Катарсис

      Октябрь, 1998 год       Кровавые пятна отпечатывались на глазной роговице. Металлический запах едко вбивался в носовые пазухи, медленно проходя по органам чувств, попадая прямиком в нейроны головного мозга. Поток алой жидкости струился по каменному полу, въедаясь пятнами в тканевую обувь. Казалось, что кровью пропах не только школьный коридор, но и всё девичье тело целиком.       Смерть умела следить. Таинственно копируя каждый шаг своей жертвы, являвшейся лакомым куском для метафоричной старухи с косой.       Смерть всегда знала, когда ты уязвим настолько, чтобы нанести тебе удар, приводящий к летальному исходу.       Смерть умела обыграть тебя даже в тот момент, когда, казалось, что в рукавах припасены самые выигрышные карты. Она преподнесет козыря весомее, заставляя взирать на них до самого последнего вздоха. И ты будешь наблюдать, чувствуя, как последний сердечный удар растворяется в леденящем небытие.       Гермиона помнила, как в глазах жертвы застыл весь тот спектр ужаса, пронесенным ураганным вихрем перед финальным выстрелом. Стоило лишь взглянуть однажды в кристальные глазницы мертвого, и все прежние доводы и теории о безмятежном скитании в загробном мире, рассеивались.       Но только в этот раз гриффиндорка не смогла отыскать в посмертном взгляде убитой след от посмертной встречи.       Потому что от лица погибшей мало что осталось.       — Мисс Грейнджер, — послышался голос, прорывающийся сквозь завесу мрачных воспоминаний. — Повторите все, что вы видели прошлой ночью. Все ваши слова идут под запись, поэтому не советую вам лгать.       Услышав слова мракоборца, Гермиона подняла взгляд, рассеянно моргая. Глаза иссохли, а вместо них, казалось, был залита песчаная масса, не позволявшая долго заострять внимание на одном предмете. Кожа под веками опухла, а характерные покраснения разошлись по всему лицу. Грейнджер пережила бессонную ночь, просиживая часы в кабинете директора, дожидаясь, когда её вызовут для допроса.       От нервного ожидания девушка исцарапала пальцы, доводя плоть до вида располосованного месива. Каждая секунда, проведенная в душном помещении, была чревата очередным разрывом эпидермиса. Собственная кровь капала на ткань обуви, смешиваясь с уликами на месте преступления.       Девушка изо всех сил пыталась согнать с себя пелену ужаса, прорывающуюся в её сознание. Старалась действовать хладнокровно, прилагая максимальные усилия, чтобы не сбежать, прочь из директорского кабинета.       Было тяжело справиться с мрачным трепетом, плетущим паутину из неподдельного страха. Он, словно самый опасный вирус, проникал в организм и оставлял в нём умертвляющие следы, доводящие до бесовской истомы. Каждый орган был подобен пылающей субстанции, заточенной под плотью. Всё вокруг ощущалось ненастоящим и туманным.       Гермиона чувствовала, как ассоциативно-кровавое прошлое наступало на пятки, опоясывая конечности режущим лассо. Гриффиндорка понимала, что проживала подобный сюжет в прошлой жизни. В той, где было место для смерти и страданий. Та жизнь, оставленная за военной чертой, носила характерно зловонный образ, заставляющий сжиматься от новой безжалостной подробности боевых сражений.       Но с приходом победы над злом каждое чудовищное и безжалостное существо должно было сойти с мирового пьедестала, освобождая место светлому миру и безопасности.       Так ведь должно было быть?       Куда испарились устойчивые выражения о том, что каждое варварство каралось законом, и ни единый причастный к этим вопиющим событиям не сможет выбраться из надежных тюремных стен?       Все эти пустые изречения о призрачном мире растворились так же скоротечно, как дух покидал тело невинной девушки.       То мерзкое и отравляющее – не сгинуло. Оно лишь затаилось на некоторое время, выжидая подходящего момента, чтобы переродиться и проникнуть в школу вновь.       Дожидалось своей желанной минуты, чтобы нанести удар.       Просчитывало.       Выстраивало лазейки, подобно самому искусному стратегу, чтобы не повторить ошибок прошлого.       Навешивало на каждого ошибочную мантию идиллической жизни, в которой, разумеется, не было места для убийств, чтобы в конечном итоге с присущим бесчеловечием разрезать её, окропляя людские сознания потоком густой безысходности.       Гриффиндорке было тяжело говорить после того, что ей пришлось пережить. Голосовые связки опухли, и каждое выговоренное слово причиняло неимоверную боль, скользя по глотке, раздробленной истошным криком.       Гермиона, действительно, кричала прошлой ночью. Долго, доводя себя до состояния истерии, граничащей со злостью на всех тех, кто солгал. Кто удосужился дать своё чёртово обещание, что всё закончилось.       Она думала о том, сколько людей слышало то, как она кричит о помощи, пытаясь унять искрящийся страх, что бил под дых всякий раз, когда глаза гриффиндорки утыкались в бездыханное тело?       И самое главное, слышал ли её дьявольский зверь, что по воле злого рока, оказался одним из тех, кто решил вернуться?       Знал ли он о том, что Гермиона увидела плоды его кошмарных творений? Каждый новый вопрос, зарождающийся в девичьем сознании, доводил девушку до немой тревожности. Потому что сил на то, чтобы кричать больше не осталось. А кричать хотелось.       Хотелось рвать на себе кожу, вырывая из-под грудины всю ту боль, что скопилась и теперь была в переизбытке.       Вот, что ты чувствуешь, когда доходишь до крайней точки терпения.       Под гнётом внимательных и заинтересованных взглядов, Грейнджер, наконец, решилась на пересказ тех злополучных событий. Сделав глоток воды из стакана, любезно предложенного секретарём главного мракоборца, гриффиндорка принялась излагать всё увиденное в подробностях.       Она рассказывала обо всём, что видела, без каких-либо утаиваний. Пересказывала даже малейшие детали, которые могли бы помочь следствию. Старалась держаться стойко, дабы ни у кого не возникло сомнений в том, что Грейнджер была вменяемой. Но когда повествование дошло до кульминационной точки, гриффиндорка замолчала. Дрожащими ладонями девушка поднесла к губам стакан, делая новый глоток, пытаясь вместе с жидкостью протолкнуть шквал леденящей тревоги.       Перед глазами вновь заплясал окровавленный силуэт погибшей девушки. Её тело, облаченное в школьную форму, насквозь пропитанную багровой жидкостью. Изувеченные конечности, изрезанные с такой рьяностью, что руки и ноги больше походили на перемолотые обрубки.       Тошнота снова подкатывала к горлу, стоило Грейнджер продолжить рассказ. Челюсть немела под давлением устрашающих деталей, которые Гермиона с трудом могла озвучивать. Девичьи руки одолевал тремор, из-за чего пришлось отставить стакан на стол профессора Макгонагалл. Дрожащая ладонь прикоснулась к губам, пытаясь удержать в себе поток невыплаканных слез, но слезные каналы будто обесточили, оставляя вместо себя лишь траурную тишину и пустой, неосмысленный взгляд.       Но Гермиона продолжила.       Медленно подводила свой рассказ к финальному аккорду, оснащенному поистине жестокими деталями. Сознание суфлировало каждому слову, вырисовывая в голове пугающие картины.       Лицо жертвы, застывшее в замогильном ужасе. Искажено до такой степени, что приняло совершенно обезображенный вид. По всей видимости, Палач истязал девушку долго и болезненно, гнушаясь над её беспомощностью до самой смерти. С присущей убийце страстью резвился с её хладным телом до той поры, пока не убедился, что её бедное сердце больше не бьётся. Оно просто могло разорваться на куски от болевого шока.       Гермиона не сразу распознала убитую. В кромешной тьме, освещаемой слабым люмосом, тяжело было узнать того, с кем решил расправиться убийца. Изуродованное лицо, перепачканное кровью и следами режущего заклинания, также не могло дать никаких подсказок.       Копать нужно было глубже, вскрывая омерзительные подробности, кишащие ужасами и могильными червями, съедающими надежду на спокойное будущее.       Гриффиндорка ужаснулась, когда её взгляд наткнулся на дьявольский аспект сего преступления. То, от чего кожа покрывалась изморозью тревоги. То, от чего кровь застывала в жилах, оставляя жалкие попытки на продолжительную циркуляцию по венам.       У жертвы отсутствовали глазные яблоки. Истязатель вырезал глаза убитой, оставляя вместо них пустующие орбиты. Глазницы, запекшиеся кровью, напоминали зияющую черноту.       Именно это и стало той самой низшей ступенью, с которой сошло девичья бравость. Грейнджер была знакома с этим убийственным почерком.       Знала, кто ещё подвергся подобным губительным пыткам.       Гермиона чувствовала, как осознание скатывается на её плоть кипящей субстанцией, разъедая её жалкие попытки, как можно дольше не поддаваться волне паники.       Но, как бы девушка не старалась, не получалось.       Пришлось признать, что методика убийства была схожей с тем, о чём ей ранее рассказывал Невилл. У Ханны также отсутствовали глазные яблоки.       Убийство Ханны стало лишь первым шепчущим предупреждением, прежде чем в шатком мире Гермионы раздастся оглушительный звон колоколов, оповещающий о нескончаемом и неминуемом свирепстве. Глупо было полагать, что Эботт умерла случайно, от рук человека, не связанного с магическим обществом.       Туше, Грейнджер.       Убийца, подобно инфекции, растворился в людском обществе, проникая в школьные стены. И теперь моровая чума ни за что не отступит. Палач уже начал действовать, преображая все свои мрачные фантазии в не менее тёмную реальность. Ему удалось беспрецедентно влиться в новое настоящее, замаскировывая свою зверскую сущность в шкуру благостной личности.       И этим человеком мог оказаться, кто угодно – от самого явного душегуба до притаившегося мономана.       — Мисс Грейнджер, — вновь раздался голос, обращенный к допрашиваемой ученице. — В каких отношениях вы были с погибшей?       Гермиона отняла ладонь ото рта, собираясь с мыслями. Кожа на пальцах продолжала кровоточить от каждого соприкосновения с ногтями, под которыми запеклась алая жидкость. Гриффиндорка не знала, чья именно кровь осталась под ногтями – её или мертвой сокурсницы.       В момент отчаяния, при котором девушка едва не лишилась рассудка, Грейнджер опустилась на запачканный пол, пытаясь осмотреть охладевший труп, в надежде, что не узнаёт в нём своих друзей.       Но под маской смерти и безжалостных пыток Гермиона разглядела другого человека.       Линду Грант, с которой гриффиндорка общалась накануне её смерти.       Вечно радостная и улыбающаяся Линда теперь навечно будет запечатлена в образе мученицы, подвергшейся беспощадным издевательствам. Её шелковистые чёрные волосы больше не будут завязаны в шелковую нить. Локоны были взъерошены, в некоторых местах клочки волос вырваны. Ублюдок забрал девичье украшение, как трофей, чтобы наслаждаться собственными злодеяниями всякий раз, когда его мерзкий взгляд будет касаться бирюзового оттенка.       — Мы с Линдой не были близки, — отозвалась Гермиона, кусая внутреннюю сторону щеки от волнения. — Я общалась с ней исключительно по вопросам старостата.       — Как вы думаете, у неё были недоброжелатели в школе? — главенствующий мракоборец левитировал стул напротив гриффиндорки, присаживаясь. — Может, она повздорила с кем-то на досуге?       — По-вашему обычная школьная ссора могла привести к подобному? — Гермиона подняла удивленный взгляд на мужчину, сидящего слишком близко, и давящего своим присутствием так яро, что хотелось вырвать собственные легкие от невозможности вздохнуть. — Вы, правда, считаете, что Линду могли убить из-за глупой перепалки? — вторила Грейнджер, разводя руками от возмутительности данного предположения.       — Вопросы здесь задаю я, мисс Грейнджер, — сквозь зубы парировал мракоборец, не сводя своего свирепого взора от девичьего лица. — Вы должны отвечать на них, всё просто, — елейным тоном дополнил мужчина, улыбаясь фальшиво-доброй улыбкой, не сулящей ничего хорошего.       — Не припомню, чтобы Линда ссорилась с кем-то. Она не была конфликтной, — гриффиндорка продолжала давать показания, нахмурив брови. Гермиону не прельщал тот факт, что ей приходилось мириться с бестактным отношением и говорить через силу, превозмогая нарастающее раздражение.       — Может, она подвергалась каким-либо издевательствам из-за своего происхождения? — продолжал задавать наводящие вопросы мракоборец, отпивая из чашки дымящийся кофе. — Какие у неё были отношения со слизеринцами? — ступил на противоречивую ступень диалога мужчина, не сводя чёрных глаз с девушки. — С Драко Малфоем, например?       Сердце пропустило удар, а носовые пазухи на секунду перестали вдыхать воздух, кишащий запахом растворимого кофе и неприкрытого презрения. Разумеется, у аврората было основание подозревать бывших Пожирателей в убийстве Линды.       Грант, как и Гермиона, была маглорожденной, в прошлом подвергающейся дискриминации из-за чистоты своей крови. Но отчего-то в душе гриффиндорки сплеталась тонкая паутина противоречия, заглушающая здравое оценивание нынешних обстоятельств. — Почему вы спрашиваете о нём? — Гермиона вновь пренебрегла правилами мракоборца, начиная выстраивать свою собственную нить расследования. — Действую путём исключения, — ухмыльнулся мужчина, подпирая ладонью подбородок. — Я наслышан о том, что он является вторым старостой школы, и по совместительству вашим коллегой. Вы знаете, где находился мистер Малфой прошлым вечером?       — Да… то есть, нет.       — И как это понимать? — взмахом ладони мракоборец указал секретарю, чтобы та прекратила записывать.       Гермиона вновь почувствовала удавку на своей шее, силой сжимающейся на коже, оставляя невидимые следы на нежной плоти. Гриффиндорка ощущала, что с каждым новым озвученной дилеммой дышать становилось тяжелее. Она понимала, к чему клонил служитель аврората.       Осознавала, к чему он хочет её подтолкнуть.       Как только мракоборец озвучил фамилию провинившегося слизеринца, глаза его сверкнули неприкрытой ненавистью, оснащенной буйным желанием целенаправленно вовлечь Малфоя во всю эту историю с убийством. Словно он ждал, когда слизеринец, наконец, оступится, чтобы свести с ним личные счеты. Заставить бывшего Пожирателя вкусить долгожданную месть.       Конечно, Гермиона не ощущала и малой доли сочувствия по отношению к Малфою, но и беспочвенно обвинять его она тоже не могла. Пока не было ни одной зацепки, способной указать на личность убийцы. Ни единой улики, что могла бы привести борцов закона прямиком к нему.       Разве не этого ты хотела?       Отсечь гниющую голову ради установления долгожданной справедливости?       Хотела.       Но не такой ценой.       — Мы должны были курировать поход третьекурсников в Хогсмид вчера, но Малфой не пришёл, — как можно изворотливее произносила Гермиона, стараясь держаться стойко, несмотря на зарождающуюся тревогу в районе солнечного сплетения. Паника, словно оскалившийся зверь, желала откусить рациональность, впуская в кровь ядовитую смуту. Грейнджер чувствовала, словно становилась соучастницей преступления. Прикрывала того, кого укрывать не должна была. — Сказал, что у него появились другие планы.       Гриффиндорка не решилась рассказать, каким именно способом слизеринец донёс до неё свой отказ от этой затеи. Утаила в своём сознании личные подробности, скрывая ту злосчастную встречу на промозглой поляне. Тело вновь ощутило дуновение ледяного ветра и остроту пристального взгляда жидкого олова, разносящего креозот под кожным покровом девушки.       Гермиона растерянно метала взгляд от слушателя в лице мракоборца к профессору Макгонагалл, стоявшей позади. Директор выглядела подавленно, с трудом держась на ногах, внимательно выслушивая всё, о чём говорила Грейнджер. Её бледное морщинистое лицо не выражало никаких эмоций, а тонкая линия уст сжималась.       Она понимала, что не только ей было не по себе от того, что случилось в стенах школы. Торжественные слова о том, что зло, наконец, изгнано из настоящего, расточилось о резьбу клинка. Кровь постепенно смывала собой каждую выговоренную букву декана львиного факультета. Разумеется, ни единая душа, ослепленная оптимизмом, никак не могла ожидать того, что бедствие настигнет их так скоро.       Но Гермиона чувствовала это всем своим нутром. Не прекращала искать подвоха в чрезмерно спокойных буднях, поджидая момент, когда призрачная надежда воткнёт в спину свой припрятанный туз, рассекая лопаточные мышцы до головокружительной боли. Но девушка никак не могла предположить, что судьба уготовит урон подобных масштабов, запирая невинных в одиночную камеру с безжалостным маньяком.       — Другие планы? — переспросил мужчина, перетягивая внимание на себя, и Гермиона, наконец, смогла унять взгляд с обесточенного взгляда директора. — Разве в Хогвартсе разрешено пренебрегать указам администрации? — насмешливо ткнул глава аврората, поворачиваясь через плечо в сторону профессора Макгонагалл. — Или у мистера Малфоя появились особые привилегии?       — У него должна была состояться тренировка по квиддичу, которую он не мог пропустить, — вставила свою ремарку гриффиндорка, кусая губы с такой силой, что привычный металлический привкус оседал на языке.       Теперь Гермиона уже не могла понять, кого именно она старалась защитить. Человека, который, на самом деле, заслуживал подобного презрения, шедшего с уст неугомонного мракоборца. Или женщину, чью компетентность решились поставить под вопрос.       Грейнджер не могла осознать, какая именно чаша на этих, казалось бы, неравных весах, перевешивала.       — Мисс Грейнджер, я не ошибусь, если скажу, что в магическом обществе вас прозвали умнейшей ведьмой поколения? — мужчина вновь чуть приподнял уголки губ, прищуривая глаза. Цедил каждое слово, выпуская ядовитые фразы степенно, словно проверял на прочность гриффиндорку. Гермиона коротко кивнула, не желая подтверждать эту мету словесно. — Тогда я никак не могу понять, как такая, объективно смышленая девушка, может быть столь наивной?       Гермиона чувствовала, как каждое слово, каждая выходка этого человека доводили её самообладание до крайней точки. Гриффиндорка ощущала, как под гнётом уничижительного взора мракоборца внутренности начинают пылать жарким пламенем злости и негодования. Кожа натянулась донельзя под внушительной температурой органов, а каждая косточка готова была хрустнуть от малейшего движения – настолько велико было раздражение гриффиндорки. Её пошатанное ментальное состояние становилось всё хрупче и хрупче, готово было расколоться на миллион частиц, стоило надавить чуть сильнее.       Но Грейнджер удерживала неприятные сколы, не давая расплескаться собственным эмоциям. Она ни за что не проявит слабость, даже под столь объемистым давлением.       Будет бить в ответ, несмотря на то, что отбиваться было уже нечем.       — Мистер?.. — гриффиндорка облокотилась о спинку стула, складывая ладони на груди.       Осматривала с ног до головы сидящую фигуру напротив, нарочито медленно выискивая бейджик с именем. Она прекрасно помнила, как звали этого нахального аврора, но продолжала играться с его задетым самомнением, смакуя сладостное мгновение его растерянности.       — Саммерсет, — поправил мужчина, глотая свой остывший кофе, недовольно поджимая губы.       — Мистер Саммерсет, — уничижительно вторила Грейнджер, изображая улыбку, но выражение лица Гермионы больше походило на недовольный оскал, случайно позаимствованный у того, о ком думать не желала, но окружающие всячески подталкивали её к этому. — Прежде чем набрасываться на людей с обвинениями, я привыкла разбираться в проблеме. Искать улики, например. Выстраивать логические цепочки, которые, возможно, могли бы привести меня к виновному. Наверное, именно поэтому меня считают той, кем вы меня назвали, — парировав, окончила Грейнджер, наблюдая за тем, как маска эгоцентричности постепенно спадала с мракоборца.       — Браво, — Саммерсет принялся размашисто аплодировать, оглушая хлопками. Каждый удар был подобен приговору, который Гермиона сама себе вынесла. — Защищать потенциальных убийц - это, действительно, поступок умнейшей ведьмы, — не прекращая разговора, мужчина ухватился за планшетку, чтобы сделать свои личные пометки.       — Я не защищала Малфоя, — Грейнджер принялась оправдываться, чувствуя, как пунцовеют её блеклые щёки. Она понимала, как выглядела со стороны, но не могла ничего поделать со своим врожденным чувством справедливости. Гермиона, действительно, не хотела выглядеть так, словно покрывает слизеринца, от которого каждый в этом мире ждал всего самого жуткого и ужасного. Но ведь его вина не доказана. Пока что, возможно. — Если он, действительно, виновен, то я буду только рада, если его посадят в Азкабан, потому что он будет этого заслуживать! — она продолжала вносить ясность своему предшествующему высказыванию, не желая больше выглядеть жалкой и загнанной. Но стойкое ощущение собственной беспомощности не желало покидать сущности гриффиндорки.       — Вы уже это сделали, — непреклонно отвечал Саммерсет, продолжая игнорировать девушку, выписывая в свой диджитайзер то, о чём Гермиона могла только догадываться.       — Я этого не делала! — сорвалась на крик гриффиндорка, чувствуя, как зарождающиеся слезы начинают скоблить кожу.       Девушка резко поднялась со стула, ощущая, как ком встает поперек горла, царапая глотку с такой резвостью, что в пору можно было бы почувствовать, как плоть рвется от удерживающихся слов.       — Увы, мисс Грейнджер, — пожал плечами Саммерсет, откладывая чёртов диджитайзер. — Но теперь мне придётся пересмотреть о вас своё мнение. Кто знает, какие ещё неожиданные сюрпризы могут скрываться за невинными глазками.       — Мистер Саммерсет, кажется, вы переступаете черту, — вступилась профессор Макгонагалл, опережая наплыв гневных речей гриффиндорки. — Я отношусь с должным уважением к вам и министерству, но я, ни за что не позволю во время допроса доводить моих студентов до состояния истерики! — директор поспешила подойти к Гермионе, вставая между ней и аврором.       — Профессор, я…       — Не перебивайте меня, — женщина грозно предупредила мракоборца, поправляя оправу очков. — Вы же видите, как напугана мисс Грейнджер! — коротким кивком профессор указала в сторону гриффиндорки, попутно протягивая девушке стакан воды. — Она пережила немало событий за последнее время, и вы должны это понимать прежде, чем обвинять её в немыслимых вещах! Это касается и мистера Малфоя. Кому, как ни вам знать, что мальчик не был причастен к преступлениям Пожирателей по своей воле, — продолжала декан Гриффиндора, нервно подергивая головой в такт своей долгой, но упорной речи. — Тогда почему вы имеете наглость бросаться беспочвенными обвинениями? Разве мы с вами не боролись ради того, чтобы уничтожить неравенство в любом из его проявлений?       — Хорошо, — уклончиво ответил мракоборец, встав со стула и отряхнув форму. — На этот раз пусть будет по-вашему, — выплюнул свои слова мужчина, изо всех сил стараясь держать беспристрастное лицо. — Допрос окончен, вы можете быть свободны, — он сверкнул взглядом полной злобы в сторону Гермионы, прожигая девушку дотла сетчаткой своих голубых глаз.       Грейнджер подняла благодарный взгляд на директора, чья спина старалась загородить гриффиндорку от нападок Саммерсета, но его гневность была настолько всеобъемлющей, что обволакивала каждый дюйм кабинета, проникая сквозь пошатнувшийся девичий разум.       Гермиона чувствовала, как кабинет постепенно превращался в минное поле, в котором каждый её шаг был сродни смертельному жесту. Она практически ступила на опасную тропу, провоцируя взрыв шрапнельной бомбы, затаенно отсчитывающей секунды до разрыва.       Девушка поспешила забрать свою палочку, оставленную на столе директора. Волшебное древко гриффиндорки проверили сразу же по прибытию на допрос с помощью Приори Инкантатем, ради удостоверения в том, что магический атрибут не подвергался влиянию Непростительного или другого смертельного заклинания. Как будто подобные проверки требовались, исходя из рвения аврората, повесить вину на каждого, кого они считали неугодным.       Медленным шагом гриффиндорка направилась к выходу, окинув сожалеющим взглядом профессора Макгонагалл. Гермиона чувствовала, как жжет спинные мышцы от налета презрения, исходящего из остальных присутствующих, но всячески старалась откреститься от этого омерзительного ощущения. Как только рука коснулась ручки двери, Грейнджер вдруг осенило. Дедуктивная вспышка озарила разум, срывая пелену горечи и траурности с сознания, давая, наконец, шанс на то, чтобы мыслить рационально.       — Мистер Саммерсет, — имя обожгло язык, заставляя поморщиться от вынужденной вежливости. — Последний вопрос, — девушка обернулась, все ещё держа ладонь на дверной ручке. — Тело Линды уже осматривали специалисты? — никто даже не удосужился кивнуть, и лишь несколько недоумевающих глаз касались хрупкого тела Грейнджер. Она глубоко вздохнула, продолжая поток мыслей. — На её ладони случайно не был вырезан рисунок? — она знала, что выглядела глупо, сродни городской сумасшедшей, решившей поиграть в мракоборца и внести свою лепту в процесс расследования.       Что, если убийство Ханны и Линды были связаны? Если убийца пуффендуйки, действительно, каким-то образом смог проникнуть в школу и решил продолжать своё тёмное дело? Гермионе было необходимо узнать хотя бы щёпотку информации для того, чтобы знать, с кем они имели дело. Характер преступления был очень похож на то, что ей рассказывал Невилл. И Грейнджер была на максимальный процент уверена в том, что всё произошедшее дело рук одного и того же человека. Ей просто нужно было официальное подтверждение.       Которого она не получила.       Ну, конечно же, нет.       — Мисс Грейнджер, — нетерпеливо отозвался мракоборец, вставая со своего места, кивая в сторону секретаря, дабы та перестала, наконец, записывать каждое слово. — Кажется, ваше время вышло, — он лениво оглядел свои наручные часы. — И директор Макгонагалл ясно дала понять, что вы не в силах продолжать допрос, — мужчина пожал плечами, отворачиваясь. — Не смею больше вас задерживать. Всего доброго.       Плечи Гермионы хаотично вздымались от нервного дыхания, а лицо вновь побагровело от наплывающего чувства смущения. Она вперилась взглядом в Саммерсета, но он, кажется, не был падок на рассерженный взор гриффиндорки. У неё больше не осталось сил на то, чтобы выгрызать ясность в этом запутанном деле. Никто больше не пойдёт ей навстречу, ведь она провалилась в яму, которую сама же себе вырыла, не смея мириться с несправедливостью представителей правопорядка.       Откинув непослушные кудри, Гермиона все же скрылась за дверью директорского кабинета.       Полотно звонко захлопнулось за девушкой, перебивая гул мыслей, звучащих набатом в черепной коробке.       Она чувствовала, как липкие косые взгляды все ещё царапали плоть. Хотелось очиститься от них раньше, чем те пустят свои узловатые корни в её нутро.       Но больше, чем избавиться от последствий нелицеприятной встречи, Грейнджер желала убедиться в том, что все её слова, сказанные Саммерсету, не были проекцией её искаженного восприятия действительности.       Она содрогалась от малейшей мысли о том, что ядовитый фермент, выпущенный змеем, уже поразил рациональную составляющую её души.

***

      Спуститься в Большой зал Гермиона смогла только к ужину. Весь день, начиная с самого утра, гриффиндорка потратила на то, чтобы справиться с ужасом, засевшим меж ребер.       Страх, застрявший в костной ткани, не давал с должным усердием справляться с нахлынувшими эмоциями. Стоило Грейнджер закрыть глаза, как перед взором выстраивалась картина, щемившая сердечную мышцу, перекрывая попытки унять режущую боль.       Усталость, наложенная на пережитые ощущения, заставляла былую сдержанность и отрешенность сойти на «нет», отдавая девичью сущность во власть иным негативным чувствам. Гермиона ощущала, что допустила непростительную ошибку, сидя в том кабинете. Она, действительно, сделала то, чего делать ни в коем случае не должна была. И теперь гриффиндорке пришлось отбиваться от отголосков совести и здравой речи внутри головного мозга всеми возможными способами.       Сидя за столом гриффиндорского факультета, глаза Гермионы блуждали по фигурам, восседавшим в помещении, пытаясь понять, знали ли они о том, что произошло прошлой ночью в тех подробностях, какие довелось познать Грейнджер?       Разумеется, вся школа уже знала о том, что случилось с Линдой Грант. Это можно было понять по бледным лицам учеников, слепо уткнувшихся в свои тарелки, не в силах проронить и слова.       Слухи разносились по Хогвартсу быстрее, чем можно было себе представить.       Даже, если кто-то из них не был в близких отношениях с погибшей для того, чтобы выразить весь спектр скорби, все были, как на иголках. Мысль о том, что в стенах замка появился убийца, не давала права на то, чтобы вернуться к своей прежней жизни.       Теперь размышления каждого были разделены на два свербящих вопроса: кто являлся палачом и как дальше продолжать своё обучение в школе, не погибнув хотя бы сегодня.       И Гермиона не была исключением из тех, кого данные размышления волновали.       Она ощущала всем своим нутром, как жалящее чувство подозрительности и мнительности разливалось по её венам, оповещая о том, что этот учебный год точно не станет для неё спокойной гаванью посреди бушующих кровавых волн. Грейнджер уже понимала, что постепенно становится мишенью взволнованных взглядов друзей и скептических взоров служителей аврората.       Но не это так сильно волновало девушку.       Причина переживаний скрывалась в другом.       Гриффиндорка не могла отделаться от мысли о том, что она, действительно, в какой-то мере подозревала Малфоя в причастности к убийству Линды Грант, несмотря на свои показания, данные в кабинете директора. Это было необоснованно, навязано предрассудками, под стать необъективному мышлению Саммерсета.       И как бы Гермиона ни желала соглашаться с этим мерзким мракоборцем, но, что, если он был прав?       Разумеется, не было ничего странного и диссонансного в том, что слизеринец отказался явиться на запланированный поход в Хогсмид. Вся эта выходка была довольно-таки характерна для такого самовольного ученика, который не признавал приказы администрации и по сей день считал, что он не обязан подчиняться правилам и устоям школьного совета. И, конечно, вину Малфоя можно легко подтвердить одной лишь проверкой, была ли у него тренировка в прошлый вечер.       Но подобные совпадения всегда неслучайны.       Такая жуткая закономерность рано или поздно может привести к мнительности, направленной к тому, кто в прошлом уже не раз давал повод усомниться в его моральности.       В действительности слизеринец никогда никого не убивал. Но теоретически он мог. Он уже доказал это, когда был в шаге от того, чтобы убить Дамблдора. Ради того, чтобы не оказаться самому в могиле из-за гнева Тёмного Лорда. Всем давно уже было известно, что Малфой являлся лишь марионеткой в руках своего отца и остальных Пожирателей, искусно дергающих за нитки юного наследника.       Быть может, теперь он не желал быть пешкой в чьих-то руках, и, наконец, Малфой решился на то, чтобы выпустить всю свою заточенную агрессию путём убийства учеников? Не исключено, что события, окутанные тьмой его прошлого, возымели последствия в настоящем и теперь слизеринец, облаченный в маску маньяка, станет выпускать дух из невинных жертв. Это могло с легкостью объяснить его неожиданное возвращение в Хогвартс.       Но все эти обрушенные мысли всё равно не укладывались в голове.       Неужели Макгонагалл, женщина столь опытная и проницательная, смогла допустить ошибку в своих действиях и вернуть хорошо замаскированного убийцу?       И неужели Малфою были подвластны практики, способные заглушить эффект Веритасерума, вынуждающий дать правдивую клятву никогда больше не ступать на вражеский путь?       Каждый вопрос, наложенный толстым слоем друг на друга, порождал в голове гриффиндорки то, к чему она даже не решалась приходить. Очередная невероятная мысль окутала её мозговые волокна, проникая так стремительно, что нарастающий ужас стал вновь сковывать внутренности, стягивая те в тугой узел.       Гермиона вдруг поняла, почему пыталась выгородить Малфоя в глазах Саммерсета.       Не потому, что она была уверена в его невиновности и решилась воззвать к справедливости.       Гермиона пыталась убедить себя в том, что он не являлся убийцей. Пыталась оспорить возможную причастность Малфоя к этому делу лишь для того, чтобы уберечь себя от возможной правды.       Её пошатанное психическое состояние дало очередной сбой, убеждая девушку в том, что её сосед не мог быть убийцей. Заставляло игнорировать тот факт, что она разделяла дортуар с потенциальным палачом.       Грейнджер выстроила свой новый мир из обломков и пороха прошлого, пытаясь привить себе ощущение, что опасность миновала и больше не ворвётся к ней непрошеным гостем.       Но кто мог дать гарантию того, что угроза её жизни не поселилась с ней, обживаясь за стеной.       Девичья шея чуть вытянулась, а карие глаза старались незаметно обратиться к стороне, носившей исконно серебристо-зеленый оттенок. Взор Гермионы наткнулся на компанию слизеринцев, преспокойно восседающих за столом, поедая порцию ужина. Было такое ощущение, что они находились в параллельной реальности, не имеющей ничего общего с тем, что происходило на самом деле. Ученики, одетые в слизеринскую форму, выглядели так, будто случившееся было самим собой разумеющимся, и их мир не раскололся на «до» и «после». Их знание о происходящем выдавалось лишь нечастыми перешептываниями и насмешливыми взглядами в сторону гриффиндорского стола.       Гермиона крепче сжала край стола, за который хватилась рефлекторно, как только шоколадные радужки ухватились за знакомый оловянный цвет глаз. Он не смотрел на неё, к счастью.       Малфой о чём-то разговаривал с Забини, изредка кивая. Его лицо было сосредоточенным, точеные черты лица напряжены, а губы сцеплены в единую полоску. Мужские широкие плечи, укрытые шелковой чёрной рубашкой, были выпрямлены, не давая и малой причины для того, чтобы усомниться в том, что слизеринец чувствовал себя уязвимым. Гермиона пыталась разглядеть во внешности Малфоя следы его причастности к убийству Линды. Что угодно: от царапин до синяков, оставленных жертвой во время нервной бойни. Ничего. Зацепиться было не за что. Он чист в самых разных смыслах этого слова. Грейнджер прекрасно знала, какова была степень гнилости его нутра – сажная копоть, чьи отпечатки невозможно было вывести так просто.       С каждой секундой, проведенной в немом созерцании этого бесовского существа, рука Гермионы все сильнее сжимала древесный стол до тех пор, пока резьба не станет казаться остриём клинка, разрезающим плоть. Девушка чувствовала, как немеют пальцы, а занозы, оставленные под кожей, начинают приносить дискомфорт.       Но всё это было мелочью по сравнению с тем, как изнывала её душа от шипов, оставленных блондином, в этот момент даже не подозревающим, что Грейнджер смотрела на него.       — Как ты себя чувствуешь? — мягкий шёпот рыжеволосой гриффиндорки коснулся слуха Гермионы, заставляя ту вздрогнуть от неожиданности. — Тебе удалось поспать?       Грейнджер резко отдернула голову, как раз в тот момент, когда Малфой поворачивался, чтобы ответить на вопрос Паркинсон, и их взгляды точно могли пересечься. Джинни жалобно взирала на подругу, поедая шоколадное суфле, аккуратно расставленное на серебряных подносах. Гермиона чувствовала себя неловко от того, что младшая Уизли смотрела на неё так, будто Грейнджер была на грани жизни и смерти. В каком-то смысле это и было так, но от этого не становилось легче.       — Бывало и лучше, — также тихо ответила Гермиона, отнимая от стола ладони, на которых отпечатались болезненные следы.       Гриффиндорка послала друзьям патронус сразу же, как только вернулась с допроса. Она прекрасно знала, что не пройдёт и часа, как вся школа начнёт гудеть от вопиющей новости об убийстве, и о том, кто именно нашёл труп. Но девушке хотелось, чтобы близкие люди узнали об этом из первых уст, без каких-либо приукрашиваний. Гермиона была уверена, если она не расскажет о случившемся сама, то гриффиндорцы ворвутся в башню старост и потребуют от неё объяснений. Грейнджер был необходим отдых, и пересказывать в подробностях сцену смерти, смотря в глаза перепуганным друзьям, она желала в последнюю очередь.       — Ты смотрела на него, — шепнула Джинни, взглядом указывая на змеиную территорию.       Дрожь вновь прошла по телу, заставляя Грейнджер почувствовать, как похолодели внутренности от замечания подруги. Гермиона покосилась на младшую Уизли, бросая короткие взгляды в сторону Гарри и Рона, которые что-то обсуждали с небывалой серьёзностью и даже не думали подслушивать. Джинни повернулась по траектории взгляда Гермионы, усмехаясь. Рыжеволосая волшебница покачала головой, давая понять, что мальчики ничего не видели.       Параноидальность Гермионы достигла своего апогея, и теперь ей казалось, что даже малейший её вздох был слышен абсолютно каждому.       Особенно тому, кто скрывался за маской убийцы.       — Я знаю, что ты подозреваешь Малфоя, — Джинни наклонилась к уху Гермионы, стараясь говорить в такт с остальными, идя на поводу у умопомешательства Грейнджер. — Утром нас собрали в Большом зале, рассказали о том, что произошло с Линдой, — начала свой рассказ гриффиндорка, отпивая тыквенный сок из кубка. — Мракоборцы изъяли у всех палочки, чтобы проверить их, — каждое слово Джинни было подобно тягучей субстанции, заставляющей изнемогать от ожидания концовки этой истории. Гермиона нетерпеливо заламывала пальцы, хрустя костяшками, дабы справиться с нервозом. — Малфой был в числе первых, кому отдали палочку. Они ничего не нашли.       Заявление Джинни было подобно рикошету, отражающему все гнетущие мысли Гермионы. Все её теории, выстроенные за последний день, постепенно размельчались, оставляя место растерянности.       — Ты же понимаешь, что он мог пользоваться чужой палочкой? — противилась Гермиона, не желая вестись на поводу у собственной благосклонности и снисхождении. Словно пыталась отбелить своё нутро от утренних попыток защитить слизеринца в глазах закона. Будто считала свой поступок непростительным преступлением, ставившим под вопрос преданность светлой стороне.       — Я не исключаю этого, — пожала плечами Уизли, убирая локон рыжих волос за ухо. — Хорёк способен на любое гадство, но убийство?.. — брови Джинни свелись на переносице, а лицо окрасилось в задумчивое выражение. — Не думаю, что он решился бы на такое. Слишком уж подозрительно для того, чтобы оказаться правдой.       Гермиона была слишком одержима собственным подозрением, поселившимся в её душе, благодаря пытливому влиянию мракоборцев. Но нечто, засевшее глубоко в её душе, тихо ворожило, не упуская возможности вновь заявить о себе. Там, под грудью, сардоническое ощущение нашептывало о том, что, возможно, Джинни была права. Малфой слишком нерешительный для того, кто мог бы заявить о себе в столь наглом ключе.       Он только лает, но никогда не способен укусить.       И в этом была доля пугающей истины.       — Почему ты защищаешь его? — спросила Гермиона с некой обидой в голосе, словно Уизли корила Грейнджер за то, что у неё появилась маниакальная тяга к потоплению слизеринского достоинства.       — А ты почему? — парировала рыжеволосая волшебница, выгибая бровь.       Грейнджер ощетинилась, поджав губы. Значит, Джинни знала о том, что случилось в кабинете директора. Гермиона устремилась взглядом в подругу, задавая немой вопрос: «Кто-то ещё знает о том, что она говорила в защиту Малфоя?». Но Уизли отрицательно покачала головой, пытаясь скрыть ехидную ухмылку.       — Я узнала об этом случайно, — заговорщически начала щебетать Джинни, сжимая похолодевшую ладонь Гермионы в знак поддержки. — Я возвращалась с обеда и услышала, как два мракоборца болтали о том, что какая-то ученица пыталась спорить с их начальником, убеждая того в том, что хорёк невиновен, — Уизли сделала паузу, оборачиваясь, дабы убедиться, что никто не слушал, а после вновь повернулась к Грейнджер, сверкая голубизной проницательных глаз. — Сперва я подумала, что речь шла о его подружках, но потом поняла, что на допрос пока вызывали только тебя.       — Джинни, всё было не так, — принялась оправдываться Гермиона, чувствуя, как каждое сошедшее с уст слово царапало нёбо. — Я лишь хотела, чтобы они делали свою работу, как полагается. Нашли настоящего убийцу, а не заостряли своё внимание на том, кто когда-то перешёл им дорогу…       — Гермиона, я всё понимаю, — одобрительно кивнула Уизли, перебивая Грейнджер. — Я знаю, что ты бы ни за что не стала покрывать Малфоя, не будь у тебя на то веских причин. Вы же старосты, и ты, конечно, могла знать, где он пропадал прошлым вечером, — Джинни поглаживала побелевшие костяшки на руке Гермионы, нежно улыбаясь, дабы разбавить деготь, оставленный неприятной темой. — Ты самый справедливый человек, которого я только встречала. Не дай окружающему сломить твою уверенность и запутать тебя.       Слова благодарности застряли в горле. Гермиона не могла выжать из себя и малую долю того, что бушевало под кожей. Слова подруги возымели вес, заставляющий постепенно перекраивать все то, что успела себе надумать Грейнджер. Разумеется, большая доля подозрительно не спешила вымываться из вен, но нечто ясное и не такое губительное уже постепенно оседало там, внутри и давало призрачную надежду на то, что не всё плохое — явное, как могло показаться на первый взгляд.       Удивительно, но на сей раз не Гермиона стала разумным голосом в этом многочисленном поприще. Джинни удалось воззвать гриффиндорку к мудрости и рассудительности, отсеивая чрезмерную эмоциональность и ведомость стереотипами.       Девушки повернули головы на развернувшееся бурное обсуждение перед ними, опуская щепетильную тему. Гарри, Рон и Лаванда спорили о чём-то так рьяно, что перебивали собственными голосами гул, шедший от остальных учеников.       — А, знаете, я ничуть не удивлена тому, что убили именно Грант, — безжалостно говорила Браун, откусывая кусок от багета. — О её похождениях было известно всем! И ей просто повезло, что её не убили раньше.       — Что ты такое говоришь, Лаванда? — шикнула Гермиона, пытаясь понять, к чему клонила взбалмошная гриффиндорка.       — Я говорю о том, Гермиона, что Линда была, мягко скажем, девушкой лёгкого поведения, — блондинка исходила неприкрытым презрением, а лицо её выражало такое необъемлемое высокомерие, и было удивительно, как она не разорвалась от влияния собственного эго. — Убийцу нужно искать среди тех, чьих парней она увела когда-то. Бедные девочки не выдержали похождений Грант и избавились от мерзкой шлюхи раз и навсегда, — она отложила кусок хлеба, отряхивая ладони от крошек. — Вот и всё – дело раскрыто!       Гермиона переглянулась с Джинни, которая была удивлена таким заявлением не меньше. Грейнджер никогда не углублялась в личную жизнь учеников, а тем более не знала о том, что происходило за стенами учебных классов. Конечно, гриффиндорка была осведомлена о том, что Линда была в почёте у мужского пола, но по такой, на первый взгляд, скромной девочке невозможно было понять, что она, действительно, могла спать с чужими парнями. И всё же, исходя из женской солидарности, Грейнджер не могла понять, как можно было оправдывать убийство банальной изменой.       Гермиона чувствовала, как раздражение от сказанного Браун зарождалось в мыслях девушки, и она была в шаге от того, чтобы выговорить Лаванде все то, что так давно лежало на подкорке сознания. Но, как ни странно, Грейнджер ничего не сказала.       Она просто не успела.       Её перебил Рон, чьё лицо покраснело от злости, а ладони затряслись от переполнения эмоциями. Она впервые видела друга в бешенстве. Будто всё то, что когда-либо причиняло ему боль, теперь решилось вырваться наружу, опаляя окружающих своим гневом.       — Лаванда, когда ты уже научишься следить за своим языком? — сердитым тоном Рон обратился к своей девушке, сверля ту недовольным взглядом. — Ты всегда слушаешь глупые сплетни, не удосужившись даже узнать человека лично! — с каждым произнесенной фразой Уизли начинал тыкать пальцем в Лаванду, пока, наконец, ноготь не подцепил её мантию. — Ты видела своими глазами, как Линда уводила кого-то? Нет? — он резко покачал головой, изображая замешательство Браун. — Тогда какого чёрта ты опять несешь эту чушь?       Не удостоив Лаванду возможности ответить, Рон бросил салфетку кремового оттенка на стол, а сам, перешагнув через лавку, направился к выходу. Никто из друзей не мог понять, что именно повлияло на Уизли, раз он повёл себя так странно и так не похоже на себя. Браун, в свою очередь, едва сдерживая слёзы, пустилась прочь из Большого зала, пытаясь догнать своего молодого человека и потребовать объяснения.       — Что это с ним? — задала вопрос Джинни, глядя вслед убегающей Лаванде.       — Не знаю, — пробубнил Гарри, скрывая свои изумрудные глаза. — Он сегодня сам не свой. Может, всё дело в отмененном матче по квиддичу.       Гермиона была бы рада, если бы вся суть разыгравшейся сцены заключалась только в отмененной спортивной игре. Но шестое чувство подсказывало девушке, что случилось нечто более глобальное, чем простая отмена матча.       Её тело содрогалось от импульсивных позывов пойти за Роном и поговорить с ним, выведывая, что же именно случилось с некогда спокойным и чутким парнем.       Но Грейнджер знала, что это было бы лишним. Если гриффиндорец сейчас не в себе, и даже не сказал Гарри о том, что с ним происходило, то вряд ли станет откровенничать с ней.       Внутренние размышления ребят, сидевших за столом, разбавил звенящий звук, исходивший с профессорского стола. На постамент поднялась профессор Макгонагалл, приковывая к себе внимание, стуча палочкой по серебряному кубку.       — Господа студенты, прошу вас ненадолго отвлечься от ужина, — начала директор ровным тоном, женщина словно выстраивала стену, подавляющую любое проявление нежелательных эмоций. Но Гермиона могла уловить нотки тревоги в переплетении слов, а морщинистое лицо преподавателя стало, будто ещё бледнее, чем тогда, когда Макгонагалл отстаивала честь гриффиндорки. — Вам всем уже известно о том, что случилось с одной из наших учениц, Линдой Грант, — при упоминании имени погибшей кошачий взгляд на мгновение метнулся к свисающим флагам, носивших траурно-черный оттенок. Гермиона нехотя проследила за взором директора, подавляя подступающую тошноту и тревожность, клокотавшую под сердцем. — Исходя из произошедших событий, я вынуждена дать небольшое объявление, которое внесет некоторые поправки в распорядке и существующих правилах школы.       Послышались активные перешептывания. Все ученики связали друг друга недоумевающими взглядами, гласившие о том, что им были явно не по нраву ещё не оглашенные изменения. Разумеется, все догадывались о том, что как прежде – уже не будет. Но никто даже представить себе не мог, что перекраивание уже существующих устоев настигнет всех учащихся так скоро. Гермиона судорожно ухватилась за один из столовых приборов, дабы занять свои руки от агонии стресса, нахлынувшего так же стремительно, как речь директора. Ладони, исцарапанные и потрескавшиеся от многочисленных увечий, просто не пережили бы очередную напасть девичьих ногтей.       — На правах директора, данного мне министерством, я ограничиваю любые внешкольные мероприятия. Тренировки, матчи по квиддичу, различные вечерние сборища, а также походы в Хогсмид отменяются до поимки преступника, — сухим тоном отчеканила профессор, вынуждая учеников всполошиться сильнее прежнего. — С этого дня школьную территорию будут охранять дементоры, в замке двадцать четыре часа в сутки будет дежурить наряд мракоборцев. Старосты школы и факультетов освобождаются от вечернего патрулирования в целях безопасности, — продолжала зачитывать ограничения директор, пытаясь перебить недовольного возгласы. — В школе устанавливается комендантский час. Студенты должны явиться в свою башню не позднее семи часов вечера.       Услышав официальное объявление Макгонагалл о том, что отменены матчи и тренировки, Гарри и Джинни натужно вздохнули в унисон. Гермиона, в свою очередь, также почувствовала неприятный укол в межреберную часть своего тела, впускающий густой осадок безнадежности. Теперь ей предстояло проводить в дортуаре больше времени, чем когда-либо. Проживать свою жизнь, деля дюймы с человеком, которому она совершенно не доверяла, а с недавних пор негласно нарекла его возможным участником преступления.       И сейчас ей больше всего хотелось, чтобы Джинни оказалась права.       — Помимо всего вышеперечисленного я хочу представить вам человека, который станет частью наших школьных будней для сохранности ваших жизней, — директор чуть отступила от стойки кафедры, освобождая место для того, кого Гермиона желала бы уничтожить, будь у неё такая возможность. Она мысленно взмолилась Годрику, Мерлину, да самому Господу Богу, чтобы профессор Макгонагалл представила кого-нибудь другого. — Поприветствуйте главу аврората Магической Англии – Уилла Саммерсета, — преподаватель сухо поаплодировала, косо взглядывая на мракоборца, тщеславно подступающего к постаменту.       — Благодарю, — кивнул мужчина, кротко улыбаясь. — Я надеюсь, что общими усилиями нам удастся найти того, кто посеял смуту в стенах Хогвартса. Я заверяю каждого, что буду действовать изо всех сил, чтобы вы смогли спать спокойно. Для этого нам придётся долго и много общаться на допросах, и я лелею надежду о том, что вы будете честны и открыты в своих показаниях.       Смотря в эти безжалостные голубые глаза, Гермиона почувствовала, как воздух становился тягучим и мучительным, перекрывая возможность спокойно дышать.       Мракоборец выглядел безупречно в самом отвратительном смысле этого слова. Его широкоскулое лицо с густой бородой и морщинками возле век было поднято вверх, выражая некую надменность над загнанными студентами. Мужчина средних лет, одетый в служебную форму, излучал самодовольство и рассудительность, но Грейнджер ощутила на своей шкуре, что всё то, что он демонстрировал – лишь напускная формальность, не имевшая ничего общего с действительностью.       Когда Саммерсет говорил о том, что он будет приглядываться к ней, то гриффиндорка никак не могла поверить в то, что он говорил всерьез. И делать он это будет в стенах Хогвартса. Это стало настоящей издевкой со стороны судьбы, честное слово. Грейнджер не могла понять, кого она презирала сильнее – того, кто посеял смуту в стенах Хогвартса; или того, кто отважился это пресечь.       И не только Гермионе эта новость пришлась не по духу. Карие радужки вновь обратились в сторону слизеринского стола. Мимолётный взор коснулся сжатых мужских ладоней, впивающихся в рукоять ножа, пытаясь перекинуть злость на предмет бытового обихода.       Гриффиндорка никак не могла поверить в то, что ощутила мучительную схожесть в увиденном. Её глаза опустились на собственные руки, которые словно по инерции, врезались в столовое серебро идентичным жестом.       Как они, выходцы из разных общественных сословий, могли ощущать видимое объединение?       Неужели тьма, до нынешнего момента активно презираемая Грейнджер, смогла-таки овладеть её душевной составляющей?       Может, окружающие были правы, и гриффиндорка, действительно, сделала опасный шаг навстречу неизбежной мгле.       Ей лишь хотелось верить, что душа её обретет спасение, и все демоны, зловонно дышащие в спину, отпустят девичий дух раньше, чем она падёт в их костлявую пасть.

***

      Блядь.       Единственное, что крутилось в голове непрекращающимся потоком.       Одно слово, способное вместить в себя всё многообразие эмоций и чувств, переживаемых Малфоем за последние сутки. Чёртова школа. Его чёртово возвращение в этот водоворот нескончаемого хаоса, выстроенного из обломков плит и костей мертвецов, склонивших голову за благое будущее.       Чёртово убийство, подтверждающее то, что все обещания, данные министерством о том, что больше нечего боятся, разломались по щелчку пальца. Монумент из лживых фраз и изворотливых сказок сломился так же резво, как и воздвигнулся.       Блядьблядьблядьблядь.       Малфой узнал об убийстве, как и все остальные, за воскресным завтраком. Ничего не предвещало беды, день начинался с обыденного ритуала – ледяной душ, две выкуренные сигареты, созерцание хронической усталости.       Всё проходило по надлежащему распорядку, без каких-либо ремарочных вмешательств. Однако его мозг начинал подозревать неладное, когда он не обнаружил следов грязнокровной зануды в их совместном дортуаре. Не то, чтобы он следил за неугомонной гриффиндоркой, но он всегда чувствовал, когда её лохматая макушка сновала где-то поблизости.       Он ждал её субботним вечером в общей гостиной, снабженной слабым светом, сходящим с восковых свечей. Предвкушал её разъяренное лицо цвета оливковых плодов, граничащих с оттенком цветущего персика, окропленного пятнами негодования. Но Грейнджер не явилась. Решила переиграть уверенного слизеринца, внося изменение в их игру, ставшей уже некоторой традицией. Он ведёт – она подхватывает, и горючая ненависть захлестывает их с головой, порождая желание продолжать равный бой, отдающийся бешеным ритмом сердца.       Удивительно, что Малфой, вообще, мог ощущать что-либо за последние несколько месяцев. Ему казалось, что орган, надежно сокрытый под грудной клеткой, никогда больше не сможет воззвать к своему обладателю, но слизеринец ошибся.       Изначально их взаимодействие с грязнокровкой, обусловленное непрекращающейся погоней за триумфальным сокрушением этой самонадеянной суки, не являлась для Малфоя чем-то примечательным. Просто очередной обмен жгучего отвращения, выведенного до чистейшего, кристаллизованного состояния. Такого, что в пору было бы поставить на нём пробу в знак наивысшего качества.       Но в какой-то момент, который, к собственному удивлению, Малфой не смог отследить, ему стало просто необходимо получать порцию парадоксальных эмоций.       Это случилось внезапно, подобно смертельной вспышке, искусно выпущенного Непростительного. Красный луч пронзил хладное, почти неживое тело слизеринца, заставляя каждый участок плоти исходить неизведанными импульсами.       Малфой не мог понять, как ей удалось воззвать его умершее, почти сгнившее, словно перележавший на солнце фрукт, нутро к жизни. Однако он смог почувствовать хоть что-нибудь. Некоторый отголосок внутри, гласивший о том, что он всё ещё жив, а не просто находится в пограничном состоянии между блеклым существованием и смертью.       Разумеется, девчонка продолжала выглядеть в его глазах также мерзко, под стать тому, что разливалось в её жилах мутно-грязной субстанцией. В то время как в его венах проносилась вихрем ядерная ненависть, граничащая с несоизмеримым желанием расщепить сущность Грейнджер, смакуя момент её уничтожения. Он ощущал, как одна мимолётная мысль о том, что её бравость и хваленая решительность исходит из её хрупкого тела, способна привести его в чувства.       Роль грязнокровки в этом спектакле мазохизма, поистине сардонического и безумного, была решающей.       Грейнджер стала вспомогательным элементом для того, чтобы не погрязнуть в хаосе собственного кощунственного саморазрушения. Малфой, вдруг, осознал, на кого он мог перекинуть весь свой душевный гнёт. Биться в закрытую дверь для него было скучно, пресно, обыденно. А вот найти того, кто будет бороться из последних сил, выпуская всю свою экспрессию, дабы удавить неугомонного змея, - это было то самое необходимое.       Бойня с собственными бесами вдруг превратилась в кровавое сражение между львом и драконом.       Первая багровая капля окропила их жизни, стоило грязнокровке взглянуть на него тогда, в Большом зале в их первую встречу. Отчего-то образ Грейнджер, презренно вглядывающейся в его лицо, не выходил из его головы, порождая иные воспоминания.       Её вызывающее выражение лица, блядско приподнятый подбородок и глубокие вздохи в ту секунду, когда палочка выводила заклинание, разрывающее его сигарету. А заодно и терпение слизеринца. Но Малфой уступил ей этот ход, оставляя подачу холодного блюда на потом. Долгожданный момент мести не заставил себя ждать, преподнося грязнокровку, как полагается, в свете отвратительных софитов, сопровождая изнывающим лаем его свиты.       Тактильная память до сих пор хранила в себе отпечаток почти-прикосновения к самоуверенной зануде. Его пальцы были слишком близко к телу грязнокровки, но Малфой, не изменяя собственным принципам, не прикасался к ней. Не желал вобрать в себя слой грязи, отпечатавшей на плоти Грейнджер. Если бы позволил себе эту слабость, которая мимолётно промелькнула в его подсознании, то сжёг бы себя заживо, стоило бы ему сойти с тропы поляны Запретного леса. Сорвал бы с себя кожу, очищая ту всеми возможными заклинаниями, лишь бы уничтожить эту маленькую частицу ненавистной девчонки.       Слизеринец смаковал каждый сюжетный эпизод, в котором гриффиндорский крик, полный недоумения и раздражения, взывал к его сущности, а он, в свою очередь, оберегал своё заледенелое сердце. Но взамен топтал дышащий на ладан орган, сокрытый в девичьей груди. Издевался над терпением Грейнджер, отсчитывая секунды, когда же, наконец, она сможет достигнуть апогея прежде, чем падёт замертво, оставляя Малфою место победителя.       Яркое озарение медного оттенка, с переплетением янтарного гнева, поселилось в его венах, сливаясь с чистой кровью, впуская свой самый необыкновенный, самый противоречивый катализатор.       И слабо звучный отклик вдруг превратился перелив поразительного попурри, бьющегося в такт сердечному биению.       Но весь план во спасение превратился в удушающую удавку на шее, предрекающей неминуемую смерть. Вездесущий звон сыграл похоронным маршем, стучащим в такт закрывающейся крышке гроба.       Малфой почувствовал, как земля уходила из-под ног, стоило старухе-директору раскрыть рот и оповестить каждого учащегося о том, что прошлой ночью погибла гриффиндорка. Ужас искажал его душу, в то время как на лице не дрогнул ни единый нерв. Стальное безразличие распарывало его плоть, пытаясь достать бурлившую тревогу. Но внешне слизеринец оставался непоколебимым. Каменной статуей, чье фундаментальное основание расходилось трещинами и крошилось по секундам. Он чувствовал, как взгляды, направленные на него с того момента, когда погибла Эботт, стали ещё более концентрированными.       Метка, любезно оставленная Тёмным Лордом в мрачные времена, неприятно зудела на коже, давая о себе знать. Подавала сигналы, гласившие о том, что взоры остальных не были небезосновательны. В глубине своего погибельного естества Драко понимал, что он всегда будет в числе первых – в числе тех, кого будут подозревать в том, что произошло. Даже если он невиновен, все вокруг будут тыкать в него своими пальцами, говоря, что отчетливо видели, как его руки погрязли по локоть в крови невиновных жертв.       Призраки прошлого, расставленные по обе стороны от слизеринского мальчишки, как напоминание о том, кем он являлся, ликующе сияли, похлопывая по плечу. Как бы выражали свою торжественную правоту. Как бы Малфой не старался скрыться, пытаясь спастись от нападок прошлого, зло всё равно его находило. По сей день, оно желало вобрать самое желанное из души аристократичного отпрыска. Мечтало, наконец, подчинить его, заполучить всё самое лакомое из того тёмного, что поселилось до конца его дней.       Отнюдь не презренные взгляды пугали Драко. Он не страшился всевозможных проверок от министерства, которые, надо было признать, заставляли его голову сжиматься от очередного наплыва мигрени.       Слизеринцу было нечего скрывать, он мог хоть содрать свою кожу, оставляя обнаженные кости сверкать на переливах октябрьского солнца. Они бы все равно ничего не нашли.       Душа Малфоя изнывала от ужаса при одной лишь малейшей мысли о том, что он может стать следующим. Не жертвой убийства. Нет. Он может вновь стать очередной марионеткой в руках чудовища, поселившегося в стенах замка. В новой реальности Драко не знал, кто именно скрывался за тенью потрошителя. Ему лишь хотелось, чтобы этот новый объект всеобщего страха не стал тем, кого Малфой знал слишком хорошо. Кто являлся его плотью и кровью.       Кого он самолично подвел к решеткам Азкабана.       — Чем они занимаются? — нежелательные мысли, проходящие раскаленным гвоздем по нейронам головного мозга, подвигли Малфоя выбросить самого себя за край размышлений.       — Нотт опять в своём репертуаре, — Забини кивнул в сторону кудрявого слизеринца, делая глоток горячительной жидкости. — Наш неподражаемый уникум решил сменить имидж.       Малфой перевёл серебристые радужки на друга, вглядываясь в того непонимающим взглядом. Слизеринская гостиная, в которой расположилась несменная компания змеиной свиты Драко, обрушилась на блондина, возвращая того в реальность.       Приглушенный ядовито-зеленый свет, исходящий с свечей, озарял собой предметы интерьера. Помещение, дарованное наследникам Салазара, выглядело, как и предстало, в своём первозданном виде. Кожаные диваны, расставленные в середине центральной комнаты Подземелий, по стенам развешаны гобелены с символикой факультета. На персидских коврах, с расшитыми узорами, восседали сестры Гринграсс, о чём-то перешептываясь.       Малфой же занимал своё законное место, на громоздком кресле возле камина, из которого исходил приятный звук тлеющих поленьев. В правой ладони он удерживал увесистый тумблер, в котором плескался огневиски, тайком привезенный Забини. Пальцы левой руки массировали переносицу, пытаясь перебить головную боль от потока нескончаемых мыслей.       Драко, несмотря на свою внешнюю собранность и лаконичность, чувствовал себя уставшим. Черная шёлковая рубашка, некогда застегнутая на все пуговицы, теперь была небрежно освобождена от двух верхних пуговиц.       Тёмные брюки, в некоторых местах помятые, теперь не излучали аристократичной изысканности. Он позволил себе на некоторое время избавиться от шаблонных излишеств, оставляя себя прозябать в безмятежности вечера.       Несмотря на то, что Макгонагалл запретила вылазки в вечернее время суток, слизеринцам, по всей видимости, её указы не были поняты в должной мере. Компания из ближайших друзей Малфоя решила, что сегодня – идеальный вечер для того, чтобы смазать истончавшиеся нервные клетки литрами алкоголя.       Драко проследил за взглядом мулата, осматривая то место, где расселся Теодор.       Расслабленный худощавый Тео располагался на диване, голова его была запрокинута, мечтательно рассматривая потолок иссиня тёмными глазами. Пэнси сидела напротив, подперев под себя ноги, примкнув слишком близко к их общему другу. Короткие жесткие волосы слизеринки были аккуратно собраны ободком, позволяя разглядеть девичьи черты лица. Чёрные глаза, подведенные тенями песочного цвета, внимательно разглядывали мочку уха Теодора. Её пальцы с длинными ноготками пурпурного оттенка стучали по подлокотнику, транслируя задумчивость девушки.       Малфой совершенно не понимал, насколько сильна была беспечность Теодора, но он знал точно, что её хватило бы на всех вместе взятых в замке. Нотт, при всей своей природной обособленности, был все-таки натурой патетической, буйной и порой даже безумной. Дисгармония, засевшая в его сущности, часто сбивала с толку, но при должном усердии, можно было легко проследить, в каких случаях оканчивался период его успокоенного рецидива.       В черепной коробке этого кудрявого искусителя был заложен непрерывный движок, способный подталкивать Нотта к своеобразным идеям, которые он нарекал гениальными. И в каком-то смысле так оно и было. Тео всегда отличался неординарным мышлением и тягой ко всему, что было сокрыто от глаз простых смертных. Порой его одержимость каким-либо исследованием поражала даже Малфоя, который, казалось бы, должен был привыкнуть ко всякому проявлению одержимых помыслов своего друга. Теодор хотел познать всё: от простого алфавита до самых запутанных формул зелий. Ему нравилось блуждать по странствиям мирского познания, выискивая нечто, способное заворожить его настолько, что он мог без зазрения совести отдаться этому всецело.       — Забини, ты своим ядом уже закапал весь пол в гостиной, — прокомментировал Тео, не отвлекаясь от странного, совершенно непонятного для Малфоя, процесса.       — Что этот ебаный клоун задумал на этот раз? — удивленно вторил Малфой, поворачиваясь к Блейзу, ища спасительную подсказку в глазах мулата.       — Пирсинг, мой несмышленый друг, это магловский способ прокалывания кожи, — принялся «на пальцах» объяснять Блейз, следуя тому, что знал из своего опыта. — Делаешь прокол, а после вставляешь украшение. Вот и весь секрет этого страшного слова, — усмехнулся итальянец, подавляя смех от того, с какой скоростью расширялись глаза Малфоя от услышанного.       Слова Забини воткнулись в Малфоя мучительным укором. Слизеринец ощущал, как собственное предубеждение и отвращение ко всему, что брало начало у грязнокровок вставало поперек горла.       Как его чистокровный друг, приверженец всего того, что было близко Малфою, решился перейти на благосклонную сторону и отречься от своих былых взглядов?       Так просто отпустить то, что было таким весомым в ещё недалёком прошлом.       Драко не мог понять, как Нотт мог так спокойно примкнуть к тому, что когда-то отрицал и принимать не желал. Неужели его сознание действительно преисполнилось и желало вобрать в себя плоды маглов. Просто немыслимо. Слизеринец чувствовал, как эта своеобразная выходка Нотта вызывала в нём злость.       Малфой, следуя голосу, поселившегося в его сознании, не позволял себе подобных роскошеств. Не потому что не мог. Он просто не хотел менять свои устои ради эфемерного чувства свободы. Не желал прослыть лицемером, желающим проникнуться тем, что когда-то терпеть не мог.       И ненавидел по сей день.       — Пэнси, умоляю, не медли, — простонал Нотт, судорожно расправляя плечи. — Нужно все делать резко, я же объяснял, — слизеринец опустил голову, вглядываясь в подругу самонадеянным взором.       — Ради Салазара, Тео! — воскликнула Пэнси, взмахивая ладонями. От недовольства крылья её носа раздувались, а тёмно-бордовые губы были поджаты, выражая крайнюю степень раздражения. — Хватит причитать, — девушка схватила длинными пальцами подбородок Теодора, заставляя его занять нужное положение. — Не дергайся, я пытаюсь прицелиться, — левая рука удерживала инструмент для этого странного ритуала, прислоняя его к мочке уха слизеринца.       — Просто вонзи уже эту гребаную иглу, — нетерпеливо выдохнул Тео, прикрывая глаза в ожидании. — Давай, на раз, два…       Нотт не успел договорить, и острие прошло сквозь мочку, сопровождаясь звуком рвущейся кожи.       — Три! — ошеломленно воскликнула Пэнси, внимательно осматривая место, где игла пронзила плоть.       — Блять! — в унисон закричал Тео, закусывая кулак. — Пэнси, дорогая, ты не могла бы быть понежнее в такой ответственный момент?       — Быть нежной? — спросила Паркинсон, изгибая тонкую бровь. — С тобой? — пальцем она поочередно указывала на них. — Никогда в жизни, — покачала головой слизеринка, доставая из сумочки украшение в форме кольца. — Сиди смирно, нужно вставить сережку.       Драко наблюдал, как аккуратные руки Пэнси проделывали поистине ювелирную работу. Несмотря на слова слизеринки, было видно, как она изо всех старалась, чтобы болезненный процесс был не таким мучительным. Закусив нижнюю губу, девушка скрупулезно вдевала серьгу в кровоточащий, свежий прокол, параллельно дезинфицируя рану раствором с запахом ромашки.       — Чем бы дитя ни тешилось, — в пол голоса сказал Блейз, доставая из пачки несколько сигарет, любезно протягивая одну Малфою.       — Думаешь, они подозревают нас? — внезапно задал вопрос Драко, перекидывая через фаланги пальцев сигарету, не спешив закуривать.       Блейз резко повернул голову, отвлекаясь от наблюдений за Теодором и Пэнси. На его лице смешались всевозможные эмоции, от замешательства до беглой тени тревоги. Забини не потребовалось много времени, чтобы понять, к чему клонил блондин.       — Думаю, да. Этого следовало ожидать, учитывая наше прошлое, — дал искренний ответ Блейз, выдыхая колечко никотинового дыма. — Но я знаю, что никто из нас этого не делал. Мы пережили слишком много дерьма, чтобы возвращаться во всё это снова, — обнадеживающе продолжал Забини, устремляясь взглядом в единую точку перед собой. — Тот, кто сделал это с гриффиндорской девчонкой - настоящий ублюдок. И этот некто просто жаждет подставить нас, — подытожил свою мысль мулат, делая внушительный глоток огненного напитка.       — Ты уверен, что никто из наших не смог убить эту грязнокровку?       — Ну, давай рассуждать логически, — стряхнув пепел в пепельницу, Блейз поддался вперед, дабы никто из остальных присутствующих не смог расслышать то, о чём говорили молодые люди. — Ты считаешь, они смогли это сделать? — Блейз едва заметно указал головой в сторону Пэнси и Нотта, которые продолжали спорить о магловском развлечении, и о том, подходит ли сережка к цвету глаз Теодора. Драко покачал головой. — Или две хрупкие девушки смогли распотрошить гриффиндорскую бедолагу? — Малфой устремился взглядом в Дафну и Асторию, хихикающих над раскладом гадальных карт. Слизеринец повторил свой жест. — А, может, мы с тобой это сделали, будучи на тренировке до самой ночи? — каждый довод Блейза заставлял Драко выглядеть настоящим идиотом в глазах друга. — Я бы поставил на Гойла и Монтегю, но эти два придурка спалились бы уже к утру.       Каждый аргумент Забини постепенно приводил Драко в чувства, отсеивая непрошеные, практически предательские мысли о тех, кого Малфой знал всю жизнь. И в этом скрывалась главная причина столь несосветимых размышлений – слизеринец хорошо знал их всех. Прекрасно понимал, что почти у каждого был свой мотив для того, чтобы поквитаться с убитой девчонкой. У всех, кроме Блейза, наверное. Мулат не мог совершить что-то страшнее, чем пронесенный тайком алкоголь.       Итальянец не упокоил взбушевавшиеся мысли Малфоя о том, кто являлся возможным убийцей. Лишь заглушил их на время.       И Драко знал точно, что эта клейкая тишина не продлится долго.       Возымеет свой эффект в будущем, когда придёт подходящее время.       — Драко, — певучий голосок дал трещину в хаотичных рассуждениях, перетягивая одеяло внимания на себя. — Можно я погадаю тебе? Хочу потренироваться перед зачетом по Прорицаниям.       Астория смотрела в лицо слизеринцу, сверкая своими глазками из-под накрашенных ресниц. Младшая Гринграсс держала в ладонях карты, тасуя увесистую колоду. Длинные ноги девушки, едва прикрываемые клетчатой юбкой, утыкались в ножку кресла, на котором располагался Малфой.       Блондин прокашлялся, с трудом проглатывая содержимое своего тумблера. Он искоса посмотрел на слизеринку, прищурив глаза, а после отвлекся на Блейза, который чудом сдерживался, чтобы не рассмеяться в голос. Несмотря на то, что все сидящие в этой комнате были чистокровными волшебниками, истинными магами, в силу предсказаний могли поверить только наивные сестры Гринграсс, которые, буквально, заболели гаданием ещё на младших курсах, когда Трелони показала им фокусы с кофейной гущей.       Драко снисходительно махнул рукой, демонстрируя своё вынужденное согласие. Он без особого энтузиазма наблюдал, как Астория принялась мешать колоду, горделиво расправив плечи, укрытые шифоновой блузкой. После нескольких секунд монотонного тасования, младшая из сестер, наконец, принялась раскладывать карты на ковре, следуя строгому порядку.       Ему стало всё предельно ясно по тому, как ярко накрашенное лицо Астории нервно исказилось, а пухлые губы затряслись, не в силах выдавить из себя и звука. Только Дафна, перекинув свои белокурые локоны через плечо, принялась отчитывать сестру за то, что та не могла справиться с таким легким заданием, и все перепутала.       Но Драко знал, что Астория могла бы получить оценку Превосходно за свою выполненную работу. У девчонки был настоящий талант.       Аркан Башни покоился по соседству со Смертью.       Вынужденная смерть.       Не думай об этом, Драко. Слабак, ты приказал самому себе вычеркнуть эти мысли из своей головы.       И ему почти удалось сделать это.       Клейкая тишина не продлится долго.       Возымеет свой эффект в будущем, когда придёт подходящее время.

***

      Ни о чём не думать.       Обособиться от внешнего мира.       Всецело погрузиться в работу.       Три основных правила, которые помогали Гермионе справиться с накаляющейся тревожностью, поселившейся в девичьем теле. Ей было необходимо справиться с пережитым стрессом, который постепенно отламывал частицы её душевного равновесия. Рвал с присущей жадностью, смакуя бездыханные, отмершие клетки её былого спокойствия. Грейнджер чувствовала, как все собранные силы постепенно иссякали из её ментальной и физической составляющей, оставляя прозябать в обломках гнетущих воспоминаний.       Несмотря на то, что Грейнджер, как полагалось по новым школьным правилам, отправилась в башню старост, ей казалось, что она все ещё находилась в том самом тёмном коридоре. Могильная темнота, скрывающая в своей густоте окровавленное тело, перерезанное на кусочки. Искаженное в ужасе лицо Линды продолжало являться в сознание гриффиндорки всякий раз, когда та пыталась успокоиться и поспать хотя бы несколько минут. Но сон не желал приходить в покои Грейнджер, оставляя вместо себя картины с места убийства, и давящий хохот зла, радостно беснующегося от того, что ему вновь удалось обвести всех вокруг пальца.       К счастью, в дортуаре, кроме Гермионы никого не было. Она ничуть не удивилась, когда вернулась в свою обитель, не найдя там Малфоя. Ему всегда были чужды правила и устои школьной администрации - она уже успела понять это, когда слизеринец проигнорировал приказ о походе в Хогсмид.       В тот день, когда убили Линду.       Именно поэтому она почувствовала, как шквал небывалого облегчения обрушился на неё, стоило ей переступить порог гостиной старост. Малфой отсутствовал в башне, а это значило, что у Гермионы было несколько часов безмятежного спокойствия. Ей не нужно будет бояться каждого звука, шороха и ледяного голоса, обжигающего органы изнутри каждым произнесенным словом.       Грейнджер решила не терять ни минуты, пользуясь благами возможности провести вечер в уединении.       Сегодня был первый четверг месяца – самое время для того, чтобы сварить целительное зелье от шрама. Гермиона чуть не забыла о своём рутинном процессе приготовления, пытаясь спасти своё сознание от съедающих размышлений об убийце.       Левитировав всё необходимое, Грейнджер разложила вещи на столе, стоявшем между витражным окном и камином. Установив котёл на специальную самонагревающуюся подставку, Гермиона принялась листать увесистый талмуд, выискивая глазами нужную страницу. Несмотря на то, что гриффиндорка за несколько месяцев успела выучить «от» и «до» каждую строчку в этом рецепте, ей было необходимо перепроверять его каждый раз.       Излишняя внимательность – основа хорошего результата.       Раскрыв мешочек с нужными ингредиентами, Грейнджер поморщила нос от специфического запаха. Она уже привыкла к этому неприятному душку, но всякий раз, когда приходилось иметь дело с магическими компонентами для варки мази, рвотный рефлекс брал верх. Взявшись за рукоять серебряного ножа, гриффиндорка аккуратно разрезала лирный корень, доставая из него мякоть мерной ложкой, чтобы не ошибиться в пропорциях. Добавив первый ингредиент в широкий сосуд, Гермиона принялась толочь камень безоара в мелкую крошку.       Ладони дрожали от бесконечной тревоги. Переживания затмевали холодный рассудок, мешали сосредоточиться на процессе. Гермиона глубоко дышала, поглощая кислород, словно тот был единственным снадобьем против мучительных теорий о ближайшем будущем.       Не отвлекаясь от размалывания минерала, карие глаза девушки уткнулись взглядом в вид, открывавшегося с высоты башни. Вечерний мрак поглотил собой все владения шотландских земель, оставляя лишь призрачные очертания природных рельефов. Поблизости можно было разглядеть фонари, мерцающие на спортивном поле для квиддича, озаряющие ближайшую местность. А также бестелесных существ, облаченных в изорванные одеяния.       Дементоры находились на границе школьной территории, следя за всем происходящим с высоты птичьего полёта. От одного только их вида по коже заходили мурашки, исписывая тело жуткими узорами.       Гермиона опустила глаза, пересыпая порошок в колбу. Высыпав приготовленный элемент рецепта, девушка принялась помешивать варево два раза против часовой стрелки. Постепенно зелье обретало характерный светло-зеленый оттенок. Гриффиндорка продолжала следить за варкой, отсчитывая минуты до следующего помешивания, как за её спиной раздался шум открывающейся двери.       Она не успела, чёрт возьми. Оставалось каких-то сорок минут до завершения процесса, и гриффиндорка могла бы спокойно удалиться в свою комнату. Но теперь Гермиона была вынуждена терпеть нахождение Малфоя в нескольких дюймах от себя. Она вновь обратилась к высшим силам, моля тех о том, чтобы остаться незамеченной. Грейнджер была слишком вымотана сегодняшним днём, и последнее, чего бы ей хотелось – скандалов с мерзким слизеринцем.       В воздухе повеяло запахом концентрированного алкоголя. Малфой пил сегодняшним вечером, и это была явно не та новость, которой хотелось бы обзавестись Гермионе в данную секунду. Плевать. Она просто продолжит выполнять свою монотонную работу, не обращая внимания на того, чьи шаги раздавались за спиной. Они жили за стеной друг от друга уже месяц, и до сегодняшнего дня им прекрасно удавалось игнорировать друг друга.       Почти удавалось.       Не считая, конечно, тех вынужденных встреч, когда Гермионе хотелось провалиться сквозь землю.       — Блять, Грейнджер, — прорычал Малфой, взмахом палочки, открывая створки окон. — Что за вонь ты тут устроила? — недовольным тоном продолжал слизеринец, опускаясь на диван, стоявший неподалеку от стола.       Гермиона закатила глаза, оставаясь стоять спиной к ненавистному собеседнику. Девичьи ладони продолжали выполнять всю надлежащую работу, несмотря на то, что тело, сковывающееся от нежелательного присутствия парня, отказывалось слушаться. Но Грейнджер пообещала себе закончить приготовление мази, несмотря на то, что ей пытались помешать.       Она не должна была вестись на провокации самовлюбленного слизеринца. Не должна была идти на поводу у его омерзительных желаний, выполняя прихоти его злостного нутра. Он хотел вывести её на эмоции, но Гермиона не поддавалась. Окружила себя стеной невнимания, пытаясь сконцентрироваться на закипающем вареве.       — Если в твоём плебейском мире грязнокровок не научили отвечать на вопросы, то хорошо, пусть будет по-твоему, — усмехнувшись собственным словам, проговорил Малфой, продолжая неотрывно прожигать дыру в девичьей спине. — Собирай своё барахло, Грейнджер. Мне нужен этот стол, — отрезал слизеринец, приподнимаясь с дивана.       Она уловила, что походка была чуть более развязной, отличавшейся от привычно стойкой и непоколебимой. Малфой будто не шагал, а подкрадывался, следуя прошаганной тропой по измотанным нервам гриффиндорки. Ковровый ворс впитывал в себя всю экспрессию, сходившей со слизеринской души осязаемым грузом. Но Грейнджер даже не дрогнула. Молчаливо впитывала в себя нагнетаемую обстановку, стараясь держать язык за зубами.       Но стоило ей услышать очередное оскорбление в свой адрес, мимолётно проскользнувшего, но так едко впившегося в её сердечную мышцу, как рот раскрылся рефлекторно.       — Мне казалось, что тебя приняли обратно в Хогвартс для того, чтобы ты исправлялся, а не раздавал свои никому ненужные указания, — начала гриффиндорка, чувствуя, как колкие слова слетали с уст, пытаясь вскрыть замаскированную уязвимость блондина.       Гермиона не выдержала, нажимая на спусковой крючок, который рано или поздно должен был привести к оглушающему выстрелу.       Девушка обернулась, следя за тем, как Малфой остановился на полпути, облокачиваясь спиной о кресло. Слизеринец выглядел точно таким же, каким она его увидела в Большом зале. Только теперь от идеально уложенной прически не осталось и следа. Передние пряди беспорядочно свисали на лоб, а обыденное строгое лицо было чуть смягчено под влиянием алкоголя. Серебристые радужки смотрели прямо в её карие глаза, пытаясь сломить своей внутренней силой, но Малфой не знал, что на неё такие уловки не действовали.       Прошлой ночью она увидела своими глазами, как распотрошили её знакомую. Вряд ли Гермиона струсит от нещадного взгляда змееныша.       — Или стоит доложить о твоих вспышках агрессии профессору Макгонагалл? — задумчиво произнесла Гермиона, сузив глаза. Малфой не спешил комментировать её слова, продолжая излучать излишнюю самоуверенность. — Может, тогда стены дортуара тебе покажутся раем по сравнению с камерами Азкабана, где тебе самое место.       Она не должна была этого говорить.       Ей не следовало вновь идти на поводу у своих тревожных предубеждений, выпуская свои гипотезы на обозрение Малфоя. Гриффиндорка не должна была показывать, кого она страшилась. Слизеринец мог ловко ухватиться за эту фразу, переигрывая ту на свой излюбленно-гадкий манер.       В бесовских глазах блондина, помутненных пеленой промилле, уже мелькнул огонёк, способный превратиться во всепоглощающее пламя. Гермиона почувствовала, как похолодел воздух в комнате. Ощутила на физическом уровне, как трескаются кости от удручающих намерений слизеринца.       — Грейнджер, кажется, та дрянь, что ты варишь, вышибла тебе последние мозги, — гласил грубый голос, пока Малфой взглядывал на Гермиону исподлобья. — Я чист перед судом, забывчивая ты идиотка, — торжественно пропел слизеринец, разводя широкими ладонями. — Или, подожди, — он задержал таинственную паузу, поддавшись вперед на несколько дюймов, но этого хватило, чтобы Гермиона успела задержать дыхание от резкости его движений. — Ты считаешь, что это я убил девчонку?       Голос его не дрогнул. Продолжал изливаться из уст, проникая в барабанные перепонки осколками льда, разрезающих плоть, а вместе с ней и все живое, пока не иссякшее из Грейнджер. Но в его глазах что-то поменялось. Сквозь серую сетчатку пыталась пробраться эмоция, доселе не испытываемая Малфоем при чужих. Ведь гриффиндорка, действительно, являлась таковой. Чужой, не понимаемой, не принимаемой его закоренелыми устоями, касающихся её происхождения. Девушка уловила, как нахальность сменялась одержимостью её словами. Слизеринец ухватился за фразу, резво брошенную в его лицо, пытаясь раскромсать ту, достигая истины.       Гермиона понимала, ей не следовало затрагивать эту тему. Ведь можно было просто промолчать, Мерлин. Рано или поздно Малфою бы надоело играться в кошки-мышки, и он бы просто скрылся из виду за стенами своей спальни. А теперь он ни за что не отступит. Начнёт играть на струнах её расстроенных нервных клеток, будто бы те были его самым любимым инструментов из всех существующих.       Это повлечет за собой новую волну страха и подозрений. Если слизеринец начнёт подавать сигналы о своей виновности, то подсознанию Грейнджер уже некуда будет прятаться. Она больше не сможет обманывать себя, идя на поводу у просьб Джинни, не оправдывающих теорий Гермионы. Гриффиндорке придётся принять тот факт, что былой хулиган с острым языком, действительно, может оказаться хладнокровным убийцей.       — Я вижу, ты доволен собой, Малфой, — гриффиндорке пришлось ответить, чтобы заполнить затянувшуюся паузу. Девушка уже потеряла счёт времени и перестала обращать внимание на результат своих трудов, выливающегося из котла. Время в башне будто остановилось, не желая течь по часовым стрелкам. — Кичишься своей невиновностью, как будто сделал что-то по-настоящему геройское, — тело вновь начало слушаться свою обладательницу, и Гермиона, не думая, воспользовалась этой возможностью. Оттолкнулась от стола, делая шаг вперед, ступая на вражескую территорию. — Но не забывай, что твоя невиновность – лишь плод твоей трусости.       Каждое слово, вырванное с языка девушки, было подобно хрустальным осколкам, разбивающимся о стены дортуара. Гермиона желала всеми фибрами души, чтобы эти острые частицы впились в сознания Малфоя, наглядно показывая ему, каково это – чувствовать себя последним ничтожеством.       — Что ты несёшь?       Осколки, действительно, нашли свою цель. Но резали они не по совести, а по самообладанию слизеринца. Крылья носа раздувались, а извечно бледное мужское лицо багровело прямо на глазах, олицетворяя всю чернь, что засела в теле Малфоя, и теперь ждало своего звездного часа.       — Хочешь узнать, подозреваю ли я тебя? — продолжала твердить Гермиона, осознавая, что заряженное оружие вот-вот выстрелит. Голос разума, покоившийся где-то в глубине, отчаянно кричал о том, чтобы она остановилась. Но было поздно. — Нет, — солгала Гермиона, складывая ладони на груди, прикрывая свой шрам. Пальцы нервно теребили хлопковую ткань белой футболки, а ноги с трудом держались ровно. — А знаешь, почему? Чтобы решиться на убийство, нужно иметь хоть капельку смелости. Но ведь это не про тебя, — её голос трещал от прорывающейся истерики, и приходилось глубоко дышать, чтобы не потопить остатки самообладания. — Ты же привык прятаться за спиной своего проклятого папаши, который теперь гниёт в тюрьме.       Ладонь соскользнула со спускового крючка.       Оглушительный выстрел пронзил их обоих.       Но всё происходящее казалось настоящим безумным хаосом.       Апокалипсисом, сжигающим своей стихией всё живое на своём пути.       Гермиона не сразу опомнилась. Только почувствовала, как в мгновение ока стальная хватка сомкнулась на её горле, сжимая плоть так сильно, что невозможно было дышать. Грейнджер старалась бороться, отпихивая от себя ладони Малфоя, но он был непреклонен. Его тренировки не прошли даром, и теперь она могла всецело ощутить, как сила его мышц перекатывалась через злобу и гнев, оседая на плоти мучительными отпечатками.       Слизеринец прижал гриффиндорку к стене, с треском впечатывая её голову о каменную стену. На секунду Гермиона прикрыла глаза, пытаясь побороть спазм, проходивший сквозь череп, вызывающий искры под закрытыми веками.       Но ей пришлось открыть глаза. Взглянуть в лицо собственной ненависти и причине её тревоги. Ей не следовало бояться Малфоя, но презренная нотка животного страха была слишком громкой. Она заглушала собой всё: от внешних звуков до внутреннего голоса.       — Я же сказал тебе заткнуться нахуй! — взревел слизеринец, сильнее сжимая пальцы на бархатной коже девушки. — Не смей, блять! — Малфой продолжал кричать, спуская всех своих бесов с цепей, дабы те обглодали всё то, что осталось от гриффиндорки. — Не смей ничего говорить про моего отца, паршивая грязь!       Её мрачный взгляд коснулся слизеринца. Лицо его было искажено в гримасе злобы. Глаза налиты кровью, словно перед ней стоял не человек, а самое настоящее дикое животное, жаждущее впиться в её обмякшее тело, пытаясь разгрызть гриффиндорскую отвагу, утоляя многолетний голод. Каждый нерв был напряжен, искрясь собственным исступлением.       Малфой был словно оголённым проводом – одно прикосновение к нему было чревато мгновенной, мучительной смертью.       Но Грейнджер не спешила умирать. Всё ещё дышала, давясь воздухом, который был пронизан его ароматом. Тем самым, который она хотела бы навсегда высечь из своей памяти, никогда больше не возвращаясь к нему. Но она вернулась. Опять. Запах ментоловых сигарет вперемешку с терпким шлейфом спиртного проникал в носовые пазухи, садня каждый орган поочередно, чтобы приносить ещё большую боль от каждого вздоха.       — Ты трус, Малфой, — хрипела Грейнджер, отвлекая внимание Малфоя, пытаясь нащупать на столе подручный предмет, до которого доставали девичьи пальцы.       Ей было необходимо найти хоть что-нибудь, что смогло бы дать отпор этому психопату.       — Заткнись, Грейнджер, — волчий оскал мазнул по девичьему лицу. — Или у Макгонагалл появятся все основания исключить меня из этой ебаной школы.       — Всегда был жалким, трусливым мальчишкой, который лишь прикрывался связями и положением в обществе, — в её голосе можно было различить ядовитую насмешку, которая была совершенно нетипична для рассудительной и спокойной Гермионы. Но в экстренных ситуациях людской мозг способен на многое. — Но кто ты теперь? Что от тебя осталось? Ты – ничтожество, — выплюнула Грейнджер в лицо Малфою, следя за тем, как последние крупицы спокойствия смываются вместе с её фразой.       — Десять очков Гриффиндору за острый язык, — иронично басил слизеринец, пододвигаясь к её лицу. — Ты была такой же смелой девочкой, когда Беллатриса пускала в твоё мерзкое тело Круцио?       Блондин оказался слишком близко, Гермиона могла почувствовать, как соприкасались их лица. Ей следовало вновь увернуться от его щемящего взгляда. От близости его тёплой кожи, ощущаемой так остро, что хотелось, чтобы сердце остановилось прямо в эту секунду.       Он затронул то, чего так боялась Гермиона. То, от чего она продолжала просыпаться каждую ночь в холодном поту.       Его ртутные радужки, практически потемневшие дочерна от злости, скользнули чуть ниже. Глаза повторяли траекторию вырезанных букв, но в его взгляде не было ликования. Грейнджер была уверена, он видел шрам впервые. Кадык нервно дернулся, но взор все ещё был прикован к уродливому слову, застывающего в отражении зрачков слизеринца. Гриффиндорка не могла понять, что за скрытая эмоция промелькнула на его лице.       Ему было… не по себе?       Вздор. У Гермионы, должно быть, уже помутнение рассудка, раз она посчитала, что такому чудовищу могло быть присуще подобное проявление чувств.       Девичьи пальцы, наконец, дотянулись до нужного предмета. Ладонь обхватила рукоять серебряного ножа, поднося его к шее Малфоя. Острие впивалось в кожу, оставляя пограничные следы. Если бы Гермиона надавила бы чуть сильнее, то могла бы с легкостью проткнуть сонную артерию. Но, конечно, она не собиралась убивать слизеринца. Она была выше всего этого, несмотря на то, что её тёмная сторона, лихорадочно жаждущая воспрянуть ото сна, гласила о том, что это было бы правильно. Отомстить за все годы оскорблений, за эти два адских месяца источенных нервов. Но Грейнджер не поддалась, останавливая ладонь на безопасном расстоянии.       — Убери от меня свои руки, Малфой, — приказным тоном отчеканила Грейнджер, сглатывая ком в глотке.       Малфой блуждал глазами от ножа к девичьему лицу, изумленно выгибая бровь. Он сдавленно усмехнулся, будто не веря, что Гермиона, действительно, могла быть способна на такое. Но она была способна. Доказала это ему ещё на третьем курсе, когда сломала его нос о свой кулак.       Он отнял свои руки, созерцая, как по шее девушки разливались чуть заметные отпечатки от его пальцев, которые к завтрашнему утру станут тёмно-фиолетового оттенка. Гермиона прикоснулась дрожащей ладонью к месту удушения, чувствуя, как горела её кожа в местах, где блуждали конечности слизеринца. Второй же рукой она продолжала удерживать ножом дистанцию между ней и Малфоем. Блондин отступил в сторону, освобождая путь.       Гриффиндорка обошла слизеринца, шагая к выходу из башни.       — Грейнджер, ты же хорошо помнишь, каково тебе было, когда тебя пытали в Мэноре? — внезапно крикнул Малфой ей вслед. Она продолжала идти, несмотря на зловещий голос за спиной. — Даю слово, дрянь, с этого дня пытки Беллатрисы будут казаться тебе детскими забавами по сравнению с тем, что тебя ждет в стенах Хогвартса.