сделать из неё изорванный клочок. Сделать хоть что-нибудь, чтобы не видеть мерзкие слова. Чёртова Скитер. Недоделанная журналистка, вечно желающая очернить репутацию, впихивая в свои статьи порцию жёлтых сплетен. Не потому, что желала дать огласку. Конечно, нет. Рита Скитер желала вознести себя, а вместе с тем и свой материал, чтобы люди продолжали поглощать слухи, подаваемые под видом авторитетного мнения. И, ведь, находились те, кто верил в эту чушь. Теперь Гермионе стало понятно, почему на неё все так косились в коридоре. Именно поэтому Лаванда и Парвати до сих пор шушукались, не смея поднимать свои глаза в сторону гриффиндорки. Поэтому слизеринки с таким упованием впервые в своей жизни читали статьи старой сплетницы. Последний раз Грейнджер удостаивалась чести стать звездой школы на четвертом курсе, когда Ведьмин досуг написал статью о горе любовном треугольнике, в котором фигурировали Гермиона, Гарри и Виктор Крам. Послышалось цоканье языком. Нотт вновь желал, чтоб девичьи зрачки приросли к его гладко выбритому лицу, возвращая своё внимание на слизеринского шута. Молодой человек вальяжно растянулся во весь рост, вытягивая ноги на скамье, чуть приподнимая брюки прямого кроя. Выдохнув весь запас кислорода, Грейнджер метнула в слизеринца недовольный взгляд. Она ждала, когда он скажет это. Вновь опустит свою очередную неуместную шутку, скрывая за этой, казалось бы, безобидной фразой весь шквал своего презрения. Взмах густыми ресницами. Отсчёт секунд до того момента, когда стена меж ними разрушится, и все самообладание гриффиндорки сойдёт со стоп-крана. Но этого не произошло. — Занимательное чтиво, ага? — насмешливо спросил Нотт, кивая на то, что ранее являлось газетой, но теперь разорвалось в мелкие бумажные крошки. — Кому пришло в голову выпустить в печать эту херь. — Ты… что? — сбивчиво вторила Гермиона, пытаясь подавить потерянный взгляд, смешанный с нотками надежды. Неужели она нуждалась в его поддержке? — Разве ты не должен сейчас сказать что-нибудь в своём стиле? — старательно парировала гриффиндорка, расправляя плечи. Ещё один зов к защитной реакции. Безуспешно. Со стороны она выглядела жалко. Чувствовала, что было именно так. — Что-то вроде: «Я был прав, грязнокровка сошла с ума и теперь терроризирует бедных школьниц!» — воскликнула Грейнджер, всплескивая руками. Она осеклась, понимая, что своей взбунтовавшейся реакцией возбудила интерес не только Нотта, но и его свиту, которая сейчас почему-то оказалась за кулисами спектакля. На мгновение Гермиона подумала о том, что вся эта ситуация могла стать очередной безумной идеей слизеринца. Может, он решил сыграть роль доброго, понимающего юноши, чтобы после растоптать мгновенное взаимопонимание, проскользнувшее между ними. И тогда из кулис выйдут те, кто сейчас вынужденно скрывались за занавесом. Гермиона слегка повернула голову, ощущая на себе испепеляющий взгляд Паркинсон, чьи ногти впивались в парту. Казалось, что ногтевая пластина уже сломалась под корень, стачивая ту до мяса. Но слизеринка не морщилась от боли. Она продолжала прожигать дыру в боку Гермионы, стараясь уничтожить девчонку не вербально. Нет. Это не могло быть наигранным шоу. Слизеринки ничего не знали о замыслах Нотта. Переживать было не о чём. Возможно. — Ты хилая, — коротко ответил Нотт, перебивая размышления Гермионы. — Вряд ли бы тебе удалось замочить бедолагу Грант в одиночку, — гриффиндорка не понимала, как ей расценивать такие слова: как комплимент или оскорбление. — Я была лучшей в дуэльных классах, — принялась защищаться Грейнджер, складывая ладони на груди. — Тебе ли не знать об этом, — прищурив глаза, добавила Гермиона. Отлично. Теперь она пыталась доказать, что могла совершить убийство. Просто замечательно, Гермиона. Слизеринский шут вновь обыграл тебя, заставляя вспыхнуть так быстро, что теперь становилось не по себе. Она горела целиком. Чувствовала даже кончиками ушей, как поднималась температура от негодования. Она вновь поддалась ребячеству. И снова со слизеринцем. — Почему ты не с ними? — Гермиона незаметно указала кончиком пальца в сторону слизеринцев. Решила разбавить тему чем-то отвлеченным. Поняла, что была просто обязана застать его врасплох. Боролась с Ноттом его же оружием. — В смысле? — у неё получилось. Слизеринец впервые выглядел растерянным. Настолько, насколько было возможно, когда дело касалось Теодора. Но он не сдавался так просто. Не давал гриффиндорскому напору сломить хитрый слизеринский нрав. Он выпрямил спину, поддавшись вперед. Словно они были участниками приватного разговора. Гермиона принялась инстинктивно подаваться назад, но остановилась. Не хотела выглядеть беззащитной. Нотт вновь решил поиграть с её предубеждениями и уязвимостью, но она была готова взглянуть в лицо этому лукавому мальчишке. Вместо того, чтобы впиться спиной в заднюю парту, девушка придвинулась к передней, и теперь лица молодых людей стали ещё ближе. Гермиона осознала это, когда почувствовала, как яркий всплеск чужого аромата впился в её ноздри, заставляя откинуть все предрассудки на второй план. Нотки эфирного масла, издаваемого кожей слизеринца, приковали к себе все природное любопытство Гермионы, заставляя ту вдыхать этот запах против воли. Чтобы изучить каждую деталь до последнего раскрываемого букета. Грейпфрутовая свежесть была настолько сладкой, что Грейнджер сглотнула, предвкушая приторность. Цитрусовая пряность оседала на внутренностях девушки, продолжая манить. Она уже ощущала предательское желание вбирать в себя неправильный аромат прежде. И эта вспышка мучительных воспоминаний обожгли носовые пазухи, принуждая прикусить язык. Она должна отвлечься. Гермионе не следовало думать о нём. Но она делала это. Опять. Снова. Чёрт возьми. Зачем она вспомнила о том, кого желала уничтожить ещё прошлым вечером? Перед глазами зарябило. Из вида пропал Нотт. Исчез класс, наполненный учениками. Школа разрушилась в мгновение ока. Гермиону окатило волной бушующего ветра и каплями дождя. Ей причудился момент, который отчего-то не отпускал её измученный мозг. Она в бреду. Ей нужно очнуться. Но не получалось. Не могло получиться, когда она чувствовала знакомый ментоловый запах сигарет, а после обволакивающую приторность миндального десерта. И Малфой, нависающий над её хрупким телом. Его жестокий взгляд и ладони, скользящие по коре. Они казались единственными живыми существами посреди заброшенной поляны, чьи земли омывал ливень. Тот самый день, когда они встретились. Когда она сама лично пришла к нему. Гермиона встряхнула головой, желая выбросить из своей головы этот мерзкий образ влажных белоснежных волос и бледной кожи. Она снова прикусила язык, чувствуя, как кровь перебивает отголоски прошлых дней. Отлично. Она, наконец-то, отвлеклась. Но спасение было недолгим. Придя в себя, она почувствовала, что грейпфрутовый аромат исчез. Гермиона больше не могла сконцентрироваться на аромате, принадлежавшем Нотту. Теперь она утопала в запахе, что связывал её конечности и заставлял не отвлекаться. От него. Принуждал рецепторы работать в полную мощь только лишь для Малфоя. Не желал смилостивиться. Не давал никакого разрешения на то, чтобы выпустить гриффиндорку из своей цепкой хватки. Он топил девичий разум и игрался с ним, словно она не принадлежала самой себе. Не была властна над собой. И это ужасало её, наверное, больше, чем мысль о том, кем он мог быть на самом деле. Убийцей или заблудшей душой, ошибочно принимаемой за чудовище. Гермиона поняла, что она была не в бреду. Не находилась в проекции своего подсознания и душащих воспоминаний. Всё было реальным. Потому что Малфой тоже был здесь. Видимо, она не заметила, как он вошёл в класс. Потому что, как только Гермиона позволила себе обернуться снова, она увидела, как блондин стоял, облокотившись на парту. Его ладони покоились на талии Астории. Но перманентный взгляд был прикован в львиную сторону. Малфою хорошо удавалось скрывать свои эмоции, но Грейнджер чувствовала, как мерцает пространство между ними. Словно он пускал поток электричества, желая пропустить через него весь свой гнёт. Всю ту ярость, что осталась покоиться с ним после того, как Гермиона унизила его. Дала понять, что не станет терпеть его оскорбления. Но было что-то ещё в его ледяных, словно два айсберга, глазах. Замешательство. Гермиона поняла, почему он смотрел именно так. Ведь она так и не отстранилась от Нотта, и тот в свою очередь тоже не принимал никаких попыток расширить расстояние между ними. И эта догадка вскружила ей голову. Малфой был вне себя от созерцания того, что Гермиона крала его друзей, не прилагая к этому никаких особых усилий. Блестяще. После Грейнджер обязательно сдерет с себя шкуру за то, что позволила себе влиться в этот опьяняющий адский лимб. Гермиона повернулась к Нотту, следя за тем, как он умело перебрасывал по костяшкам монету. — Почему ты сидишь со мной, пока твои дружки, я уверена, придумывают, как меня будет потрошить Чистильщик? — клеймо, данное убийце, обожгло язык. — Разве у вас, змеенышей, не коллективное мышление? — Считай, я решил эволюционировать и стать, наконец, человеком разумным, — улыбаясь, произнёс Нотт, подпирая голову свободной рукой. Парочка кудряшек выбилась из укладки, слегка прикрывая игривый взгляд Тео. Гермиона покосилась на парня. Она старательно пыталась найти хотя бы одно слово для достойного ответа. Но девушка лишь раскрыла рот. А после захлопнула его. — Что? — Нотт сдвинул брови на переносице, не унимая улыбки. — Удивлена моими познаниями в антропологии? — монетка подлетела в воздух, а после была обнаружена за ухом девушки. Тео покрутил галлеон перед девичьим лицом, убирая его в карман. — Более чем, — гриффиндорка вновь не знала, к чему относился её скромный ответ. К его знаниями в сфере магловской науки или к его навыкам фокусника. — Вот что делает с людьми скука и сублимация былых грехов - приобщаешься к тому, от чего когда-то шарахался, — склонив голову, резюмировал слизеринец. — Но не волнуйся, гордая птичка, я не стану топтать твоё эго и смещать тебя с должности главной зубрилы школы. — Уж будь так любезен, Нотт. Кивнув в знак согласия, Теодор отвернулся, оставляя Гермиону, наконец, наедине с собой. В класс вошли Гарри и Рон, Гермиона узнала их по голосам. Мальчики о чём-то болтали, но делали это без прежнего энтузиазма. Рон был угрюм, и эта маска потерянности до сих пор не сходила с мягких черт его лица. Бросив короткий взгляд в сторону Грейнджер, друг прошёл к передним партам, усаживаясь позади Лаванды. Несмотря на то, что Парвати была готова уступить ему место рядом со своей девушкой, Рон это предложение проигнорировал. Гарри опустился рядом с Гермионой, спрашивая у девушки, какое было домашнее задание. Это одновременно и смутило, и порадовало её. Оказывается, осталось ещё что-то, что не было подвластно изменению. Прозвенели колокола, означавшие начало учебного дня. Гермиона предвкушала момент, когда её голова будет забита чем-то помимо кровавых подробностей об убийствах Чистильщика и изучению заблудших душ тех, кто её окружал.***
Драко ещё никогда не чувствовал такую острую потребность в уничтожении каждого, кто попадался на его пути. Будь это случайный прохожий в коридоре или тот, кого слизеринец знал достаточно хорошо. Плевать. Малфою хотелось уничтожить эту школу и всех тех, кто имел к ней хоть какое-то отношение. Кинуть в каждую стену оглушительное Бомбарда, чтобы все вокруг возымело такое же состояние, каким себя внутри ощущал слизеринец. Драко всем своим сердцем желал этого. Разложения. Медленного и мучительного. Потому что так было бы честно. Тогда бы ему не пришлось гнить в одиночку; чувствовать, как отмирает все живое с каждым гребаным днём. Не просыпаться в холодном поту от одной только мысли, что чёртов механизм истребления уже был запущен кем-то другим. Кем-то, кто желал превратить жизнь каждого учащегося в кошмар. Кем-то, вроде Чистильщика. Ублюдок уже возымел огромную популярность у школьных зевак, которые весь день только и делали, что трепались об убийце и том, как теперь его величают. Тяжелый, мать его, случай. Но отличие Малфоя было в том, что его жалкая судьба уже давно топила слизеринского мальчишку в мучительных водах, заставляя захлебываться тем, что, казалось, он заслужил. За последний месяц ему удалось вобрать в себя то, что окончательно сорвало его самообладание с петель. Он мучился. До скрежета зубов. До судорог в теле, пускающих неприятную волну покалываний под кожей. И даже гребаные сигареты не спасали его увядающую душу от приступов неконтролируемой агрессии. Никотиновый дым не смог вымыть внутри клубившуюся злость, поражавшую нервную систему. Малфой в самом деле постепенно терял самообладание и контроль над ситуацией. Если раньше ему казалось, что виной всему было прошлое и воспоминания, которые хранил в себе Мэнор, то теперь не было оправданий. Смена локации не помогла слизеринцу вернуть былое спокойствие и непоколебимость. Хаотичные мысли блуждали в черепной коробке, заводя шестеренки на такую мощь, что его голова могла взорваться в прямом смысле. И он почти взорвался вчера. Дал волю той мгле, что разлилась по его венам, проникая в само сердце. Заставляя идти на поводу у животного инстинкта. Искать того, кому можно было бы причинить ещё большую боль, чем ощущал сам слизеринец. Выпустить то негодование, что поселилось после того, как он потерял всё. Уважение и статус в обществе. Понимание матери. И самое главное – самого себя. Перед глазами Малфоя всё ещё сновал образ грязнокровки. Её шея цвета спелых оливковых плодов, которая контрастировала с его бледными, неживыми ладонями. Её распахнутые глаза, в чьих янтарно-шоколадных радужках было множество немых вопросов, но самый главный он узнавал из тысячи. Как далеко ты можешь зайти, Малфой? Его твердая хватка, ослабевающая пылкий львиный нрав гриффиндорской заучки. Подушечки пальцев все ещё хранили в себе ощущение её хрупкого тела и пульсирующей вены, которую хотелось вырезать из-под плоти, дабы утолить своё собственное искушение. Сознание продолжало транслировать слова мерзкой суки. Это было подобно брошенной кости для изголодавшегося зверя. Невозможно было удержаться от такого щедрого жеста, и пропустить все мимо ушей. Не осталось больше никаких сил, чтобы терпеть сучьи выходки этой самовольной стервы. Малфой предчувствовал, что рано или поздно они столкнуться с Грейнджер лицом к лицу. Они присматривались друг другу. Отдавали, так сказать, дань приличию и воспитанию; не стремились уничтожить друг друга в первый же день. Но Драко знал, что это было неправильно. Снисхождение к грязнокровному существу, действительно, не было делом его компетенции. Но он уже сделал это. Отступил. Снизошёл. Салазар, да называйте это, как вам угодно. Малфой позволил грязнокровке удержать первенство вчерашним вечером. Дал ей право прислонить острие ножа к его мраморно-ледяной коже. Он должен признать, что её внезапный жест нехарактерной жестокости сбил его с толку. Смазал понятие о светлой и рациональной Грейнджер. Слизеринец видел, как глаза её наливались чернью – под стать того, что разливалось по его жилам. Замечал, как с каждой секундой яркость янтаря тускнела, а радужки омывались изуверством и свирепостью. И он даже не стал обороняться в ответ. Отступил. Дело было отнюдь не в страхе за свою жизнь. Мерлин, Малфой бы и сам с радостью мог попросить девчонку проткнуть его артерию, дабы жизнь больше не испытывала его на прочность. Его потрясла несвойственная экспрессивность и тот огонь, что разливался по жилам грязнокровки в момент, когда она удерживала временную власть над ним. Грейнджер поразила его против воли. Ему до безумия хотелось выпотрошить себя, доставая из глубин подсознания это удивительное умозаключение. Малфою было не по себе от одной только мысли, что грязнокровка смогла вызвать у него что-то помимо бешенства и исступления. Малфой ненароком задумался, как бы на это отреагировал отец? Гордился бы тем, что его отпрыск величаво придерживался семейных взглядов? Нет. Люциус спросил бы, почему Драко не разорвал девчонку в первую же встречу. Почему игрался с ней, словно она не была его жертвой. Почему позволял быть равной ему в схватках; уступал ей ходы, а не ставил шах и мат в первый же ход. Почему проявлял малый, но, все же, интерес. Отец совершенно точно не гордился бы таким поведением сына. Он слышал его утробный, гневный смех, полный отвращения, доводящий до стыдливого покраснения. Высокомерный голос Люциуса звучал в голове Драко, не прекращая. Поселился в его мозгу. В прямом смысле стал его плотью и кровью. Монотонное звучание отцовских претензий и нареканий транслировалось беспрерывно. Малфою казалось, что постепенно он сходил с ума. Впору было сдаться в лечебницу Святого Мунго, дабы целители провели масштабную работу по восстановлению здоровья слизеринца. Но всё перечисленное не являлось истинной причиной слизеринского гнева и бессилия. Злость Драко была вспахана иными рычагами давления. И объект ненависти Малфоя сидел прямо перед ним, медленно перелистывая досье ученика прежде, чем начать допрос. Честно говоря, слизеринец ожидал этого гораздо раньше. Думал о том, почему мракоборцы не ворвались в его дортуар сразу же, как нашли тело мертвой девчонки. Ведь это так в их стиле – ссылать любое преступление на того, кто однажды с треском проебался. Но иногда министерские крысы умели удивлять. И всегда неприятно. Докучливо. С должной предвзятостью и недоверием. Группа служителей закона, поселившаяся в стенах Хогвартса, заполоняла каждый угол замка, словно стремительно развивающаяся болезнь. Их влияние росло, будто раковая опухоль, отравляя собой любую надежду на спокойное существование в этой школе. Этот день не стал исключением. Но сегодня всё их внимание было наточено на платиновой макушке и глазах цвета грозовых туч. Малфой сидел в кабинете старухи Макгонагалл; на время расследования она вынужденно отдала свои владения Саммерсету для того, чтобы тот устраивал здесь свои показательные пыточные представления. Драко хорошо знал главу Отдела по Борьбе с Тёмными Силами. За три месяца заточения в поместье, слизеринец видел этого ублюдка чаще, чем родную мать. Именно Саммерсет курировал слушание Малфоя в суде о причастности к деятельности Пожирателей. Именно он был тем самым соглядатаем, что следил за каждым жестом и словом Драко, пытаясь отыскать в поступках мальчишки хотя бы малую долю доказательства его вины. Суд оправдал Малфоя, что стало неожиданностью даже для него. Но Саммерсет не остановился. Просил повторного слушания. Подавал на апелляцию. И мудаку все же удалось превратить жизнь Драко в самый настоящий кошмар. Быть заточенным в своей собственной жизни без права на полномерное существование хуже любого наказания. Хуже срока в Азкабане или поцелуя Дементора. Чувство неполноценности порождало злость и тихую ненависть, заставлявшую кровь вскипать, а мозг плавиться от наличия самых безумных идей. Ни одна не могла превратиться в реальность. Только планы, схемы, наброски, но реализация – никогда. Слишком велика роскошь для того, кого заковали в импровизированную клетку. Испытательный срок – вот, к чему пришёл суд после многочисленных ходатайств. Тогда-то Саммерсет и отыгрался за все прошлые неудачи. Он являлся каждую сраную неделю. Каждый ебаный понедельник. Допрашивал, осматривал владения Малфоев, выводил Нарциссу из относительно стабильного состояния. Пытался выискать то, что могло бы сорвать Драко с крючка временного доверия. И, вот, она – блядская ирония блядского Саммерсета. Он решил сыграть по избитому сценарию, не изменяя своим извращенным принципам. Мракоборец вызвал Малфоя на допрос в самый ненавистный ему день. В понедельник. Нет, блять, серьёзно? Драко готов подписать любой документ, но вычеркните понедельник из его жизни. — Вы готовы к допросу, мистер Малфой? — Саммерсет кинул официозный вопрос в сторону слизеринца, не отвлекаясь от заполнения какой-то аврорской херни. Драко даже не смотрел, что этот идиот там выписывал так долго. Драко смотрел только на настенные часы, мечтая о том, чтобы всё это поскорее закончилось. — Всегда готов, — коротко ответил блондин, продолжая сосредотачиваться на стрелке циферблата. Саммерсет шумно выдохнул, левитируя с помощью палочки чашку с дымящимся кофе. Широкоскулый аврор отложил перо в сторону, поднимая голову. Медленно, глядя исподлобья, словно делал одолжение. Дёшево, как же дёшево. Драко продолжал игнорировать эти натужные попытки вывести его из себя. Нет. Этого не случиться. Сегодня он спокоен, трезв и выкурил уже шесть сигарет. К тому же, здесь не было грязнокровки. Хотя бы это должно упростить удерживание гнева внутренними силками. — Где вы были в субботу вечером? — стрелка часов пробила три часа, и с этого момента Драко начал отсчёт неизбежного. Саммерсет сделал внушительный глоток, нервно проталкивая напиток в глотку. Малфой ощущал скрипучее отвращение. — Был на тренировке, — сухо отозвался слизеринец, чувствуя, как каждое показание отдавалось молоточным ударом по голове. — Точнее, — надавливал на мальчишку аврор, щелчком пальца приказывая секретарю записывать каждое слово. — Мне поминутно рассказать вам, чем я занимался? — сквозь зубы произнёс Драко, ощущая, как сбивается дыхание. Плохой знак. Воцарилась тишина. Малфой заставил себя опустить серебристые радужки на мракоборца, замечая, как его бородатое лицо расширяется от фальшивой улыбки. Мужчина смотрел вынуждающим взглядом, намекая на то, что не потерпит иного развития событий. Драко облокотился на спинку стула, подавляя в себе желание заавадить Саммерсета ради того, чтобы его мудацкая улыбка слезла, наконец, с его не менее уродливого лица. — Сразу после ужина я направился в раздевалку, — начал разжевывать Малфой, не спуская серых глаз с лица мракоборца. — Переоделся, поболтал с Забини, — растягивая свой рассказ как можно медленнее, перечислял Драко. Он старался говорить плавно, играя на терпении Саммерсета, максимально давя на клавиши мужского терпения. Хотел, чтобы он вкусил последствия своей идеи сполна. — Потом начал чистить метлу, а ещё меня навестила младшенькая Гринграсс, — Малфой резко щелкнул пальцами, будто, действительно, вспомнил что-то важное. — Намекала, чтоб я трахнул её в раздевалке. Ну, вы знаете, секс в общественных местах всегда самый незабываемый… — Ближе к делу, — откашлявшись, рассеянно перебил Саммерсет. — Последнее записывать не нужно, — он обратился к секретарю, пытаясь скрыть ладонью румянец на своём лице. Драко осекся на полуслове, чувствуя, как наслаждение разливалось по внутренностям, убаюкивая его гнев. Он снова мог владеть ситуацией, сбрасывая с себя маску пешки, коей вечно помыкают. — В восемь часов началась тренировка, — подытожил Драко, расправляя плечи, укрытые плотной тканью мантии. — Насколько мне известно, в этот день вы должны были курировать поход младшекурсников в Хогсмид с мисс Грейнджер, — Саммерсет принялся вновь вставлять палки в колеса, вытаскивая из чертога разума новые подробности и должном распорядке дня Малфоя. — Почему вы не пошли с ней? — Я же сказал, был занят. — Поход в Хогсмид был назначен на дневное время, — мракоборец достал из кипы нужную бумагу, читая чужое показание. Драко не мог разобрать, кому оно принадлежало. — А ваша тренировка проводилась вечером. Вы вполне могли успеть сделать все дела, как полагается добропорядочному старосте. — Работа с Грейнджер меня утомляет, — брезгливо бросил Малфой, удерживая поток оскорблений при упоминании этого имени. — Я сказал ей об этом. Не припомню, чтобы она была против пойти с малолетками в одиночку, — солгал Драко, дернув кадыком. — Грейнджер всегда любила делать грязную работу за остальных. — Удивительно, — пробормотал Саммерсет, качая головой. — Как у мисс Грейнджер хватило смелости защищать такого, как вы, — он продолжал изливать некие подробности из их допроса с грязнокровкой себе под нос. — Если бы я не был осведомлен о её взглядах и военной позиции, то подумал бы, что она к вам неравнодушна. — Грейнджер? Что она сделала, простите? — встряхнул головой слизеринец, придвигаясь вперед. — Защищала меня? — добавил он с насмешкой. С истерикой, щекотавшей нервы. Малфой почувствовал, как внутри что-то с треском надломилось. Ему показалось, что он плохо расслышал. Салазар, он точно понял фразу не так, как следовало. Пусть хоть что-нибудь укажет ему на то, что слух его ошибался, транслируя в мозг искаженную информацию. Но слизеринец всё расслышал правильно. Не упустил ни единой буквы. Ни одного блядского слова. Весьма прозаично. Грязнокровная дура решила, что у неё есть в запасе несколько жизней. Замечательно. Иначе как можно было расценивать такой глупый, поистине безрассудный поступок? Если об этом прознают журналисты из Пророка, то совсем скоро вся школа будет кишеть новой порцией слухов о том, героиня войны защищала бывшего Пожирателя смерти, выгораживая его перед представителем закона. Она, блять, точно была идиоткой. Чем она думала, когда ставила свою белоснежную репутацию под сомнение? Это было не похоже на Грейнджер. Весьма не похоже на самую умную ведьму своего поколения. Как бы Драко не противился этому избитому клише; клейму, выгравированному лестью почитателей грязнокровки, но она действительно была самой умной из всех, кого когда-либо встречал Драко. Разумеется, он бы никогда не произнёс эту фразу вслух. Даже в своей голове он боялся согласиться с этим утверждением. По всей видимости, грязнокровка была смелее него, раз не страшилась гнева общественности в ответ на её порыв заботы. Малфой подавил рык, но чувствовал, как напрягаются мышцы его лица. Он удерживал в себе град оскорблений и проклятий, которые так хотелось бросить в лицо сошедшей с ума Грейнджер. Сучка решила поиграть в опеку, подавая ему на блюдце своё гребаное сострадание. Но он не нуждался в нём. Не требовал этой подачки, от которой все внутренности подгорали, словно безжалостное пламя на фитиле. Пусть и дальше носится с нищим Вислым и сироткой Поттером, но Малфой никогда в жизни не пожмет в ответ её руку помощи. Он скорее, оторвёт конечность, сочащуюся грязной, смрадной кровью, скармливая ту Гиппогрифу. — Это никоим образом не относится к расследованию, — Саммерсет пресек любые попытки Малфоя выведать у того подробности допроса грязнокровки. — Вы можете обсудить этот вопрос с мисс Грейнджер лично. Нет. Нихуя. Нетнетнетнет. Он ни за что не будет унижаться перед занудливой гриффиндоркой, выбивая из неё честное признание. Никогда не опуститься до того, чтобы припасть к её ногам ради утоления этого мимолётного интереса. Ему плевать. Пусть Грейнджер роет себе яму, но не смеет затаскивать его в братскую могилу. — Продолжим, — мракоборец вновь отпил из чашки, которая уже успела остыть. Сколько они пробыли здесь – полчаса, час? Драко казалось, что целую вечность. — Во время тренировки вы не покидали поле? — Нет. — Занятно, — усмехнулся Саммерсет, доставая из папки новое досье. — Но у нас есть другая информация, — облизав кончик пальца, мужчина принялся перелистывать страницы. — Мистер Голдстейн считает иначе. Он сказал, что видел, как примерно в девять часов вечера заметил, как вы заходили в замок, — мракоборец перевел взгляд на слизеринца. — Это было за полчаса до предполагаемого времени убийства. У вас есть оправдание на этот счёт? — Во время полета я не рассчитал скорость и врезался в трибуну, повредил плечо, — Драко указал на место ушиба. Он расстегнул пуговицу на мантии. Оттянул ворот кашемирового свитера, из-под которого виднелась эластичная повязка. — У мадам Помфри золотые руки, — ядовито добавил Малфой. — Или бедная девушка задела вас, пока боролась за свою жизнь, — маска вынужденной вежливости сошла с лица главы Аврората. Он сузил глаза, а на лице застыла гримаса злобы и отвращения. — Ебаный бред, — сквозь зубы прошипел слизеринец, чувствуя, как гнев подкрадывался к его голосовым связкам, развязывая узел спокойствия. Он чувствовал, как мгла просилась наружу. Умоляла, ластилась. Лелеяла надежду на то, что Драко покажет своё истинное лицо. — У тебя нет никаких оснований обвинять меня в этом, ты, кусок… Чужие ладони ударили по дубовому дереву. Не выдержав, Саммерсет вскочил со своего места, расправляя подол форменной накидки. Его глаза налились кровью, а лицо искажалось с каждой пробитой секундой. По нахмуренному лбу, усеянному морщинами, скатывалась струя пота. Мракоборец упирался кулаками в стол, нависая над Малфоем. Рот ублюдка был искривлен, а грудная клетка вздымалась с такой силой, что могла с легкостью раздробиться о собственное дыхание. Но Драко даже не дрогнул. С высоко поднятым подбородком слизеринец продолжал выжидать следующую выходку аврора, с трудом удерживая язык за зубами. Внутри клокотало чувство насыщения от того, что смог вывести Саммерсета из себя. Сущность Малфоя питалась любым проявлением негативных эмоций. Ликовала даже от малой доли концентрированной злобы, становившейся катализатором для его жалкого существования. Чернела в венах, стремительно разливаясь по всему организму. Являлась чистейшим эйфоретиком, заглушая собой все пагубные переживания. Заставляла забыться хотя бы на некоторое время. — Не забывай, где ты находишься, щенок, — Саммерсет выплюнул предупреждение. От его слов веяло жаром ненависти и запахом дешевого кофе. — Думаешь, я не знаю, чего ты добиваешься? — он обратно рухнул на своё кресло, посылая к чертям фальшивый официоз. Продолжал сканировать взглядом Малфоя. — Думал, если спрячешься здесь, то тебе все сойдёт с рук? — мракоборец обвел глазами кабинет, выставляя указательный палец вперед. — Ты глубоко ошибаешься. Вновь послышался щелчок пальцев, и секретарь послушно подошла к столу, останавливаясь между Малфоем и его личным надзирателем. Женщина опустила несколько бумаг перед начальником, ожидая, когда он проверит содержимое записей. — Прежде чем ты покинешь мой кабинет, я с радостью сотру это надменное выражение с твоего лица, — не отвлекаясь от чтения, медленно проговаривал мужчина. Драко почувствовал, как температура в душном помещении постепенно охладела. — С этого дня тебе запрещается любая связь с внешним миром до выяснения всех обстоятельств. Никаких отправлений писем, никаких ответов – ничего. Любая попытка обманом отправить почту сразу же будет донесена мне. А я, в свою очередь, сообщу об этом в Министерство. — Ты не имеешь никакого права устанавливать здесь свои блядские порядки, Саммерсет! — взревел Малфой, вскакивая со стула, сшибая его. Слизеринец продолжал кричать, срывая глотку до болезненных язв. Плевать. Сейчас он не чувствовал ничего, кроме оглушающего гнева, отравляющего его самообладание. — Другим отпрыскам Пожирателей ты тоже установил свой гениальный запрет? — пальцами он изобразил кавычки. — Дай угадаю! Конечно же, блять, нет! Потому что тебе, видимо, приносит до ахуения огромное удовольствие подводить к решетке именно меня! С каждым словом блондин ударял кулаком в грудь, пытаясь тем самым вырвать из себя разрывающую ярость, которая теперь ощущалась, отнюдь, не вспомогательным веществом в крови. Она разрушала. Его самого. Всё вокруг. Ему вновь хотелось срезать с себя кожу, отправляя ту в печь, лишь бы не чувствовать давление на свою шкуру. — Проводите Малфоя до двери, — Саммерсет дал распоряжение своим бойцам. Он до сих пор даже не удосужился поднять свои мудацкие глаза. — На сегодня с него достаточно откровений. Малфой не желал прекращать бой. Не мог просто так оставить себя прозябать в последствиях совершенно идиотского постановления. Этот чёртов запрет щекотал его нервы. Заставлял вновь почувствовать себя уязвимым. Он всеми силами пытался выкроить для себя глоток кислорода, слабый луч надежды, а вместо этого получал порцию удушающих фраз. Две пары рук опустились на его плечи, пытаясь силой оттащить слизеринца от стола мракоборца. — Не трогайте меня! — огрызнулся Драко, спихивая чужие ладони со своего тела. — Не смейте, блять, ко мне прикасаться. Малфой отдернул рукава мантии, разворачиваясь на каблуках обуви. Каждый его шаг, совершаемый до выхода, отдавался внутри. Твердая походка была напускной. Любое движение давалось с трудом. Драко чувствовал, как собственные ноги не слушались его, становясь полновесными. Кожа его бледнела на глазах, отдавая свинцово-серым оттенком. Слизеринец почти дотронулся до латунной ручки двери, как голос за его спиной прогремел подобно грому средь ясного дня: — Совсем забыл об одной важной детали, — приковал к себе внимание Саммерсет. — С этого дня и ваша мать находится под контролем Министерства. Ей запрещено покидать Мэнор, — мракоборец упивался словами, словно для него они были на вкус слаще любого десерта. Смаковал, давясь собственным гнилым величием. — К ней также приставлена следственная группа, которая будет следить за любым её неправомерным действием. Малфой почувствовал, как мир его в одночасье треснул, впуская мучительный обломок прямо в грудную клетку. Сердцебиение участилось, хотя, казалось бы, он давно перестал чувствовать жизненные импульсы. Искрящаяся ярость заставляла кристально-чистую кровь вскипать, повышая температуру тела до максимального градуса. Хаотичность мыслей слизеринца была подобна шторму, разрушающему даже самую малую долю его сущности. Тьма, заточенная в нём, гналась за сердцем, желая завладеть его эмоциями. Поглотить всецело, дробя его обветшалое самообладание на атомы. Душа по секундам разделялась на субатомные частицы, томясь от жажды вырваться наружу. Сбросить с себя оковы бренного сосуда, что был почти мёртвым. Малфой ощущал на физическом уровне потребность излить весь хаос, что зарождался под плотью слизеринца. Драко стискивал зубы до боли в челюсти. — Ты и так разрушил её жизнь, — брюзжал слюной слизеринец, слыша, как собственный голос отбивался от стен животным рыком. — Зачем ты решил впутать Нарциссу в это дело? Она ни в чём не виновата! Никогда не была в чём-либо виновна! Его крик перебивался о звуки приближающейся охраны. Те двое, что схватили его прежде, вновь заломили руки Малфоя, уводя прочь из кабинета. На этот раз, не церемонясь с взбушевавшимся студентом. — Я это просто так не оставлю, Саммерсет, — кричал Драко, извиваясь в цепкой хватке мракоборцев. — Клянусь своей жизнью, я отомщу тебе за неё! Я готов оказаться за решеткой Азкабана, чтобы лично поквитаться с тобой! Эти слова со звоном ударились о закрытую дверь. Бессилие побудило Малфоя впечатать кулаки в полотно, рассекая кожу на костяшках. Рана на ладони начала кровоточить, но он продолжал истошно реветь, вбиваясь изувеченной ладонью в портрет. Багровые следы отпечатывалась о картину с каждым ударом. Алая струя протекала сквозь пальцы, заливаясь под мантию. Ничто не помогало перебить мысль о том, что единственного родного человека склоняют к страданиям. Драко был готов терпеть любое дерьмо, что ему скармливали здесь. Но он бы никогда не простил себе, если бы по его вине страдала поистине невинная душа. Самая светлая из всех, кого он знал. Единственный луч посреди омертвленной земли. Ему хотелось разрушить каждый дюйм, окружавший его. Хотелось вырвать каждый орган из тела тварей, возымевших над ним контроль. Он бы с радостью ломал их кости при помощи Круцио, нежась в звуках хрустящих конечностей. Это было бы для него самым настоящим противоядием от лихорадки, что поразила его тело. Малфой не лгал о своей клятве. Он сделает всё, чтобы излечиться от паразита, поселившегося в стенах школы.***
День выдался по-настоящему тяжелым. Гермиона осознала это не только по пульсирующей боли, одолевшей её голову, но и по странному чувству, засевшему внутри. Неприятный осадок, циркулировавший где-то в глубине души, не давал сконцентрироваться на учебной рутине. Гриффиндорке приходилось изо всех сил удерживать внимание на предметах, но концентрация расходилась по швам, выпуская нежелательные мысли. Это по-настоящему раздражало её. Заставляло чувствовать себя беззащитной против воли собственного разума. Главной причиной для беспокойства служил Рон. Он был на всех уроках, но им не удалось нормально поговорить. Конечно, они общались в течение дня, но Гермиона чувствовала, что всё поведение Уизли было пронизано фальшью, вымученностью и нежеланием. Он говорил урывками. Отвечал коротко и расплывчато. И почти никогда не смотрел в её сторону. Она не могла понять, чем заслужила такое отношение со стороны старого друга. Она старалась расспросить Гарри о том, почему Рон вёл себя не так, как прежде. Но друг, пожав плечами, повторял одну и ту же избитую фразу: «Ему сейчас тяжело, Гермиона. Всем нам сейчас не по себе». Грейнджер прекрасно знала, каково это – быть измученным событиями прошлого и настоящего. Въедливое чувство, заставляющее органы леденеть, а сердце расщепляться под плотью, приросло к Гермионе слишком сильно, чтобы не понимать, как оно ощущалось на самом деле. Разумная частичка гриффиндорки понимала, что девушка не могла злиться на Рона из-за его специфической реакции на то, что обрушилось подобно лавине. Он имел полное право закрыться от друзей, не испытывая тягу к бесконечным рассуждениям о плачевной судьбе Линды. В какой-то степени Гермиона была даже рада тому, что Уизли был одним из немногих, кто старался держать язык за зубами, когда заходила речь о покойнице. Она и сама пыталась всячески сторониться этой жуткой истории, не желая при каждой озвученной подробности этого громкого дела чувствовать, как страх вновь подкатывал к горлу. Но отличие между ними, все же, было колоссальным. Гермиона всю свою сознательную жизнь держалась в стороне, старалась быть тактичной и эмпатичной по отношению к другим людям. Рону было чуждо подобное проявление сочувствия. Он не был избирательным в выражениях. Был категоричным и упрямым там, где этого делать не следовало. Но история с Грант перевернула с ног на голову то, что, казалось, лежало на поверхности. Показала обратную сторону того, кого Гермиона, казалось бы, знала наизусть. Это тревожило её. Сеяло смуту в её взаимоотношениях с близким другом. Не давало успокоиться. Узел внутри по-прежнему был туго завязан, не желая ослаблять восьмерки. И эти мысли съедали изнутри, убивая день на то, чтобы добиться хотя бы одного объяснения происходящего. Но никаких ответов девушка не получила. Ни одного. Грейнджер была благодарна тому, что время лилось стремительно, освобождая девушку от очередного будничного дня. Теперь она могла спокойно отправиться в свою комнату, дабы потеряться в четырех стенах и забыться на время в объятиях сновидений. Бессонница играла с гриффиндоркой в жестокие игры, подбадривая девичью паранойю и рой сомнений, жужжащих под костями. Ей был необходим небольшой отдых. Но подойдя к дверям башни старост, Гермиона поняла, что сон откладывался на неопределенный срок. Карие радужки наткнулись на золотистую макушку Энтони Голдстейна, прислонившегося к промозглым стенам коридора. Гриффиндорка медленно преодолевала расстояние между ними, пытаясь додуматься, почему когтевранец решил явиться к ней. Все смущение Грейнджер было обусловлено тем, что она никогда не общалась с Голдстейном вне занятий и собраний. Энтони являлся старостой Когтеврана от лица мальчиков. С ним было легко работать, ведь он был ответственным, порядочным и спокойным парнем. В какой-то момент обида на судьбу, что подселила к ней в дортуар полную противоположность когтевранца, вновь дала о себе знать. Мысль о том, что она по-прежнему продолжала терпеть день изо дня самого гадкого человека в этой школе, била наотмашь, оставляя после себя россыпь следов негодования и досады. — Привет, — Энтони заговорил первым, отталкиваясь от влажного камня. — Извини, что без предупреждения, я просто не знал, где тебя ещё можно найти, — он смущенно изогнул губы в подобие улыбки, перебирая пальцами пшеничные волосы. — Ничего страшного, — пожала плечами гриффиндорка, все ещё сканируя взглядом своего нежданного собеседника. — Что-то случилось? Вопрос показался Гермионе вполне себе логичным, ведь когтевранец никогда не обращал должного внимания на Грейнджер прежде. Одно время, когда сознание девушки ещё не было увлечено навязанной любовью к Рону, она испытывала легкую симпатию к Энтони. Гриффиндорка из прошлого, разумеется, не лезла из кожи вон, чтобы понравиться слащавому мальчику с другого факультета. Но в глубине души лелеяла маленькую надежду на то, что она сможет добиться взаимности. Это глупое воспоминание с третьего курса вызвало легкую ухмылку на её лице, которую она, к счастью, успела подавить прежде, чем Голдстейн успел это заметить. Сейчас Энтони выглядел намного симпатичнее, чем тогда, когда душа Гермионы пылала от одного только взгляда на блондина. Он вытянулся в росте, возмужал. Когтевранец изменил причёску, отстриг внушительную длину волос. Черты его лица стали отточенными, но не такими острыми, как у… гриффиндорка осеклась, прерывая глупое сравнение. Пульсирующая боль в висках усилилась, стоило Грейнджер случайно перейти к размышлениям о слизеринском мерзавце. Сознание поддалось, выпуская из себя любые мысли о нежелательном образе. Хорошо, что сердечные драмы остались позади, и теперь Грейнджер не стремиться обзавестись ответными чувствами противоположного пола. Теперь она, скорее, отдаст всё для того, чтобы оставаться тенью для парней как можно дольше. — Ничего такого, — дружелюбно лепетал Энтони. Радужки его глаз старательно избегали зрительного контакта с Гермионой, и это привело к мысли о том, что парень смущался её общества, но всячески пытался это скрыть за беспрерывной болтовней. — Я просто… ээ, ну, — он почесал затылок, подбирая нужные слова. — Мне очень неловко тебя об этом просить, но я потерял расписание собраний старостата, и хотел бы попросить у тебя копию. — Ах, вот оно что, — ну, конечно, Энтони пришёл к ней, как и все остальные – за помощью в рабочих делах. Было глупо полагать, что он решил пересмотреть свои взгляды на неё и явиться к гриффиндорке по зову чувств. — Конечно, без проблем, — она натянуто улыбнулась. Девушка прошептала пароль, заходя внутрь. Дортуар встретил прохладным воздухом – окно было раскрыто настежь с самого утра. Видимо, она была последней, кто находился в башне. Эта мысль обогрела внутренности, уравнивая биение сердечной мышцы под кожей. Не то что бы Гермиона боялась присутствия Малфоя; просто ей не хотелось видеть его после всего того, что случилось минувшим вечером. Ей было вполне достаточно его ледово-ядовитого взгляда на первом уроке. Грозовой шторм, что был заточен в радужках слизеринца, до сих пор блуждал перед девичьими глазами, стоило ей переступить порог их общего жилища. И запах ментоловых сигарет… он, черт возьми, не смог выветриться до сих пор. Злость в глазах и ментоловый аромат – два постулата, предвещавшие беду. Вечная дикость и ароматичная свежесть. Малфоевская аксиома, не подвергавшаяся какому-либо опровержению. Взмахом палочки ведьма закрыла створки, и витражные стёкла перестали пропускать октябрьский ветер в стены гостиной. Гермиона обернулась, инстинктивно прислушиваясь к каким-либо звукам на втором этаже. Но было тихо. Непривычно тихо за последние месяца нахождения в этой обители противоречивых чувств и невысказанных слов. Голдстейн прошёл следом, застывая на пороге, как и полагается воспитанному человеку. — Можешь пройти, — вежливо произнесла Гермиона, указывая ладонью на диван. — Присаживайся, я принесу тебе расписание. Грейнджер поднялась по лестнице, боковым зрением отмечая, что Энтони послушно опустился на мягкое сидение. Движения его были робкими, аккуратными. Он не позволял себе лишнего, не въедался глазами в интерьер и личные вещи проживающих старост. Когтевранец опустил ладони на свои колени, всматриваясь в ускользающий силуэт Гермионы. Подойдя к двери, гриффиндорка сняла запирающее заклинание. Пройдя внутрь своей комнаты, она опешила. В окно, что на этот раз было заперто, стучалась почтовая сова, принадлежащая Невиллу. Радостный писк сорвался с уст девушки в тот момент, когда ноги понесли её к подоконнику. Отложив все книги, расставленные в алфавитном порядке на случай, если Гермионе срочно понадобится одна из них, Грейнджер, наконец, впустила птицу. Во время своего отсутствия друг ни разу не связывался с Гермионой, и его письмо насторожило её. Может, до него уже успели дойти все ужасающие новости, и он решил не возвращаться в школу, которая теперь точно будет напоминать о личной трагедии. Смирившись с тем, что, возможно, она оставит запутанное дело Ханны и не сможет помочь Долгопупсу, Грейнджер поддела послание, запечатанное в конверте. Погладив сову по хохолку, девушка поблагодарила животину и широко раскрыла окно, дабы птица смогла взмыть крыльями и улететь. Распечатав конверт, Гермиона ощутила, как по венам разлилось тягучее облегчение, обволакивающее разум и душу. В своём письме Невилл сообщил, что его поезд прибудет сегодня после обеда, и он намерен сразу же встретиться с Гермионой, так как в поисках всевозможных зацепок он, кажется, смог найти что-то по-настоящему дельное. Окрыленная письмом, что Долгопупс все же вернется в школу и не бросит её на произвол судьбы, Гермиона отыскала расписание и спустилась вниз. — Держи, — гриффиндорка протянула пергамент с аккуратно расчерченной таблицей, в которой были вписаны имена старост, время и место собраний. — Можешь забрать его себе, у меня есть ещё несколько копий. — Огромное спасибо, — Энтони ухватился за расписание, ненароком дотрагиваясь до бархатной девичьей кожи. — Ты просто чудо, Гермиона. Заметив слегка ощутимое касание, Гермиона отдернула ладонь. — Извини, — виновато отозвался когтевранец, убирая листок в свой портфель. Неловкая тишина, повисшая в воздухе, поглотила молодых людей. Гермиона старательно избегала заинтересованного взгляда Энтони, ссылаясь на то, что ей было непривычно сидеть с ним наедине. Она не знала, о чём говорить с ним. Не понимала, стоило ли ей, вообще, начинать какой-то глупый, незамысловатый диалог. Может, ему, вообще, следовало намекнуть, что пора уйти. Щеки продолжали неистово пунцоветь, раскрывая легкий розоватый оттенок перед когтевранцем. Смущение от мгновенного прикосновения накрывало девичье лицо, а ребро ладони до сих пор ощущало на себе легкое покалывание от чужой руки. Конечно, не было ничего такого в том, что Гермиона отреагировала на этот жест так резко. Но отчего-то она чувствовала себя неловко. Ощущала себя пугливым зверьком, заточенным в решетках собственных предубеждений, опасаясь любого контакта с малознакомым человеком мужского пола. Она не привыкла к такому. Ей были чужды подобные моменты уединения с кем-то помимо, своих друзей. И Малфоя. Ну, конечно, Гермиона. Тебе вновь захотелось вспомнить о нём. Малфой тоже имел возможность касаться её. Дважды. И эти оба раза были ужасны и губительны для физического и ментального состояния девушки. Каждое его прикосновение было сродни отравленному плющу, что извивался по её телу, впуская шипы под плоть. Слизеринец оставлял после себя следы, мучающие Гермиону своей болезненностью и унизительностью. Девичья ладонь рефлекторно потянулась к воротнику свитера, но Грейнджер вовремя отдернула пальцы от ткани, дабы не вызывать ещё больше вопросов у Энтони. Она знала, что гламурные чары недолговечны, но смогли бы продержаться до самого вечера. — Гермиона, пока я не ушёл, хотел сказать тебе кое-что, — робко начал блондин, выпуская девушку из губительных оков подсознания. — Я просто хотел поинтересоваться, может, мы… могли бы встретиться как-нибудь? Вдвоем, — отрезал Энтони, поджимая губы. — Тебе нужно помочь с учебой? — Гермиона недоверчиво взглянула на парня, смещая брови на переносице. — Можно встретиться в библиотеке на днях, но сегодня я… — Нет, — нетерпеливо перебил когтевранец, вынуждая гриффиндорку впасть в ещё большее заблуждение. Он горделиво выпрямился, поднимаясь с дивана. — Я хотел провести с тобой время, не разговаривая об учебе. Грейнджер уже успела пожалеть о том, что подошла к парню так близко. Теперь между ними было каких-то жалких два дюйма, и это было странно. Не чувствовать опасности, когда общаешься с кем-то на таком малом расстоянии. Но ожидать подвоха, когда сердце уже губительно отскакивало в пятки, совершая кульбит. Гермиона молчала. Не могла выдавить и единого слова, застрявшего в горле. Оно обдирало гортань изнутри, просачиваясь в организм моровыми слогами. Девушка часто моргала, пытаясь перебить неловкость. Может, всё это окажется сном, и в какой-то момент силуэт Энтони развеется легкой дымкой, оставляя Грейнджер наедине со своими вечными размышлениями. Колкое ожидание разъел звонкий удар полотна о стену. Позади Энтони Гермиона заметила резкие движения и быстро приближающуюся фигуру с платиновой макушкой. Белоснежный оттенок волос контрастировал с теплыми пшеничными локонами Голдстейна. Если гриффиндорка ожидала, что это спасёт её от неуклюжего отказа на предложение Энтони, то она ошибалась. Ведь теперь ей придётся столкнуться с Малфоем, надеявшимся сжечь её душу дотла, тем самым испытывая Гермиону на прочность силой своих нескончаемых вопросов.