Поход в никуда

Круг людей, в которых я нуждался в минуты отчаяния, был скуп. Моя матушка, умевшая дать совет в нужный момент и никогда не расспрашивающая меня без неведомой на то причины, отец, готовый помочь любыми средствами, и старик Зигмунд, любивший меня как родного. Всё моё детство, словно потёртая временем книга, так ярко напоминающая о себе в холодные зимние вечера своими неизменными, но каждый раз как в первый, захватывающими историями. Я помнил всё настолько детально и чётко, что иногда это казалось сном. Кошмаром, из которого даже спустя долгие годы, я так и не смог выбраться. События тех лет, прочно засели в моей голове, жаждущей ответов на миллионы детских вопросов.  Создавая вокруг себя стену из многочисленных событий, я всё ещё оставался в своём не примечательном, как многие могли подумать, детстве. Возле той самой туманной речки. Возле того самого смертоносного дня. *** Возвращаясь в те беззаботные дни, я проживал все события заново. Оставался в тех тёплых летних солнечных днях, на полях рядом со скотиной и трактором старика Зигмунда, за столом в маминой кухне и на поляне в лесу, у костра рядом с отцом. Я помнил, как приходил на поле к трактору старика Зигмунда и как разговаривал с ним обо всем. Время тогда для меня было вечностью и я не беспокоился даже о самых значимых вещах. Каждый раз солнце начинало своё путешествие за ветхими домиками на другом конце деревни, и заканчивало его где-то на краю, грозно возвышавшегося над полем, леса. Все это время, я не отставал от старика Зигмунда ни на минуту. Мне хотелось расспросить его о погоде, старых книжках, и даже о бесконечно пасущейся в поле скотине. - Я бы хотел летать так же как ласточки в небе, - сказал я однажды, лёжа на огромной куче сена, - высоко-высоко. И так стремительно, чтобы никто не мог меня поймать. - Зачем же тебе летать как ласточка? - старик забирал граблями выбившееся из сеновала сено и казалось, не обращал на меня никакого внимания. - Так я мог бы быть свободным. Делать что и когда захочется и не зависеть ни от кого. Я бы смог увидеть целый мир с такой высоты. Узнать как живут другие люди. - Все мы однажды сможем летать как ласточки, - на секунду старик оторвался от своего занятия и посмотрел куда-то вдаль. Взгляд его уловить было невозможно, - все мы почувствуем эту бренность полёта и сможем быть даже выше и стремительнее ласточек. - Как? Почему? - тогда, лёжа в беспорядочной куче сухой травы, в свете медленно заходящего солнца, я не мог представить себе ситуацию, в которой мог бы чувствовать себя птицей. Свободной от чужих взглядов и каких-либо границ. - Этого события не стоит ждать словно чуда, - старик посмотрел на меня с неумолимой печалью, словно осознавая мою тогдашнюю глупость, - каждый на этом свете желает отсрочить свой последний полёт. Он никому не нравится. - А что если я буду не таким как все? - Тебе не понравится тоже. Солнце завершало своё каждодневное путешествие и стог сена медленно превращался в огромный пылающий костёр. Молча, как и во все предыдущие дни, старик Зигмунд отвёл меня домой, загнал трактор в амбар и тихо попрощался. Уже глубоким вечером, после плотного ужина, я расспрашивал о ласточках папу. Он, стоя на одной из немногочисленных табуреток, забивал в стену гвоздь. - В том, чтобы быть ласточкой нет ничего плохого, - говорил мне папа, вновь и вновь примеряясь для очередного удара, - но тебе действительно стоит повременить с этим, сынок. Табуретка была отставлена в сторону, а на забитый гвоздь повешена картина с пейзажем: поле, берёзовый лес, а над ним, высоко в небе, стая ласточек. Так мне хотелось верить. Я, сидя на точно такой же табуретке, не мог понять тайну этих загадочных птиц. - Ты тоже станешь ласточкой? Да? - Да. Обязательно. - Но ведь тогда мы останемся с мамой вдвоём. - Тебе не стоит думать об этом так скоро, - папа потрепал меня по голове и стремительно удалился на чердак, оставив меня в тишине среди мерно тикающих на стене часов и завывающего снаружи ветра. Я был уверен, что уже совсем скоро ласточки перестанут мне нравиться.