Почему она жива,а мы мертвы?

      День расплывался в голове Николая маслянистой пленкой, подобно той, что оставляет бензин на мокром асфальте. Не было ни дороги домой, ни ежедневной рутины, вроде домашней работы, просмотра социальных сетей, чтения и прочего. Что-то замкнулось. Слетел программный код. Многие вещи словно потеряли смысл, исчезли. Близко теперь весна, февраль на улице или ноябрь — неважно. На время Коле вовсе начало казаться, что в жизни всегда существовали лишь: сегодняшнее утро, кофейня, Сережа и такси. Такси, которое он сам вызвал Трубецкому. Чертовы пару минут, нет, не проводов — возведения на эшафот и себя, и друга.       — Ник, прощальный?       Горькая кривая улыбка на губах Сергея клеймом выжглась в памяти, а последняя фраза саднила в сто раз острее и ощутимее по сравнению с той, что прошивала буквами запястье.       Минувший день не просто плох — он безнадежно хуёвый, цензурных эпитетов элементарно нельзя найти.       Есть поговорка: мой дом — моя крепость. В настоящий момент, напротив, создавалось ощущение, что потолок и стены вот-вот рухнут. Попросту раздавят своей укоряющей тяжестью. И всё закончится. Не будет никогда Николая Романова. Не будет проблем, ошибок, сожалений. Ничего.       Мерзкий голос непрерывно шептал, назойливо напирал на мысль о собственной бессердечности, причастности к страданиям других и, как бы Николай не старался игнорировать, тот все пуще терзал душу и сознание. Чувство вины его буквально пожирало, распиливало на части.       Твою мать, что не так он делает?! Такой же простой человек, как все! Не император, не сильный мира сего! Он как и все бессилен против судьбы и высшей материи, или что там, блять, руководит нами из космоса?! У него нет возможности запретить умирать, чувствовать, любить, разбиваться чьим-то сердцам.       Правильные мальчики матерятся и дерутся. Хладнокровные государи плачут. Идеальные семьи рушатся. Планета делает круг по орбите триста шестьдесят пять дней пять часов и сорок восемь минут, и никто не в силах приостановить или ускорить данный процесс. Мир существует вне зависимости от Романовых, одногруппников, Трубецкого... Оно, возможно, и к лучшему. Падая, птицы учатся летать; обжигаясь, становятся бдительными.       Входная дверь, будто соглашаясь, издала громкий хлопок.       — Никки, я дома. Представляешь, у Мишки карантин ввели, прямо незадолго до экзаменов. Благо Миша готовится второй год, сдаст. В общем, решил к Константину отправить его вместе с Лизой, пусть развлекаются, — устало хохотнул копошащийся в прихожей Александр, — Тебя бы хорошо к ним, да учишься. Билетов вообще на ближайший месяц нет, еле отыскали и те на сегодня были. Черт дери, сообщения Аэрофлота: у меня иногда такое впечатление, будто мы живем не во второй столице, а на Северном полюсе, в изоляции от мира, — ворчание сменилось шумом воды из ванной.       Пока Александр приводил себя в порядок, в гостиной лежал, собирая силы, в попытке встать Николай. Увы, энтузиазма хватило ровно на то, чтобы сесть и облокотиться на диванные подушки. На сей раз подобающе встретить старшего брата не удалось: обычно перед его приходом Николай ставил чайник, разогревал ужин, выходил встречать в коридор. Поэтому нетрудно догадаться, что Романов-старший ожидаемо обеспокоился нарушением привычного приема: послышались мерные шаги. В комнате появилась элегантная фигура Александра.       — Никс, как день прошел? Чего молчишь? — Александр медленно моргнул от смены освещения.       "Я дома"... Словосочетания «Я дома» и «Я пришел» носили разные понятия. «Я дома» — пустая строфа в ежедневнике, а «Я пришел» — работа на дом. Но есть ли разница, если в обоих случаях, относительно Алекса оба значения — синонимы усталости? Тот с ног каждый вечер валился — Николай в курсе, причем, как никто другой: часто накрывал пледом уснувшего в кресле бизнесмена, спустя десять минут с: «Я тебя внимательно слушаю».       Александр, наконец, сфокусировал пронзительный взгляд на Коле:       — Что случилось?       — Все нормально, — бездарно, Николай Павлович, бездарно.       — Нет. Говори, — не попросил — приказал Александр Павлович.       Коля на миг осекся: обыкновенно тон, не терпящий оправданий или не оставляющий попыток отвертеться предназначался подчиненным.       —Отдыхай. Я справлюсь, — пусть Алекс выглядел сурово, но взор его голубых глаз всегда добрый, можно сказать, покровительствующий невольно успокаивал любого. Не зря поговаривают, что во взгляде отражается душа.       — Говори, — проследив за реакцией, Александр, осторожно присел на край дивана, отвел упавшие пряди с лица брата и добавил мягче, — Пожалуйста.       Впервые за несколько лет младший брат жаждил рассказать старшему абсолютно все. Это слабость, за которой Коля желал сейчас следовать, потому что оставаться в тишине, продолжая по кускам съедать себя — каннибализм и самоистребление. Одиночество, больное молчание добивали последние остатки стойкости. Николаю хотелось быть примером невозмутимости и решительности, но глубоко внутри, другой Никки напуган и растерян; нуждается в ком-то взрослом, родном. Кто не осудит, защитит, поможет преодолеть трудности и страхи. Люди не роботы — они боятся.       — Саш… У тебя когда-нибудь бывало такое чувство будто ты убийца?, — несмелое начало лучше немого допроса.       А дальше он безудержно говорил. О многом. Не поднимая глаз. Говорил о самом потаенном, о том, что не все так радужно в его жизни. Ненависть одногруппников изо дня в день разъедает: он устал глотать обиды, примиряться с глупыми разногласиями. А самое удручающее он не представлял, как перестать испытывать стыд и укол совести за то, в чем нет вины.       Александр его слушал, с каждым новым предложением все более тускнея и погружаясь в тоскливые мысли. " Так и думал. Не осилил воспитание двоих несовершеннолетних мальчишек. Пожалуйте, Александр Палыч, глядели на циферки отчетов, вместо детей. Никки, милый Никс... Кем нужно быть, чтобы довести до такого?"       Николай же без остановки продолжал, захлебываясь уже потоком негодования на "идиотских" соулмейтов, которые только больше делали людей несчастными, чем наоборот. В гневе и отчаянии, он не пропустил и Трубецкого, чью дружбу, по словам, умудрился профукать. И что вовсе Николай Павлович не идеальный, не смелый, всего-то еще ребенок, что тянется за похвалой, любовью и вниманием старшего брата.       Спустя некоторое время Николай наконец умолк, робко вытер слезы. Александр прижал его к своей груди, попутно поглаживая по растрепанным кудрям.       — Никки, отпусти. Перестань корить себя... Я, дурак, виноват — развил это. Прости, мы забываем порою, что рот дан не для того, чтобы жевать, а чтобы разговаривать, — пауза, — Мне тоже часто страшно. Страшно, что не справлюсь. Упущу важное. Иногда я... — отдернул себя Саша, глядя на Колю, в чьих умных, недавно высохших от влаги глазах, начала поселятся жуткая догадка.       — Знаешь....В ту самую ночь, когда я остался один на один со своими кошмарами: меня ужасало осознание, что все теперь зависит от меня и минимум две жизни вверены мне. Мир вокруг уничтожался. Костя, на поддержку которого я рассчитывал как никогда — уехал. Я не хотел жить...— глаза Александра предательски заблестели, но он не собирался прекращать исповедь: видимо ни только младшему было необходимо выговориться. Сжимая вечно ледяную ладонь брата в своей горячей, говорил словно в трансе, — Но потом... Ты, наверное, не помнишь... Ты зашел и увидел мои слезы. И обнял. И я не смог... Не смог позволить себе оставить вас, Костю: он же тоже мой младший брат, он нуждается заботе, хоть и не признается.       Коля помнил другое — как Саша работал. Ночами. Но стоило его попросить — сразу приходил. Николай всегда думал насколько силен, самоотвержен Алекс, но ни разу не задумывался, насколько тяжело принять в одиночку, пусть и в относительно взрослом возрасте, опеку над двоими детьми. На поразвлекаться времени не дали, да в целом выбора не оставили ему. Коля еще больше проникся благодарностью и любовью к брату.       — Нужно двигаться и жить. Превозмогать. Все проходит. Да, не все забывается, но каждый шаг по-своему значим. Коль…       Александр открыл свое запястье:       "Aspettando e aspettando"       — Ты с ним знаком, — всматриваясь, в лицо напротив, явно ищущее подсказку, Саша бросил, — Наполеон Бонапарт.       — Бонапарт?! — по смешному вскинул брови потрясенный новостью Николай, — Но почему…       — Мы не вместе? — последовал короткий кивок, — Упрямство и долг. Компания Бонапарта на данный момент принадлежит фактически отцу Жозефины. Видишь ли, в тот год, когда мы были у него, он балансировал на грани банкротства пусть и скрывал это. Ситуацию спас брак с Богарне, именно из-за него ее отец согласился слить компании.       — Но мы же могли помочь?       — Я предлагал не единожды. Он упрям. Пытается доказать, что не содержанец. Обещал, что все уладит, разведется и приедет.       — А Лиза?       — Ее соулмейт отказался от нее. Она сама предложила мне брак: щит от слухов и сплетен. Репутация, — видно, как Саше самому противно от подобных установок, — иначе нельзя.       Каждый погрузился в свои думы.        — Я пытаюсь тебе донести: любовь не может быть не правильной. Я люблю Наполеона, значит, буду его ждать сколько потребуется и плевать что скажут, — заключил Александр.       — Ну-с что там у тебя? — чуть приободрившись спросил он, кивая на запястья Никса.       Тот продемонстрировал руку.       — Латынь? Повезло...       — Мне его, что, с лопатой искать по итальянским кладбищам? — полу возмущенно воскликнул Романов-младший.       — Попробуй. Можешь еще в Ватикан съездить, к папе римскому, — Алекс издал смешок, — В любви и войне все средства хороши. Я Полю в холле кабинета встретил. Он кофе из автомата пил.       Повисла короткая пауза, после которой Александр завершил речь:       — Будь умнее. Будь счастлив сейчас. Наступит ли призрачное «завтра»? «Можно всю жизнь прождать подходящего момента, а в итоге так и не сказать друг другу самого главного».       — О, я смотрю, вы ценитель высокой культуры, — съехидничал Никс.       — Естественно, — Саша потрепал по голове Никки. Привстал, он собирался уходить, но остановился, — Кстати, пусть только твой благоверный посмеет прошляпить такого парня. Четвертую.       — Саш?       — Да?       — Спасибо. Я уже счастлив, что у меня есть ты, — Никки крепко обнял Алекса.