Катарсис

      Октябрь, 1998 год       Ледяные струи хлестали по гладко выбритым скулам, спускаясь по лицу. Отрезвляющая порция воды приводила в чувства эффективнее, чем долгие и упорные монологи внутри собственной головы. Холодный кафель неприятно впивался в плоть, облизывая напряженные трапециевидные мышцы. Спина выпрямлена, каждый нерв стянут донельзя. Ни единого намёка на успокоение, даже в стенах ванной комнаты.       Невозможно чувствовать себя расслабленно, когда за стеной находилось то, что выбивало Драко из общепринятого состояния прострации. Нейроны его головного мозга работали на износ, не позволяя себе и минуты для передышки. Он думал. Часто, судорожно. Превозмогая слабость перед отчаянным желанием забыться и уйти в искусственно созданное небытие.       И дело было отнюдь не в грязнокровке, которая сейчас умиротворенно спала в своей комнате, видя очередной сон.       Малфой думал об опасности за стеной в своём абсолюте. Глобально, не распыляя своё внимание на такую мелкую гадость, как Грейнджер.       Девчонка была лишь надоедливой пыльцой в многообразии ещё больших мерзостей. Каждый день, на протяжении уже прошедшего учебного месяца, слизеринец мечтал скрыться от глаз посторонних, судорожно заколачивая свой внутренний мир в этой коробке, что администрация звала спальней. Очередные часы, проведенные один на один с глумливым обществом, доводили до крайней степени раздражения. Малфой чувствовал себя юродивым зверьком, коего представили на радость разбушевавшихся зрителей.       И всякий искушенный наблюдатель требовал зрелищ.       Малфой ощущал на себе цепкие взгляды, внимательно исследовавшие бывшего Пожирателя. Пронзительные взоры сканировали его прогнившую душу, пытаясь выискать любую причину для того, чтобы отослать мерзавца обратно.       Разумеется, никто не желал цепляться за Драко в открытую, демонстрируя свою негуманность к провинившемуся волшебнику. Но слизеринец ощущал нутром, каждым дюймом своей кожи, как им хотелось вцепиться когтями в его шаткое положение, утапливая змееныша в грехах прошлого.       И как тлели их глаза, заливаясь кровью от бессилия от того, что им не удавалось почерпнуть то самое гадкое, что, казалось, должно лежать на поверхности. Но никто не учёл одного.       Если уж и пытаетесь устроить зрелища, то стоит изрядно напрячься, чтобы перехитрить того, кто по своей природе привык играть не по правилам.       Малфою пришлось сильно постараться, чтобы стать неподвластным к искушениям погрязнуть в беспорядке и хаосе собственных желаний. Пришлось выстроить целую лазейку, чтобы хорошо спрятать то мрачное и маниакальное, что отравляло его естество с каждым днём все больше и больше.       Ведь ничто не манит лучше, чем запретный плод.       Драко ощутил это на своей шкуре. Почувствовал, каково это – оставаться беспристрастным, когда перед ним мелькало столько поводов для того, чтобы отыграться. Показать, что он мог сделать с теми, кто посягал на его честь и имя.       Но не делал этого.       Выжидал, быть может?       Возможно, действительно, стал хладнокровен по отношению ко всему вызывающему в этом мире.       Было ли это своеобразным часом тишины перед тем, как все в округе погрязнет в разрушении от его рук.       Действительно ли он насытился сполна всем тем, что он лелеял в прошлом – властью, диктаторством и гневом.       Или же ещё придёт момент, когда он вдоволь насладится пиром во время чумы?       Он не понимал в полной мере, что происходило с его личностью. Какую деформацию она ещё сможет пережить прежде, чем предстанет в своей подлинной шкуре в полной красе.       Оставалось лишь ждать, затаив дыхание.       Малфой чувствовал, как немели конечности после продолжительного нахождения под струями воды, колко вбивающимися в кожу. Слизеринец ощущал, как холод стал привычным состоянием для его организма. Только при этой температуре он мог чувствовать себя живым, реальным, а не блуждающей бесплотной фигурой.       Закрутив вентиль крана, слизеринец, наконец, переступил бортик душевой кабины, смахивая со лба влажные пряди. Накинув на тело полотенце, запахивая его чуть выше косых мышц, Малфой направился к зеркалу.       Выглядел он устало и потасканно для того, кто всю жизнь посвятил себя тому, чтобы внешний вид не выдавал внутреннего обессиления. Глаза потускнели, отливая тёмно-серым оттенком. Синяков под веками хоть и не было, но явные намёки на них прослеживались.       Ранний приём душа стал для Драко нечто вроде обычая, традицией.       Во-первых, в это время лохматая зубрила ещё спит, скрепя зубами, не доставая блондина своей вечной тирадой о дележке удобств.       Во-вторых, его мучила бессонница.       Он и раньше сталкивался с этой проблемой, но в стенах дома это ощущалось привычнее. Малфой не мог заснуть по собственной воле, страшась того, что призраки прошлого вновь явятся в его спальню, норовя болтать свои глумливые байки о мерзостях, происходящих в Мэноре.       Но слизеринец отчаянно ждал того, что хотя бы в Хогвартсе он сможет сомкнуть глаза, утопая в грезах Морфея. Этого не случилось. Едва он мог закрыть глаза, как перед ним вновь вырисовывались образы, удушающие своей реалистичностью. Он вскакивал в ужасе, впиваясь каждой костью в твердый матрас, желая согнать с себя пелену нежелательных воспоминаний.       И каждая ночь проходила по избитому сценарию. Жалкая попытка заснуть оканчивалась раздирающей болью в солнечном сплетении от частого дыхания. Трясущиеся руки тянулись к палочке, чтобы с помощью древка разжечь в комнате свет. Уставшие глаза находили на тумбочке старые алхимические записи предка, впиваясь серебристыми радужками в содержимое, чтобы отвлечь мозг.       Бессонница порождала нервозность.       Нервозность порождала тягу к курению.       Малфою казалось, что ментоловый дым въелся в каждую вещь слизеринца. Никотином пропах и он сам, отбивая от себя привычный аромат тикового дерева и нехарактерного приторного шлейфа.       Вот и сейчас, рассматривая следы прошедшего учебного месяца, Малфой неосознанно тянулся к пачке. Потому что только серый дымный смог помогал встряхнуться.       Становился допингом к тому, чтобы чистая кровь циркулировала с большей мощностью, приливаясь к мозгу.       Кончиком палочки прикурил сигарету, вдыхая живительный дым. Задержал противоядие против внешнего мира в легких дольше положенного, а после истомно выдохнул в своё отражение, отравляя призму ядами.       Становилось легче. Ненадолго. Всего лишь на один ничтожный миг, но Драко чувствовал, как ночная тревога освобождала его тело от своих объятий, спадая с широких плеч.       Зажав сигаретный фильтр в зубах, Драко перевёл взгляд на наручные часы, оставленные на тумбочке возле зеркала. Взгляд внимательно следил за движущейся стрелкой, отбивающей тщетные минуты до официального начала нового учебного дня.       Новой учебной бойни, если точнее.       Совсем скоро вновь придётся окунуться в привычную серую рутину, оставаясь по-прежнему при малом оружии.       Ведь у Малфоя была единственная защита против окружающего мира – его сигареты, способные держать его вспыльчивый нрав в узде.       И это была поистине хуевая новость.       Если слизеринец решился вооружиться против нелицеприятного общества только сигаретами, то дела его, действительно, обстояли хуже некуда.

***

      Гермиона ежилась в утепленной мантии, скрываясь от очередного сквозняка, сновавшего от витражных окон, овладевая каждым студентом, норовившим прийти, в привычной для такого осеннего месяца, легкой одежде. Но в классе, помимо гриффиндорки, никого не было. Ни единого живого человека, кроме стопок бездушных книг и старосты школы.       Зябкость октябрьского утра передавалась по воздуху, оседая на мантии эфемерным грузом. Тоскливость отпечатывалась на природных условиях, затягивая тучи в привычный дымчатый оттенок, отгоняя любой намек на солнечный просвет. В замке было непривычно холодно, даже отопительные заклинания не срабатывали на полную мощь.       Грейнджер по обыденности села на первую парту, успев разложить ученические принадлежности с привычной аккуратностью и скрупулезностью. Девушка уже перечитала все возможные выписанные конспекты, пытаясь додуматься до того, чем ещё она могла себя занять.       Подписала тетради, но не пером, как принято в магической школе. Пока никто не видел, вне учебного времени, девушка грешила уставами и исписывала страницы магловской ручкой, потому что так ей было удобнее. От скуки обводила свою подпись теми же размашистыми буквами по несколько раз. Оглядывала класс, дабы найти что-нибудь новое, неизведанное, до чего её внимательный взор не успел добраться за эти долгие годы обучения в Хогвартсе. Но кабинет не нуждался в очередном осмотре, так как каждая деталь была выточена в сознании девушки и не раз.       Аудитория, в которой когда-то преподавали Защиту от Тёмных Искусств, теперь отдали под руководство профессора по новой дисциплине, которая в будущем должна определить место выпускников школы в высших учебных заведениях.       Гермиона целый месяц предвкушала начало долгожданных занятий. Отсчитывала долгие дни до того момента, когда сможет, наконец, погрузиться в очередную головоломку, в которой она была не шибко сильна, но чувствовала, что сможет быстро раскусить неподвластный предмет и даже преуспеть в нём.       Как будто в жизни Гермионы не хватало загадок и нежелательных просчётов, раз она решилась вновь испытать себя на прочность.       Сентябрь прошёл быстро, практически не оставляя следов в памяти. Адаптационный период не сулил в себе ничего существенного. Лишь служил незначительной отсрочкой перед семестровыми контрольными и полноценным углублением в школьную программу.       Но гриффиндорка лишила себя участи быть частью этой подготовительной рутины, понимая, что в злосчастную воронку бескрайних задач её затянуло раньше, чем остальных. Да и планы, которые следовало бы воплотить в жизнь, были у Грейнджер на ранг выше, чем у остальных.       Если не на сотню.       Почти все свои сентябрьские дни Гермиона посвятила тому, чтобы раздобыть хотя бы один ключ к шифру, загаданному таинственным убийцей Ханны. Мозг девушки жадно впитывал в себя даже малую дозу информации, полученной из старинных талмудов, что до возвращения гриффиндорки, со сто процентной вероятностью, оставались без внимания остальных учеников. Никому и в голову бы не пришло лезть в богом забытые секции, чтобы разбавить скучный вечер порцией завуалированных сказаний о магии.       Но только Гермиона не входила в их число.       Помимо нескончаемого упорства относительно поиска заклинания, способного вернуть родителей девушки, гриффиндорка также позволила своему разуму впустить в себя ещё одну разъедающую мысль.       С того самого вечера, когда она узнала поистине чудовищные подробности о кончине Эботт, её одолела идея помочь Невиллу в этом непростом деле. Несмотря на то, что Грейнджер понимала, что была не обязана выполнять работу за мракоборцев, ей все равно не удалось пересилить собственное навязчивое желание утопить свои свободные дни в вязких водах расследования.       Сердце гриффиндорки подсказывало ей, что она совершает благое дело. Но разум твердил изо дня в день, что она опять пошла на поводу у своего, не проработанного комплекса - контролировать всё на свете. И поделать девушка с собой ничего не могла. Уже пообещала. Дала слово, которое ни один уважаемый себя гриффиндорец нарушить не может.       Но знала бы Грейнджер, что не всё было так просто с этим проклятым (в прямом смысле, стоит иметь в виду) рисунком, сто раз бы подумала над тем, чтобы согласиться на эту авантюру, прежде чем волна неудач будет обжигать щеки после очередного позорного удара.       Тот факт, что за целый месяц молодые люди не продвинулись ни на шаг, действительно, больно отзывался в самомнении Гермионы. Но она не сдавалась. Как тогда, летом, когда каждую свободную минуту проводила перед книгами, посвященными редким заклятиям, чтобы спасти родителей. Так и сейчас девушка старалась не падать духом перед очередной стопкой захламленных книг.       В голове всё смешалось воедино. Любая информация, никоим образом не вязавшаяся с символом, вырезанном на руке Ханны, превращалась в одну большую массу ненужного и раздражающего. А такого никчемного материала хватало с лихвой. Закономерность в неподходящих символах доводила до бессильного вздоха, нарушающего тишину библиотеки.       Мадам Пинс, к слову, уже заручилась не впускать Гермиону и её верного напарника в стены книжного храма.       В какой-то момент Грейнджер, действительно, поверила в то, что убийца пуффендуйки не имел ничего общего с магическим миром. Во всей литературе, представленной на школьных полках, не было ни одного символа, хотя бы малость похожего на тот, что перерисовал Невилл. В мире волшебников случаи, связанные с жертвоприношением – редкость. Только самые опытные и тёмные маги могли владеть подобной техникой заклинаний. И Гермиона знала точно, что в замке вряд ли найдётся что-то, способное указать на подобный шифр.       Знаний гриффиндорки тоже не хватало. Рунические символы, вызубренные Грейнджер ещё несколько лет назад, не подходили. Ни одна руна даже отдалённо не напоминала тот чудовищный рисунок.       Ни заклинания, ни руны.       Ничего.       Сплошная пустошь посреди кома вопросов.       Но Гермиона не сдавалась.       И ждала октябрь, честно признаться, не совсем из-за новой дисциплины.       В один из вечеров, проведенных за стопками пожелтевших страниц, гриффиндорку осенила идея. Её разгоряченный мозг дошёл-таки до той фазы, когда в голову приходят хоть и безумные, но дельные мысли. Она, вдруг, осознала, что, если в магическом поприще невозможно найти ответы, то, быть может, магловский мир откроет свои двери для того, чтобы молодые люди получили, наконец, свою порцию разъяснений.       Макгонагалл подписала разрешение, позволяющее Невиллу покидать школу для дачи показаний аврорату. Следующая поездка Долгопупса в Лондон назначена на начало октября. Вот он – первый ключ к разгадке. Не совсем, конечно, ключ, но точно путь, по которому можно найти интересующие материалы.       Тогда-то Гермиона и поняла, куда следует отправить друга, чтобы тот принёс ей нужные книги. Девушка написала название оккультных писаний и энциклопедий, в которых описаны мифы магловской культуры. Всё это он мог найти в магловской части Великобритании, в небольшом книжном магазине, недалеко от дома Грейнджер.       После этого краткого экскурса оставалось только ждать, когда наступит долгожданная дата. Смиренно, искусывая ногти, но ждать. Иного выбора для них не было. Возможно, что к этому времени и полиция удосужится связаться с Невиллом, но пока блюстители закона не спешили давать свои комментарии.       Её сознание мысленно выстраивало полотно картины, которую она щепетильно соединяла красными линиями логической цепочки.       Конечно, она не мракоборец.       Конечно, она больше не мнит себя героем.       Это в прошлом.       Конечно, в прошлом.       Но тогда почему тело не слушалось, отбивая низким каблучком туфель по древесному полу всякий раз, когда мозг подбрасывал воспоминание о том, что Грейнджер сможет помочь Невиллу выйти на того мерзавца?       Сидя за партой, гриффиндорка вновь неумышленно дернула ногой, раздробляя зыбучую тишину о набойку подошвы.       Так звучит тяга к тайнам и злу.       И это был плохой знак.       Класс постепенно начал заполняться учениками, записавшимися на дополнительные курсы. Гермиона не видела списки тех, кто будет заниматься с ней на протяжении года. Она проинформировала старост факультетов, чтобы те занялись бюрократией.       Грейнджер знала только о том, что Гарри и Рон выбрали другую специальность. Мальчики сами рассказали об этом, как только чиркнули свои имена на бланках — будущие члены аврората во всей своей красе. Поттер и Уизли без лишних раздумий выбрали именно этот курс подготовки. И Грейнджер их прекрасно понимала. Они долгое время жили исключительно борьбой со злом, и так быстро отказаться от роли доблестных рыцарей они не могли.       Они – не Гермиона.       Мальчики не желали так просто переквалифицироваться в обычных школьниках с приземленными интересами.       О своей же стезе гриффиндорка умолчала, не желая разглашать друзьям её новый род деятельности в стенах Хогвартса. Боялась, что не поймут и начнут донимать её бесконечными расспросами, на которые Гермиона боялась дать ответы.       Она и сама не до конца понимала, во что ввязалась, и зачем все это было нужно. Потому что целительство – не совсем про Грейнджер.       Конечно, она была сильна в зельях, способных залечить даже тяжелые раны; с трудом, но понимала анатомическую магию. Но никогда не думала о себе в такой ипостаси. Спасать жизни Гермиона умела – об этом знают все не понаслышке.       Но она уберегала людей от смерти иным путём, борясь со злом лицом к лицу. Выставляя палочку в дуэли, разрабатывала стратегические планы с ребятами. Всегда была в центре боевых действий и никогда не была за пределами, наблюдая за тем, как полыхают в агонии тела раненных. Никогда не следила за тем, как постепенно исходит жизнь из человека, пока он в ужасе кричит от боли, моля о том, чтобы хоть кто-нибудь облегчил его страдания.       Говорят, что в лазарете война кажется более жестокой и ужасной. Потому что ты способен видеть последствия смертоносных сражений. Наблюдать, к чему приводит тщеславная тяга к власти.       К оторванным конечностям, зияющим ранам и истошным крикам боли.       Пугало ли это Гермиону?       До дрожи.       Хотела ли она пересилить свой страх?       Больше всего на свете.       Пока аудитория набивалась новобранцами, Гермиона не увидела ни одного знакомого. Знала о некоторых учениках целое ничего. Половина из набранного курса, к удивлению Грейнджер, состояла из пуффендуйцев и когтевранцев. Из гриффиндорцев почти никого. О Слизерине не могло быть и речи. Эти наглые змеи с тонной бахвальства за спиной вряд ли захотят работать на благо.       Им по душе кровавые сражения и лавры, нажитые путем резвости и бездушия.       Но и здесь Гермиону ждал просчёт.       Оборот стрелки на настенных часах заглушил голос извне. Не шибко знакомый, но слишком отличающийся от основной массы сновавших туда-сюда учеников.       И вновь интерес вынудил девушку вырваться из конструкции своего личного пространства. Грейнджер чуть повернула голову – так, чтоб было не слишком заметно, что она, действительно, решила обратить своё внимание на вошедшего студента. Подбородок коснулся плеча, а пышные локоны обрамляли лицо, но не загораживали обзор. Грейнджер узнала обладателя этой походки сразу же, без промедлений.       Слизеринец двигался плавно и размеренно. Шагал чересчур расслабленно, будто делал каждому сидящему за партами одолжение.       Королевский шут решил почтить простых смертных своим присутствием, надо же. Теодор Нотт был одним из тех, о ком говорят: видишь его – беги без оглядки. Самый настоящий змей искуситель, желающий вобрать в свой арсенал каждую, кто хоть как-то завлечет его своими внешними данными.       Гермиона удивилась собственной наблюдательности – узнала слизеринца исключительно по тому, как тот перебирал ногами. Даже в лицо ему не посмотрела.       Но в этом, по сути, не было ничего удивительного.       Даже спустя месяц в памяти хорошо сохранилась её встреча с Ноттом. Пусть не была личной, но она, все же, состоялась.       Видимо, на этом сказался эффект неожиданности. Всегда до мелочей запоминаешь то, что шокирует тебя больше всего на свете. Так и произошло. Гермиона была уверена, что никогда больше не увидит слизеринца, чей отец был в первых рядах, мечтающих, наконец, поквитаться с маглорожденными.       Но она встретила его в Большом зале, сама того до конца не осознавая.       Нотт был одним из участников этой мрачной компании, шедшей как будто из самой преисподней. Во главе статный дьявол с волосами цвета жидкого серебра, а по обеим сторонам его верные приспешники – левиафаны с блудливым взором.       Гермиона сразу же узнала третьего – по голосу, вливающимся жидкой магмой в барабанные перепонки. Грейнджер вспомнились строчки из книги, которую она недавно решилась прочесть. Так звучит в секунды крайнего возбуждения запойный пьяница или неизлечимый курильщик опиума.       Тео словно существовал в своем мире, в котором для посторонних вход был воспрещен.       И побойтесь его гнева, если решитесь переступить черту.       Шея затекла от неудобного положения, а глаза запекло от чересчур долгого созерцания создания с иссиня тёмными глазами и кудрявыми волосами – идентичным локонам Гермионы. Девушка отвела голову, зарываясь глазами в чистые листы, пытаясь согнать с себя эту ужасную аналогию, которую она только что провела.       Прозвенели колокола, означающие, что учебный день официально начат. Гермиона не волновалась перед встречей с новым преподавателем. Детское волнение отошло на второй план в тот момент, когда девушка осознала, что новый член преподавательского состава – меньшее, о чём могло болеть её сердце. Единственное, чего ей по-настоящему хотелось, так это занять поскорее голову чем-то дельным, чтобы не забивать разум тревожными мыслями.       Отворилась дверь из профессорского кабинета, находившегося на втором этаже аудитории, и этот скрипучий звук приковал к себе внимание даже тех, кто не ждал с упованием прихода нового учителя. Каждый взгляд был устремлен наверх, пытаясь разглядеть в тёмном уголке личность нового преподавателя.       Никто так и не узнал, кто будет обучать группу целителей. Макгонагалл на данный вопрос отвечала расплывчато, не давая каких-то конкретных характеристик, но слухи быстро расползлись по замку, словно стая проголодавшихся червей, сновавших в любопытные головы.       Кто-то говорил о том, что это точно будет мужчина. Некоторые утверждали, что новым профессором просто обязана стать мадам Помфри, ведь за её спиной был многолетний опыт в лечении своих пациентов. Многие болтали о том, что, возможно, Министерство приведет своего человека, чтобы убить сразу двух зайцев – будет обучать и следить за ранее провинившимися волшебниками.       Гермиона с трудом верила в некоторые сплетни, уж слишком те были притянуты за уши и ничем не обоснованны. Пустой звук, нарастающий беспочвенными подробностями с каждым новым днём.       Гриффиндорка продолжала вместе со всеми сканировать лестницу, ведущую прямиком к преподавательскому столу. По ней спускался мужчина, облаченный в черную мантию, извивающуюся по полу. Его бледная жилистая ладонь обвивала поручень, а взгляд был устремлен строго перед собой. Он шёл неспешно, будто урок для него был лишь предлогом, чтобы показать себя. Довольно-таки странное поведение для того, кто являлся преподавателем.       Наконец, оказавшись на фризовой ступени, новоявленный преподаватель поднял лицо, вежливо улыбаясь.       — Рад приветствовать каждого, кто решил служить на благо общества, — будто повторяя мысли гриффиндорки, произнёс целитель. — Надеюсь, каждый, кто записался на курс, понимает всю ответственность своего решения, — его кроткая улыбка сползла с лица, оставляя вместо себя пронзительную серьёзность. — В противном случае мы не сработаемся.       Мужчина откинул полы мантии, проходя вперед и присаживаясь на край стола. Его задумчивый взгляд проходился по каждому ученику, словно сетчаткой светлых глаз мог вскрыть душу бедных студентов, вытаскивая оттуда их помыслы. Своеобразное знакомство окрасилось в неловкую тишину. Сидящие студенты, молча, выжидали, когда профессор изъявит желание продолжить свою вступительную речь.       Гермионе тоже было не по себе от столь нетипичного поведения. Она продолжала смотреть вперед в ожидании. Девушка сидела спереди всех, и это дало ей отличную возможность подробнее изучить нового преподавателя. На вид ему было меньше среднего, возможно, только недавно получил профессорскую степень и имел небольшой опыт в работе. Но столь молодой вид отдавал рябью, крошился от мелких мимических морщин. Может, он и прожил недолго, но точно повидал то, что повергло его в сильный стресс.       — Совсем забыл представиться, — продолжил свою тираду преподаватель, словно выходя из своего импровизированного транса. Его прозрачный взгляд, устремленный в никуда, обрел осмысленность. — Меня зовут Освальд Доу, но вы можете звать меня просто Освальд. Не такой уж я старый, чтобы следовать официозу этой школы, — чуть рассмеялся мужчина, натыкаясь ладонью на один из учебников, разложенных на столе. — Я долгое время работал целителем в больнице Святого Мунго, но в какой-то момент решил, что будет лучше посвятить себя преподавательской деятельности и передавать свой профессиональный опыт молодым умам, — мужчина пролистывал шероховатые страницы, медленно проходя взглядом по каждой строчке, а после оторвался от созерцания букв. — Может, у кого-то есть вопросы?       Послышались перешептывания за спиной. Масса учащихся заметно оживилась, больше не чувствуя себя скованно.       — Мистер Доу… то есть, Освальд, — певуче принялась излагать мысли рыженькая когтевранка, сидящая через три парты от Гермионы. Девушка не скрывала своей чрезмерной заинтересованности, откровенно блуждая по телу профессора с головы до пят. — Если не секрет, сколько вам? — девичьи уста чуть приоткрылись, обхватывая кончик пера.       Гермиона едва не фыркнула вслух, вовремя прикусывая язык. Такого наглого заигрывания она не видела со времен… да вообще никогда! Какой нужно быть идиоткой, чтобы позволять себе прилюдно заигрываться с преподавателем? Уму непостижимо.       В ответ на эту неуместную тему мистер Доу рассмеялся, не удостаивая девушку даже взглядом. Его рубленые черты лица чуть смягчились, но не выказывали должного благоговения перед когтевранкой.       — Думаю, мы можем опустить этот вопрос, — мужчина поспешил перевести диалог в иное русло, аккуратно спрыгивая с края стола. — И перед тем, как мы начнём наше занятие, я хотел бы спросить у вас, что самое важное в работе колдомедика?       Класс поутих. Теперь вместо глаз профессор мог исследовать макушки голов каждого, кто уткнулся носом в свою парту, лишь бы не отвечать на вопрос, касающегося дисциплины, а не личных качеств мистера Доу. — Вот, вы, например, — ребром ладони мужчина указал на ученика, сидевшего позади Гермионы, — как считаете?       Грейнджер снова обернулась, решив понаблюдать за тем, кому досталась честь дать свой первый, не совсем умный ответ. Но как только карие радужки коснулись иссиня тёмных глаз, её доводы раздробились о прошлое, в котором Теодор Нотт был одним из блистательных учеников на своём факультете, деля ложе отличника вместе со своим закадычным дружком. Гермиона всегда удивлялась тому, как при таком нахальном и развязном нраве, Нотт может прилежно учиться и показывать высокие результаты. Сейчас он выглядел характерно вышеперечисленным качествам. Облокотившись о парту сзади, Тео авантажно исписывал свою тетрадь причудливыми рисунками, увлеченно болтая со своей соседкой, улыбаясь ей так широко и ослепительно, будто вкладывал в эту беседу все свои силы.       Нотт даже не делал вид, что слушал мистера Доу, будто для него всё происходящее – декорация, дополнение к его главенствующей роли в этом спектакле, сопровождающимся светом софитов.       Но голову все-таки поднял, позволяя кудряшкам беспорядочно свисать на лбу. Лицо его вмиг посерьезнело, а взгляд стал пристальным, обрастая неожиданной заинтересованностью. Ровная спина оттолкнулась, а корпус прильнул к столешнице парты, словно слизеринец с каждой секундой пытался дотянуться до преподавателя всё ближе, показывая, что он все-таки был здесь, а не витал в облаках.       — Очевидно, что колдомедик должен знать от «а» до «я» все, что касается анатомической магии, чтобы проводить операции с должным профессионализмом. Конечно, не обойдётся без знаний в области зелий, чтобы правильно приготовить лекарство даже от банального кашля, — парировал Нотт, пожимая плечами. Он выглядел так, будто ответ был самим собой разумеющимся, и только самый отпетый глупец не знал таких вещей.       — Весьма неплохо. Мистер?..       — Мистер Нотт, — дополнил Тео, возвращаясь к своему процессу исследования женских сердец.       — Может, кто-то ещё захочет дополнить ответ мистера Нотта? — воспрянул мистер Доу, как будто этот короткий ответ дал призрачную надежду на то, что в классе, помимо слизеринца, были ещё выдающиеся умы человечества.       Гермиона, не раздумывая, подняла руку. Ей хотелось показать, что весь смысл данной профессии не был заложен исключительно в магии.       Профессор кивнул в знак того, что девушка могла ответить.       — Мистер Нотт, безусловно, прав, — начала Грейнджер, расправляя плечи. Она больше не чувствовала прохладу на своём теле. Только огненный наплыв уверенности, и приливающийся крови от давно забытого чувства. Так ощущалось соперничество за первое место в классе. — Но я бы всё равно не стала мыслить так однобоко, — она почти уловила периферийным слухом, как треснуло перо Теодора, соприкасаясь с листом в очередной раз, — Дело в том, что профессия целителя не может существовать без человеческого фактора, потому как…       Но ход её мыслей остановил звук отворяющейся двери. Гермиона почувствовала, как молниеносно ссыхается кожа на губах. Во рту пересохло, отдавая неприятным режущим чувством по нёбу. Она молчала, затаив дыхание. Потому что почувствовала то, что чувствовать не должна была.       Холод.       Лед, закупоривающий сердечные клапаны. Цедящая ядовитость, выборочно проникающая в самые уязвленные части тела. Хотелось повернуться, но гриффиндорка не могла. Боялась, что при малейшем движении её кости раздробятся друг о друга, разрывая тело изнутри на мясные куски. Гермиона уже ощущала, как под плотью расползается умертвляющее чувство, подобно паразитическому существу. Царапает кожные стенки, играет. Пытается достать до единственного уцелевшего — девичьей души, чудом спасшейся в этом бесконечном адовом круге.       Грейнджер замерла на месте, чувствуя, как каждый приближающийся шаг отдавался похоронной симфонией на подкорке сознания. В барабанные перепонки заливалось годами выдержанное отвращение, заглушая приток крови.       А холод всё крепчал, обосновываясь под кожей. Облачался в тугой жгут, скручивающий органы в одно единое несообразное месиво.       — Мисс?.. — призрачный голос извне вернул девушку в реалии класса, доставая её мысли из апокалиптичных грёз.       —Грейнджер, — опомнилась Гермиона, а девичьи губы на автомате произнесли фамилию.       — Мисс Грейнджер, позволите опоздавшему студенту закончить мысль за вас? — с неприкрытым презрением произнёс мистер Доу сквозь зубы. — Обещаю, что дам вам возможность показать себя в следующий раз.       Гермиона коротко кивнула, не решаясь вносить коррективы в планы профессора. Она, вообще, не была уверена, что хотела себя показывать в следующий раз.       Её призрачное спокойствие разбилось о соприкосновение драконьей кожи с деревянными половицами. Грейнджер не была уверена до конца, но догадывалась, кто скрывался за её спиной.       Потому что хорошо запомнила, как звучат набойки дорогой обуви.       Она пожелала бы никогда больше не видеть Малфоя.       И Гермионе почти удалось превратить желаемое в действительность. Несмотря на то, что молодые люди жили в одной башне, им чудом удавалось не пересекаться. Только на общих занятиях, но Грейнджер была слишком вовлечена в процесс поглощения знаний, посему не заостряла своё внимание на сгустке мелочности и снобизма. Сентябрь прошёл идеально, если судить об их сложных взаимоотношениях.       Слизеринец вечно где-то пропадал, появляясь в дортуаре только в ночное время суток. Гермиона также занималась своими делами, утопая в библиотеке с Невиллом или в гостиной Гриффиндора с друзьями. При необходимости, она связывалась с ним путём записок. Но только в крайних случаях.       И каково было её разочарование – почувствовать его здесь. В месте, которое должно было послужить отдушиной. Не увидеть, не услышать. Именно почувствовать. Кожей, всеми возможными рецепторами, но только не самыми явными. От этого становилось ещё хуже.       С каких пор она могла безошибочно распознать присутствия Малфоя, не прилагая к этому никаких усилий?       Осознать, что он находился в нескольких шагах лишь по отличительной походке. Но было ещё кое-что, что выдавало его присутствие слишком рьяно, слишком открыто.       Запах сигарет.       Не то чтобы Грейнджер теряла голову всякий раз, когда ощущала в воздухе веяние никотина, но она знала точно, как пахнут его сигареты. Каждый дюйм, каждый чёртов ярд их башни пропах ментоловым смогом. Всякий раз, когда в носовые пазухи вбивался этот тошнотворный запах, она понимала, кому он принадлежал.       Гриффиндорке бы не помешало опуститься в чан, наполненный кислотой, чтобы та выела из неё это омерзительное напоминание о Малфое. Чтобы химическая молекула проникла в организм так глубоко, что смогла бы разъесть девичье тело, вымывая изнутри каждую область, прокаженную сгнившими частицами слизеринского влияния.       — Замечательно, — отреагировал преподаватель, возвращая своё внимание к Малфою, успевшему расположиться на задних рядах. — Ну что же, мистер?..       — Мистер Малфой, — стальным тоном произнёс по слогам слизеринец, не спуская серебристых глаз с фигуры мистера Доу. — Думаю, мою фамилию вы сможете запомнить без труда.       Слизеринец собран, как и всегда. Его ничуть не смутили пристальные взгляды остальных студентов – привык. Казалось, это только подпитывает его самомнение, заставляя обрастать некой значимостью в глазах общественности. Пусть даже и значимость эта носила крайне негативный характер.       В этом и было его главное различие с остальными слизеринцами. Малфой, действительно, был неподвластной фигурой, а не создавал видимость величия. Казалось, что сломать этот мраморно-ледовитый идол просто невозможно.       Но если попытаешься – обломаешь руки и погрязнешь в череде проклятий.        — Понимаю, к чему вы клоните, мистер Малфой, — былое презрение сошло на «нет», вместо него на лице преподавателя прояснилось некое снисхождение к блондину. — Но должен вас заверить, что в моём классе нет места для подобных предубеждений. Каждый студент равен, вне зависимости от того, что о нём говорят за стенами этого кабинета.       Гермиона уловила едва различимую ироничную усмешку, стекающей с уст Малфоя едкой субстанцией, отпечатывающейся ожогом на роговице.       Мистер Доу выставил вперед палочку, заглушая свечение огня на факелах, погружая аудиторию в непривычный сумрак. Мужчина повторил движение магическим древком, опуская перед глазами студентов проекционное полотно.       — Думаю, я могу нарушить только что данное мною слово, — мистер Доу сопровождал свои действия словами, меняя линзу на оптическом приборе. — На сей раз, вы освобождаетесь от наказания, мистер Малфой. Но запомните, что я не терплю опозданий. Впредь являйтесь в класс вовремя и сможете избежать взыскания.       На полотне высвечивались различные слайды, служащие лекционным материалом. Профессор вовсю принялся озвучивать написанное, дополняя каждую информацию своими рассказами из личного опыта.       Но Гермиона почти не слушала, нервно заламывала лист тетради. Все ещё не могла смириться с мыслью, что ей опять придётся делить своё место со змеенышем. Всё это было похоже на сон-фантасмагорию, в котором она раз за разом оказывалась в одном замкнутом пространстве с минотавром, у которого глазницы были залиты серебристым сплавом, а волосы струились, подобно жидкому олову.       Целиком и полностью – бесчеловечный.       Груда металлов с червоточиной вместо души.       Пока все остальные ученики усердно выписывали конспект, Гермиона все же решилась обернуться.       Но не нашла глазами того, кого планировала.       Вместо абсурдной светлости, карие глаза наткнулись на знакомую россыпь веснушек на щеке.       Взгляды слизеринца и гриффиндорки встретились, обжигая девушку неожиданностью и чрезмерной пристальностью. Нотт зрел в само основание девичьей сущности, исследуя янтарные вкрапления радужек Гермионы. На лице Теодора застыла глумливая улыбка, но она не была злобной. Не такой, как у остальных слизеринцев. Этим своеобразным жестом он, скорее, пытался вызвать у Грейнджер эмоции, потому что вот, что делал всю свою жизнь Нотт – питался проявлениям людских чувств.       Гермиона смотрела дольше положенного. И, наконец, заставила себя отвлечься, перебрасывая взор через спину Тео, а он, будучи ловким и проворным, обернулся, следуя с точностью за траекторией взгляда.       Понял сразу, куда смотрела Грейнджер. Заметил, как внимание гриффиндорки пало на задумчивого блондина, исследовавшего стопку старинных пергаментов. Поспешил повернуться к гриффиндорке, дабы не спугнуть птичку, что попала в сети, сама того пока не осознавая. Одарил её смешком, прикрывая рот ладонью.       Видимо, надумал себе то, о чём думать, совсем не следовало.       Каждый в этой школе знал о степени извращенности фантазий Теодора. От коей невозможно было откреститься. Смириться проще.       Гермиона покачала головой. Девичьи щеки пунцовели, обнажая стеснение, а сердце бешено стучало на уровне горла. Впервые девушка почувствовала себя уязвимой в обществе слизеринца. Впервые кому-то удалось её перехитрить. Немыслимо.       Грейнджер поспешила отвернуться, смахивая локоны каштановых волос набок, чтобы скрыть свою смущенность. Глаза лихорадочно блуждали по учебному материалу, пытаясь занять мозг хоть чем-то, но в голове продолжалось воспроизводиться шипение, звучащее, кажется, теперь повсюду.       Аудитория теперь больше походила на серпентарий, нежели на класс для будущих целителей.       А Теодор продолжал прожигать дыру в спине Гермионы. И ничто больше не смогло его отвлечь.       Внезапно для Нотта перестала существовать его верная спутница, теперь казавшаяся серостью, обыденностью в сравнении со жгучим янтарём, проходившим по коже, словно лезвие, вспарывающее самые неоднозначные желания.

***

      Весь оставшийся учебный день для Гермионы прошёл как в тумане. Необъяснимое чувство, заставляющее лезть из кожи вон, чувствовать себя иррациональной частицей настоящего, отпечаталось перманентным слоем. Гриффиндорка ощущала нутром, как крошится и разламывается её привычный устой, позволяя проникать непрошенным мыслям. Тем, от которых следовало открещиваться сразу, по мере поступления.       И гриффиндорка пыталась. Честно пыталась изъять из черепной коробки отравляющие мысли, что клешнями вцепились в полушария мозга. Приросли, становясь на какой-то малый процент частью девичьей сущности. Проникали так глубоко в ответвления сознания, оставляя свой неизгладимый след. И носил этот отпечаток совершенно несвойственные оттенки. Такие, от которых хотелось поскорее отмыться, очищая каждый участок плоти. Но палитра иссиня тёмных оттенков, переливающихся в серебристый цвет, продолжала циркулировать вместе с кровью, не давая и шанса на спасение.       Гермиона вернулась с занятий в башню Гриффиндора в желании спастись от навязчивых мыслей и очередного напоминания о том, что протекало там, под кожей.       Грейнджер внимательно исследовала свои конспекты по Чарам, которые ей с трудом удалось выписать после того, как в ушах звенел издевающийся смешок, а перед глазами мелькала хитрая улыбка слизеринца. Кропотливое переписывание материала особо не спасло девушку от скверных размышлений, оно лишь занимало тело, чтобы то переставало ощущать на себе змеиное влияние. Но это занятие хотя бы стало малым шагом для того, чтобы уберечь своё сознание от пагубных последствий.       Карие глаза блуждали по строкам, впитывая самую важную и необходимую информацию для следующего практического занятия. Девушка слабо вслушивалась в то, что происходило вокруг неё. Она расположилась на кушетке поодаль от Гарри, Джинни, Рона и Лаванды.       Сидя в гриффиндорской гостиной, чувствуя, как пламя от камина нежным зноем оседает на щеках, Гермионе было впервые по-настоящему спокойно и комфортно. Мальчики увлеченно болтали о том, что произошло на их курсах, посвященных подготовке для поступления в аврорат. Поедали пироги, с трудом успевая пережевывать прежде, чем вновь заговорить о том, как интересно им было сегодняшним утром.       Хоть кому-то повезло больше, чем Гермионе.       Глаза Рона начали воодушевленно блистать всякий раз, когда он начинал объяснять Гермионе, каким дуэльным техникам обучал их новый профессор – самый знаменитый и профессиональный боец среди всех авроров. Гарри постоянно поддакивал, вставляя свои реплики, которые обогащали рассказ новыми подробностями.       А Гермиона старалась внимательно слушать, попутно перечитывая свои записи. И изо всех сил пыталась выдернуть себя из руин мрачного утра.       — Гермиона, а как прошли твои курсы целительства? — раздался звонкий голос Джинни, выдергивающий гриффиндорку из вакуума мыслей.       Грейнджер подняла голову, потупив взгляд и хлопая ресницами, словно это отсрочило бы время её ответа. От неожиданного вопроса девушка вздрогнула, разрезая тонкую кожицу на пальце острием бумаги. Алая струйка медленно стекала вниз по ладони, впитываясь в черную ткань мантии.       — Нормально, — отрешенно произнесла Гермиона, потирая порезанное место, с трудом стараясь пережить заинтересованные взгляды друзей. — Ничего особенного.       Кроме того, что ей придётся делить чёртово утро пятницы каждую неделю со слизеринцами.       Действительно, ничего особенного.       — Говорят, у вас преподает молоденький профессор, — вмешалась в разговор Лаванда, разлеживаясь на коленях Рона, и мечтательно вздыхая.       — Я не интересовалась подробностями возраста мистера Доу, — нервно вздыхая, ответила Гермиона, все ещё пытаясь остановить поток крови и беспричинную тревогу в душе.       — Тогда ты зря потратила время, Гермиона, — вторила Браун на манер Грейнджер, накручивая локон пшеничных волос на свой пальчик.       Грейнджер ничего не ответила. Лишь продолжала упираться раздраженным взглядом в Лаванду, чувствуя, как склизкая эмоция продолжала растекаться по внутренностям, одаривая неприятнейшим отголоском.       Гриффиндорке казалось, что постепенно блондинка занимает её место, обосновываясь в кругу друзей так по свойски, вытесняя личность Гермионы за пределы. Словно она – лишняя деталь в этом прочном механизме, от которой следовало бы уже избавиться, потому что та поистрепалась со временем. Потеряла свою значимость и былой структурный смысл. Конечно, всё это было лишь доводом, необоснованной теорией, грузно оседавшей на плечах. Но отделаться от этих предположений Грейнджер не могла.       Конечно, она всё также чувствовала себя умиротворенно в стенах, украшенных гриффиндорской символикой, но этот покой размывался о баррикады, выстроенных предубеждениями Гермионы. Грейнджер, сама того не осознавая, выстраивая меж ней и друзьями бетонную стену.       Но почему это случилось с ними?       Мальчики, ведь, не давали повода усомниться в их дружеской преданности. Всё также были рады любой встречи с Гермионой, даже самой недолговременной. Уделяли ей всё своё свободное время, с интересом, возможно поддельным, но слушали её. Никогда не обделяли её своим вниманием, продолжая тянуться к самой светлой и разумной части их несокрушимого трио.       Так, в чём же была проблема?       В Лаванде? Вряд ли Браун имела сильную власть над Гарри и Роном. Возможно, на второго она могла повлиять, но Поттер никогда бы не пошёл на поводу у девушки своего друга.       Лаванда не занимала места Гермионы.       Грейнджер лично вручала ей свои владения, сама того не ведая.       Гриффиндорка слишком погрязла в своём внутреннем мире, не решаясь больше туда кого-нибудь впускать. Конечно, она все также любила и Гарри, и Рона. Больше их девушка, наверное, могла любить только своих родителей. Но Гермионе рано или поздно пришлось бы принять тот факт, что она больше не должна являться для них заботливым элементом, контролирующим каждый шаг друзей. Не должна являться пластом, на котором держалось бы их золотое трио.       Конечно, они продолжали быть для Грейнджер её мальчиками. Но теперь она должна думать и о себе в первую очередь, как бы эгоистично это не звучало. Каким бы больным уколом это осознание не врезалось бы в её плоть, разрывая её прошлые убеждения.       Война не прошла бесследно. Грейнджер больше не могла выпутывать друзей из их передряг, когда у самой за душой – минное поле, способное подорвать собой при одном лишь малейшем соприкосновении.       Гермиона приняла этот факт с должной стойкостью.       Она неумышленно сепарировалась от друзей, уничтожая в себе этот нескончаемый поток окситоцина, некогда вызванного чрезмерной заботой о мальчиках.       — Мне нужно вернуться в башню, я оставила там кое-какие книги, — Гермиона оборвала воодушевленную беседу молодых людей о какой-то очередной сплетне, попутно собирая ученические принадлежности в сумку.       — Ты ведь вернёшься? — обернулась Джинни, размахивая рыжеволосым хвостом. Голубые глаза чуть прищурились, подозрительно огибая взглядом подругу. Младшая Уизли всегда была на редкость проницательной, посему лгать ей было сложнее, чем остальным. — Симус пообещал, что достанет какой-то новый сорт сливочного пива, и мы хотим собраться после отбоя. Можешь остаться в моей комнате, чтобы не возвращаться поздно одной, — принялась энергично уговаривать Джинни, и взгляд тут же смягчился, как и её веснушчатое лицо. — Или мы можем тайком проводить тебя до башни, как только все разойдутся. Но только приходи, прошу! Мы отлично проведём время, обещаю, — Уизли перелезла через подлокотник дивана, хватаясь за ладонь Гермионы, бережно сжимая руку гриффиндорки.       — Я постараюсь освободиться и заглянуть к вам, — сдавшись, Гермиона покачала головой, обхватывая ладошку Уизли в ответ.       Но Гермиона заведомо знала, что вряд ли ей удастся присутствовать на этом мероприятии.       Расправившись со сборами, Грейнджер кинула последний взгляд на друзей, обходя их компанию. Едва Гермиона дотронулась до полотна, чтобы отворить его, девушку оборвал громкий голос, доносившийся со спины. — Гермиона, подожди!       Грейнджер обернулась, ухватываясь за ремешок сумки, чтобы та не свалилась от тяжести. К гриффиндорке направлялась шестикурсница, староста львиного факультета — Линда Грант.       Гермиона была не близко знакома с ней, им удалось впервые пообщаться на собрании префектов. Единственное, что о ней знала Грейнджер, так это то, что от Линды каждый второй в этой школе был без ума. Не было никого, кто не лелеял бы о мысли заполучить сердце шестнадцатилетней гриффиндорки.       И Грейнджер понимала, в чём был секрет привлекательности Грант – стройное тело, облаченное в школьную форму непозволительно короткой длины; миловидное лицо и кошачьи глаза, становившиеся ещё более выразительными под многослойным количеством туши для ресниц.       — Макгонагалл просила тебе передать кое-что, — сказала гриффиндорка, протягивая Гермионе запечатанный конверт.       — Что там? — растерянно спросила Гермиона, хмуря брови, рассматривая печать на пожелтевшем пергаменте.       — Не знаю, но директор сказала, что это важно, и, как только ты получишь это извещение, тебе следует прочесть его сразу же, — объяснилась Линда, завязывая чёрные длинные волосы в бирюзовую шелковую ленту.       — Хорошо, — чуть приподняла уголки губ Грейнджер, — спасибо.       Линда широко улыбнулась в ответ, и, попрощавшись, скрылась за лестницей, ведущей в женские спальни.       Гермиона в свою очередь скрылась за полотном, ударяясь в зябкость коридоров Хогвартса. Время близилось к ужину, и ученики разбредались по своим делам, переходя через бесконечные школьные лабиринты.       Проходя по каменной выкладке, девушка попутно пыталась вскрыть печать уцелевшей рукой, дабы не порезаться снова. Развернув извещение, Грейнджер быстро прочла содержимое, останавливаясь на месте, не смея больше ступить и шага. Казалось, что глаза её обманывают, ведь то, что она уяснила из текста, никак не могло вязаться с реальностью.       Нет, конечно, могло.       Но это больше походило на какую-то шутку, полнейшее издевательство над ней. Было стойкое чувство, что судьба насмехается над ней, уготавливая для гриффиндорки очередное препятствие, через которое Гермиона просто обязана пройти – иначе не жилец. Слабачка, ведомая внутренней уязвимостью.       Нет, Гермиона. Ты не такая.       Вдох. Выдох. Это просто школьное распоряжение – обычное дело для старосты.       Ты просто возьмёшь и сделаешь это.       И плевать на предрассудки. Абсолютно плевать на всё.       Что не убивает, то должно делать сильнее, верно?       А если это посмеет убить её, то Гермиона просто сожжет к чертям того, к кому она направлялась.       Грейнджер нашла в себе последние силы, чтобы встретиться лицом к лицу с тем, от кого сама лично бегала весь этот проклятый месяц. А сейчас идёт прямиком в инфернальное пекло, способное упечь тебя на самое дно. Туда, где от зноя будут плавиться кости и разрываться мозг от обилия непостижимости и ненависти. Но, несмотря на пылкое наваждение, Грейнджер продолжала перебирать ногами, сглатывая ком в горле, разрезающий гортань до пульсирующих ран.       Оббегая витиеватую лестницу, Гермиона попутно выискивала взглядом отличительную эмблему змеиного факультета, чтобы допросить каждого слизеринца, где находился их многоуважаемый предводитель. Ответ нашёлся быстро. Сокурсник того, кого Грейнджер не желала даже называть, сразу обозначил местонахождение причины раздражения Гермионы. К счастью гриффиндорки, ей не пришлось слишком много взаимодействовать с учениками Слизерина, утопая в обилии неодобрительных взглядов.       Выйдя за порог замка, Гермиона ощутила, как в носовые пазухи яро вбивался петрикор, отбиваясь от влажной земли. На улице снова бушевал ливень, набрасываясь на студенческие плечи. С ветвей деревьев скатывались тонкие струи воды, орошая собой каждый дюйм. Пожелтевшие листья устраивались в колонну, порхая по ветру так резво, что невозможно было отследить их направление.       В воздухе царила мрачная октябрьская атмосфера, напоминающая о том, что природа постепенно уходила в свой закат, и придёт однажды тот момент, когда все прошлые дары фауны канут в спячку.       Запахнув плотнее мантию, гриффиндорка продолжала уверенно шагать вперед, стараясь не обращать внимания на ветреную погоду. Но даже утепленный элемент одежды не спасал против ненастий - осенний холод старательно облизывал слой плоти, заставляя девушку морщиться и мечтать о горячей ванне.       Наконец, Грейнджер удалось добраться до места назначения. Поле для квиддича сегодня было целиком и полностью во владении слизеринцев – финальная тренировка перед первым матчем, и каждый игрок тренировался на износ перед тем, как выйти в большую игру. Множество разгоряченных тел, которым, казалось, было абсолютно плевать на то, что творилось на улице. Ливневая стена ничуть не мешала процессу, каждый был увлечен тренировкой.       Но в этой непроглядной водяной мгле Грейнджер, все же, удалось разглядеть того, кто был ей нужен. Серебристые локоны намокли, становясь чуть темнее обычного, но все равно служили отличительной чертой, чтобы заметить эту особенность даже с далекого расстояния. Гермиона шагала, с трудом переступая грязь, что комками оседала на обуви. Казалось, что с каждым шагом она все больше погрязала в этой утопии, но деваться уже некуда.       Либо вперед, либо застыть на месте.       Иначе она будет ещё большей идиоткой.       — Малфой, смотри, твоя грязнокровка решила посмотреть на то, как ты тренируешься перед тем, как уничтожить её дружков-уёбков, — громыхал сквозь шум ливня Монтегю, удерживая в правой руке метлу.       Гермиона застыла, чувствуя, как немеют конечности. Ноги будто залились свинцом, а грязь, прилипшая к ботинкам, уже постепенно проникала и вглубь девичьего тела, оседая отпечатками мерзких слов слизеринца.       Дыши, Гермиона. Это просто слова. Они ничего тебе не сделают.       Но отбросить тревогу, сравнимую с гонкой не на жизнь, а на смерть было сложно. Тяжело было чувствовать себя здравомыслящей и хладнокровной, когда ты оказываешься посреди стаи шакалов, желающих разорвать тебя на мелкие куски, упиваясь твоей сочной кровью. Невозможно было пересилить гул смеха, что на слух был сродни заливистому лаю, грозящего неминуемой расправой.       Гермиона хорошо понимала, кто стоит перед ней. Не просто слизеринцы.       Бывшие потенциальные убийцы – выходцы из семей, что желали её смерти больше всего на свете. Пожиратели смерти, ныне носившие маски раскаивающихся волшебников.       Но Грейнджер знала, что знамя это было бутафорным. Искусственно выработанным и ловко замаскированным.       Гриффиндорка продолжала стоять неподалеку от змеев, чувствуя, как их липкие взгляды отпечатывались на каждом участке тела. Но Гермиона не унимала собственного взгляда. Она смотрела также прямо на них, транслируя то, что она не сдаст назад.       Скрестив ладони на груди, Грейнджер, наконец, сделала долгожданный шаг вперед, ощущая, как расщепляется свинец, давая волю движениям. Вновь послышались мерзкие отпущения в её адрес, но она не слушала. Молча, ступала вперед, смотря исключительно на платиновую макушку в ожидании, когда же он снизойдёт до неё.       И Малфой снизошёл.       Обернулся на слова Монтегю, хмуря лоб, будто сам не поверил словам своего закадычного товарища, но секундная растерянность сменилась привычным гневным отблеском в радужках, а острый подбородок приподнялся вверх, демонстрируя своё превосходство. Смотрел сверху вниз, сверкая заточенным оловом в глазницах, прищурив веки в неком скептицизме, словно проверял Грейнджер на прочность невербальным способом. Она впервые видела, как Малфой улыбался, но это было неискренне. Скорее, вымученно. Потому что так было нужно. Потому что она все ещё продолжала являться в его глазах низшим из всех возможных существ.       Но это не задевало Гермиону. В этом был их своеобразный баланс. Если они позволят друг другу быть более благосклонными, то, вселенную, скорее, одолеет всепоглощающий хаос.       — Малфой, на пару слов, — гриффиндорка постаралась слышаться более уверенно. Было тяжело разговаривать обыденно и держать лицо, когда вокруг тебя витали коршуны, желающие отведать твои внутренности на вкус.       — Драко, а я не знал, что ты позволяешь своей грязнокровной шлюхе открывать рот не по назначению, — глумился Гойл, задевая Гермиону тучным телом, от чего та слегка пошатнулась, едва удерживаясь на ногах. — Неужели эта грязь имеет право помыкать тобой?       — Закрой рот, Гойл, — предостерегающе произнесла гриффиндорка, выравнивая спину, чтобы хотя бы немного поравняться со слизеринцем. — А не то я поджарю твою поросячью морду так же умело, как это сделало Адское пламя с твоим дружком, — Гермиона склонила голову вбок, щуря глаза, наблюдая за тем, как Гойл начинает комично краснеть от злости.       Слизеринец схватил Грейнджер за грудки, чуть приподнимая её от земли, дыша ей прямо в лицо своим затхлым дыханием. Но Гермионе не было страшно, хотя бояться следовало. Адреналин сделал своё дело, перекрывая любые инстинкты, отвечающие за самосохранение.       — Повтори это снова, сука! — продолжал трясти гриффиндорку тучный слизеринец, пытаясь выбить из неё весь дух, но она продолжала смотреть ему прямо в лицо, не сдаваясь. — Я вырву твой поганый язык, а после скормлю его, как паршивой псине.       — Гойл, отпусти грязнокровку.       Стальной голос затушил пламя в глазах Гойла, и тот растерянно обернулся, словно по команде опуская гриффиндорку на землю, но свои руки от девичьей мантии не убрал.       — Малфой, ты же слышал, что сказала эта мразь…       — У меня всё в порядке со слухом, Гойл. Кончай нести эту истеричную хуйню и не позорься, — блондин подошёл ближе, вставая между Гермионой и Гойлом, устремляясь взглядом в девчонку. — Я разберусь с ней сам.       Гермиона не успела опомниться, как её запястье обхватила ледяная мужская ладонь, уволакивая её тело подальше от слизеринской сборной. Грейнджер не могла сказать, что она следовала за Малфоем, скорее, он тащил за собой девушку против её воли. Его пальцы болезненно сжимались на тонкой девичьей коже, цепляясь с такой яростью, что, казалось, он мог переломать её, как бесформенную марионетку.       Грейнджер волочилась за Малфоем, едва не падая на склизкую землю, загребая ошметки влажной почвы ногами. Дождь заливался под одежду, от чего та липла к плоти, а холодный воздух заставлял тело коченеть. Зубы бились друг о друга, попутно задевая огрубевшую кожицу губ, разрезая её до кровяных ранок.       Гриффиндорка не могла разглядеть местность, в которую её уводил слизеринец, но догадывалась, что тот ведёт её в начало Запретного леса. Она пыталась вырываться изо всех сил, но эти отчаянные попытки не помогали, а лишь провоцировали скольжение по земле и неудачные падения. Промокшая насквозь, грязная до кончиков волос, Гермиона, наконец, оказалась на поляне.       — Ты ломаешь мне руку! — взвизгнула Грейнджер, вновь отпихивая от себя ладонь Малфоя.       — Заткнись, — взревел в ответ слизеринец, отшвыривая от себя гриффиндорку, от чего та врезалась в ствол дерева, ударяясь спиной.       Малфой навис над Гермионой, но держался при этом обособленно. Не дотрагивался до её тела – было противно прикасаться к той, в чьих жилах не текла кристально-чистая кровь. Парень упёрся руками в мокрое дерево по обе стороны от девичьего тела, от чего на ладонях отпечатывалась отсырелая кора. Гриффиндорка изо всех сил хватала носом влажный воздух, но вместо этого получала порцию иного аромата.       До сего момента неизведанного, чуждого.       Концентрированная влажность смешалась с приторным шлейфом чего-то знакомого из детства…приятного, чего невозможно было ожидать от этого олицетворения мрачного и бесчеловечного, сотворенного, на удивление, из плоти и крови.       От Малфоя пахло сладким миндалём.       Любимым десертом Гермионы.       Сердце предательски кольнуло, а после затихло, более не смея отбиваться в груди.       Грейнджер пыталась задержать дыхание, лишь бы отголоски прошлого не терзали её душу, обосновываясь в её сущности новой ассоциацией. Она не хотела связывать эти биполярные понятия друг с другом. Малфой не должен был излучать собой то, что вязалось с прошлым; с воспоминаниями, когда-то дорогими её сердцу.       Не должен был откалывать от себя частицу своего демонического, абсолютно чудовищного монумента, показывая то, что там, за мраморным камнем, было нечто человечное.       Гермиона продолжала растирать предплечье, на котором уже проступали багровые следы, разрисовавшие плоть гротескными лепестками. Малфой продолжал истошно наблюдать, гипнотизируя девушку своим взглядом. Гриффиндорка впервые уличила слизеринца в несвойственном ему беспорядочном внешнем виде.       Спортивное тело облачал потрепанный рашгард, в некоторых местах перепачканный не меньше, чем одежда Гермионы. Дождевая вода спадала на мужскую макушку, взлохмачивая волосы, оттеняя безупречный белый цвет. Острые черты лица ловили капли, позволяя им стекать по точеным скулам до подбородка. Но даже в этом хаотичном внешнем очертании слизеринец выглядел органично, словно сама природа подыгрывала ему, воссоздавая его вид в выигрышном свете.       — Что за сучье представление ты устроила на поле? — вновь рявкнул Малфой, с каждым произнесенным слогом, сильнее впиваясь ногтями в древесный ствол.       — Преподала твоим друзьям урок воспитания, — саркастично перекрикивала буйный ветер Гермиона, ощущая, как ветка впивалась меж её позвонков. — Тебе бы тоже не помешало им воспользоваться, — парировала Грейнджер, сверкая янтарным блеском радужек, светившим ещё ярче на контрасте с мрачной местностью.       Малфой подался вперед, спровоцировав учащение дыхания Грейнджер. Девушка рефлекторно попятилась назад, но было уже некуда - спина снова ощутила болезненный удар о дерево.       — Грейнджер, — зарычал слизеринец, обдавая знойным дыханием промокшие локоны волос. — Я не стану повторять дважды, говоря о том, насколько моё терпение хрупкое, — жидкое серебро переливалось с шеи, заливаясь в девичьи глаза, словно погружая Гермиону в транс. Малфой давал понять всеми своими фибрами души, что он не намерен шутить с ней.       Она была загнана в ловушку без права на добровольное освобождение.       Нужно было отыскать палочку, она точно была спрятана в карман мантии, но только руки онемели от непрекращающегося студеного ливня и совершенно её не слушались. Гермиона могла с трудом почувствовать пальцы на своих ладонях, ни о какой самозащите не могло идти и речи. Ей попросту не удастся должным образом ударить по мерзавцу заклинанием.       Слизеринец вновь прищурил глаза, внимательно проходя по мягким чертам лица Гермионы. Что он хотел в нём разглядеть? Какие вопросы он готовил для того, чтобы найти свои ответы в ней?       Тяжело было разгадать, когда на тебя взирает тот, чьего взгляда ты желала меньше всего на свете.       Удивительно, как менялся цвет глаз Малфоя в зависимости от его настроения.       Привычная серость испарилась в призрачной дымке, оставляя вместо себя иной осадок. Настоящая ртуть, заточенная в радужках. Титановый сплав, созданный путём необъяснимых химических реакций, что витали между молодыми людьми в этот момент. Потемневшие зрачки были вызваны путём выработанной странной реакцией на его действия.       Малфой… изучал её.       Его глаза пали на пульсирующую вену на шее девушки, заостряя на ней своё внимание целиком и полностью, не смея оторваться. Словно изголодавшийся зверь, наконец, набрел на свою добычу после долгих скитаний. Сердце внутри клокотало неустанно, отбиваясь так гулко и громко, что, казалось, слизеринец мог с легкостью услышать биение органа. И в пору было вырвать эту мышцу из груди, отдавая ему на съедение кровавый презент.       Лишь бы больше не чувствовать его неотрывный взгляд. Только бы не чувствовать отголосок унизительного страха внутри себя.       Внезапно Малфой отстранился, щедро одаривая Гермиону шансом, наконец, вдохнуть полной грудью и почувствовать себя свободно вне его влияния. Он отошёл на два шага назад, доставая из кармана спортивной формы пачку сигарет. Его пагубная привычка следовала за ним по пятам, став, наверное, самой преданной спутницей слизеринца.       — Или Монтегю прав, и ты решила навестить меня? — он заливисто рассмеялся, но смех его был недобрым. Жгучим, ядовитым и поистине мерзким. Настолько звонким, что перебивал собой непогоду. — Кажется, мы виделись с тобой утром, — Малфой обхватил зубами сигарету, закуривая ту от своей палочки. Затянулся, изображая задумчивость, но Гермиона чувствовала нутром, что это была очередная уловка, слишком заметный фарс, чтобы застать её врасплох. — Нотт рассказал мне, как ты пялилась на меня в классе, — он выдержал паузу, самодовольно ухмыляясь. — Что, не удержалась, пришла утолить своё желание поглазеть на меня снова, грязнокровка?       — Спустись с небес на землю, — гриффиндорка припомнила слизеринцу его слова, сказанные в её адрес в кабинете директора. — Упаси меня Мерлин, следить за тобой, Малфой, — она покачала головой, едва скрывая свою улыбку, граничившую с истерией. — Я пришла сюда не по своей воле, меня прислала профессор Макгонагалл. Завтра у нас с тобой дежурный поход в Хогсмид с младшекурсниками.       Грейнджер отчеканила то, что должна была давно сказать, но непредвиденные обстоятельства помешали ей сделать это. Девушка нащупала в сумке чудом не промокший конверт, и протянула его Малфою. Тот вновь удержал ртом сигарету, попутно выдыхая дым, и забирая из рук девушки извещение профессора.       Но он даже не взглянул на него. Выставил перед собой палочку, от чего Грейнджер все же нашла в себе силы нащупать своё магическое древко.       — Конфринго, — четко произнёс слизеринец, распыляя лист пергамента на мелкие частицы. — Думаю, теперь мы квиты, — дополнил Малфой, отряхивая свои ладони от остатков бумаги.       Он сделал то же самое, что и она тогда, месяц назад. Отплатил ей равноценной монетой за ту выходку с сигаретой и запертым окном.       — Ты в своём уме? — растерянно спросила Грейнджер, все ещё пытаясь осознать увиденное.       — У меня назначена тренировка на завтрашний день, и я не собираюсь тратить своё время на то, что меня мало интересует. Оставлю эту грязную работу тебе, как полагается, — он услужливо кивнул девушке, направляясь к тропинке, ведущей к выходу из Запретного леса. — Желаю отлично повеселиться с малолетками, Грейнджер.       — Ты обязан выполнять свои полномочия старосты! — восклицала Грейнджер, шагая по пятам за слизеринцем, но успеть за его быстрой походкой было делом не из легких. — Я не собираюсь отдуваться за нас двоих!       Дождь продолжал спадать крупными каплями с мрачного неба, усеянного тучами, впиваясь в плоть ледяными иглами, разрезая тонкий слой одежды. Тело онемело окончательно, не реагировало на сигналы мозга. Посиневшие губы дрожали, с трудом проецируя слова. Влажные волосы застилали лицо, отпечатываясь на коже слипшимися комками. Но Грейнджер продолжала ступать из последних сил, преодолевая расстояние, размытое мокрой землей под ногами.       Малфой резко остановился, поворачиваясь лицом к Гермионе. Она повторила его движение, застывая на месте в ожидании его действий.       — Подчиняться грязнокровкам – дело не моей компетенции, Грейнджер, — насмешливо ответил слизеринец, и его голос смешивался с бурей, нарастающей с каждым произнесенным предложением.       Он задержал взгляд серебристых глаз на девушке, осматривая то, с каким рвением она старалась достичь его фигуры, чтобы вновь высказать всё, что она думала о нём и его решении. Но Грейнджер стояла на месте, исходя нехарактерной злобой, очерняющей её благоразумный нрав и рассудительность.       — Катись к Дьяволу, Малфой! — бросила Гермиона вслед, сжимая ладони до впивающихся в кожу ногтей.       Хотелось раскромсать собственную плоть, чтобы это хотя бы на толику избавило её от съедающей ненависти, поглощающей настолько сильно, что невозможно было вобрать в себя кислород.       — Всенепременно, — кивнул головой слизеринец, продолжая свой путь. — И я обязательно захвачу тебя с собой.

***

      Он не пришёл.       Держал своё змеиное слово, как полагается – обманчиво и хитро. Так, чтобы не было сомнений в том, что не перешагнет через собственные принципы, лишь бы угодить окружающим. Потому что Малфой никогда бы так не поступил. Никогда в жизни он бы не стал идти кому-то навстречу, топча этим нетипичным решением своё дражайшее эго. Всегда действовал в угоду себе, но никогда не совершал ничего ради блага остальных. В этом был его отличительный почерк, следовавший по строкам жизненных лет, и себе слизеринец старался не изменять.       Гермиона ждала его.       Разрушая тем самым своё крепкое самоуважение и хрупкое самообладание. Спокойствие иссякало из девичьей души так же стремительно, как стрелка на часах приближалась к назначенному часу. Гриффиндорка искусывала губы в томительном ожидании, высматривая вдалеке любого, кто мог бы хотя бы отдаленно напоминать невыносимого блондина. Но, ни один из тех, кто выходил из замка, не являлся тем, кого Грейнджер, по иронии судьбы, желала увидеть больше всего. Ученики смешались в единую непримечательную субстанцию, тем самым давая понять, что Гермиона зря теряла время.       Перетаптывалась с ноги на ногу, утыкаясь носом в красно-золотой шарф, пытаясь спастись от ветра. Ей до сих пор казалось, что холод, одолевший её на той самой поляне, не отступил до конца. Тело будто изнутри ощущало, как морозность въелась в каждую частицу её нутра, не желая сходить. Будто приросло к ней в тот момент, когда над ней нависло жилистое тело Малфоя. Словно слизеринец вдохнул в неё часть своего замогильного льда, одолевая тем самым каждый дюйм её сердца и души. Избавиться от этого чувства было невозможно, какими бы способами не руководствовалась смышленая гриффиндорка, – ничего не помогало.       Хоть выжигай на душе пламенем спасительное заклинание от этого леденящего кровь проклятья.       Гермиона прождала его дольше положенного. Ощущая на себе вопросительные взгляды третьекурсников, гриффиндорка поняла, что не может больше оставлять ребят прозябать около входа вместо того, чтобы впервые посетить соседскую деревню, и познать, наконец, все прелести Хогсмида. Грейнджер могла бы с легкостью отменить эту вылазку, ссылаясь на то, что одной ей будет тяжело справиться с толпой подростков. Ей бы не помешало распустить учеников, отдавая их в руки старостам факультета, а самой направиться прямиком к Макгонагалл.       Но Гермиона не была глупой.       Она прекрасно понимала, чего добивался слизеринец, пытаясь спровоцировать своё отстранение. Он играл – грязно, исподтишка, как полагается его животному виду. Малфой старательно выстраивал весь этот месяц план по собственному свержению с поста старосты школы, постепенно выводя Грейнджер из равновесия. Ставил ей подножки, чтобы та с треском свалилась, болезненно ударяясь носом о собственные призрачные надежды. Всякий раз он пытался придумать нечто новое, более изощренное, но на это Грейнджер старалась не обращать внимания, делая вид, что просто не замечает, как он лезет из кожи вон, дабы она подыграла ему. Гриффиндорка этого не делала. Обходила его ловушки, чудом оставаясь в кондиции. Но она чувствовала, что игнорирование распоряжения Макгонагалл постепенно становилось крайней каплей.       Гермиона могла побороть многое. Бесконечное хамство, льющееся непрекращающимся гнилым потоком из его рта. Приводы девиц, в частности нежелательной младшей Гринграсс в их общий дортуар.       Но на все это Грейнджер могла найти отпор – словесный для ответа на недовольства Малфоя и заглушающее на дверь спальни, чтобы не слышать подробности времяпровождения слизеринцев.       Побороть растоптанный приказ директора оказалось выше девичьих сил.       Грейнджер не направилась к профессору Макгонагалл сразу же, как только она поняла, что слизеринец не явится. Она дала себе слово, что не подведет декана своего факультета, закончит начатое и с присущим чувством долга отправится в Хогсмид без чьей-либо помощи.       К счастью, поход не оказался непосильной сложностью. Ученики младших курсов слушали рассказ Грейнджер об истории Хогвартса, пока миновали расстояние от школьной территории к ближайшему дому деревни. Это чуть успокоило её пыл, давая шанс на то, чтобы думать и действовать рационально, не сгоряча. Но как бы Гермиона не старалась отбросить на второй план все мысли о Малфое, разум нещадно подкидывал ей пищу для размышлений. Она безустанно прокручивала в голове события прошедшего месяца; то, что произошло с ними на этой неделе. И эти осмысления дали свои плоды.       Гермиона решилась, наконец, вручить слизеринцу то, чего он так страстно желал. Гриффиндорка снизошла до того, чтобы втоптать его тело в то, о чём так трепетало его окаменелое сердце. Если Малфой желал сойти с поста старосты, то Грейнджер окажет ему эту услугу. Сделает, наконец, долгожданный ход на его игровом поле.       Она думала о том, как преподнесет эту новость профессору Макгонагалл, продумывала каждое своё слово, чтобы это не выглядело так, словно гриффиндорка решилась нажаловаться. Ведь у неё было несколько причин для того, чтобы директор усомнилась в некомпетентности Малфоя, и, наконец, смогла вглядеться в обманчивое естество слизеринца. Он являлся тем, кем его желали видеть – он не благодетель. Никогда им не был и ни за что в жизни им не станет.       Гермиона собиралась с мыслями долго. Всё то время, что была в Хогсмиде, на обратной дороге. Когда отдавала третьекурсников под крыло их старост, а после, вместо того, чтобы прямиком отправляться в школьное крыло, где находился кабинет директора, гриффиндорка направилась по совершенно другому маршруту.       Нужно ещё немного времени, чтобы собраться с мыслями.       И сейчас она расположилась на высоком камне, на берегу Черного озера, вглядываясь вдаль. Природная тишина повисла в воздухе, успокаивая собой и освобождая разум от гнёта размышлений. Сумеречный свет укрывал горизонт, постепенно опуская на мир беспроглядную мглу. Вдалеке виднелись холмы и горы, чьих высоких точек невозможно было разглядеть под покрывалом облаков, застилающих обзор возвышений.       Озерная вода поблескивала, отображая наступающий лунный свет, становясь мрачнее и темнее, чем при свете дня.       Из мутных вод доносилось пение, ласкающее слух, но Гермиона понимала, что принадлежало оно отнюдь не прекрасным созданиям. Жестокие подводные твари пытались сбить с толку обитателей суши, давая им обманчивое восприятие того, что находилось на глубине водоёма.       Гриффиндорка была знакома с гриндилоу и русалками, живущими на глубине озера, по рассказам Гарри. Девушка прекрасно осознавала, что ни один здравомыслящий человек не пожелает окунуться в их царство, проплывая метры ради этого чудесного голоса, который на самом деле являлся лживой махинацией. Волшебное пение влекло за собой, погружая жертв в логово, тем самым обрекая их на страшную смерть.       От этих размышлений становилось не по себе. Подобные темы в последнее время находились слишком острый отклик в душе гриффиндорки. Все, что было связано с опасностью и гибелью автоматически отдавалось тревогой в солнечном сплетении, скручивавшееся в ещё больший жгут под кожей. Будничная рутина хоть и разбавляла этот съедающий концентрат паники, но стоило Грейнджер остаться наедине с собственными мыслями, как ушат многочисленных головоломок обрушивался на неё с ещё большим напором.       Грейнджер не знала, сколько именно она просидела на берегу озера. По ощущениям время постепенно близилось к концу ужина, который гриффиндорка решила пропустить. После всех тех противоречивых переживаний, что пережила девушка, есть совершенно не хотелось.       Аппетит пропал так же внезапно, как и любые надежды на то, что этот учебный год может пройти спокойно, не нанося урон девичьему самообладанию.       Гермионе казалось, что она истратила весь запас терпения и спокойствия с того момента, как Невилл отправился в Лондон для очередной дачи показаний. Ей не терпелось, наконец, продолжить их совместное расследование, но гриффиндорец должен был вернуться только в начале следующей недели. Это значило только одно – очередные бессонные ночи в компании неразрывных паутин догадок, что безжалостно мучили собой девичий разум до самого рассвета.       И пока день подходил к своему завершению, у гриффиндорки ещё было время для того, чтобы разобраться с оставшимися проблемами пока она не набредет на ещё одну.       Очередной объект негодования Гермионы не заставил себя ждать, выходя из темноты Запретного леса. Всё те же плавные, размеренные шаги, растапливающие цепкую тишину, висящую в воздухе неощутимым слоем. Подошва обуви аккуратно ступала по тропинке, производя звук опавших листьев. Гриффиндорка напряглась, отвлекаясь от созерцания водной глади, чуть поворачиваясь в сторону, из которой доносилось шуршание листвы.       Карие глаза напряглись, затачивая внимание и зрительный нерв на молодом человеке, решившим потревожить покой Грейнджер. Теодор Нотт в своей привычной манерной беспечности шагал навстречу к Гермионе, окутывая ту взглядом иссиня тёмных радужек.       Заметив, кто именно восседал на возвышенном камне, мужские губы чуть дрогнули в улыбке, а походка стала увереннее, подпитывая каждый пройдённый дюйм целеустремленностью.       Наконец, миновав путь, слизеринец бесцеремонно запрыгнул на место рядом с Грейнджер, чуть потеснив её. Она продолжала, молча, отслеживать каждое движение Нотта, нахмурив брови.       Разумеется, Гермиона знала, что Тео был личностью, мягко скажем, экстраординарной, выходящей за всевозможные рамки понимания нормального. Но она никак не ожидала, что его выходки будут настолько фамильярными и бестактными.       И, кажется, Нотта мало волновало то, как о нём подумают окружающие, и какую реакцию он способен вызвать своими действиями. Продолжал сидеть, как ни в чём не бывало, углубляясь вниманием вдаль. Этим вечером он предстал перед Гермионой в новом виде, в котором доселе она не имела возможности его застать.       Галстук причудливо завязан не на шее, а на запястье, напоминая собой аксессуарный браслет. Белоснежная рубашка с эмблемой Слизерина чуть расстегнута на две пуговицы, а брюки, в некоторых местах помяты, словно Нотт только что сошёл с кровати. Кудрявые волосы были взъерошены пуще обычного, обрамляя веснушчатую россыпь на его правой щеке.       — Это мой камень, — вырвалось у Гермионы, заставляя Тео повернуться лицом к девушке. — Я его первая заняла, — дополнила гриффиндорка, расправляя плечи и вздергивая подбородок, не вербально намекая на своё недовольство.       Не то чтобы ей хотелось завязать диалог с Ноттом. Точно не с ним она желала провести остаток своего свободного времени, наблюдая за тем, как гигантский кальмар выплывает на водную поверхность, полоща свои щупальца.       Но Грейнджер чувствовала, как злость изнутри царапает её грудную клетку, заставляя волшебницу выпускать раздражение на каждого, кто хотя бы малейшим образом мог быть связан с главной причиной её недовольства.       А Теодор был главным связующим звеном между двумя неравными мирами.       — По-твоему мнению, только гриффиндорские задницы могут на нём сидеть? — задал вопрос Нотт, взглядом указывая на небольшое расстояние между молодыми людьми. Гермиона кивнула, продолжая держать голову прямо. Старалась оставаться непроницательной, но янтарный блеск неприязни разбавлял карий оттенок радужек.       — Что за разделение по факультетской принадлежности? — фальшиво обиженным тоном вторил Теодор, сдвигая бровные дуги на переносице. — Это дискредитирует меня, как слизеринца, — он отдернул пальцами помятый воротник рубашки, задевая цепочку с кулоном, который Гермиона разглядеть не успела.       — И это ты мне говоришь о сегрегации, Нотт? — удивленно спросила Гермиона, поворачивая голову медленно, протягивая движения с каждым произнесенным слогом. — Разве не твой отец был в числе тех, кто желал моей смерти? — гриффиндорка искрилась от чувства несправедливости, оставшимся гнойным отпечатком на душе. — Сколько он обещал за мою смерть – десять, может быть, двадцать тысяч галлеонов? — вскинув брови, вопрошала Грейнджер, изображая задумчивость. На самом же деле ей хотелось как можно больнее ударить Нотта в его самые уязвимые точки.       — За отрубленную голову пятьдесят, но если удалось бы поймать тебя живьем, то сотню тысяч, — терпкий голос коснулся девичьего слуха, а сама Гермиона едва не подскочила, ощутив, насколько близко лицо Тео оказалось напротив неё.       Молодой человек чуть опустил голову, словно желал поведать девушке свои самые потаенные секреты, о которых мог знать только он. Говорил медленно, разделяя слова в многообразие шипящих звуков, овладевающих не только твоим вниманием, но и тобой всецело. Его иссиня тёмные глаза сверкали в тёмноте, озаряя потусторонней энергетикой, сотворенной отнюдь неземными флюидами. Тео не внушал страх. Его хотелось слушать. С ним хотелось говорить. Хотелось отвечать, вступать в полемику и продолжать этот странный разговор.       Грейнджер неотрывно наблюдала за тем, как уголки мужских губ начали подниматься, демонстрируя своё истинное настроение. Слизеринец говорил не всерьез. И это смутило Гермиону по-настоящему. Тео удалось дважды застать её врасплох, показывая своё, отнюдь, не враждебное отношение к ней.       Он пошутил.       Когда гриффиндорка ожидала получить пулю в лоб, Нотт превратил это опасное злодеяние в мягкое прикосновение, отдающееся приятными покалываниями на коже. Пытаясь скрыться от пристального взгляда Нотта, Гермиона резко отвернулась, пытаясь найти своё спасение и рациональность в высматривании озерных тварей, желающих привлечь бедных путников. Сердце вновь заявило о себе, набирая обороты под грудной клеткой, стуча так истошно, что, казалось, оно способно разорваться на мясные ошметки, становясь долгожданной пищей для гриндилоу.       — Слышал, как ты унизила Гойла вчера, — вновь заговорил Тео, но обращался он как будто не к Гермионе, а к самому себе. Он все ещё сидел к девушке слишком близко, но в её сторону он больше не смотрел. — Совру, если скажу, что был не удовлетворён тем, как он пищал на всю гостиную.       — Гойлу давно пора научиться держать язык за зубами, — произнесла Гермиона, все ещё не понимая, зачем Нотт решил обсуждать своих сокурсников с той, кто их унизил. Это было странно. Вся эта ситуация была крайне странной. — У меня мороз по коже от его мерзкой болтовни.       — Они с Грэкхемом поспорили, кто первый подловит тебя в коридоре и поставит на колени, — предостерегающе сказал Тео, вновь поворачиваясь к Гермионе лицом.       — Пусть хоть в очередь выстраиваются, меня мало интересуют их похабные желания, — пожала плечами Грейнджер, поглядывая на свои наручные часы. — Их мозгов едва хватает на то, чтобы понять, что они – не меньший мусор, чем в их глазах маглорожденные, — гриффиндорка аккуратно слезла с камня, игнорируя протянутую руку Тео. — Теперь они такие же отщепенцы магического мира.       Ноги слегка затекли от долгого просиживания на твердой поверхности, из-за чего конечностям тяжело было устоять на промерзлой земле. Но Гермиона изо всех сил старалась этот факт игнорировать, постепенно направляясь в сторону замка. Она и так слишком долго просидела в этом заброшенном месте, из-за чего теперь время для решения главной проблемы стало ограниченным.       — И все же я бы посоветовал тебе обзавестись охраной, Грейнджер, — крикнул вслед Нотт, оставаясь все таким же настороженным.       — Я в этом не нуждаюсь, Нотт, — повысив голос, ответила Гермиона, не желая больше взаимодействовать с самым противоречивым персонажем в её жизни.       Теодор не внушал доверия от слова совсем. Он не был исключительно плохим парнем, но и хорошим его назвать язык не поворачивался. Нотт блуждал где-то посередине этих избитых истин, создавая свою новую цветовую ячейку. Был серым кардиналом средь двух устоев, не желая примыкать ни к одному явному оттенку. И это пугало, потому что все неизведанное и неизученное нагоняет страх.       И все же его слова не прошли бесследно. Гермиона обдумывала их по пути в замок. Не смогла выбросить из головы и тогда, когда уверенный шаг чуть притуплялся, стоило Грейнджер вступить в темный коридор.       Что, если в этот раз Теодор не шутил, говоря о намерениях слизеринских отморозков?       Что, если Гойл и Монтегю все же решат поквитаться с ней, затаскивая в самый нелюдный угол, и совершат то, о чём так яростно мечтали? И вдруг они не остановятся перед начатым делом, задумывая устроить самый настоящий страшный суд над той, кто осмелилась указать им на их место?       Черепную коробку сдавливало от многообразия картин, что решилось подбросить девушке её воображение. Нет, вся эта история давно избитая временем. Никто не станет устраивать самосуд в стенах замка, ведь каждый бывший причастный к Пожирателям знает, что за ним следят люди из министерства. Они, ведь, не станут подставляться так глупо ради очередной подлости, которая не будет являться истинной расправой над неугодной.       Гермиона хоть и пыталась себя успокоить, но шага не сбавляла, а палочку выставила вперед, шепча свой спасительный люмос, будто неяркая сфера была способна отвлечь от неё гнева змей.       До кабинета Макгонагалл осталось пройти всего лишь несколько этажей. Можно было выбрать длинный путь, но тогда это займет больше времени. Ещё больше томительных минут перед тем, как Грейнджер придётся доложить на Малфоя, и ещё лишних несколько минут уйдёт на то, чтобы обдумывать то, что сказал ей Нотт, а это уже было выше её сил. Лучше выбрать направление покороче.       Обходя лестницы, которые вот-вот должны были поменять своё направление, Гермиона сунулась на четвертый этаж, который пришлось бы обойти целиком, чтобы после выйти на путь, ведущий прямиком к дверям директорского кабинета.       Ночь подкрадывалась, опуская на землю темень, из-за чего приходилось напрягать зрение, ведь освещающее заклинание не работало на полную мощь, озаряя коридорную пустошь целиком.       Несмотря на то, что до отбоя оставался ещё час, замок постепенно начинал пустеть. Совсем скоро начнется очередной вечерний обход, а после дежурный завхоз, Филч, начнёт выискивать нарушителей. Но сейчас, проходя по северному крылу четвертого этажа, казалось, что вся школа погрузилась в полуночный сон, ведь, ни одной души не было видно, даже портреты спрятались, не желая реагировать на слабый свет, льющийся из палочки. Словно не желали взаимодействовать с кем-либо после неудачного опыта.       Гермиона завернула за угол, насчитывая последний поворот прежде, чем выйдет на нужный путь. Шагая вперед, девушка почувствовала, как обувь начинает промокать.       Неужели Пивз опять баловался в уборных, и выкрутил все вентили в кранах на максимум?       Неугомонное привидение.       Шаг.       Ещё один.       Кеды промокли целиком, впитывая в себя расплескавшуюся воду.       Но не только это было странным.       Подошва ступила на нечто твердое, загораживающее путь.       Сглотнув слюну, по вкусу напоминавшую щелочь, разъедающую гортань, Грейнджер вздохнула, что есть мощи. Внутреннее чутье разрывалось от крика уносить свои чертовы хрупкие ножки подальше от того, на что она наступила. Но она не могла. Наваждение и страх когтистым прикосновением опустились на её плечи, заставляя стоять на месте и ждать. Томительно выжидать той самой секунды, когда палочка опустится вниз, чтобы осветить предмет, перегораживающий путь.       И палочка опустилась, вместе с ней и сфера. И внутренности девушки.       Гермиона, сама того не ведая, набрела на чьё-то бледное, почти посиневшее тело, выпачканное кровью.       Кровь была везде. Стекала багровой рекой по каменному полу замка, заливаясь в каждую щелку, в каждый уголок проклятого места, которое теперь, казалось, было выстроено на костях.       Гриффиндорка выбрала путь покороче.       А он привёл её прямиком к смерти.