космонавтов нет feat. angel vox — kiss
никогда ещё чужие касания не казались такими правильными. серёжа к себе прижимает совсем не так, как в прошлый раз — сейчас каждое действие уверенностью сквозит. потому что теперь он всё для себя решил и надеется, что ваня тоже — то, как тот льнёт к ладоням широким, заставляет верить, что и правда решил. потому что свернули с маршрута намеченного — к самому началу вернуться уже не смогут, тут либо лететь до финиша, либо разбиться по пути. но что бы то ни было, оба думают, что любой вариант устроит — главное, вместе. и когда чужую толстовку стягивает, открывая взор на бледную кожу с поблёкшими уже пятнами, хочется только языком мягко вести, губами влажно касаясь сосков напряжённых, слушая ванино дыхание где-то у виска, — хочется нежным быть. потому что ваня всё ещё хрупкий, сотканный из ласки и теплоты. и совсем неважно, что было до — весь предыдущий опыт нивелируется на фоне того, что сейчас чувствуют. потому что оба понимают — сейчас всё совсем по-другому, сейчас никто собственность свою метить не собирается. по крайней мере, так серёже казалось. он-то может и не собирался, вот только ваню спросить забыл — тот зубами в шею впивается, след оставляя и зализывая после горячим языком — больно, но приятно до мурашек. ниже скользит, ворот футболки одёргивая и кусая уже за ключицу, ощутимо челюсти сжимая на выступающей косточке — как дикий зверёныш совсем, который до желаемого дорвался. пешков ладони на поясницу ему кладёт, ближе к себе прижимая, а тот вдруг от рук чужих отмахивается и смотрит глазами шальными — зрачок расплылся почти на всю радужку, а в черноте этой искры плавают, сверкая в тусклом освещении. смотрит и рукой тянется за кресло к рычагу, отодвигая сидение назад и место себе освобождая, чтоб с бёдер серёжиных вниз скатиться и на коленях устроиться — взгляда не отводит при этом. — поможешь? — и серёжины спортивки кончиками пальцев цепляет, губы потрескавшиеся облизывая. поможет, конечно, приподнявшись в кресле и стянув с себя штаны вместе с бельём, чтобы ванины губы рядом с пупком почувствовать — горячие такие на контрасте с холодными ладонями, которые на серёжины бёдра кладёт. пешков плавится под тёплым и влажным языком, скользящим по коже. ваня плавится под внимательным взглядом шоколадных глаз, следящим за каждым его движением. оба плавятся от жары, стоящей в салоне. серёжа тянется на кнопку нажать и приоткрыть окно, но ваня его ладонь перехватывает и себе на голову кладёт, чтоб тот в волосы пальцами зарылся, и поцелуем обжигает низ живота — не до окна уже. серёжино возбуждение ване в шею упирается, и он стонет еле слышно от долгожданного трения. а когда поцелуем головки касаются, хочется взвыть — волосы крепче в пальцах сжимает. но ваня отстраняется вдруг и в глаза чужие смотрит — и пустота в них необъятная снова. пешков пугается, видя, как губы чужие дрожат, и к ване тянется руками, обратно на себя затаскивая. лицом к лицу сидят близко-близко, кончиками носов соприкасаясь, пока ваня дышит тяжело, а серёжа выдохи его ловит губами и по пояснице гладит мягко — успокаивает. потому что ваня забылся совсем — в ощущениях потерялся и машинально отстранился, по инерции уже привычные такие действия совершая — забывая, что сейчас по-другому всё. — чего ты хочешь? — потому что осознаёт, как важно, чтоб ваня значимым себя почувствовал — не просто куклой, а участником процесса. не просто игрушкой безвольной в умелых руках, а полноправным партнёром, кем ему ещё ни разу не дозволялось быть. потому что коля всегда грубо брал то, что ему нужно, метки свои ставил — с другими, кому он ваню вверял, то же самое, а то и хуже. потому что у вани никогда ещё не было нежно — не было так, как это обычно происходит у парочек. даже с девушками задолго до аварии не было ничего совсем. и ваня теряется — не знает, как вести себя с тем, кому его собственное удовольствие небезразлично. не знает, как в сознании оставаться в процессе — потому что не нужно сейчас забываться. и отстраняться от серёжи, который нежничает с ним, понимая всё прекрасно, тоже не нужно. но ваня думает, что привыкнет обязательно — не сейчас и не так сразу, но привыкнет. остаётся только серёже довериться, не только душу, но и тело отдавая — казалось бы, то, что уже не жалко вообще должно быть, но почему-то от этого легче не становится. поэтому бессмертных мычит что-то неразборчивое и в шею холодным носом тычется — в поисках тепла. пешков вздрагивает, когда ладонь чужая снова на пах ложится, член обхватывая пальцами — пары движений хватает, чтобы снова возбуждение накатывающее почувствовать. особенно когда бессмертных волосы ему назад зачёсывает, чтоб не мешались, и, касаясь губами ушной раковины, шепчет тихо-тихо: — хочу, чтобы ты меня трахнул, — потому что пока это единственное, в чём ваня уверен. потому что пока не готов о большем просить — не знает он, о чём вообще можно просить, когда на чужих бёдрах сидишь и тебя к себе прижимают так любовно. и эти слова из ваниных уст так горячо звучат, что у пешкова мурашки по затылку пробегаются стайкой нестройной. он тянется к рычагу, чтобы спинку опустить, но слишком резко дёргает, чувствуя, как ваня мочку прикусывает, и спинка полностью назад откидывается, в горизонтальное положение переходя, насколько задние сидения позволяют — бессмертных сверху на него валится от неожиданности и ойкает, сползая так, что серёжино бедро между его ног оказывается, в промежность упираясь. ванино положение позволяет ему удобнее за возбуждение чужое взяться, скользя ладонями плавно, а пешков снова руку в волосах чужих пристраивает и тянет за прядки под ванины тихие вздохи — приятно, когда не слишком сильно, но ощутимо. — сними уже свои штаны, — выдыхает серёжа, когда ваня уретры касается. и прежде чем отстраниться, слизывает с пальца выступившую смазку, глаз от пешкова не отрывая. усмехается уголком губ, когда замечает, как член чужой дёргается заинтересованно, и всё-таки стягивает с себя оставшуюся одежду, снова сверху на серёжу наваливаясь. — хороший мальчик, — в волосы шепчет, чувствуя, как пальцы ледяные дрожат, за плечи серёжины держась. — иди сюда, — и за бедро его хватает, выше подтягивая. — сядешь мне на лицо? — а у вани, кажется, даже плечи красными пятнами покрываются — не ожидал он совсем. но пешков выжидает, не делая резких движений — не хочет ничего против ваниной воли делать. бессмертных головой качает — сомневается, — но всё равно шепчет тихое «да», помогая пешкову ещё выше себя протащить, футболку чужую задирая. — приподнимись-ка, — ваня слушается, сутулясь немного, чтоб головой о крышу не удариться, и руками облокачивается на спинку сидения, чтоб совсем вес свой на серёжу не переносить. а когда пешков его за бёдра ближе к себе притягивает и упирается лицом в промежность, хочется от стыда сгореть. радует только, что намытый и выбритый — к коле ведь собирался, — и серёжа тоже это понимает, но виду не подаёт, потому что неважно это сейчас. гораздо важнее ощущать, как ванины бёдра мелко подрагивают, когда пешков касается его там языком, влажными мазками вырывая тихие стоны. ваня узкий до ужаса, но ни звука не издаёт, когда пешков пальцем входит, нашарив в дверце тюбик с остатками вишнёвой смазки, наполняя салон резким ароматом, а затем и вторым, растягивая осторожно, губами влажными касаясь ягодиц. ваню пониже сдвигает и смотрит снизу вверх просяще так — у самого руки заняты. и бессмертных догадывается — берёт возбуждённый член в руку и к губам пухлым подносит, а те раскрываются сразу гостеприимно, принимая и языком кружа вокруг головки набухшей. пешков свободной рукой на поясницу ване надавливает, вынуждая придвинуться — член наполовину в тесноту влажную входит под ванин громкий выдох, и лёгкий дискомфорт от растяжки как-то на задний план отходит, когда серёжа позволяет ване трахать себя в рот глубоко. взглядом одним даёт понять, что можно не сдерживаться — ему самому нравится приятно ване делать. и когда бессмертных на всю длину входит, задней стенки горла головкой касаясь, пешков сглатывает и расслабляется, проникая в ваню уже тремя пальцами — совсем свободно скользят. — я сейчас кончу, — шепчет ваня, снова толкаясь в чужой рот, чувствуя, как зубы мягко касаются ствола, — едва стон сдерживает. а пешков отстраняется, выпуская член изо рта и возвращая ваню себе на бёдра — тот на грудь ему валится устало, позволяя себе расслабиться после напряжённой позы, и целует влажно куда-то в скулу, пока пешков презерватив нащупывает всё в той же дверце — ко всему готовым надо быть. — всё хорошо? — потому что ему важно знать, что всё в норме. важно подтвердить, что ваня всё ещё здесь, по-прежнему с ним, и осознаёт, что происходит. а тот кивает часто-часто, промежностью о член серёжин потираясь, когда тот презерватив надевает. и стонет громко, когда серёжа головкой надавливает мягко на растянутый вход — всё ещё узко, и ваня зубы стискивает, заметно напрягаясь. — вань, посмотри на меня, — и глаза зелёные потерянные такие, но в них возбуждение плещется через края, и пешков по скуле его гладит, синяка касаясь совсем легонько — нежно так на контрасте с самим ударом, который туда пришёлся, в реальность возвращает в момент. и только тогда входит плавно на всю длину, замечая, как ваня губу прикусывает. — не сдерживайся, — потому что слышать его хочет — как лишнее подтверждение, что он в порядке. вздрагивают оба, когда мелодия звонка раздаётся, а ваня чертыхается негромко и к рюкзаку тянется, с серёжи не слезая. смотрит на определитель пару секунд, а серёжа телефон перехватывает, пока ваня подвисает. сам звонок принимает, не глядя даже — и так знает, кто там ваню потерял. — где тебя носит? — раздаётся грубое в трубке. — он со мной, — коля голос пешкова обязательно узнать должен — представляться необязательно. — вот оно как, — усмехается в ответ. — я надеялся, что это слухи только, что вы с ним вместе крутитесь. да похуй как-то, если честно. он всё равно вернётся, потому что ему есть что терять, так что наслаждайся, пока можешь, — ваня вздрагивает, как от пощёчины, улавливая чужие слова. — не вернётся, — от уверенности в серёжином голосе становится тепло так в груди, и бессмертных носом о щёку колючую трётся — безмолвное «спасибо» за этот разговор, который сам бы он вряд ли вывез. особенно после того, что было в их последнюю с колей встречу — слишком сильное влияние он на ваню оказывает, и за раз от такого не избавишься. — должен вернуться, даже если не хочет, — потому что просто так его никто не отпустит, но у пешкова припрятан туз в рукаве, который спонтанно как-то в голову пришёл, но сейчас кажется, что лучше выхода не найти. — как насчёт соревнования? гонка на ванину свободу? если проиграю, забираешь и ваню, и тачку мою, — бессмертных его по плечу бьёт, но слова уже вылетели — обратно забрать не получится. ваня смотрит взволнованно, брови хмуря, — вот совсем не думает, что это хорошая идея. а пешков только по бедру гладит успокаивающе и толкается мягко в чужое нутро, всё ещё возбужденный, несмотря на напряжённый разговор — потому что вряд ли иначе может быть, когда ваня в себе его сильнее сжимает и ёрзает от волнения. за плечо пешкова кусает снова, стон сдерживая, когда коля отзывается: — согласен. завтра в десять, — и трубку бросает — явно не хотел вызов принимать, но отказаться равно заведомо принять своё поражение, а для такого коля слишком уж гордый. пешков снова толкается, телефон на сидения откидывая, а ваня на этот раз стонет громко и хрипло — сам назад подаётся навстречу чужим движениям. — какой же ты еблан, — выдыхает вместе со стоном, насаживаясь на серёжин стояк и хихикая нервно, когда пешков плечами пожимает в ответ — может и еблан, но от слов своих не отказывается. а ваня думает, что вот так в открытую бросать коле вызов, как минимум, глупо, а, как максимум, опасно.три дня дождя — красота
— ты сам меня попросил держать тебя, поэтому не отвертишься теперь, — и за волосы хватает легонько, к себе притягивая и губами чужих касаясь, языком по кромке зубов скользя, пока ваня приподнимается и опускается на члене, в плечи чужие вцепившись. поцелуи серёжины жаром во всём теле отдаются — слишком горячо. потому что обычно его и не целовали почти во время секса — просто трахали. а пешков к себе прижимает трепетно, несмотря на резкие толчки, и целует влажно и мягко, ловя губами ванины короткие стоны. бессмертных на поцелуй отвечает с неменьшей отдачей и ногтями короткими в кожу впивается, когда пешков резко вверх подаётся — на всю длину входит, замирая глубоко внутри. — блять, — ваня вздрагивает и имя чужое выдыхает, когда серёжа по простате проезжается. сам в руку член свой берёт, касаясь себя в такт чужим движениям. чувствует, как воздух из лёгких выбивает, когда пешков бёдра сильнее сжимает пальцами, в одном положении фиксируя, и разгоняется, попадая по простате с каждым толчком, слушая ванины хриплые стоны, и сам тяжело дышит ему в ухо, поцелуй разрывая. слишком много чувств, когда в висок целует мягко, всё также вбиваясь в узкий жар ваниного тела, — слишком много контрастов. ваня так хорошо сжимает его внутри и так больно ногтями кожу царапает, что пешкову кажется, чуть-чуть совсем осталось, — удовольствие переполняет. каждый толчок ощущается как последний — уже где-то за гранью, когда наслаждение в узде держать практически невозможно. но серёжа держится, кладя свою ладонь поверх ваниной и увеличивая амплитуду движений, крепко возбуждение сжимая его же рукой. ваня на плечо ему падает щекой, пальцев не разжимая, и скулит протяжно на одной ноте, изливаясь серёже на грудь и на футболку, комком где-то у шеи собравшуюся, и пешкову пары движений бёдрами хватает, чтобы следом кончить, выходя из вани и за талию обхватывая, к себе притягивая ещё ближе. обнимает и по волосам гладит ласково так, что ваня снова плавится, всхлипывая вдруг — оглушительно в повисшей тишине, прерываемой только тяжёлым дыханием. — ты чего, вань? — головой своей машет и снова всхлипывает — сдержаться не может, потому что слишком хорошо было. никогда ещё так хорошо не было ни с кем. и никогда его не гладили по голове, бормоча, какой он хороший — самый прекрасный. а пешков целью себе ставит все комплименты мира собрать, шепча ване о том, какой он красивый и как стоны его слух ласкают. шепчет и шепчет без остановки под всхлипы ванины и смешки тихие куда-то в плечо. шепчет и шепчет всё, что в голову взбредёт, заменяя всем этим одно простое такое, что могло бы черту подвести, окончательно друг к другу их привязывая. заменяя, потому что не хочется раньше времени разбрасываться такими словами. заменяя, потому что хочется сначала колю обогнать, сделать ваню свободным хочется, и только потом о чувствах говорить. одно простое такое — люблю. а ване и говорить не нужно — он впервые сам всё чувствует в касаниях серёжиных и словах бесконечных. кажется, словно пешков с листочка читает заготовку, заранее наброшенную. ваня сам уже его затыкает, успокоившись, мягко в поцелуй втягивая — намного громче любых слов. к счастью, до душа не так далеко — буквально на этаж подняться, поэтому голышом и идут, одежду в охапку собрав. после того, как намываются и в порядок себя приводят — без поцелуев ленивых не обходится, — серёжа идёт салон своей малышки ревностно осматривать на предмет пятен или ещё чего, но, к счастью, всё чисто. он только сидение протирает и в обратное положение возвращает, пока ваня наблюдает за ним, присев на нижние ступеньки. — как будто ты в ней раньше ни с кем не спал, — усмехается, а пешков смотрит вдруг серьёзно так. — вообще-то ты первый, — потому что машина — это святое, и ни с кем он в ней раньше не спал. максимум, довозил до дома или отеля своих партнёров на одну ночь — не более того. боялся всегда салон запачкать. но с ваней даже мысли не возникло переместиться в квартиру. потому что ваня — не очередная пассия, очевидно. с ваней по-другому всё. и смотрит сейчас тоже так по-особенному — зелёные глаза искрятся чем-то, одному ване известным. смотрит и улыбается уголком губ, взгляд опуская и руками себя обхватывая — смущается. у серёжи в груди что-то ёкает от такого вани — такого робкого и смущённого. такой ваня только в особые моменты на поверхность выходит, когда уже совсем не в силах эмоции свои скрывать, под маской равнодушия пряча. рядом с серёжей маска трещинами заходится, и ваня совсем не в состоянии держать её — особенно теперь. — какая честь, — говорит только еле слышно, пока пешков свою возню заканчивает, — хоть как-то смущение скрыть пытается через сарказм. о звонке вспоминает вдруг, о котором совсем позабыть уже успел. — ты уверен? — спрашивает, только сейчас со всеми подробностями телефонный разговор прокручивая в голове. — в чём? — серёжа машину закрывает и к ване подходит, рядом усаживаясь — плечами соприкасаются. — в том, что гонка — это хорошая идея? — ты, помнится, сам говорил, что коля реванша захочет. можно сказать, я ему реванш и устроил, разве нет? — так-то оно так, вот только менее тревожно от этого не становится. — это не ответ, — и тогда пешков перед ваней садится на корточки и заключает его лицо в свои ладони, большим пальцем скользя легонько по скуле — во взгляде чужом ищет что-то и, кажется, находит, потому что: — я уверен в том, что выиграю, этого достаточно? — ване хочется сказать «нет, не достаточно». ване хочется, чтоб серёжа не шёл на хуйню ради него. но, несмотря на это, ване хочется, чтоб он победил. поэтому кивает только, отвечая на поцелуй. думает, что завтра ещё успеет потревожиться и понервничать, а сейчас хочется хотя бы ненадолго представить, что все эти проблемы где-то там — далеко-далеко — и не касаются их совсем. хочется к серёже под бок прильнуть, греясь — потому что даже несколько одеял не согревают так, как чужое тело. и уснуть, чувствуя лёгкие касания серёжиных губ в ещё влажных после душа волосах. наконец-то тепло.***
татьяна с самого утра пешкову телефон обрывает — новости дошли. ваня первый просыпается от мелодии уже надоевшей и машинально вызов чужой принимает, сразу же получая шквал негодования и возмущения с того конца провода. — ты совсем сдурел? не забывай, что коля опасный тип. это уже может во что-то большее перерасти из ваших мальчишеских покатушек. совсем с башкой не дружишь? — возмущается синди — ваня так и видит, как она рукой за волосы хватается и вздыхает тяжело с каждым приливом негодования. — видимо, сдурел, — отзывается, вызывая долгую минуту тишины в ответ. в красках представляет, как эмоции одна за другой на чужом лице сменяются, и какой из них таня отдаст предпочтение на этот раз — загадка. — ванечка, дай трубку этому оболтусу, я тебя прошу, — голос сразу меняется, ласковым становясь, вызывая у вани приступ смеха — татьяна вообще в курсе, что он не ребёнок? кажется, что нет, потому что всегда пытается отгородить его от лишних ссор и передряг, с которыми тяжело не сталкиваться, когда имеешь дело с колей. помнится, как он драку в клубе устроил ни с того, ни с сего, так синди тут же к ним подскочила, ваню подальше отводя — не дай бог и ему прилетит. и во время гонок всегда с ним возится, видя прекрасно, как он нервничает и трясётся от слишком громкого рёва мотора. только благодаря ей он попривык к этому всему, став гораздо легче воспринимать — хоть и не одобряет по-прежнему. но тогда с серёжей ему даже понравилось — несмотря на скорость и страх, он чувствовал себя в безопасности просто потому, что за рулём пешков. с колей всё совсем иначе — с ним порой и до трассы ехать страшно, когда даже на загруженных дорогах газу прибавляет. — спешу напомнить, ты сама тогда выдала ему ключ, так что ты ко всему этому причастна, — факты выдаёт, а татьяне и возразить нечего — прав малой. да и взъелась она ведь только потому, что переживает за пешкова. и за ванечку переживает, как за сына родного. за обоих переживает, вот и злится. понимает, что не было у серёжи другого выбора, но мириться с этим не хочет — всё это может плохо кончиться. а когда серёжа, от шума проснувшийся, телефон отбирает и шлёт татьяну нахуй с её звонками ни свет ни заря, ваня слышит краем уха, как она говорит спокойно уже: — пообещай мне, что вы оба будете в порядке. пешков взгляд на ваню заинтересованного кидает и, глаз не отводя, отвечает: — обещаю, — потому что уж в чём в чём, а в этом он уверен. потому что уже решил ване предложить в их с вадей автосервисе работать — рук не хватает категорически. ваня, конечно, лепечет что-то о том, что ничего он в машинах ваших не понимает и вообще не хочет он, чтобы пешков его начальником был. серёжа тогда ещё дальше идёт, предлагая ему долю сервиса — будут втроём хозяевами, — на что ваня только фыркает. пусть сначала у вадима спросит, а потом уже удочки закидывает, а то за всех тут решает. вадим, кстати, на рабочее место в десять утра приходит, как и положено, и впервые в жизни о своей пунктуальности жалеет — серёга с ваней на лестнице обжимаются так страстно, что ваде даже неловко становится в моменте, словно он тут подсматривает за ними. прокашливается шумно, что, конечно же, остаётся незамеченным — всё так же пытаются друг друга сожрать, не иначе. — я, конечно, извиняюсь, но у нас тут рабочий день уже начался, — не сдерживается и с добрым ехидством наблюдает, как отскакивают друг от друга — серёжа облизывается довольно, а ваня тушуется, за спиной чужой прячась. вадим сразу понимает, что это тот самый ваня, которого серёжа упоминал пару раз невзначай, сам не осознавая. потому что предыдущие серёжины пассии никогда на утро не оставались — вадиму их даже в лицо ни разу не доводилось увидеть, а тут на тебе. сразу всё понятно становится и без допросов с пристрастием. однако когда пешков о своей гениальной идее ваню к ним пристроить рассказывает вадику, тот смотрит совсем уж хмуро. и сомневается не зря, впрочем, ваня сомнения развеивает, стоит ему голос подать: — я всему научусь! — и столько искреннего рвения в голосе и какой-то совсем уж детской наивности, что едва ли ему отказать можно — вадя сразу понимает, почему он пешкову так в душу запал. и ведь правда старается, загоревшись вдруг идеей. за работой серёжиной наблюдает полдня, хвостиком таскаясь и помощь предлагая — то масло подать, то инструменты, то ещё что-нибудь. в обед лапшой быстрого приготовления перекусывают наскоро, а потом дальше к заказам приступают. ваня уже даже запчасти некоторые запоминает и гордится этим так, как будто это самое великое достижение в его жизни. впрочем, пешков только рад такому настрою, хоть и устаёт малость от чужого энтузиазма ближе к вечеру. но бессмертных и сам как-то сдувается, когда шесть часов пробивает. на диванчике разваливается и пальцами собачку молнии на зипке теребит нервно — гонка всё ближе. не понимает он, как серёжа таким невозмутимым оставаться может, когда у него самого вот-вот внутренности наизнанку вывернутся от беспокойства. вадим ему говорит поесть чего-нибудь да перестать на месте ёрзать — как уж на сковородке. а ване кусок в горло не лезет — предчувствие у него нехорошее. слишком хорошо он колю знает и поэтому сомневается, что тот остановится на обычной гонке — слишком просто. ваня знает, что вероятно должен ему будет — и возвращать деньги долго ещё придётся. и как справиться и с этим, и с обеспечением сестры — ваня не знает. пешков пообещал помочь, и помощь эту принять придётся, потому что выбора другого нет — один не вывезет попросту. по крайней мере, не в первое время точно. но и обузой становиться неохота — только не для серёжи. пешков ему сказал уже, что это не проблема, и он сам помочь хочет. да и татьяна тоже заверила, что поспособствует чем сможет. даже вадим, хоть и колебался поначалу, принял бессмертных в их сервисе — даже на глупые ванины вопросы отвечает и почти не морщится уже. и ваня не знает, что делать с благодарностью, грудь распирающую. не знает, чем отплатить за чужую доброту, о существовании которой он раньше и не знал совсем — по крайней мере, о безвозмездной. он вообще не думал, как будет дальше жить — его устраивало всё, пока сестра на жизнеобеспечении, хоть и тяжело было временами. но ваня и до этого понимал прекрасно, что ничем хорошим это всё не закончится — рано или поздно не выдержал бы или совсем себя настоящего потерял. если бы серёжа в его жизни не появился. ваня пешкова и раньше видел мельком — слишком уж известная личность в кругах московских автогонщиков. видел да взгляда не задерживал — не до того ему было. но издалека казалось, что такой же он, как и все эти гонщики, — лишь бы побухать да снять кого-нибудь на ночь. как-то в клубе застал его даже за пьяными обжиманиями и кроме отвращения не испытал ничего больше. но стоило один раз ближе к нему оказаться, понял, как же ошибался — пешков такой же, как и все был, это факт, но пользоваться кем-то, кого он в гонке выиграл, никогда бы не стал. ещё и синди успокоила, заверив, что не тронет он ваню — и правда не тронул тогда. разве что, за сердце, в груди пульсирующее, схватился пальцами цепкими, усилий особых не прилагая даже. проявил заботу какую-то человеческую, и этого хватило, чтобы ваня растаял. растаял и поверил на мгновение в лучшую жизнь. поверил, что вот так с ним можно — по-доброму, — а от того сложнее было обратно к коле возвращаться, снова оказываясь среди грязи, пьяных тусовок и беспричинного насилия. — как так вышло, что у тебя ни друзей здесь нет, ни ещё кого? — спрашивает серёжа, когда на диване сидят в обнимку после рабочего дня — до гонки два часа ещё. — мы только два года назад в москву переехали, я школу тут заканчивал и не успел как-то освоиться. друзья все в омске остались. да и напуган я был, не знал, к кому обратиться за помощью и что делать, ну а дальше ты уже знаешь, — пешков кивает в ответ и ближе к себе ваню притягивает, чтоб на грудь ему спиной облокотился. и вспоминает вдруг про татуировку — ещё один вопрос волнующий. — полгода назад это было. просто спонтанное желание, а коле похуй было, поэтому не возражал — ну я и сделал. тебе не нравится? — а серёжа футболку свою на ване задирает, снова рисунок маленький под лопаткой разглядывая. и когда губами касается там, ваня дыхание задерживает на мгновение. пешков, кажется, каждый кусочек кожи, рисунком покрытый, целует легонько и шепчет в спину: — очень нравится, — потому что птичка — сойка, как ваня ему рассказывает — о прутья клетки железной крыльями бьётся, на свободу вырваться пытаясь, и это так символично, что у пешкова мурашки бегут вдоль позвоночника. у вани тоже мурашки — только от прикосновений чужих, таких мягких и всё ещё непривычных, но приятных до невыносимого. — нам ехать уже пора, — поцелуй разрывая, бормочет ваня в чужие губы, когда пешков его талию оглаживает. — подождёт твой коля, — отзывается серёжа, шею тонкую зацеловывая. — он не мой вообще-то, — ваня возмущается, но шипит тут же, когда его за ключицу кусают сильно — слишком много болтает. — а ты не его больше, получается? — дразнит специально, ближе к себе притискивая, чтоб ваня на бёдрах чужих заёрзал нетерпеливо и выдохнул недовольно. — получается, я теперь твой, — и в глаза смотрит, когда пешков руку за пояс спортивок запускает, кожу молочную оглаживая. — а я твой, — потому что не собственничество у них здесь, и хочется, чтоб ваня это понимал. и когда одежда комком на полу валяется, а серёжа сверху на ваню наваливается и входит плавно под скулёж чужой, в глаза себе смотреть вынуждая, за шею придерживая — чтоб не потерялся опять. а ваня задыхается малость — вовсе не от руки на шее, которая касается едва-едва, чтоб не переборщить, а от чувств переполняющих, — но всё равно выдаёт хриплое: — ты мой, а я твой, — потому что оба понимают — ещё с того вечера в заброшенном парке принадлежат друг другу безоговорочно. и хорошо сразу так становится, когда руки тоненькие серёжу за плечи обнимают, в поцелуй втягивая. хочется в моменте раствориться, когда пальцы в волосы каштановые впутываются и когда пешков глубже толкается, до разрядки ваню доводя. а потом после душа разморённые в машину заваливаются, когда уже пять минут одиннадцатого стукает и татьяна телефон разрывает привычно так — далеко не впервые серёжа на гонку опаздывает. ванина тревога даже на задний план отходит, пока он всё ещё от чувств отойти не может — едва не засыпает по дороге на место, зевая лениво. но музыка, колонки разрывающая, в себя прийти заставляет. коля на месте уже при всём параде и даже со свитой из незнакомых девчонок, которые ваню презрительным взглядом окидывают — ехидничают, что место его заняли. если бы они только знали, как ване похуй и что он с радостью им своё место отдаст — пусть только заберут. а сам коля взгляд короткий на него бросает — злится — и на пешкова всё своё внимание переводит. впрочем, сказать им друг другу нечего, поэтому сразу на водительские места возвращаются — серёжа с ваней пальцы переплетает на мгновение, мимо проходя, а тот удачи ему желает шёпотом. предчувствие когтями скребётся изнутри, нутро царапая, но татьяна по спине его хлопает и говорит, что нормально всё будет — это же серёга, — и как-то даже отпускает. а вот серёже не до предчувствий — он мотор заводит, проверяя, всё ли в норме. малышка рычит как надо — оглушительно громко и горячо до стояка в штанах. беспальцовки надевает да ремнём пристёгивается, в зеркале заднего вида ловя взгляд зелёных глаз, в которых только одно читается бегущей строкой — в него верят. и когда флаг в поле зрения мелькает, педаль газа в пол прожимает, ни секунды не сомневаясь в своей победе.