dsprite — киса (nightcore)
пульс скачет всю дорогу, пока в сервис не заезжает, мотор глуша. на ваню смотрит, который очки с себя снимает только сейчас и глазами ошалелыми встречается с серёжиным взглядом — зрачки как две чёрные дыры, и пешкову провалиться в них хочется до дрожи. кажется, первый тянется на импульсе, а ваня навстречу рвётся, перескакивая через коробку передач и газовый баллон, забираясь на чужие колени и губами находя серёжины. кажется, что точка невозврата, когда всей грудью в пешкова вжимается, целуя влажно, нижнюю губу зубами цепляя. а когда пешков талию узкую в ладонях сжимает, стонет приглушённо сквозь поцелуй и ёрзает на серёжиных бёдрах, чувствуя чужое возбуждение. кажется, что точка невозврата, когда пешков с губ переходит на скулу покрасневшую и ниже ведёт дорожку влажную из поцелуев. хочет кадык выступающий сжать губами, но в последний момент глаза открывает — выцепляет взглядом пятна, другим оставленные, хоть и заживающие уже, но всё ещё яркие на фоне белоснежной кожи. и сам себя стопает, ваню за плечи отстраняя. тот не понимает сначала и снова в поцелуй втянуть пытается, но пешков отворачивается, позволяя губам искусанным по своей щеке проехаться. — блять, — дыханием горячим по коже, когда ваня ему в шею зарывается — понимает всё прекрасно. — я тебе такси вызову, — и за телефоном лезет в карман, пока ваня обратно на своё место перетекает, задравшуюся толстовку поправляя. — меня коля сегодня ждёт, — как обухом по голове — хочется не пускать никуда, но нет у него на это права. — диктуй адрес, — потому что не может остановить — а ваня хотел бы, чтоб смог. ване вообще не в кайф сейчас ехать к этому ублюдку, и он почему-то впервые задумывается о том, можно ли ещё всё исправить. но едет всё равно, не оглядываясь на пешкова, который ему спину взглядом прожигает, пока ваня в такси садится. не оглядывается, но всё равно смотрит в окно украдкой и видит, как серёжа шину, под ногу подвернувшуюся, пинает со всей дури — так же, как и его пнул прямо коле в руки. но бессмертных сам знает, что здесь всё от него одного зависит. всё от него одного зависит, но тяжело в лицо коле сказать, что завязывает — что не хочет больше за его счёт жить. тяжело, потому что элементарно боится. боится, что не позволят ему уйти так просто. впрочем, боится не зря — стоит заикнуться об этом, как коля тут же находит точку, на которую надавить можно да посильнее. — а сестру от аппарата отключишь или как? где деньги такие зарабатывать собрался, ванюш? — и усмехается ему в лицо. — может, на трассу пойдёшь — так, наверное, лучше, чем со мной? — хочется ответить, мол, да — лучше. но враньё это самое настоящее — потому что никак уже не лучше. потому что правда не знает, где деньги такие заработать. а коля ещё и только оплаченный месяц приплетает — так просто от него не отвяжешься. а когда ваня говорит, что вообще-то ничем коле не обязан, ему по скуле прилетает неслабо. — ты принадлежишь мне, и ты знал, на что шёл, когда мы договаривались. а своё я так просто не отпускаю, — за ворот к себе притягивает и в глаза болотные вглядывается — хочет страх там найти. но не понимает одного — ване самого колю нечего бояться, зато ему есть что терять. и пока сам на ноги не встанет, от коли избавиться не сможет. а пока от коли не избавится, на ноги встать ему не позволят — замкнутый круг. потому что стоит ване попытаться подняться, тут же удар под колени прилетит — чтоб смирно сидел и не рыпался. потому что для коли он всё ещё удобная игрушка — уже больше, чем просто игрушка, но ване напрямую об этом никто не скажет. коля злится, ваню домой отправляя — а тот только и рад, хоть и расстроил его этот разговор, ни к чему не пришедший. если он и позволял себе думать, что его могут так просто отпустить, то сильно ошибался — теперь это ясно как день. сам из квартиры чужой выходит, дверью хлопнув, но домой идти не хочется. на улице ливень ужаснейший, и бессмертных прям под этот шквал выходит, ловя лицом ледяные капли. думает, почему раньше о работе не позаботился — и тут же вспоминает тусовки бесконечные, похождения колины и гонки, куда он всюду с собой его таскал. в общем-то, ваню и самого устраивало, что всё так просто — предоставляешь себя в полноправное пользование, а за это тебе деньги платят, так ещё и содержание сестры оплачивают. устраивало, пока не начал чувствовать, как гниёт изнутри, себя теряя. все эти шмотки вызывающие, синие волосы, повадки шлюховатые — не он это ведь, а тот, кого коля под себя подстроил. тот, кого удобно использовать. тот, у кого есть причина, по которой уйти не сможет, даже если захочет. перед глазами образ пешкова вырисовывается, рядом с которым не нужно никого из себя строить. рядом с которым можно просто быть собой — в одежде мешковатой; предпочитающим что-то кроме салатов, к которым привык за время нахождения подле коли; напуганным и разбитым из-за положения, в которое сам же себя и вогнал. серёже плевать на это всё, но серёжа чужое трогать не будет. а ваню клинит от одних только воспоминаний о горячих ладонях, скользящих по спине оголённой под зипкой. о губах мягких, целующих не рвано и болезненно, а нежно и страстно. о том, что сам остановил ваню поплывшего — не стал дальше положенного заходить. всё это кроет осознанием какой-то нужности — и глаза карие смотрят так искренне всегда, что раствориться в них хочется без остатка, всё нутро напоказ выставляя только для серёжи. потому что пешков ему заботой своей и лаской оплатит всё сполна. одежда уже насквозь промокла — ваня ёжится, только сейчас ощущая, как ткань к телу липнет неприятно и как морозить начинает. надеется только, что мобильник не накрылся от влаги, когда под козырьком подъезда какого-то прячется, такси до дома вызывая. уверен, что заболеет теперь, но хочется верить в лучшее — болеть ему нельзя. ему надо как можно быстрее найти работу и придумать, где достать деньги, чтоб от коли уйти. потому что в первую очередь нужно о маше позаботиться — а о себе можно и потом подумать.***
и всё-таки на следующее утро первой мыслью в голове проносится — надо было подумать и о себе. потому что горло болит нещадно — с трудом пьёт горячий чай маленькими глоточками. потому что нос забит — дышать приходится через рот. и потому что тело ломит невыносимо — температура до тридцати семи и восьми подскочила. как назло, коля пишет о тусовке, на которой ване надо быть обязательно — тот ему докладывает о простуде, ни на что особо не надеясь, но, как ни странно, коля говорит ему отлежаться в таком случае. бессмертных, если честно, вообще не помнит, когда в последний раз кто-то заботился о его здоровье — обычно он и с простудой пиздовал с колей под ручку на мероприятия. разрешали только вместо шлюховатых нарядов что-то потеплее надеть и вперёд. а тут надо же — дома оставайся и из постели не вылезай. кто-то сегодня больно добрый — или же после вчерашнего разговора, когда ещё и вмазать ване по лицу умудрился. кстати, синяк на скуле расплылся заметный — даже более заметный, чем синяки на шее, уже совсем бледные. но ваню это едва ли трогает — собственный внешний вид его сейчас интересует в последнюю очередь. гораздо важнее — как доползти до ближайшей аптеки и не сдохнуть по дороге. впрочем, проблема отпадает сама собой, когда ему звонит синди и спрашивает, что купить — коля попросил. татьяна, пожалуй, самый близкий человек для вани на данный момент — она единственная хоть как-то поддерживает и не судит о нём по отношениям с колей и вызывающему внешнему виду. татьяна не знает всей правды, но читает его как открытую книгу — взглядом цепким под кожу лезет, подмечая всё то, что так усердно скрыть пытаешься, и на поверхность вытаскивает, а потом смотрит печально так и понимающе, но без бесполезной жалости. за это она ему и импонирует так сильно. ваня диктует самые банальные противовирусные, названия которых в голове всплывают, и просит купить что-то поесть — в холодильнике мышь повесилась. татьяна только угукает, явно записывая намного больше, чем ваня озвучивает, и говорит, что в обеденный перерыв всё привезёт — а то её и так сейчас четвертуют за разговоры на рабочем месте. ваня доедает оставшийся кусок хлеба с колбасой и укладывается обратно в постель, слушая, как живот урчит периодически, давая о себе знать. вспоминает, что хотел работу поискать, и лезет за телефоном. вакансий примерно куча, а вот понимания, чем он вообще смог бы заниматься, — ноль. когда-то давно — год назад всего лишь, но по ощущениям целую вечность назад — хотел стать программистом. сейчас уже все языки программирования, которые познавал с завидным усердием, из памяти словно выскоблили, оставив только пустоту и полное отсутствие интереса к этой теме. надо найти что-то, где много платят, но вряд ли ване подойдут законные варианты — и в то же время ввязываться в авантюры не хочется. ване уже с головой хватает тех дел, которые коля ведёт и о которых он совершенно случайно узнал, — ещё одна причина, по которой от коли так просто не отвяжешься, звякает, ударяясь о железное дно копилки в ваниной голове, в которую он эти причины исправно складывает. сон накатывает, и бессмертных поддаётся этой сонливости, в небытие проваливаясь и ловя беспокойные обрывки снов, в которых видит машины русые волосы, испачканные в крови, раскуроченное авто и шоколадные глаза, которые смотрят ласково — по сердцу бальзамом заживляющим, перекрывая боль от предыдущих образов, в голове возникших. ваня в постели ворочается, чувствуя жар подступающий — температура поднялась. к счастью, раздаётся трель дверного звонка, и ваня, в одеяло кутаясь, вылезает из кровати, медленно шагая к двери — голова кружится и гудит. замок щёлкает, и синди вваливается в душную квартиру, сразу мимо вани спеша на кухню — форточку для проветривания открыть. второпях ставит пакеты на стол, выгружая содержимое — целая гора таблеток; куриный бульон в банке; всякие полуфабрикаты, которые ваня с лёгкостью приготовить себе сможет, в микроволновку закинув; пакет лимонов и другие банальные продукты, на которые он обычно не тратится. убрав всё в холодильник, татьяна подлетает к ване, трогая горячий лоб и цокая недовольно. — бульона выпей хотя бы кружку. там есть сэндвичи с ветчиной. прими противовирусное, и если температура поднимется до тридцати девяти, тебе не помешает жаропонижающее. всё запомнил? — а ваня кивает только, как болванчик, едва разбирая танины слова, которые мощным потоком в одно ухо влетают, а из другого вылетают, оставляя после себя лишь обрывки фраз — жаропонижающее, противовирусное, бульон. — давай я тебе бульон подогрею, на пока таблетку выпей, — и пихает ему стакан воды в руки вместе с таблетками. ваня послушно проглатывает пилюлю безвкусную и обратно в комнату топает, бесформенным комком из одеяла заваливаясь на прохладные простыни — охлаждают хоть немного. кажется, засыпает на пару минут, пока синди его по волосам не гладит аккуратно, бульон на тумбочке оставляя. замечает синяк потемневший на скуле, но с вопросами лезть не хочет. — если проснулся, то сразу выпей, — а ваня кивает, ладонями кружку горячую обхватывая и губами к кромке прижимаясь. — только подуй сначала, а то обожжёшься, — и правда обжигается, когда неосторожный глоток пытается сделать — на фоне температуры тела едва ощутимо, только язык пощипывает. бульон, хоть и горячий, но как будто температуру сбивает — легче становится. синди уходит на работу, ещё раз ему инструкции пересказав — по-прежнему не запоминает ничего, — и ключ запасной забирает, чтоб ваню не поднимать и самой дверь запереть. а ему как-то без разницы, когда кружку с остатками бульона ароматного отставляет, снова засыпая — только теперь уже спокойным и безмятежным сном.***
серёжа в мастерской возится весь день, все заказы на себя принимая под недовольным взглядом вадика — пусть смотрит, главное, не возникает. а пешкову просто необходимо отвлечься, в работу погрузившись — в запчастях копается, машины чужие ремонтируя. работать ему только в кайф — особенно с тачками. вадим пока нитро и двигатель проверил — всё в норме, можно и дальше использовать, что не может не радовать. пешков под очередной машиной устраивается, копаясь там настолько увлечённо, что вздрагивает, когда его по ноге ударяют легонько. выкатывается из-под тачки, смотря недовольно на гостя незваного. — ты чего здесь забыла в такое время? — а татьяна ему встречный вопрос кидает прямо в лицо: — что у вас с ваньком? — и сразу воздух весь утекает из лёгких, словно под дых его ударили. потому что только отвлёкся от мыслей о синеволосом, как ему тут же реальностью перед лицом трясут — не отвертишься ты так просто, даже не пытайся. — ты же понимаешь, во что ввязываешься? — а тане даже ответ слышать не нужно — по глазам бегающим и так всё видит. — понимаю, поэтому и не ввязываюсь. — уже ввязался, даже не думай мне тут юлить, — потому что татьяна хоть и переживает, но хочет, чтоб ванёк в хороших руках был — лучшего для него хочет, иначе не поехала бы к серёге ключ запасной отдавать. — он приболел сильно, и я за него переживаю. сможешь к нему съездить после работы? если хочешь, конечно, — но серёжа уже ключ протянутый в ладони сжимает — хочет, конечно. потому что и правда уже ввязался во всё это по уши — запал на пацана. не должен был, но всё равно запал — сам не знает почему. а татьяна улыбается только — видит по лицу, что сложно всё, но пешкову она доверяет как себе и знает, что ваню он не обидит ни за что. по плечу его хлопает только на прощание и надеется на лучшее для них обоих. а серёжа заказы доделывает на автомате, едва ли понимая, что он вообще делает — руки сами собой движутся за нужными инструментами и обратно к машинам. вадим его в семь вечера пинками выгоняет — надоел уже. ходит тут весь в своих мыслях, не откликается на обращения — бесит невозможно. пускай лучше по делам своим едет. а пешков и рад, такси вызывая на уже знакомый адрес — татьяна смс-кой скинула на всякий, а то он так и не запомнил с того раза. думает сначала позвонить в звонок, но ваня ведь спать может — лучше так зайти. и прав оказывается — в квартире тишина стоит и прохлада неуютная — на кухне форточку закрывает сразу. на кровати клубок из одеяла обнаруживается — ни макушки, ни пят не видно. серёжа этот кокон трогает тихонько — кажется, под руку плечо попадает. даже сквозь одеяло плотное жаром пышет от тела чужого. и тогда пешков активнее ваню тормошит, пока макушка синеволосая не показывается — лицо помятое всё с красным пятном от подушки на правой щеке. ваня глазами хлопает, понять пытаясь, кто перед ним вообще. в голове муть, а когда сесть пробует, тошнить начинает. — ты температуру мерил? — и с тумбочки хватает градусник, ване отдавая. — как ты здесь оказался? — хрипло проговаривает. — татьяна, — и этим всё сказано. правда, ваня всё ещё не соображает совсем, но такой ответ его почему-то устраивает. — ну что там? — как и ожидалось, тридцать девять и одна. — там, — горло прочищает, — жаропонижающее должно быть, — пешков на кухню спешит, копаясь в упаковках на столе и находя нужное лекарство. у вани рука, стакан сжимающая, дрожит мелко, когда запивает, и серёжа забирает сразу, чтоб воду не расплескал. — почему раньше не выпил? — встать не мог, — и не хотел к тому же. серёжа только головой качает, на краешек постели разворошенной присаживаясь. удивляется, как ваня вообще до девятнадцати лет дожил, если он о себе позаботиться во время болезни не в состоянии. — тебе поесть надо, — а тот мычит что-то неразборчивое, с головой под одеяло прячась — ну как ребёнок, честное слово. на кухне серёга остатки бульона подогревает и вместе с найденными сэндвичами в комнату относит. один сам жуёт, пока ваня в сидячем положении устраивается. ложка в пальцах чужих дрожит, норовя по дороге всё пролить, но кормить себя не позволяет — гордые мы, видите ли. зато после приёма пищи выглядит получше — краснота спадает вместе с температурой, таблетка в действие приходит. пешков ему чай с лимоном заваривает, остужая перед тем, как ване передать, и тот смотрит благодарно так, только сейчас в реальность возвращаясь. серёже уезжать совсем не хочется — ваню одного лучше не оставлять, — а тот только место на кровати освобождает, снова укладываясь. пешков джинсы стягивает, в футболке оставаясь, и ложится рядом — поближе к ване, от которого всё ещё жаром пышет. думает, не заснёт ни за что, но когда слышит чужое сопение, не замечает, как у самого глаза закрываются — чужое дыхание успокаивает и убаюкивает. по-прежнему непривычно так с кем-то спать, но тепло очень и приятно. а ещё приятнее просыпаться, чувствуя тяжесть где-то на плече, куда ваня макушку свою пристроил — на корнях русого всё больше, да и в целом синий уже поблёк со временем. серёжа думает, что ване натуральный цвет, должно быть, очень идёт — посмотреть хочется. чувствует прилив какой-то необъяснимой нежности, когда пальцами в волосы чужие зарывается — жестковатые немного, но всё ещё мягкие — и затылок ванин гладит осторожно, чтоб не разбудить. никогда ещё пешков такой нежности ни к кому не испытывал прежде — да и не к кому было, когда каждого, кто в постели его побывал, он видел первый и последний раз в жизни. впрочем, никто из них и не цеплял настолько, чтобы появилось желание встретиться ещё хоть раз. а с ваней они ведь даже не спали, но зацепил всё равно чем-то. сначала пустотой в глазах зацепил — любопытство взыграло. а потом уже ваня сам раскрываться начал, доверившись почему-то — решив показать, что внутри у него скрывается. сам серёже скальпель вручил, чтоб тот кожу снимать с него начал тонким слоем, нутро наружу выставляя. и картинка показавшаяся зацепилась крючком за сердце и никак отцепиться не может, хоть пешков и дёргает за крючок этот постоянно в попытке выкинуть его подальше, чтоб не мешался — не выходит. и чем больше проваливается в это чувство, которое очень влюблённость напоминает, тем меньше хочется крючок этот отцеплять, а тот только сильнее впивается в сердце, боль причиняя — потому что сомнений всё ещё слишком много. потому что серёжа всё ещё помнит о коле. а ваня спит себе безмятежно, пальцами футболку на животе серёжином комкая, и дышит громко — лоб тёплый, но уже не такой горяченный, каким был вчера. хочется верить, что ване лучше станет сегодня. потому что серёже вообще-то в сервис ехать надо, но тяжело так из кровати нагретой вылазить — ещё и ваня проснётся. поэтому нашаривает телефон под подушкой, чтобы ваде смс-ку черкнуть — опоздает. знает, что тот ворчать будет недовольно — вчера рано уехал и сегодня опаздывает, совсем обнаглел. но он не против все возмущения в свой адрес выслушать, если удастся подольше с ваней побыть. сам не замечает, как засыпает снова, а когда глаза открывает, прохлада по коже пробегается — от вани только подушка примятая осталась. с кухни слышится шум чайника кипятящегося и шуршание пакетами. пешков из кровати выползает, не видя смысла и дальше валяться в одиночку. — доброе утро, — говорит ему ваня, спиной к нему стоя у кухонного островка и делая бутерброды из того, что в холодильнике нашлось — а после таниного визита там очень даже много всего. — иди умывайся и позавтракаем, — пешков слушается, всё ещё заспанный. подмечает только, что бессмертных намного бодрее сегодня выглядит. когда уже за столом сидят друг напротив друга, ваня за кружкой прячется и в глаза серёже не смотрит, коленки к груди поджимает, устраиваясь поудобнее, и чай с лимоном пьёт большими глотками, пока пешков жуёт не спеша. — мне на работу надо, — серёжа тишину нарушает, замечая, как ваня вздрагивает едва заметно. — ты тут один справишься? — кивает только — справится, конечно. сейчас уже болезнь на спад должна пойти — ваня всегда быстро выздоравливает, о чём и докладывает серёже, чтоб не переживал. — я могу вечером приехать, если хочешь, — и наконец-то взгляд глаз зелёных ловит — смотрят взволнованно, а на щеках румянец лёгкий рассыпается. смущается. сам не знает почему, но смущается ужасно, снова представая перед серёжей каким-то слабым и разбитым. — хочу, — само вылетает, а пешков, хоть и надеялся на отказ, положительному ответу рад до теплоты, в груди растекающейся. и после работы приезжает, конечно, когда ваню снова мутит немного от температуры, но тот лежит и вакансии листает под серёжиным взглядом внимательным. — ты хочешь работу найти? — я хочу от коли освободиться, — отвечает искренне. — это он тебя так? — и на синяк указывает, который сложно не заметить, а ваня пальцами его касается легонько, морщась и плечами пожимая — потому что очевидно всё. — я помочь могу, — а бессмертных усмехается только — не хочет он так. от коли избавиться, чтобы теперь от пешкова зависеть — нет, спасибо. хочет сам справиться с этим. хочет хоть что-то в своей жизни сделать сам — хоть и понимает, что вряд ли получится так сразу, но хочется хотя бы попытаться. серёжа на ночь не остаётся на этот раз — так и втянуться недолго. позволяет себе только ваню обнять на прощание — хрупкого такого в его этой толстовке огромной и горячего очень от температуры. позволяет чуть сильнее положенного в объятиях сжать, положив ладони на тонкую талию сквозь плотную ткань. позволяет даже в волосы чужие носом уткнуться, запах шампуня вдыхая — сходил в душ сегодня, когда температура ещё подняться не успела. и отпускает, пока совсем не растворился в объятиях чужих — пока ещё может отпустить. ваня всю ночь заснуть не может — думает усердно о том, что же ему делать. ещё и коля пишет — о самочувствии спрашивает, надо же. а потом вкидывает про гонку завтрашнюю — хочет, чтоб ваня был там, — и тогда всё на свои места сразу встаёт. а ваня отказать не может — по привычке уже соглашается, только если на этот раз без шмоток вызывающих. хочется потеплее одеться, пока ещё не выздоровел до конца. спрашивает, заехать ли за ним завтра, а потом сам же говорит, что не сможет — пусть лучше ваня до него доедет на такси, а там уже вместе на место поедут. и всё это так обыденно — как рутина уже, от которой даже за пару дней отвыкнуть не успел. вот только ехать на этот раз совсем не хочется — в принципе колю видеть не хочется.unknxwn — sedative (produced by ocean)
удивляется очень, когда к вечеру следующего дня серёжа к нему заезжает — не на такси даже, а на своей малышке. — отвезёшь меня? — пешкову возразить хочется — не выздоровел ведь ещё, а уже намылился куда-то, — но язык прикусывает. только в машине уже спрашивает адрес. — мне к коле надо, — и остаётся лишь пальцами в руль вцепиться — понимал ведь, но до последнего, кажется, надеялся на что-то. мотор заводит — урчание утробное слух ласкает. приятно снова на малышке своей ездить, а не на такси — даже запах в салоне другой совсем. в его тачке пахнет кофе и яблочной ашкой, которая где-то на заднем сидении валяется уже пару дней. в последнее время курево совсем интересовать перестало — одна зависимость другой сменилась. теперь вместо ашек и сигарет у него ваня, с которым всё сложно до ужаса. на перекрёстке приходится остановиться, пока светофор зелёным не загорится, и серёжа мельком на ваню смотрит — тот в окно уставился задумчиво и пальцы в рукава толстовки спрятал. серёжа думает ровно семь секунд до зелёного света и поворачивает налево — совсем не туда, куда указывает навигатор. поворачивает в сторону мастерской, где уже свет погасили — вадя домой уехал, — и заезжает внутрь, ворота за собой закрывая. а ваня только сейчас в себя приходит, из мыслей выпутываясь и смотря на пешкова с немым вопросом. — не поедешь ты никуда. — почему это? — тихо-тихо выдыхает, до последнего надеясь, что это не шутка. — потому что я тебя не пущу, — потому что понимает, что если отпустит, то это точно конец — не вернёт уже потом. потому что не хочет ваню отпускать. — ну тогда держи меня, — и руку протягивает — пальцы дрожат, словно в любой момент отдёрнуть готов, если серёжа хоть каплю сомнений проявит. но пешков сразу за запястье его хватает, к себе притягивая и лбом в чужой лоб упираясь. — держу, — и раз уж схватился, то не отпустит ни за что. — спасибо, — почти шёпотом, дыханием губы опаляя — потому что надеялся, что примут руку протянутую. и когда целует пешкова, в голове пролетает только — как же хорошо. нет теперь мыслей о коле фоновым шумом, нет даже мыслей о сестре, хоть и стыдно за это. ване всё ещё страшно — он по-прежнему не хочет, чтобы пешков на себя всё брал, но тот смотрит ему в глаза с такой уверенностью и спокойствием, что ваня плывёт под этим взглядом — плывёт и спорить сейчас ни о чём не хочет. потому что сейчас серёжа рядом с ним и отпускать его не собирается. имя чужое набатом в ушах отдаётся в такт ударам сердца. серёжа-серёжа-серёжа. и когда ваня чужие бёдра седлает, теперь это ощущается не как адреналин, не как опасность, не как запретное что-то. теперь это ощущается правильно.