***
Тело пронизывала дрожь. Посылала ток по нервным окончаниям, воспроизводя неприятные ощущения, от которых кровь стыла в жилах. Ледяная жидкость, дававшая приток силы, сейчас будто и вовсе испарялась. И всё, что оставалось – лежать мертвенным грузом посреди простыней. Стеклянные глаза устремлялись в потолок, проходя радужками глаз по орнаменту, который в ночное время суток больше пугали, нежели вызывал восхищение. Драко прекрасно знал, что именно прорывало в нём неподдельное ощущение тревоги. Отнюдь не элементы декора, созданные по заказу его предков. Внутри его хладнокровного разума хранился иной очаг возгорания, более не позволяющий ему вдохнуть полной грудью. То, из-за чего слизеринец больше не мог повлиять на ход собственной жизни. Из маленького, жестокого принца с острым ощущением вседозволенности он вынужденно превратился в пешку, за которой теперь будут пристальной следить, диктуя условия игры тех, кого ранее Малфой открыто презирал. Обостренный нрав облачился в смиренность, вызывающую внутри ярость. Жгучую, рвущую изнутри, заставляя ненавидеть окружающее сильнее прежнего. Но Драко отчетливо понимал, что вынужденная кротость никогда не станет его подлинной сущностью. Никогда не прирастет к его коже новым слоем. Слизеринец сдерет с себя эту позорную шкуру так скоро, как только это станет возможным. У него было достаточно времени, чтобы выстроить свою собственную тактику. Продумать её до мельчайших мелочей, избегая любых погрешностей. Кто бы мог подумать, что один из лучших учеников Хогвартса станет тратить свои дни на придумывание плана по спасению своей жизни от нападок ублюдков из министерства. Малфой прекрасно понимал, что его не оставят в покое. Он являлся лакомым куском среди Мракоборцев. Драко чувствовал, как сжимались их кулаки при виде бывшего Пожирателя смерти. Чуял их желание упечь его в Азкабан без права на помилование. Слизеринец с завидным упованием следил за тем, как они скалились без возможности разорвать плоть того, кто покушался на жизнь пресвятого Дамблдора. Но существовал один единственный нюанс, выстраивавший бетонную стену между ним и теми, кто желал внести справедливость. Малфоя-младшего оправдали. Сделали из него пушечное мясо без права на выстрел. Однако, в каждом решении есть свои погрешности. И у слизеринца она была. Небольшое условие. Простое, но не такое прочное, как все могли подумать. Одна ошибка, неверный проступок и аристократичный сопляк мог отправиться сгнивать в Азкабан, деля камеру со своим отцом. Этого Драко хотел меньше всего. Малфой был готов пойти на что угодно. Даже стать подопытной крысой в делах министерства. Встать на этот блядский путь исправления, но только не встречаться с ним. Не упираться глазами в мерзкое, озлобленное и разочарованное выражение лица Люциуса. Не чувствовать на себе скептический прищур главы семейства. Никогда больше не слышать внутри себя отголоски стального голоса, нанизывающего каждый орган на остриё копья. Мучительно. Больно. Стыдно. Люциус всячески старался взрастить в собственном отпрыске чувство вины за то, что Драко даже не постарался повлиять на слушание дела о причастности отца к Пожирателям. Слизеринец понимал, что от его показаний могло зависеть многое. Он знал, что его последнее слово могло бы стать решающим в бесконечных заседаниях Визенгамота. Но Драко так и не вымолвил из себя то, что могло перевернуть ход слушанья на сто восемьдесят градусов. Он долго размышлял о том, почему не встал на сторону отца. Человека, кто показал слизеринцу, что сила — главное оружие против всего мира. Человека, в могущество которого когда-то уверовал неокрепший ум Драко, расщепил собственное величие на атомы. И теперь Люциус предстал перед повзрослевшим сыном в ином образе. Загнанная скотина, вымаливающая пощаду, продолжая причитать что-то о том, что его принудили, заставили, склонили. Великий Люциус отныне считался в глазах сына жалким существом. Не менее мерзким, чем магловское отребье, которое так ненавидел отец. Но этот образ не перекроил то, что по сей день чувствовал Малфой по отношению к отцу. Драко все ещё опасался, что Люциуса могут досрочно выпустить. Уж тогда папаша точно отыграется на нём, выказывая своё жалящее разочарование от предательства наследника. Неужели чтец чистокровия решил встать на правильную сторону? Перейти черту навстречу к тем, кто ныне облизывает с головы до пят каждого маглорожденного волшебника, только бы посильнее оказать свою поддержку. Конечно, Малфой этого не сделал. Нужно быть исключительным придурком, чтобы поверить в то, что слизеринец на это способен. Никогда не преломит собственные принципы ради того, чтобы занять укромное место в послевоенном мире. Новая реальность не привлекала Малфоя так же сильно, как и он её. Чистокровному отпрыску выдали путёвку в жизнь, но все ещё негласно держат его на коротком поводке. Ему пообещали неприкосновенность и полное снятие обвинений, но кто решится выкалывать глаза тем, кто продолжает безустанно следить за каждым шагом провинившегося мага? Правильно. Никто. Потому что всем известно, что Малфой бывший Пожиратель, и это клеймо будет с ним навечно. Слизеринцу придётся привыкнуть к липким разглядываниям, разливающимся по плоти жгучим дегтем, образуя зияющую дыру. Или придётся выкалывать глаза зевакам самостоятельно. Хочешь решить проблему лучше всего – сделай это сам. Но пока Драко задумывался о перешептываниях внутри магического общества меньше всего. Его абсолютно не волновало то, что было вне его досягаемости. Слизеринец оказался отрезан от внешнего мира. Три месяца заточения в своей собственной тюрьме в Уилтшире для Малфоя оказались не самыми приятными. Разумеется, острый слизеринский ум не дал погибнуть своему обладателю, заставляя Драко заниматься чем-то более существенным, нежели прозябать в удушающих размышлениях. Слизеринец скрылся от любого внимания в кабинете своего деда, дабы предаться тому, что могло успокоить его расшатанные нервы. Малфой изучал старую документацию Абраксаса ради интереса. Во время чтения позабытых пергаментов Драко набрел на очередное занятие, завлекающее его сознание. Изучение алхимических исследований так сильно взбудоражило Малфоя, что он стал все чаще наведываться в покои предка. Банальный интерес перерос в зависимость, от которой невозможно было избавиться. Гнетущие мысли о будущем скрылись, оставляя место для неожиданного увлечения. Вскоре Драко обосновался в заброшенном кабинете, создавая из него свое укромное место. Единственное нужное и успокаивающее в этом мире. Но было и ещё кое-что, от чего прятался Малфой в стенах своего нового пристанища. И тот факт, что новые владения Драко территориально находились в самом дальнем крыле дома – не являлся простым совпадением. Когда-то горячо обожаемый Мэнор ныне стал для слизеринца самым настоящим кошмаром наяву. Мраморные полы в доме напоминали Драко о том, как на них проливалась кровь. Багровые реки стекали по дорогому камню, служа напоминанием о том, что за власть и величие нужно брать особо ценную плату. Воздух все ещё был пронизан трупным запахом тех, кого пытали в мрачных подземельях, о которых Малфой не желал ничего знать. Разумеется, он понимал, что жертв в этом огромном поместье больше нет, но слизеринец мог отчетливо слышать вопли о помощи. Драко знал, что стены сохраняют в себе самые страшные секреты на долгие годы. Едва ли три месяца стали достаточным сроком для того, чтобы вывести призраков прошлого из поместья. Величественный Мэнор превратился в склеп, в котором навсегда будут похоронены самые пугающие воспоминания. Те, от которых ты просыпаешься в холодном поту, чувствуя, как тьма лижет твои кости в ожидании, когда твой разум не выдержит гнёта воспоминаний. Могильный вихрь проникает в каждую комнату, заставляя жмурить глаза. Лишь бы никогда больше не повторилось. Только бы больше зло не проникало в твою жизнь. Никогда. От тревожных ощущений невозможно скрыться. Пугающая мгла ходит за тобой по пятам. Неважно, сколько раз мать решится перекрасить комнаты в другой цвет, потому что прошлый интерьер служит напоминанием о причастности к убийству невинных. Лавандовый оттенок стен ни черта не успокаивал. Это лишь очередная ширма, которая не способна упрятать от ядовитых укусов былого.***
Прохладный воздух обволакивал каждый дюйм, проникая через носовые пазухи, заставляя внутренности леденеть. Лиственные ветви бушевали, раскачиваясь от очередного ветряного потока. Очередной наплыв муссона провоцировал падение листьев, служа напоминанием о том, что летняя пора медленно, но верно подходила к своему завершению. Августовское небо служило холстом, целиком и полностью выкрашенным в тёмно-серый, почти чёрный цвет. Рыхлые тучи сгущались над головой, заполняя собой последний просвет, в котором можно было разглядеть намёк на исконно летнюю палитру сочных, ярких цветов. Даже природа не желала юлить, давая ложную надежду на то, что все стало по-другому. Краше, мягче, теплее. Погода била наотмашь, предоставляя людям истинную вариацию того, как ощущались послевоенные дни. Чувство это яро вязалось с тем, что можно было разглядеть на полотне небосвода. Серо-интенсивная скорбь, проникающая сквозь тело, оставляя отпечатки под плотью. Не существовало ни одного антидота, способного вытравить из организма эту дрянь. Приходилось справляться с отравляющими эмоциями самостоятельно, помогая выжить от последствий быстродействующего вещества. Этим и занималась Гермиона, чтобы не погрязнуть целиком и полностью в руинах плачевных воспоминаний. Через отрицание, депрессию и торг ей пришлось прийти к тому, чтобы вернуться к будничным занятиям, а не прозябать последние свободные дни меж стен, выискивая очередные ответы на душащие вопросы. Холод продолжал щипать девичьи щеки, оставляя на коже пунцовые поцелуи. Глаза слезились от проносящегося сквозь тело ветра. Медные кудри свисали по плечам, обрамляя хмурое лицо. Сосредоточенный взгляд гриффиндорки блуждал по магазинным вывескам Косого переулка, находя нужную лавку. Подошва обуви шаркала по каменной выкладке, вымеряя каждый шаг. Походка девушки была ровной, несмотря на то, что Грейнджер чувствовала себя слегка скованно в окружении толпы. Было заметно, как Гермиона опускала голову вниз всякий раз, когда навстречу ей шли прохожие. Карие глаза дольше положенного останавливались на трещинах тротуара, высчитывая секунды, когда её обществу больше не угрожало внимание незнакомцев. Это выводило из равновесия. Всякий раз, когда Грейнджер вжимала гусиную шею в воротник замшевой ветровки, она чувствовала, как внутри разгорается пламя раздражения. Она не злилась на прохожих. Не журила этих людей за повышенное внимание к своей персоне. Гермиона ненавидела себя за то, как реагировала на незнакомцев. Гриффиндорка сражалась со злом, выискивала тёмные артефакты ради спасения своего лучшего друга. Выгрызала победу у могущественного и ужасного волшебника всех времен. А теперь ей страшно пройтись по Косому переулку. Сейчас она чувствовала, как органы сжимались в тугой узел всякий раз, когда приходилось прятать свой взгляд. Потому что она не хотела быть признанным героем. Честно говоря, Гермиона, вообще, не желала быть героем. Грейнджер так долго пыталась вернуть старую себя. Проводила длительные монологи, дабы расставить все по полочкам. Прибегала к рациональным рассуждениям, которые ранее не подводили. Напротив. Облегчали процесс решения проблем. Но Гермиона пропустила важную часть этого запутанного уравнения. Личность Гермионы потерпела крах. Эмоциональную и временную мясорубку, перемалывающую её прошлую сущность в симбиоз модернизированных качеств. Будто прошедшие события решили вытащить наружу все то, что так яро прятала в себе гриффиндорка. Страх быть непринятой сменился яростным желанием скрыться в тени толпы, дабы ни единая живая душа не смогла дотянуться до уязвимых точек девушки. Все годы, что себя помнила Грейнджер, она старалась быть лучшей версией себя. Мечтала дотянуться до звезд, дабы сорвать каждую, не отдавая никому своих победных лавров. Она знала, что не имела права делиться своими заслугами, ведь в магическом мире девчонка была лишь гостьей. Чудом приглашенной, не имеющей никакого права быть наравне с теми, кто обрёл волшебные способности естественным путём. Но гриффиндорка понимала, что своими руками может перечеркнуть то, что ей предрекли. Сможет создать свой собственный баланс, в котором маглорожденные по праву могли занять место на пьедестале. Грейнджер смогла доказать каждому, что она что-то значит в магическом поприще. Сорвала самое яркое небесное тело. Но, к сожалению, гриффиндорка не знала, что оно могло обжечь. И она попала под волны палящего пламени, чудом собирая себя по кусочкам. Её собственный баланс дал сбой, превращаясь в катаклизм, уносящий за собой все то, что хранила в себе Грейнджер. Единственная вещь, которую всем сердцем желала Гермиона – не позволить утихнуть бравому огоньку в своей душе. Не дать увянуть упорству, являющимся её допингом в жизненной гонке. Она могла позволить себе стать тенью, блеклым образом среди радующейся толпы. Но дать слабину, обратиться в жертву – выше её моральных принципов. Грейнджер никогда таковой не являлась, и вряд ли станет вестись на поводу у новоиспеченных убеждений. Поэтому всякий раз, когда взгляд опускался ниже, а подбородок рефлекторно тянулся к ключицам, гриффиндорка мысленно отчитывала себя за то, что решила так просто поддаться собственным слабостям. Сжимала зубы с такой силой, что стиралась эмаль. Скрежет собственного бессилия отдавался в барабанных перепонках, заглушая уличный шум. Прошлое вернуть невозможно. Обыкновенное повествовательное предложение, приносящее невыносимую боль. Три слова, от которых сжималось сердце, а на глазах проступали слезы. И теперь точно не ветряной вихрь стал тому причиной. Прошлое вернуть невозможно, да. Но Гермиона постарается реанимировать то, что, казалось, давно сгинуло. Гриффиндорка уже сделала шаг на пути к новой жизни. Разве она не сможет сделать ещё один, десятый, сотый выпад вперед? Конечно, сможет. Ведь для Грейнджер нет ничего невозможного. Есть много вещей, которые напоминают ей о том, что она пережила множество событий, и они сделали её сильнее. Одним из таких памятных следов стал шрам на её предплечье, уродливо красующимся запекшимися буквами. Гря. Ладонь инстинктивно потянулась в карман ветровки, пытаясь нащупать, что помогает ей справиться с физическим недугом. Зно. Пальцы обвили флакон с недостающим ингредиентом лечебного варева, служащего спасительным средством против болезненной раны. Кровка. Гермиона никогда не произносит это слово целиком, разрывая поток омерзительных слогов. Данное слово – табу. Красная тряпка, способная разорвать шатко-выстроенное спокойствие. Грейнджер никогда не соприкасается взглядом с безобразным разрезом, доставшимся ей от гоблинского клинка. Прикасается к рубцу, когда приходит время менять повязку, смоченную лекарством. Гриффиндорка была бы рада никогда больше не вспоминать о причине, по которой она стала жестче и сильнее. Ведь всякий раз, когда карие радужки натыкаются на изувеченную плоть, в голове вспыхивают картины того злополучного дня, когда зловонное дыхание обволакивало лицо, а утробный, сумасшедший смех отбивался от стен, вливаясь в уши девушки. Нависающее тело Беллатрисы, жуткий оскал женщины и безумные глаза, черные жемчужины, продолжают являться Гермионе в её самых правдоподобных кошмарах. Эти ужасающие ночные образы и стали следствием решительности Грейнджер. Она решилась выйти из собственного заточения, дабы, наконец, последовать совету мадам Помфри и отыскать аптечную лавку Малпеппера. В один из дней, когда гриффиндорка помогала профессорам восстанавливать школьную территорию, лекарь заметила на предплечье девушки омерзительный шрам, который явно не выглядел здоровым. Мадам Помфри посоветовала Грейнджер обратиться к ней за рецептом, согласно которому можно самостоятельно сварить мазь, способную унять недомогание. Гермиона и сама понимала, что физическое увечье, нанесенное магическим предметом, не сможет пройти бесследно. Об этом свидетельствовал непрекращающийся зуд, покраснение плоти вокруг нанесенных букв и повышение температуры. Грейнджер словно не замечала того, что происходило с её организмом. Будто нарочно старалась стереть из своей памяти те события, что шагали за ней нога в ногу. Но они напоминали о себе. Топтали сухожилия в ожидании, когда гриффиндорка все же сломается, открывая самой себе глаза на горькую правду. Истина горчила так же явно, как и запах в аптечной лавке, в которую гриффиндорка наведывалась в первый четверг каждого месяца. Её список состоял из единственного, но самого необходимого компонента — лирневого корня, с помощью которого ей удавалось поддерживать рану и не давать ядам проникать в организм. Сегодняшний четверг не стал исключением. Однако вылазка в Косой переулок не касалась исключительно зелий. Гермиона решила, что не станет лишним посетить ещё одно место, которое так манило собой все эти месяцы, но отчего-то гриффиндорка не могла пересилить себя и переступить порог «Всевозможных волшебных вредилок». Девушке казалось, что детище близнецов Уизли послужит очередным ударом под ребра. Гермиона переживала. По сей день она не могла смириться с мыслью о том, что Фреда больше нет. Магазин расцветал, чудом не стал жертвой военных действий. Но у Гермионы было стойкое ощущение, будто от проекта братьев откололи важную частицу, хороня ту глубоко под землей. Гриффиндорка продолжала медленно ступать от аптечной лавки, располагавшейся на два дома ниже, по намеченному маршруту. Ноги становились ватными – совершенно не слушались её. Гермиона перебирала ногами, дабы поскорее миновать два проклятых здания. Сорвать запекшуюся рану. Наконец, Гермионе удалось остановиться напротив дверцы, ведущей в необъятный мир волшебства и радости. Но только последнее Грейнджер едва могла испытывать. Карие радужки следили за силуэтами сквозь панорамные окна, а ногти царапали кожицу на ребре ладони, дабы справиться с наплывом тревоги. В этом нет ничего такого, Гермиона. Исцарапанная ладонь потянулась вперед, отворяя дверь изогнутой формы. Нога, облаченная в чёрные прямые джинсы, сделала шаг. Гриффиндорка переступила через порог «Вредилок», чувствуя, что ей становится легче. Она оказалась в знакомом для себя месте. Комфортном, безопасном. Родном. В магазине, в котором сохранилось всё до мелочей. Он остался таким же, каким она его помнила – пёстрым и задорным. Взгляд девушки разбредался по разным уголкам, цепляясь за увлеченных ребят, которые с завидным энтузиазмом пробовали сорта карамельных конфет, красящих языки. Но они ещё не знали, что пострадает не только язык, но и всё лицо – ото лба до подбородка. Гермиона подавила смешок, не желая портить детям первое впечатление, ведь оно всегда незабываемо. Но обзор загородили чужие ладони, нависшие на девичьем лице. Кто-то подкрался сзади. Мягкая кожа рук прилегала к векам, заставляя гриффиндорку вновь ощутить себя не в своей тарелке. Грейнджер потянулась к карману джинс, в котором всегда хранилась её волшебная палочка. — Полегче! — воскликнул женский голос сзади, обдавая теплым дыханием захолодевший затылок гриффиндорки. — Я всего лишь хотела устроить тебе сюрприз. Гермиона вырвалась из хватки, осознавая, кому принадлежал этот бойкий тон. Обернувшись, Грейнджер увидела перед собой Джинни, хохочущей до такой степени, что накрашенные ногти цеплялись за живот. Младшая Уизли выглядела беззаботной и сияющей, улыбаясь своей непревзойдённой улыбкой. Её спортивное тело обвивал сарафан с длинными рукавами, заканчивающийся чуть выше колен. Цветочный узор украшал одеяние, добавляя Джинни чуть больше нежности, чем была наделена эта бойкая девчонка. Длинные рыжие волосы спадали до поясницы, а передние пряди были собраны заколками. — Джин, нельзя же так подкрадываться! — сердито принялась отчитывать Гермиона, все ещё чувствуя, как сердцебиение не спешит выстраивать умеренный ритм. — Так и заикой можно стать! — Гермиона, кажется, ты растеряла последние капли своего чувства юмора, — продолжала усмехаться неугомонная Уизли, не снимая с лица широкую улыбку, из-за которой на щеках проступали ямочки. — Ты серьезно думала, что я не увижу, как ты стояла и рассматривала витрину? Думала уйти незамеченной? — рыжеволосая гриффиндорка сделала шаг вперед, щуря голубые глаза. — А ну иди сюда, пропажа, ты так просто не отделаешься. Джинни радостно сжала хрупкое тело Гермионы, не желая выпускать ту из своих объятий. Младшая Уизли всегда была тактильным человеком, и никогда не стремилась упрятать свои эмоции за маской хладнокровия и отрешенности. Наверное, такая искренняя открытость и коммуникабельность Джинни подкупила Грейнджер. Девушки дополняли друг друга, являясь при этом полными противоположностями. Гермиона никогда не славилась открытым проявлением чувств. Всегда была более резкой и настаивала на своём, нежели стремилась найти компромисс. — Джинни, я буду тебе очень благодарна, если ты позволишь мне уйти отсюда с целым позвоночником, — хрипела Гермиона, чувствуя, как ладони Уизли сжались сильнее. Это было ещё одним проявлением дружеской любви от Джинни – если обниматься, то так, чтоб кости хрустели. — О, прости-прости, — отстранилась Уизли, поднимая руки перед собой. — Мы все соскучились по тебе, а ты почти не выходила на связь. Под фразой «мы все» Уизли подразумевает их нерушимый союз – Гарри, Рона и, соответственно, саму себя. Тот пласт, на котором все ещё держалась жизнь Гермионы. Та часть, которая занимала особое место с сердце гриффиндорки. Те люди, от которых Грейнджер никогда не смогла бы отказаться. Но так вышло, что пришлось на время вырвать из себя эту частицу, чтобы разобраться со своими проблемами без лишнего влияния. Сейчас ей хотелось стать опорой для самой себя. — Мне нужно было разобраться кое с чем после… ну, ты сама знаешь, — Гермиона осеклась на полуслове, не поднимая тему, которая являлась наименее привлекательной для Грейнджер. — Мама тоже скучает и ждёт тебя в Норе, — угрюмо ответила Джинни, поникнув. — Я уже устала придумывать оправдания твоей невоспитанности, Гермиона Джин Грейнджер! — деловито пролепетала гриффиндорка, изображая манеру речи подруги. — Обещаю, что приеду в Нору на рождественские каникулы, — воодушевленно произнесла Гермиона, облокачиваясь на стеллаж с товарами. Её душу всегда грели воспоминания о праздниках, проведенных в стенах дома, в котором её ждали и всегда были рады. Порой Гермиона чувствовала себя второй дочерью в этой семье. — И обещаю, что съем абсолютно все, что приготовит Молли. — Отправимся все вместе, как в старые, добрые времена. Вот мама с папой обрадуются! Гермиона потупила взгляд, осознавая, что только что произнесла Джинни. Её воодушевленность сменилась задумчивостью. — Все вместе? — переспросила Гермиона, пытаясь выстроить в голове логическую цепочку, но вереница мыслей сбивала с толку. — Гарри и Рон тоже возвращаются в Хогвартс? Недоумение Грейнджер было вызвано тем, что Гарри и Рон в своих летних письмах, отправляемых девушке по несколько раз на неделе, слишком резко реагировали на уговоры Гермионы вернуться в школу. Упрямцы совершенно не слушали здравый голос их компании, прикрываясь тем, что не готовы посвятить себя обучению. Никакие доводы не смогли сломить их нрав, посему гриффиндорка сдалась прежде, чем услышала очередной отказ. И это в каком-то смысле ранило Гермиону. Конечно, она не могла их заставить. Даже, если и могла, то мальчики больше не были подростками, верно следовавшими за своей подругой. Теперь слом их упрямства являлся для Грейнджер непостижимой задачей. Ей так хотелось вернуться в школу именно с ними, шагая рука об руку, как в старые, добрые времена. Ощутить то, что она была не одна в этом большом, пугающем мире. Доказать, что они все ещё являлись золотым трио, коими их когда-то шуточно прозвали. Гермиона уже было смирилась со своей участью одиночки в последнем учебном году. Но теперь на неё вылился ушат неожиданной информации, постепенно возвращавшей ей рвение вернуться в школу со своими близкими друзьями. — Да, — рыжеволосая гриффиндорка вернула подругу из омута своих размышлений, разглядывая безделушку на одной из полок. — Гарри до последнего противился, но сдался. Согласился с тем, что нужно воспользоваться возможностью и спокойно окончить обучение. Без споров, конечно, не обошлось. — А Рон? — ожидание ответа на этот вопрос оказалось ещё более волнительным. — А что Рон? — состроила гримасу Джинни, будто Гермиона спрашивала о каких-то странных вещах. — Ты же знаешь моего брата. Куда Гарри, туда и Рон. Сиамские близнецы. Гарри сказал, что вернется в Хогвартс, вот и Рон решил, что ему тоже нужно окончить седьмой курс. Гермиона криво улыбнулась, совершенно не чувствуя должных эмоций от рассказа Джинни. Её переполняли двойственные чувства от того, что мальчики тоже возвращаются в Хогвартс. Но пришли они к этому выводу не благодаря её всевозможным уговорам. Они сами так решили. Быть может, золотое трио и вовсе не нуждалось в третьем элементе? Гриффиндорка слишком долго просидела наедине с самой собой, не желая впускать в свои хрупкие владения кого-то ещё. Грейнджер могла подолгу не отвечать на письма, особенно после того, как Гарри и Рон ясно дали ей понять, что не желают обсуждать одну и ту же тему бесконечно. Простое недопонимание, успокаивала себя Гермиона. Она все ещё являлась важной частью этого нерушимого союза. Точно являлась. — Гарри, иди сюда! — неожиданно до слуха Гермионы донёсся возглас рыжеволосой волшебницы, окликающей самое неожиданное из всех возможных имён. — Смотри, кто решился навестить нас! Грейнджер обернулась через плечо, следуя за траекторией взгляда младшей Уизли. Карие радужки перебирали каждого незнакомца в надежде найти те самые изумрудные глаза, которые гриффиндорка могла узнать из миллиона идентично похожих. И она нашла. Тревожность растопилась, продолжая растекаться теплом там, под кожей. По венам циркулировала высококонцентрированная нежность с отголосками ностальгии. Сердце девушки сжималось каждый раз, когда друг неуклюже перебирал ногами, потому что сам был ошарашен появлением лучшей подруги. Гермиона чувствовала, как дрожат её пальцы и трясутся губы - так реагировал её организм на предвкушение долгожданной встречи. — Гермиона? — больше похоже на вопрос, чем на утверждение. Словно Гарри и сам не до конца верил, что Грейнджер была настоящей, а не проекцией его воображения. Поттер сравнялся с подругой, несколько секунд рассматривая её, а после сжал гриффиндорку в объятиях – не менее крепких, чем до этого сделала его девушка. Грейнджер положила голову на плечо Поттера, сомкнув ладони на трапециевидных мышцах молодого человека. От его клетчатой рубашки пахло тыквенным пирогом, и этот аромат Грейнджер жадно впитывала в себя, дабы заново вкусить то, как ощущались прежние времена. — Гарри, мне кажется, или ты ещё сильнее возмужал после нашей последней встречи? — произнесла Гермиона, отвлекаясь от объятий, взлохмачивая и, без того, беспорядочно лежащую челку. Девушка взглянула в лицо Поттера, увидев в нём то, что замечать совершенно не хотела. На первый взгляд Гарри всё такой же: круглая оправа очков, угловатые черты лица и сердечная улыбка, греющая так сильно, что невозможно было дышать. Но что-то в нём поменялось. Его зеленые глаза светили уже не так ярко, а в радужках прослеживались мутные вкрапления скорби. Для Гарри события второго мая прошли также не без следа. — Ты просто давно меня не видела, Гермиона, — ответил Поттер, но беззлобно. По-дружески, шуточно. Это было в его стиле. Язвить, но так, чтоб никого не обидеть. — Я все такой же, каким ты меня помнишь. — Обещаю, что больше не стану пропадать надолго, — Грейнджер вновь прильнула к Поттеру, обнимая того за плечи так сильно, чтобы он осознал силу её дарованного слова. — Мне так тебя не хватало. — И мне тебя не хватало, Гермиона. И мне. — Долгожданное воссоединение, — послышался ещё один мужской голос. Он принадлежал человеку, стоявшему на ступенях, ведущих на второй этаж магазина. — Можно меньше нежности на квадратный метр? А не то я сейчас расплачусь, детишки. Гермиона отвлеклась, убирая голову от плеча Гарри. До боли знакомый голос вновь вернул её в реальность, где существовали люди, по которым Грейнджер тосковала не меньше. Перед взором гриффиндорки предстал Джордж. Его рыжий вихрь развевался от сквозняка, а блистательная улыбка гласила о том, что близнец, по воле жестокой судьбы, оставшийся один, продолжает жить дальше, несмотря ни на что. Выглядел он презентабельно, как и полагается хозяину магазина – в строгом костюме. Но только один аксессуар выдавал истинный характер Джорджа – бабочка причудливой формы, украшающая воротник бежевой рубашки. С завидной беспечностью Джордж спустился со ступени, дабы поприветствовать новоприбывшую гостью. — Они мне про тебя прожужжали мое единственное уцелевшее ухо, — саркастично произнёс Уизли, поворачивая голову, демонстрируя увечье. Гермиона против воли усмехнулась, понимая, что шутка слишком жестокая для того, чтобы смеяться. Но гриффиндорка была слишком счастлива увидеть уцелевшего из двух братьев. — Требую компенсацию за моральный ущерб, Гермиона. — Это мне требуется компенсация за то, что я трачу свои летние дни на то, чтобы возиться с твоей бухгалтерией! — вклинилась в разговор Джинни, складывая ладони на груди в оборонительном жесте. — Между прочим, рабский труд запрещен на территории Магической Англии. — Разве Рон не помогает? — Гермиона вновь чувствовала себя не в своей тарелке из-за того, что пропустила некоторые подробности из жизни друзей. Она ведь прекрасно помнила, как Рон хвастался тем, что теперь будет правой рукой «Вредилок». — Рон помогает Джорджу, — принялся объяснять Гарри, поправляя оправу очков. — Но Артуру и Молли тоже нужна помощь с восстановлением Норы, поэтому Джинни иногда подменяет Рона, пока он проводит дни с родителями. — Ага. И с Лавандой, — закатила глаза Джинни, морща нос. Гермиона сглотнула слюну, которая на вкус была сродни бетонированной субстанции, застревающей в глотке. Гриффиндорка подавила в себе укол сомнительного чувства, проникающего в район солнечного сплетения. Она пообещала, что подумает о словах подруги позже. Сейчас Грейнджер точно не станет разбираться в этом. — Хватит размусоливать слухи, — перебил сестру Джордж, обхватывая широкой ладонью рукав вельветовой ветровки Гермионы. — Пошли, Гермиона, у меня есть для тебя кое-что поинтереснее, чем личная жизнь Рона. Гермиона пошатнулась, направляясь вслед за близнецом, который вел её на второй этаж. Она была только рада тому, что её решили отвлечь от очередных размышлений на тему сложных взаимоотношений. Подошва кед аккуратно ступала на плиточный пол, в то время как за девичьей спиной раздавались вопли недовольной Джинни: — Только ничего у него не покупай, Гермиона, — настаивала рыжеволосая волшебница, шедшая за молодыми людьми. — Если начнет предлагать всякую чушь, помни, что я видела отчёты о прибыли! У Джорджа зарплата, как у министра! — Она врёт, — молодой человек наклонился ближе к Гермионе, сужая глаза. — Я получаю больше министра. В ответ Грейнджер рассмеялась, с трудом увернувшись от пролетающих мимо бенгальских огней. На втором этаже царила ещё большая суматоха. Удвоенный восторг и концентрированный смех слышался повсюду. Джинни точно не лгала, когда говорила о том, что магазин процветает и делает выручку больше, чем любое другое заведение в Косом переулке. Компания молодых людей подошла к небольшой стойке, на которой красовалось нечто более обыденное, чем того могла ожидать гриффиндорка. — Новинка, которая совершенно точно станет хитом сезона, — начал рекламную кампанию Джордж, устраиваясь поодаль от товаров. — Я гарантирую, через месяц у каждого волшебника будет такая вещица, — он взял один из экземпляров, протягивая его Гермионе. — Ты предлагаешь мне купить тетрадь? — гриффиндорка поджала губы, забирая из рук Джорджа предмет в перламутровой обложке бордового цвета. — Я же говорила, что он начнет предлагать всякую ерунду, — победоносно ухмыльнулась Джинни, отбивая Гарри «пять». — Не просто тетрадь, а дневник, — заговорщически улыбнулся Джордж, выгибая правую бровь. Он выглядел так, словно ему были подвластны секреты, о которых не всем дано знать. — Вот, возьми и подпиши дневник своим именем. Гермиона послушалась, обхватывая перо. Джордж уже обмакнул его в чернила, посему гриффиндорке всего лишь оставалось сделать то, о чем её попросил владелец «Вредилок». Грейнджер вывела размашистым почерком своё имя, переводя взгляд на рыжеволосого близнеца. — А теперь открой первую страницу, напиши заклинание. Focundus diarium . И произнеси его четко и по слогам. Гермиона осторожно раскрыла дневник на первой странице. Дрожащими руками она выписала нужное заклинание на латыни, о котором прежде не знала. Это было весьма удивительно. Неужели существовало что-то, о чём Грейнджер не знала? Немыслимо. — Focundus diarium, — произнесла уверенно гриффиндорка, прожигая дыру во вклеенном пергаменте в ожидании того, что же все-таки должно произойти. Страницы дневника изошли поблескивающим свечением. Из сферы, обволакивающей пожелтевшую бумагу, начали вырисовываться буквы, соединяющиеся в единое слово. Улыбнись. Моргнув несколько раз, дабы убедиться, что ей не померещилось, гриффиндорка перевела взгляд на Джорджа. Однажды она уже видела подобное, но не думала, что вещь с подобными магическими импульсами доступна для простых смертных. Для тех, кто не желает использовать дневник ради пагубных целей. — Удивительно, да? — голос рыжеволосого парня вывел Грейнджер из исступления. Он приподнял идентичный дневник в своих руках, отличавшийся, разве что, яркостью обложки, дабы показать Гермионе, с чьей помощью перед её лицом возникла та самая надпись. — Всего лишь магия, — скептично отнеслась Грейнджер, пожимая плечами. Будто само определение магии было абсолютно несущественной вещью в её понимании. — Мне больше интересно, что же из себя на самом деле представляет твой «хит сезона». Все то время, что дневник покоился в худых ладонях Гермионы, она то и дело поглядывала на Гарри. И он смотрел на неё в ответ. Его взгляд пугливо блуждал от бордовой обложки к карим глазам девушки. Гриффиндорка понимала его без слов – чувствовала интуитивно, как накаляется воздух вокруг, и с какой скоростью движутся шестеренки в голове у молодого человека. Грейнджер понимала, о чем думал Гарри. Его уязвимый разум стал жертвой воспоминаний. Своеобразных триггеров, заставляющих тело покрываться мурашками. Да так, чтобы одежда мокла насквозь от скатывающегося по спине пота. Гриффиндорке было хорошо знакомо это чувство. Когда ты чувствуешь себя животным, загнанным в стойло без права высвободиться. Кошмарное воспоминание продолжает пасти тебя, словно стаю овец. Следит долго, мучительно. Именно с таким чувством она просыпалась посреди ночи от страшного сна с участием Беллатрисы. Именно с таким чувством сейчас стоял Гарри, не в силах проронить ни слова. Он вспомнил о событиях, произошедших на втором курсе. С помощью подобного дневника осколок души Тома Реддла общался с Поттером, дабы заманить того в ловушку, расставленную в Тайной комнате. — Дневник выполняет обыкновенную функцию – с помощью него можно обмениваться сообщениями, — перевел на себя внимание Джордж, убирая свой дневник во внутренний карман пиджака. — Отправителю достаточно указать имя того, кому хочешь написать, и, если у него имеется такой же дневник, то сообщение, написанное на твоих страницах, моментально проявится у адресата. Безделушка, конечно, но многим нравится. Завезли только вчера, но уже половину партии раскупили. Выслушав краткую инструкцию, Гермиона решилась все же отложить злополучный предмет, от которого ей становилось не по себе. Она прекрасно понимала, что Джордж точно не стал бы торговать тёмными артефактами, но это удивительное сходство с крестражем не давало гриффиндорке спокойно реагировать на дневник. — Нет-нет, Гермиона, — остановил её Джордж, от чего гриффиндорка смутилась ещё сильнее. — Он твой. За него не нужно платить. Считай, что это мой подарок в честь нового учебного года. Близнец по-доброму улыбнулся, взглядывая на наручные часы. — Так, кажется, я задержался. Ещё увидимся. Джордж обошёл молодых людей, скрываясь за дверями своего рабочего кабинета. Гермиона все ещё цеплялась пальцами за дневник, раздумывая, стоит ли ей принимать столь щедрый презент. — Только не убирай его обратно на стойку, — Джинни подошла ближе, кладя свои накрашенные ногти на похолодевшие руки Гермионы. — Джордж в последнее время стал очень ранимым. Кто знает, вдруг твой отказ его обидит, и он зальет кладовую слезами. Гермиона усмехнулась, сдаваясь. — Ты в порядке? — гриффиндорка в последний раз с опаской взглянула на друга в надежде, что болезненные воспоминания не поглотят его целиком. Гарри словно вырвал частичку своего сознания из гипнотического состояния, возвращаясь в стены «Вредилок». — Да, в полном. — Может, зайдём в кофейню за углом? Я умираю с голоду, а мне торчать в этом магазине до самой ночи, — жалобно пробубнила Джинни, разбавляя неловкое чередование вопросов и ответов между Гермионой и Гарри. — Гермиона, ты ведь не торопишься? Но не успела гриффиндорка и слово проронить, как рыжеволосая бестия уже вовсю тянула своих преданных соратников за собой, дабы те составили ей компанию и перестали загружать свои головы всякой чепухой. Гермиона шагала за подругой, но едкие мысли не смели покидать её разум. Гриффиндорка дала себе слово, что все же избавится от дневника сразу по прибытию домой. В её жизни больше нет места напоминаниям о тёмном прошлом.***
Сентябрь, 1998 год Узел галстука затянулся петлей на шее, прильнув к воротнику белоснежной хлопковой рубашки. Внешний вид отточен до мелочей – шов к шву, безо всяких погрешностей. Глубокий изумрудный оттенок идеально сочетался с платиновыми волосами, влажно свисающими на лбу. Смотря на себя в зеркало, Малфой думал о том, что над его образом совершенно точно потрудились всевозможные высшие существа, наделяя аристократичного наследника уважаемой семьи самыми ослепительными качествами. Но Драко слепнул не от собственной красоты. Его глаза кровоточили от того, как мерзко ему было смотреть на свое отражение. Во что он, блять, превратился. Прежде – король Слизерина. Кукловод, способный тянуть нити из своих преданных соратников, выполняющих за него всю грязную работу. Один взгляд серебристых глаз и каждый в школе понимал, что нужно было исполнить. Власть манила. Власть опьяняла. Власть дарила Драко призрачную уверенность в том, что так будет всегда. Но теперь Малфой мог похвастаться тем, что за последнюю неделю министерские ублюдки не посетили его дом. Это можно было считать настоящим успехом, ведь ему стали понемногу доверять. Так сказать, ослабили поводок, чтобы озлобленная собачонка могла почувствовать лживый отблеск свободы. И была ли эта чертова свобода когда-либо в жалкой жизни Драко? В стенах собственного дома он всегда был под своим отцом. Ходил строго по струнке, дабы не спровоцировать приступ гнева Люциуса. Не шуми, Драко. Выпрями свою осанку, Драко. Удар тростью по спине с такой силой, что был слышен треск в позвонках. Сжатая челюсть, удерживание слёз. Ведь Малфои не плачут. Они гребаные ледяные статуи без чувств и эмоций, сотворенные, отнюдь, не божествами. Малфои выкованы из самых тёмных частиц этого мира. Призвали бездушного скульптора, дабы он превратил в жизнь свои самые мрачные идеи. Теперь Малфой был уверен в том, что у него никогда не было права выбора. Никогда — король Слизерина. Всегда — марионетка. Драко продолжал прожигать дыру в собственном отражении, в то время как длинные пальцы надевали пиджак поверх рубашки. Идеально выглаженный элемент одежды красовался на главном разочаровании всего магического мира. Он сам не до конца осознавал, к чему готовится и зачем ему потребовались давно забытые вещи, которые он предпочёл бы скорее сжечь, нежели вновь натянуть их на свою кожу. Слизеринец дал себе обещание, что не вернется в это чертово место. Не позволит себе переступить порог школы, директора которой он почти убил. Почти. И вновь ему не хватило смелости. И вновь он стал посмешищем в глазах отца. Ахиллесовой пятой на пути к совершению главного замысла Тёмного Лорда. Малфой дал слабину тогда, год назад, а теперь его снова хотят испытать на прочность министерские крысы во главе со старой каргой. Макгонагалл писала своему «особенному» ученику каждую неделю с приглашением вернуться на повторный седьмой курс, который смиловались добавить ради того, чтобы дети, пострадавшие во время боевых действий, смогли вновь пройти весь учебный материал, а после спокойно окончить Хогвартс. Драко не нуждался в этой пародии на нормальность. Малфой прекрасно понимал, какой резонанс пробьёт общество с его возвращением в стены замка, которые насквозь пропахли кровью и смертью. Но у нового директора были свои рычаги давления. Макгонагалл являлась той ещё сукой-манипулятором, у которой на каждый отказ был весомый противовес словам слизеринца. Последнее письмо, доставленное семейным филином, поставило точку в вопросе о восстановлении Драко в Хогвартс. Невесомый конверт сломил чашу весов. Слова о том, что учеба в школе поможет слизеринцу вернуть доверие министерства и ослабит пристальное наблюдение за его семьей, возымели свой смысл. Условия сделки казались весьма заманчивыми. Что стоит выдержать один год в обмен на долгие спокойные годы? Руки снова автоматически потянулись к галстуку, затягивая узел потуже. Все. Должно. Быть. Идеально. Настолько, чтобы острая ткань впивалась в кожу до основания багровых мозолей. До пульсации яремной вены под плотью. Созерцание фальшивого величия прервал стук в дверь, напоминающий о том, к чему готовился Драко всё утро. Малфой не отреагировал, тем самым позволяя войти тому, кто потревожил его покой. — Хозяин Драко, — послышался писклявый голос волшебного существа, тратящего все силы, чтобы дотянуться до дверной ручки, — Тинки подготовила ваши вещи и школьные принадлежности для отправления в Хогвартс. Может ли Тинки сделать для молодого Хозяина что-нибудь ещё? — Нет, можешь быть свободна, — отозвался Драко, не поворачиваясь в сторону, где стоял эльф-домовик. — Скажи дворецкому, чтобы отнёс вещи в фойе. Слизеринец окинул собственное отражение в последний раз, отходя к письменному столу, на котором покоились его личные вещи. Не хватало последней детали, которая смогла бы вернуть ему былое самоощущение. — Что-то ещё? — нетерпеливо задал вопрос Малфой, надевая фамильный перстень с эмблемой в виде буквы «М» на безымянный палец. — Миссис Малфой просила молодого Хозяина навестить её перед отъездом, — боязливо пролепетала Тинки, переминаясь с одной крохотной ножки на другую. — Миссис Малфой завтракает в южном крыле Мэнора, — уточнила домовик, дернув себя за левое ухо, свисающее до выпячивающей грудки. Слизеринец обернулся, смиряя взглядом эльфийку. Крошечное существо с огромным сердцем и нескончаемой преданностью пристально глядело своими большими глазками в ожидании ответа. Домовик был облачен в платье причудливой формы, а на макушке головы красовался аккуратный бант. Такой внешний вид магической прислуги был настоящей редкостью в домах аристократов, но Тинки была больше, чем просто прислугой. Она стала самым верным спутником Драко, несмотря на своё происхождение. Малфой направился вслед за домовиком, по пути захватывая папки с рукописями своих предков. Проходя по длинным и бесконечным коридорам Мэнора, Драко мысленно подготавливал себя к тому, чтобы с должным образом проститься с матерью. Он до сих пор не мог добиться между ними должного взаимодействия. Общение ограничивалось короткими фразами и услужливыми вопросами, чтобы их былая связь не растворилась вовсе. Между ним и матерью больше не было той теплоты, с которой он вспоминал детство, проведенное исключительно с ней. Её мягкие ладони, проводящие по младенческим щекам. Бархатный смех, вызванный остроумным комментарием такого маленького, но уже вполне смышленого ребенка. Все это ушло вслед за Люциусом, оставившим свою семью на произвол судьбы. Все это ушло с того момента, как мать разочарованно глядела на Драко в зале суда, когда он не сказал ни слова в оправдание отца. Малфой знал, что в глубине души Нарцисса все ещё таила на него обиду за этот вопиющий поступок. Драко вошёл в просторную гостиную, в которой мать проводила большую часть своего времени. Она любила эту комнату лишь за то, что в ней никогда не проводились встречи с Пожирателями и Тёмный Лорд не успел окропить помещение пытками маглорожденных. Нарцисса жаловалась на головные боли, вызванные переживаниями. Но в этой комнате с бежевыми стенами она чувствовала себя лучше. Как будто это могло лечить от мигрени. Чушь собачья. Нарцисса расположилась за обеденным столом, выструганным из тикового дерева — характерный запах древесины заполонял собой каждый дюйм гостиной. Длинные платиновые волосы женщины — точь-в-точь, как у сына — были собраны в высокий пучок, передние пряди были убраны черным бархатным ободком. Этот траурный символизм просто убивал Драко. Мать всегда была чересчур восприимчива к некоторым событиям, но заточение мужа в тюрьме окончательно уничтожило волшебницу. Казалось, за эти несколько месяцев она постарела на десятки лет. Грустный взгляд и ссохшаяся кожа вокруг глаз буквально вопили об этом. — Дорогой, присаживайся, — мать подняла голубые глаза на Драко, а губы чуть дрогнули в улыбке. — Выпей со мной чаю. Тинки приготовила твой любимый миндальный торт. Ты так любил его в детстве, постоянно просил тебе его готовить на завтрак, обед и ужин… — Поезд отправляется через час, — перебил Нарциссу слизеринец, облокачиваясь о дверную створку. Его поведение говорило само за себя – любезничать ради спокойствия матери не хотелось от слова совсем. Ей пора прийти в себя и признать, что никакой гребаный торт не вернет ей ощущение семейного быта. — У меня нет времени распивать с тобой чай. — Хочешь, я провожу тебя до поезда, как раньше? — Ты никогда не провожала меня в школу. Так что, как раньше не получится. Мать отвернулась в сторону, прислоняя ладонь к губам в задумчивом жесте. Драко понимал, что вновь перегнул палку в общении с единственным человеком, который хоть как-то пытался восстановить обломки прошлого. Но поделать с собой ничего не мог. — Тинки, — позвал эльфа Драко, продолжая наблюдать за матерью, которая увядала с каждой секундой все сильнее. Перед ним материализовалась эльфийка в ожидании приказов своего хозяина. — Перенеси меня на платформу, — небрежно кинул слизеринец, хватаясь за миниатюрную ладошку. — Счастливо оставаться, мама. Скорбный взгляд матери коснулся души Малфоя, и это стало последним, что увидел слизеринец в стенах родного дома. Воронка аппарации захлестнула его с головой, выплевывая его аристократичное тело строго по указанному маршруту. Слизеринец приземлился в знакомом месте, на которое не ступал, как ему казалось, целую вечность. Но к удивлению Драко, всё осталось без изменений. Шумная толпа первогодок-малолеток, снующая под ногами, от которых уже голова шла кругом. Призрачные лица незнакомцев, проходящих в вагоны экспресса. Гул голосов, напоминающий о том, что все шло своим чередом. Только Малфой ощущал себя в этом бешеном темпе одним мрачным пятном, не имеющим цели. — Хозяин Драко должен быть осторожен, — давала наставления домовик, разглаживая складки на своем, и без того, идеально выглаженном платье. — Не забывайте Тинки. Обязательно зовите Тинки, если Драко понадобится помощь. — Договорились, — ответил слизеринец, выискивая взглядом нужный вагон. — Но ты должна мне тоже кое-что пообещать, — его серебристые глаза опустились на уровень роста эльфийки. — Тинки сделает что угодно для молодого Хозяина, — глазки Тинки сверкнули преданностью. — Приглядывай за Нарциссой в моё отсутствие. — Конечно! Тинки будет оберегать миссис Малфой должным образом, — существо горделиво вздернуло подбородок. — Удачного учебного года, хозяин Драко! Драко смерил взглядом маленькое существо в последний раз, отправляясь прямо к входу в ближайший вагон. Слизеринец не знал, кому принадлежали места в этой части поезда, но до скрежета зубов надеялся на то, что пассажирами не окажутся гриффиндорцы, от которых злость бурлила под кожей. Даже после того, что пережил Малфой, эта кучка псевдо праведных ублюдков оставляла гнойные следы на его, и без того, шатком самообладании. Доблестные и храбрые, ну конечно. Никчемные и жалкие — вот несколько подходящих эпитетов. Вот, кто, действительно, являлся причиной многих бед слизеринца. Слизеринец шагал уверенным шагом по вагону, разглядывая дверцы купе. Благо, стекла были матовыми, и через них тяжело было распознать пассажиров, а тем более того, кто решился польстить своим вниманием Хогвартс. Малфой был готов перейти в следующий вагон, как вдруг из-за чуть приоткрытой двери одного из купе он услышал знакомый певучий смех. Тот самый, который Драко в последний раз мог слышать в прошлой жизни. Потому что подобные звуки больше никак не вязались с настроением его нынешних обстоятельств. Слизеринец сделал шаг к заветной щелке, размышляя о том, стоило ли ему ступать туда. Преодоление расстояния казалось таким долгим. На деле — пара секунд, но по ощущениям целая вечность. Ледяная ладонь коснулась дверной ручки, отворяя дверь. Увиденное обдало несколькими ударами по щекам. Пронзительные шлепки совести, режущие душу изнутри, которую Драко уже давно не чувствовал. Казалось, её растоптали давным-давно, изгоняя из измученного тела. — Кого я вижу! — воскликнул мужской голос. — Il mio ragazzo preferito! E da quanto tempo, stronzo, hai pianificato di ignorare il tuo amico? — Кончай нести свою итальянскую хрень, Забини, — как ни в чём не бывало, произнес Малфой, переступая порог купе. — У меня и без твоего трепа голова кругом. Блейз всегда переходил на свой родной язык, когда был либо взбешен, либо слишком рад. И сейчас эти две эмоции смешались в единую гремучую смесь мулатского негодования. — Посмотрите-ка на него, — цокнул языком Блейз, протягивая ладонь. — Пропал без вести, явился без вести, а теперь раздает указания. Прошло три месяца, Малфой, но ты своим привычкам не изменяешь. — Стараюсь держать марку, — ухмыльнулся Драко, пожимая ладонь друга в ответ. У итальянца были все права этого мира на то, чтобы таить обиду на Малфоя. Слизеринец, действительно, пропал со всех радаров на долгий срок. Изредка отвечал на письма Блейза, но не добавляя в их содержания конкретики. Лишь расплывчатые подробности новой жизни. И уж тем более Драко не писал о том, что возвращается в Хогвартс. Он и сам не до конца понимал, что, действительно, согласился явиться в школу. — Цветешь и пахнешь, Малфой, — прокомментировал Блейз, оглядывая друга с головы до ног. — Каникулы в Мэноре пошли тебе на пользу, — издевательски добавил Забини. Драко подавил смешок. Блейз был, наверное, единственным человеком, которому было позволено опускать гнусные шутки в адрес Малфоя и ему за это ничего не было. Потому что слизеринец и сам понимал, каким дерьмом на самом деле являлся. Но для остальных это являлось сакральным фактом. — Конечно, игнорирование друзей пойдёт кому угодно на пользу. Этот голос. Именно его Драко услышал, проходя по вагону. Именно эти звонкие нотки завлекли его вернуться в родную обитель старых приятелей. Малфой обернулся, замечая сидящую напротив Забини Пэнси. Она нарочно прятала взгляд от слизеринца, отвлеченно разглядывая свои острые ноготки, выкрашенные черным лаком. Внешне Паркинсон не изменилась от слова совсем. Всё та же идеальная прическа — волос к волоску. Черное каре обрамляло аристократично-бледное личико, а пухлые губы подведены тёмным карандашом. Короткая юбка чуть задралась из-за того, что девушка положила ногу на ногу — излюбленная привычка слизеринки. — Пэнс, — всё, что смог выдавить из себя Малфой впервые за три месяца. Девушка ощутила на себе пристальный взгляд Драко, наконец, отвлекаясь от разглядывания свежего маникюра. — Ладно, — выдохнула Пэнси, расслабляя плечи. — Я тоже скучала по тебе, Драко, — закатив глаза, девушка потянулась, чтобы, наконец, обнять старого друга. Малфой почувствовал легкое касание на своих плечах, а в носовые пазухи вбивался цветочный аромат, который прочно ассоциировался с брюнеткой ещё с третьего курса. Драко хорошо помнил особенности Пэнси. Несмотря на то, что на шестом курсе он бросил её, разбивая девичье сердце на множество горестных осколков, им удалось сохранить дружеские отношения и унять любое недопонимание. В этом была главная отличительная черта Паркинсон — она была понимающей. В большинстве случаев, конечно, отпетой стервой и истеричкой, но с Драко ей удавалось сохранять спокойствие и усмирять свою бойкую натуру. Отстранившись от Паркинсон, Малфой окинул взглядом купе, осознавая, что кроме тройки слизеринцев здесь больше никого не было. Не доставало ещё одного несменного участника их змеиного квартета. — А где Нотт? — задал вопрос Малфой, присаживаясь к окну рядом с Пэнси. — Ставлю мешок галлеонов на то, что он употребляет свою хуйню в толчке, — ответил Забини, доставая из кармана пачку сигарет. — Или во всю трахает какую-нибудь сладенькую шестикурсницу. — Салазара ради, Блейз, — недовольно вскинула руки Пэнси, морща острый нос. — Тебя не учили выбирать выражения при даме? — Пэнси, детка, — приторно-нежным тоном начал Блейз, прикуривая сигарету с помощью палочки, — давно ли ты стала такой ранимой? Я думал, ты продала своё сердце в обмен на новую сумочку. — Очень смешно, — рассерженным тоном произнесла Паркинсон, кидая в мулата смятый клочок пергамента. — Ты когда-нибудь повзрослеешь или мне до самой смерти придётся терпеть твои мерзкие шутки? — То есть ты не отрицаешь, что согласна провести со мной остаток своих дней? — итальянец сверкнул идеально-белоснежной улыбкой, переводя взгляд от Пэнси к Драко, дабы заручиться поддержкой лучшего друга. Но Драко лишь наблюдал за очередной перепалкой слизеринцев, не вмешиваясь в диалог. — Побойся Гринграсс, Блейз, — склонив голову, произнесла Пэнси, чувствуя преимущество в этом споре. — Твоя благоверная с тебя кожу сдерет, если узнает, что ты решился променять её на кандидатуру получше. — Может, мы уже перестанем трепаться о ваших пристрастиях? — вклинился в бурное обсуждение Малфой, вытягивая из пачки Блейза сигарету. Драко не был большим поклонником никотина, но порой жизнь сдавливала его настолько, что хотелось ослабить тиски парой затяжек. — Серьезно, со стороны выглядите, как две пуффендуйские соплячки. — Пэнс, ты чувствуешь это? — Блейз поднёс указательный палец к губам. — Кажется, самомнение нашего короля скулит о том, чтобы на него наконец-то обратили внимание, — мулат заливисто рассмеялся, удерживая сигарету в зубах. — Ну, хорошо, наш драгоценный Драко, будь по-твоему. Расскажи, что тебе пообещала старая карга в обмен на твое возвращение в Хогвартс? Нагретое местечко в старостате или свору грязнокровок, которые будут начищать тебе ботинки перед учебным днём? — Хуйню несешь, Забини, — оскалился Малфой, чувствуя раздражение от того, что разговор ушёл не в самое приятное русло. — Но от второго варианта я бы не отказался, — гневное выражение сменилось заговорщической улыбкой, а изо рта слизеринца выплывали клубы дыма, наполняющие купе ментоловым запахом. Так ощущалось расслабление, высвобождавшее от металлических кандалов иной стороны личности. Более неизведанной. Тёмной. Гнетущей. — Услышь тебя Макгонагалл — старуху бы точно хватил удар, — покачал головой Забини, изображая саму невинность. Но всем было известно, что за большим злом стоит ещё одно — только менее выраженное, с итальянским акцентом. И Блейз точно не являлся блаженным ангелом в этом чистилище. — Уверен, я ещё предоставлю ей немало причин для того, чтобы её вынесли из школы ногами вперед.***
Сумрачное покрывало опустилось на шотландские края, застилая собой каждый дюйм дивных очертаний природы. Верхушки горных высот и низость бескрайних полей съедала мгла, из-за чего казалось, будто за стеклом не существовало ничего, кроме темноты. Температура за окном опустилась до холодного минимума — слишком нетипично для сентябрьской поры в этих краях. В вагоне обстановка была не лучше. Гермиона накинула на себя очередной слой одежды, но шерстяной свитер, надетый поверх водолазки, ничуть не спасал. Зубы бились друг о друга, а кожа покрывалась мурашками всякий раз, когда сквозняк сновал от окна к двери, и так повторялось до бесконечности. Зажженная лампа мерцала с беснующимся постоянством. Мигающий свет раздражал зрение и забирал крупицы спокойствия гриффиндорки, отвлекая её от коротания времени в поездке. Щелк. Ещё один. И через секунду лампа вновь забарахлит. Грейнджер упрямо старалась не реагировать на злополучную итерацию волшебства. — Всё нормально? — прозвучал вопрос, разбавляющий густую тишину, в которой каждый пассажир был погружен слишком долго, и слышать чей-то голос было будто в новинку. — Да, — отозвалась Гермиона, цепляясь слишком сильно за корешок книги, лежавшей на коленках девушки. — Почему ты спрашиваешь? — Ты читаешь одну и ту же страницу уже больше десяти минут, — заметил Гарри, кивая в сторону раскрытой книги. — Не похоже на тебя. Гриффиндорка и вправду зачитывалась одной и той же строчкой, словно мантрой, уже несколько минут. Ничего не могла с собой поделать — её мысли витали где угодно, но только не меж сюжетных переплетений. Гермиона едва заметно улыбнулась, удивляясь столь неожиданной проницательности сидящего напротив Гарри. Обычно друг не славился вниманием к таким мелочам, как подсчет времени, уделяемого для прочтения литературы. Но, кажется, не только Грейнджер съедала атмосфера ожидания, и гриффиндорец решил отвлечься процессом наблюдения. — Я просто задумалась, — Грейнджер развеяла подозрения Поттера, утыкаясь взглядом обратно в книжные страницы. — Думаю, это похоже на меня. Гермиона чувствовала, как внутри все сжималось от предвкушения скорого прибытия в Хогвартс. По-детски радовалась, чувствуя, как это прекрасное чувство обволакивало её сердце, впуская поток эндорфина в кровь. Но затем приходила иная эмоция, заставляя светлое внутри блекнуть, обретая истинно-темные оттенки. Противоречие стало верным спутником гриффиндорки — синонимом настоящего. — О чём ты задумалась, Гермиона? — вмешалась в разговор Джинни, которая до сего момента была отвлечена протиранием новой метлы для квиддича. — О том, что нам ожидать от этого учебного года, — гриффиндорка отложила книгу, осознавая, что вряд ли сможет продолжить читать в обстановке, где каждый норовил завязать с ней диалог. — И что же ты там надумала? Грейнджер моргнула, переводя взгляд на дверь купе. На пороге показалась рыжая макушка — идентичная той, которую лицезрела гриффиндорка возле себя. Только принадлежала она другому человеку — высокому, с широкими плечами. Гермионе могло показаться, что воображение играется с ней, подбрасывая родные сердцу образы, но это было далеко не так. Рон, стоявший в дверях, реален. Гермиона до последнего думала, что он поменял решение о своем возвращении. Гриффиндорец не появился на перроне, когда отходил поезд. Не решился найти друзей и тогда, когда экспресс преодолел почти половину пути. Грейнджер была уверена в том, что Уизли так и не явится. Несмотря на то, что Гарри всячески её успокаивал, говоря о том, что, скорее всего, Рон просто напросто задержался в соседнем вагоне, встретив старых знакомых. Но так было неправильно. Все шло не по плану. Гермиона хотела, чтобы все случилось по-другому. Тройка должна была встретиться заранее, как раньше. Ехать в одном купе, разговаривая о всяких мелочах и обсуждая, как они провели летние каникулы. — Надумала то, что кое-кому не помешало бы пользоваться патронусом, — съязвила Грейнджер, но все же удосужилась подняться со своего места, чтобы обнять старого друга. Гермиона прильнула к Уизли, ощущая тепло его тела. В этом Рон себе не изменял — всегда восполнял то, чего так не хватало гриффиндорке. Макушка её головы едва достигала мужского подбородка. Казалось, что Уизли стал ещё выше за эти несколько месяцев, и на его фоне Грейнджер выглядела ещё более миниатюрной. — Гермиона, ты же знаешь, что я не силён в подобных заклинаниях, — ласково произнёс Уизли, заправляя выбившийся локон медных волос за ухо девушки. — Да, я помню, — кивнула гриффиндорка, отстраняясь. Уизли обошёл девушку, сев у окна рядом с Гарри. Было странно — обнимать Рона вот так. Так, словно между ними все ещё витали романтические чувства, которые ранее связывали двух молодых людей. Год назад Грейнджер была свято уверена в том, что Рон — тот самый единственный, с кем она должна прожить всю свою жизнь. А потом пришла война. Она источила девичьи флюиды, срывая приросшие розовые очки. В непростые времена Гермиона поняла, что испытывала к Рону нечто иное. Это нельзя было назвать любовью в узком понимании этого слова. Говорят, когда любишь кого-то, то сердце твоё должно сжиматься от единого упоминания того самого человека. Ты не можешь ни есть, ни спать — любовь питает тебя изнутри, заставляя жить без каких-либо естественных потребностей. Душа должна тлеть от страсти, наполняющей каждую твою частичку небывалым желанием того, кого любишь. Разум перестает генерировать рациональные мысли, потому что нейроны головного мозга заточены лишь на то, чтобы мечтать о своем любовном интересе. Но как бы Гермиона ни старалась, вынуждая себя почувствовать хотя бы малую часть перечисленного выше — не получалось. Она понимала, что не может заставить себя ощутить то, что должна. И это горькое осмысление стало её главным разочарованием. Ещё одной причиной, почему она горевала по прошлому. Душная боль заполонила её сердце, вымещая оттуда любые надежды на то, что она сможет хотя бы выжить в этой вечной кровавой бойне. И когда закончился этот ужас, гриффиндорка осознала, что не была готова делить свой мир с кем-то ещё. Думать о чём-то, кроме того, чтобы собрать себя по частям после того, как мрачные события распотрошили её. Ей пришлось отпустить Рона. Дать ему свободу, заставить его жить дальше. Она не могла удерживать его рядом с собой вечно, в ожидании, когда же она, наконец, снизойдёт до таких приземленных вещей, как отношения. Настоящее кощунство — пользоваться чувствами человека, к которому не чувствуешь ничего. Уизли стойко принял решение Гермионы. Они расстались в начале лета — сразу же, как только Грейнджер вернулась в родительский дом. Их долгий разговор прошёл спокойно, без гневных речей и скандалов. Гриффиндорка была благодарна за такую благородную реакцию. Молодые люди дали друг другу слово, что произошедшее не перечеркнет все то, что они пережили и то, что продолжали ощущать друг к другу. Разумеется, Грейнджер все ещё любила Уизли. Всем сердцем и всей душой, но любовь эта ощущалась по-другому. По-дружески, по-семейному. Сокровенно и без ведомых на то причин. — Ронни, вот ты где! — вслед за вошедшим в купе гриффиндорцем, влетела Лаванда. — Мой сладкий медвежонок, я тебя обыскалась, — Браун бесцеремонно растолкала Гарри и Рона, усаживаясь рядом со своим парнем. Гермиона на секунду замерла, а после опустилась на соседнее место с Джинни. Зубы продолжали скрежетать друг о друга, но уже явно не от холода. Ронни? Гриффиндорка переглянулась с подругой, ища в голубых глазах поддержку. И Грейнджер её получила, судя по сконфуженному выражению лица младшей Уизли. Не то чтобы Гермиона была против Лаванды. Ладно, стоит признать, что Грейнджер никогда не питала симпатии к блондинке. Чересчур эмоциональный характер Браун выводил Гермиону из себя каждый раз, когда сокурсница открывала рот. И дело было даже не в том, что Рон начал встречаться с Лавандой сразу же после того, как гриффиндорка его бросила. Он свободный человек и может строить новые отношения с тем, с кем посчитает нужным. Но, Мерлин, Лаванда? Когда Гарри начал свои отношения с Джинни все были только рады, потому что каждый в тройке положительно относился к рыжеволосой гриффиндорке. Она была своей. Ни у кого не возникло сомнений в том, что младшая Уизли будет гармонично добавлять золотое трио. Браун же приходилось терпеть. — Вы ни за что не угадаете, кого я встретила по пути сюда, — самодовольным тоном произнесла Лаванда, слишком плотно прилегая к Рону. Тот, казалось, чувствовал себя слегка смущенным, но виду не подавал, поглаживая новоиспеченную девушку по коленке. — И кого же твой зоркий глаз успел разглядеть, Браун? — спросила Джинни, не удосужившись поднять глаз на главную сплетницу школы. — Целую кучу соплохвостов? — Того, чьё возвращение мы обсуждали тогда, в Норе, — блондинка интонационно подчеркнула последнее слово, как бы намекая на то, что она стала своей лишь потому, что ей позволили проводить время там, где Грейнджер когда-то была желанным гостем. — Кто именно должен вернуться? — вмешалась в разговор Гермиона, рассеяно перебирая взглядом своих друзей. — О, Гермиона, а ты разве не знаешь? — невинным тоном вторила Лаванда, хлопая широкими глазами болотного оттенка. Но Грейнджер чувствовала, что всё это — напускное. Очередная плоская издевка, дабы поддеть Гермиону и доказать, что планета больше не вертится вокруг неё. — Летом ходили слухи о том, что Малфой должен вернуться в школу, — перебил Гарри, спасая подругу от прозрачных нападок завистливой стервы. — Но я был уверен, что змееныш этого не сделает. — Ага, а сейчас он сидит себе спокойно в соседнем вагоне, — парировала Браун. — Ты точно ничего не перепутала? — не унималась Джинни, откладывая метлу в сторону. Теперь жаркие обсуждения поглотили каждого в этом купе. Только Гермиона оставалась в стороне, не желая касаться темы бывшего Пожирателя. — Может, это был Захария Смит? — Захария Смит не носит костюм стоимостью в целое состояние и не болтает о ненависти к грязно… В купе воцарилась тишина. Каждый резко повернул голову в сторону Браун, одним только взглядом заставляя ту заткнуться и не наговорить лишнего. Гермиона почувствовала, как воздух накаляется, вбиваясь в легкие душным смогом. Она ненавидела это — становиться объектом обсуждений и всеобщей жалости. Шрам под водолазкой начал зудеть, напоминая о причине такой буйно реакции окружающих. — Всё равно не понимаю, как ему позволили вернуться, — решил перевести тему Гарри. — Макгонагалл не должна была допустить Малфоя до обучения. — Не вижу в этом ничего удивительного, — наконец, подала голос Грейнджер, тем самым обрекая себя на многозначительные взгляды друзей. — Что? — единственное, что мог из себя выдавить Рон, хлопая своими длинными ресницами. — Малфой мерзкий и гадкий, и это является неоспоримым фактом, — пытаясь реанимировать двойственность своего высказывания, принялась объяснять Грейнджер всю суть своих мыслей. — Но вряд ли черты характера хорька являются весомыми доводами для того, чтобы запрещать ему продолжить обучение. — Гермиона, ты слышишь себя? — не унимался Рон, краснея от злости. — Ты забыла о том, что делала эта тварь? Он же бывший Пожиратель смерти! Нужно тронуться умом, чтобы позволить ему вернуться. — Я знаю, что он сделал, Рон, — упрямилась гриффиндорка, складывая ладони на груди – всегда так делала, когда чувствовала необходимость доказать что-то. — Но Малфоя оправдали в суде, выставляя невинной жертвой обстоятельств, и ты ничего не сможешь с этим поделать. Хочешь и дальше тратить свои нервы на это ничтожество – пожалуйста! Но я бы посоветовала вам всем успокоиться и перестать обращать на него внимание. Не думаю, что после всех событий он продолжит вести себя так, как раньше. — Ты такая наивная, Гермиона, — Уизли сверлил взглядом волшебницу, пытаясь внушить ей, что она ошибалась. — Ещё скажи, что он достоин того, чтобы стать новым старостой школы. А я уверен, так и произойдёт. Может, тогда ты, наконец, осознаешь, что он не поменялся. Отчасти гриффиндорка понимала, что была не права. Говорить о том, что Малфой изменится, и начнет вести себя, как паинька – все равно, что рассуждать о неверности вечной аксиомы. То есть, невозможно. Жалкий и обозленный на весь мир мальчишка никогда не сможет нормально функционировать в обществе. Неважно, что произошло с его статусом и семьей – это не поменяет его устоев. Токсичный фермент слизеринца совершенно точно пустит свои корни, отравляя собой каждый живой организм. Но Грейнджер была уверена в том, что сможет найти противоядие этому мерзкому поведению, и не допустит различных усмешек со стороны Малфоя и его дражайших дружков. Она пустит все свои оставшиеся силы на то, чтобы не позволить зловонным языкам пускать в ход свои самые отвратительные разговоры о грязнокровках. Точно не станет девочкой для битья. Если рыба гниёт с головы, то самым разумным будет отрубить шею слизеринской диаспоры прежде, чем её решит прилюдно опустить наследник древнего рода. Гриффиндорка чувствовала, как внутри зарождается нечто, совершенно не вязавшееся с её образом всепрощающей и разумной девушки. Тягучая злость облизывала кости, вынуждая испытывать самые сильные отрицательные эмоции. Она даже не заметила, как в купе заглянула женщина, разносившая свежие выпуски Еженедельного пророка. Гриффиндорка сконцентрировалась на сменяющихся видах за окном, царапая ткань джинс, чтобы хоть как-то справиться с внутренним наваждением, вызванным размышлениями о самой гадкой личности, которую когда-либо встречала Грейнджер. — Малфой не сможет никому причинить вреда, — оптимистично заявила Джинни, собирая волосы в высокий хвост. — Гермиона в этом году точно станет старостой школы и не позволит этому идиоту издеваться над учениками. — Не уверена, что главой старостата стану именно я, — возразила Грейнджер, пытаясь выкинуть из головы даже мелкую мысль о Малфое. Кто угодно, но только не он достоин того, чтобы думать о нём больше секунды. О нём, вообще, думать не следует. Вредно для здоровья. — Ханна Эботт писала мне этим летом о том, что тоже хочет вызваться на пост старосты школы. — И ты так просто отдаешь Эботт своё место? — недовольно спросила Джинни, не веря в то, что Гермиона могла поделиться столь высокой должностью с пуффендуйкой, которую едва знала. — Я не собираюсь устраивать из этой ситуации соревнования, Джин, — уклончиво ответила Гермиона, отвлекаясь от наблюдения пейзажей. — Гермионе не придётся делиться своим местом, — бесцветным тоном произнесла Лаванда, едва сдерживая слезы. Её голос дрожал, а вместе с ним и девичьи ладони, с трудом удерживающие страницы свежего газетного выпуска. — Ханна Эботт… она… — О чём ты говоришь, Лаванда? — обеспокоенным тоном спросила Грейнджер, чувствуя, как похолодел воздух, болезненно вбиваясь в носовые пазухи. Гермиона знала, что означает этот взгляд. Знала, но старательно пыталась отогнать от себя это липкое чувство, называющееся страхом. Именно его гриффиндорка заметила в глазах Браун. Страх, плотно осевший и гадко насмехающийся. Нет. Грейнджер просто показалось. Сейчас Лаванда скажет, что пошутила. Решила перевести на себя всё внимание. Она же это не всерьез, ведь так? Свет снова неприятно замерцал, погружая купе в кромешную темноту на несколько секунд. Этого вполне хватило, чтобы почувствовать подкрадывающуюся панику – негодяйка с трепетом расположилась на хрупких плечах. Тревога ощущалась тяжёлым грузом, перекрывавшим доступ к кислороду. — Ханна Эботт мертва. Её убили прошлой ночью. От перепада напряжения лампочка взорвалась. Но на впивающееся в кожу стекло было совершенно плевать. Никто даже не вскрикнул. Только зло, почувствовавшее страх юнцов, заливисто хохотало, преподнося им правила новой игры. Ещё более кровавой и бесчеловечной.