Поход в никуда

Как и двадцать лет назад, в прохладный, августовский день, я сидел в большом, уютном кресле. Даже несмотря на изменившиеся пропорции моего тела, оно по-прежнему оставалось большим. На маленьком столике возле кровати, заигрывая на стене причудливыми тенями, и источая еле заметное тепло, горела свеча. Во дворе папа колол дрова. Мама на кухне готовила ужин. Конан Дойл, как и все взятые и библиотеке журналы, быстро наскучили мне и я взялся за дедушкин дневник. За потёртой от старости, кожаной обложкой, прятался неизведанный для меня мир. Бесконечные строчки, окунающие в неутомимое желание узнать продолжение, не давали мне покоя уже несколько дней. Я, приехавший из Лондона, лишь по просьбе дорогой матушки, надеялся на более радушный, как любили поговаривать здесь, приём. В деревеньке, откуда я уехал много лет назад в поисках лучшей жизни, меня не ждал никто. Ни соседские ребятишки, так любившие играть со мной бесконечными летними днями, ни скотина, мирно пасущаяся во всё том же, неизменном поле, окружавшем нашу обитель, ни любимый мною пёс, сильно состарившийся с нашей последней встречи. Никто не знал этого молодого, высокого человека, с ясными голубыми глазами, светлыми кудрями, уложенными бог весть как, и искренней, как многим думалось, улыбкой. Большинству, вероятнее всего, запомнился мальчик-утопленник, спасённый когда-то давно лишь чудом. Маленький уродец, веривший в мистику и бывший таким бесстрашным и свободным, словно ветер. И, казалось бы, кто же ещё, кроме него, так ярко поверит в увиденное на той злополучной речке, и будет гнаться за своими видениями, не смотря ни на что. С того самого дня, с происшествиями которого, я ознакомлю вас чуть позже, я неустанно искал ответы. Добиваясь своего, я пробился в лучший мир и начал искать. Долгие годы трудной работы и бессонных ночей, привели меня туда, куда я совершенно не ожидал попасть. Домой. В место, с которого всё началось. *** Дневник, любезно предоставленный мне в личное пользование отцом, полезным нисколько не оказался. Бесконечные строчки вели в тупик и в большинстве своём, относились к совершенно иным делам, не имеющим никакого отношения к нужному мне, единственному вопросу. Закончив тратить и так слишком ограниченное время в пустую, я решил проведать мать. Женщина, живущая в однообразной обстановке, разбавляемой лишь праздничными вечерами, да редкими выездами в соседнюю деревню, не потерпела никаких изменений. Моя матушка, как и двадцать лет назад, была всё тем же неутомимым лучиком солнца, с добрыми, слегка голубоватыми глазами и чёрной, густой копной волос, заплетенной в две аккуратные косы. Она всё так же носила свои разноцветные прямоугольные платки, слегка спущенные на предплечья, длинные, достающие до щиколотки платья, легкого кроя, и простые ковбойские сапоги, придающие ей ещё более задорный и бунтарский вид. Несмотря на свою необычную, выделяющуюся среди других внешность, она была относительно спокойной и кроткой женщиной. Рядом с ней я всегда был окружён должной заботой и вниманием. В такой домашней и уютной обстановке, приправленной восхитительным запахом еды, я не мог не вспомнить отца, только что вернувшегося в дом с охапкой дров, и принёсшего с собой терпкую нотку вечерней свежести. Множество детских воспоминаний, связанных с этим, высоким, статным мужчиной, не могли не вызвать в душе чувства покоя, так не хватавшего мне на протяжении долгих лет. «Я не смогу ощутить этого уже никогда», думал я, сидя за столом на кухне родного дома. В духовке томилась курица. На стене мерно тикали часы. Чувство умиротворения влекло за собой хаос.