Катарсис

      Сентябрь, 1998 год       Стены Хогвартса встречали менее радостно, чем того ожидали многие. Всё происходило статично, строго по надлежащему распорядку. Только в этот раз, помимо общих правил, добавилось ещё одно – негласное. Никто из вновь прибывших учеников не должен был вести себя так, будто что-то случилось. Словно их жизнь не разломалась с треском напополам, отдавая вторую часть, более скорбную и болезненную, на съедение времени. Если всмотреться в лица старых знакомых, можно было отследить то, с какой сдержанностью они переступали через горло собственного настроения, дабы не выглядеть слишком траурным пятном в стенах школы.       И сложно было нарекать замок местом, в котором люди получают порцию необходимых знаний. Хогвартс теперь служил местом всеобщей скорби. Можно было с легкостью почувствовать на физическом уровне, как сновали повсюду неуспокоенные души. Их присутствие ощущалось морозным дуновением по коже и ноющей душой под костями, можно было вырвать её из-под внутренностей и дотронуться до скулящей эфемерной субстанции.       Но вряд ли Малфою посчастливилось сделать это.       К собственному облегчению, слизеринец не почувствовал почти ничего, стоило ему ступить на минное поле, почти вражескую территорию. Ни один мускул на лице не дрогнул.       Абсолютный штиль, льющийся бесконечным потоком по венам. И только скулящее сердце, просившее обнажить истинные эмоции, говорило об обратном.       Серебристые радужки проходились по стенам, служившим теперь своеобразной эпитафией в честь павших волшебников во время войны. Ещё одно напоминание о том, что школа превратилась в один большой могильник, в котором каждый дюйм облачался в очередной мрачный угол.       Единственное, что мог ощутить Драко, перешагивая через каменную плиту, - укол раздражения. Администрация школы сочла нужным почитать память лишь тех, кто этого достоин. Ведь в этом и заключалась мерзкая закономерность, отдававшаяся гневным ожогом внутри.       Разве мир делился только на белое и черное?       Почему бы придуркам из министерства не пересмотреть свои взгляды, вдалбливая в свои идиотские головы мысль о том, что не все добро – подлинное. Не все зло – явное.       Ведь многие даже не догадываются, что за маской милосердия может скрываться самое безжалостное создание. Как и за маской жестокого зверя может скрываться тот, кто просто запутался, сошёл со своего истинного пути, вынужденно выполняя задачу палача. А, быть может, он и вовсе никогда не желал играть роль убийцы.       Но разве интересно копаться в запутанных узлах морали, когда можно просто выставить общественный приговор, который будет являться высшей степенью кары.       Всё, о чём размышлял Драко, переходя через запутанные коридоры со своей бессменной компанией, он, естественно, перекладывал эту идеологию на свою личность. Неумышленно, лишь потому, что данные размышления остро отзывались в его сердце. Это было тем самым единственным, что могло вызвать хоть какую-то эмоцию сквозь многослойную маску бесчувствия.       И думал об этом Малфой не потому, что желал вызвать к самому себе жалость, — это отвратительное чувство не прельщало слизеринское эго. В нём давно умерли те рефлексы, что отвечали за подобное проявление слабости.       Сострадание к окружающим, — а особенно к самому себе, — самоуничтожилось в тот момент, когда первая вспышка Круциатуса пронзила его тело. Когда далеко не первый, но самый разочарованный из всех возможных взглядов Люциуса коснулся серых глаз сына. Слишком слаб для того, чтобы выдержать даже малый напор Непростительного, — подумал Драко.       Очередная оплошность, выводящая из себя отца. Лязг двери, оповещающий о том, Малфою-старшему, стало быть, мерзко от одного только вида распластанного тела собственного сына, отхаркивающего собственные внутренности на натертый фаянсовый пол.       Именно в тот жаркий летний день Драко осознал, насколько жалким он выглядел. И он поклялся Салазаром, что никогда прежде не позволит себе проявление и малой капли подобного тщедушия.       Но в одном он всё-таки просчитался. Его главная слабость сыграла с ним злую шутку, выставляя напоказ все самые потаенные страхи. Страх перед смертью. Чужой смертью, улыбающейся в лицо старику на Астрономической башне.       Малфой вновь дал себе слово. Не вспоминать о том, что подвигло его совершить акт бессилия. Никогда больше.       — О чём задумался, Драко? — рука итальянца крепко сжала плечо, укрытое насквозь промокшей мантией.       Сентябрь в этом году выдался скверным – дождь лил, как из ведра. Погода идеально олицетворяла то, что крылось в Малфоевском подсознании.       — Ставлю своё состояние, оставленное после смерти папаши, на то, что наш бессменный король загрустил без своего верного шута.       Трио в лице Драко, Блейза и Пэнси одновременно повернули свои головы на голос, донесшегося из-за спины.       Брови Малфоя взмыли вверх от удивления. Взгляд слизеринца просканировал парня, поспевающего за змеиной компанией, вспоминая то, каким его видел Драко в последний раз. И он с уверенностью мог сказать, что время не сыграло против давнего друга.       — Нотт, какого хера ты тут представления устраиваешь? — принялся отчитывать опоздавшего Забини, тыча в него указательным пальцем. — Во что опять ты ввязался, неугомонный придурок?       У Забини были все причины на такую реакцию. Судя по всему, Нотт как обычно облажался в своих обещаниях и не удосужился присоединиться к друзьям во время поездки.       Но Малфоя такой расклад ничуть не задел.       Кому, как ни Драко, знать о своеобразном характере Теодора.       Слизеринец не лукавил, когда думал о том, что Нотт ничуть не изменился. Деформация не коснулась его внешности – всё та же причудливая копна кудрей, хаотично свисающих на лбу. Россыпь веснушек на правой щеке и взбалмошный взгляд иссиня темных глаз. Целый бушующий океан всевозможных мыслей и идей был заточен в радужках самого таинственного слизеринца.       — Думаю, такие подробности лучше оставить для разговора тет-а-тет, — Тео оглядел глазами толпу неподалеку, выгибая бровь. — У детишек могут уши завянуть от услышанного.       Пронзительный взор Нотта скользнул по девчонке, обгоняющей толпу слизеринцев. Незнакомка вытирала растертую по щекам помаду, наспех запахивая синюю мантию, скрывающую разорванный воротник рубашки.       Пэнси перебегала глазками от прибывшего друга к бедняжке, сопровождая слежку неодобрительным вздохом, выражавшим крайнюю степень недовольства.       Забини и Малфой переглянулись, осознавая, о каких подробностях шла речь. Их лица пронзила заразительная улыбка, переходящая в смех.       — Блять, Нотт, только не говори…       — Не говорить о чём, Малфой? — Тео, державшийся поодаль, встал между друзей , положив ладони на плечи друзей. — У каждого свои способы борьбы со стрессом. Ты бы знал, с каким трудом мне далась мысль о том, чтобы вернуться в это место, — Нотт жалобно хмыкнул, раскидывая руками. Вновь устраивал своё импровизированное представление.       — Хорош заливать, бедняжка, — не унимался Блейз, пихая друга локтём в бок. — Стресс он испытывал, ага, как же.       — Полностью разделяю твою позицию, Забини, — кивнул Драко, едва сдерживая смех. — И убери от меня свои клешни, Нотт. Не хватало, чтоб ты начал на меня пускать свои ебаные флюиды, — оскалился Малфой, спихивая ладонь друга со своего влажного плеча.       Теодор унял свои тактильные попытки искупить вину. Парень поравнялся с Драко, принявшись шагать по левое плечо от главы слизеринского квартета.       Малфой в очередной раз оказался прав в своих наблюдениях. Трансформация не исказила и внутренний строй Нотта. Друг был все таким же, каким его помнил Драко, будто война не смогла добраться до Тео. Его словно выудили из мерзких событий, перемещая сразу в настоящее. Чересчур болтливый и неугомонный Теодор с завидным успехом вливался в рутинные будни. Делал это так искусно, что никто бы и не подумал о том, через что прошла его семья. Нотт остался сиротой, сам по себе и ни к кому не приписанный. Единственные близкие люди, которые не спешили от него отворачиваться, шагали с ним в одну ногу прямиком в Большой зал.       Малфой удивлялся тому, с какой легкостью Нотту давалось так уверенно держать маску спокойствия и невозмутимости. Что так быстро излечило Теодора от въедливой боли одиночества? Алкоголь, женщины?       Второму доводу можно было даже не удивляться. Не родился ещё тот человек, который не прознал бы о страсти Нотта к прекрасному полу, облаченному в короткие юбки. Тео являлся бабником – это самая главная характеристика, о которой следовало узнать прежде, чем пускаться в змеиный омут с головой.       Малфою вспомнилось одно яркое событие из далекого прошлого. На шестом курсе Нотта посетила очередная безумная идея, которой он решился поделиться со своим верным товарищем.       Теодор предложил Драко пари – начать вести отчёт о своих победах в делах любовных. В ход пускались самые разные интерпретации своеобразного спора. Но самый главный посыл оставался неизменным. У кого наберется наибольшее количество смятых форм, исцелованных губ, жарких стонов – тот провозглашается победителем и становится истинным фаворитом девушек Хогвартса.       Малфою такая идея пришлась по вкусу, ведь самое явное и главное сходство между ним и Тео заключалось в том, что они оба были падки на девичьи тела.       В какой-то момент Драко даже лидировал по количеству, и это знатно тешило его самолюбие.       Но славные дни, суть которых заключалась в вечном и страстном, вынужденно подошли к концу. В жизнь слизеринца пришла другая идея, более масштабная и менее приятная, из-за которой ему и пришлось отступить от пари.       Мысли были заняты лишь одним. Убийством.       И об этом Драко снова не желал думать.       Большой зал встретил компанию, как полагалось, желчными перешептываниями и колкими взглядами. Никто не желал выговаривать то, что лежало у них на языке, напрямую. Только исподтишка, пряча глаза в свои тарелки. Но вязкое чувство предвзятости и ненависти было настолько концентрированным, что чувствовалось острыми спицами меж позвонков.       Дети убийц во главе бывшего Пожирателя во всей своей отвратительной красе.       Драко желал сломать каждый неугомонный взор, вырывая острые наконечники из собственной спины. Но ведь так нельзя. Никто больше не станет терпеть его гневных речей, спуская всё на самотек.       Ведь теперь он – белая ворона в этом миролюбивом поприще.       Казалось, что смотрел каждый. Даже самые пресмыкающиеся особи впредь решили не отказываться от возможности отыграться на том, кто когда-то отравлял их жизнь. Наивные ублюдки, полагающие, что у них есть преимущество. Но если Малфой не нападал в открытую в первый день – это не означало, что он не выбьет из них все дерьмо позже. Нужно было время, чтобы привыкнуть к некоторым аспектам новой реальности. Освоиться, чтобы не попасться под горячую руку надзора министерства.       — Гляди, Драко, твои верные фанаты заняли первые места, — глумился Блейз, кивая в сторону гриффиндорского стола, мимо которого они проходили. — Сейчас начнут кипеть от злости.       — Я бы с радостью посмотрела, как будет визжать Уизли со своей зубрилой при виде тебя, — хихикала Пэнси, без стеснения сверля взглядом шайку убогих.       Но никто не смотрел.       На лицах каждого из этой компании чертового трио не было и намека на интерес проходящих мимо фигур. Они смотрели словно сквозь слизеринских змей.       Уизлетта сжимала плечо Поттера, успокаивая его. Знаменитость опять развесил сопли. Надо же, какая неожиданность.       Что на этот раз случилось с великим Гарри Поттером?       Очередная жалкая поклонница не попросила автограф?       Но чем дальше Драко проходился взглядом по столу ненавистного факультета, тем сильнее убеждался, что причина крылась в чем-то другом.       Вислый, прежде выходивший из себя при одном только упоминании Малфоя, сидел, уставившись перед тарелкой. Только Браун причитала над ухом, пытаясь достучаться до Уизела. Бледный гриффиндорец, не говорил ни слова, только поддакивал, но и этот звук был сродни мычанию. Ничего удивительного, слишком типичная реакция такого увальня на все происходящее.       И Малфою следовало бы пройти дальше, не удостаивая своим вниманием тех, кого пожелал бы видеть только, разве что, под страхом смерти. Нужно было усилить шаг, унося ноги поскорее к столу своего факультета.       Но он не смог.       Его тело пронзило изобилие игл, впивающихся в мраморно-ледяную кожу раскаленными остриями. И они не были похожи на то, что почувствовал Драко при входе в Большой зал.       Это ощущение носило несколько иной характер.       Осуждение, скрытое в карих радужках, вперемешку с немым вопросом, сути которого слизеринец не смог распознать. Густой шоколадный взор вспорол грудную клетку, медленно и скрупулезно перебирая каждую частичку слизеринского естества. Драко чувствовал, как легкие постепенно осушались, выпуская весь оставшийся воздух.       Грязнокровка была единственной, не опустившей взгляд, витая в размышлениях, как это делали её дражайшие дружки. Гордо вздернула подбородок — так типично для неё, — продолжая изучать Малфоя. Словно бросала ему вызов, который он принимать не желал.       Да и с чего бы ей смотреть на него вот так?       По-прежнему мерзко – под стать крови, текущей в её жилах. Но по-новому смело, словно крича о том, что она точно не станет пресмыкаться перед вернувшимся бывшим Пожирателем. Это слегка поддело Малфоя, вынуждая его остановить свой холодный взгляд серебристых глаз на мягких чертах девичьего лица. Но лишь на миг. На один чертов миг, который, хотел надеяться слизеринец, никто не заметил.       Больше, чем добраться до своего стола, Драко вдруг возжелал вернуться на то место, где секунду назад он стоял приколоченным, и свернуть гусиную шею зазнавшейся суке. Чтобы она больше не посмела бесстрашно выглядывать из своего никчемного мирка.       Мы больше не на поле боя, Грейнджер.       На Малфоя точно не действовали её потуги вседозволенности. Удел грязнокровки — затыкать рты своим блаженным дружкам. Для того, чтобы впиваться собственной бравостью в слизеринский нрав у неё недостаточно острые зубы.       И ей придётся смириться с этим.       Или, на худой конец, сдохнуть от собственного бессилия.       Уняв, наконец, пристальный взгляд с ненавистного лица, слизеринец зашагал прямо к свободным местам за столом своего факультета. Наложив на себя высушивающее заклинание, чтобы не чувствовать промозглую влагу на своем теле, Драко опустился на свое место.       Стол, как и полагалось, был заполнен всевозможным видом яств. Блюдо на любой вкус – пальчики оближешь. Гойл вовсю уплетал телячью вырезку, упиваясь апельсиновым соком. По нему так и не скажешь, что всего несколько месяцев назад погиб его лучший друг. Сидел себе спокойно, принимал дары школьной администрации и даже бровью не повел.       Монтегю, сидевший напротив своего закадычного дружка, давился печеночным рулетом, как будто не он больше всех визжал о том, что не станет находиться в одном месте с паршивыми грязнокровками. Но, кажется, перспектива оказаться за решеткой Азкабана поубавила его решимость.       Впрочем, Малфой совершенно не удивился раскладу увидеть в Большом зале множество лиц из прошлого. Это было так похоже на них – визжать громче всех, а после из последних сил вымаливать прощение и шанс на то, чтобы их впустили в этот ненавистный мир. Слизеринец не сильно от них отличался.       Несмотря на многообразие блюд, Драко совершенно не желал притрагиваться к еде. Из-за нескончаемого потока мыслей и всевозможных внутренних обсуждений окружающих кусок в глотку не лез. Невербальной магией слизеринец пододвинул к себе чашку кофе, отхлебывая совсем чуть-чуть. Не для насыщения, а лишь для того, чтобы создать видимость того, что он, как и все остальные, чем-то занят.       Но даже горячий напиток встал поперек горла, обжигая нежную плоть до кровоточащих язв.       Сделай хотя бы глоток, и раскаленное стекло покажется деликатесом по сравнению с тем, что сейчас ощущал Малфой.       Малфой опять нашёл глазами её.       Не специально. Честное слово, он, блять, этого не хотел.       Он хотел лишь поднять голову, чтобы повернуться к Тео и обсудить с ним какую-то очередную глупость.       Конечно, Малфой хотел сделать именно это.       Судьба решила вновь разыграть ненавистного ей слизеринца, выливая очередной ушат увеселительных забав. Она решила подставить многочисленную подножку, заливисто хохоча над тем, как в сотый раз Малфой спотыкается.       Слизеринец осознал, что грязнокровка сидит прямо напротив него. Ну, естественно, где же ей ещё скинуть свои ебаные кости. Но это его место, и он точно не сдвинется с него первым. Пусть заучка сама сваливает нахрен отсюда. Желательно подальше.       Столь неприкрытая злость в сторону гриффиндорки была вызвана двумя вещами. С самого детства Драко так и не смог принять тот факт, что был кто-то лучше него. Был кто-то, кто превосходил юного слизеринца в учебных делах, презренно опуская его успехи в табеле на одну строчку вниз. Самое оскорбительное то, что заставляло из года в год покрываться пеленой ярости. Малфой так и не смог смириться с тем, что его обогнала грязнокровка. Та, которой, в принципе, не было никакого места в магическом мире, оказалась лучше чистокровного волшебника.       Ирония, блять.       Но школьное соперничество вскоре обросло ветвями жгучей ненависти, вызванной неравностью магической принадлежности. Те устои, что из года в год вбивались в неокрепший ум Малфоя, дали свои плоды.       И он, действительно, стал ненавидеть её.       Сильнее, чем простого школьного врага.       Больше, чем просто гриффиндорскую зануду, вечно сующую свой нос во все дела.       Он ненавидел Грейнджер и по сей день.       Её личность стала олицетворением того, что разрушило мир Драко. По чьей вине, в частности, его жизнь стала настолько гадкой, что он даже решился вернуться в Хогвартс, только бы сделать собственное существование не таким гнусным.       На радость Драко, в этот раз она не удосужилась поднять свои овечьи глазки. Сидела себе тихо, мирно, всматривалась в очередную книжку, выискивая там очередные заумные вещи для того, чтобы потом кичиться этим перед своими недоразвитыми.       Надо же, Грейнджер в кои-то веки захлопнула рот и сидела молча дольше минуты.       Нужно обязательно записать этот момент, как самый счастливый в жизни Малфоя. И желательно подчеркнуть дважды.       На фоне о чём-то болтала Пэнси, и Драко был бы рад отвлечься на её щебетание, но мозг изнывал от гриффиндорского переизбытка. Болело и тело. Глаза щипало от того, что Малфой позволил себе разглядывать грязнокровку дольше положенного. В пору было срезать веки, хорошенько промыв, а после пришить заново. А лучше зашить их так, чтобы больше ничего не видеть.       Наверное, это могло бы помочь.       — Драко, — послышался томный голос из-за спины, а черные локоны давней знакомой оседали на широких плечах слизеринца. — Рада твоему возвращению, — чувственные губы коснулись уголка рта Малфоя, переплетая кофейный запах с приторным ароматом женских духов.       В ответ Малфой лишь кивнул, провожая взглядом незваную гостью. Астория Гринграсс в компании своей старшей сестры, Дафны, заняли свои места рядом. Младшая из сестер отличалась своей хладнокровностью, сдержанностью и неумением проявлять эмоции на глазах у посторонних. Но, видимо, её летние визиты не прошли бесследно и теперь Астория считает своим долгом посадить Малфоя на цепь, показывая каждой в этой школе, кому именно он принадлежал. Гринграсс была одной из тех, кто при напускном снобизме, все-таки лелеял мысль о том, что ей под силу приручить отнюдь не ласкового зверя.       Астория посещала Мэнор вместе со своей семьей несколько раз, выказывая поддержку Нарциссе и Драко, но ему, в отличие от его матери, не было никакого дела до напускных речей выходцев из высшего общества. Он пользовался тем, что ему давали.       И пользовался сполна.       Малфой трахался с девчонкой, но делал это не из-за высоких чувств. Она была рядом, вечно болтала о семье; о том, что поддерживает Драко во всех его делах и всегда будет рядом, если ему это нужно.       Ему и было нужно, в каком-то смысле.       Её тело. Красивое, утонченное, бархатное, словно выкройка самого дорогостоящего Кутюрье. Но такого безынициативного, что порой спать с Гринграсс становилось до одури скучно. В ней было всё – от длинных ног до изящно-аристократичного лица. Только одного в неё недоставало – огненной экспрессии. Драко быстро наскучило впускать в своё общество Асторию, и их встречи прекратились также молниеносно, как и начались.       Но, кажется, младшенькая сестричка взглядов Малфоя не разделяла, и до сих пор свято верила в то, что ей удалось приручить дракона. Но ей, видимо, никто не объяснил одну простую истину: драконы свободолюбивые существа и вряд ли станут падать в ноги первой встречной.       Гогот вывел Драко из оцепенения собственных воспоминаний. Он повернул голову на дотошный звук. Тео в своём репертуаре – не упускал-таки возможность изойти язвительными комментариями. Малфой метнул на друга гневный взгляд, сопровождая зрительный укор кинутой салфеткой и выставленным указательным пальцем, пресекая любые попытки друга вылить очередной шквал тупых шуток. Нотт принял предупреждение со свойственной беспечальностью, пожимая плечами и возвращаясь ковыряться в своей фарфоровой тарелке.       Малфой обернулся на Блейза, но мулат, сидящий напротив, довольствовался долгожданным воссоединением со своей благоверной и не обращал никакого внимания на остальных. Дафна сидела в обнимку с итальянцем, скромно улыбаясь очередным нежным речам Забини.       Хренов романтик.       Гул учащихся разбавил зычный перезвон серебра. Каждый поднял макушку, высматривая, откуда раздался звук. Малфой примеру не последовал, продолжая рассматривать орнаментный рисунок на столовой посуде.       Но его быстро отвлекли от рассматривания причудливых узоров. Пэнси слегка толкнула друга, принуждая, наконец, снизойти и поприветствовать нового директора школы.              Паркинсон никогда не отличалась строптивым характером в отношении каждого сидящего в этом зале, но на этикет и воспитание, пусть и притворное, у неё был какой-то своеобразный пунктик. Пэнси обожала порядок во всем, особенно в делах, касающихся дисциплины.       Драко все же вытянул голову. Нехотя, переступая через собственное непомерное эго, но он сделал это. Сам любил дисциплину, несмотря на скверный характер и огромное желание насолить каждому просто так, забавы ради, нарушая всевозможные правила приличия.       Внутренний диссонанс — гиблая вещь.       На постамент взошёл новый директор. Её поприветствовали громкими аплодисментами, вставая со своих мест в знак уважения. Только слизеринский стол сидел, как ни в чём не бывало. Возможно, это было связано с неким непринятием новых поправок, и данный жест служил своеобразным актом протеста. В любом случае, никто из профессоров, а уж тем более, Макгонагалл, не стали заострять на этом свое внимание.       — Перед тем, как начнётся церемония посвящения первокурсников, я хотела бы поприветствовать каждого, кто вернулся в родные стены Хогвартса, — начала свою речь декан Гриффиндора, поправляя конусообразную шляпу. Старуха волновалась, и это было видно по её дрожащим губам и бегающим глазам. — Я рада видеть знакомые лица студентов, решивших продолжить обучение, несмотря ни на что. Надеюсь, что мы с вами вернемся в учебные будни, восполняя все пробелы, вызванные страшными событиями, которые, к сожалению, коснулись магического мира. Я верю, что каждый сидящий в этом зале, будет чтить память павших. Также следует помнить о том, что всякое зло – непростительно и недопустимо в современном, прогрессивном обществе.       — Я сейчас усну от её монотонного соплежуйства, — зевнул Тео, кладя голову на плечо Пэнси.       — Если ты не заткнёшься, Нотт, я проткну твое очаровательное личико этой вилкой, — шикнула Паркинсон, щелкая слизеринца по лбу, смахивая несколько непослушных кудряшек.       — Я уже говорил, как ты прекрасна в гневе, Пэнс? — просиял Нотт, цепляясь за рассерженный нрав слизеринки, дабы хоть как-то себя развлечь во время того, как старая карга будет безостановочно болтать.       — Избавь меня от этого, милостивый Салазар, — шепнула Паркинсон, но голову Тео от себя не убрала, продолжая восседать рядом с ним слишком близко.       — Есть кое-что, что мы с администрацией школы, посовещавшись, не смогли оставить без внимания. Полагаю, что сейчас не самое подходящее время для подобных объявлений, но держать столь вопиющую новость в секрете будет неправильно. Особенно, если она касается одной из наших студенток.       И вот теперь оживился каждый, кто до сего момента неприкрыто выказывал безразличие и желание поскорее убраться в гостиные своего факультета. Даже Малфой вперился глазами в Макгонагалл, выжидая продолжения её долгой речи.       И вот теперь каждый нерв напрягся.       Это же не то, о чём подумал Драко в первую секунду после услышанного?       — Нам стало известно о судьбе одной из наших студенток, принимавших участие в битве за Хогвартс. Но, увы, Ханне Эботт не посчастливилось вернуться в восстановленную школу, в которую так мечтала попасть, — декан Гриффиндора едва сдерживала слезы, потирая глаза под линзами очков. — Мисс Эботт убили прошлой ночью. И я хочу попросить каждого, кто имеет хотя бы малейшее представление о том, кто это мог сделать, рассказать об этом. Вы крайне облегчите работу по поимке преступника.       Это было именно то, о чём подумал Малфой.       И теперь каждый взгляд был прикован к слизеринскому столу, негласно и заочно обвиняя всех, кто сидел под флагом змеиного факультета. Клеймо, отпечатанное под кожей, начало зудеть с неистовой мощью, напоминая о себе.       Недоделанный убийца.       Бывший Пожиратель.       Сын того, кто оказался за решеткой.       И далее по списку.       Вдобавок к прошлому презрению и скрытому желанию избавиться от паразитических слизеринцев, добавилось кое-что другое.       Подозрение.       — Думаю, в этот раз мы опустим официальное назначение старост. Всех тех, кого избрал школьный совет, я жду завтра в своем кабинете. Письма с точным временем уже отправлены в ваши комнаты, — раздался голос Макгонагалл откуда-то извне. — Прошу опустить флаги.       Теперь Малфою стало ясно, чего это гриффиндорцы сидели с таким лицом, словно их родственников порезали на мелкие кусочки. Ведь убита, о, Салазар, никчемная и абсолютно никому не важная пуффендуйка. Ну, разумеется, доблестные и блаженные детишки распустили слюни, выказывая наивысшую степень сочувствия. Как будто им, действительно, было дело до этой чертовой Эботт. Мерлин, да они даже её почти не знали, но уже были готовы оплакивать её с такой мощью, словно это могло сделать из них самых богатых людей во всей Великобритании.       И таковыми являлись не только выходцы львиного факультета. Малфой окинул взглядом остальные столы – когтевранцы ревели пуще всех, перекрикивая рыдания пуффендуйцев.       Устраивали этакое представление, кто будет правдоподобнее скорбеть.       Флаги сменились на траурные, оповещая всех о начале минуты молчания.       Под стать чёрной мгле, что разливалась по кровотоку слизеринского организма.

***

      Туманное утро наступило так быстро, что Гермиона едва успела опомниться. Правду говорят о том, что на новом месте спится куда лучше и спокойнее, чем на проверенной временем кровати. Гриффиндорка смутно помнила о том, как свалилась без ног в мягкую простыню, смывая сновидениями каждое событие прошлого дня.       А их было предостаточно. Огромное множество противоречивых моментов оставили след на душе Грейнджер. Радостная встреча с друзьями. Не самые приятные обсуждения учеников, которых видеть совершенно не хотелось. А после обстановка накалилась — под стать лампочке, висящей над головой, — и разрушила равновесие каждого, кто мечтал, наконец, скрыться от удушающих событий прошлого. Но уздечка была прочно привязана к горлу, сдавливая вены настолько, что единственным возможным вариантом стало просто отпустить её, углубляясь в вечное небытие.       Именно так себя и ощущала Гермиона, останавливаясь возле зеркала.       Смотрела на своё отражение, расчесывая непослушные кудри, которые от влаги распушились ещё сильнее. Медный вихрь струился по плечам, опускаясь ниже лопаток. И, казалось бы, все в ней осталось от прежней гриффиндорки - те же мягкие черты лица, только цвет кожи стал бледнее привычного оливкового оттенка. Острый подбородок, вечно вздернутый вверх, словно наготове высказать очередное замечание. Глаза – густой шоколад, в котором прослеживался опыт прожитых лет.       Но она ощущала себя неживой. Ненастоящей, словно каждая черта в отражении являлась очередной подделкой. Взгляд стеклянный, лишенный искры и надежды на лучшее. Словно последний отголосок оптимизма гибло потонул в водовороте густоты карих глаз.       Грейнджер хотела, чтобы все было, как раньше. Свято верила, что сможет переступить через собственные предубеждения и опасения, и вступит, наконец, в ту новую жизнь, в которой для неё было уготовлено место.       Но никто не сказал, что в настоящем люди, которых она когда-то знала, продолжат умирать от рук убийц. Зверски, бесчеловечно и так скоро. Гриффиндорка не была готова. Никто не был готов. К такому вряд ли возможно подготовиться.        Все считали, что с падением Волдеморта придёт истинный мир, в котором не будет места боли и страху. А, может, его смерть стала запускным механизмом для порождения ещё большего зла? Вдруг этот психопат не ушёл в мир иной, вместо этого придумывая новые способы возродиться? Что, если тревога никогда не изойдёт, и все продолжат держаться обособленно, подозревая друг друга?       Ведь, как известно, предателем и убийцей может стать каждый.       Они уже это проходили.       Мерлин, это все похоже на бред. Нужно думать рационально, здраво. Расставляя логические ориентиры и следовать только по ним, исключая любые неправдоподобные теории.       Волдеморт мёртв. Гарри убил его и сам чудом спасся. Его смерть констатировали. Мерзавец не мог возродиться. Приспешники Лорда также были изгнаны из этого мира - кто-то погиб, а кого-то посадили за решетку в Азкабан, из которого выбраться невозможно. Только, если нет связей вне этой тюрьмы, и кто-то мог помочь выбраться…       Нет. Довольно.       Делом Ханны Эботт должны заниматься мракоборцы. Люди из министерства точно найдут убийцу, в этом гриффиндорка не сомневалась.       Гермиона приказала себе не ввязываться больше в подобные дела. Она – не воин, и никогда им быть по своей воле не хотела. Ей просто нужен отдых, спокойный год от всего этого кошмара. Гриффиндорка больше не может думать о том, как спасти чью-то жизнь. Она устала. Ей всего лишь хочется начать жить нормальной жизнью, без бесчисленных головоломок, от которых будет зависеть судьба человечества.       Удел Грейнджер отныне – сложные задачки по Нумерологии и исписанные конспекты по Чарам. И, конечно же, Гермиона должна отыскать способ вернуть родителям память. Но больше ничего.       Грейнджер поклялась вместе с Гарри и Роном не ступать на опасную тропу, которая может стоить молодым людям жизни. Последние полгода были слишком рискованными, чтобы повторять этот путь вновь. Пусть они и считаются настоящими героями, но в душе они все ещё остаются загнанными подростками, хрупкими юнцами, которым так же, как и остальным, нужна защита.       Бросив на своё отражение последний взгляд, Гермиона накинула на себя жилетку с эмблемой львиного факультета поверх рубашки, и бесшумно прокралась к выходу из башни Гриффиндора.       Соседки в женской спальне видели самые сладкие сны, пока гриффиндорка пробиралась по беснующимся, движущимся лестницам. Перешагивала умело, за все года обучения она хорошо запомнила расположение ступеней в определенный час.       Столь ранний подъем Грейнджер был вызван собранием в кабинете Макгонагалл. Гермиона не удивилась тому, что нашла на своей тумбочке письмо от директора, в котором значилось время и место проведения назначения на пост старосты. После новости о Ханне, девушка поняла, что больше никто не рассматривался на данную должность, посему и восприняла это, как само собой разумеющееся. Все восприняли, особенно Джинни, приговаривая: «Я же говорила, Гермиона!». Грейнджер подобный расклад был только на руку, ведь будет меньше времени на то, чтобы занимать голову ненужными мыслями.       Больше обязанностей – больше занятости, а этого Гермиона никогда не боялась.       Гермиона шла медленно, ведь, судя по времени на наручных часах, у неё было ещё несколько свободных минут в запасе. Гриффиндорка осматривала территорию коридоров, попутно здороваясь с каждым сонным портретом. Пусть шумное шарканье ботинок и будили заспанных обитателей полотна, как только они понимали, кто перед ними, то тут же расплывались в улыбке. Даже Пивз, неугомонное приведение, был на радость милым и обходительным, и даже подсказал, что в кабинете директора её уже кое-кто ожидает.       Услышав о том, что директор Макгонагалл уже заседает в своём кабинете, Грейнджер ускорила шаг. Миновав ещё один лестничный пролет, девушка, наконец, оказалась перед массивной дверью. Прошептав пароль, Гермиона ступила за дверной порог.       И ей тут же захотелось выйти.       Она моргнула несколько раз, словно уговаривая собственное зрение сменить картину происходящего. Но каждый раз, когда веки раскрывались, перед девушкой оказывался один и тот же силуэт.       Тот самый, который она видеть совершенно не желала.       Тот самый, который она уловила вчера в многообразии фигур Большого зала. Не нарочно, по воле случая. Хотела себя так успокаивать, и это бы смогло сработать. Если бы не вызов, заточенный в её карих радужках, вопящих о том, что ей был омерзителен человек, проходящий со своей бессменной свитой.       Одно его появление перечеркнуло её веру в то, что Браун всего лишь обозналась. Действительно, узнала в мерзавце Захарию Смит. Но нет. Ни сейчас, ни вчера собственные глаза не обманывали Гермиону.       Это был Малфой.       Всё такой же вальяжный, будто весь мир был сжат в его бесчувственной ладони, выточенной из самого омерзительного мрамора. Статуя, лишенная чувств и эмоций. Кроме единственных – злость и презрение к тем, кто по каким-либо причинам не вязались с его образом правильного и нормального.       Сидел, раскинувшись на подоконнике директорского кабинета. Голова запрокинута наверх, в устах слизеринец удерживал сигарету, выдыхая клубы дыма. Глаза прикрыты, словно под веками этого бездушного существа кроились самые потаенные и леденящие душу мысли. Он о чём-то задумался – об этом свидетельствовали расслабленные мышцы лица. Словно кто-то отколол часть от этого статного возвышения, и теперь оно выглядело несколько уязвимее, чем в своём первозданном виде.       Было странно наблюдать за ним. Открыто созерцая его внешность, не утаивая взгляд. Но больше пялиться на объект своей неприязни Гермиона не желала. Чувствовала, как начинали болеть глаза от переизбытка демонического произведения искусства.       — Здесь не курят, — нарушила покой слизеринца Грейнджер, сопровождая свой комментарий недовольным взглядом и сложенными на груди ладонями.       Как будто этот жест смог защитить её хрупкое тело от влияния самой преисподней. Послышался протяжный вздох, характеризующий то, что его величество посмела потревожить гриффиндорская девчонка.       Плевать.       Пусть думает, что хочет.       Грейнджер не станет тушевать перед змеем с острым ощущением вседозволенности. Времена, когда гаденышу было позволено все, закончились. Теперь придётся мириться с тем, что ему уготовила новая реальность. И Гермиона сделает все, чтобы на вкус она была не слаще, чем та гниль, что засела в его сердце так прочно.       Малфой открыл взгляд, медленно поворачивая голову в сторону той, что стала воплощением его негодования. Он смерил гриффиндорку взглядом, не выпуская изо рта сигарету, давая понять, что ни за что не примет во внимание приказ, сошедший из уст Гермионы.       Помещение окутали предвзятость и снобизм вперемешку с запахом сигарет.       — Знаешь, для чего нужна эта сигарета? — Малфой продолжал сидеть, свесив одну ногу, покрытую тканью черных брюк. Его спина ровная, но лицо по-прежнему расслабленное. Только заходившие желваки на скулах говорили о том, что в нём постепенно зарождалось раздражение. — Для того чтобы избавиться от стресса, — ответил он на свой же вопрос. — Мой тебе совет, грязнокровка, не нужно создавать мне ещё больше причин для беспокойства.       Они стояли далеко друг от друга, но даже с такого ракурса девушка смогла разглядеть крайнюю бесноватость, заточенную в серебристых глазах Малфоя. Ледяные вспышки сходили с век, проникая глубинно в девичью душу. Можно было почувствовать на физическом уровне, как плавились кости – хрящ за хрящом, образовывая под кожей ноющую субстанцию из сожженного скелета.       Раньше Гермиона свято верила в то, что Дьявол – выходец из огня и пепла.       Но слизеринец поставил данную теорию под сомнение.       Теперь Грейнджер была уверена в том, что посланец Ада сотворён изо льда и ненависти. Такой жгучей и холодной одновременно, что от одного только взгляда Малфоя можно было пасть замертво, оставляя попытки возродиться вновь.       Но гриффиндорка погибать не желала. Точно не от рук того, кого поклялась уничтожить самостоятельно. Пусть смотрит дальше, она и бровью не поведет.       Левая ладонь девушки потянулась к карману юбки, нащупывая волшебную палочку. Терпеть нахальное поведение в кабинете директора, наблюдая за тем, как тот, кто чуть не убил предыдущего, решил осквернить пристанище нынешнего, - это одно. Но слушать, как изо рта исходят гадкие слова из прошлого, что колко резали слух, - это несколько другое.       — Конфринго, — отчетливо произнесла гриффиндорка, взмахивая волшебным древком.       Импульс, исходящий из рассеченного воздуха, достиг своей цели. Сигарета, что удерживал Малфой длинными пальцами, украшенными фамильным перстнем, измельчилась в труху, развеиваясь мелкой пыльцой.       Грейнджер склонила голову вбок, дабы лучше разглядеть недоумение, постепенно оседавшее на лице слизеринца. Но замешательство скрылось в тени, не смея проявиться на острых чертах лица. На смену этой эмоции пришла другая. Наиболее подходящая для змееныша.       Малфой отпрянул от стены, не унимая взгляда. Резал наживую, вспарывая девичье сознание с такой рьяностью, что капилляры в мужских глазах лопались один за одним. Скалил зубы, захлебываясь собственной желчью, в то время как Гермиона просто наблюдала за его дальнейшими действиями.       Игралась со зверем, размахивая перед его лицом свежим куском мяса, наивно полагая, что не расплатится за это позже.       Повторный взмах палочкой. Четко произнесенное заклинание и витражное окно захлопнулось прямо перед его носом. Если Малфой не удосужился закрыть за собой створку, то Грейнджер не составило труда продемонстрировать ему пример.       Кровь бешеным потоком разносилась по венам, разгоняя выброс адреналина. Необходимый гормон подавлял голос разума, затмевая собой привычную реакцию на опасность. Она чувствовала, как вздымается её грудь от слишком частого дыхания, словно Гермиона пробежала целый марафон.       Гриффиндорка была уверена, что сейчас слизеринец точно бросится на неё, вгрызаясь в её обмякшее тело, срывая слой за слоем, поедая плоть самоуверенной девчонки.       Но этого не произошло.       Её спасло покашливание, издававшееся из-за спины.       — Мисс Грейнджер, — директор осмотрела, застывшую на месте Гермиону, сдержанно улыбаясь. — Мистер Малфой, — кошачий взгляд стрельнул в сторону слизеринца, который, как ни в чём не бывало, стоял возле окна. Задержавшись глазами на фигуре Малфоя, профессор лишь кивнула головой. — Присаживайтесь, прошу.       Женщина обошла Гермиону и с помощью невербальной магии отодвинула стул. Расправив полы мантии, декан Гриффиндора расположилась за своим рабочим столом, ожидая, когда молодые люди сдвинутся от своих мест.       Грейнджер не стала тянуть, сделав первый шаг. Ноги не слушались – последствие выброса адреналина, который нужно просто переждать. Девушка опустилась на стул напротив, выпрямляя спину. Как истинная гриффиндорка, готовая впитывать каждое слово, сказанное уважаемым профессором.       Малфой в своей неизмененной манере двигался нарочито медленно, заставляя внутренности Гермионы вскипать под раскаленным пламенем возмущения. Он специально это делал – выводил каждого присутствующего в этом кабинете из себя. Ему, стало быть, доставляло небывалое удовольствие. Теперь выигрышные карты в его руках, и Малфой точно не выйдет отсюда без выигрыша.       Малфой подошёл ближе, обходя стул Гермионы, задевая ножку мебели ногой, дабы пошатнуть девичье спокойствие, и без того дышащее на ладан. Гриффиндорка сдержалась, чтобы не подскочить от неожиданности, но голос разума ещё не утихнул, запрещая проявлять слабость. Девушка сделала вид, что ничего не заметила, продолжая рассматривать предметы интерьера.       Всё осталось неизменным, словно Дамблдор не покинул мир живых. Было стойкое ощущение, что он где-то рядом. И это в какой-то степени таковым и являлось. Оглянувшись, Гермиона заметила, что портрет с прошлым директором висел прямо напротив стола Макгонагалл. Он наблюдал, скрывшись в тени. Слышал каждый шорох, но не подавал вида.       — Думаю, вы уже догадались, для чего здесь собрались, — произнесла директор, поправляя округлую оправу очков. Гермиона едва заметно покачала головой, пытаясь отогнать от себя ворох сомнительных догадок. — Мистер Малфой, мисс Грейнджер, с этого дня вы назначаетесь старостами школы.       Мир рухнул. Раскололся на части. Канул в лету.       Мерлин, да называйте как угодно!       Кровь, до сего момента активно циркулировавшая по венам, вдруг остановилась. Остановилось и сердце, прекращая любые попытки издать хоть одно малейшее движение. Тело коченело под стать воздуху, ставшим вдруг отвратительно холодным. Иначе как можно было объяснить то многообразие мурашек, ходивших по телу подобно паучьим бегам?       Чёртов Пивз!       Почему эта мысль испарилась из мозга Гермионы, стоило ей столкнуться с объектом россказней непутёвого приведения? Как она сразу не догадалась, зачем вдруг Малфою понадобилось явиться в кабинет директора в такую рань.       Нет, конечно, Грейнджер об этом подумала. Но единственным разумным объяснением являлось то, что ему уже успели впаять выговор, после которого следовало двухнедельное наказание. Этого он и заслуживал. Вечное взыскание за одно только своё существование.       Слова Рона эхом пронеслись на подкорке сознания.       Ещё скажи, что он достоин того, чтобы стать новым старостой школы. А я уверен, так и произойдёт.       Вся эта ситуация была одним большим сюрреалистическим сном. Ничего, вяжущегося с реальностью. Малфой - староста? Годрик, да этого просто не может быть!       — Профессор Макгонагалл, при всём уважении, — Гермиона нервно заерзала на стуле, пытаясь выбрать более удобное положение, а вместе с ним и подобрать наиболее подходящие слова. — Но Вы уверены в том, что сказали? Не может быть никакой ошибки? Я и Малфой...       Но жалкие попытки вразумить директора разбились о тягучий смех, издававшийся по правую сторону от Гермионы. Это заставило её замолчать, медленно поворачивая голову в сторону слизеринца. Малфой смеялся во весь голос, не удосужившись даже сдерживать свою реакцию на то, как глупо выглядела Грейнджер.       Голос Малфоя был сродни гвоздю, царапающему стекло. Неприятно настолько, что хотелось исчезнуть, только бы не слушать это переливающееся веселье.       — Грейнджер, ты хоть раз можешь засунуть свою гриффиндорскую надоедливость куда подальше? Спустись с небес на землю и повзрослей.       — Да как ты смеешь? — вспыхнула Гермиона, поворачиваясь уже всем телом в сторону развалившегося на стуле Малфоя. — Это ты мне говоришь о взрослении? Сначала научись не перебивать! — Грейнджер пнула ножку стула, на котором располагался Малфой. — И сядь нормально, ты находишься в кабинете директора!       Вернула ему должок. Не удержалась.       Он шикнул, подаваясь вперед к гриффиндорке, чтобы… что?       Закончить начатое, и, наконец, разодрать её хрупкое тело прямо на глазах у Макгонагалл?       Малфоя сложно считать благоразумным человеком, но он слишком умён. Не станет так подставляться. Скорее, припугнёт сейчас, оставляя сладкую месть на потом.       — Господа студенты! — оборвала перепалку Макгонагалл, возвращая молодых людей в реальность, где никто не желал терпеть их скандалы. — Я бы попросила оставить вопросы о ваших личных взаимоотношениях за этой дверью, — она гневно смерила взглядом учеников, которые отвернулись друг от друга, не желая больше контактировать меж собой. — Мисс Грейнджер, я прекрасно понимаю Ваше недоумение. Но Вам хорошо известно о том, что мистера Малфоя оправдали в суде. Он невиновен, поэтому может продолжать обучение на законном основании. Так же, как и занимать высокую должность в старостате. Школьный совет, главой которого, непосредственно, являюсь я, решил избрать Драко вторым старостой. Вы не согласны с моей компетенцией и возьмете на себя ответственность выбрать более подходящую кандидатуру?       — Нет, профессор, — выдохнула Грейнджер, опуская голову, чувствуя прилив стыда за своё неуместное ребячество. — Я полностью доверяю Вашему выбору.       Внутри что-то ёкнуло. Мерзкий отголосок ранее сказанных слов неприятно саднил по органам, впуская в каждый инъекцию, поражающую не только внутренности, но и девичью самоуверенность. Нехотя, Грейнджер вспоминала о каждой произнесенной фразе, звучавшей отныне приговором. Словно некто решил преподать ей урок, воплощая каждую букву в реальность.       Малфоя оправдали в суде, выставляя невинной жертвой обстоятельств, и ты ничего не сможешь с этим поделать.       Действительно, теперь Гермиона прочувствовала это на своей шкуре. Она была бессильна против весомого слова директора. Ей оставалось лишь смириться с тем, какую судьбу ей уготовила школьная администрация.       Каково на вкус поражение?       Крайне унизительное, стоит признать.       — Чудесно, — ответила директор, потирая переносицу. — Согласно Вашей новой должности, Вы оба должны будете проживать в башне старост, в совместном дортуаре. Никаких исключений быть не может. Мы должны чтить и не подставлять под угрозу многовековые традиции. Верно, мистер Малфой?       Послышался недовольный вздох. Периферийным зрением Гермиона уловила короткий кивок Малфоя, гласивший о том, что ему было также мерзко от этой новости, как и ей самой. По правде говоря, увиденная эмоция, проскользнувшая по лицу слизеринца, грела её душу.       Значит, ему было также не по себе от осознания, что придётся делить стены с ненавистным человеком.       — Есть ещё кое-что, о чём вам необходимо знать самим, а после поделиться данным распоряжением с остальными учениками, — Макгонагалл достала из ящика стопку бланков, протягивая их новоявленным старостам. — Министерство учло тот факт, что некоторые студенты изъявили желание пройти школьную программу повторно, чтобы после поступить в высшее учебное заведение. Что бы облегчить поступление, администрация решила ввести в школьный курс ещё несколько дисциплин, которые Вы должны выбрать по желанию, исходя из Ваших интересов и планов на будущее. Занятия по выбранному специалитету начнутся в октябре, — Гермиона взяла часть бланков, внимательно изучая каждый вопрос. — А пока, Вы можете быть свободны.       Малфой буквально вырвал из рук директора эту несчастную кипу бумаг, и, не сказав ни слова, отправился к выходу.       Внезапно стало легче дышать.       Но девичий разум все ещё сдавливало осознание того, как скоротечно менялась её жизнь.

***

      Прохладный ветер оседал на коже, неприятно щекоча и без того ледяную плоть. Резкий порыв воздуха раздражал, норовя испортить уложенные волосы цвета олова. Будто даже природа заручилась идеей испоганить и без того омраченное утро. Словно цеплялось за самые малые точки, на которые можно было надавить и сломить напускное спокойствие слизеринца. И он чувствовал, что это удавалось на славу. Его внутренний мир желал вспороть каждый, дабы тот разошёлся по швам, обнажая уязвимость.       Малфою с трудом удавалось удержать ту стойкость, которую щепетильно взращивал заново из осколков былой уверенности. Каждый день на протяжении гребаных трёх месяцев он старался изо всех сил стать невосприимчивым к нападкам извне. Тренировал собственную сущность, дабы та не пала вновь перед немилостивыми обстоятельствами. Не раскололась на миллиард частиц, как тогда, когда… да, точно.       Драко приказал самому себе не вспоминать об этом.       Жухлое небо нависло над головой, перегоняя грозовые тучи. Всё вокруг становилось характерно мрачным, отгоняя солнечность на второй план. Туман обволакивал слизеринское тело, словно обнимая его. Впуская в свою обитель, защищая.       И это помогало.       Дымка позволяла оставаться в коконе надолго, не замечая никого и ничего вокруг. Казалось, что там, за стеной густоты нет ничего, только кромешная пустота.       Протяни ладонь и почувствуешь, как неизвестность обглодает её, возвращая изувеченную конечность.       Но все эти мысли были лишь плодом разыгравшегося воображения. Ничего страшного не могло существовать в пределах Хогвартса. Только собственные скелеты в шкафу, которые пугали намного сильнее, чем байки о метафоричных чудовищах.       Размышляя о страхах и слабостях, Малфой медленно выпускал колечки дыма в воздух, разбавляя туманность ментоловым никотином. Второй день в этой чёртовой школе, а слизеринец курил практически без остановки. Ведь раньше не позволял себе подобного, пытался следить за здоровьем.       Но на кой чёрт ему теперь сдалось его здоровье, если ментальная составляющая оставляла желать лучшего?       Долгожданная сигарета излечивала слизеринскую душу, отпуская весь груз неприятных мыслей. Становилось легче на каких-то жалких несколько минут, а потом все возвращалось на круги своя.       — Ты уже думал о том, кто это мог сделать? — прозвучал вопрос, разбавляющий постылую тишину, возвращая Драко в реальность. Малфой плавно повернул голову, смиряя недоумевающим взглядом Блейза, стоявшего в нескольких дюймах. — Я про ту пуффендуйку, Эботт.       Драко устремился глазами в пустоту, смотря сквозь друга. Не желал замечать на его лице следы беспокойства. Малфой искренне боялся того, что это замечание найдёт отклик и в его душе.       — Какое тебе, вообще, до неё дело? — огрызнулся слизеринец, затягиваясь новой порцией никотина. — Люди умирают каждый день, а, если ты будешь во всём искать скрытый смысл, то скоро станёшь таким же ебнутым, как Трелони.       — Да-да, ты прав, — нехотя согласился мулат, кивая. — И всё равно. Тебе не кажется это странным?..       — Забини, — предупреждающим тоном перебил Малфой, сжимая сигарету настолько крепко, что мог сломать её пополам. Снова отвернул голову, чтобы итальянец не смог разобрать палитру тревожных чувств на бледном лице блондина. — Я не хочу обсуждать это.       Слизеринец, действительно, не желал касаться этой темы. Он даже не помнил эту чёртову Эботт, так какого чёрта ему следовало говорить о ней? Чтобы выразить своё сожаление? Ему было глубоко плевать на ту, кого убили несколько дней назад. Как он мог сопереживать кончине пуффендуйки, если сам себя чувствовал едва живым. Но не эта причина являлась первостепенной в желании избегать подобных обсуждений. В глубине души Малфой страшился того, что зло, каким бы оно ни было, возродилось. Снова пустило свои остервенелые корни в магический мир, приступая к своим излюбленным злодеяниям.       Ведь, если девчонка погибла от рук неслучайного палача, то он будет первым в числе тех, за кем придёт зло, принуждая к повиновению.       — Старуха назначила меня старостой школы, — подал голос Драко, решаясь сойти со щекотливой темы диалога, оповещая о не менее скверной новости. — Вместе с Грейнджер, — при упоминании этого имени язык неприятно царапал нёбо, вскрывая самые будоражащие эмоции.       — Да ты шутишь, — итальянец изумленно уставился на Малфоя, но по сердитому взору друга тут же понял, что тот говорил серьёзно. И это сильнее раззадорило Забини, вынуждая его перейти на душащий смех. — А я тебе говорил, мой милый мальчик, что карга основательно за тебя возьмётся и начнёт взращивать в тебе прилежного ученика, — Блейз мечтательно вздохнул, театрально прикладываясь к сердцу. — Не зря ходили слухи о том, что в роду моей mamme были ведуньи.       — А твоя мать, случайно, не Трелони? — бесновался Малфой, прищуривая взгляд. — Слишком уж много подозрительных сходств между вами двумя.       — А ты не язви, — цокнул языком Забини, вытирая стекшую от хохота слезу. — Что собираешься со всем этим делать?       Слизеринец медленно повернул голову на друга, изображая немой вопрос. Блейз стоял поодаль, облокотившись на влажную стену, по которой стекали остатки воды с крыши. Но итальянца, казалось, это ничуть не волновало. Это место было единственным в Хогвартсе, где заядлых курильщиков и, по совместительству, нарушителей порядка, не могли увидеть. Непримечательный угол невозможно было разглядеть из-за перегородки, служащей водостоком, перекрывавшим обзор для надоедливых зевак.       — Постараюсь не прикончить грязнокровку хотя бы до конца этого месяца, — Малфой устало пожал плечами, запрокидывая голову на ледяной камень. — Серьезно, блять, Макгонагалл как будто специально решила запихнуть меня и зубрилу в одну башню. Как будто хочет проверить, не сорвусь ли я на эту суку. Министерским ублюдкам будет только на руку, если я облажаюсь.       А прикончить Грейнджер хотелось. Больше, чем что-либо на этом белом свете.       И это желание увеличивалось в геометрической прогрессии, достигая своего апогея.       Особенно после её выходки в кабинете старухи.       Малфой хорошо запомнил то, с каким презрением она решилась на него посмотреть. Сколько непотопляемой уверенности было в её глазах. Идентичной той, что заметил Драко в Большом зале. Гриффиндорская зазнайка будто специально игралась с огнём, желая поскорее обжечься, чтобы её жертвенный жест позволил потушить пламя.       И ей почти удалось это сделать.       Малфой держался из последних сил, чтобы не совершить задуманное ранее.       Не вцепиться в её мерзкую плоть, разрывая ту на части. Цедить каждый жалобный вздох девчонки, что отзывался бы в его слизеринском нутре самым прекрасным пением. Лакомиться остатками её уверенности, гаснущей в карих радужках с каждой секундой. Следить, с каким рвением она будет продолжать жалкие попытки не терять собственную храбрость.       Слизеринец с радостью ухватился бы за её гусиную шею, упиваясь звучанием сломанных позвонков. Измельчал бы её кости медленно, тягуче, как полагается, когда готовишь блюдо, которое следует подавать холодным.       В своей голове он проигрывал эти сладкие моменты возмездия каждый раз, когда трескучие молнии метались в сторону Грейнджер. Всё то недолгое мгновение, что они изучали друг друга, находясь в кабинете нового директора.       Он жадно впитывал её взор, делая всё возможное, чтобы заморозить её храбрость. Давал ей понять, что как бы она ни старалась – ей придётся проиграть в этой битве. Как бы она ни старалась выглядеть по-гриффиндорски смелой, слизеринец ощущал змеиным чутьем, что ей, действительно, было не по себе.       Малфой чувствовал, как грязная кровь в её жилах леденеет, оставляя место страху. Грейнджер лишь старалась создать видимость того, что она не напугана, но Драко зрел в корень. В саму её суть. В само сердце, бьющееся так отчаянно, что в пору могло бы выпрыгнуть из хрупкой груди.       Но потом случилось нечто, что выбило почву из-под его ног. Заставило изойти сардонической улыбкой, застревающей где-то на грани безумства и горького осознания того, что его обвели вокруг пальца.       Его сделали старостой. Его, Малфоя. Бывшего Пожирателя сделали лицом этой школы. Пиздец. Уже тогда следовало бы бежать со всех ног, стирая с себя омерзительное клеймо, приклеившееся на старое, ещё не зажившее.       Но он остался. Прирос к гребаному стулу, чтобы услышать ещё более отвратительную новость.       Его заставили делить дортуар с грязнокровкой. Вновь посадили на короткий поводок, искусно расставляя ловушки. Малфой был уверен, что каждый в этом мире ждал, когда он, наконец, ступит в капкан своих убеждений.       Ведь сам Драко знал наперед, что рано или поздно он всё-таки изноет от того, как ловко сомкнется над ним железная дуга, разрезая его свободу на мелкие лоскуты.       — А ведь это идея, — глаза Блейза сверкнули, обнажая нечто зловещее. — Было бы неплохо прикончить грязнокровку.       — Ты предлагаешь мне убить её? — нервно усмехнувшись, произнёс Малфой, делая очередную затяжку. — Забини, не думаю, что за это меня погладят по голове. Особенно в свете последних событий.       — Идиот, никто не говорит тебе о том, чтоб убить Грейнджер в прямом смысле, — вновь рассмеялся итальянец, качая головой. Конечно, Забини недолюбливал грязнокровку, но никогда бы не стал предлагать нечто подобное. Блейз слишком миролюбив. — Можно извести девчонку другим способом. Что она ненавидит больше всего? — щелкнул пальцами мулат, пытаясь донести до Малфоя суть своих мыслей, но тот лишь ошарашено глядел. — Правильно, когда что-то идёт не по её плану. Заставь её выполнять всю грязную работу. И уверен, Грейнджер взвоет уже через месяц. Пойдёт к своей любимой старухе, нажалуется, что ты не помогаешь, и потребует избрать второго старосту. Карга тебя из школы не выгонит – за что? А вот звания старосты лишит точно.       В словах Блейза был смысл.       Тот самый, до которого Драко не смог добраться самостоятельно.       Можно было довести грязнокровку до белого каления, не применяя физических сил. Действительно, кто станет вершить суд над тем, кто плохо выполняет свои обязанности?       Никто ведь даже и пальцем не тронет святошу Грейнджер.       Возможно.       Если грязнокровка сама не пойдёт на рожон, и не начнёт изводить Малфоя своим блядским поведением.       Драко уставился перед собой, размышляя над тем, что сказал ему друг. Туманность мыслей рассеялась, словно по щелчку пальца. Наконец, ясность оседала на волокнах головного мозга, оставляя после себя приятное послевкусие.       Малфой смаковал последний вдох никотинового дыма, а после избавился от причины своей зависимости одним лишь взмахом палочки. Слизеринец чувствовал, как искусственное спокойствие разливается по организму, проникая в легкие,       — Забини, ты чёртов гений, — блондин повернулся к источнику здравого голоса, окидывая друга одобрительным взглядом.       — Знаю, ragazzo carino . Папочка Блейз плохого не посоветует, — подмигнул итальянец, расправляя свои горделивые плечи.       Раздался гром, оповещавший о том, что пора было сворачивать их внеплановую вылазку на свежий воздух.       Совсем скоро шотландские земли вновь окутает дождь, смывающий своими хлесткими каплями каждую непрошеную мысль.

***

      — Гермиона, ты уверена, что всё делаешь правильно?       Голос друга резал слух, доставая из-под кожи все опасения гриффиндорки, которые лежали на поверхности. Не нужно быть сверх проницательным, чтобы понять, что эта затея – явно не самая лучшая в жизни Гермионы. Она и сама понимала, что, возможно, совершает непростительную ошибку, которая в будущем может стоить ей многого.       Но разве Грейнджер позволит себе отсиживаться в безопасности, доказывая, что падка на собственные страхи? Неужели даст слабину, ставя под вопрос свою неуязвимость перед сложностями?       Конечно, нет.       Гермиона настроена решительно. И вряд ли кто-то сможет её в этом переубедить. Ей самой с трудом удавалось включить критическое мышление, работающее на благо самосохранения.       Излишняя храбрость и взрывной нрав действовали наперед.       Как бы ей ни хотелось отсечь из своей жизни эту гнилую частицу, которая уже успела проникнуть под кости, отравляя тем самым её существование. Как бы девушка ни тешила себя мыслями о том, что это временно – не срабатывало.       — Гарри, всё будет в порядке, — пришлось приложить немало усилий, чтобы голос не дрожал, а слышался хотя бы на толику убедительнее, чем себя чувствовала гриффиндорка. — Я уже сотню раз повторяла, что не могу повлиять на решение Макгонагалл. И как бы я ни хотела остаться здесь, мне придётся переехать, — девушка обернулась через плечо, снабжая свою речь горькой улыбкой.       Не слишком оптимистично, как хотелось бы.       Гарри стоял в дверях женской спальни, не смея переступать порог. Несмотря на то, что Поттеру негласно было разрешено посещать комнату девочек, так как в ней сейчас проживали Джинни, Гермиона и Лаванда, гриффиндорец не пренебрегал правилами школы. Поттер облокотился о дверной косяк, внимательно отслеживая каждый шаг Грейнджер, будто в последний раз хотел запечатлеть девушку в своей памяти, и это несколько нервировало девушку.       Гарри и Рон слишком болезненно отнеслись к переезду Грейнджер. Не успела она открыть рот, оповещая о решении директора, как посыпались жалобные просьбы не переезжать, оспорить решение директора. Когда Гермиона заикнулась про то, с кем ей придётся делить тот самый проклятый дортуар, друзей охватила гневность небывалых масштабов. Казалось, что их недовольные возгласы слышал весь Большой зал.       Мальчики хотели сами пойти к Макгонагалл и попросить, чтобы та снова пересмотрела своё решение по поводу перевода Гермионы в башню старост. Но гриффиндорка запретила им совершать такую самовольность. Она бы никогда не позволила другим унижаться, выпрашивая снисхождения. Грейнджер сама в силах справиться с любыми сложностями.       Даже, если они ассоциировались с неприятно-серебристым оттенком.       — Ты же будешь навещать нас, правда? — Гарри вновь вырвал Гермиону из нескончаемого потока мыслей, обращая внимание на себя. — Обещай, что не станешь пропадать в башне старост.       — Мерлин, Гарри! — рассмеялась Грейнджер, понимая, насколько абсурдно звучит просьба друга. — Ну, конечно, я буду навещать вас. Вы ещё будете умолять, чтобы я не доставала вас своими бредово-научными статьями, — припомнила гриффиндорка то, как когда-то отозвался о её рассказах Рон.       — Твои бредово-научные статьи нам всегда нравились, — улыбнулся Поттер, с трудом скрывая нотки подхалимства. Гермиона прекрасно знала, что друзья слушали её россказни лишь из-за большой любви к ней. — И, Гермиона, ещё кое-что, — лицо Гарри резко сменилось обеспокоенностью, — если Малфой позволит себе хоть раз перейти грань, ты расскажешь об этом сразу же.       Гермиона застыла, осознавая, что он уже практически перешёл ту самую черту, о которой говорил Гарри. Было бы разумно рассказать об этом сейчас, пока не поздно. Но Грейнджер посчитала это глупостью, очередным ребячеством. Жаловаться друзьям лишь потому, что на неё не так посмотрели. Ведь Малфой не позволял себе ничего лишнего.       Только один взгляд в её сторону, разъедающий внутренности так сильно, что казалось, будто под кожей все ещё кровоточили шрамы от его хладнокровия.       Но шрамы можно залатать.       Уж кому, как не Гермионе знать об этом лучше всего.       — Я не думаю, что Малфой позволит себе что-то после того, что с ним случилось…       — И всё же, — мягко настоял Гарри, перебивая подругу.       — Ладно-ладно, — наконец сдалась Гермиона, принимая условие друга во внимание. — Обещаю, если хорёк станет неуправляемым, то сразу же скажу тебе об этом.       — Хорошо, — вторил Гарри. Друг просиял, а беспокойство сменилось кривоватой улыбкой. — Не буду тебе мешать.       Гриффиндорец скрылся за дверью, оставляя Гермиону наедине.       Ей было необходимо вернуться, чтобы забрать остатки своих вещей. Конечно, Грейнджер могла собраться ещё днём, отправляя всё своё имущество с первой партией, но ей отчего-то хотелось задержаться в женской спальне подольше. Прийти сюда вновь, чтобы напоследок насладиться местом, в котором Гермиона провела большую часть своей сознательной жизни.       Она по крупицам впитывала в себя каждую малейшую часть интерьера. Родные и дорогие сердцу флаги Гриффиндора, развешенные по комнате. Ярко-оранжевые стены, греющие своей теплотой и изысканной насыщенностью. Даже кровать сейчас казалась мягче, чем когда-либо. Видимо, так сказывалась преждевременная тоска по родному месту. Свечи, расставленные по прикроватным тумбочкам каждой жительницы, светили сейчас тусклее, чем обычно. Будто им тоже было скорбно от того, что гриффиндорка покидает женскую спальню.       Разбирая пережитки прошлого, Грейнджер натыкалась на совершенно разные атрибуты. Некоторые давно потеряли свою значимость, о чём-то Гермиона давно забыла. Но были и те вещи, которые становились актуальными лишь со временем. Например, подарок Рона на день рождения Грейнджер, до сего момента пылившийся в тумбочке гриффиндорки. Маслянистые краски, которые в ту пору больше смутили Грейнджер, нежели обрадовали.       Гермиона никогда не выражала свою страсть к рисованию, вся тяга к искусству осталась за плечами детства. Девушка всегда считала себя больше созерцателем, нежели творцом. Но время гораздо менять человеческие ориентиры, впуская свои правки. Порой они кажутся совершенно немыслимыми, идя в разрез с привычным положением.       То же самое произошло и с самой Гермионой.       Летом, когда она была отрезана от внешнего мира, гриффиндорка нашла в родительском доме целую коробку с художественными наборами, которыми интересовалась её мама. Очередной позыв быть ближе к прошлому сыграл свою роль. Грейнджер казалось, что тем самым она станет хотя бы ментально частью того, чего ей так не хватало.       Говорят, что вещи владельцев хранят память о них.       И в этом не было никаких сомнений.       Заручившись кистью и холстом, Гермиона почувствовала, как эта невидимая привязка к родителям становилась осязаемой. Многочасовое рисование превратилось в некую терапию, помогающую справиться с неиссякаемой тоской. Детское увлечение стало настоящим вдохновением, толчком для продолжения жизни.       Находка в виде давно забытого презента без всяких сомнений отправилась в сумку Грейнджер. Гриффиндорка надеялась, что новое хобби в поможет ей справиться с чудовищем за стеной совместного дортуара. Вновь станет спасательным кругом в тёмных водах, пугающих своей неизвестностью.       Было ещё кое-что, что смутило Гермиону, пока та разбирала свои вещи.       Перламутровая обложка зловеще поблескивала в тусклом огне восковых свеч на дне багажной сумки. И на первый взгляд в этом не было ничего необычного.       Не было бы, если бы не один неоспоримый факт.       Грейнджер не складывала магический дневник, любезно подаренный Джорджем, в свой багаж перед отправлением в Хогвартс. Ей незачем было забирать эту глупую вещицу, которую, между прочим, она заручилась выбросить.       Но Гермиона не решилась накладывать ярлыки странности на эту находку. Может быть, она просто была слишком увлечена сборами и складывала все, что могло попасть под руку. Конечно. Скорее всего, именно так и произошло.       Это всего лишь тетрадка в мягкой обложке, - успокаивала себя Гермиона. В ней нет ничего загадочного и пугающего.       Видимо, нервы девушки настолько истощились из-за пережитых событий, что теперь разум подкидывает ей самые жуткие теории о причине появления дневника в стенах школы. Гриффиндорка откинула эти противоречивые мысли подальше, застегивая сумку. Время близилось к отбою, и неплохо было бы вернуться в башню раньше, чем час отойдёт за полночь.       Гермиона в последний раз окинула женскую спальню взглядом, чувствуя, как ностальгия неприятно пощипывает на глазах. Ей не хотелось доводить простые сборы до акта всепоглощающей грусти, но она невольно ощутила, как дрожат её ладони, удерживающие ремешки сумки. Грейнджер не станет плакать. Не будет поддерживать опасения Гарри по поводу того, что она пропадает из гриффиндорского пристанища навсегда. Этого не случится.       Заставив себя перешагнуть порог комнаты, гриффиндорка медленным шагом спускалась вниз по лестнице, дабы не нарваться на заинтересованные лица сокурсников.       Но в гостиной Гриффиндора, к счастью, никого не оказалось. Кроме одного парня, появление которого Грейнджер точно никак не могла предугадать.       — Невилл? — не веря собственным глазам, тихо произнесла Гермиона, опуская багаж на ворсяной ковёр.       Гриффиндорка ринулась к товарищу, который отозвался на её голос. Невилл выглядел слегка растерянным, поднимаясь с дивана. Словно существовал на перипетии реальности и бессознательности. Взгляд гриффиндорца сверкал из-за застывших слез, а лицо едва могло выражать что-то, помимо гнетущей тревожности.       И Гермиона прекрасно понимала, чем это было обусловлено.       Все понимали.       Не произнеся ни слова больше, гриффиндорка опустила ладони на плечи гриффиндорца, крепко сжимая его в своих объятиях. Она чувствовала, что Невиллу была необходима поддержка, даже такая незначительная и немногословная, коей его одарила Гермиона. Девушка никогда не была мастером в ободрительных речах, но она всегда знала, когда следует подставить своё хрупкое плечо.       — Я так рад видеть тебя, — выдохнул Долгопупс, вымещая в этой короткой фразе всю ту нестерпимую боль, которая терзала парня изнутри.       — И я, — девушка сильнее прижалась к крепкому плечу, едва сдерживая поток рыданий. Гермионе казалось, что её слезы станут спусковым крючком для друга. Она не хотела, чтобы он подхватывал эту эмоцию, погружаясь в своё тягостное состояние вновь. — Когда ты вернулся? — гриффиндорка отстранилась от товарища, присаживаясь на диван.       — Пару часов назад, — ответил Долгопупс, усаживаясь рядом с девушкой. — Пришлось все это время просидеть у Макгонагалл. Она заполняла бумаги, разрешающие мне покидать школу, пока не закончится…       Гостиную окутала вязкая тишина. Только трескучие поленья, изнывающие в пламени камина, оповещали о том, что молодые люди все ещё находились в школе, а не погрязли в трясине собственных размышлений.       Гермиона почувствовала, как сердце сжалось под грудью, становясь крошечным, беззащитным. Внутри снова началось обрываться то, что зовется жизненной силой и верой в безоблачное будущее. Рвалось с бесчеловечной силой, норовя попутно вскрывать запекшиеся раны. Страх щекотал внутренности, гремуче хохоча от беспомощности молодых людей.       И смех этот был созвучен с тем, что Гермиона услышала ранним утром.       Столь же бездушный возглас пронёсся в кабинете директора, лишенный всякой эмпатии.       Мрачная реальность вновь обрушилась на Грейнджер. Она вновь проживала те эмоции, которые окутали её в поезде. Новость о смерти Ханны не прошла для гриффиндорки бесследно. Как бы ни пыталась забыться Гермиона, это вопиющее событие цепко брало за шиворот, опуская девушку в чан с жидкостью, отдававшей металлическим привкусом.       Так ощущается тревога.       Так чувствуется смерть.       Но то, что чувствовала Грейнджер, — лишь малость из того, что пришлось пережить Невиллу. Ей даже представить было тяжело, каково это – потерять любимого человека. Особенно после того, как война сжалилась над молодыми влюбленными, нехотя отдавая из своих смердящих ладоней шанс на спасение и обретение светлого будущего.       Ханна и Невилл начали встречаться сразу же после того, как закончилась война. Джинни писала о том, что парочка решила жить вместе, а после каникул вернуться на добавочный курс.       Невилл вернулся, но уже без Ханны.       Девушка погибла от рук жестокого убийцы, так и не обретя шанс на то самое заветное спасение. Судьба решила обмануть пуффендуйку, отсрочив её гибель. Дала ложную надежду, а после забрала её вместе с жизнью невинной.       И как после этого можно верить в то, что после войны есть жизнь? Кажется, после войны есть только смерть. Та, что является тебе вместе с призраками прошлого, и та, что происходит вновь и вновь.       Калейдоскоп мрака.       — Тебе известны какие-нибудь подробности? У мракоборцев есть догадки, кто мог это сделать? — Грейнджер понимала, что эта история мало касалась её. Ещё утром она дала себе слово, что не станет ввязываться во всё это, но природный интерес ко всему брал верх.       — Нет, пока ничего существенного, — пожал плечами Долгопупс, угрюмо утыкаясь в одну точку перед собой. — Дело оказалось запутаннее, чем министерство себе представляло.       — Что ты имеешь в виду?       — Ханна была на каком-то фестивале, или что-то вроде того. Он проходил в маггловской части Лондона, — начал свой рассказ Невилл, с трудом сдерживая поток горьких слёз – об этом свидетельствовала сжатая челюсть. — И убили её там, когда она возвращалась поздно вечером домой. Из очевидцев никто не видел, как это произошло. Мракоборцы до сих пор не могут установить точную причину её смерти. Известно только то, что это дело будут вести также представители маггловского правопорядка, потому что убийство произошло на их территории.       — Неужели они не нашли ничего, что могло указать на причину её смерти? — прочистив горло, осмелилась вновь задать вопрос Грейнджер.       — Он изуродовал её, Гермиона! — воскликнул Невилл, заставляя гриффиндорку вздрогнуть. — Изрезал её тело, как кусок тряпки! Её с трудом удалось опознать, — голос парня сломился от рыданий, а лицо прикрыто ладонями, содрогающимися от очередного наплыва рыданий. — Но, знаешь, от чего я просыпаюсь в холодном поту последние две ночи подряд? Её глаза. Ублюдок вырезал её глаза.       Грейнджер почувствовала, как глотку разорвало от тошноты, подступающей с новой силой от каждого сказанного слова. Сложно было мыслить рационально, когда жуткие подробности окутывали с головой, машинально визуализируя каждую нелицеприятную картину в недрах воображения. Гермиона чувствовала, как подкрадывается мгла, нежно целуя в затылок. Но только поцелуи эти были убийственными, мучительными. Обреченными на вечную боязнь за собственную жизнь.       Хотелось верить, что убийство Ханны не было связано со скелетами прошлого, хорошо спрятанными и надежно заколоченными. Если Эботт, действительно, погибла от рук маньяка, не имеющего отношения к магическому миру, то, быть может, у остальных все ещё висел на волоске шанс быть спасенными.       Хотелось верить.       Но верилось с трудом.       — Магловские авроры предположили, что убийство может носить ритуальный характер, — растеряно дополнил свой рассказ Невилл, вытирая слезы с покрасневшего лица. — Честно говоря, я ни черта не понял из того, что они имели в виду, — гриффиндорец достал из кармана брюк смятый пергамент, протягивая Гермионе. — Им удалось распознать на её ладони вырезанный символ. Сейчас они изучают его, и пока никто не знает, что может означать этот странный рисунок.       Гермиона взяла в руки листок, внимательно изучая содержимое. Ничего примечательного, как могло показаться на первый взгляд. Но смысл, заложенный в истинной причине проявления этого символа, заставлял кровь в жилах леденеть. Нечто, похожее на копье, обведенное в круг, вряд ли мог сулить что-то положительное, если исходить из намерений того, кто это вырезал.       Грейнджер не была сильна в знаниях оккультизма, но внутреннее чутье подсказывало, что следовало изучить именно эту практику. Не исключено, что убийца мог оказаться фанатиком, который решил приравнять себя к магическому миру подобным путём.       — Я могу попробовать расшифровать этот символ, — предложила Гермиона, чувствуя, как вопиющая история овладевала её разумом, вымещая оттуда любые причины отказаться, пока не поздно. Но она не могла бездействовать, когда её друг увядал в незнании буквально на глазах. — Может, мне удастся это сделать раньше, чем полицейские дадут свой ответ, — заметив, как Невилл вновь нахмурил брови в непонимании, услышав незнакомое слово, Грейнджер дополнила, — так называют маггловских авроров.       — Я буду тебе очень благодарен, — нежно улыбнулся Невилл, обхватывая девичью ладонь.       — Пока не за что благодарить, — сжала губы девушка, сжимая мужскую ладонь в ответ, потирая пальцами побелевшие костяшки гриффиндорца. — Тебе нужно отдохнуть, Невилл. Выспаться и набраться сил.       Гермиона понимала, что гриффиндорец едва ли сможет сомкнуть глаз, отгоняя от себя безжалостные кошмары, но его организму, действительно, нужна была передышка, хотя бы несколько часов безмятежного спокойствия. Невилл выглядел болезненно, и Грейнджер понимала, что, если Долгопупс не попытается вернуть привычный внешний вид, он точно не открестится от жалостливых взглядов и сочувствующих вздохов. А этого, девушка была уверена, Невилл точно не хотел.       — Ты права, — произнёс Невилл, вставая с дивана. — Доброй ночи. И ещё раз спасибо, Гермиона.       Он оглядел подругу в последний раз прежде, чем отправился в мужскую спальню. Гермиона молчаливо проводила молодого человека взглядом, сжимая в ладонях листок с загадочным шифром.       И отнюдь не ритуальный символ сдавливал внутренности под плотью. Он лишь служил дополнением к тому, что испытывала Грейнджер. Пугающий вихрь проносился вокруг девушки, закрадываясь в её неуспокоенную душу.              Медлить больше нельзя.       Она вновь отсрочивает то, что следует совершить быстро, чтоб было не так болезненно.       Гермиона подняла с ворсяного ковра сумку, закидывая ту на плечо. Гостиная провожала девушку необъятной тишиной, буквально выталкивая гриффиндорку на путь к самому безжалостному существу.       Выйдя за дверь гриффиндорской башни, Грейнджер ощутила поток прохладного воздуха – следствие низкой сентябрьской температуры. Но было стойкое ощущение того, что, отнюдь, не природа стала причиной мерзлости вместо привычного кровообращения.       Перманентная темнота коридоров неприятно раздражала зрение, заставляя привыкать к густой мгле дольше положенного. Гермиона шла быстро, набирая стремительные обороты с каждой секундой. Меньше всего ей хотелось быть замеченной Филчем, или оказаться бездыханным телом после того, как остановится сердце, не выдержав очередной убийственной шутки приведения.       Но на подкорке сознания витала мысль, совершенно не связанная с обитателями замка.       Гермиона гнушалась на себя за липкую мысль, что так прочно засела в её голове. Необъяснимая тревога обуревала девичье тело, вымещая из него любой намёк на былую храбрость. Гриффиндорский нрав тлел под неудержимым пламенем истории, рассказанной Невиллом.       Она не должна была соглашаться ввязываться во всё это. Не должна была поднимать эту тревожную тему с убийством Ханны. Но было поздно размышлять о правильности содеянного, особенно, если шестое чувство подсказывало, что Гермиона просто не могла оставаться безучастной. Она не могла сидеть, сложа руки, несмотря на то, что ещё утром дала себе слово оставить расследование гибели пуффендуйки для тех, кто обязан это делать.       К тому же, гриффиндорка не решилась погрузиться в эту историю полноценно. Она лишь попробует узнать для Невилла частичку запутанной головоломки.       Гермиона хотела надеяться, что эта загадка не вовлечет её целиком.       Надеялась, но знала наперед, но один пазл повлечет за собой ещё сотню. И вряд ли Грейнджер сможет отказаться от того, чтобы протянуть руку тем, кто в этом нуждался.       Ведь в этом был истинный постулат жизни Гермионы.       Быть может, если бы этого диалога не произошло, Грейнджер смогла бы спокойно добраться до башни старост, не озираясь по сторонам. Но сейчас она могла чувствовать лишь глупую панику, возникающую от любого малейшего шума или шороха. Успокойся, Гермиона. В замке ты в безопасности. Никто не доберется до тебя, пока ты в Хогвартсе. Ханну убили вне стен школы.       Внутренняя тревога не пыталась сломаться о трезвость мыслей. Сердце стучало набатом в такт быстрым шагам. Слабый свет от люмоса освещал безлюдные коридоры, и Гермиона молилась о том, чтобы сфера не наткнулась на нечто пугающее.       Но этого, к счастью, не произошло. Долгий путь из одной части замка в другой показался быстрым мигом, продлившимся не дольше секунды. Было ли это заблуждением, Гермиона не знала. Она лишь чувствовала, как легкие жгло, а непрерывное дыхание царапало носовые пазухи всякий раз, когда девушка пыталась вобрать в себя новую порцию кислорода.       Грейнджер оказалась лицом к лицу с причиной её наваждений. Стояла, устремившись взглядом в портрет, в котором была заточена хмурая седовласая дама, следящая за школьным порядком.       — Honor super omnia — отчетливо произнесла Гермиона пароль, позволяющий проникнуть внутрь дортуара. Хотя девушка считала, что подходящим заветным пропуском могло служить иное выражение. — Lasciate ogne speranza, voi ch'entrate , — пробубнила себе под нос другую цитату, так подходящую для этого злачного места.       Портрет оживился, вопросительно взглядывая на гриффиндорку.       — Это из книги, решила процитировать, — объяснилась Гермиона, вздергивая подбородок, выжидая, когда же её, наконец, решатся впустить.       Оставаться в полуночном коридоре не хотелось от слова совсем. Уж лучше делить стены со знакомым зверем, чем страшится неизведанных чудовищ в тёмных уголках школы.       — Проходите, — снизошла излишне худая женщина, одетая в пестрое одеяние, застегнутое прямо по самое её костлявое горло. — Но впредь не опаздывайте, отбой начался уже целых десять минут назад! Вы хоть и староста, но я имею полное право не пустить вас, если нарушение вновь повторится.       Гермиона на данное предупреждение никак не отреагировала. Её не сильно волновал этот грубый тон дамы, не переживала она также о том, что её репутация школьной старосты может пострадать. Гриффиндорка была готова услышать хоть ещё миллион подобных угроз, но, главное, чтобы она, наконец, почувствовала себя в безопасности.       Грейнджер прошла внутрь дортуара, слыша, как затворяется замок за её спиной. Гриффиндорка медленно ступала по гостиной, озаряясь по сторонам. Башня была освещена не больше, чем тёмный коридор. Лишь лунные лучи спускались с небосвода, проникая через оконные рамы в комнату. Этот малейший ночной источник света позволил разглядеть убранство дортуара, не напрягая зрения. Помещение было разделено на две равные части, по обеим сторонам которого располагались характерные элементы, принадлежащие старостам факультета.       По правую сторону можно было рассмотреть стены, облицованные гобеленами львиного факультета. Исконно пламенные ткани свисали по каменной плитке, развиваясь от слабого сквозняка. Картины, изображающие подвиги знаменитых гриффиндорцев, сверкали в тенях. Под каждой рамкой полотна можно было прочесть небольшое присловье, рассказывающее подробнее о том, что изображено на холсте.       К собственному удивлению, Гермиону заинтересовало отнюдь не художество, посвященное своему факультету. Ей отчего-то захотелось посмотреть в противоположную сторону, замечая, как контрастирующие цвета заполоняют пространство с левой стороны. Серебристые гобелены с извивающимися змеями украшали стены, напоминая гриффиндорке, с кем именно ей придётся делить свое место обитания.       Подходя ближе к извилистой стене, девушка чувствовала, как её неосознанно влечет к картинам слизеринского факультета. И если холста Гриффиндора не источали столь рьяную экспрессивность и жестокость, то змеиные образы, буквально, кишели этим. Темнота с вкраплением отблеска небесного тела придавала картинам ещё более пугающий вид. Бесконечное изображение дуэлей, выкрашенных в багровые оттенки и беспробудную мглу, заставили Гермиону, наконец, унять свой интерес.       Послышался шорох, отвлекающий девушку от созерцания искусства. Она напрягла зрение и слух, застывая на месте. Рука неосознанно потянулась к карману брюк, нащупывая палочку. Но вместо неё ладонь ощутила то, что инертно пронесло адреналин по жилам.       Смятый кусок пергамента с изображением таинственного шифра шуршал в кармане брюк при малейшем движении, напоминая о себе.       Гермиона почувствовала, как вновь сдавливаются органы под плотью, а горло сковывает необъяснимая тревога. В пору было поддаться бегам, запираясь в своей комнате, оставляя весь страх за дверью. Почувствовать себя, наконец, в безопасности. Но конечности онемели, не давая девушке сделать и шага. Гриффиндорка могла лишь взирать в единую точку перед собой, не в силах обернуться.       Замечательно, Гермиона.       Ты, действительно, думаешь, что беспомощность спасёт твою душу и тело от опасности?       Но не успела она опомнится и унять болезненный ступор, как причина шума вновь дала о себе знать. Нечто мягкое и пушистое обволокло её ногу, трясь о стопу, облаченную в ткань. Послышалось протяжное мяуканье, гласившее о том, что хозяйка животного, решившего напугать её, отсутствовала слишком долго.       — Живоглотик, милый, иди сюда, — Гермиона опустилась чуть ниже, хватая на руки своего кота. — Ну, как ты, освоился, малыш?       Живоглот, полужмыр, вновь издал возмущенный звук, отворачивая мордочку от лица гриффиндорки. Грейнджер перенесла кота в башню ещё утром, давая ему достаточно времени, чтобы тот привык к новому месту жительства. И, кажется, переезду кот был рад не больше, чем сама Гермиона.       — В следующий раз, когда решишь шляться по ночам, закрывай свою комнату, чтобы твоя плешивая тварь не расхаживала здесь, — послышался тон, от которого напрягся каждый девичий нерв. — Не хочу подцепить от него заразу.       Удерживая Живоглота в руках, Гермиона обернулась на мужской голос. Малфой стоял в дверях своей спальни, скрестив руки на груди. Она не могла разглядеть выражения его лица, но чувствовала нутром, как скривился его нос, и напряглась от злости его челюсть. В темноте слизеринец выглядел более грозно. Его образ не омывало лунное свечение, и издалека он казался одним большим сгустком мрачности, леденящей душу.       Гриффиндорка понимала, что кот, принадлежащий хозяйке ненавистного факультета, не станет любимчиком этого мерзкого блондина, но не знала, что у слизеринца такая явная аллергия на животных.       Идиот.       Гермиона не рискнула ступать на территорию, что пока вынужденно принадлежала Малфою, оставаясь на месте. Хотелось, конечно, преподать невеже урок, но девчонку хватило лишь на очередной раздраженный ответ.       — Тебе бы поучиться манерам у этого существа, — сердито начала гриффиндорка, поглаживая Живоглота, чтобы тот, наконец, перестал испытывать стресс.       Но Малфой не ответил на колкость. Он отстранился от стены, направляясь в свое слизеринское пристанище. Дверь звонко хлопнула, скрывая за собой недовольного змея.       Это дало фору для того, чтобы поскорее добраться до своей комнаты, и Гермиона, не теряя лишних секунд, отправилась наверх.       — Не волнуйся, Глотик, он только лает, но никогда не сможет укусить, — продолжала успокаивать кота гриффиндорка.       Ей и самой хотелось верить своим словам. Но душа брыкалась под кожей, говоря об обратном.       Грейнджер чувствовала, что это лишь затишье перед бурей.